О чае, о кофе, о любви...

По клетчатой скатерти раскиданы белые с хищными заломами сгибов счета. Я, уткнувшись в холодные ладони, стараюсь изгнать панику, поселившуюся где-то в районе темечка. У нас все получится… Получится… Я окидываю взглядом зал: домашний продуманный уют с претензией на швейцарское шале вызывает у меня чувство легкого отторжения и вины. Не могу полюбить эту деревянную коробочку, выстеленную мягкой шотландкой, с живым огнем за кованой решеткой камина. Не могу… понимаю, что моя старая кофейня, вырванная из меня Гамлетом, проигрывает этому заведению и по дизайну, и широтой услуг. Но мой чай как будто потерялся в пестроте меню, остался незаметным рефреном, звучащем на заднем фоне общей мелодики. Я теперь всего лишь сов-ла-де-лец. На хромированно-концептуальной кухне царит шеф с грустным еврейским носом. Он железной рукой отправляет из чрева этого бездушного пространства прекрасные мясные творения, которые разносят ароматы жирного мяса, которые душат, не дают пробиться даже хвостику изящного тонкого аромата чая или забойному агрессивному запаху кофе. Все мои яркие чайные коробочки теперь служат лишь украшением.

Я еще раз перерываю счета… Все не так уж плохо для первых двух месяцев существования. Стабильный ноль, даже в минус не ушли. Стабильный ноль. Это величина вообще характеризует мою жизнь на данном этапе. Внутри как вымерзло все. Абсолютный стабильный ноль.

– Жень, – рядом темной тенью проскальзывает Мартин, – не хочешь на Виктюка пойти? На Диму* посмотрим.

Я разглядываю синеву, тонко обрисовавшую лихорадочно блестящие глаза, и чувствую тонкий аромат коньяка.

– Пил? – хмурюсь я.

– Да пара капель, – жесты Мартина по-пьяному широкие и ломкие.

– Пил! – утвердительно рычу я.

– Ах! Жека! – Мартин художественно откидывается на спинку стула. – Жек! Что значит «пил»? Пьют и бухают лишь быдло и паленую водку. Это же «Камю»! Я живу, Жек! – Мартин начинает дирижировать невидимым оркестром. – Так пошли?

Он откидывает голову, и отросшие локоны картинно обрамляют мраморно-белый лоб, покрытый испариной. На шее алеет карминно-красный с синевой засос. Я впиваюсь пальцами в тощее плечо Мартина, разворачивая его к себе, и дергаю за ворот рубахи, открывая грудь. По ней следами преступления рассыпаны знаки недавней любви.

– А что? – картинно развалившись на стуле, ухмыляется мне Мартин. – У нас, между прочим, отношения…

– Товарно-денежные? – не щажу я его.

– Хоть бы и так, Жек! Хоть бы и так! Какие-то отношения, все лучше, чем сидеть лягушонкой в этой коробчонке, обитой мягкой тряпочкой, и ждать Ивана-дурака, – возвращает мне Мартин.

Мы, оглушенные взаимными вербальными оплеухами, молча смотрим друг на друга. 

– Во что мы превращаемся, Жек? Куда идем? Камо грядеши, блядь?

– Не знаю, куда я… А ты явно выбрал кривую дорожку.

– Кривууую? Может, и кривую, но из желтого кирпича и приведет она меня в Изумрудный город.

– Очки не забудь. Чтобы сказку не просмотреть. Что будешь просить-то у Великого и Ужасного?

– Веры, Жек. Веры просить буду. Артем говорит, что любит, Жек. Смотрит этими своими блядскими очами в душу. Целует вот прямо до сердца доставая, целует. И смотрит… А глаза такие глубокие, правдивые, Жек, глаза… Любовь там без края-без конца, океанами… А я не верю! Боюсь я, Жек, что он так же на своих баб смотрит. Понимаешь? Он же от меня по звонку прям к ней. Разморенный, залюбленный, встряхивает своей гривой и к ней… К своей кредитной карте… А я пью и думаю. Думаю, может, и я – кредитная карта? А? Чувствуешь?

Чувствую, как мое замороженное в стекло сердце покрывается новой сеточкой трещин боли. Молчу. Что тут скажешь? Я бы верил Артему? Стильному красавцу и альфонсу, застрявшему кривой занозой в сердце моего друга? Нет.

Мартин уже возле бара, цедит коньяк, не заморачиваясь поисками стакана, прямо из горла. 

– Счет мне выставишь, – кивает на ополовиненную бутылку. – Так пойдем мы с тобой на Виктюка? 

Он, покачиваясь, направляется к арке входа, опирается на нее, оборачивается и через плечо выдает надломленно хриплым шепотом:

– Ты был единственный человек, которого я любила! Ну почему ты не посмотрел на меня?! Ты хотел видеть только своего Бога! Хорошо… Хорошо… – талантливо цитирует мне Мартин финал «Саломеи». – Ты увидел своего бога? А? А я увидела тебя… Я любила тебя… Я все еще люблю тебя… Тебя одного. Твоей…твоей любви жажду… Тела твоего хочу… – замирая на последних строчках, шепчет Мартин. – Пошли, Жек, так хочется сдохнуть…

В кухню величаво выплывает шеф. Морщится, глядя на в хлам пьяного Мартина:

– Вы его в кабинете заприте, а то опять реноме заведения портить начнет. Посудомойка уволилась, – без перехода огорошивает он меня. – Открываемся через полчаса. Три стола заказаны. Посуду кто мыть будет?

– Я буду. Я.

Вот такая проза жизни, вместо высокого искусства грязная посуда.

Подхватив уже не сопротивляющегося Мартина, мы волочем его в кабинет и, накрыв пледом, оставляем отсыпаться.

Весь вечер тарелки, чашки, сковородки… Мыльная вода утекает в воронку, спину уже ломит от непривычного статичного стояния перед раковиной. Я, тихо охая, тяжело опираюсь на раковину.

– Это кухня! Куда ты прешь? – шеф, замахнувшись тесаком, всаживает его в дерево разделочной доски.

Я оглядываюсь и вижу, что на пороге кухни стоит Артем. Привычно стушевавшись от красоты этого альфонса, медлю с ответом.

– Жень, – Артем, не дрогнув под напором прущего на него шефа, отстраняет его с пути как досадное недоразумение и направляется ко мне. – Поговорить нужно.

– Некогда мне. Посуду я мою, – буркаю в ответ.

– Жень, Мартин где?

– Пьяный в кабинете спит.

– Вот про это и поговорить надо. Пьет он.

– Да ну? – иронично выгибаю я бровь. – Я заметил.

– Бутылку коньяка в день уговаривает.

– Празднует, наверное, счастье совместной жизни.

– Смешно. Да. Обхохочешься. Что это ты с губкой?

– Посудомойка моя уволилась. Хочешь помочь?– насмешливо предлагаю я Артему. И с легким офигением вижу, как он кивает и скидывает пиджак, привычным жестом подворачивая рукава дорогой рубашки. Не дрогнув, повязывает сверху фартук.

– Помоги мне. Нам. Мартину. Как хочешь. Он тебя послушает.

– А ты не пробовал зарабатывать другим местом, а, Артем?

– А я больше ничего не умею, Жень, – Артем ловко перемывает стопку тарелок. – Только трахаться и вот посуду разве что мыть.

– Ну так мой. Или Мартин не стоит таких жертв?

– Обалдел? Ты знаешь, сколько он тратит в месяц? А я? Где мне столько посуды перемыть?

– А ты пошел бы посудомойкой? Чисто гипотетически?

– Пошел бы.

– Так давай. Будешь мыть посуду, а денег Мартина вам хватит на рубашки от Бриони.

– И чем это будет лучше того, чем я сейчас зарабатываю? Думаешь, поможет? Он же опять бухать начнет и орать, что я его за деньги…

– А ты за что?

– За что? – Артем задумчиво морщит лоб. – За что… Вопреки, Жек.

– Ай да браво! – наш диалог прерывает хриплый смех Мартина. – Блядь, я тронут. 

– Кто тебя выпустил, пьянь ты этакая, – дергаюсь я в ответ на это скотство.

– А я самостоятельный. Еще в прошлый раз ключи у тебя спер. Не люблю насильственного ограничения свободы, знаешь ли…

Артем, отпустив голову, играет желваками и по десятому разу обмывает абсолютно чистую тарелку.

– Любишь, говоришь? – голос Мартина звенит от сдерживаемых эмоций. – Любит он! А я вот завтра опять в Марту переделаю себя. Сиськи пришью пятого размера. Будешь любить?

– Нет, – звенит голос Артема, – не буду. Я вообще пошлых баб не люблю.

– А я заплачу!

– Если только заплатишь. Дорого, учти. Я за такую мерзость по двойному тарифу брать буду. 

– Вот! – взрывается пространство хриплым смехом Мартина. – Вот такая у нас любовь по тарифам.

Артем срывает с себя фартук и бросает его на стопку тарелок.

– Мне алкоголик не нужен. Жри свой коньяк. Один.

В кухонной вселенной провисает нестерпимая тишина. Вроде бы бежит вода, на огне шкварчит мясо… Но на самом деле эта тишина гробовая, которая возможна только между разорвавшими друг друга в клочья людьми.

– Шурин мой – нарколог, – переворачивая кусок мяса, заявляет шеф. – Правда, далеко, в Израиле.

– Может, и хорошо, что далеко… Может быть, и хорошо под оком Бога, – шепчу я то ли себе, то ли замершему Мартину.

Спасаясь от волн депрессии, которые становятся все больше и все чаще захлестывают меня, я оказываюсь в кресле у Свена. Свен крутит меня перед собой и отчеркивает фразы тягучим немецким акцентом.

– Чтооо хочешь, Джен?

– Сбежать, Свен.

– Это, Джен, надо в райзебюро.

– От себя, Свен, сбежать.

– Аааа, хочешь быть другим?

– Абсолютно.

Свен задумчиво щелкает пальцами и вновь начинает крутить меня перед собой. 

– Будем резать. Откроем тут и тут. Будем красить. Да, Джен?

Резать? Я пропускаю сквозь пальцы свой хвост. Резать? К черту. Резать!

Через полтора часа я робко бросаю в зеркало мимолетные взгляды. Незнакомец, отражающийся в нем, – не я. Открытая шея, выступающие скулы и челка, блестящей черной волной перечеркивающая лицо. Я всматриваюсь в отражение, осознавая, насколько похудел за это непростое время. Ключицы и плечи, локти, кисти – все топорщится остро выступающими косточками. Я похож на геометрическое безобразие, состоящее из углов.

Ветер, касающийся обнаженной шеи, заставляет втянуть голову в плечи – мне кажется, что нервные окончания перекочевали на этот участок кожи. Это разжигает какой-то мучительно-томительный огонь, вытаскивая на поверхность чувственность, похороненную в последнее время под грузом проблем. Впервые за долгие недели хочется трансформации, хочется быть… кем? Мой взгляд упирается в витрину с безголовым манекеном, окутанным черной блестящей волной шелка. Ткань обтекает фигуру, открывает спину, наделяя кусок неживого пластика загадочной сексуальностью. Кажется, стоит лишь слегка спустить платье с плеч, и оно скользнет к ногам, обнажая. Я хочу, безумно хочу почувствовать всей кожей прикосновение тяжелого шелка, хочу согреть теплом своего тела этот переливающийся антрацит ткани. 

