Немного любви

Разбудил Мишку громкий голос Харитонова:

– Шлиман! Шлиман, ты где? – И тут тише, – что ж так холодно-то? – И снова во весь голос, – Шлиман!

Мишка открыл глаза и удивленно уставился на дверь, в проеме которой стоял лейтенант. Когда сознание проснулось и подало тревожный сигнал в мозг, Мишка вскочил с койки и, вытянувшись по стойке смирно, громко отрапортовал:

– Товарищ лейтенант! За время моего дежурства никаких происшествий… – Мишка запнулся, пытаясь выразиться по уставу, но слова разбежались, как тараканы на свету. – В общем… отопление отключилось. Батареи только в камере теплые, вот мы и… – он вздохнул и опустил глаза.

– Дружеская помощь – это очень хорошо, – радостно заулыбался Харитонов, – просто замечательно чувствовать плечо друга в трудную минуту.

При этих словах Мишка зачем-то потрогал свою щеку. Он проснулся лежа на плече Вересова и щекой все еще ощущал тепло его тела.

– Ханкин! – гаркнул Харитонов кому-то позади себя.

– Я Воздвиженский-Ханкин, – послышался за дверью обиженный голос.

– Не суть важно сейчас, – отмахнулся лейтенант. – Ханкин, дуй к прапору. Сегодня дежурит второй взвод. Пусть берет бойцов и проверяет трубы. Видать, где-то пробка воздушная стала. Вересов! Вересов! – заорал лейтенант мирно похрапывающему все это время Мишане.

– Иди нахуй! Дай поспать! – пробурчал сквозь сон Вересов и накрылся с головой одеялом.

– Я те дам поспать! – незло отозвался лейтенант и, подойдя к кровати сдернул с него одеяло. – Подъем!!! Смирно! Слушать мою команду!!!

Вересов вскочил на ноги и, покачиваясь, вскинул руку под козырек.

– Вот, уже хорошо, – кивнул Харитонов. – В общем, там, в коридоре, твои вещи. Сейчас быстро одеваться, и дуйте в столовую. Еще успеете позавтракать. Потом на построение и марш-бросок до объекта. Все понятно?

– Так точно, товарищ лейтенант! – дуэтом проорали Мишка и Мишаня.

Объектом называли строящийся новый корпус оборонного завода. Что там производили, знало лишь командование. Среди солдат ходили слухи про ядерное оружие. Сам завод находился в черте города. До революции в большом каменном здании располагалась какая-то артель. Во время войны сюда перевезли военный завод, который тут так и остался. Здание никогда и никто особо не ремонтировал, и теперь оно начало рассыпаться на глазах. Поэтому «наверху» было принято решение построить  новый корпус и перенести туда производственное оборудование.

На стройплощадке солдат встретил сияющий, как самовар, прораб. Его круглое тело было одето в ватник, отчего он казался квадратным. На голове красовалась каска, из-под которой висели уши шапки-ушанки.

– Здравствуйте, хлопчики! – закивал он солдатам, пожимая руку Харитонову. – Лейтенант! Давай ребятушек покрепче к подъемнику с южной стороны. Кирпичи нужно поднять на третий этаж. Там уже укладчики ждут. С северной стороны доски. Их нужно поднять на второй этаж. Ну а остальные пусть разгружают подъемники наверху.

Женьку и Богдана, как самых крепких, распределили на погрузку. Реваз вначале немного вспыхнул, когда его забраковали и поставили разгружать доски, но Артур его одернул, шепнув на ухо, что начальство не полезет наверх и можно будет почаще устраивать перекуры.

Непривычный к тяжелым физическим нагрузкам Мишка выдохся уже на первом часу. Сердобольный строитель с огромными усами, увидев, как худенький пацан корячится, пытаясь уложить доски в штабель, пожалел Мишку, и направил его забивать гвозди в уже лежащие на местах половицы. 

