Четверо похорон и еще одни похороны (в перспективе)

— Ты так хорошо его знал? — спросила мать.

Она по-прежнему воспринимала квартиру чужой и сидела на краю дивана, как в гостях, словно в дверях с минуты на минуту могли появиться хозяева.

— Не очень. Видел несколько раз.

— Тогда зачем ты туда идешь? Чужое горе, чужие слезы. Похороны — это возможность попрощаться с покойным.

— Или встретиться с живыми. Похороны не особенно приятный, но удобный повод пообщаться, особенно для тех, у кого есть разногласия, — объяснил Рауль. — Смерть примиряет всех.

— У тебя с кем-то разногласия? — заметно напряглась мать.

— Нет, конечно. Но я должен там быть.

— Левон так сказал?

— Нет. Не Левон, — тоном, пресекающим возможность продолжения темы, отрезал Рауль.

Его позвал Усик. Позвонил лично, а не передал через помощников. Это могло оказаться хорошим знаком — свидетельством доверия и расположения, а могло обернуться очень плохим — подозрениями или желанием осадить. Во втором случае опасаться стоило не самих похорон, а того, что последует за ними, но и на самой встрече стоило быть настороже. Все должно было пройти идеально.

— Я приеду с братом, можно? — попросил Рауль.

— С Эмилем? — усмехнувшись, вспомнил Усик. — Шотландским горцем?

— Это была глупая, детская выходка. За прошедшие два года он сильно изменился.

— Семья должна держаться вместе, это правильно, — уклончиво сказал Усик, — не важно, какие внутри отношения… Твой дядя все так же недолюбливает его?

— Я бы так не сказал, — ирония подобранного выражения заставила Рауля покривиться. — Он всегда относился к Эмилю строже, потому что сильно за него переживал. Но теперь поводов для беспокойства нет. Эмиль повзрослел и успокоился. Дядя не будет возражать, если он приедет.

— Хорошо, — сказал Усик, — если так. Я тоже не против. Пусть приезжает.

Мать критически оглядела рубашку и костюм на вешалке.

— У тебя есть утюг? Достань. Про гладильную доску я даже не спрашиваю.

— Я не так часто хожу на похороны, чтобы она мне была нужна.

— Ты зря не носишь костюмы. Они тебе идут.

Спорить с ней было бесполезно, Рауль знал. Рубашка и пиджак перекочевали с плечиков на спинку стула.

Мать расстелила покрывало на столе, принесла из кухни стакан с водой, набрав в рот, по-старинке спрыснула ткань.

— Твоя девушка могла бы погладить тебе костюм. Или она считает это ниже своего достоинства?

— Моя девушка? — осторожно переспросил Рауль.

— Я видела ее. Месяца два назад. Столкнулась с ней в подъезде, когда приходила к тебе, — сказала мать, старательно разглаживая невидимую никому, кроме нее, помятость на рукаве. — Ты тогда вернулся позже, и мне еще пришлось ждать.

— Да, я помню. Ты приехала раньше, чем мы договаривались, — сказал Рауль. — Значит, ты увидела выходящую из моего подъезда девушку и решила…

— Нет, — перебила мать. Она выпрямилась, поставила утюг на попа. — Решила я в другой раз. Когда увидела ее же выходящей из твоей машины. На прошлой неделе, в центре. Случайно. Я не следила.

— Не сомневаюсь. А машина точно была моя?

Мать усмехнулась. Рауль внутренне поморщился.

— Собираешься сообщить мне, что у тебя ее угнали? — мать снова взялась за утюг.— Хорошо. Я опишу девушку. Совсем молоденькая. Довольно высокая, крепкая. Русская — светлые волосы, светлые глаза. Немного вызывающе одета, на мой вкус, немного вульгарно накрашена, но кто я, чтобы осуждать? Узнаешь?.. — Рауль промолчал. — Не пойми меня неверно, Рауль. Я не лезу в твою личную жизнь.

— Правда?

— Правда. Просто… У нее есть ключи от твоей квартиры, она водит твою машину. Это же что-то значит, да? Что-то серьезное?

Рауль пожал плечами.

— Когда у меня будет что-то серьезное, ты об этом узнаешь. По-моему, достаточно, — кивнул он на рубашку. — Я не был так идеален даже на похоронах отца.

Что-то во взгляде матери вспыхнуло и потухло. Она убрала на плечики рубашку и положила на стол пиджак.

Перед уходом она по старой привычке поцеловала его в лоб. Раулю пришлось нагнуться.

— Она завязывает мне галстук, — сказал он. — Чтобы ты не думала, что ей совсем плевать.

— Передай ей, что она достаточно красива, чтобы не портить себя излишком косметики.

Рауль улыбнулся.

Шторы-блэкаут в спальне остались от прошлой хозяйки, Рауль вряд ли купил бы себе такие сам, но оценил по факту: ему нравилась полутьма, которую они создавали в любое время суток. Он толкнул дверь и остановился, прислонившись головой к косяку.

— Я слышал, — оторвался от планшета Эмка. — Выкину яркую помаду и начну носить оверсайз, чтобы понравиться твоей маме. Когда она в следующий раз будет случайно проходить или проезжать мимо.

Рауль не ответил.

Эмка отложил планшет на тумбу и сел на кровати по-турецки. Острые коленки длинных ног раскинулись в стороны и чуть-чуть вверх. Волосы, обычно спадающие на глаза, сейчас были стянуты в короткий пучок и открывали лицо — широкоскулое и чистое.

— Выглядит, будто я специально нарываюсь, да? — спросил он. — Но это не так. Я делал все, как ты сказал. Ты сказал не выходить из собственного дома в женском. И я не выходил.

— Ты выходил из моего. Конечно. Именно это я и имел в виду.

— Откуда мне было знать, что твоя мать приедет так рано? Я не мог этого предвидеть. Я спрашивал у тебя разрешения взять машину, пока моя в ремонте. И ты мне разрешил. Я должен был почувствовать сердцем, что твоя мать где-то рядом?

Рауль молчал.

— Я стараюсь, правда. Кажется, что нет, но я стараюсь, только… — Эмка задумался, но потом тряхнул головой и не договорил фразу.

— Что «только»?

Эмка вздохнул.

— Зачем мне куча красивых шмоток в гардеробе, если их нельзя надеть? Зачем мне хорошо выглядеть, если в образе никуда нельзя пойти? Мне недостаточно инстаграма. Когда мне жить, Рауль? Я как будто под домашним арестом, с браслетом на ноге, и могу только смотреть, как жизнь идет мимо где-то у других, за окном. Я все понимаю и ни о чем тебя не прошу. Но мы так ни разу нигде и не были вместе.

— Хорошо, сходим.

— Куда? На похороны?

— Ну, мероприятие повеселее многих, как на мой вкус.

— Завтра мне исполнится тридцать, и я перестану тебя заводить…

— Тебе двадцать один.

Эмка отмахнулся, не слушая:

— А послезавтра стукнет сороковник, и я превращусь в стремного стареющего фрика, ты наконец устыдишься и сдашь меня в дурку, — он поднял руки, останавливая возможные возражения, хотя Рауль возражать не собирался, — прости: в платную клинику с коврами, картинами и пятиразовым питанием, конечно же, ведь ты охуенно добрый.

— Ну, до этого времени у тебя будет не один шанс накормить меня чем-нибудь из своего меню.

Эмка на секунду замер с открытым ртом и все еще поднятыми руками.

— Дурак, — проглотив заготовленную фразу, сказал он.

Рауль подошел и опустился на край постели, положил руку ему на плечо, погладил ключицу большим пальцем. Эмка потерся о его предплечье щекой и повторил:

— Дурак.

— Не стоит так драматизировать, — успокаивающе сказал Рауль. — Мы оба вряд ли доживем до сорока.

