Начиная с лестничной клетки

Какого хуя он здесь расселся?! Вчера выставил, а теперь чего? Да пошёл ты, козёл! Я всю ночь не спал, только отключился – и на тебе! И чё, так и будем сидеть?
Почему мама ушла? Небось отец и ей условие поставил. Только она не стала пресмыкаться. Не могла же она из-за меня, потому что поняла, догадалась? Нет, я тогда во втором учился, не может быть. Лёшка с Денисом вот тоже свалили. Хотя раньше мы везде вместе. И зачем я только им на отца начал жаловаться? Хорошо, что вовремя заткнулся. А если и они всё поняли? Отец так и сказал, что я один останусь. И как тогда?
Лицо болит, как кирпичом съездили. Школу пришлось пропустить – не попрусь же с таким бланшем. Так шикарно спал, так нет же, припёрся этот! О, неужели… Давай, вали отсюда. Уматывай, уматывай! Э-э, да он сейчас завалится. Вот придурок! Слепой, что ли, – еле-еле в дверь вписался. Набухался? Не, не похоже. И на нарика тоже не тянет. Ладно, пойду к нему на чай, раз зовёт. Бездомные собаки никогда не откажутся от халявной еды. И жрать охота, сил нет. В школе с утра давали овсянку и типа кофе, съел бутер с маслом – вот и вся еда.
На кухне он налил две огромные кружки чая, настругал лимон в блюдце. Пока выскребал варенье из банки в вазочку, думал, оглохну. Ложки аж сияют, золотые небось. Охуеть, сервировочка! Раз так цивильно, руки, так и быть, помою.
Большая у него ванная – стиралка влезла. Стены и правда как в склепе, прям с урнами. Как он здесь моется-то? Да-а-а, синяк огромный. Безнадёжно. В капюшоне вроде не видно, хотя этот всё равно его снимет. И чего он лезет всё время? Надо постричься. Хвост – отстой, буду с ним как чмо. Придётся где-то искать деньги. Ну и флаконов тут. Наверное, его бывшая девушка позабывала. Сейчас-то у него точно никого нет – каждый раз один домой приходит. На рожу – норм, а почему-то один. Видать, правильный до рвоты, а таким – то то не то, то это не это. Не любят проблем.
Шампунь один, второй, маска восстанавливающая, пенка… Пенка для волос. Это что за херовина, голову брить? Туалетная вода. Смолой шибает. Я всегда ждал Новый год не из-за подарков или мандаринов. Нравилось, как пахнет ёлкой. И мама тоже любила, когда живое и настоящее. Как только ёлку устанавливали, я сразу ложился под неё и нюхал. Мама ругалась, боялась, что ёлка свалится, но я не уходил. Перед сном отковыривал смолу со ствола и нюхал в кровати, пока не засыпал. Чтобы я не пачкал смолой постель, мама стала отрезать ветку и ставить её в банке ко мне в комнату.
Помыв руки, я уселся на стиралку. Вода с пальцев капала на пол. Ха! Дождь на кладбище. Никому не нужны проблемы. И я никому не нужен.
На кухне я выбрал то же место, что и вчера. Купил бы себе нормальный стол, куда здесь локти девать? Я по привычке стал греться о горячую кружку. А пожрать нечего? Тебе, может, и лимона хватит, а мне? Я сейчас сдохну от голода! Этот сидел и пялился на меня. Презираешь? Так я не набивался, сам позвал. Может, хватит глазеть? А-а, я капюшон забыл надеть. Пошёл ты со своей жалостью!
После всего... Я не знал, что могу так ненавидеть. Ненавидеть нашу... его квартиру, его еду, его холодильник, который я вообще перестал открывать. Тогда и понял, что совсем не есть не получится. К баб Вере на харч не поехал, к Лёшке тоже не пошёл, и домой не мог – на кухне валялся опрокинутый стул. Смотреть на него – внутри всё кипело, но если подниму, то как будто простил. А я не простил! Никогда не прощу!
Попросить вчерашнего супа у этого? Как сказать-то? «Суп кончился?», «Можно бутерброд?», «Пожрать дашь или так и будем чаи гонять?» Всё равно на него, но не выговаривалось. Не смогу попросить, не смогу взять подачку. Надо перестать думать о еде, просто перестать. Когда я болел, мама кормила меня с ложечки куриным бульоном. Тёплая водичка со вкусом курицы. До сих пор терпеть не могу эту гадость. Дали бы мне её сейчас. Удивительно, что вчера я ел суп, как примерный мальчик, а не давясь глотал через край. Не думать!
Я отхлебнул из кружки. Бля-я-я! Желудок ещё больше скрутило от голода – еле удержался, чтобы не заскулить. А этому хоть бы что: наелся небось и ра… Ни хе-ра! Этот чудик завалился на барную стойку, соскользнул и исчез из поля зрения. Следом загрохотал стул. Вот так дела! Это шутка такая?
Я продолжал сидеть. Сам не знаю, чего ждал. Например, что он вскочит и закричит: «Сюрприз!» – или, как в тупом детективе по телику, раздастся звонок в дверь и меня повяжут рядом с трупом, или, что скорее всего, я проснусь дома на своей кровати. Но ничего не происходило и родной потолок перед глазами не появлялся. Я вытянул шею и, навалившись на стойку, посмотрел, что там, на другой стороне. Парень валялся рядом с опрокинутым стулом, между губ виднелась долька лимона. Та самая, которую он только-только положил в рот. Значит, не шутка. Ну-ну.
Когда он полез ко мне у мусоропровода, я, только-только продрав глаза, испугался не по-детски. Он придушенно лопотал что-то, а я всё никак не мог расслабиться. Теперь настала моя очередь его обнюхивать. А что, по приколу! Только б он глаза не открыл, пока я тут… Не-а, никакого алкоголя, лимон и остатки туалетной воды со смолой. И не мылся он сегодня. Главное – дышит. Значит, поваляется, поваляется и встанет. Ничего с ним не сделается.
Я дошёл до входной двери, взялся за ручку и затормозил. За всё время, что мы сидим на этаже и подпираем его дверь, я ни разу не видел, чтобы к нему кто-нибудь приходил. Даже в выходные. Получается, что я единственный, кого он позвал. Пусть он и придурок, но всё-таки нормальный, не сволочь: водички дал, пожрать, опять же. И сегодня вот тоже…
Вернувшись на кухню, я сел около него на пол. Парень лежал очень неудобно, по собственной воле так не сложишься: рука вывернута не пойми как, шея под таким углом, будто её сломали, тело кулем, как мешок.
Я пнул ногой стул, чтобы не мешался, потом вытащил у него изо рта лимон и отправил вслед за стулом. Поднапрягся и, потягав за футболку, смог перевернуть парня на спину и кое-как выровнять. Тяжеленный! Убивался я, а взмок почему-то он: лоб покрылся каплями пота и задышал, как астматик. Я и сам дышал не лучше.
И что мне со всем этим делать, ждать, пока он очнётся? Что вообще с ним такое? Пена изо рта не идёт, в припадке его не корёжит, крови тоже не видно. Если только… Я задрал футболку: на животе ничего нигде не вздувается, значит, и внутри кровь там, где надо, течёт – никакая селезёнка не разорвалась. Больной, сто процентов. Домой он сегодня припёрся раньше, еле соскрёбся с пола, когда со мной сидел, чуть в дверь лбом не врубился. Надо найти его мобильник, позвонить кому-нибудь. Только кому набрать и что сказать? «Я зашёл, а он лежит»? Чего я вообще с ним вожусь? Лучше свалить. Дверь не буду захлопывать, из дома вызову скорую. Я пошарил в его карманах – телефона нет. Значит, совесть моя чиста.
Он так странно дышал, так горлом хрюкал, что тянуло ржать. Эти звуки и прилипшая к губе хрень от лимона никак не вязались с тем, что парень валялся в отключке. Или всё-таки дождаться врачей? Если до отца дойдёт, что я у левого мужика в квартире ошиваюсь, он меня вообще из дома выгонит. Так и быть, тарелку супа отработаю. На полу как-то... Он же не ботинок и не собака. Приедет скорая, чтобы не лезли с вопросами, скажу, что брат, делов-то. Когда у Таньки болел отец, она мозг нам вынесла – что да как. Говорила, что скорая всех подряд лечит, без полиса и паспорта. Мне проблем меньше: ширнут чем-нибудь и уйдут.
Нашатыря я ни в ванной, ни на кухне не нашёл, значит, придётся тащить до кровати. А то начнёшь его трясти или, как в кино, лупцевать по лицу – вдруг хуже сделаешь?
Походив по квартире и поискав, где тут принято парковаться, решил переть его к дивану. Кровать слишком высокая и далеко. Я доволок его до места за четыре подхода. Если бы не ламинат по всей квартире, я бы сдох. Оставалось затащить на диван, который при ближайшем рассмотрении оказался не намного ниже кровати. С моим весом и нечего пытаться.