В час дня прораб самолично громко ударил кувалдой по висящей на столбе рельсе. Все, и солдаты, и строители потянулись вниз. Хоть еда и была приготовлена не Оксаной Матвеевной, а поваром завода, она мало отличалась от армейской. Может, только мяса в ней было чуть больше, да в компот было добавлено больше сахара.

– Я завтра опять в город пойду, – шепнул друзьям Артур, – меня Надька ждет в клубе.

– А не боишься, что словят? – спросил его Богдан.

– Не словят! – подмигнул ему Артур. – Никто про это, кроме вас, не знает. 

– Рэбята! – Реваз подошел к сидящим на бревнах друзьям и, оглянувшись, достал из кармана небольшую фляжку.  Вот… пробуйтэ! Тимошка это пэрвак называит. 

– О-о-о… – потер руки Артур, – давай испробуем. Главное – не спалиться!

– Миш, – Женька потянул Мишку за рукав, – пойдем, дело есть. – Они отошли за высокую пирамиду из ящиков, и Женька сразу приступил к разговору, – ты что-нибудь придумал? – Мишка несколько секунд удивленно смотрел на Женьку, задумчиво жуя черный хлеб с солью, потом хлопнул себя по лбу и радостно сообщил:

– Вспомнил! Ты про свое свидание?

– Ну конечно, – закивал Женька, с надеждой глядя на друга.

– Есть одна идея. Только тебе придется тоже в этом поучаствовать, – улыбнулся Мишка.

– Разумеется, – снова закивал Женька. – Еще есть проблема, – он грустно вздохнул. – Неудобно идти на свидание с пустыми руками. Цветов, понятно, я не найду. У Тимошки можно прикупить конфет, но тоже как-то глупо идти на свидание с пакетом карамели или с банкой сгущенки.

– Тебе романтика нужна? – понял Мишка и полез за пазуху. – Вот… – он вынул на свет небольшой блокнот, – тут есть стихи. Можешь любое выбрать и ей прочитать.

– Твои? – Женька с удивлением листал исписанные кривым почерком листки.

– Да, – кивнул Мишка, и его щеки покраснели, – только не смейся, ладно?

– Ты брызжешь ненависти ядом,

 И бьешь наотмашь сгоряча.

 А я.... ищу тебя я взглядом, 

 И сердце мается, любя.

Плечом меня толкаешь грубо,

И смотришь словно сквозь меня. 

А я... надеюсь я на чудо, 

Что ты почувствуешь меня.

Ловлю душой твоё дыханье,

Надежду в сердце затая. 

Что ночью ты не спишь в страданьях, 

Что тоже любишь ты меня.

Это ты про него написал? – Женька нахмурился.

– Вчера, – вздохнул Мишка.

– Ну, брат… – Женька похлопал его по плечу, – похоже, ты здорово влип.

– Нет. Это всего лишь стихи, – Мишка задумчиво почесал нос. – В общем, просто выбери себе любое. И после ужина приходи в помывочную. Я тебе объясню, что нужно делать.

После ужина, было объявлено свободное время и бойцы, расположившись на койках, предались любимому занятию – безделью. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Мишка быстро прошмыгнул в помывочную. Через минуту туда же зашел взволнованный Женька.

– Ну, что нужно сделать? – спросил он, оглядываясь на дверь.

– Тебе это не очень понравится, – пожал плечами Мишка,  – но ведь ты хочешь увидеться с Аленой?

– Говори уже, что нужно, – нетерпеливо поежился Женька.

– Ты должен меня ударить, – сказал Мишка, – только целься в нос. Бить можно не очень сильно. Нам нужно, чтобы пошла кровь. Понял?

– Не, Миш, – покачал головой Женька, – я не смогу тебя ударить.

– Бей, говорю, – нахмурился Мишка, – ты хочешь пойти к Алене? Или нет?

– Хочу, – согласился Женька и сжал руку в кулак.

Первый удар вышел слабоватым. Мишка чуть охнул и потер нос рукой.