Он потянулся и коснулся его губ своими. Ненастойчиво, только слегка мазнув. Отстранился, подождал, прижался снова, чуть сильнее. Получилось упруго и мягко. Ресницы Эмки дрогнули и шторкой опустились вниз.

— Не говори такого больше, — попросил он. — Я бы не смог. Я бы скорее себя накормил… Я до смерти боюсь тебя потерять.

— Ты моя семья, — сказал Рауль. — Что бы ты ни сделал, ты меня не потеряешь.

Рауль приоткрыл рот и тронул его влажно, лизнул по щели между губами, сунулся внутрь, до гладкой зубной эмали. На следующем заходе Эмка впустил его в себя, слабо шевельнул языком в ответ, склонил голову набок, подстраиваясь — губы у него были солоновато-сладкие и теплые. Рауль небольно прикусил нижнюю — раз, другой, третий: ему безотчетно нравилось, когда, припухшая от поцелуев или минета, она становилась ярче и больше верхней, вздернутой к носу, с фигурно очерченным контуром и ямочкой. Он отодвинулся и посмотрел. Вспомнил, как то же самое выглядело в алом цвете. В цвете сливы. Покрытое перламутрово-розовым.

— Не выкидывай помаду, — посоветовал он. — Тебе идет.

Он прикусил и верхнюю тоже — для симметрии. Эмка выдохнул в голос и, отпущенный, тут же потянулся следом за ним сам. Рауль любил целовать волнами, с откатом, находя в неспешности набегов ленивое удовольствие. Он ловил губами то высунутый Эмкин язык, то край его рта, то выпуклость под острыми уголками, снова углублял контакт, лизал ребристое нёбо, задевал уздечку, проводил между щекой и зубами. Внутри было горячо и скользко. В тишине мокрый, чмокающий звук казался возбуждающе-непристойным.

Эмка не вытерпел первым — обвил Рауля за шею руками, перекинул колено через его бедра, сел к нему на колени, притерся телом к телу и, получив возможность контроля, вжался ртом в его рот, не позволяя выйти из поцелуя. Поддев пальцами резинку, Рауль приспустил ему трусы, завел руки снизу и от души стиснул ягодицы. Нащупал и обвел указательным пальцем вход. Задохнувшись, Эмка со всхлипом разорвал засос, откинул голову назад и выпрямился. Одной рукой Рауль придержал его за поясницу, а другой освободил от повлажневшей ткани его торчащий головкой к потолку член, который тут же резиново шлепнул Эмку по животу. Эмка больно вцепился Раулю в плечи, тяжело задышал в попытках избавить его от футболки. Перекрученный трикотаж стал помехой на долгих полминуты. Рауль еле выпутался из рукавов и узкого ворота. Обнял Эмку за талию. Выступившая на его конце капля размазалась по коже у солнечного сплетения. Ствол плотно зажало между двумя телами, Эмка непроизвольно двинул бедрами — потом еще раз и еще, головка заскользила от ребер вверх и обратно. Рауль поцеловал его в грудь, втянул в рот сосок, вызвав у Эмки короткий охающий стон, проехался губами по ключице, ткнулся носом в яремную впадину. От Эмки слабо пахло вчерашним парфюмом и ярко — разгоряченной, повлажневшей кожей. Все так же удерживая его от падения, Рауль немного ослабил объятие, позволив телу в руках качнуться назад, перехватил под задницей, нагнулся и щедро, со слюной лизнул конец от уздечки вверх. Эмка вздрогнул, привстал на коленях повыше, забывшись, жадно потянул его к себе за затылок, и Рауль поддался. Принял в рот сколько вошло, покрутил головой, прижимая ствол языком к небу, и с чавкающим, поцелуйным звуком выпустил изо рта. Эмку затрясло в его руках.

Отработанным приемом Рауль откинулся на спину, увлекая его за собой, и сразу же силой инерции перекатил вниз, под себя, ближе к подушкам. Подмял, впопыхах неуклюже расстегнул ширинку опостылевших, сдавивших и пережавших все, что можно и нельзя, джинсов, привычно вскинул его бедро на свое плечо. Пока он сосал, Эмка перебирал, то сжимая между пальцев, то отпуская, его короткие волосы и гладил его ступней по пояснице.

— Под подушкой, — вовремя поймав момент, напомнил он.

Руки дрожали и плохо слушались от напряжения. Страх перегореть и не справиться лампой накаливания вспыхнул в мозгу, и Рауль чертыхнулся. Вечное стремление соответствовать чему-то неясному и воображаемое соперничество изматывало — пора было перестать загоняться, но он не знал как.

— Поменяемся? — угадал за него Эмка. — Я уже втянулся и теперь люблю это.

Он ловко вывернулся из-под него и встал в коленно-локтевую, широко расставив колени.

— Так?

— Почти, — сказал Рауль.

Он взял его правое запястье и осторожно завел за спину, потом еще более аккуратно проделал то же со вторым, утыкая Эмку щекой в подушку и сводя его кисти вместе. Эмка сам сцепил пальцы в замок.

— Годно, — оценил он. — Ловлю себя на том, что самому уже интересно, закончится ли дело ебаной свадьбой.

Рауль вставил ему, и он заткнулся, но не пикнул. Рауль стиснул зубы и застыл, чтобы дать ему время привыкнуть.

«Я без тебя сдохну», — хотел сказать он, но, медленно вдохнув и выдохнув через нос, сказал:

— По-моему, похороны гораздо лучше украшают некоторые сюжеты.

Левон кивнул ему, отзывая в сторону, и, когда Рауль отошел, неприятно стиснул его плечо в пальцах.

— На кой ты его сюда приволок? — спросил он еле слышно, придвигаясь ближе.

Рауль поморщился: его обдало перекисшим винным запахом и потом. Левон сильно сдал в последнее время, подумал он, а значит, они ничего не теряли. Зарубцевавшаяся ненависть откликнулась фантомным тупым скрежетом внутри. Он демонстративно посмотрел на сжимавшую его плечо кисть Левона, и тот нехотя убрал руку.

— Усик был не против.

— Это понятно. Я спросил: зачем? — прошипел Левон. — Ты ведь не собираешься посадить его за один стол с людьми? Вас обоих размажут, если узнают. Ты забываешься.

— Узнают что? — холодно уточнил Рауль.

— Всё, — почти беззвучно, одними губами ответил Левон, но распространяться дальше не стал. — Ты слишком много на себя берешь. Это плохо кончится.

Рауль пожал плечами.

— Усик тоже так считает? — поинтересовался он. — Кто еще? Или только ты?

— Мне плевать на то, что считает… Усик или кто-то еще, — он произнес начало громче, чем стоило, но вовремя осекся и перед тем, как произнести имя, оглянулся украдкой.

За секунду его лицо мгновенно изменилось. В суженных от злобы глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность, по инерции договаривая фразу, он сбился, голос у него дрогнул, сбившись на шепот. Он сглотнул и облизал сухие губы.

— Миля, — хрипло произнес он. Рауль повернул голову. В узком проходе коридора, ведущего в приватные переговорно-банкетные залы стоял Эмиль. — Здравствуй.

Эмка перевел взгляд на Рауля. Тот коротко кивнул.

— Привет, — ответил Эмиль.

— Дай нам поговорить, — попросил у Рауля Левон. Подождал, болезненно скривился и выдавил: — Пожалуйста. Пять минут.

— Эм, — сказал Рауль. — Поищи Алекса, передай, чтобы поторапливался. Минут через пять надо быть в зале.

— Окей, — хмыкнул Эмка. — Только он меня пошлет.

— Не страшно. Передай.

Левон тупо и слепо смотрел вслед уходящему Эмилю, пока тот не скрылся за дверью.

— Сука, — почти без выражения, бессильно выругался он.

— Нас тоже, наверно, уже ждут, — напомнил Рауль.