Стоя перед зеркалом, я тщательно обвожу контур рта обреченно красным. Черный шелк, белая кожа, почти астеническая худоба и ярким пятном порочный рот. Я не человек, я набросок модельера, оживленный ярким пятном помады, я легкий отблеск Чикаго тридцатых, тонкий ломаный росчерк пера. Ева, рожденная от мужчины. Его плоть и кровь, его душа в другом обличии.

Тяжелый монументальный пафос дорогого ресторана, его холодный интерьер в белой гамме привлекает меня как обрамление моего сегодняшнего я. Черное-белое. Белое-черное. Потягиваю красное вино. Оно, словно кровь, добавляет жизнь в это обезличенное пространство, наполняет его пульсацией и энергией. Терпкий вкус обласканных солнцем ягод вливает в мое настроение порочную томность. Ласкающий кожу шелк, изысканный вкус вина, бархат глубокого грудного контральто певицы заставляют вскипеть мою чувственность и пропитывают сотканный мною образ легким привкусом плотского греха.

В какой-то момент я невольно передергиваю плечами от волны мурашек, прокатившейся вдоль обнаженного позвоночника, – кто-то с настойчивостью снайпера сверлит взглядом мою спину. Не выдержав, я разворачиваюсь и замираю. Гамлет. Не растерявшись и не смутившись от того, что его уличили в неприкрытом разглядывании, он отвечает мне прямым взглядом, заставляя меня буквально задохнуться от невыносимо противоположных чувств. Бешеная злость сцепляется в одно целое с невероятным возбуждением от неприкрытого желания, плещущегося в его глазах. Вино и взрывоопасный коктейль эмоций моментально ударяют мне в голову, полностью отключая самосохранение, и я, словно мотылек, влекомый светом, поднимаюсь с места и двигаюсь к нему, не разрывая ни на секунду зрительного контакта. Гамлет поднимается мне навстречу. Его окружают женщины и мужчины, но ничего не может помешать мне. Ничего не может остановить его в этом первобытном притяжении противоположностей. 

– Вы не помните меня? – протягиваю я руку в приветственном жесте.

– Мне непростительно это, – Гамлет склоняется в поцелуе к моим пальцам.

– Ева, – представляюсь я. – Как поживаете, принц Датский?

– Ева… – игнорируя мой вопрос, пробует мое имя на вкус этот мужчина.

Он не выпускает мою руку, хотя это уже переходит все рамки приличия. Напротив, он подносит ее еще раз к губам и прижигает поцелуем выступающую косточку на запястье.

– Ева, разрешите мне загладить вину? И предложить вам бокал вина?

– Не хочу разрушать гармонию вашей компании. Как-нибудь в следующий раз. Интересная была встреча, – прощаюсь я и возвращаюсь к своему столику за оставленной сумочкой.

Трудно. Это неимоверно трудно: держать прямой спину, делать каждый шаг, не сорваться в бисер мелких суетливых движений под пристальными взглядами. Сердце, отсчитывая рваный ритм, бьется птицей в горле. Зачем? Зачем я это делаю?

Кутаясь в мягкий теплый мех, я закуриваю сигарету в ожидании такси, ветер пробирается под тонкий шелк платья, но мне не холодно. Адреналин расцветает алыми розами на скулах, а внутри беснуется какое-то безумное веселье. Гамлет. Как дорогой костюм меняет фигуру. Не осталось той трепетной долговязости. Худощавый, стильный, но опасный силуэт хищника из городских джунглей.

– Подождите, Ева, – мой локоть жестко фиксируют. – Не уходите… прошу, – приказ закругляется почти мольбой.

– Заинтересуйте меня? – безумное веселье толкает меня на сомнительную дорожку флирта.

– Вы умеете стрелять?

– Стрелять? – я в растерянности.

– Стрелять, Ева. Мне хочется вас этому научить. Согласны?

– Кажется, да. Но как же ваши друзья?

– Не переживайте, они прекрасно обойдутся без меня. Поехали?

Сидя в теплом салоне машины, я плотнее кутаюсь в мех, стараясь подавить внутреннюю дрожь, пришедшую на смену схлынувшему адреналину.

– Мерзнете?

– Скорее переживаю, – признаюсь я.

– Почему? – риторический вопрос в ожидании глупого кокетства.

– Ажиотаж схлынул, а я совсем не авантюристка. Еду в машине ночью. Стрелять. Неизвестно куда с малознакомым мужчиной. Переживаю. Понимаете?

– Вы неожиданно откровенны, – брови Гамлета удивленно приподнимаются.

– Не будете меня утешать и обещать, что не обидите?

– Ева… я лучше научу вас стрелять. В случае чего воспользуетесь. Договорились?

– Крайности?

– Отнюдь.

Гамлет не отрывает взгляд от дороги, и мне приходится беседовать с его профилем. Впрочем… это дает возможность еще раз присмотреться к этому человеку. Как же я раньше не разглядел это хищное лицо? Отвлекся на длинные ресницы и по-детски трогательную россыпь веснушек? Этот упрямый рот с тонкими губами. Этот острый подбородок, выдающий хитрого и порой жестокого дельца. Меркантильная горбинка на носу. Быстрые, скупые и точные движения.

– Я думаю, что лучше прострелить колено, чем взывать к благородству, – прерывает мои физиогномические исследования Гамлет.

– Я запомню.

– Приехали. Пошли?

Куда ты идешь, Ева? К чему ты придешь?

* Дмитрий Бозин – исполнитель заглавной роли в спектакле Романа Виктюка «Саломея» по пьесе Оскара Уайльда

– Знакомьтесь, Ева, это Викинг. Викинг, это Ева. Держи же, не бойся. Он не кусается, только стреляет.

Я осторожно взвешиваю пистолет, который вложил в мои руки Гамлет. Странно, всегда думал, что он должен быть из металла и более красивым, что ли. Более дорогим… А тут пластиковая рама, грубоватая работа и какая-то простая заводская маркировка на корпусе.

– Разочарована? Ждала что-то вроде кольта из старых американских вестернов?

– Что-то вроде… Викинг?

– Марка пистолета. Будем стрелять?

Гамлет вставляет магазин в рукоятку, раздается знакомый киношный щелчок, и я вздрагиваю от волны возбуждения и страха.

– Пистолет лучше держать двумя руками, так легче контролировать его наводку и вести огонь «двойками». Подними пистолет на уровень глаз, – руки Гамлета ложатся поверх моих, он плотно прижимается к оголенной спине, а его горячее дыхание заставляет полыхнуть скулы ответным румянцем. – Отведи указательный палец в сторону и сожми остальные пальцы. Держи уверенно, но не «души» его. Кисти руки не дрожат. Положи фалангу указательного пальца на спусковой крючок и можешь прицеливаться. Дыши ровно. Готова? Нажимай на спусковой крючок.

Выстрел. Крик. Отдача. Горячие губы клеймят поцелуем мою шею. Выстрел. Мое сердце синхронно пулям, пробивающим мишень, стучится о грудную клетку. Выстрел…

Руки дрожат, а тело будто закостенело. Вдох жадный и глубокий. Запах пороха и налившееся человеческим теплом оружие в руке. Оно будто ожившее.

– Еще семь выстрелов, Ева. Ты его чувствуешь?

Я его чувствую. Чувствую, как пистолет, наливаясь агрессивной тяжестью, заряжает меня спокойствием. Чувствую, как он перестает быть чуждым куском некрасивого пластика и металла. Чувствую, как он становится моей частью. Частью моей силы и воли. Выстрел. Выстрел. Сердце, успокоенное его силой, четко и контролируемо бьется в груди. Выстрел. Тело расслабляется, и я вдруг вижу цель. Человеческий силуэт с расходящимися кругами мишени. Круги ада.

– Старайся попасть в таз, Ева, – словно сквозь вату доносится до меня голос Гамлета. – Там больше всего костей.

Выстрел.

– Раз, два, три, четыре, – считаю я пересохшими губами.

Осталось три выстрела. Как было бы просто повернуться к отступившему к стене мужчине и направить оружие на него. Как было бы сладко увидеть в его глазах ту беспомощность, в которую он спихнул меня в борьбе за территорию… Как было бы… Нет!

И я трижды нажимаю на спусковой крючок, всаживая остатки безумия в черный безымянный силуэт.

Я оглушен выстрелами и эмоциями. Адреналин бурлит во мне беснующимся штормом. Гамлет резко разворачивает меня к себе и впивается в губы поцелуем, а моя бушующая стихия жесткой отдачей возвращает ему поцелуй. Я уже сам жадно и жестоко целую, перехватывая инициативу. Некрасиво, неправильно, больно. Закусывая губы и стукаясь зубами, хрипло выстанывая ему в рот.

– Поехали ко мне? – отрываясь от меня, шепчет он срывающимся голосом. – Ева…

Я смотрю на мою размазанную помаду на его губах. Я хочу. Хочу…

– Нет, – с тяжелым выдохом отшатываюсь я от мужчины. – Нет. Отвези меня домой.

– Ева…

– Прошу тебя…

Меня еще долго бьет озноб. Я плотнее кутаюсь в нежность меха, пытаясь найти успокоение в его уютном тепле. Огни ночного города заманчиво подмигивают за окном машины.

Don't you cry tonight

I still love you baby

Don't you cry tonight

Don't you cry tonight

– шепчет мне Эксл Роуз, заставляя сильнее закусывать губы.

– Ева… – барабаня пальцами по рулю, вперившись взглядом в непроглядную темень моего двора, выдыхает Гамлет. – Я не буду сейчас навязывать тебе свое общество, но уеду только тогда, когда ты скажешь, где и когда мы увидимся.

– Теперь моя очередь удивлять. Дай мне номер своего телефона, я позвоню.

– Когда?

– Хочешь внести меня в список дел? Я позвоню.

– Ева… Это редко бывает со мной… Но я… Я буду настойчив. Ты слишком… слишком зацепила.

– Диктуйте номер, Ваше Высочество.

Как все же трудно идти, когда в спину тебе устремлен требовательный и агрессивный, словно дуло Викинга, взгляд.

Стою перед зеркалом и, осторожно огладив плечи, спускаю с них черный шелк платья. Он, послушно скользнув, оголяет правду. Тело мужчины. Что же я делаю?

Продираю глаза от звонка, пунктиром пробивающего мой сон. Один короткий, два длинных. Илья? После той обличающей и выворачивающей сцены мы не виделись. Что произошло? Открывать или нет? Звонок настойчиво впивается в притаившуюся тишину. Не уйдет же…

Открываю дверь и замираю, утыкаясь взглядом в огромный букет кроваво-красных роз. Вдыхаю их одуряющий аромат и на автомате протягиваю руки. Я люблю эти пошлые букеты из десятков цветов на последнем пике их цветения. Цветы, как будто осознавая, что им остались последние часы жизни, стремятся максимально поделиться с миром своей красотой, распахивая и раскрывая бутоны вплоть до сердцевины. Обнажающая откровенность красоты. А потом лепестки украсят все вокруг последними мазками жизни…

– Здравствуй, мой хороший, – Илья, пользуясь моим инстинктивным движением, переигрывает его в шаг навстречу перемирию.

Глупо возвращать букет, поэтому я молча пропускаю его в квартиру.

– Я соскучился, Жень, и решил забыть о твоей ошибке. Давай попробуем сначала?

Утыкаюсь в букет, вдыхая одуряющий аромат. Сначала? После того, как меня взорвал изнутри своей нежностью Егор, после того, как я ходил по краешку лезвия с Гамлетом?

– Я не знаю.

– Разве нам плохо было вместе, Жень? – Илья слегка прикасается к моим пальцам.