Я снова порыскал по полкам в холодильнике – вообще никаких лекарств, – взял бутылку воды. Плеснув себе на ладонь, вылил немного этому жмурику на лоб. Он даже не дёрнулся. Ладно, лишь бы не убил потом. Я опрокинул бутылку, ливанув уже прямо на лицо. Парень открыл глаза, но, зуб даю, ни хрена не видел. Я наклонился:
– Алё, тебе надо встать, на диван лечь.
Глаза у него закатились и голова уехала набок. Охуеть! Ты ещё помри тут! Значит, дубль два – и я опять взялся за бутылку.
– Вставай, я тебя не подниму. – Ледяная вода кого хочешь приведёт в чувство – он аж заморгал, моргунчик. — Давай, культяпки в кучу собирай. Помоги мне.
Он послушался и даже будто начал подтягивать ногу. Ему бы упереться во что-нибудь. Рванув парня за футболку, я приподнял его и прислонил к дивану. Чуть пупок не развязался. Пройдясь по квартире, в спальне наткнулся на столик – тяжёлый, хоть и рухлядь. Притащил к дивану. Если оттолкнуться от него, то всё может получиться.
– Не хрен валяться! Давай, забирайся на диван! – кричал я, дёргая его за руку и показывая, куда двигаться. Так быстрее дойдёт.
У него получилось. Супермен, блядь! Заполз на диван и снова вырубился. Я тоже почти вырубился, но на полу около. Странно, что боль от голода куда-то делась. Наверное, желудок отвалился за ненадобностью.
Належавшись, я убрал всё на кухне и снова пошарился по квартире – уже вошёл во вкус, видать, – подобрал себе домашнюю одежду, разузнал, где что лежит. Пригодится. Поискал бабло – в ящиках ни хрена. Смирившись, что ниже бомжа и «грязного гомика» падать некуда, полазил по чужим карманам: две банковских карты, четыре косаря и пятихатка со стольником. Вышел за дверь, посмотреть номер квартиры – сколько сидим, а не знаю. Можно вызывать скорую. Страшновато – никогда не звонил туда.
Скорая приехала через десять минут, я засёк. Чтобы слышать лифт, я стоял в коридоре около открытой входной двери и, смотря в зеркало, прикрывал волосами синяк. Бесполезняк. Наконец лифт зашумел и я открыл дверь в холл. В квартиру шагнул пацан в голубой куртке и штанах, с медицинским сундуком в руках. Один.
– Че-е-ел, – заулыбался он моему синяку, – ты красава! Тёрки с братвой? Девушка?
Фигасе врачи пошли. Сколько ему лет-то? Все слова, что репетировал, выветрились из головы, и я тупо махнул рукой в сторону комнаты. Он, насвистывая, потопал по адресу. Поставил сундук на пол, сел на диван, приподнял «моему брату» веко, взялся за запястье:
– Давно он так?
Он ещё и жвачку жевал! Этот чмошник – врач? А где второй, они же парой ездят, Танька говорила. Может, другой нормальный, а этот типа студент, практику проходит?
– Я не засекал. Он вырубился, и всё.
Поплакать, что ли, чтобы он заткнулся и начал лечить? Брат всё-таки помирает. Но слезы не выдавливались, зато удалось правдоподобно шмыгнуть носом и с дрожью выдохнуть. Студент наконец открыл сундук, достал фонарик, посветил «брату» в глаза, вынул фигню для давления, накачал вокруг руки.
– Градусник есть? Не надо, ладно, всё равно колоть. Ты ему кто? Тарелку неси. И полис.
Я пошёл на кухню, молясь, чтобы про полис он просто так сказал. Сначала думал, какую тарелку нести и нафига она нужна, потом тянул время, чтобы забылось про полис. Вернувшись с тарелкой, застал идиллическую картину: студент в наморднике, наклонившись к «брату», мирно с ним беседовал. Оживил – значит, умеет что-то, научился в своём универе. Только не нашептал бы мой «братец» чего-нибудь не то, он же не знает, что мы уже как минут пять как родственники. Но пациент, к счастью, был скорее мёртв, чем жив, и снова ушёл в несознанку.
Студент завозился с упаковками, флаконами, и я отвернулся к окну. Не хочу смотреть, как он будет укол делать. Когда за спиной тишина закончилась и о тарелку что-то звякнуло, я подошёл. Из сундука появились бланки и ручка, в тарелке рядом с ампулой валялся шприц, квадратик марли с каплей крови точно в центре. Резиновый шланг, покачиваясь и гипнотизируя, свешивался со столика. Но помедитировать не получилось: бланк семафорил родным до боли ФИО. И, как настоящий двоечник, ответа я не знал.
– Ща вернусь, – важно сообщил я и, делая огромные шаги, чтобы позорно не побежать, рванул в коридор, к тумбочке.
Паспорт лежал там, я запомнил, когда искал деньги. Дмитрий Сергеевич Кольцов. Старше всего-то на семь лет. На первой странице после моих пальцев остались влажные отпечатки. Я теперь тоже, значит, Кольцов. Не забыть бы.
Кинув паспорт около компа, я сел рядом на кресло и тут же проснулся мой пустой желудок – словно нож провернули внутри. Вот теперь точняк сдохну, если не поем.
– Слышь, пацан, как там тебя… В больницу надо. Положено. Вещички пакуй, самое необходимое.
Насрать, что там положено. Свалил бы ты, а? Не буду я ничего собирать! Трусы-носки копать по полкам. Десять раз! С квартирой заморачиваться, с ключом. Когда дверь буду закрывать, в карман «братцу» суну? То-то студент охренеет! Нет уж, пусть здесь лежит. И я исполнил на бис, что умел: прерывисто подышав, теранул сухие глаза.
– Не надо в больницу. Что я маме скажу? А папа?..
Студент скорчил кислую рожу:
– Балаган закончил? – Его гаденькая улыбочка ему шла. – Притомил, веришь? Брат твой не умирает. Не хочешь в больницу – не надо. Отказ от госпитализации подпишешь – и готово. Восемнадцать есть? Я всё распишу на сегодня, а завтра придёт врач из районной. Полис не нашёл? Он хоть прописан по месту регистрации?
Значит, не впечатлился. Плохо, когда разводишь не плешивого трудовика или затраханных работой училок, которым насрать на подробности. Но сейчас мне было всё равно – желудок будто крючьями драли. И лекцию, которую вздумал читать мне студент, я тоже не слушал. Пусть скажет спасибо, что не послал. Болезнь, лекарства, что-то про родителей спрашивал – я не отражал ни хрена. Кивал и, сцепив зубы, пережидал, когда очередной крюк в животе остановится и даст мне передохнуть. Потом студент звонил в свою скорую, спрашивал про мужика какого-то, снова воткнулся в свои бумажки. Я еле сидел. Пиздец как больно! Лечь бы, хоть на пол, и повыть, если пожрать нельзя. Из последних сил нацарапал свою подпись в каком-то листке. Хорошо, что мой паспорт не попросил. Восемнадцать. Ха! Кольцов? Два раза ха!
Свершилось, он сгреб своё барахло! Но, дойдя до двери, вдруг вернулся. Теперь-то что?! Лицо как у классной за секунду до воплей. Ясно-понятно. Я полез в карман, но долезть до дна, где пригрелись купюры, не успел, студент больно сжал моё плечо.
– Ты всё запомнил? Мозги тут имеются или все выбили? – И эта докторская скотина постучала меня по голове. – Лекарства – по часам. Всё точно по схеме. Первую таблетку с самого утра дашь. Будет хуже – не выделывайся и вызывай скорую, в больницу ехать. Он проспит до утра. Кстати, морду лица гепариновой хорошо мазать.
Увидев пятисотку, он убрал грабли с моего плеча, дёрнул купюру из пальцев и наконец ушёл.
Заперев за ним, я сполз на пол. Жрать! Подавив желание ползком добраться до кухни, всё-таки встал. Молоко. Из холодильника нельзя. В шкафчике нашёл миску и, разобравшись с ручками и символами, подогрел на плите молоко. Каждым миллиметром кишок я чувствовал, как успокаивается резь. Прислушиваясь к затихающей боли, подогрел ещё молока и выпил вприкуску с батоном белого. Давно мне не было так хорошо.
В комнату я еле дошаркал, вырубало, думал, прям на ходу засну. Он спал. Дима. Тоже Дима. Лучше не думать. Ничего хорошего всё равно у меня не выходит.
На столике – листок с лечением. Каждые четыре часа таблетки, потом ещё таблетки, и ещё. И их все надо купить. Так и быть, побуду сестрой милосердия до утра. Завтра Кольцов очухается, пусть сам себя лечит.
Как же неохота переть на улицу. Переодеваться не стал, нацепил сверху куртку – если бегом, то не успеешь замёрзнуть. Чтобы не плутать, сразу почапал в нашу аптеку, которая точно круглосуточная. Пусть дальше, зато верняк.
Обернулся я минут за десять. Кольцов во сне дышал так, будто кирпичи таскал. Я сходил за одеялом в спальню и укрыл его. Собрав в кучу остатки мозгов, рассчитал время, когда чего пить. А первую таблетку во сколько, в семь нормально или рано?
Спать на чужой кровати не улыбалось, и, порывшись в шкафу, я нашёл негнущийся, толстенный плед. Кинул его на пол около стола с компом. Подушку надо себе спереть с хозяйской кровати. Всё, я умер.