Левон удержал его за локоть, когда он уже хотел направиться в зал.

— Верни мне его, — тихо сказал он. — Зачем он тебе? Ну наиграешься, ну натрахаешься — а что будет дальше? Тебе двадцать пять. Сколько тебе еще не надоест? Еще пара лет — и от тебя потребуют наследников. Твоя мать не оставит тебе выбора, рано или поздно притащит хорошую чистую девочку из «своих» и заставит. В ней железа не меньше, чем было в твоем отце. И куда ты тогда денешь его? Выкинешь на улицу? Нет, конечно, — заводясь и брызгая слюной, горячился Левон, — он же твоя семья. Он же твоя собственность! Запрешь в одиночную клетку? Как Артур свою жену? Ты угробишь его даже раньше, чем брат Марину.

Он выглядел жалко. Поседевшая длинная прядь с макушки сально упала ему на лоб, и Левон пятерней загладил ее обратно. Лицо его покраснело. На верхней губе выступили капли. Манжеты белой рубашки были заметно несвежими.

— Ты не сможешь его защитить.

— А от кого, скажи, пожалуйста, мне его нужно защищать? — спросил Рауль.

— От всех, — он посмотрел в глаза Раулю и, угадав, что стоит за его отчуждением, помотал головой. — Считаешь, что я монстр и моральный урод? Но это не так. Я не сделал ему ничего плохого, не причинил ему зла, не приносил боли. Я только утешал его, заботился о нем, я хотел, чтоб ему было хорошо. Может быть, я лучшее, что у него было.

Рауль сдержал дрожь омерзения.

— Если все так, почему ты вынужден просить его обратно у меня?

Хлопнула дверь входа. Алекс остановился, заметив их.

— Мы уже идем, — сказал Рауль.

Но Алекс ждал ответа от Левона. Тот отступил и развернулся к нему.

— Да, мы сейчас.

Он привел себя в порядок, одернул полы пиджака, достал смятый платок из кармана, отер лицо и лоб.

За спиной Алекса показались Комс, Таиров и еще несколько человек с ними. Зазвучали громкие приветствия. Рауль улыбнулся, протягивая руку. Его хлопали по плечу, приобнимая, кто-то обменивался рукопожатиями с Левоном. Алекс прошел в зал.

За спинами гостей в приветственной суете проскользнул туда же и Эмиль. Рауль ободряюще ему подмигнул.

Левон задержался, пропуская других вперед, вероятно, не веря, что разговор окончен, и на что-то еще надеясь. Рауль мог свободно идти, но все же подождал, когда они останутся перед дверью вдвоем.

— Не отдашь?

— Ты даже о себе не можешь позаботиться, — сказал он. — И даже себя вряд ли сможешь защитить.

Левон обжег его люто ненавидящим, но совершенно беспомощным взглядом.

Эмиль сидел очень далеко, в другом углу зала, фактически за отдельным столом, вместе с чьей-то охраной и парой малозначительных людей, которых Рауль не встречал ни разу. Когда дверь выбили «маски» с автоматами, Рауль отметил, что оторопь на его лице выглядела вполне искренней.

Он первым вопросительно посмотрел на Усика — стараясь не переиграть и естественно показать ровно то, что чувствовал бы, случись такое внезапно: некоторую неуверенность, но без страха — и успел поймать мгновенный и хваткий, очень внимательный взгляд, которым тот окинул присутствующих в зале, но на Рауле он не задержался. Усик вернулся к нему позже — ответил мягким, успокаивающим кивком, в котором не было ничего от сомнения или подозрения. Рауль выдохнул и так же кивнул Эмке.

— Документики приготовьте, пожалуйста, — на фоне здоровенных омоновцев невысокий с полусонным взглядом следователь казался фигурой почти комической.

— Что вы за люди, — брезгливо покачал головой Усик. — Такой день портить. Мы тут собрались помянуть друга, тихо, спокойно. У нас траур.

— Работа такая, — мент с подчеркнутым интересом заглянул в поданный паспорт, — Усик Хоренович. Сами не рады. К стеночке пройдите, будьте так добры.

Рауль достал паспорт из внутреннего кармана и поднялся сам, не дожидаясь подхода омоновца. Эмиль у своего места уже упирался в стену ладонями, расставив на ширину плеч ноги.

— Спасибо большое, — издевательски сказал ему следак.

Оперативник грубовато обхлопал его по корпусу, провел по ногам, развернул лицом и обратно — Рауля покоробило, он терпеть не мог чужих прикосновений.

— Оперативно-розыскное мероприятьице у нас проходит, — пояснил следователь, когда всех обыскали и собрали паспорта, — сейчас всех проверим быстренько, на вопросики наши поотвечаете и продолжите: хоть траур, хоть веселье. Прошу понимания, уважаемые.

Автоматчики рассредоточились по залу. Несколько человек в костюмах, похожие на клерков, с коленкоровыми планшетами с бланками начали по одному выдергивать для допроса гостей. Перепуганный персонал ресторана выпустили наконец наружу. Пришедшие на поминки возмущенно забормотали, возвращаясь к своим местам.

Сидевший недалеко от Рауля Левон уже успел устроиться за столом, когда следователь прицельно повернулся к нему.

— Только вот вас, господин Тер-Данилян, сразу скажу, точно придется задержать, — сказал он. — Проедете с нами.

Усик оторвался от беседы и остро взглянул в их сторону.

— Что еще? — поднял глаза Левон. — Куда?

— Заявленьице на вас написано, по базе значится. Странно, что вас раньше не вызвали. Или вы игнорировали?

Левон грузно поднялся, со скрежетом сдвигая тяжелый стул, выбрался из-за стола.

— Я? — огорошенно спросил он. — Нет.

Рауль сделал шаг вперед, и омоновец упреждающе повел автоматом. Эмиль стрельнул с противоположной стороны зала встревоженным взглядом и тоже подошел ближе. Его не остановили.

— Какое еще заявление? — щека у Левона дернулась. Лицо его покрылось потом и медленно покраснело.

— Деликатное, — неожиданно жестко, хоть и по-прежнему глумливо произнес следователь, полусонная маска на секунду упала с его лица, он криво и презрительно ухмыльнулся, увидев, как Левон едва не споткнулся на этом слове, молча дождался, когда тот подойдет, и снова вернулся в насмешливо-комичный мод: — Статеечка нехорошая, — чуть тише сказал он и что-то показал Левону в бумагах. — При всех будем говорить или пойдем в другое помещеньице?

— Какое?.. Что все это значит? — глаза Левона метнулись со следователя к Эмилю, потом к Раулю. Капля пота тронулась с его виска и поползла к щеке.

— Что происходит? — громко произнес Рауль. — Это мой дядя. Можно я подойду?

Следователь обернулся к нему и жестом остановил омоновца.

— Вы племянник? — переспросил он.

— Я тоже, — подал голос Эмиль, — тоже его племянник. Что случилось?

Левон побелел. Со своего места Рауль видел, что у него мелко дрожат пальцы.

— Чудесно, чудесно, — повеселел следак. — Подойдите. Племянников тоже очень даже не вредно было бы опросить. Есть еще племянники господина Тер-Даниляна в этом зале?

— Как ваша фамилия, не напомните? — мрачно спросил его Усик.

— Конечно, Усик Хoренович. Старший следователь по особо важным делам Иванцов Роман Евгеньевич, — с наигранной услужливостью улыбнулся следак.

— Будем знакомы, — с неопределенной угрозой бросил ему Усик.

— Не надо, — решительно перебил их общение пришедший в себя Левон, — не надо опрашивать племянников. Они тут ни при чем.

— Ну, это не вам решать, но пока мы действительно поговорим только с вами.

Рауль стоял совсем рядом — можно было протянуть руку. Левон тяжело, с присвистом дышал, пот катился по его лицу уже градом, губы посинели.