Но я прячу лицо в шелковистых лепестках цветов, пытаясь уйти от правды. Нам было никак. 

– Илья… Дай мне время, хорошо?

– Жень, я пришел к тебе, после того как застал в постели с другим парнем, и это ТЕБЕ требуется время? Тебе не кажется… Ладно… – обрывает себя Илья в шаге от того, чтобы окончательно испортить ситуацию. – Позвони мне. Я буду ждать.

Я закрываю дверь за Ильей и разбираю букет. Прекрасные розы, лишенные шипов… Я провожу по обезоруженным стеблям цветов и понимаю, что не могу… Не могу вернуться к человеку, способному ради безопасности и комфорта лишить шипов все что угодно.

Вставляю новую симку в телефон и лихорадочно набираю номер:

– Гамлет. Это Ева. Я жду тебя в десять вечера у «Трех Граций». Форма одежды военно-полевая.

– Ева…

– Там поговорим, – прерываю я его и отключаю телефон.

Я знаю, что я делаю. Я сбегаю от невыносимой серости собственной жизни. 

Целый день я грызу себя за глупость. Разум воспрял и принялся с настойчивостью продавцов китайских чудо-приборов подкидывать мне новые доводы «за» Илью и грозить страшными последствиями собственных планов. Но в десять ровно я стою в тени уродливого памятника и жду. За плечами рюкзак, в нем трафарет, несколько кенов с красками, мешочек с кэпами, респираторы и перчатки. Гамлет появляется, опоздав на чуть-чуть, и, судя по его сбитому дыханию, последние несколько минут он бежал. Я осматриваю его широкие штаны в стиле «милитари», серый пуховик и улыбаюсь. Он равнодушно скользит по мне взглядом, выискивая стройную утонченную Еву.

– Точность – вежливость королей, – хлопаю я его по плечу, – принцам еще учиться и учиться.

Он ошарашенно созерцает меня. Точно такие же штаны, темная «аляска» и ботинки на тяжелой рифленой подошве делают меня похожим на подростка.

– Господи, Ева… ты похожа на беспризорника. Надеюсь, мы идем не машины вскрывать?

– Нет. Но чуть-чуть криминала я тебе обещаю.

Доезжаем на продуваемом всеми ветрами автобусе до промышленной зоны, и я вытаскиваю опешившего Гамлета за собой.

– Меня мучают нехорошие предчувствия, мстишь за свой испуг в моей машине?

– Да что вы, дяденька, – имитирую я шустрый говорок уличных оборванцев. – Я тебя веду на встречу с искусством.

– Искусством? Боюсь даже уточнять, – ворчит Гамлет.

– Пришли.

Мы стоим перед стеной ангара, серый бок которого давно тревожил мою совесть, требуя украсить его граффити. Я раскрываю рюкзак, надеваю на Гамлета респиратор, протягиваю перчатки и поясняю:

– Творить будем. Но творить быстро и тихо. Если что – разбегаемся в разные стороны. Выбраться самостоятельно сможешь?

– Охренеть, – сообщает мне Гамлет.

– Держи трафарет. 

Руки мерзнут, краска ложится неровно, но это не портит удовольствие от забытого давным-давно хобби. Сунув пару кэпов в руки Гамлету и справедливо рассудив, что его энтузиазм никак не повредит нашей мазне, я наблюдаю, как он с превеликим удовольствием занимается городским вандализмом, забыв о холоде и опасности. Стена расцветает пятнами и линиями, и даже где-то проглядывает намек на придуманный мною эскиз. Внезапно я слышу забористый мат и моментально хватаю Гамлета, оттаскивая его от стены.

– Валим! – ору я и тащу его по перепутанным ходам промышленного лабиринта, перепрыгивая через балки и рытвины, протискиваясь под вагонами и плутая, бесконечно плутая, надеясь не влететь в тупик. Спотыкаюсь, лечу носом в сугроб. Сверху меня придавливает кувыркнувшийся следом за мной Гамлет. Приступы хохота душат меня. Он, уткнувшись в мою куртку, задыхается от сбившегося дыхания и смеха.

– Сумасшедшая, – наконец затихает он.

– Вставай давай, – верчусь под тяжестью его тела.

Он, замирая, пристально вглядывается в мое лицо. Пропустив руки под спину, переворачивает, водружая промерзшую тушку сверху.

– Так лучше?

– Не особо. Тылы так и мерзнут, – признаюсь я ему.

– Ни грамма романтики, – фыркает он.

– Вставай, – подаю руку моему подмастерью.

Мы еще битый час блуждаем по катакомбам, пока наконец-таки каким-то чудом попадаем на дорогу. Только пятая машина, смилостивившись, останавливается и подбирает двух весьма подозрительных типов.

– Ева, нам просто жизненно необходимо что-то горячее. Как думаешь?

– Одобряю.

– Я приглашу тебя в одно место, не против?

– Думаешь, нас куда-нибудь пустят? – оглядываю я себя и его.

– Куда же они денутся?

И вот я стою перед своей кофейней. Внутри разгорается позабытая ненависть. Дурааак… Ой, дурааак. Как ты посмел забыть?

– Ну же, Ева, не дрейфь, – неправильно истолковав мой клинч, Гамлет подталкивает меня к двери.

Тут не осталось ни малейшего намека на мое любимое дитя. Боль и злоба захлестывает меня с головой. Резко развернувшись, я отталкиваю Гамлета.

– Пшел на хуй. Понял?

Гамлет застывает в ступоре. Я, толкнув его в грудь, срываюсь в бег. Дальше, как можно дальше. Перед глазами вьются темные мушки, вдоль позвоночника льется пот, дыхание с хрипом разрывает мою грудную клетку. Я спотыкаюсь на очередном повороте, лечу головой вперед, тараня чахлый кустарник, и, наконец, замираю, скорчившись и запутавшись в колючих голых кустах. Слез нет. Мыслей нет. Какой-то сплошной вакуум наполняет мою оболочку.

Смотрю на мутное городское небо. Кретин. Почему меня вечно тянет не к тем? Егор, случайно забредший на запретную территорию с туристическим интересом. Гамлет со своим "викингом", могущий стереть меня в порошок легким щелчком пальцев. И чего мне не согласиться на предложение Ильи? Нет! Все мое нутро, пропитанное минутами, проведенными с теми двумя, отторгает подобные мысли.

Я выбираюсь из кустов, оцарапав руки и лицо, и плетусь почти через весь город к своему кафе. Там, стянув одежду и кое-как обработав ссадины водкой, скручиваюсь в клубок под пледом и проваливаюсь в сон.

Утром я неловко топчусь за спиной у Артема.

– Жень, не дыши мне в затылок, руки дрожат, – говорит он, заканчивая выписывать тонкое крыло шоколадной бабочки.

– Артем, можно я у тебя поживу?

– Не сказать, что я сильно в восторге, но… – Артем поворачивается и с интересом разглядывает мою поцарапанную физиономию, – но начальству отказывать не принято. Тебя что, кошки драли?

– А что это ты такое красивое делаешь? – мнусь я, не желая посвящать его в перечень своих геройств.

– Не смей трогать. У меня сегодня зачет по шоколадному литью. Так откуда такой непрезентабельный вид?

– Артем, а ты не мог бы еще и вещи мои забрать?

– Даже так?

Я выкладываю ключ от квартиры рядом с насадками для кулинарного шприца.

Артем, покосившись на брелок, выдавливает мне белоснежную розу, покрывая ее каплями черного шоколада.

– Утешительный приз, – поясняет он.

Кто бы мог подумать, что под личиной альфонса скрывался талантливый кондитер?

– Жень, стой, – слышу я в спину встревоженный голос Артема.

– Подожди, заказ отнесу.

– Нет, Жень, стой…

Но я уже лавирую между столиками и уныло размышляю, когда же наш доход позволит мне не подменять своих же работников. Я ловлю свое искаженное отражение в зеркалах, и стандартный черный костюм, белая рубашка и черная волна челки, скрывающая половину лица, невольно вызывают в моей памяти совсем другой вечер в подобной цветовой гамме. Белое-черное. Черное-белое.

– Ваш заказ, – улыбаюсь я посетителю и застываю.

Через секунду я стараюсь стянуть с лица изумленное выражение и отшатнуться от столика, но жесткая хватка не позволяет мне спастись бегством. Гамлет же, стиснув мой локоть, пристально всматривается в лицо. Жестко зафиксировав подбородок, он задирает его повыше, так чтобы свет безжалостно осветил обнаженное, не спрятанное под челкой лицо.

– Ты?

И я гадаю – кто я? Кого ты узнал, Гамлет, – Еву или Женьку?

– Ты…– потрясенно вырывается у него. – Как же я?..

И я понимаю, что медлить нельзя. Выкрутившись из железных пальцев Гамлета, я несусь в сторону кухни. Почти сбив шефа, влетаю в холодильник и запираю дверь изнутри, блокируя запорный механизм. В таком бункере не то что Гамлета, можно и ядерную войну пережить.

– Открой, тварь, – беснуется по другую сторону двери Гамлет. – Пристрелю, бляденыш.

Еще побесившись там пару минут, он, видимо, выдыхается.

– Лучше открывай. Я теперь тебя из-под земли достану. Решил поиграть со мной, Ева-Евгения? Ты теперь даже официантом никуда не устроишься, понял?

Я сползаю на пол и прислушиваюсь к бушующей за дверью стихии.

– Что здесь происходит? – раздается ленивый голос Артема. – Гамлет?

– Вот оно что? Теперь ты эту суку трахаешь?

– Какую суку? Я не имею склонности к зоофилии.

– Женя у тебя холуем бегает?

– Допустим.

– Прогорел, значит, со своими травками и чаем?

– Допустим.

– Так вот, Артем. Я в этом бизнесе не первый день и не последний человек. Я тебя предупреждаю, не уволишь эту суку, я лично выдавлю тебя как прыщ с жопы. Понял? Ты знаешь – я могу.

Я мысленно благодарю Мартина, на которого и был оформлен наш скромный ресторанчик.

– А тебя я достану, – долбанув по двери еще раз, Гамлет, судя по стихшему шуму, удалился.

Посидев еще минут двадцать, я решаю, что достаточно замерз, и можно уже выползти наружу. Шеф невозмутимо творит очередной мясной шедевр, Артем столь же невозмутимо колдует над своими десертами. Оторвавшись от своего шоколадного чуда, Артем наливает мне на два пальца коньяка.

– Рассказывай, где ты его так достал.

Я махом опрокидываю коньяк и требую еще. Холод, кажется, проморозил даже кости.

– Тут такое дело… – неторопливо начинаю я каяться.

Под конец моей печальной истории Артем сгибается пополам, даже невозмутимый шеф подозрительно фыркает.

– Я не понял, что тут смешного? – возмущаюсь я. – Он, между прочим, меня убить грозился.

– Ой, Жек, как не повезло с Офелией нашему Гамлету. Ты его за кофейню тааак наказал… – ржет Артем. – Охренеть! Он тут чистой страстью воспылал, распустив павлиний хвост. А у предмета обожания точно такие же причиндалы.

– Теперь-то что? – хмурюсь я в ответ.

– Ничего – пожал плечами Артем. – Гамлет делец, не думаю, что он захочет ввязаться в войну с Мартином и его отцом. Ресторан оформлен на него, так что ничего, Жек, выдохни. Хотя… Можешь свидание назначить.