– Бей еще, – решительно скомандовал он, – только сильнее.

Кровь хлынула ручьем, как по заказу. Мишка зажал нос рукой, и сквозь пальцы побежали тонкие темные струйки. Он вышел из помывочной и, пройдя через всю казарму, направился к вешалке с бушлатами.

– Кто? – грозно рявкнул Вересов, перегородив ему дорогу.

– Никто, – прогудел Мишка, зажимая нос, – просто от переутомления кровь носом пошла.

– Точно никто не бил? – Вересов рывком развернул Мишку к себе лицом.

– Чего там, Мишань? – крикнул ему с койки Фетисов.

– Кто моего семита тронул, суки? – заорал Мишка.

– Ты чего, Мишань, – откликнулся Мытищев, – мы ж все тут были.

– Верно, – Вересов снова внимательно посмотрел на Мишку. – Давай отведу в санчасть, – неожиданно предложил он.

– Нет, не надо, – замотал головой Мишка и толкнул в бок подошедшего Женьку. – Жень, отведи в санчасть. 

Женька молча отодвинул плечом Вересова и, сняв с крючка Мишкин бушлат, помог ему одеться.

Время шло мучительно долго. Женька стоял на расчищенном от снега пятачке и нервно поглядывал на тропинку, ведущую к хозблоку. Прошло, наверное, уже минут пятнадцать, а Алены все не было. Женька решил ждать ее до победного.  Мороз игриво пощипывал его щеки, а холодный ветер задувал под полы шинели. Колючие перчатки, которые, казалось, были связаны из шерсти ежа, почти не грели руки. Да и валенки, выданные на днях прапорщиком, были неудобные и холодные. Женька опустил вниз уши шапки и поверх нее повязал узкий тонкий шарф.

– Все равно дождусь! – сказал он фонарю, стоящему неподалеку, и стал подпрыгивать на месте, чтобы не замерзнуть окончательно.

Он ждал… Ждал эту женщину, так неожиданно ставшую для него близкой и родной. Этот тоненький лучик света в унылом мире цвета хаки. Одна только мысль о ней согревала душу, а в ее больших серых глазах хотелось утонуть.

Через несколько минут вдалеке послышались шаги. Они то торопились, тихо хрустя снегом, то замирали, словно идущий сомневался в выбранном пути. Вскоре в желтом свете фонаря появилась знакомая фигурка в зимнем пальто и теплом пуховом платке. Алена Ивановна несмело шагнула в темноту и остановилась, испуганно прижав руки к груди.

– Господи! Женя, – выдохнула она, – напугал!

– Простите, Алена Ивановна, – улыбнулся ей Женька, стаскивая с головы шарф, – не хотел. 

– Ну, вот… я пришла… – неуверенно сказала женщина и опустила голову.

– Я очень рад, что вы пришли, – закивал ей Женька и, галантно выпятив вперед локоть, предложил, – прошу, мадам! Прогуляемся?

– Отчего же не прогуляться, – тихо засмеялась Алена, но ее глаза при этом вовсе не улыбались. – Я уже собиралась выходить, а тут мой охламон вспомнил, что ему нужно стихотворение учить. Пока я по хрестоматиям его искала… В общем, потом сказала, что пошла к Анне Сергеевне пить чай… Нехорошо как-то.

– Что нехорошо? – Женька посмотрел на нее сверху вниз. – Что пришли? 

– Что сыну наврала, – вздохнула Алена.

Чтобы как-то заполнить неловкое молчание, Женька начал рассказывать Алене о своей студенческой жизни. Со стороны их прогулка выглядела забавно. Они медленно вышагивали по темной дорожке, мимо хозблока, потом быстро пробегали просвет между хозблоком и прачечной, и снова медленно брели по темноте до тупика, заканчивающегося старым полуразвалившимся сараем. Затем они разворачивались и шли обратно.

– Нехорошо это! – Алена резко остановилась и серьезно посмотрела в глаза Женьке.