— Тебе нельзя нервничать, у тебя сердце, — сказал ему Эмиль. — Ты взял лекарство?

— Какое еще лекарство? — казалось, Левон потерял ориентацию в пространстве, его слегка покачивало, он невидяще смотрел перед собой.

— Таблетки, которые тебе прописали.

— Да, — кивнул он, — они у меня с собой.

— Ему нужен врач. Ему плохо, разве вы не видите? — обратился к следователю Эмиль.

— Мне не нужен никакой врач! — повысил голос Левон и неожиданно зло посмотрел в сторону Рауля. — Если нужен допрос, я готов. Идемте.

Следователь с любопытством наблюдал на ними тремя. Он жестом велел Левону двигаться вперед и в сопровождением омоновца и оперативника в штатском вывел его из зала.

— Только не волнуйся, тебе нельзя. Мы сделаем все, что необходимо, — крикнул ему в спину Эмка. — Все будет хорошо, да? — повернулся он к Раулю.

— Да, — подтвердил Рауль. — Алекс! — позвал он. Алекс поднял на него глаза. — Ты же знаешь, что делать?

Алекс смотрел на него без выражения и молча.

— Алекс, — повторил Усик. Тот повернулся, его пустые глаза мгновенно наполнились уважением. — Подойдешь ко мне, когда все закончится.

— Хорошо, Усик.

Когда все закончилось, Усик подозвал первым Рауля. Приобнял, похлопал по спине.

— Успокой брата. И не дергайся сам. Я позабочусь обо всем. Алекс поможет. Если что-то будет нужно от тебя, я позвоню.

— Есть кое-что, что тебе надо знать, — нехотя, как бы сомневаясь, сказал Рауль.

— Слушаю, — нахмурился Усик.

Он действительно слушал: почти склонившись к нему ухом, очень внимательно, не перебивая, не сомневаясь в рассказе и не переспрашивая лишнего. Рауль уже договорил, а он еще минуты три молчал, мрачно покусывая губу.

— Что думаешь сам? — наконец скупо спросил он.

— Что такая статья — отличный козырь для любого дела, почти джокер. Что это может подставить под удар очень многих. Что я не хочу позора для имени отца, для нас с Эмилем… и для него тоже, потому что… потому что он мой дядя, он член моей семьи и за всю жизнь не сделал мне ничего плохого, — Рауль помотал головой. — А еще у него плохое сердце.

Усик положил руку ему на плечо и сжал в поддержке.

— Никакого позора для твоей семьи я не допущу. Я был другом твоего отца и обещал ему присматривать за тобой и твоим братом, случись что. Ты славный мальчик. Правильный. Хорошо, что ты мне все сказал.

Рауль поднял голову и посмотрел на него.

— Пока мы не знаем имени заявителя, я ничего не могу сделать. Надо будет передать Левону с адвокатом, что мы сделаем все возможное, чтобы статья нигде не прозвучала. В конце концов оговор никто не отменял. А узнаем, кто его обвиняет, можно будет поработать с отзывом заявления.

Эмиля Рауль нашел у оставленного всеми ресторана. Он сидел на широком низком подоконнике у входа, опустив голову и свесив кисти рук между коленями.

Он ничего не спросил, без слов поплелся за Раулем к машине. Сел рядом. Ехал очень тихо, не шевелясь и не меняя позы: виском к боковому стеклу, руки на коленях. За окном было непроглядно темно, словно дальше фонарей, знаков и дорожной разметки начинался глубокий космос.

— Все прошло нормально? — спросил Рауль, чтобы нарушить тишину. Она давила.

Эмка утвердительно качнул головой.

— Во сколько это должно случиться?

— Все очень индивидуально, — тускло сказал он. — Никогда нельзя сказать точно. Около пяти. Шести. Может, позже. Может быть, его даже успеют довезти до больницы. Если вообще повезут.

— Это опасно?

— Нет. Таблетки в норме. Симптомы типичные. Лечить будут стандартно. Это только все ускорит. На вскрытии искать ничего не будут. Самой большой заботой для них станет доказать, что его не били и смерть не на их счету.

— Тогда что не так? — спросил Рауль.

— Все так, — пожал плечами Эмиль.

Дальше они ехали до дома без разговоров. Только у подъезда Эмка попросил его остаться.

— Я бы тебя и не бросил одного, — сказал Рауль.

— Пожалуйста. Можно я оденусь?

— Прямо сейчас? — удивился Рауль. — Я думал, ты устал и хочешь спать.

Он вышел в черном. Платье было строгое, прямое и очень закрытое: от середины икр до шеи ни разреза, ни пуговицы, ни складки — только длинный ворот-щель от ключицы к ключице. Он не стал ни краситься, ни убирать волосы, и этот контраст зацепил и тронул Рауля: усталое, с темными кругами под глазами пацанское лицо, крупные, с рельефными венами руки, широкие босые мужские ступни — и черный, облегающий тело трикотаж.

— Он еще не умер, — напомнил Рауль.

— Неважно, — тряхнул головой Эмка. — Потанцуем?

Он включил аудио на телефоне, звук был глухим и немного искаженным, и «Dance me…» Коэна Рауль признал не с первой ноты.

— Слушай, ну… это как-то совсем уже пошло и пафосно, — сказал Рауль.

— Да плевать, — отмахнулся Эмка.

Это оказалось не пошло и не пафосно — рядом с ним ничего не становилось таким. Или Рауль был пристрастен. Это было похоже на выпускной, с которого Рауль свинтил до того, как дело дошло до танцев — потому что ему не с кем было, да ни с кем и не хотелось танцевать. Он притянул Эмку за талию, прижал к себе и повел, как умел. Было страшно отдавить подошвой ботинка голые Эмкины пальцы, но Эмка переступал осторожно и ловко, приподнимаясь на носках и обхватив его за шею. Они раскачивались под музыку, и вряд ли это выглядело красиво со стороны, но Рауль точно попадал в такт, чем гордился, а на остальное и правда было плевать. Рауль зарылся носом в волосы у Эмкиного виска, а Эмка поцеловал его в щеку у мочки уха.

— Он позвонил мне, — сказал он. — Звонок, который разрешают сделать, — он использовал, для того чтобы позвонить мне, а не адвокату.

Можно было — да, наверно, нужно было — расспросить его о том, что Левон сказал, чего хотел, что ему предъявляют, но Раулю сейчас ничего не хотелось знать. Несколько часов — и он останется в Эмкиной жизни один.

— Да плевать, — вернул он фразу. — Сделай погромче.

— Левон не сделал мне ничего дурного, конечно, у меня не было обиды на него, но не понимаю, зачем мне присутствовать на его похоронах.

— Потому что я хочу, чтобы ты там была, — объяснил Рауль. 

Мать внимательно посмотрела на него.

— Хорошо, — помолчав, сказала она. — Я не люблю похороны, но если ты настаиваешь...

Рауль кивнул. В сущности, разговор был окончен. 

Она снова оглянулась: скользнула глазами по стене с Мариниными акварелями, еще раз осмотрела мебель — из той обстановки, что помнил Рауль, остался только мраморный столик перед диваном — бросила взгляд в окно, остановила на каминной полке с траурными рамками. 

— С каждым годом ты все больше похож на него, — сказала она, не отводя взгляда от фото. На нем отец был лет на десять моложе возраста смерти. — Мы познакомились, когда ему было столько же, сколько тебе сейчас. Иногда я едва не называю тебя Артуром.

— Я могу отдать этот дом тебе, — предложил Рауль. — Если хочешь.

— Нет, — твердо помотала головой мать. — Не хочу. Он никогда не был моим. Я не чувствовала себя его хозяйкой даже тогда, когда жила здесь, а сейчас он особенно чужой. Я не буду здесь жить.

Она оторвалась от фотографии.

— Ты вернешься сюда? 