Я растерянно стою посреди кухни и почесываю маковку. А действительно же… Что это я себя так накрутил? Осознание этого простого факта словно солнечными зайчиками обогревает мою душу. Или это коньяк подействовал?

– Не стой столбом, – вмешивается шеф. – Несмотря на ваше выступление дуэтом, там народ все также желает покушать. Гарцуй в зал.

Я, подхватив поднос с очередным заказом, отправляюсь в зал. Внутри меня поднимает градус коньяк и зреет уверенность, что теперь все наладится.

Мартин, притихший и обстриженный почти под ноль, тихо сидит на кухне и, затаив дыхание, смотрит, как под руками Артема возникает чудо из шоколада, бисквита и ягод.

– Пробуй, – пододвигает Артем этот маленький шедевр Мартину.

Тот осторожно губами снимает первый кусочек и, пряча глаза, проглатывает. После третьего кусочка дело идет шустрее. Когда Мартин собирает оставшиеся крошки, Артем спрашивает:

– Тебе нравится?

– Тема, прости меня, – выдыхает Мартин. – Прости, я не должен был, я…

– Тебе нравится? – прерывает его Артем.

– Да, конечно… – сникает Мартин.

– Все правильно ты мне тогда сказал. Я не про деньги. Я про никчемность. Так оно и было бы, может, не сразу, но я бы туда скатился. А теперь, Мартин, я хочу зарабатывать на твои рубашки вот этим. Ты ко мне вернешься?

Я, растроганно шмыгнув носом, забиваюсь в дальний угол кухни и завариваю себе чай. Ромашка, мята, зверобой, пол-ложечки бархатного чая. Счастье, оно такое… Ударная волна похлеще порой, чем от беды. Выкручивая салфетку, я украдкой бросаю взгляды на эту парочку, завидуя, радуясь, надеясь… А тонкий аромат чая потихоньку приглаживает встопорщившиеся нервы.

– Жень, – вскоре зовет меня Артем. – Я что спросить хотел, ты знаешь, что у нас каждый год проводится конкурс на лучшего мастера десертов? И первое место привычно берет сеть «Гамлет»?

– И? – настороженно интересуюсь я, предугадывая, в какую авантюру решил занырнуть Тема.

– Ты не будешь возражать, если я… – мнется Артем.

– А что? – Мартин по привычке мотает головой, будто встряхивая свои кудри, потом смущено оглаживает короткий ежик. – Мы же ничего не теряем, да, Жек?

– Ничего, – соглашаюсь я.

– Утрем принца?

Я мечусь в тишине квартиры. Ночь наливается густой чернотой и просится в комнату. Сон, застряв где-то на полдороге, отдал меня на забаву ночным мыслям, и они голодным роем впиваются в мозг, в сердце, беснуются, набирают силу, высасывая мое такое хрупкое спокойствие.

Раскрываю шкаф и вытаскиваю сумку. Появление Мартина все равно рано или поздно поднимет вопрос о моем возвращении домой. Вот и нечего тянуть, раз уж не спится, можно и вещи собрать. Складывая одежду, я натыкаюсь на черный холодный шелк. Огладив ткань, чувствую, как она начинает наливаться теплом от ладони, будто живая… Тогда я попросил Артема привезти платье, не сумев побороть в себе желание вспоминать то безумие. Но, словно опасаясь расплаты, так ни разу и не прикоснулся к нему. А сейчас захотелось.

Взметнув легкую ткань черной волной в воздухе, я проскальзываю в его прохладные объятия, он обтекает тело и складками обнимает ноги. Я закрываю глаза, вдыхая едва уловимый аромат пороха и духов.

– Мельпомена!

Я, вздрогнув, шарахаюсь в угол комнаты. В дверях стоит Артем, взъерошенный со сна, в одних трусах, но с каким-то ненормально пылающим взором. Он устремляется ко мне.

– Тем, – тихо окликаю я этого неадеквата. – Ты чего?

– Стой, я сказал!

Я решаю, что стоять как раз будет ошибкой. Быстро метнувшись за кресло, предостерегающе поднимаю руку.

– Тихо! Тихо! – как успокаивать внезапно буйных, я не знаю.

– Мельпомена же! – горячо убеждает меня Артем.

– Ладно-ладно, пусть Мельпомена, Терпсихора, Клио, Талия, кто угодно, только не волнуйся, – соглашаюсь я на всякий случай.

Артем машет на меня руками:

– Ты не понимаешь, Жек, у меня такая идея шикарная была на конкурсе торт с музами сделать и каждую музу отлить из шоколада. Но не просто музу, а именно образ. Вот Клио у меня в виде Екатерины Великой со свитком, Терпсихора – Плисецкая… понимаешь? И вот Мельпомена никак в голове не прорисовывалась. И тут я лежу, думаю и слышу твою возню, пошел разделить бодрствование, раз уж оба не спим, а тут ты со своей обнаженной спиной и хрупкой шеей, образ как паззл вошел в мои мысли. Давай я ее с тебя срисую.

– Конечно, конечно, – абсолютно не врубаясь в сказанное, продолжаю соглашаться я по инерции. 

– Класс! А после конкурса, если хочешь, я тебе фигурку подарю.

– Хочу, – опять киваю я.

– Жень, чай сделай, я объяснять буду, чтобы ты тут от страха хвостом не вилял, – усмехается Артем.

Я, стыдливо бормотнув что-то, тащусь на кухню. Что ж за судьба-то такая? То посудомойка, то холуй, и даже в бальном платье не получается из меня неземного создания.

– Понимаешь, какая штука, – вещает Артем, безбожно поганя чай с мелиссой сахаром, – это же какой смысл глубокий получается. Муза трагедии… Ох! Какая история! Можно сказать, к истокам обращаемся. Раньше-то все женские роли играли мужчины, ты тоже вот играешь роль… опять же трагедия… – Артем стушевывается и смотрит на меня. – Не обижаешься?

– Нет, суть я уловил, мне нравится. Можно я потом себе эту… ммм… сладкую женщину заберу? Буду ее в холодильнике держать.

– Пффф… – Артем давится своим чаем. – Жек, да хоть всех оптом.

Я трушу. Мелко, но отчаянно. Посреди зала на прозрачном столике Артем погружает нож в шоколадный шедевр, нарезая свой торт для жюри. Я же готовлю вишневый чай, который поможет подчеркнуть и облагородить вкус десерта и пробудить в подсознании самый сладкий, самый сочный период летних дней.

Трушу потому, что меня буквально насквозь прошивает тяжелый, темный от гнева взгляд Гамлета. Он сидит в первом ряду, и между нами мнимая преграда из невысокого бортика. Мне хочется подобно кролику метнуться в любую нору, но сейчас самое время пить чай, и я на негнущихся ногах разношу чашки и творение Артема. В груди беспокойным кузнечиком скачет сердце, пытаясь спастись от сачка чувств и эмоций, которые заливают меня с головы до ног, стоит мне бросить украдкой взгляд на хищный профиль, на заломленную гневную морщинку между дугами бровей. Мои осторожные взгляды все чаще застревают на напряженной линии плеч, на скулах, на сердито сжатом рте, и шарахаются в панике, наткнувшись на ответные колкие взгляды.

Я, вздыхая, подхожу к своей Мельпомене. Красота. Хрупкая фигурка, облитая легкой шоколадной тканью, держит в руках две маски. Ее голова опущена, открытая шея и спина словно сама безысходность и невозможность выбора между двумя образами. Как ей, наверно, страшно под этими оценивающими взглядами. Я трогаю ее плечико и обещаю:

– Скоро все закончится, и я тебя заберу отсюда.

Пока я залипаю на Гамлете и беседую с музой, Артем получает главный приз и, лучезарно улыбаясь в объективы кинокамер, безбожно пиарит наш ресторанчик. Я, наконец, выпадаю в реальность и ошалело стою за спинами желающих поздравить новоиспеченную звезду десертов. Но растолкать строй акул пера нереально, поэтому я обвожу взглядом зал, придумывая, где бы поместить свою тушку и переждать ажиотаж. Вовремя! Стремительно и недвусмысленно ко мне идет Гамлет. Пожалуй, я не готов к этой встрече, решаю я. В долю секунды закрутившись среди посетителей, которые окружают столики с шедеврами кулинарии, стараюсь уйти от нежеланного контакта. Не поздравлять же он меня несется, пробивая толпу, словно пуля из «викинга». Улыбаясь и извиняясь, протискиваюсь все дальше, не успевая даже продумать траекторию тактического отступления. А зря… я не успеваю вильнуть за очередную группу людей – мое плечо сжимают железные пальцы.

– Добегался, – Гамлет, сжав плечо еще сильнее, толкает меня к выходу. – Поговорим.

– Не о чем, – пытаюсь вывернуться я из капкана.

– Не дури, Жень. Пора заканчивать этот фарс. Можно считать, что сыграли по нулям: я забрал у тебя кофейню, ты забрал звание лучшего мастера десертов у моей сети и раньше забрал… Да ты понимаешь, что твоя Ева мне даром не прошла? Теперь давай поговорим.

– Не убедительно, – я, презрев количество любопытствующих, отталкиваю Гамлета.

– Прошу. Давай спокойно поговорим. Не сейчас. Завтра. Приходи в свою кофейню. Прошу.

Я удивленно созерцаю Гамлета. Может быть, стоит согласиться? Не карать же он меня зовет в центр города, в вечно кипящий народом торговый центр.

– Хорошо. Я…

Добавить я ничего не успеваю, меня оттесняет Артем. Он рявкает, перекрывая гул толпы:

– Что тебе нужно, Гамлет? Мы выиграли по-честному. Или опять угрожать надумал?

Толпа замирает, градус любопытства быстро ползет вверх. Вокруг суетливо щелкают вспышки камер, фиксируя назревающий конфликт.

Гамлет равнодушно пожимает плечами, поймав мой взгляд, и кивает в знак того, что ждет меня.

Я стою на пороге, окидывая взглядом уютное нутро кофейни. Нет! Ничего тут не осталось от меня. Стильная мебель, чуть слышный соул, вышколенный персонал, одуряющий запах кофе. Я выбираю столик у окна, того самого, которое, рухнув словно костяшка домино, изменило картину моей жизни. Почти моментально рядом со мной возникает официант.

– Я хотел бы увидеть Гамлета, – отодвигаю я предложенное меню.

Брови официанта вежливо приподнимаются, и он так же тихо уходит.

– Жень, – через пару минут напротив меня устраивается Гамлет, – рад, что ты пришел.

– О чем ты хотел поговорить? – прерываю я цепочку этикета.

– О чае.

– Что?

– Именно. Ты знаешь, что набирает популярность здоровый образ жизни, а считается, что чай полезнее, нежели кофе. Плюс еще неугасающая популяризация Азии. У меня к тебе деловое предложение. Я хочу, чтобы ты усилил мою сеть своим чаем.

– Вот как? Почему ты думаешь, что я соглашусь? Чем ты меня можешь заинтересовать?

– Скажи мне, чем я могу тебя заинтересовать.

Я непроизвольно опускаю взгляд на его губы и тихонько выдыхаю. Ох, Жек… ты все же дурак.

– Нет.

– Подожди, – Гамлет, удерживая меня, накрывает своей ладонью мою руку, и по моему позвоночнику пробегает волна горячего желания. – Я понимаю, у нас друг к другу есть масса претензий. Но при желании ты можешь вообще со мной не пересекаться. И подумай – у меня более двадцати разных кофеен и есть небольшие ресторанчики. Это неплохой доход. Жень, давай поговорим, как деловые люди.