– Врать сыну? – неуверенно спросил он.

– И это тоже плохо, но и то, что мы делаем – нехорошо! – кивнула она головой.

– А что мы делаем? – улыбнулся Женька, вновь беря ее под руку. – Мы прогуливаемся и просто разговариваем.

– Женя… Женечка… – начала быстро говорить Алена, – понимаешь… Ты же все понимаешь… Ты молоденький совсем. А я… Я взрослая замужняя женщина. Козьма Петрович… Он совсем заработался, вот и забыл про меня. А я… Просто в тебе я увидела его молодого, вот и взбрело мне в голову! Нехорошо это! Прости меня, Женечка. Давай останемся просто как сейчас… Друзьями.

– Алена… Ивановна… – начал Женька и протянул к ней руку, пытаясь поправить выбившуюся из-под платка прядь черных волос.

– Не надо! – вскрикнула Алена, оттолкнула Женьку и быстро пошла прочь.

На секунду Женька замер в нерешительности. В голове мелькнуло:

«Вот сейчас она уйдет и все…», – не успев додумать, что именно «все»,  Женька рванул вперед и перегородил путь Алене Ивановне. Женщина испуганно вскрикнула, но Женька решительно взял ее руки, прижал к своей груди и тихо прочитал стихи из Мишкиной тетради, вспыхнувшие в его голове неоновыми буквами:

– Мне нужно любви совсем немного. 

Малую часть от чего-то большого. 

Мне хватит всего одного слова. 

И взгляда теплого и родного…

Алена рвано вздохнула и, прошептав:

– Замечательные стихи… – всем телом прижалась к Женьке.

Мишка уже около часа пытался согреться возле ступенек, ведущих в санчасть. Конечно, он мог крикнуть Женьке о том, что замерз, но не хотелось портить другу такое долгожданное свидание. Поэтому, напялив почти до самых глаз шапку и подняв воротник шинели, Мишка начал прыгать на месте, постепенно поворачиваясь вокруг себя.

– Ма-ленькой е-лочке холодно зимой, – пел он в такт прыжкам, – из лесу е-лочку что-то там та-там…

– Слышь ты, маленькая елочка, – послышался из темноты голос Вересова, – а где лесоруб, который тебя должен был доставить туда и обратно?

– Он это… – Мишка повернулся на голос и машинально бросил взгляд в сторону хозблока, – по нужде отошел.

– А ничего, что его раненый товарищ сейчас мерзнет? – хмурый и недовольный Вересов вышел на свет. – До сортира в казарме не мог донести?

– Так у него этот… как его, – Мишка судорожно пытался вспомнить название, но в голове крутился только какой-то глупый «жидкий стул».

– Дрист, что ли? – подсказал Мишаня.

– Ага, – Мишка, наконец, вспомнил нужное слово и с облегчением вздохнул, – диарея у него.

– Тогда пошли, – Вересов чуть подтолкнул Мишку к дорожке, ведущей от санчасти, – я тебя отведу. А этот, как просрется, сам придет, – последнее Мишка сказал громко, в сторону хозблока.

– Не… – Мишка замотал головой, – надо его подождать…

Но Вересов хорошим пинком под зад дал Мишке понять, что не собирается этого делать. Мишка вздохнул и понуро зашагал рядом с Мишаней.

С минуту они шли молча. Вересов изредка хватал Мишку за рукав шинели, когда тот пытался отстать, и тому приходилось прибавлять шаг. Валенок, рассчитанных на миниатюрную ногу бойца, на складе у Тимошки не оказалось, поэтому Мишке выдали обувку на пару размеров больше нужного.  Это тоже немного замедляло его передвижение.

Пройдя ряд фонарей, бойцы свернули на темную тропинку, идущую мимо темного фасада столовой. Мишкина нога неловко поехала вперед на ледяной корке, и он, нелепо махнув руками, начал падать.