— Не знаю пока, — честно признался Рауль. — Скорее всего. Чуть позже. Здесь многое требует переделки.

— Может, лучше продать его? — спросила мать. — Он похож на семейный склеп. Те, кто жил здесь, умерли.

— Глупости, — улыбнулся Рауль. — Мы же живы. 

— Эм! — позвал Рауль.

Никто не откликался. Он дошел до кухни, кисло улыбнулся суетившимся у плиты Анне и Марго. Кроме них, там никого не оказалось.

— Этого нельзя так оставлять, — задержала его Анна, выбежав следом в коридор. — Такой ужасный произвол! Надо писать в прокуратуру. Пусть открывают дело, расследуют, ищут виновных. Сгубили невинного человека!

— Да, — кивнул Рауль, — да, конечно. Мы уже написали, куда могли, и не собираемся мириться. Но ты же сама понимаешь: разве в такой ситуации можно добиться правды?

Анна скорбно поджала губы. 

— Бедный, бедный Левон... И все равно, надо бороться. Нельзя сдаваться.

— Мы не сдадимся, — пообещал ей Рауль. — И будем добиваться правды. Не видела, где Эмиль?

Анна пожала плечами.

— Вроде бы он выходил куда-то, — неуверенно сказала она.

Ни в холле, ни в прихожей Эмиля не было. Пальто его оставалось на вешалке. Рауль выглянул на улицу.

На крыльце курил Алекс. Он слышал звук открываемой двери за своей спиной и боковым зрением видел Рауля, но не повернулся к нему.

— Эмиль не выходил? — спросил Рауль.

Лениво качнув головой, Алекс медленно затянулся и выпустил дым. Перед ним на перилах в снегу стояла пепельница.

День был не очень морозный, но ветреный. Рауль поежился от порыва, прикрыл за собой дверь и шагнул вперед. Алекс никогда не был близок с отцом — отец ни с кем из подчиненных не переходил личных границ — и всегда оставался безмолвным и беспрекословным исполнителем любых поручений: от нейтрально-деловых до самых личных. Но Левон не умел держать дистанцию так, как Артур. Интересно, насколько Алекс был в курсе всего, что происходило между дядей и Эмилем в этом доме — и не только тут.

— Что-то нужно? —  приподнял бровь Алекс.

— Отец ценил тебя, — наполовину вопросительно сказал Рауль. 

Алекс равнодушно повел плечом.

— Не знаю. Он никогда мне об этом не говорил. 

— И Левон тоже был высокого о тебе мнения. 

— И он тоже не говорил, — поморщился Алекс. — Я не девка, мне их признания без надобности. Делал, что требовалось. 

— Теперь их нет. Считаешь, что без них я не справлюсь?

Алекс закатил глаза. 

— Какая разница, что я считаю? — в его голосе мелькнули нотки раздражения. — Я буду работать на тебя так же, как работал на них. Справишься ты или нет, время покажет. И это не моя забота.

— Верно, — согласился Рауль. — И на том спасибо. Но я о другом собирался поговорить. Возить меня так, как ты возил отца и Левона, точно не надо, я справлюсь сам.

— Я не только водитель, — напрягся Алекс. — И отец, и Левон тоже умели водить машину. А ты что-то слишком самонадеян.

— Автомобиль у меня свой, он меня вполне устраивает, — не отреагировав на его слова, продолжил Рауль. — Ни на отцовской машине, ни на машине Левона я ездить не буду. Возьми себе любую — какая больше по душе. Ни в одном завещании ты не указан, и это несправедливо, потому что сделал ты для нашей семьи немало. Не нужна сама машина — продашь или подаришь. Автомобили приличные, оба в нормальном состоянии, сам знаешь.

Алекс повернулся к нему:

— Серьезно? 

Рауль кивнул.

— Доверенность выписать недолго. Надумаешь продавать, скажешь. Оформим все, как положено. 

— Ладно, — сказал Алекс равнодушно, — и тебе и на том спасибо. Я бы взял "Инфинити" твоего отца, если она тебе не дорога как память. Только пусть пока постоит тут у тебя в гараже. Продам свою, тогда заберу. 

— Хорошо. 

Докурив, Алекс затушил сигарету о снег на перилах и бросил окурок в пепельницу.

— Он где-то в доме. Это не мое дело, но, мне кажется, он перестал принимать таблетки. 

Оставлять гостей надолго было невежливо: съезжающаяся отовсюду родня отца очень тихо, подавленно собиралась в гостиной. Приглушенные разговоры, скорбная атмосфера. Висящее в воздухе по умолчанию родовое проклятье. Пришедшая, как и обещала, мать встретила неожиданно теплый прием. Ее помнили по лучшим временам.                                   

Рауль поздоровался с новоприбывшими и оставил гостей на ее попечение. Поднялся на второй этаж.

— Эмиль!

В прежней Эмкиной комнате мало что поменялось: тот же диван с футбольными мячами, та же дедова кровать у стенки, те же полки, тот же стол — только без компьютера, тот же опустевший шкаф. Рауль подошел, открыл дверцу, опустился на корточки. Прежде заблокированный ящик выполз по направляющим свободно — и так же легко закатился обратно. Рауль вспомнил, как помогал Эмилю собирать вещи под свинцовым, уничтожающим взглядом Левона. Губы и кожа у Левона были бледными, глаза казались светлее из-за суженных зрачков. В какой-то момент он качнулся и прижал ладонь к груди.

— С тобой все в порядке? — спросил Эмиль.

Левон процедил что-то сквозь зубы длинно и неразборчиво: то ли от боли, то ли от ненависти — Рауль уловил только "нахуй" и "дрянь" — и, пошатнувшись, вышел наконец из комнаты.

— Ты не переборщил с дозой? — уточнил Рауль.

Эмка медленно оторвал взгляд от двери, в которой исчез Левон, и повернулся к нему. Глаза его блестели, он посмотрел нездорово сияющим, возбужденным взглядом и странно улыбнулся.

— Вот сейчас и узнаем.

Рауль был раздражен тогда. Сюрпризы ему были не нужны. Он хотел только, чтобы им позволили уехать вместе без скандала, чтобы отец не передумал. Смерть Левона была не к месту и не ко времени. 

В оправдание Эмиль вдруг подался вперед и поцеловал его в губы — прижался почти целомудренно, только взял его лицо в ладони и долго не отпускал. 

— Не делай так больше, — сдавленно произнес Рауль, когда отстранил его и смог восстановить дыхание. — Не надо.

— Мне шестнадцать, — сказал Эмиль. — Это возраст согласия. Я устал ждать, я...

— Неважно, — перебил его Рауль. — Между нами никогда ничего не будет.

В ванной Эмиля не нашлось, в Марининой спальне — тоже. 

— Эмиль, детка, — как можно мягче позвал Рауль, выйдя в коридор. — Отзовись. Я волнуюсь. 

Он только сейчас отдал себе отчет, что с самого начала знал, где надо искать. В правом крыле дома он не был после того случая ни разу. Несколько метров дались ему тяжело.

Эмиль обнаружился в углу — по диагонали от места, где Рауль увидел его в прошлый раз — сидел, поджав к себе ноги и привалившись спиной к стене. Губы у него припухли, нос был красным. В пальцах он сжимал телефон — видимо, с выключенным звуком, потому что мелодии не было слышно, когда Рауль набирал.

— Зачем волноваться? — хрипло спросил он. — Если я всерьез надумаю выпилиться, я все рассчитаю точно, осечки не получится, и ты не успеешь ничего сделать. В остальных случаях это будет просто выебон, который можно смело игнорировать, не тратя нервы.

— Разве ты устраиваешь их не для того, чтобы я тратил нервы и волновался? — спросил Рауль. Уголок рта у Эмки дернулся чем-то средним между больной улыбкой и нервным тиком. — Когда ты бросил пить таблетки?