– Нет, – выдергиваю я руку из-под его ладони.

– Плохо, – Гамлет кажется по-настоящему расстроенным. – Не уходи. Тебе мой кондитер десерт готовит. Вроде как знак уважения конкуренту.

Я молчу, пытаясь подобрать наиболее уместные слова для отказа, но передо мной уже ставят тарелочку с лакомством и кофе.

– Попробуй. Он реально расстроился, проиграв твоему Артему, думаю, сейчас очень старался, чтобы поразить.

Я осторожно отправляю кусок в рот – по языку растекается насыщенный вкус вишни, постепенно обогащаясь привкусом карамели, и завершающей ноткой звучит шоколад. 

– Здорово, – соглашаюсь я.

– А с каким чаем?

– Черный с ванилью идеально бы… – признаюсь я и тут же подозрительно гляжу на Гамлета. – Рецепт записать? – интересуюсь хмуро.

– Да что ты… делаешь из меня ублюдка, – вспыхивают алые пятна на скулах Гамлета.

– Очень интересно, а за кого мне тебя держать?

Гамлет резко поднимается:

– Пошли подышим. Не хочу блистать эмоциями при персонале.

Разговор не завязывается. Я хмурюсь, молча перебирая события, которые привели нас к этому непреодолимому рубежу. Гамлет выглядит не более счастливым, чем я.

– Кстати, это не я тогда окна разбил, Жек. Не мои ребята. Мои архаровцы из СБ даже заинтересовались, почему вдруг они разбились, по идее их должна была защитная пленка удержать, максимум бы треснули. И самое интересное – только твои стекла не были защищены, мы потом проверили: все здание отвечает нормам безопасности.

– Вот как? – вздрагиваю я, находясь мысленно как раз в том жизненном этапе.

– Тот, кто стрелял из «воздушки», видимо, это знал.

– Я должен тебе верить?

– Жек, за моей душой столько грешков на твой счет, что одним больше, одним меньше значения же не имеет?

– В общем-то да.

– Жек… то, что произошло. Как-то все спонтанно получилось. Был, конечно, план «захвата», я в тот вечер просто зашел полюбопытствовать и как-то неожиданно устроился к тебе. Подумал – ладно, просто огляжусь, лишним не будет. А потом незаметно втянул ты меня в эти свои радости-горести… У вас атмосфера была… удивительная. Как в гости заглянул на чай. Когда очнулся, мои уже все рычаги продавили, а потом я надумал тебе совсем другое предложить… Не продавать, а сотрудничать. Тогда еще идея созрела. Но поговорить не получилось… ты вспылил… я вспылил…

– А за Еву простишь?

– За Еву… не прощу, – Гамлет неожиданно останавливается и отворачивается.

Я виновато топчусь рядом:

– Это не специально… Это тоже случайность… – я краснею. – Есть у меня такая тяга, понимаешь? В тот вечер я просто решил выпустить свое второе Я… И тут ты… Потом все как-то завертелось…

Гамлет, резко развернувшись, дергает меня к себе и, обхватив шею, пристально просвечивая взглядом черты лица, цедит:

– Я давно не влюблялся. А тут резануло. Глубоко. Знаешь, сколько я тебя ждал в том дворе? Я тогда все списки жильцов перетряс, когда твои данные мелькнули – во мне что-то забродило… но не дошло. А потом… там, в ресторане, все сложилось. И снесло. Я тебя, правда, думал, убью. Но теперь все… Считай, рассчитались, Жень, – и Гамлет выпускает меня, чуть оттолкнув.

И только тогда я выдыхаю. Как оголодавший пожираю я взглядом так близко артикулирующие губы, не понимая, не осознавая целиком, что же они произносят. «Рассчитались? – хочется спросить мне. – Странный какой-то расчет. Неправильный. Почему-то после такого расчета я опять в аутсайдерах… Опять».

– Ты подумай, Жек. Может, и правда вышло бы что путное из моей затеи. Хватит уже этих игрищ. Упростим жизнь? Дело – это дело, – он устало трет переносицу – Что бы ни надумал, позвони.

Я киваю спине Гамлета. Он, так и не дождавшись ответа, тяжело ступая идет назад.

Я иду, бездумно поворачивая и переходя улицы. В голове перемешалось огромное количество вопросов, а в душе какофонией звучат разнокалиберные эмоции. Прошлое наслаивается на настоящее, настоящее становится не тем, чем казалось, стоит лишь слегка поменять угол зрения в этом причудливом калейдоскопе. Ноги выносят меня к знакомому бару, именно тут мы любили проводить время с Ильей. Еще одно «стеклышко», выпавшее из моего калейдоскопа.

Устроившись у барной стойки, я принимаюсь с удовольствием напиваться, дезинфицируя старые и новые душевные раны. С каждой поднятой рюмкой острые грани моей реальности оплавляются и границы, отделяющие меня от счастья, становятся все более размытыми и не такими непреодолимыми. Я верчу очередную рюмку, когда из-за самой потайной двери подсознания высовывает испуганный нос один неприятный вопрос. Что я чувствую к Егору и к Гамлету? Прикрыв глаза, я прислушиваюсь к нежной грусти, затопившей нутро при имени Егор. Любовь? Да, именно такой должна быть любовь… Наверное… Теплой, исполненной нежности, обожания… Я усмехаюсь… Даже невозможность быть вместе не наполняет душу горечью, только тепло с полынным привкусом. Гамлет. Имя хлещет словно пощечина, вызывая внутренний ропот. Вызывая смесь похоти, злости и еще чего-то темного и необузданного. Это всего лишь похоть? Голод моего тела и животный магнетизм Гамлета? Химия всего лишь химия? Или это тоже может быть любовь? Так можно и до абсурда допиться, резюмирую я весь этот балаган и проглатываю очередную дозу алкоголя.

– Жень.

– Иль-я, – пытаюсь сфокусировать взгляд и одновременно выговорить его имя.

– Ты чего тут так накидался?

– Значит, есть повод. 

– Отмечаешь что-то?

– Можно и так сказать.

– Давно не виделись, – Илья присаживается рядом и тут же проводит по моему бедру пальцами.

– Нет, – сообщаю я ему, стряхивая руку.

– Есть кто-то? 

– Нет.

– Тогда, может быть… скрасим друг другу вечер?

– Нет, – морщусь я, невольно передергиваясь от воспоминаний о суррогате отношений, суррогате секса, суррогате жизни.

– Что ты заладил? Нет… нет. Да ты просто пьян. Ну-ка поднимайся, поедем ко мне.

– Нет, – отшатываюсь я от него.

– Поехали, я сказал, – Илья плотнее прижимает мое неустойчивое тело к себе.

На улице, глотнув прохладного ночного воздуха, я чуть-чуть прихожу в себя.

– Я поеду домой. 

– Домой так домой.

Усадив меня на переднее сиденье и для надежности пристегнув ремнем безопасности, уточняет:

– У тебя как всегда во дворе приткнуться негде?

Я равнодушно пожимаю плечами: могут ли меня сейчас волновать земные вопросы?

Илья, покрутившись по дворам, все-таки находит место и даже не так далеко. Выбравшись из душного машинного чрева, пропахшего настойчивым цитрусовым ароматизатором, я пошатываясь бреду домой, повинуясь небезупречному автопилоту. Автопилот периодически подводит, и я начинаю сильно вилять на заданном маршруте.

– Тише. Тише, – Илья перехватывает мою руку.

– Уйди, – отмахиваюсь я от него.

Он настойчиво тянет меня в тень арки.

– Ну что ты как маленький? – прижав к холодной стене дома, Илья не церемонясь ощупывает мое тело.

– Нет, – возражаю я, отталкивая. – Я не хочу тебя.

– Потерпишь, – закипает он.

– Не хочу. Два года терпел. Больше не хочу. Целуешься ты мокро, трахаешься нудно. Ты даже не разговариваешь, а лишь уточняешь свои планы. Не-хо-чу.

– Нудно, значит? Терпел, да? Сученыш, жизнь тебя не учит? Мало тебе битых окон? Может, тебе теперь фасад подкорректировать?

Алкоголь заглушает боль, она не обжигает, она словно накатывает волной и отступает, заставляя мой мир вращаться и скакать. Я краем сознания понимаю, что, закрываясь от нарастающих по силе ударов, выплевываю вместе с кровью что-то обидное в адрес Ильи, но остатки разума растворяются все быстрее в вязкой темной луже небытия. А потом наступает тишина.

Сначала тишина была полной и абсолютной, но потом она будто подтаивает, и сквозь прорехи до меня доносятся звуки. Странное успокаивающее попискивание. Смех молодой женщины. Чей-то тихий разговор. И я с каждым таким эфиром все больше желаю узнать, откуда эти звуки. Хочется сесть и разогнать надоевший мрак. Хочется что-то изменить в этом неправильном мире, где я не ощущаю своего тела.

Боль приходит ночью. Тихо и нудно тронув челюсть, стекает по скулам к вискам, свернувшись там болезненными клубочками, пульсирует, наращивая интенсивность и ритм, потом растекается сеткой по затылку и, поднявшись к темечку, вонзает электродрель в мозг, с педантичностью вгрызаясь в него. Я глухо стону, мечтая об упущенной тишине, которая спасала меня от этого ада. Боль приносит с собой осознание собственного тела. Но это не важно. Кто-нибудь, выключите эту дрель!

Я разлепляю глаза и смотрю на потолок, который ничем не может мне помочь, разве что рухнуть и прекратить все это. Переместив взгляд в сторону и вызвав тем самым повторный каскад боли, я шевелю рукой, пытаясь сдернуть капельницу за иглу, что припекает мне кожу на сгибе.

– Жень, – обзор закрывает чья-то голова. – Наконец-то… 

Голова издает столько звуков, которые болезненными иглами впиваются в мой мозг, что я морщусь и шиплю:

– Помолчи. 

Но уже поздно – вокруг уже суетятся-топают-хлопают, заставляя меня пожалеть о поданных признаках жизни. Зато потом руку обжигает еще раз укусом укола, боль начинает отступать, освобождая затылок, и замирает, чуть-чуть пульсируя в висках.

Мне снится сон, в котором шоколадная богиня тает под дулом пистолета. Я пытаюсь отвести пистолет, умоляю богиню уехать туда, где холодно, и перестать таять. Но она, растекаясь красивым рисунком, напоминающим крыло бабочки, заявляет мне, что это судьба. Просыпаюсь я с чувством огромной потери. Тяжело выдохнув, почти всхлипнув, верчу головой. Боль, тут же встрепенувшись, кидается облетать владения. Я замираю, уговаривая ее утихомириться и обещая больше не шевелиться.

– Проснулись? – шаркает где-то что-то синхронно с женским голосом, и комнату затапливает светом. – Сейчас доктора позову. Голова болит? – надо мной возникает радостно-любопытная девичья физиономия. – Красавчик, глаза открылись, отек почти прошел. Через неделю можно фоткать на паспорт. Укольчик сделаем?

Моя боль, заполучив очередную дозу, привычно умащивается в висках, время от времени остро оцарапывая коготками. В палату вплывает человек-пароход, моментально заполнив дверной проем белой массой.

– Ну-с? Сдвиги? Как зовут? Год рождения назовете?

Я послушно докладываю.

– Тэк-с. Какой сегодня год и почему вы тут, помните?

– Помню, – признаюсь я.

– Это хорошо, – расцветает док, – просто замечательно. Скажите спасибо вашей маме, что наградила такой крепкой головой. Мы-то думали – не жилец, а он даже малюсенькой амнезией не страдает. Прекрасно. Друзей ваших звать будем. Но после допроса и досмотра. 