Я ненавидел этот звук! Но сегодня он был особенно мерзким. В попытке найти телефон под кроватью и заткнуть я со всей дури въехал рукой в пол. Резко сев, сразу вспомнил, что не дома и что вчера всерьёз собирался играть в сестру милосердия. Не-ет, только не сейчас, через пару часиков или завтра... Кем угодно: сестрой, братом – и сыграю, и спляшу, но потом когда-нибудь. Когда посплю ещё немного, совсем чуть-чуть. Зажав телефон в руке, я упал, целясь головой в подушку. Ожидаемо промазал – прицел сбился – и приложился затылком. Не смертельно, но чувствительно. Что плед, что пол, никакой разницы: каменно, плоско. Зато никаких тупых снов.
Я потёр затылок и, собрав себя в кучу, встал на ноги. Больше не засну. Ещё раз посмотрел время, доплёлся до дивана и потряс болезного Кольцова за плечо. Он открыл глаза, посмотрел на меня, за меня, на потолок и, моргнув, опять отрубился. На хрена Кольцову список с лечением, что студент нарисовал, он его даже прочесть не сможет. Я принёс с кухни стакан воды, выковырял таблетку из упаковки и снова начал его трясти. Глаза-то он открыл, но ничего глотать не собирался. Лоб горячий, одеяло у шеи влажное. Ну уж нет, переодевать его – на фиг надо! Это в мои обязанности не входит. На всякий случай, чтобы он не замёрз под мокрым, притащил из спальни покрывало, положил сверху. На разорённой хозяйской кровати остался один матрас.
Наверное, Кольцов решил, что его травят, и бился до последнего. Таблетку я спас, а воду разлили. Хочешь ты, Кольцов, не хочешь, но лекарство я в тебя всуну. На барной стойке, раздолбив таблетку в порошок, вспомнил про капсулу. Расцепив хрусткие половинки цилиндрика, сделал белую горку ещё выше. Где моя стодолларовая купюра?
Навалившись на Кольцова, чтобы не сильно махал руками, и чуть не силком воткнул ему в рот ложку с разведёнными в воде лекарствами. По-моему, он даже не понял, что произошло, и сглотнул. Вдогонку прислонил к его губам новый стакан с водой: лекарства наверняка горькие, и он пил как миленький. Да я чёртов гений!
Волосы на лбу у Кольцова слежались и смешно слиплись в два завитка, но и так он выглядел слишком серьёзным. Стереть бы это умное выражение. Выражение, не выражение, но... Я нашёл на кухне крохотное полотенце, намочил под краном тёплой водой и протёр Кольцову лицо и шею. Опять намочил полотенце, но уже холодной водой, и положил на лоб. Нарыл на кухне в шкафчике градусник и, оттянув ворот футболки, протиснул под мышку.
Я ждал, пока на градуснике наберутся цифры, и рассматривал спящего Кольцова. Мы давно зависаем на его этаже, а он ни разу нас не турнул. Молча открыл-закрыл дверь – и нет его. Всегда серьёзный и всегда один. Сначала было плевать, кто, что, потом привыкли и начали спорить, что он приведёт девушку завтра, через неделю, что придёт с друзьями или хоть раз припрётся пьяным. Потом надоело, – смысл? – и мы перестали обращать на него внимание. Он нам не мешал. И мы старались не наглеть: его этаж был самым чистым и спокойным в подъезде. Выбирали. И терять такое «шоколадное место», как нудела Танька, было жалко.   
Нас никто не шугал, некому. Кроме шизанутой бабки, которая жила с другой стороны от лифта, мы не видели. А вот она шаркала туда-сюда часто. Лёшка однажды допёр ей сумку до прихожей, и с тех пор, прежде чем закрыться, она лыбилась и грозила нам пальцем. Ненормальная, короче. Но, главное, к нам не лезла. Был ещё прилизанный мужик с девкой. Они нас в упор не замечали, друг на друга слюну пускали: наверное, прямо в лифте начинали сосаться. Но их я уже давно не встречал.
Градусник запиликал. Температура, кто б сомневался. Отпуская ворот футболки, почувствовал, как пахнуло туалетной водой – скоро Новый год.
Я установил будильник на следующий приём лекарств и укрылся другой стороной пледа. Хорошо, что не надо в школу – могу спать сколько захочу. И хоть прогуливаю по уважительной причине, но кому расскажешь? Всё равно лучше здесь, чем дома.
В обед проснулся не от телефона: желудок затребовал еды. Молоко кончалось, хлеба на один укус. Сделал себе яичницу, колбасой тоже не побрезговал. Кольцов перебьётся, ему не до еды: воду-то еле-еле глотает.
С таблетками я быстро разобрался: одна, потом две, потом опять одна, но другая. Каждые четыре часа я вставал, ползая сонной мухой, толок в ложке таблетки, вливал их с водой в Кольцова и снова ложился. Никак не мог выспаться. Или проснуться? Да и Кольцов тоже не спешил очухиваться. На нас точно летаргия напала. Подходя к нему с ложкой в очередной раз, я надеялся, что теперь-то он точно оклемался, но находил его либо спящим, либо заторможенным. Что ж его так срубило-то?
 
***
Ночь за окном посерела. Пора вставать или ещё рано? Окно почему-то было не с той стороны. И вторая странность: в спальне появилась настольная лампа. Света от неё вполне хватало, чтобы, проморгавшись, я сообразил, что лежу на диване в «приёмке». Тело не слушалось. В первое мгновение даже взмок от мысли, что парализовало. Но после лихорадочной проверки всех систем – руки-ноги-шея – успокоился. Всё работало, но через силу, меня словно отлили в бронзе. Или чугуне. Одна голова весила тонну, горячую тонну. Во рту было настолько сухо, что язык приварился к нёбу – ни отлепить, ни сглотнуть. Поняв, что сходить за водой не выйдет, всё-таки сглотнул. Твою мать, как же больно! Если сложить мою чугунную голову, температуру и горло, ничего утешающего выйти не могло – заболел.
Посторонний шум раздался откуда-то снизу, справа. На полу у окна, завернувшись в плед, кто-то лежал: шумно вздыхал, иногда всхлипывая на вдохе. Кроме парня в толстовке, это никто не мог быть – я помнил, что позвал его пить чай. Только непонятно, почему он до сих пор здесь. После чая я предложил ему лечь поспать?
Чужой телефон задребезжал сигналом об пол. С грохотом и чертыханием отключив будильник, Цветной сел. Я притворился спящим, чтобы дать себе время понять, что происходит. Но идея была плохой. Закончив возню на полу, Цветной дошлёпал до меня и принялся трясти с такой силой, что не открыть глаза было бы глупо. Потом, наверное, чтобы окончательно сварить, укрыл ещё и покрывалом, начал кормить таблетками. В первое мгновение, от неожиданности не успев сообразить, что происходит, я чуть не засадил парню в челюсть. Но, когда он принёс ложку, сдался – вряд ли людей травят с такой аккуратностью.
Оказывается, тяжело притворяться спящим. Особенно, когда тебя возят по лицу чем-то мокрым, а потом это мокрое кладут на лоб. Зато в голове сразу прояснилось, и градусник я воспринял уже как нечто само собой разумеющееся. Правда не понял, зачем Цветной меня обнюхивал. Лежать без движения становилось всё тяжелее, но наконец диван качнулся и я услышал, как Цветной, шаркая, ушёл в сторону кухни.
Я ждал его возвращения, но, видимо, не дождался и вынырнул из горячечного сна, когда темень в окне разбавилась жёлтым светом фонарей. С моего лба исчезла мокрая тряпка, а настольная лампа горела уж слишком ярко. Диван прогнулся, и пришлось всё-таки открыть глаза: Цветной опять сидел рядом и, по-утиному выпятив губы, тыкал мне в рот ложкой с лекарством. Смешно было видеть его таким заботливым: он так старался, что помогал себе лицом. Я не смог сдержать ухмылки, настолько увиденное с ним не вязалось.  
– Оклемался? – Цветной, помрачнев, убрал ложку ото рта. – Смешно?
Я смотрел на него, едва сдерживающегося, чтобы не взбеситься: с заспанным лицом, на котором синяк совсем расплылся и пожелтел, с взлохмаченными после сна волосами, в жёваной футболке... Моей. Из-за разницы в размере она перекосилась и висела на одном плече. Ещё он надел мои пижамные штаны, древние, которые я уже тысячу лет не носил.
– Ты что здесь забыл? – Каждое сказанное слово словно отрывало кусок от моего горла. Оказалось, что не глотать, а говорить было по-настоящему больно.
Цветной сидел и смотрел на ложку с лекарством. Потом снова поднёс её к моему рту, внимательно глядя на содержимое. Я послушно проглотил. Так и не взглянув на меня, он встал, отошёл к окну, судя по звуку, положил ложку на подоконник и, точно автомат, рассказал про врача.
– Дай попить, – просипел я, когда он закончил.
Цветной сходил за водой и, глядя куда-то вбок, протянул мне стакан.
– Я расплатился за суп?
– Суп? Какой?
Цветной не отвечал, сопел и смотрел в упор: губы кривились, на щеке ниже синяка заалело красное пятно. Он за что-то злился на меня, но за что, я-то причём? Взъерошенный, пыхтит, ну чисто ёж. Но я не просил его ни о чём!
Закрыв глаза, я сосредоточился на сердце, что ритмично бухало то в горле, то в висках. Отсчитав двадцать ударов, я передумал возмущаться. Если подумать, он провозился со мной весь день, ночь рядом спал, вымотался. А мне не нравится его недовольный вид? Кто я ему, чтобы он со счастливым лицом сторожил меня круглые сутки?
– Спасибо. Я сам... Теперь сам.
У меня столько сил ушло, чтобы сначала успокоиться, а потом сказать так много слов подряд, что я задохнулся и закашлялся. Казалось, горло забил горячий песок, он царапался, жёг.
– Таблетки на столе. И бумажка, как принимать. У тебя ангина... забыл какая. На «у», кажется. На воду. – Цветной подошёл совсем близко.
Отдышавшись, я махнул ему головой – иди, но взять стакан я не смог. Не получилось. Бесполезная рука. Гул. Он постепенно приближался, рос, набирал обороты. Откуда? Словно высоковольтные провода, только гораздо сильнее, словно я, как канатоходец, ходил прямо по ним. Гудело всё громче и громче.
Цветной рассматривал что-то на полу. Он что, не слышит, сейчас у нас взорвутся головы! Цветной вдруг отмер и метнулся из комнаты. Услышал наконец? Я искал глазами место в комнате, чтобы спрятаться. Надо Цветному сказать... Рулон? А-а-а, это хорошо – замотать головы, чтобы не оглохнуть! Но он не успел – я оглох и ослеп раньше. Пить...
 