— Не помню. Неделю или полторы назад. Я от них тупею, — сказал Эмка. — А еще, может быть, я хочу, чтобы мне было плохо, об этом ты не думал? Кто сказал, что всем обязательно должно быть хорошо, а иное положение — патология? Плохим людям — им тоже должно быть хорошо? С какой стати? Преступникам, убийцам, извращенцам... Они должны быть счастливы? Или то, что им плохо, закономерно и справедливо?

Он поднял взгляд на Рауля. Белки его глаз покраснели, ресницы слиплись. 

— Ну, скажи, что я ни в чем не виноват. Скажи, что мне не за что себя наказывать. Что тебе еще положено говорить? Что все было честно. Что я имел право... Тварь я дрожащая или... блядь...—  он сухо и лающе, в нервном приступе захихикал, подавился, закашлялся и не смог продолжить. 

Рауль молча протянул вперед руку ладонью вверх. 

Поняв значение жеста, Эмка прижал телефон к животу и покачал головой: нет.

— Скучаешь по нему? — тихо спросил Рауль, сохраняя лицо. Разъедающая горечь цианидом толкнулась в гортань. 

— Нет. Я его ненавижу.

Посмотрев ему в глаза, Рауль коротко двинул подбородком, указывая на собственную руку. Эмиль с усилием оторвал руку от тела и послушно вложил телефон ему в ладонь. В его чертах мелькнул испуг.

"Миля", — прочитал Рауль, отмотав сохраненную переписку к началу. — "Милечка, жизнь моя".

Он закусил губу. Эмиль внизу еще сильнее вжался в угол.

"Просто дай знать о себе. Просто скажи, что с тобой все в порядке". "Я схожу с ума без тебя".

Реальная, физическая тошнота подкатила к горлу. Он сглотнул, справляясь с позывом.

"Я люблю тебя". "Люблю". "Все ради тебя сделаю. Только скажи".

Приторная сладость дряхлеющего чувства рождала омерзение.

"Вся моя жизнь — это ты. Я тобой дышу. Я тобой живу". 

Старческая, обрюзглая нежность растекалась в сиропе слов. Рауль не предполагал, что Левон вообще был на такие способен. Они не вязались с его бульдожьим экстерьером, с его настороженно-недобрым взглядом, с его нахрапом, с его взрывной грубостью и силой.

"Все что я делаю — ради тебя". "Мое счастье. Моя радость". "Вся моя жизнь — твоя". 

"Только позвони".

"Только напиши".

"Оставь голосовое, я вечность тебя не слышал".

"Если не придешь я умру". 

Рауль усмехнулся.

— Трогательно. "Сук" и "тварей" ты поудалял?

Эмка осторожно кивнул. 

— Зачем они мне? Я знал им цену.

Его страх перед Раулем, так близко к поверхности лежащий, с такой легкостью появляющийся в любой момент, неизменно ранил. Чем он заслужил?

— Его ты так не боялся.

— Вообще не боялся, — признал Эмиль.

— Тогда почему боишься меня? Я хоть раз давал тебе повод? 

Эмка растерянно молчал.

Рауль машинально повертел телефон в руке. Экран снова зажегся. Он пробежался глазами по слащавой выжимке. А ведь были еще ответы.

— Он меня любил, — сказал Эмка. — Я убил единственного человека, который меня любил. 

— Что? — наклонил голову Рауль, не уверенный, что не ослышался.

— Если ты собираешься сказать, что меня любила мать, считавшая меня уродом и сбежавшая от меня в могилу, потому что даже в могиле лучше, чем со мной, — иди нахуй. Если собираешься сказать, что меня любил отец, иди нахуй. Если ты скажешь, что меня никто за всю мою ебаную жизнь не любил...

Он закрыл лицо ладонями и замолчал.

— Всё? — спросил Рауль. — Кандидатуры закончились?

Эмка перетек из сидячего положения, подполз к нему и прижался к его ногам, обняв за колени.

— Ты как отец, — сказал он. — Он ни разу меня пальцем не тронул. Но лучше бы бил: мне кажется, тогда я боялся бы его меньше. Ты такой же. Тебе не нужно давать повод. Вас обоих и без поводов сложно не бояться. И невозможно не любить. Когда ты станешь смотреть на меня так же, как он: сквозь или мимо — а рано или поздно ты станешь — я сдохну. 

— Отец любил только твою мать. Больше никого. Интересно, он слал ей эсэмэски? А мне надо? Тогда ты поверишь? — он тронул макушку Эмки, погладил его по голове, дав успокоиться, тронул за плечо. — Пойдем. Познакомлю тебя кое с кем.

Он поправил на нем рубашку и пригладил вихры на затылке. Может быть, то, что сейчас Эмиль был мало похож на себя обычного, было даже к лучшему.

Они спустились.

— Подожди здесь, — сказал Рауль.

Он не стал заходить в гостиную, только кивнул головой, вызывая мать наружу.

Она вышла и проследовала за ним в холл с выключенным светом.

— Это Эмиль, — сказал он. — Мой брат. Эмиль, это моя мать, Нана.

Эмиль застыл посреди комнаты, как манекен: в неестественно непринужденной позе. Мать подошла ближе и слегка задрала голову, чтобы в полумраке рассмотреть его лучше.

— Эмиль, — повторила она. — Красивое имя. Ты совсем не похож на Артура, Эмиль. Ты похож на... 

Она обошла его кругом, как скульптуру, вгляделась и вдруг замерла, лицо ее изменилось, глаза заполошно дернулись к Раулю и обратно, рука непроизвольно поднялась к сердцу. Она судорожно вздохнула и выдохнула.

Рауль молчал. 

—... на свою мать, — слабым голосом закончила она. — Ты очень похож на Марину. 

— Он не сын Артура, — сказал Рауль. — Но он тоже моя семья. 

Когда "родственные" поминки были закончены, он попросил Алекса отвезти мать домой — она выглядела уставшей и обессилевшей.

Она тронула его за руку, перед тем как выйти на крыльцо.

— Я не смогу ненавидеть тебя. Я буду ненавидеть его.

— Ты потратила на ненависть половину жизни. Можешь провести и оставшееся время, предаваясь ей. Мне все равно, — сказал Рауль.

— Слушайте, а мы ведь зря с вами тогда не поговорили, — бодро произнесли в трубке, как будто продолжая начатую когда-то беседу. Рауль собирался сбросить вызов, разбудивший его по ошибке, но неизвестный абонент продолжил: — И с братом вашим, Эмилем Артуровичем, тоже.

Рауль бегло посмотрел на время. 

— Кто говорит? 

— Бога ради простите, забыл представиться сразу, — голос с тонкой глумливой нотой показался ему смутно знакомым. — Иванцов Роман Евгеньевич у аппарата. 

Рауль сбросил с плеч одеяло и приподнялся к изголовью кровати.

— Вам известно, который час, Роман Евгеньевич?

— Два двадцать пополуночи, — без смущения сообщил тот. — Ante meridiem, если по латыни, — хмыкнул он. — Простите великодушно. Заработался.

Динамик был выкручен на максимум, и Рауль слышал даже его дыхание. Очевидно, что, будь у ментов хоть что-то веское: значимое и подтвержденное, никто бы не юродствовал и не будил бы Рауля в надежде на внезапность и спутанность сонного сознания, а значит, Иванцова смело можно было слать, но что-то останавливало Рауля. 

— Что вам нужно? — спросил он.

— Поговорить. Я же сказал.

— Ну так говорите, — предложил ему Рауль.

— Лично хотелось бы.

— Официально?

Иванцов издевательски легко и как-то нехорошо хмыкнул и оставил вопрос без ответа.

— Я вам там место эсэмэсочкой скину, вы время под себя скорректируйте, если надо, а я уж под вас подстроюсь. И подскочите, окажите такую любезность. 