Доктор, несмотря на свой немаленький вес, легко двигается вокруг кровати, спрашивая немыслимое количество всевозможной белиберды, мнет мое тело и довольно хмыкает.

– Сейчас прокатимся на томографию, для того чтобы моя душа совсем запела. Ок? – хитро прищуривается он. – Леночка, звоните Егору Санычу, скажите, что пациент жив и даже при памяти. Волновался, – поясняет мне человек-пароход. – Пусть прилетит между родами, полюбуется на сей фенОмэн. 

Егор возникает минут через десять. Улыбаясь, он словно рентгеном еще раз проходится по моему телу.

– Поехали, провожу на томографию.

Он помогает медбрату сгрузить меня на каталку и направляется с нами.

– Жень, того, кто это сделал, уже закрыли. Он, правда, все отрицает. Но Мартин надавил на все подвластные рычаги, да к тому же есть свидетели вашего конфликта, так что твои показания будут красивой, но не такой уж важной точкой в этом деле. Тебя не было почти десять дней, Жень. Все на ушах, Мартин тут живет, доводя наших до мысли пренебречь клятвой Гиппократа и удавить заботливого гаденыша, – улыбается Егор.

Тем временем меня перекладывают на какое-то фантастическое устройство, традиционно что-то вкалывают и велят не двигаться.

– Так что можешь никуда не торопиться и полежать тут, чтобы уж точно и наверняка. Следователь сам к тебе притопает. Завизируешь подписью очередную нетленку, и все дела. Посадят Гамлета как пить дать.

Я подскакиваю и, долбанувшись лбом о чудо-аппарат, со стоном ухожу в тот мир, из которого пришел не так давно.

Голова опять трещит, а вокруг суетятся врачи.

– Егор, ты что ему такое сказал, что его подбросило-то? – переживает человек-пароход. – Может, слово какое волшебное, мы б его как электрошокер, а?

– Жень, – обеспокоено склоняется ко мне Егор, – Жень, ты меня хорошо слышишь?

– Голова… – скулю я в ответ.

– Еще бы, так боднуть томограф, – соглашается со мной необъятный доктор. – Чего прыгаешь?

– Не он это, – сообщаю я.

– Кто не он? – интересуется док.

– Не Гамлет.

Док, потерев мочку своего уха, выдает:

– А не поспешил ли я с заявлением о твоей адекватности?

– Все нормально, – успокаивает его Егор. – Не Гамлет, Жень? Ты уверен?

– Это Илья, Егор.

– За что? – взгляд Егора, потеряв заботливую мягкость, раскаляется от сдерживаемого бешенства. – Это он так из-за того раза?

– Нет. Да. Все вместе, Егор. Но это не Гамлет.

– Черт! Жень, ты тут не прыгай больше, я Мартину звонить буду.

После того, как меня возвращают в палату, я включаю телевизор и «наслаждаюсь» обмусоливанием громкого дела. Гамлета обвиняют в нападении и покушении на убийство. Эфир пестрит сценой нашей недосклоки на конкурсе, и даже кивок Гамлета после вопроса Артема об угрозе ложится прямо в масть. Крестовая масть – казенный дом… Я в больнице. Гамлет в тюрьме. Кто-то раскопал информацию о том, что Гамлет прибрал мою кофейню, раскопали и те битые окна… В общем, картинка сложилась неприглядная.

Мартин мечется по палате. Если бы можно, он бы вырвал себе остатки былой роскоши с черепушки. Я, удобно опираясь о взбитую подушку, поглощаю очередное шоколадное безобразие от Артема и с наслаждением ловлю искрящиеся смехом взгляды Гамлета.

– Понимаешь, – в сотый раз по кругу оправдывается Мартин, – все срослось просто идеально: ваш зацеп за кофейню, Женькин выверт с Евой, потом этот конкурс… потом сказали, что вас видели вместе перед тем, как Жеку нашли… Вот что бы ты подумал?

– То и подумал бы, – соглашается в сотый же раз Гамлет. – Все, без обид.

– Точно? Не будет тайной и кровной мести? Я могу тебя с ним оставить, Жень?

– Угу, – я, смакуя очередной кусок сладости, наконец-то отпускаю Мартина.

Мартин моментально собирает раскиданные по всей палате вещи и вылетает из комнаты, но ровно через секунду его голова вновь просовывается в проем двери:

– Но я все равно за тобой присматриваю, учти! – делает он знаменитый жест соглядатая Гамлету и уже окончательно исчезает под дружный ржач.

– Странный он. Хамелеон, – кивает Гамлет вслед скрывшемуся за дверью Мартину. 

– Мартин как золотая рыбка, способен помнить зло только ближайшие десять секунд. То, что он приложил столько усилий, чтобы наказать виновного – это чудо чудное. И вообще такая открытость при такой непростой жизни – феномен. Хотя он, конечно, пытается быть осторожным, но только пока обида свежа или пока эмоции не потопили.

– Фееричный парень. Жек, а давай жить дружно. От этой пустой войны одни жертвы и никакой пользы. И спасибо тебе.

– За что? – опешиваю я.

– За правду, Жень. Знаешь, пока наручниками бряцал, было время подумать и взвесить многое. И вопросы были неудобные, и ответы меня не порадовали. Думал, как бы я поступил на твоем месте… И чаша весов склонялась отнюдь не в светлую сторону. Так что… спасибо.

– А предложение твое еще в силе? – интересуюсь я.

– В силе, – удивляется Гамлет. – Надумал?

– Мне не хватает этого, – признаюсь я, – ресторан проглотил мои чайные церемонии. Так, как ты это видишь и на каких условиях?

– Сейчас расскажу. Только там схема приблизительная, в основном финансовая сторона разработана, остальное без тебя не двигается…

– Я сказал – покой и никакой умственной деятельности? – напирает необъятный док на Гамлета, всей массой выдавливая его из палаты. – А ты мне пациента бумагой с ног до головы обложил.

– Увлекся, – кается Гамлет. – Больше не буду.

– Не будешь, – соглашается док. – Тебя не пустят.

– А мы все уже решили фактически, больше нет важных бумаг Женьку обкладывать, – хмыкает Гамлет, – так что можно пускать и верить.

Но док, непоколебимый в своем деле, все-таки выставляет его за порог. Я сползаю по подушке и прикрываю глаза.

Когда-то давно я видел тепловую схему человеческих эмоций, так вот, в радости человек светится как лампа. Сейчас я себя чувствую мощнейшим софитом. И если я нисколько не сомневался в помощи и поддержке Мартина, то равное участие во всем Артема меня тронуло. Неравнодушие Егора во всей этой истории теплом разливается в области сердца, но обеспокоенный взгляд темных лисьих глаз Гамлета тоже вносит немало ватт в это светящее состояние. В первый же день после освобождения он появился на пороге моей палаты без претензий, без угроз, с одним лишь вопросом – все ли со мной хорошо?..

– Чайная церемония – это не шоу. Это медитация. Каждое движение и каждый жест оправдан и имеет смысл. Это не набор правил, это путь достижения гармонии, почитания, чистоты и покоя. Разум должен обрести ясность, душа – спокойствие, тело – легкость.

Я еще раз неторопливо объясняю порядок ритуала.

– Как только к вам придет понимание, для чего вы совершаете то или иное действие, вам не нужно будет вспоминать последовательность, потому что она станет логичной…

Проводив последнего гостя, я раздвигаю двери, отгораживающие зал для церемоний от основного помещения.

– Даже не рассчитывал, что твои уроки станут так популярны, – Гамлет опускается на циновку рядом со мной. – В других кофейнях церемонии пользуются куда меньшим спросом.

– Я предупреждал тебя, что девушки еще плохо обучены, для них это так и осталось работой.

Я протягиваю Гамлету свою чашку бирюзового чая. Мой любимый сорт. Меняющийся от заварки к заварке, но всегда с насыщенным ароматом и богатым послевкусием. Даже много часов спустя он напоминает о себе едва заметной терпкой кислинкой и каждый раз удивляет новыми оттенками. Мой маячок, который останется у Гамлета.

– Уходишь уже? – Гамлет неторопливо смакует напиток, прикрыв глаза.

– Да в ресторане еще масса дел, – я радуюсь удовольствию, легкой тенью мелькнувшему на его лице.

– Жень, там одежду, что ты заказывал для церемоний, привезли. Надо выбрать. Пошли?

– Наконец-то! – я трогаю серый шелк пиджака, который давно требует реставрации.

Раскрыв несколько шуршащих слоев тонкой бумаги, с удовольствием рассматриваю образцы. Красный с золотым драконом на плече. Оттенка старой бронзы с черным драконом, скрутившимся на груди. Черный с небольшим юрким дракончиком в области сердца. Пальцы задерживаются на черном шелке, любовно оглаживая искусную вышивку. 

– Вот этот, – Гамлет вытаскивает пиджак из коробки. – Надевай.

Я прижимаю к себе ткань, согревая теплом тела. Черный шелк моментально вызывает во мне бурю эмоций, которые должны бы быть тщательно похоронены в прошлом.

– Уверен, мне больше подойдет бронза.

– Тебе безумно идет черный шелк. Я помню, – Гамлет, выдохнув, отворачивается.

Я облизываю моментально пересохшие губы и прячу лицо в прохладе шелка.

Ткань лаково обнимает тело, не создавая иллюзии закрытости, наоборот, кажется – она подчеркивает то самое, что хотелось скрыть. Выступающие косточки запястья в широких рукавах становятся еще заметнее, напоминая, что именно туда пришелся первый поцелуй Гамлета. Жесткий воротник-стойка подчеркивает линию шеи, делая ее беззащитнее. А серебряный дракон, свернувшийся у сердца, дремлет, с понимающей улыбкой выдавая мои тайны.

– Безупречно. Бери этот, – рявкает Гамлет и уходит, больше не оглядываясь.

Я еще раз ласково провожу по ткани кончиками пальцев и печально усмехаюсь. Моя Ева, поранившая нежное сердце о шипы этого мира, не желает больше проявлять свою сущность. Ушла в глухое молчание и не отзывается ни на один призыв. Я теперь не полный, я лишился какой-то важной составляющей.

Казалось бы, время должно лететь: его просто катастрофически не хватает, я разрываюсь между церемониями и рестораном. Но оно, вопреки логике и всем законам, медленно тянется, тяжело перешагивая через каждый час. Ожидание… во мне поселилось ожидание. Что бы я ни делал, разливал ли чай, перебирал счета, утверждал новое меню. Все это – фон для ожидания. Но вот только на вопрос, чего я жду, ответить я не смею даже самому себе.

– Привет, – рядом со мной на циновку опускается Егор и, нисколько не озабочиваясь правилами, тут же принимает уютную позу. – Жек, дай мне чаю. С мятой и медом, устал как ездовая собака.

Я рассеянно обвожу рукой столик для церемоний и расставленные приборы.

– Егор, это все не предусматривает чая с медом.

– Мда? А если эти ширмочки задернуть и никому не рассказывать?

– Тогда жди, – моментально заражаюсь я его жизнелюбием.

Под недоуменными взглядами персонала я сгребаю мяту, мед и простой чай, подхватываю высокие глиняные кружки для грога и с независимым видом задвигаю двери. Соорудив безобразие, которого отродясь не видел мой чайный столик, пододвигаю кружку Егору. Он, усевшись по-турецки, ворчит:

– И куда я должен ноги деть?