***
Нет! Стакан – на полу, и я весь мокрый. Охуеть! Вот криворукий-то. Сам он, как же. Баран упёртый! Вон как его пробило, туберкулёзник, ё-моё. Белые крошки от таблетки на губах, и сам весь белый. Ну его в жопу, пол вытру и уйду.
Вернувшись из кухни с бумажными полотенцами, я увидел, что Кольцов отключился. Значит, школа мне завтра опять не светит.
Я снова сходил на кухню за водой, но вливать в него даже из ложки не рискнул, захлебнётся ещё. Намочил пальцы в кружке и с них покапал ему в рот. Шиза! Наверное, можно ещё – что ему эти несколько капель. До меня вдруг дошло, что с тех пор, как я здесь, он ни разу не вставал, а значит, ни отлить, ни… А что, если прямо сейчас под ним лужа? Поставив кружку на пол, я отдёрнул одеяло: на штанах никаких тёмных пятен. Засунул ладонь Кольцову под поясницу – снизу тоже сухо. Небось с потом вышло – футболка вон какая влажная. Я выдохнул, запоздало подумав, что если бы было мокро, то вляпался бы в чужую мочу.
Кольцов лежал неподвижно и идеально ровно, словно труп: голова точно по центру подушки, руки по швам. Я уже облапал его, а он даже не шелохнулся. Спит или настолько плохо? Наклонившись к самому лицу, я затаил дыхание. Ну не умер же он, в самом деле. Дышит он или нет, я не мог разобрать. Почему он всё время такой и правда как труп? Бля-я-а-а... Ну не умею я с больными! А если он умрёт? Вот возьмёт и окочурится!  
– Кольцов, ты это… давай, не помирай. Мне тогда что делать-то? Ты это…
Короче, всё плохо: и с отцом, и вообще. Новый год скоро, а я застрял неизвестно где. Что делать, и так непонятно, этот ещё... Я прижался ухом к Кольцовской груди. Бумкает. Ну и что, что до Нового года ещё целых два месяца, всё равно скоро уже. После всего отец точно ёлку покупать не будет. Первый раз буду без ёлки. У бабушки – искусственная. Надо у Лёшки ветку взять, его родаки наверняка купят и для мелкого деда Мороза вызовут.
За окном стало ещё темнее. Сколько сейчас? Из-за телефона, постоянно орущего будильником, я потерялся во времени. Теперь оно мерялось таблетками. Кажется, сегодня ещё одну таблетку давать. Я везде потерялся: там в своей, здесь в чужой квартире. Потерялся, а никто и не заметил. Стучит сердце, значит, поживёт ещё. Только то, что горячий – не очень хорошо. Ритм у сердца какой-то не такой, с перебоями. Или так и должно быть? Раз, два, а дальше пропуск. Нет, сначала: раз, два... Точно третий стук позже.
Он тёплый. Спать хочется. У Кольцова хорошо спать, не душно. И плевать, что на полу. Я бы мог тут… Если стучит, то всё нормально. Значит, хорошо. Значит, дождусь Нового года. Если бы в нашем парке ёлки росли, то я бы... Там одни пихты, или как их там...
Шевелиться было больно. Шея скособочилась, тело затекло, скрючилось, меня будто насильно сложили пополам и сдавили для надёжности с двух сторон. Заснул, лёжа головой на Кольцове, охуеть! Вот была бы картина, проснись он первым. Медленно разогнувшись и вытерев слюни со щеки, я встал. В комнате посветлело: и утро, и настольную лампу не выключил.
Кольцов теперь лежал не так ровно: приоткрыл рот и повернул голову на бок. Можно было различить, как поднимается и опускается грудь. Голова холодная, даже слишком. Я наверняка что-то делаю не так. Почему он в себя не приходит? Мне в школу надо. И отцу показаться: он зайдёт для проверки, а дома нет никого. Не хватало, чтобы он меня вообще выгнал.
Разминая шею, я потопал в туалет. Вернувшись, проверил будильник и упал на свой плед. Время до таблетки ещё было.

На своём месте, у окна, на полу, лицом ко мне лежал Цветной – с застывшим сонным взглядом, с перекрученной футболкой на запавшем животе. Смотрел он на меня или просто залип в пространство, было непонятно. Цветной постелил себе жуткий тёткин плед, твёрдый, словно подмётка. Одеяло, чтобы укрыться, не взял – все мне пожертвовал. Живот, словно прозрачный, никакой, едва двигался вместе с дыханием, а вот рёбра... Слишком острые, и слишком много на него одного, такого худого.
– Зачем остался? – Сегодня я мог только шептать.
Цветной моргнул и закрыл глаза.
Надо подниматься, позвонить шефу, предупредить, что болен, а то потерял, наверное. Попить тоже не помешало бы, и пожевать заодно. Парню пора домой, а мне надо справляться самому. Улёгшись ровнее и выдохнув, я попробовал сесть. Но получилось только лечь повыше. От усилий закружилась голова, перед глазами в черноте заплясали белые точки. Я начал уплывать, когда почувствовал, как под головой зашевелилась подушка.
Проморгавшись, разглядел Цветного: сидя рядом, тот воевал с подушкой. Серьёзное лицо, почти белое в утреннем сумраке, взъерошенные волосы и длинная полоса на щеке – вмятина после сна. Я чувствовал от Цветного запах пота: острый запах влажной, прелой листвы. Ещё от него почему-то пахло молоком. В точности, как в детстве: пожухлые листья, мокрые от дождя, блюдце с молоком и бабушка, рассказывающая о семействе ежей, живущих под старым, покосившимся сараем. Детский сад на карантине, и у меня дополнительный месяц к летним каникулам, но у другой, «неморской» бабушки, в глухом посёлке, сказочном, как говорил батя. Я ждал их, ёжиков. Просиживал вечера у небольшого лаза под стеной, но бабушка всегда уводила меня. «Поздно, время уже, пора спать. Завтра всё, завтра», – приговаривала она, держа крепко за руку. И вот в один из вечеров, когда я совсем отчаялся, потому что скоро домой в город, и был готов рыдать, обзывая бабушку врушкой, я увидел его: маленький колючий шарик. Я полз за ним по тропинке на коленках до крыльца, где стояло блюдце; бабушка регулярно наполняла его молоком. Под ладонями выпукло холодели камни, колени намокли от росы, по оголившейся спине пускал ледяные мурашки осенний холод. Ёжик чихал и чавкал над блюдцем. На подвижной изюминке крохотного носа прилепилась белая молочная капля. Почти улёгшись щекой на дощатую ступеньку крыльца, не чувствуя промокших, заледеневших ног, я смотрел и не мог насмотреться.
– Если я уйду, ты сдохнешь. Помрёшь то есть.
Цветной наконец справился с подушкой и, перестав нависать, сидел, свесив руки между колен. Теперь у меня было две подушки: одна оказалась под лопатками, а другая – под головой.
– Оголодал? – спросил Цветной у пола.
– Поел бы. Но у меня нет ничего... чтобы быстро. Готовить надо. – Шептать было больнее, чем говорить.
– Думаешь, я тупой? – Цветной отвернулся к окну. – Омлет могу забацать, яйца же есть. Я умею готовить. Научишься, когда... Отцу оно не надо, а бутеры и пельмени поперёк горла уже. Когда каждый день на сухом пайке, быстро учишься, знаешь ли.  
Цветной говорил размеренно, словно читал текст, написанный на стекле. Слушать его было приятно, даже безжизненный отстранённый голос не напрягал: слишком давно в этой квартире никто не разговаривал.
– Так что, омлет делать? – Цветной повернулся ко мне.
 