Скрытое за клоунскими кривляниями железо в его тоне не давало проигнорировать просьбу и превращало ее почти в приказ.

— Кидайте, — не ответив ни согласием, ни отказом, сказал Рауль и отключился. 

Через несколько секунд телефон пиликнул. Открывать сообщение Рауль не стал. Это мог быть шантаж. Это могла быть попытка вербовки. Это могло быть начало пиздеца, если Иванцов профессионал и фанатик. А на последнее было почему-то очень похоже.

— Что там? — хрипло спросил его Эмиль. 

Он закинул руку назад, нашарил его бедро, обернулся через плечо.

— Ничего серьезного. Следак по делу Левона, — сказал Рауль, снова устраиваясь за его спиной. — Хочет поговорить. Нам точно нечего опасаться?

— Со стороны медзаключения? Вряд ли. Вскрытие прошло. Причина смерти установлена, и она не криминальная. Даже если назначат повторную экспертизу — без понятия, на каком основании — она выдаст тот же результат. Чтобы что-то найти, надо знать, что искать, и быть при этом довольно узким специалистом. 

От Эмкиных волос пахло лавандовым шампунем. Рауль просунул руку под его локтем и обнял, притянув к себе за пояс. 

— Возможно, мы чего-то не учли. 

"Очень своевременная смерть, — сказал ему Усик после поминок Левона. — Прости, если обижаю".

Рауль не ответил, молча согласившись.

На него смотрели совсем иначе, он это почувствовал. Он знал всех этих людей давно, работал с ними: под началом отца — как единственный наследник, был правой рукой Левона — как преемник, все знали, что Левон всего лишь регент, временный управляющий, и рано или поздно все получит Рауль. Но и это было не то. По-настоящему, всерьез, как равного его увидели только теперь, когда он остался на вершине своей маленькой пирамиды один.

"А вот беспечность, — продолжил Усик, цепко сжимая костлявыми, но сильными пальцами его плечо, — сгубила очень многих резво стартовавших. Молодости свойственно переоценивать свои возможности. Не допускай такой ошибки".

"Это про Алекса?" — уточнил Рауль. Он обернулся и поискал взглядом: за своим столом Алекс ел мясо с ножа.

"Не стоит пренебрегать его помощью. Он работал с твоим отцом и дядей. Он опытный человек и может уберечь тебя от ненужного риска".

Рауль вздохнул — и тогда, и сейчас.

— Усик не доверяет мне и постарается держать под контролем. Будет приближать и одновременно отстранять от решения любых мало-мальски значимых вопросов. Ему нужно подгрести к себе всех для большего веса. А я кажусь легким приобретением. Он хочет свою империю и послушных, подотчетных вассалов.

"Мне нужна молодая кровь, — сказал он. — Ты мне нравишься. Когда меня не станет, займешь мое место, ты для этого подходишь. А сейчас я тебе нужен. Не будь меня, тебя схарчили бы уже давно с костями и ливером. И никто, даже твой дядя, этому бы не помешал". 

Доля правды в этом была. Но это было смешно. Раулю хотелось бы знать, скольким людям Усик говорил что-то похожее.

— Хочешь, чтобы я... — Эмиль прогнулся в спине, откинул голову и коснулся щекой его лица, потерся, — что-нибудь придумал и для него?

— Нет, — подумав, сказал Рауль. — Нет пока. Рано.

Он перевернулся на живот, наваливаясь сверху, подминая голое и гладкое тело Эмиля под себя. Эмиль заерзал, выпростал руки вперед, обнял подушку и развел ноги. Рауль поцеловал его в плечо, прикусил упругую мышцу у основания шеи. Приподнявшись на локтях, стянул резинку трусов. Набухающий кровью, твердеющий член лег в выемку между ягодиц Эмиля, еще не полностью открытая головка уперлась в бугорок со светлым, тонким пушком. Рауль толкнулся — слегка, без конкретной цели, прошелся стволом от копчика до промежности. Эмиль с ахающим звуком втянул воздух через рот, вскинулся ему навстречу, подставляясь, прогнулся по-кошачьи.

Было странно, что весь дом — большой, пустой и гулкий — был теперь в их полном распоряжении. Можно было не сдерживаться, не бояться быть застуканными или услышанными кем-то, можно было кричать и стонать без страха потревожить и насторожить соседей, можно было не жаться по углам, не одеваться в лихорадочной спешке после, не смотреть тревожно на время. Можно было перегнуть Эмиля через спинку кожаного дивана прямо в холле напротив входа, растянуть на письменном столе в отцовском кабинете или уложить грудью на разделочный в кухне перед широким окном на задний двор и гараж. По-хорошему надо было бы сделать перепланировку: слишком многое напоминало тут о прошлом — давнем и не очень. Хотелось новой жизни с чистого листа, а дом кишел призраками, но Рауль не спешил. Эмиль относился к этому иначе. Однажды в Марининой спальне он, шало улыбнувшись, сказал, что ему нравится, как они все на них сейчас смотрят. Рауль не испытывал ничего похожего, но если Эмилю это добавляло остроты ощущений, почему бы не отложить переделку.

— Скажи, что все еще хочешь меня, — попросил его Эмка. — Что тебе не надоело. Что тебе никогда не надоест.

Поднявшийся на колени Рауль снова наклонился к нему и, подхватив под грудью, потянул на себя. Эмиль прижался к нему спиной, откинул голову ему на плечо, Рауль поцеловал его в подбородок, в ухо, в открытый ждущий и ищущий рот. Эмиль завел назад руку, обнял его за шею. Он не дрочил себе, скорее наоборот, пережимал, сдерживая подступающий слишком быстро оргазм, и это польстило самолюбию Рауля. Он оттеснил своей ладонью Эмкину кисть и стиснул — член у Эмиля был немного тоньше, но подлиннее его собственного. Эмиль закрыл глаза, убрал руку с затылка Рауля. Нагибая, Рауль подтолкнул его обратно к постели.

— Выбери наряд. И всякое там к нему, что нужно, — отрывисто, между рывками сказал он. — Сходим куда-нибудь. Отметим свободу. 

— Может быть, заглянешь ко мне? — глухо спросила мать. — Можешь приехать с… ним.

Она запнулась и не смогла скрыть неприязни в голосе.

— Обязательно, — с легкостью пообещал Рауль. — Как только немного освободимся. Дел много, а тут еще ремонт в доме, то-се.

— Я люблю тебя, — бросила она, когда он уже собирался свернуть дежурный разговор.

— Тебе нечего бояться, — утешил ее Рауль. — Ты моя семья. Я никогда тебя не оставлю.

— Но ты уже, — сказала мать. — Ты уже меня оставил.

— Что случилось? — спросил вышедший из своей комнаты Эмиль.

Его лицо светилось тревогой сквозь мейк-ап.

— Алекс, — коротко объяснил Рауль.

— Алекс? — удивленно переспросил Эмиль. — Как? Почему? Это не я, — поспешно помотал он головой.

— Все в порядке. Конечно, это не ты, — успокаивающе заверил его Рауль. — Он просто разбился. Попал в аварию на трассе. На отцовской «Инфинити».

Эмиль моргнул накрашенными ресницами. Длинные стрелки придавали его крупным славянским глазам восточный — раскосый, со вздернутыми внешними уголками — вид. Красные, цвета темного вина, губы округлились буквой «о».

— Вот как? — растерянно произнес он и непроизвольно сделал шаг назад. — Вот как, значит…

— Вот так, — спокойно подтвердил Рауль. — Позвонили мне, потому что машина все еще оформлена на мое имя, а информации о его семье при нем не обнаружили. Я обещал помочь и сообщить им.

— У него была семья?

— Вроде бы сестра и мать где-то в Ростовской области. И еще какая-то женщина здесь, не знаю, насколько она была для него важна. Надо будет съездить к нему на квартиру. Позже. Не сегодня, — успокоил он.