– Азиаты идут другой комплекции, они не вымахивают под два метра.

– А тебе идет, – кивает Егор, – весь такой… хм… нет в моем словаре правильных определений для парня, но ты понял, да?

– Гомофобствуешь помаленьку?

– Так, по старой памяти чуть-чуть.

– Егор, расскажешь?

– В облегченной форме подойдет?

– Согласен.

– И начала она дозволенные речи… Жил-был я, вполне приличный гомофоб, и вот в один прекрасный день родной и близкий человек объявляет мне свою причастность. Я, конечно, весь на дыбы, давай спасение души в экстренном порядке производить. Даже подумывал о лоботомии, пока меня нос к носу не столкнули со второй заинтересованной стороной. И тут я попал в раздрай. Вроде оба люди не плохие, чувства-эмоции у них… Но парни же. И так, и этак крутил-вертел ситуацию, не укладывается и все. А тут ты… Дальше знаешь. Понял я в общем, что секс вполне реален. Да еще какой…

– Секс… – печалюсь я. – Ладно, хоть что-то.

– Жень, не хоть что-то, – накрывает мою руку Егор. – Это было потрясно настолько, что дружить у нас не получится, как бы ни хотелось.

Я, наверное, никогда не привыкну к его открытости. Обалдев, я пялюсь на Егора, спокойно пьющего чай, как будто не он только что заявил мне о своем желании.

– То есть ты не против повторить? – на всякий случай уточняю я.

– Не дразни, Жек. Тебе говорили, что ты в этой черной штуке тот еще соблазн? Так и хочется сотворить непотребство.

Господи… кто-нибудь когда-нибудь говорил этому парню, что нельзя быть таким беспринципно прямолинейным? Я беспокойно передвигаю чашечки для церемонии, пытаясь упорядочить разметавшиеся от взрыва откровенности мысли.

– Прямо тут, за этой имитацией стен, – Егор, притянув меня к себе, слегка касается губ скользящим поцелуем и тут же выпускает.

– Ты что вытворяешь? – я вцепляюсь рукой в свое горло, пытаясь удержать скакнувшее туда сердце. – Там в общем зале… Егор! Там в общем зале импровизированный театр теней, то есть прекрасно видно, что тут происходит… Понимаешь… Часть дизайнерского решения…

– Класс! Представь, какую эротику можно было бы замутить? Даже не знаю, кем больше хочется быть – зрителем или участником.

– То есть тебя вообще не волнует, что подумают те, кто сейчас там?

– Пф… Жень, не заморачивайся, какой спрос с теней и их причудливых игр с разумом? Вкусный у тебя чай. Кстати, можно у вас в ресторане банкет заказать, но только, чур, с твоей церемонией. 

– Егор, – выдыхаю я, – скинь скорость, я вылетаю на виражах твоей мысли.

– Ладно, Жень, ты мне позвони, про банкет поговорим, а пока я полетел отсыпаться, сегодня роды трудные были, двенадцать часов на ногах, мозги набекрень, одно желание прикинуться мешком картошки, полежать в темноте и тишине.

Я с удивлением созерцаю этот гейзер и с трудом верю в разряженные батарейки. Автоматически встав для того, чтобы проводить гостя, раздвигаю двери и застываю столбом – в нескольких шагах от входа стоит Гамлет с чашкой кофе в руках. Егор, радостно хлопнув его по плечу, выливает очередной поток информации. А я судорожно сцепляю пальцы под этим тяжелым, нечитаемым взглядом.

– Не знал, что у вас такие близкие отношения, – выцеживает Гамлет, как только Егор покидает кофейню.

Я задираю подбородок в защитно-агрессивном жесте.

– А тебе не все ли равно?

Развернувшись, я захлопываю перед носом Гамлета створки.

– Значит, следствием установлено, "нападение совершено неизвестными лицами"? – Илья, криво улыбаясь, отводит глаза.

– Да.

– Благородный такой?

– Не хочу твоего существования в моей жизни.

– Хорошая позиция, – хмыкает он, – ты в белом, я в дерьме.

– Илья, а помнишь, как мы познакомились? Твоя бригада ремонт в кофейне делала, а ты вокруг меня круги нарезал?

– Ностальгируешь?

– Нет, понять пытаюсь, насколько циничным нужно быть, чтобы кинуть на каком-то стекле не только своего клиента, но и парня, с которым спишь.

– Подожди… не так все было, – Илья взъерошивает всегда идеально уложенные волосы. – Я понимаю, насколько дерьмовый ракурс сейчас у этой истории с витражами, но тогда… тогда об ошибках и косяках я узнал гораздо позже, думал, у нас с тобой ненадолго, поэтому и решил замазать. Потом, когда все закрутилось, хотел исправить при случае… Черт! Все равно звучит хреново.

– По окнам из "воздушки" тоже не совсем вписывается в твою трогательную историю.

– По окнам… – Илья засовывает руки в карманы и прищуривается. – В эту не вписывается, это из другой истории. Из истории о том, что за два года ты на меня так ни разу не посмотрел, как тогда на того парня.

Хочется врезать ему, даже костяшки пальцев зудят. За то, что прав. Я совсем увяз в этих незаконченных историях. Мы стоим друг перед другом, переполненные взаимными претензиями, каждый со своей кособокой правдой, не совпадающей ни одним зубцом.

– Ладно, – резюмирует Илья, – разбежались.

Я пожимаю плечами – нет таких слов, чтобы хоть как-то закруглить то, что было между нами. Сгладить углы, стесать выступающие края разлома.

– Забыть бы тебя как страшный сон, Жек. Забыть, каким говнюком можно быть, когда тебя доводят до черты, – невесело усмехается он.

Вскидываюсь и… молчу, напоровшись на по-настоящему уставший взгляд. Илья автоматически тянется к моей руке, но, на полпути опомнившись, нелепым взмахом подчеркивает незавершенный жест.

– Все… – развернувшись, он уходит, даже не пытаясь как-то завершить свою мысль.

Что тут добавить? Действительно, все. Все закончено с Ильей. С Егором… да, тут он прав, дружить у нас не получится. Остается Гамлет, разобраться бы с бунтующим телом, реагирующим на него так остро, и перевернуть эту гребанную страницу жизни, начав все с чистого листа.

В кофейне – откровенная атмосфера разгильдяйства.

– Отдыхаем? – интересуюсь у почти задремавшего у стойки официанта, тот, вздрогнув, недовольно косится в мою сторону.

– А мы полчаса как закрыты.

– Закрыты?

– Вернее, кофейню зарезервировали на вечер. Церемонии твои на сегодня отменили. 

– Вот как.

Пренебрежительный тон неприятно царапает нервы. Афишировать наше деловое соглашение с Гамлетом мы не стали, ввели меня как обычную штатную единицу, но из-за загруженности собственного графика я так и не познакомился с персоналом.

– Отвези Гамлету, все равно делать нехрен, – парень, перегнувшись через стойку, вытаскивает большой пакет, – сейчас я тебе адрес и телефон черкну.

Смирившись с ролью, приписанной мне насильно, я молча забираю посылку. Смысл доказывать что-то? Проще завезти и оставить парнишку на его пьедестале. Неуклюже перехватив абсолютно неудобную ношу, я выцарапываю из кармана телефон и извещаю Его Высочество о незапланированном визите. Не успеваю запихнуть телефон обратно, как он разражается прелестью шопеновского вальса.

– Жень, ты не мог бы сегодня заехать… – и я, удерживая пакет двумя руками и пытаясь зажать телефон покрепче между ухом и плечом, запоминаю маршрут и список дел, которые Мартин благополучно решил слить на мою скромную персону. Все лучше, чем ковыряться в дебрях развороченной души. С этой почти оптимистичной мыслью ловлю такси.

Через несколько часов, ругаясь и бурча, я плетусь на четвертый этаж обычной хрущевки, недоумевая, как же наш принц не отгрохал себе хоромы где-нибудь в приличном тихом месте близ парковой зоны. Что это еще за дауншифтинг?

Дверь мне открывает заспанный Гамлет, облаченный в видавшие виды шорты.

– Я думал, сегодня уже не доедешь, – отбирает он пакет и направляется на кухню. – Ужинать будешь, савраска?

Мой желудок обрадованно уркает, выражая свое мнение насчет ужина.

– Буду, – иду я на уступки организму.

Гамлет увлеченно потрошит на столе пакет, который я полдня таскал по городу. Там, тщательно упакованные в фольгу, радуют взор контейнеры. Суши, рыба с оливками, рис со специями, тонкие пластинки мясной нарезки, круассаны, облитые шоколадом. Я застываю в дверях с чувством глубочайшего наеба.

– Это что, я пер, чтобы Ваше Высочество покормить?!

– И награда ждет своего героя, – Гамлет закидывает оливку в рот и расплывается гримасой блаженства.

– Требую как минимум половину добычи, – отчеканиваю я, сгребая к себе исходящую маслом рыбу.

– Главное – правильный раздел имущества, – Гамлет довольно тянется к суши. – И никаких семейных раздоров. Руки мыть иди.

Я кошусь на рыбу, не желая покидать ее общество, и взвешиваю свои степень воспитанности и степень голода, но под насмешливым взглядом хозяина все же выбираю цивилизацию со всеми ее реверансами.

Перенюхав в ванной несколько тюбиков с шампунями и гелями, прихожу к выводу, что homo sapiens, проживающий в этой скромной «распашонке», не обременен стабильными отношениями. Этот незначительный факт заставляет прятать глаза от отражения в зеркале и не признаваться в причине своей радости. 

Рыба оказывается божественно вкусной, но исчезает неоправданно быстро. Попробовав рис с нарезкой, я делаю вывод, что суши лучше. Утаскиваю второй рулетик под неодобрительное порыкивание Гамлета и поясняю:

– Налог на наглость.

– Моя с твоею не сопоставима. И куда в тебя вмещается?

– Пффф… ты просто не владеешь древне-японским способом правильной укладки пищи в желудке. Как говорил представитель этой школы у нас Кот Матроскин: «Неправильно вы бутерброд едите, дядя Федор».

Отвоевав еще один рулетик в ожесточенной битве на палочках, я сыто отодвигаюсь от стола.

– Все, теперь я ручной.

– Гладить можно или на лоток ходить приучен? – интересуется язвительный принц.

– Глааадить.

Принц, поперхнувшись, радует меня забегавшими глазами. Якобы пропустив мой ответ, он суетливо убирает со стола и ставит чайник. Проследив за этими невнятными манипуляциями, я осведомляюсь:

– Ты всерьез решил напоить меня чаем с этой водой из-под крана и гранулированной чайной пылью?

Гамлет поворачивается ко мне:

– Ой блин… позволь мне сделать харакири.

– Делай, – разрешаю я, – только через два часа, чего даром суши переводить.

– Твое великодушие поражает.

Я, расслабленно откинувшись на спинку диванчика, бездумно передвигаю по столу чашки. Беззлобная, чуть подсоленная шутками перепалка, неяркий свет лампочки, Гамлет в домашнем виде, растерявший лоск хищного бизнесмена и поэтому опять превратившийся в долговязого мальчишку. «Хорошо как…» – прорезавшаяся мысль стопорит мыслительный процесс намертво. Ощущение домашнего уюта баюкает вздрюченый мозг. Голова тяжелеет, скулы сводит от того, как хочется зевнуть и устроиться поудобнее.

– Спишь уже. Оставайся, я один живу.

– Знаю, – признаюсь я. – У тебя в ванной скукотень такая, все с запахом лжеморя.