***
Первое, что бросилось в глаза на кухне, – стоящий на окне ярко-красный цветок в горшке. Раньше я его не видел. Значит, омлет. Сковородка, масло – надо только найти, где всё это лежит.
Верхние дверцы. Нижние. Масло нашёл, а сковородки ни одной. Тогда надо посмотреть в духовке. Нагибаться, тянуться, греметь створками, разбить яйца, выловить упавшую в миску скорлупу, найти соль, достать вилку – я, похоже, всё-таки выспался, потому что чувствовал себя просто отлично.
Хорошо, что Кольцова вчера вырубило и он не чувствовал, как я лапал его, не слышал бред, что я нёс. И не узнал, что заснул прямо на нём, как последний задрот на клаве. Я правильно сделал, что не ушёл вчера, потому что сегодня Кольцов чуть не свалился с дивана. Если бы я не подорвался к нему, то он валялся бы уже на полу. И кто бы его тягал тогда обратно?
Я оттянул ворот футболки и втянул носом воздух – в душ не мешало бы. Кольцов взбесился, небось, что шмотки его взял. Ничего, суп отработаю и свалю. Нюхает он меня! Хотя я и сам его нюхаю постоянно, так что квиты. От него всё ещё пахнет Новым годом. Зачем я вообще стал рассказывать, что сам себе готовлю, про отца? Ещё много всякого-разного зачем-то наговорил.
Омлет так вкусно шкварчал на сковороде, что я едва терпел. Адски хотелось жрать. Пока Кольцов был без сознания, разрешения спрашивать не требовалось, сейчас – другое дело.
Когда Кольцов увидел омлет, натурально вытаращился на меня.
– Я это всё не съем. – Он переводил взгляд с тарелки на меня и обратно.
Вид у него был настолько испуганным, что я закашлялся, чтобы не засмеяться.
– Ты заразился? – Теперь Кольцов с испугом трепыхнулся в мою сторону. Заботливый, чё!
– В порядке всё, – я ещё покашлял, – слюной подавился.
Хотя с количеством яиц я реально лоханулся: не заметил, сколько разбил, а с молоком вообще получил полную миску. Хорошо, что нашлась большая сковорода, а потом и подходящая тарелка. Я поставил её Кольцову на живот, подстелив вниз полотенце.
– Как тебя зовут? – спросил он, дождавшись, когда я выровняю тарелку и положу в неё вилку.
– Слава. Святослав, – уточнил я, как тупой Джеймс Бонд.
Мне теперь тоже надо спросить, как его зовут? Глупее не придумать. Он знает, что я нашёл его паспорт, значит, на хрен эту комедию.
– Ты Дима, я знаю. – Пиздец, какой я весь правильный. – Но Кольцов мне нравится больше.
– Познакомились, – прошелестел Кольцов и посмотрел в тарелку.
Есть он так и не начал. Мы и этикетом позанимались, и стол сервировали на его пузе, а он всё не двигался. Может, его надо покормить? Я сел на диван и взял вилку. Подцепив небольшой кусок омлета, поднёс к его рту. Я, наверное, делал что-то не то, потому что глаза у Кольцова снова cтали большими.
– Что?
– Я могу есть сам. – Чётко и зло. Даже такому идиоту, как я, всё сразу стало понятно.
Я вложил ему в руку вилку и сбежал на кухню. Да пошёл он! На хрена я вообще собрался его кормить, с какого перепуга?! Сейчас он пожрёт и я уйду. На хуй!
На кухне я оторвал красный цветок и долго мучил его, растирая в ничто между пальцами. Стало легче, правда с бо́льшим удовольствием я попинал бы стол и парочку стульев. Но нельзя, ещё нарушу местный фэншуй. Небось Кольцов и вещи свои после меня выбросит, побрезгует.
Цветов больше не осталось, жалко – я отодвинул горшок к самому стеклу. Здесь, у Кольцова, я целых две ночи нормально спал: без сидений на ледяном подоконнике, чтобы потом, согреваясь под одеялом, смочь вырубиться. Усыпляло, что Кольцов дышал рядом. Почему нельзя выспаться про запас?  
Убедившись, что в холодильнике не осталось молока и я точно останусь голодным, вернулся в комнату забрать тарелку. Кольцов так и не поел: лежал, откинувшись на подушку и закрыв глаза, вилка валялась на одеяле. Опять вырубился? Вот же упёртый баран!
Я с размаха сел на диван, взял вилку, зацепил омлет и снова, как и пятнадцатью минутами раньше, поднёс её к его рту. Никакого движения в ответ, ничего. Ладно, подождём. Всё равно, где ждать: здесь или на кухне. Наконец Кольцов открыл глаза, посмотрел на вилку, на меня и соизволил открыть рот.
Когда порция омлета немного уменьшилась, Кольцов спросил:
– Ты сам ел?
– Когда? – Какой смысл врать. – Я всё твоё молоко выпил, остатки вылил сюда. – Славка кивнул подбородком в сторону тарелки.
– Давай по очереди, – предложил Кольцов и улыбнулся. Улыбнулся по-настоящему, а не просто так, из вежливости. Дважды предлагать мне не надо. Было странно кормить двоих, один из которых ты сам.  
Одолеть омлет у нас не получилось. Кольцов устал: он всё чаще закрывал глаза и всё медленнее жевал. Надо было дать ему лекарство. На кухне, погипнотизировав остатки завтрака, я без сожаления стряхнул их в мусорку. Мысль о том, что я мог заразиться, мелькнула и испарилась. Сегодня кровь из носа надо попасть домой, а завтра – в школу, иначе сообщат отцу. Кольцову лучше, раз ел, значит...   Теперь-то я уж наверняка отработал не только суп, но и всё, что съел у него. Жаль, молока нет.
 
***
Сил не было вовсе. Хорошо ещё, что вилка не грохнулась на пол, вот был бы номер – с аккомпанементом. Позвать Славку? Утешало, что проснулся аппетит, значит, выздоравливаю. Но слабость... Всё-таки придётся есть из его рук. Как же унизительно, когда тебя кормят!
Славка сам пришёл, хоть звать не пришлось, тот ещё позор. Я боялся смотреть на него, боялся насмешки в его глазах. Но он настолько увлёкся кормлением меня, болезного, что весь ушёл в процесс.
Парень приврал, что умеет готовить: мало соли, попадались куски неразмешанного желтка, один раз скорлупа хрустнула на зубах. Славка закусывал губу, тщательно выбирал сторону омлета, от которой отделял очередной кусок для меня. Глядя, как метался его взгляд от моих губ до вилки, которую он медленно и аккуратно подносил ко рту, стало всё равно, что омлет так себе. Себя он кормил не слишком аккуратно: под нижней губой прилип кусочек желтка.
Славка – школьник, теперь я в этом не сомневался, только дикий какой-то. Ведёт себя странно: то резок, хмур, то заботлив и внимателен. Напевал что-то на кухне, я слышал. За всё время, что я бодрствовал, Славка никому не звонил и, кажется, не особо беспокоился, что и ему никто не звонит. А в школу ему не надо?
Если б его нормально подстричь... Наверное, и мне надо покраситься, как оклемаюсь. Не в синий, конечно. А ему идёт: синие глаза и синее в волосах. Одна прядь особенно длинная и яркая. Захотелось дотронуться до неё, потянуть, наматывая на палец.
Никогда не думал, что можно так устать от простого приёма пищи… Лекарство?
 
Проснулся я по совершенно банальной причине: мочевой пузырь недвусмысленно намекал прогуляться. Но тело оставалось вялым и голова после сна почему-то ясной не стала. Будто я проснулся, оставшись спящим. Я на полном серьёзе решал: всё-таки отлить или нет? Зачем-то вспомнил, что лежу на диванной коже, и в случае чего… Нет, надо встать!
Оттого, что я спустил ноги вниз, стало как будто легче: в туалет тянуло уже не так сильно, да и сонливость как будто отступила. Радовало, что сам сел и вполне удерживал вертикаль. Оказывается, изменение положения тела в пространстве может сделать человека счастливым. Осталось подняться на ноги.
А вот встать не удалось: закружилась голова, в глазах потемнело и омлет попросился наружу. Откинувшись на спинку дивана, я оценил перспективы. Выбора особо не было: с минуту на минуту либо моча, либо рвота точно окажется на полу. Если «повезёт», то всё сразу. А когда это всё увидит Славка... Меня замутило ещё больше. Контроль. Всё под контролем. К слабости и тяжёлой голове я уже привык, но в туалет со зрителями? Это слишком!
– Славка.
Я сомневался, что меня можно услышать за пределами комнаты. Где Славка: в туалете, на кухне? Но терпеть я больше не мог. И представить парня, убирающего за мной дерьмо, не мог.
– Тебе попить?
Как только Славка зашёл в комнату, его брови поползли вверх. Чтобы закрепить результат, я ещё вальяжнее откинулся на спинку. Хотел закинуть ногу на ногу, но мои конечности слушаться не захотели.
– Спасибо за всё, что ты сделал, но пора и честь знать, как говорится. Я тебя не знаю и... Короче, я не хочу проблем.
Я почти ненавидел себя, но он должен уйти прямо сейчас. Сил у меня не оставалось: на лбу выступила испарина, резь внизу живота становилась всё сильнее.
– Прям щас валить, что ли? – Славка взялся за ворот футболки.
– Ты всё отработал, что собирался, так что тянуть? – Я пожал плечами и закрыл глаза, чтобы не видеть его растерянное лицо.
Входная дверь хлопнула, наверное, через минуту. Я молодец, справился. Я и должен со всем справляться. Контроль и выдержка.
Пол очень приятный, прохладный. Жёсткий только слишком. Сейчас самое время выблевать вместе со Славкиным завтраком ненависть к себе.