– Стоять! – негромко сказал Вересов, хватая Мишку в охапку.

Оказавшись лицом к лицу со своим спасителем, Мишка испуганно зажмурился, почему-то ожидая удара. Но вместо этого он услышал тихое:

– Да что ж ты такой…

– Какой? – Мишка открыл глаза и с надеждой посмотрел на Вересова.

– Пидор, – улыбнусь ему Мишанины губы, – такой пидор.

– Идиот, – выдохнул Мишка и попытался вырваться из Мишаниных рук, – пусти!

– Сам ты дурак, – прошептал Вересов и прижал Мишку к себе.

– Знаю… – тихо ответил ему Мишка и замер.

Он слышал, как громко стучит сердце Мишани, и без лишних слов понимал, что оно бьется сейчас только для него. 

– Мишка! Ты куда ушел-то? – послышался позади громкий голос Женьки и… волшебство кончилось.

– С облегчением! – отозвался Вересов, резко отталкивая от себя Мишку. – Какого хера бросил раненого товарища?

– Так я это… – Женька поравнялся с обоими и в замешательстве посмотрел на Мишку.

– Не ори, – ответил Вересову Мишка. – Если бы у тебя так живот скрутило, как у Женьки, я бы посмотрел, как бы ты искал кусты.

Вересов со злостью бросил взгляд на Женьку, потом толкнул Мишку вперед и они втроем медленно побрели в сторону казармы.

Месяц выдался тяжелым. Даже самые сильные и выносливые бойцы от тяжелой физической работы на крепком морозе, после объявления отбоя, падали мордами в подушки и засыпали. Старослужащие напрочь забыли про «обучение» молодняка, поэтому салаги вздохнули свободнее.

Мишка, сжав зубы, стойко переносил тяготы солдатской жизни и старался как можно реже попадаться на глаза Вересову. А тот, как назло, постоянно крутился где-то рядом. Когда никого не было поблизости, Мишаня проявлял заботу о Мишке. То помогал перенести доски, то подавал гвозди, а то просто, стоя в сторонке, смотрел, как Мишка работает. Но стоило появиться хотя бы одному зрителю, и Вересов  менялся. Он то подставлял Мишке подножку, когда тот шел с тарелкой супа, то давал подзатыльник со словами: «Для скорости!», то просто отвешивал грязные шутки. Правда, шуток про пидористичность больше не было, эту тему Мишаня почему-то обходил стороной.

Но больше Мишку раздражало романтично-идиотское настроение Женьки. Тот последнее время летал в облаках, а если и «приземлялся» на грешную землю, то все его разговоры сводились к теме любви.

– Вчера со своей виделся, – говорил за обедом Артур, громко хлюпая жидкими щами, – горячая девка попалась. И смелая. Ничего не боится. Позволяет себя зажимать где угодно.

– Ой, и споймают тебя, Артур, – морщился Богдан, пробуя на вкус крепкую недоваренную картошку, – как есть споймают.

– Так как его поймают, эсли про это никто не знаэт? – Реваз потихоньку достал из-за пазухи флягу. – Вот… Мы с Василием Ивановичэм дэлали. Настояно на кэдровых орэхах.

– Домой хочется, – вздыхал Мишка, вяло бултыхая ложкой в алюминиевой миске.

– А мне тут нравится, – довольно хмыкал Артур, тайком делая глоток самогона, – видать, батины гены проявились. Вот с бабой бы почаще можно было б видеться, так я тут остался бы.

– А что, – засмеялся Реваз, – мнэ тоже тут нравится. Тимошка мэня ублажает за то, что я с ним экспэрименты провожу. Балуэт разным. Жит  можно.

В этот момент с головы Мишки неожиданно слетела шапка, попав ухом точно в миску с супом. За подзатыльником последовал громкий смех и голос Вересова:

– На стройке на голову каску нужно надевать! Техника безопасности, мать твою!