Их планов на вечер это не должно было отменять.

— Кто-нибудь еще пострадал в аварии? — спросил Эмиль.

Рауль пожал плечами.

— Я не уточнял. А что, это важно?

Эмиль внимательно смотрел на него. Если он заплачет по Алексу, почему-то подумал Рауль, то по его щекам потекут черные дорожки от туши. А впрочем, вряд ли, тут же осадил он полет собственной фантазии, тушь скорее всего была влагостойкой.

— Не знаю, — подумав, неуверенно ответил Эмиль. — Нет, наверно.

Он не заплакал. Только тряхнул головой, так что одна из заколок-прищепок, которыми он убирал волосы во время макияжа, соскочила и со стуком упала на пол, и молча ушел обратно к себе.

Рауль спустился на кухню. Налил воды в стакан, достал из аптечки пузырек с таблетками, вытряхнул на ладонь одну.

Когда он зашел в комнату, которая нынче стала похожей на помесь театральной гримерки с гардеробной для женского шмотья — приходящие рабочие были убеждены, что с ними живет еще и девушка, и Рауль их не разуверял — Эмиль уже укладывал волосы феном: они лежали мягкой волной, ассиметрично длинная челка закрывала половину лба, висок и даже часть правого глаза.

Он поднес ладонь к губам Эмиля, и тот слизнул таблетку, но от воды отказался, проглотил так.

— Помада смажется.

В ответ на недоверие Рауля он картинно закатил глаза и открыл рот, чтобы тот убедился, что все честно.

— Я дал ему выбор, — сказал Рауль. — Машина Левона была исправна. Так что это чистой воды судьба.

— Ты знал, что он выберет отцовскую, — возразил Эмиль.

— Предполагал, — согласился Рауль. — Но не был уверен. Отца он действительно уважал. А Левон…

— Алекс знал обо мне и Левоне и презирал нас обоих, — Эмиль поморщился. — Да плевать на него. Проехали… Просто мне надоело. Опять черное, опять поминки, опять этот злобный тощий старик. Он меня пугает. Я так долго ждал этого дня, хотел надеть красное…

— Откуда мне было знать, что все произойдет именно сегодня? Наш вечер не отменяется. Раньше завтрашнего дня похоронные хлопоты никто не начнет. И мы не обязаны носить по Алексу траур. Можешь надевать свое красное.

— Уже не то настроение, — капризно скривился Эмиль.

— Надень белое. Которое мне нравится, — предложил Рауль. — На востоке белый — цвет скорби.

Эмиль вскинул на него глаза и слабо улыбнулся краешком винно-красных губ.

Платье было не белое, а молочное — мягкого, с кремовым отливом оттенка.

— Поможешь?

Рауль нащупал ниже талии замочек молнии, подцепил пальцами пулер и потянул вверх, стягивая на спине две половинки вместе. Под одеждой у Эмиля не было белья: широкая расклешенная юбка позволяла ему такую свободу. Когда бегунок достиг ворота, Рауль закрепил его у ограничителя и поцеловал шею над верхним краем молнии. Потом вытянул из футляра нитку коралловых бус, вдел колечко в разъем, замкнул. Скрепил сзади на талии концы широкого красного пояса.

Эмиль долго смотрел на себя в зеркало прищурившись: придирчиво и критично.

— Я перестаю себе нравиться в этом.

Белое шло к его светлым глазам, к его теплого цвета коже, к его винному рту. К тонкой, гибкой фигуре. Но широкий разлет плеч, рельеф бицепсов, заметных под рукавами, вены на кистях, крупные икры выдавали пол больше, чем ему хотелось бы.

— Зря, — сказал Рауль. — Ты просто все меньше похож на девушку. Но это не имеет ровным счетом никакого значения.

— Мне перестает это доставлять удовольствие.

— Так брось, — пожав плечами, посоветовал Рауль.

Обувь на каблуках Эмиль давно отметал — и сейчас тоже: он еще раз подтянул и заново прилепил липкой стороной к коже чулки и сунул ноги в красные закрытые туфли на мягкой подошве.

— Может быть, и брошу, — сказал он, оторвался от зеркала, взглянул на Рауля, который подавал ему пальто, и фыркнул: — Но не сегодня.

На крыльце Рауль открыл над ним зонт, провожая к машине, и придержал дверь, пока он садился, подбирая юбки.

— И куда мы на ночь глядя?

В ресторане был полумрак, горели только свечи на столе и бра по обеим стенам зала. Рауль не хотел, чтобы было много свидетелей, и от живой музыки отказался — утонченным любителем ее Эмиль все равно не был. Но что-то убаюкивающе-приятное звучало в колонках, и все было сделано так, как он просил: минимум персонала, максимум интима и уюта.

— Здесь можно танцевать, если захочешь.

Эмиль стоял посередине зала и оценивающе оглядывал все вокруг.

— А ебаться? — уточнил он. Официантка замерла в дверях. — Когда я просил тебя сходить со мной куда-то, я не имел в виду, что мы снова будем только вдвоем в очередном по счету помещении, я думал о выходе в люди, — вздохнул он. Но потом улыбнулся: — А вообще здесь красиво. Мне нравится.

Им принесли меню и винную карту. Они сделали заказ.

— Все так романтично. Прямо как в «Однажды в Америке», — сказал Эмиль.

— Я не собираюсь тебя насиловать в машине, если ты об этом.

— А вот сейчас обидно было, — рассмеялся Эмиль.

Рауль любил, когда он был таким: у него сияли глаза.

Подводка немного поплыла, делая взгляд лукавым и по-пиратски отвязным, настоящий румянец от алкоголя пробивал слои тональника и пудры, но контур губ на удивление оставался безупречным, несмотря на съеденное и выпитое. Они танцевали, когда Эмиль шепнул ему на ухо: «Я не шутил про поебаться», — и Рауль отправился на кухню, чтобы попросить персонал минут двадцать их не беспокоить.

— Минут двадцать? — насмешливо хмыкнула официантка. — Ох, мужчины… Я согласилась работать в ночь, думая, что вы ей предложение собираетесь делать, а вы…

— А как одно другому мешает? — подмигнул ей Рауль.

Парень-менеджер недовольно поморщился, но возражать не стал, только буркнул: «Поосторожнее там». Рауль заверил, что ресторанное имущество никак не пострадает. Никто из них не разглядел в Эмиле парня.

За столом по центру зала все равно было неуютно, и они устроились в одном из приватных закутков с диванчиками.

— Вот и брось тут, когда это так удобно, — хохотнул Эмиль: Рауль просто задрал подол с пышным подъюбником ему на спину. — Только скользко.

Коленями в чулках он упирался в сиденье, а руками держался за спинку.

— Они решили, что это порно все-таки закончится свадьбой, — сказал ему Рауль, — и я притащил тебя сюда, чтобы позвать замуж.

— А разве это не так? — хмельно захихикал Эмка.

— Так, конечно. Но потом я подумал, что у нас и так одна фамилия на двоих. И дом. И дело. И постель. Мы и так одна семья. Нам точно нужны кольца?

— Вот все вы такие, — рассмеялся Эмиль. — Жмоты.

Рауль знал, насколько коротки периоды этого безмятежного веселья и как быстро качнется маятник в другую сторону.

— Некоторые похороны и правда заметно украсили наш сюжет. Но меня начинает напрягать, что ими заканчиваются все наши порноролики, — сказал Эмиль, когда они снова сидели за столом, как цивильные, и его эйфория сменилась всплесками тоски в глазах и усталостью. — Я немного утомился от них. Может, нам стоит притормозить?

— Притормозим, — мягко согласился Рауль. — Почему бы и нет?

Если только не возникнет необходимость в собственных, подумал, но не сказал он. Впрочем, это будет уже чужая забота.