Козлина! Уёбище!
И хорошо, что всё так! Первый Дима, второй... Один другого не лучше. Все одинаковые! И хорошо, что всё так вышло, дальше было бы только хуже.
Он сказал... Ну а что, кто я ему? Шавка подзаборная! Даже место моё на коврике у кровати хозяина. Который накормил, позволил принести тапки и опять под забор вышвырнул.  
Я чуть не сломал ногу об урну у подъезда, пока пинал её. Зато, когда зашёл домой, убивать уже хотелось меньше.
Отец, как чувствовал, явился сегодня раньше обычного. Но я много чего успел к его приходу: узнал домашку, понял, что сделать алгебру не судьба, полистал историю. И даже поставил вариться картошку. Не чистил, лень – в мундире тоже сойдёт. Ужин, уроки... Не хотел, чтобы он догадался, что я два дня не был дома.
Отец стандартно проинспектировал кухню: холодильник, кипящую кастрюлю на плите, постоял над лежащим стулом – он до сих пор валялся на полу. Подошёл вплотную ко мне и принялся гипнотизировать синяк. Долго стоял. Ждал клятвы? Обещания больше так не делать? Или, может, мне, как в кино, поплакать на его груди и раскаяться?
Перед самым уходом отец хотел что-то сказать, но передумал. И я снова остался один. Теперь тишина давила больнее, чем раньше. Всего несколько часов назад всё было иначе: я слушал, как дышит Кольцов, знал, что нужен ему. Пусть даже он плевать на меня хотел. Урод!
Надо умыться – всё смыть и забыть.
Кольцов там один. Пора в школе появиться, завтра. Что он делает, интересно? Вызовет меня историчка или нет, зря, что ли, читал параграф? От него пахнет Новым годом. Если Кольцов узнает, что я его нюхал, убьёт. А за то, что лапал, и подавно. Не поссы целый день... Надо же проверить было! Повезло, что он не знает, что я бракованный, тогда точно убил бы. Не-е-е, вряд ли, сил бы не хватило. Он руку-то с трудом поднимает. Вилку и ту...
Вытирался я как никогда быстро. Хорошо, что голову успел помыть – сегодня мне нужно быть чистым! Скача на одной ноге, натянул джинсы, с трудом протискивая влажные ноги в штанины. Чистые носки, толстовка из шкафа – плевать на понты, новая тёплая куртка. Пусть отец подавится, что я взял его вещи, – мне нельзя сейчас заболеть. У Кольцова на кухне нашёлся спрей для горла, который я успешно попёр. Пшикнуться, натянуть капюшон на мокрую голову – готово!
Слетев по лестнице через три ступеньки, я пинком открыл дверь подъезда. От моего дома Кольцовский – третий.
– Светик, приветик! Где пропадал?
Сидят. Всё правильно – это наше время. И что теперь делать?
– Дела были. – Я механически повторил нашу обычную отмазку и вдруг понял, что мне всё равно, что они подумают.
Я толкнул дверь в Кольцовский тамбур всем телом. Так и знал, что закрывать её будет некому. И квартира тоже открыта. Какой я осёл, не мог сразу догадаться?! За спиной присвистнул Денис.
Резкий запах шёл сразу от двери, Кольцов лежал тут же на полу. Дополз, герой, только до коридора. Блеванул и всё-таки обоссался. Вот же блядь! Но хоть не помер, дышит.   
– Кольцов, ты идиот. Я не лучше, но ты-ы...
Голова у него слишком горячая. И сколько он тут загорает? Телефонный звонок, громкий, неожиданный, испугал так, что я чуть не подпрыгнул. Этот ископаемый аппарат работает? Я ошарашено шагнул к тумбочке, будто к ТАРДИС.
– Квартира шестьдесят три?
– Ну. – Вспомнить бы сейчас какие циферки у Кольцова на двери.
– Это из поликлиники. Как самочувствие? Вы больной? – Женский голос прессовал по всем правилам.
– Ну больной, а что?
– Положено проверить. А вы не слишком активны или уже поправились? Назначения выполняете? Горло полощите, не повредит: календула, ромашка, солевой раствор… Вы там слушаете?
– Ну да. Это скорая?
– Врач из поликлиники по месту жительства. Имейте в виду, ангина опасна осложнениями. Обильное питьё и постельный режим. Сегодня не смогу прийти, вызовов много, ждите завтра, вторая половина дня. Выздоравливайте.
Я посмотрел на трубку и положил её на рычаг. Мистика какая-то: доисторический телефон, врачиха ненормальная. Откуда-то знает домашний номер. Если бы она прям сейчас припёрлась, а клиент на полу валяется, воняет? Кажется, я собирался быть братской сестрой милосердия.
Начал с того, что мокрым полотенцем обтёр лицо, шею. И плевать было, что блевотину смывал – решал проблему и всё. Зато в процессе Кольцов очухался. Чего я только не наслушался, какими матюками меня не обложили! По всему выходило, что козлина не Кольцов, а я. Но теперь я был учёный и не обращал внимания. Насвистел бы мотивчик, если бы мог. Впрочем, сначала, оклемавшись, Кольцов лишь пытался отталкивать меня, но потом силы кончились, и он начал ругаться.
Я возил по полу найденной в шкафу Кольцовской футболкой, превращённой в половую тряпку (похуй!), периодически окуная её в огромный, наполненный до краёв водой стеклянный салатник (похуй! больше всё равно некуда). Потом начал переодевать Кольцова, не переставая восхищаться его упорством: и хуи сипел в разных вариантах, и выворачивался из последних сил. Я даже находил какое-то мстительное удовольствие: успеть увернуться от взбрыков Кольцова и всё равно сделать как мне надо. Но и пробовал уговаривать его как маленького, не материть же в ответ?
– Давай вместе одеваться, слышь? Давай руку. Сюда просовывай. Да нет, не сюда. Ну ё-моё, а!
Толку не было. И я не стал больше заморачиваться.
– Хочешь сдохнуть? Ща переодену тебя и свалю. Загибайся, ну а чё? Такой красавчик, прям хоть в гроб. – Слова вылетали сами собой. – Ты ж хочешь, чтобы я ушёл? Помогай, значит. Мне по бую, что ты тут наговорил, вот веришь? Насрать! Ой. Ты того... сам это дело... Не вздумай, короче. Я ж не нянька.
Конечно, Кольцов не начал мне помогать, но хоть мешать перестал. Я сам поднимал, передвигал его руки, ноги то так, то эдак. Даже погладил по голове – с первого раза удалось всунуть Кольцовскую голову в футболку. Когда я потянул с него штаны с боксерами, он заскрипел зубами и зажмурился. Я сменил воду в салатнике, принёс новое полотенце...
Шорты, такие же свободные, как и старые штаны, – легко наделись. На трусы я забил. Кольцов к этому времени совсем стал как неживой: смирился или силы кончились? Я старался не думать о нём. На секунду представил, что это я тут лежу полуголый, – нет, спасибо не надо. И останавливаться мне тоже нельзя – развезёт от усталости: попробуй поворочай эту глыбу?!
Закончив, укрыл Кольцова своим пледом и принёс воды: напоил из ложки, вытер, что пролилось. Осталось самое трудное – дотащить до дивана. Но, как я ни повторял себе: «Сейчас я встану и…» — как ни храбрился, пришлось признать, что повторить свой первый марш-бросок у меня не получится. Я вымотан. Улегшись рядом с Кольцовым, я закрыл глаза.
– А Светик сегодня здесь? – вырвало меня из блаженного ничегонеделания.
Я приподнялся на локте и вгляделся в Кольцова: это он пошутил или от температуры башкой двинулся?   
– Здесь? – Он смотрел в потолок и с ним же разговаривал.
– Здесь Светик, не бои́сь. – Шутник, блядь! Значит, не так уж и помирает, значит, сможет сам доковылять до дивана. – Раз выделываться силы есть, давай поднимайся.
Но Кольцов выдохнул, точно успокоился, получив ответ, и снова закрыл глаза. Что за?..
Я знал, что не смогу, но всё равно зачем-то встал на колени и потянул его за руки. И тут заметил у него на висках блестящие мокрые дорожки. Я выпустил кольцовские запястья и бухнулся на задницу рядом. И что теперь?
Кольцов не ныл, не всхлипывал: просто лежал и мочил свои уши. Охереть не встать! Я виноват? Надо было бросить его здесь, облёванного, но гордого? Или письменного разрешения спрашивать, чтобы к телу допустил?! Ну ясно-понятно, я – бездушная скотина.
– Дим, ты из-за трусов, что ли? Да насрать! Нет, в смысле... не насрать, конечно, но всё равно. Хуйня всё это. Ну смотри!
И я сделал первое, что пришло в голову: провёл языком по мокрому виску Кольцова. Он дёрнулся и воззрился на меня. Я, увидев так близко его обалдевшие глаза, пошёл дальше: лизнул в нос. Ну а чё? Я его вымыл, насморка у него не наблюдается, в горло себе я пшикнул заранее, и, вообще, по приколу.
– Теперь всё? Ещё есть вопросы? – Я обхватил его лицо ладонями: – Кольцов, что ты как маленький? Это всё ерунда, у всех есть член. Поправишься и сам будешь на него смотреть, один. Столько бывает всякого, а ты из-за мокрых штанов...
Я лёг рядом и пальцами стёр ему слёзы, погладил по щеке. Меня пёрло с того, что Кольцов не спорил, не вырывался, и оттого, что я снова был здесь, был нужен. А температуру ему я так и не померил, он такой тёплый…
 