Мишка, стиснув зубы, встряхнул шапку, снимая с нее длинный кусок капусты, снова надел ее на голову и, не обращая внимания на смех Вересова, продолжил есть щи.

– Он тебя когда-нибудь убьет, – покачал головой Артур.

– Не убьет, – грустно усмехнулся Мишка, – он меня любит.

– Ага… – неожиданно очнулся Женька, – любит. А любовь – это такая странная штука… Как будто в тебе торчит железный стержень, и когда любимый человек рядом, он раскаляется.

Как правило, Мишка старался отвлечь всех от скользкой темы. Нет, он не боялся, что Женька проболтается о его странных отношениях с Вересовым. Он боялся, что поглощенный чувствами друг подставит себя и Алену.

Приближались новогодние праздники, и капитан созвал экстренное заседание штаба воинской части. На нее пришел весь офицерский состав, а также повариха Оксана Матвеевна Заморенова, врач Анна Сергеевна Грач и прапорщик Василий Иванович Тимошка.

– Значит так, товарищи, – начал Козьма Петрович, вытаскивая сигарету из пачки «Примы», – двадцать восьмого к нам приезжает командование округа, во главе с генералом Курбашом. Вы понимаете, какая на всех нас лежит ответственность? 

– А чего они к нам прутся-то? – задал вопрос Тимошка, вольно закинув ногу на ногу.

– Поздравить с Новым годом, – ответил капитан, – ну и с проверкой, – он окинул глазами присутствующих и, встретившись с недовольным взглядом Грач, убрал сигарету обратно в пачку. – Вообще, проверку решено было провести во всех частях, из-за недавнего случая у соседей. Вы, наверное, слышали, что из лагеря, который они охраняют, был совершен побег. Зеков поймали, но за недосмотр майора Зеленых убрали с поста командующего части.

– Вот ить интересно, – почесал затылок Тимошка, – и откуда у них вообще информация всплыла о побеге? 

– А ты думаешь, в лагере стукачей нет? – усмехнулся капитан. – Да и в самой части нашлись недоброжелатели. «Телегу» целую на Зеленых накатали.

– Ну, у нас, слава богу, таких гадов нет, – натянуто улыбнулся замполит.

– Среди нас нет, а вот среди солдат… – нахмурился Харитонов.

– Это кто, интересно? – заерзал на стуле Ветров.

– Из третьего взвода. Здоровый такой хохол, – описал солдата Харитонов.

– Лебедушка, что ли? – вопросительно поднял брови замполит.

– Он самый, – лейтенант потянулся за сигаретой, но его остановила крепкая рука Оксаны Матвеевны. – Хотел заложить своих же товарищей и заручиться нашим покровительством.

– Не про это сейчас, товарищи, – остановил дискуссию капитан. – Нам нужно разработать план встречи высшего руководства. Предлагаю после официальной части банкет. Это к вам, Оксана Матвеевна. Потом, думаю, будет уместно представление или концерт. Силами бойцов. Константин Сергеевич, – он кивнул замполиту, – это вам задание. Ищите среди наших бойцов таланты. Василий Иванович…

– Я тута! – поднял руку, как в школе, Тимошка.

– Организуй площадку для представления, –  продолжил капитан.

– Сделаем, – кивнул Тимошка, – я давно приглядываюсь к бывшей кухне. Там бы небольшой ремонтик замутить и можно из досок сцену сколотить.

– Вот и займись, Василий. Лейтенант, организуй для этого бойцов и освободи их от основной стройки, – кивнул капитан Харитонову.

– Я еще думаю, нужно стенгазету сделать, – предложил Харитонов.

– Очень хорошо, Сережа, – улыбнулся Козьма Петрович, – есть на примете таланты?

– Ветров вроде в художке учился, и Шлиман – он поступал на журфак, – ответил Харитонов.

– А что не поступил? Таланта не хватило? – ухмыльнулся Ветров.

– Скорее, волосатой лапы, – ответил ему Харитонов.