– Пинкертон.

– А тебя не смущает… – делаю неопределенный жест рукой, – моя сексуальная ориентация?

– Периодически. Но я физически крепче, если что – отобьюсь.

Меня от усталости уже тоже ничего не смущает, поэтому засыпаю на большой двухместной кровати и абсолютно не терзаюсь муками совести при мысли, что Гамлет осваивает неудобный диван в гостиной. Мою душу даже чуть-чуть греет мелкое детское злорадство. Но правило бумеранга никто не отменял. Проснувшись ночью от страшнейшей жажды, я плетусь на кухню, поминая рыбу и суши недобрым словом, и, прихватив с собой бутылку воды, направляюсь назад. Кинув взгляд на разобранный диван, я поддаюсь любопытству и решаю посмотреть, каков Гамлет спящий. Слишком уж много граней у этого человека, пусть добавится в мою личную коллекцию еще одна.

«Красивый» – екает что-то внутри. Морщинки разгладились, ресницы лежат веером, губы приоткрыты – все это смягчает хищный профиль. Сбившееся одеяло обнажает грудную клетку с темными ореолами сосков, под одним из них некрасивый шрам, кляксой стянувший чуть смуглую кожу. Я завороженно обвожу края шрама.

– Руки оторву, – тихо сообщает мне Гамлет.

Вздрагиваю и натыкаюсь на изучающий взгляд.

– Я за водичкой ходил, – открываю я ему истину, – а тут ты спишь по пути.

– Какая занимательная история. И что же привело тебя ко мне?

Что же привело? Если бы я посмел признаться, как покалывает кончики пальцев от желания снова ощутить тепло его тела… Обвести все правильности и неправильности, все метки жизни и оставить там же рядом свои.

– Глупости, – выдыхаю я.

– Какие глупости? – голос Гамлета, хрипловатый со сна, падает еще на пару тонов.

– Пойду спать, – сообщаю я ему.

– Жень, – Гамлет ловит мое запястье в кольцо пальцев, – какие у тебя запястья тонкие.

– Какой есть, – пытаюсь стряхнуть его руку, но пальцы лишь крепче фиксируют запястье.

– Жень, а можно мне чуть-чуть глупостей?

Меня окатывает горячей волной стыда и желания. Я сильнее выкручиваю свою руку, проклиная начинающее реагировать тело, прикрытое лишь узкой полоской слипов. Гамлет дергает меня на себя и, подхватив упирающееся всеми конечностями в него тело, переворачивается. Я лихорадочно вцепляюсь в его плечи. Мысли неясными отрывками мечутся из крайности в крайность, одновременно предлагая сопротивляться и сбежать и остаться и позволить. Он же не торопится, ждет, пока я прекращу метаться.

– Отпусти меня, – жалко скулю я, чувствуя, как предательски тяжелеет в паху.

Отвернувшись, я пытаюсь зацепиться взглядом хоть за что-то, что вытащит меня из этого сладостного терпкого тумана, окутывающего тело и сознание. Поцелуй обжигает шею и заставляет кожу моментально покрыться мурашкам предвкушения удовольствия, соски сжимаются в твердые камушки, желая ласки, я с всхлипом выдыхаю.

– А на вкус ты точно такой же, как я тебя запомнил, – шепчет мне в ухо Гамлет, заставляя мои бедра чуть разъехаться в стороны.

Мое тело объявляет категоричную капитуляцию и дрожит в неприкрытом желании, отрицать очевидное не имеет смысла, тем более когда в живот Гамлета упирается такое внушительное доказательство. Поэтому я решаю донести ощущаемое вербально.

– Я парень, Гамлет.

– Я уже давно об этом жалею, – он прижимается ко мне еще плотнее. – Но с каждым разом сожаления все призрачней и невесомее. Особенно когда я чувствую, что и тебе не все равно.

– Просто у меня давно никого не было, – пытаюсь я все же вырулить из ситуации.

– Это почему-то радует, – сообщает задумчиво Гамлет. – Поцелуй меня. Как тогда, помнишь?

Хочу… хочу…

Хочу впечатать в себя его теплое тело, почувствовать тяжесть. Выкинуть из головы все мысли. Наблюдать, как меняется его лицо от разного градуса удовольствия. Узнать те границы, за которые он готов шагнуть. Увидеть, как его тело реагирует на меня. Хочу почувствовать всю степень возможного бесстыдства…

– Нет, – но мой лимит здравого смысла уже заканчивается.

– Один раз. Прошу, – Гамлет склоняется к моим губам, чуть касаясь их, вымаливая просьбу.

Я не соглашаюсь… нет… Я рефлекторно раскрываюсь ему навстречу, и в груди тяжелеет и обогащается чувствами бестолковое сердце. Правильный, приносящий удовольствие, заставляющий продлевать его поцелуй. Оторваться на короткий глоток воздуха и вновь возвращаться. Руки оглаживают, тянут к себе, обнимают, держат…

Гамлет разрывает поцелуй и, чуть приподнимаясь, смотрит на меня.

– Уйдешь?

Ответ бессмыслен, как и мои действия, но я, хоть и опьяненный желанием, тяжело стекаю с кровати и плетусь в комнату… Какая разница, уйду я или нет, если один поцелуй спустя вселенную опять меняется, как при повороте трубки калейдоскопа? Какая разница, в какой я сейчас кровати, если мысленно отдаюсь ему до самого донышка? И он знает это, и я знаю это. Что же происходит? Что за новую главу я открыл только что?

Смелости на утро не хватает. Поэтому, как только ночь за окном линяет в серый рассвет, я тихо собираюсь и, стараясь не шуметь, крадусь к входной двери.

– Не думаешь же ты, что я сплю? – останавливает меня на полпути голос Гамлета.

– Думаю, может быть, ты сделаешь вид, что спишь. Так было бы удобно и тебе, и мне.

– У меня, может быть, тут взрыв стереотипов и сдвиг шкалы ценностей.

– Сильный сдвиг? – не поворачиваясь, интересуюсь я.

– Колоссальный. Как дальше жить будем, Жек?

Я слышу, как диван прогибается под Гамлетом, слышу его шаги, чувствую спиной тепло его тела. Руки обнимают меня и притягивают к себе, он зарывается носом в мою макушку и вдыхает.

– Уйдешь? – опять спрашивает он.

Утвердительно киваю, скорее себе, чем ему. 

– Может, забудем? – предлагаю я.

– Думаешь, получится?

Утро красит нежным цветом… Ничего оно не красит, оно сонно кутает в блеклые оттенки дома, редких прохожих, деловито снующих воробьев. Даже машины урчат лениво, позевывая, бурчат на беспокойных хозяев и еще сонных пешеходов. Я ежусь от утренней свежести и от ощущения пустоты. Я все правильно сделал, уговариваю я себя. Правильно. Моя жизнь и так завязана в такие узлы, что проще рубануть, чем распутывать. Не умею я выбирать людей. Илья не тот, Егор тот, но не про мою честь, Гамлет… Да ничего бы не получилось, еще раз убеждаю себя. Была бы ночь, а потом было бы неловкое утро с привкусом сожаления, убегающие взгляды, еще пара неловких моментов и конец. Так же? Я вздыхаю и соглашаюсь сам с собой, но где-то на задворках сознания мечта, грустно улыбнувшись, шепчет: «Печальная получится у тебя глава… про одинокого человека…» Чаю бы черного, с капелькой Бехеровки, чтобы разогнать стынущее под сердцем горе.

– Ты мне можешь просто ответить? Я не прошу ключи от квартиры, пароли и явки. Я просто прошу сказать мне, что он любит? – голос Гамлета гремит из кабинета.

Я останавливаюсь в недоумении. Что его привело в наш ресторан и чего он хочет?

– Я не могу тебе просто ответить, – орет в ответ Мартин. – Ты не тот, с кем прокатит дружеская беседа о Жеке. Зачем тебе это нужно?

– Боюсь, ответ тебе не понравится.

– А то я сейчас в восторге.

– Я решил попробовать… попробовать… фух… сложно-то как… поухаживать за ним.

Я в ступоре застываю под дверью. Судя по гробовому молчанию, Мартин испытывает аналогичные ощущения.

– Что, прости? – недоверчиво уточняет Мартин, и я в согласии с ним киваю головой.

– Я хочу быть больше, чем… чем никто. Поэтому и хочу знать о нем больше.

– Женька в курсе?

Толкнув дверь в кабинет, я объявляю:

– Теперь в курсе и, мне кажется, мы с тобой это уже обсудили.

– Уже обсудили? – Мартин с любопытством подается мне навстречу. – Когда это вы успели? – с видом оскорбленной дуэньи вопрошает он.

– Не обсудили, – возражает Гамлет. – Ты внес предложение, я обдумал и решил вынести встречное. 

– Ничего не получится, Гамлет, – я устало опускаюсь на стул. – Я не Ева, что бы ты там ни придумал. Большую часть времени я вот такой, обычный, уставший, приземленный парень. Все, что я хорошо умею, это делать чай. Никаких явных и скрытых талантов. А Ева… это так, случайная личная слабость, сбой психики ли, генная мутация… не знаю… этому есть масса объяснений. Да и вообще, – решаю я поставить точку в этой истории, – может быть, у меня кто-то есть?

– Егор? – стылым тоном интересуется Гамлет.

Я пожимаю плечами. Можно, конечно, соврать. Но не хочу. 

– Да, Егор. Нет, мы не вместе и да, я люблю его. Место не вакантно, понимаешь?

Гамлет молча переваривает эту унизительную сцену, Мартин стоит, отвернувшись к окну с отсутствующим видом, я бессмысленно вожу по полированной столешнице пальцами.

– Я очень долго жалел о том, что ты не девушка, – глухо начинает Гамлет. – Такое глубокое, очень болезненное чувство, Жень. И каждый день оно грызет и грызет. Я смотрю на тебя, вижу твою улыбку, и мне мучительно хочется поцеловать в уголок рта. Смотрю, как ты перебираешь эти свои коробочки, чашки, и хочется сплести пальцы, прижать к себе и подышать тобой. Вижу, как ты опускаешь глаза во время церемоний, и мне хочется, чтобы, поднимая их, ты первым делом находил меня, а потом замечал уже весь мир. Той ночью я вдруг понял – какая разница, какого покроя вещь прикрывает твое тело? Какая разница, если под этой вещью все равно ты. Я понимаю, что значит занятое сердце. Ты же занимаешь мое, хотя мне и многое не понятно, трудно принять, трудно осмыслить. Но ты его занимаешь. Скажи мне, Жень, у меня совсем нет шанса? Если нет, я уйду, потому что понимаю, что выцарапать, выкинуть, пододвинуть кого-то из сердца, души невозможно… Я так чувствую.

Я молчу. Молчу, потому что сердце сжимается просто невероятным спазмом надежды, я боюсь поднять на него глаза и поверить. Я боюсь… 

– Скажи, мне уйти? – тихо просит Гамлет.

Как трудно удерживать рухнувшее небо.

Как трудно принять те слова, о которых мечтать-то себе не разрешал.

Как трудно поверить.

Разжать руки, которые цеплялись за привычные уступы.

Разжать и полететь… Вверх или вниз?

«Не отпускай, – звучит тихий, наполненный колокольными нотами слез голос Евы внутри. – Я, может, и нечто лишнее, слабость, сбой… Но я твоя часть, и мы нужны ему вместе».

– Не уходи, – позволяю я себе первую каплю надежды. Терпко-сладкой надежды.