Когда они зашли в квартиру… Представляю, что можно было подумать: лежим вместе с Кольцовым на полу. Пока сообразил, что моя голова на плече у Кольцова, дёргаться было поздно.
Денис опустился рядом на корточки:
– Ну и запашок тут у вас.
В меня метил или реально воняет? Сам я запаха не чувствовал – принюхался, наверное, а если на новенького… Рвотный кисляк точно по мозгам шибает не хило. Если бы только рвотный.
Всё ещё лёжа, я переводил взгляд с одного знакомого лица на другое: Танька стояла, отрыв рот, Лёшка крутил в руках пачку от сигарет и лыбился, как придурок, Денис же, нависая надо мной, безостановочно жевал жвачку.
– И чем воняет? – И как только спросил, тут же простил всё: и что вошли без приглашения, и кривую рожу Дениса. Как же я сам не подумал?!
Я так быстро вскочил на ноги, что Денис, не удержавшись, сел на пол. Плед потянулся за мной, но я вернул его на место – не время будить Кольцова, пусть спит столько, сколько сможет.
– Ты, полегче! – Денис, поднявшись с пола, преувеличено внимательно отряхивал джинсы.
– Тихо, – зашипел я, – айда на кухню.
Дёрнув Дениса за руку, я потянул его за собой. Танька с Лёшкой потопали за нами.
Надо было всё им понятно объяснить. Чтобы помогли и быстрее, пока Кольцов спит, и чтобы вопросов не задавали: я всё равно не знал, что отвечать. Кто бы мне самому объяснил, что я вообще здесь делаю.
На кухне я быстренько обрисовал ситуацию и, пока говорил, поймал себя на том, что смотрю только на Лёшку. И он же, когда я закончил, вытолкал меня за дверь. Через несколько минут они вышли, и я, пытаясь угадать, что они там нарешали, опять смотрел только на Лёшку. Он кивнул и хлопнул по плечу остановившегося перед ним Дениса.
И вот втроём под Танькино «да тише вы!» мы кое-как подняли Кольцова, занесли в комнату и положили на диван. Потом, подгоняемые Танькой: «Что вы как слоны», Денис и Лёшка вышли из квартиры. Я сел рядом с Кольцовым, который почти сразу, как очутился на диване, очухался.
– Я сейчас, – зачем-то доложился я и вышел за всеми на лестничную клетку.
Лёшка с Танькой стояли сразу у двери. Было странно видеть их на нашем этаже будто отдельно от меня. Будто я живу здесь, а они приходят сюда тусить.
– Спасибо. – Я протянул Лёшке руку. Он зачем-то обернулся и пожал её. – Где Денис?
Лёшка, дёрнув плечами, мотнул головой в сторону лифта.
Денис сидел, прижавшись спиной к стене, и гипнотизировал горящую вызовом кнопку. Я нагнулся протянул руку так же, как и минутой ранее Лёшке. Денис продолжал разглядывать кнопку лифта.
– Ты… правда, что ли?.. – начал Денис, но я не стал дослушивать:
– Всё равно спасибо. Не надо ему знать, что вы заходили и видели его таким.
Танька не двинулась с места, перегородив собой дверь. Ту самую, около которой мы провели хуеву тучу вечеров. Вместе.
– Тань, – попросил я, – с меня на сегодня хватит.
– Светик, ты дал! – Она отошла в сторону. – Я никому не скажу, конечно, но тебя отец убьёт.
Это был последний раз, когда мы собрались здесь вместе. Вдруг понять это оказалось страшно. Я подмигнул Таньке. Назло всему. Непринужденно не получилось, хотя я очень старался. Как смог.  
 
Я сидел и считал, какой был перерыв в приёме лекарств. Прикинув время следующей таблетки, пошёл в ванную, замыл Кольцовскую одежду. Сунул в стиральную машину, насыпал порошка, натыкал программу стирки. Посмотрел на себя в зеркало, на флакон с туалетной водой. Взял в руки – па-а-ахнет.
Кольцов всё ещё спал. Надеюсь, не вспомнит, как попал на диван. Он мне-то не разрешал к себе прикасаться, а уж кому-то левому!.. Хотя спать второй день подряд как-то странно. Может, вызвать врача ещё раз и согласиться на больницу? Я нашёл листок, оставленный парнем со скорой, и принялся его изучать. Вдруг на обороте ещё какие-то таблетки написаны? Ничего. Прочёл список сначала и схватился за голову: вместо таблетки, помеченной: «Для ж.фл. 3 раза», я пичкал Дима обезболивающим, что стояло последним в списке и значилось – «по необх.». Он от него спит всё время? Что это «ж.фл.»? Плевать, я всё исправлю. Вот прямо сейчас начну.

Проснувшись, Дима долго лежал не шевелясь. За окном понемногу светало. Голова и тело были лёгкими, невесомыми. Он поднял руку – получилось почти без усилий. День начинался хорошо. Славка! Дима резко повернулся – Славка лежал на своём месте, на полу, спал. И мгновенно воспоминания, точно тугой повязкой сдавили голову. Как было бы здорово, если бы всё случившееся вчера оказалось сном. Но дичайший стыд, даже ужас от того, что незнакомый пацан убирает за ним – вряд ли могли присниться. Дима зажмурился: что он вчера только не наговорил. Наверное, сам на месте Славки после такого, убрался бы подобру-поздорову и адрес навсегда забыл. Славка же не только не ушёл, но, как потом обнаружилось, помог подняться. Дима помнил как вынырнув из тяжёлого то ли сна, то ли забытья, увидел Славку, сидевшего рядом на диване, и держащего прохладную руку на своей голове и как-то сразу успокоился, впрочем и силы к тому времени рефлексировать закончились. Сейчас же стыд и смущение накатили вновь.
Надо сегодня отправить Славку в школу. И вообще... О «вообще», Дима предпочитал пока не думать. Он медленно спустил ноги с дивана и сел. Всё получилось настолько легко, что настроение вновь начало улучшаться: захотелось сразу сделать что-то важное, нужное.
Но Дима не успел ничего сделать – заиграла мелодия на чужом телефоне. Славка медленно сел и некоторое время покачивался как китайский болванчик. Так и не повернув головы на звук, повозил рукой около, выудил телефон, и музыка сразу оборвалась. Зевнул, почесал спину, запустив руку под футболку, и внезапно обернулся. С минуту они молча смотрели друг на друга. Дима увидел сонное лицо, помятое и отстранённое, и с непривычной для себя теплотой вдруг подумал, насколько приятно, должно быть, по утрам видеть взлохмаченного и, наверняка, недовольно бурчащего Славку. Проводить рукой по голове, приглаживая стоящие торчком волосы, пить чай на кухне, ругаться из-за очереди в ванную, а потом, после душа снова касаться Славкиных волос. Всё-таки покрашенные в синий пряди, пусть и отросшие, отлично сочетались с синими глазами. Дима решил, что когда наконец выздоровеет, то со своими волосами сделает что-то похожее. Только цвет выберет другой, спокойнее.
– Я тебя не слишком обломаю, если скажу, что Светик – это я? А то ты вчера сильно возжелал... – Славка тоже умел улыбаться. И стебать.
 
Через час, когда они поели, и Дима с помощью нескольких стульев, на которых отдыхал по пути, сам добрался до туалета и вернулся на свой диван, Славка спросил:
– Кольцов, за вчерашнее… Без обид?
– Без обид. – Дима закрыл глаза, говорить всё ещё было сложно. И всё ещё хотелось отгородиться от произошедшего: забыть и не думать.  
Славка подошёл к дивану, сел рядом.
– Вчера, пока ты спал, врачиха звонила. Сказала сегодня припрётся.
– Врачиха? Зачем? Всё нормально же.
– Тогда пошли её. Не открывай и всё.
– А тебе в школу не надо? Домой? – Дима повернулся к окну, пытаясь угадать, успевает Славка хотя бы к третьему уроку или уже нет смысла играть в воспитателя.
Когда Дима вновь посмотрел на Славку... Тот сцепил зубы так, что на щеках заходили желваки. Взгляд метался по комнате, натыкаясь на стены, мебель. Дима дотронулся пальцем до Славкиной щеки, как жмут на кончик носа, желая поднять настроение.
– Хорош себя накручивать, тебя никто не гонит. Родители в розыск не подадут?
– У меня чёткий режим, прикинь? – Славка ухмыльнулся, в секунду сфокусировавшись на Диме. – Отмечаюсь по месту прописки раз в два дня. Везёт мне?
– Не понял?
– Забей.
– Как скажешь, конечно, но тебе лет-то сколько? А то выглядишь...
– На пятнадцать хоть тяну?.. суток, – засмеялся Славка и, взлохматив свои волосы, приподнял подбородок, словно давая возможность лучше определить возраст.
– Ничего смешного. Неохота объяснять с полицией, почему ребёнок ночует у взрослого дяди.
– У кого-о? – Славка поднял бровь. – В каком месте ты дядя, интересно? Слышь, дядя, мне, между прочим, восемнадцать через неделю будет. Или ты лично за полицией собираешься, даже до днюхи не подождёшь?
Дима не ответил. Хотя идея, что полицию могут привести Чёрный с Белым казалась ему вполне жизнеспособной. Но день, который начался так хорошо, портить не хотелось. Диме нравилось стать опять хозяином положения, хозяином своего тела, а не валяться на полу в луже – он расправил плечи и сел удобнее на диване. Но больше ему нравилось смотреть на Савку: злого, обиженного, с закушенной губой, растерянного, упрямого, улыбающегося, сонного, спорящего. И на такого, как сейчас – пытающегося казаться взрослым.
– Умник, а за прогулы тебе по шее не будет? Родителям позвонят из школы. Зачем нарываться? Мне с твоими предками разборки ни к чему. Короче, в школу пиздуй, без разговоров.
– Никаких разборок, не бои́сь. – Славка вздохнул и опустил голову. – Папаня вчера галочку поставил – мне сегодня никуда не надо. А я могу?.. ну, после школы...
Дима не знал, что ответить: он не был готов прощаться. Только что будет дальше? Славка так жадно вглядываться ему в лицо, умильно наклонив голову вбок, что Дима едва удержался, чтобы не засмеяться.
– Мне ж таблетки пить, Ёжик. А ты в них лучше разбираешься.
– Делов-то разобраться, да любой... – Славка покраснел. – Ёжик, типа Соник, что ли?
– Кто? – Дима вытаращил глаза. – Из игры? Неа. Ты всё молоко выпил, а потом иголки выставил, в благодарность, наверное.
Поставив локти на колени, Славка подпёр голову руками и уставился в стену напротив. Снова в образе? Неважно. Сейчас для Димы главное, чтобы он был поблизости. Просто был. С колючками или без.
 
***
Славка ничего не понял: ёжики, молоко. Но слова были неважны, он чувствовал за всем этим что-то нежное, сильное, что затягивало сладко и клейко. Славке до зубовного скрежета хотелось влипнуть, да так и остаться, засахариться. Только мешала недосказанность, ему нужно было быть честным до конца. Вся правда о себе – как точка, которую необходимо поставить, точка перед настоящим. Славка уже было решился, но запутался в тяжёлых толчках сердца.
– Ты придёшь? – Кольцов легко дёрнул его за прядь волос на макушке и потянул к себе.
Славка зажмурился и ткнулся лбом в грудь Кольцову. Неловко ухватился за его футболку и мелко-мелко задышал. «Погладить захотел верного пёсика...» – не сдавалось упрямство, снова вскинула голову дурная гордость. Славка ненавидел себя в эту минуту: за верность, служение и блаженную покорность, несмотря ни на что. Он только начал надеяться, только почувствовал себя живым, нужным! Он не сможет один, без Дима.
Дим ничего не говорил, только гладил по голове. Тепло обволакивало Славку, затягивало. Решив не доводить до слёз, что только на чистом упрямстве ещё не намочили ткань чужой футболки, Славка отцепил пальцы и неуклюже отполз на другой конец дивана. Если пять минут назад он действительно не собирался идти в школу, но теперь… Пора было переодеваться, чтобы успеть хотя бы на последние три урока.
 
<i>Спустя два дня</i>
Вечером каждый улёгся на своё место: один – привычно на пол, другой – на диван. Дима понимал, что он почти выздоровел, и эти ночные бдения Славки были ни к чему.
– Почему Дим?
Славка с уже ставшего привычным «Кольцов», перешёл на странно сокращённый вариант имени. Чувствуя, что эта совместная ночь, скорее всего, последняя, Дима решил спросить.
– Тебе не нравится? – Славка пошевелился в темноте.
Дима пожалел, что не видит сейчас его лица. Он успел возненавидеть свой диван: слишком высоко от пола и далеко до Славки.
– Нравится.
Ему нравилось, как Славка чуть тянул это липучее, медовое "и". Но лучше такого не говорить. Зато так сладко слушать.
– И мне. – С пола снова послышался шорох и опять всё стихло.
- Тебе спать не холодно? – Дима на ночь просил Славку закрывать форточку, чтобы тот не простудился.
– Нормально. В смысле-е… А что?
– Я просто спросил, спи.
Сам Дима долго не мог уснуть, наверное, выспался за предыдущие дни. В комнате было тепло, даже душно. Где-то совсем рядом, только руку протяни, лежал чужой, но такой родной Славка с синими прядями в волосах, пахнущий осенью и молоком.
Два дня назад, когда Славка, закончив с переодеванием и уборкой, и лёг рядом на пол, Дима мечтал об одном: чтобы все чувства наконец отключились и перестали мучить его. Потому что ещё секунда, и от пережитого позора он взвоет, заорёт дурным голосом. Отвлечься, отвлечься... Они наверняка уже пришли и сидят на этаже под дверью. Они точно пришли, все трое. Нет, двое – один тут, рядом. Но их должно быть трое, чтобы этот долбанный примёр сошёлся! Надо во что бы то ни стало доказать себе, успокоить, что это унижение ничего не значило.
Светик! Если она там, тогда ничего не изменилось, всё в его жизни течёт так, как надо: он в своей квартире, своей крепости и чётко знает, чего хочет. Осталось лишь правильно сложить всех, сидящих на лестничной клетке. Ему до смерти надо знать, есть ли там Светик? Славка подтвердил – пришла. И сразу отлегло, успокоилось. Всё в порядке, всё на своих местах, ничего не изменилось: контроль и порядок.
Дима так цеплялся за спасительное «их трое», что мысль о девочке, что всегда была четвёртой, благоразумно спряталась. Он спасён, спасена его жизнь, заново выстроенная четыре года назад: основательная и правильная – как у всех, никто не покажет пальцем. Но эфемерный фундамент дал трещину, и фальшивый фасад уже расчертило тонкой кракелюрной сетью.
А утром... «Знаешь, Светик это я».   
Вот тогда и рухнула с визгом и скрежетом выворачиваемой арматуры его искусственная жизнь. Ответ, другой ответ, сошёлся легко и красиво. И запоздалое: «Святослав – Свят – Светик» было уже не нужно. Потому что был он, ершистый парень с синими глазами. Его мальчик. Ещё с самой первой встречи на лестничной клетке. Поймали Диму, притянули пронзительно-синие глаза, но он смог, вырвался и укрылся за спасительной дверью: испугался, нашаманил защитницу-амнезию. Не подвела, спрятала, заморозила – никого не было, ничего. Нельзя.
Но теперь оттаяло, прорвалось, пробилось... Славка.
Дима лежал, вдыхая запах диванной кожи, и слушал себя. Вглядывался в себя нового под тихие вдохи-выдохи Славки – кто бы сказал Диме, что совсем скоро он будет млеть от звука его дыхания.
Аккуратно наступая, он подошёл к Славке: тот спал лицом к окну, плотно завёрнутый в плед, точно спелёнутый. «Это хорошо, – подумал Дима, – это то, что нужно». Он лёг рядом, на бок, стараясь не касаться Славки, и вдохнул от волос уже знакомый аромат осенней листвы. Славка принимал по вечерам душ, но этот запах всё равно был везде, казалось, в самом Диме. Нет, он не может отпустить Славку. Хотелось быть рядом: настолько близко, насколько только возможно. «Мой Ёжик», – Дима выдохнул в тёплый затылок.
Славка сквозь сон услышал, захлебнулся, подался назад, вжимаясь своим коконом в ставшее родным тепло, в поддержку, в надежду. Всё напряжение последних дней растаяло в один момент. Слезинки, одна за другой, убегали к носу, скапливаясь там, пока не набиралось достаточно, чтобы вытечь на плед, под щёку, где и так было уже мокро. Но этого Славка уже не чувствовал, он спал и улыбался во сне.