– Ну, и самое главное, – капитан откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание, – нужно организовать охрану строящегося объекта. Поэтому приказываю ежедневно, после окончания работ, выставлять для охраны четырех часовых. Все-таки на оборону работаем. 

Мишка пошел мыться как всегда, самым последним. И делал он это уже не из-за страха быть разоблаченным. Он не хотел пересекаться в душе с Вересовым. Как правило, дембеля и деды мылись первыми. Потом шли черепа, а уже потом салаги. Пару раз на Мишку не хватало горячей воды и ему приходилось довольствоваться чуть теплой, но он упорно ходил в душ последним. Вересов же, ломая все законы дедовщины, приходил вместе с черепами, долго мылясь и фыркая под струями воды. Мишка видел в этом вызов себе, поэтому нарочно дожидался возле выхода Вересова, и только потом шел сам.

В этот раз Мишку отвлек лейтенант Харитонов, который долго и нудно объяснял ему концепцию новогодней стенгазеты. Мишка вышел из штаба уже почти перед ужином и, схватив в казарме портянки и чистое полотенце, потопал по свежевыпавшему снегу в сторону душевой.

Раздевалка оказалась пустой. Мишка облегченно вздохнул и начал раздеваться.

– Ты где ходишь? – услышал он голос Вересова из темноты.

Мишка вздрогнул и прикрылся полотенцем.

– Чего такой пугливый? – Вересов вошел в раздевалку, прикрытый только полотенцем. – Я тут салаг из других взводов повыгонял, чтобы они всю воду не вылили. А он ходит где-то.

– Я был у лейтенанта. Насчет газеты, – Мишка боком обошел Вересова и юркнул в душевую.

Он надеялся, что Вересов уже помылся, и сейчас оденется и уйдет, но не тут-то было. Мишаня вошел за ним следом, прикрыл дверь и, повесив на крючок мочалку, включил воду.

Мишка не мог оторвать взгляда от сильного, мускулистого тела Мишани. От этих рук, скользящих по мокрой коже. Его сердце бешено забилось, а член начал предательски оживать.

– Чего стоишь как статУя? – обернулся к нему Вересов. – Мочалку намыль и спину мне потри.

Мишка трясущимися руками взял мочалку и стал водить по ней мылом, безотрывно глядя на мышцы, перекатывающиеся при каждом движении Вересова. Когда мочалка покрылась пеной, Мишка чуть приподнялся на цыпочки и стал аккуратно водить ею по Мишаниной спине.

– Что ты со мной, как с целкой? – обернулся к нему Мишаня и, забрав у него мочалку, отбросил ее в сторону. – Вот как надо, – и его руки скользнули по Мишкиной груди.

Мишка вздрогнул и чуть отшатнулся назад.

– Ну, чего ты… – тихо сказал Мишаня и его крепкие руки прижали Мишку к себе, – как этот…

– Как пидор? – уточнил зачем-то Мишка, но вместо ответа получил тягучий и жаркий поцелуй.

Бойцы уже лениво валялись на койках, вяло переговариваясь, когда в казарму вернулся Женька. У двери он быстро снял шинель, громко обстучал заснеженные валенки о порожек, и прямым ходом направился к Мишкиной койке. По идиотско-счастливому лицу друга Мишка сразу догадался о цели этого визита.

– Миш, пойдем поболтаем, – сказал Женька, кивая в сторону помывочной.

Мишка вздохнул, тяжело поднял уставшее тело с койки и пошлепал вслед за другом.

– Мишка… – начал разговор Женька, закатив глаза, – она такая… Ты не представляешь, какая она чудесная! Сегодня нам не удалось посидеть за ужином вдвоем. Лешка изъявил желание тоже с нами поесть. А потом… – Женька вздохнул, – я рассказывал Лешке о временах Екатерины Великой, а Алена сидела рядом со мной. И я, представляешь, чуть было не начал рассказывать о личной жизни императрицы в подробностях. Ну, ты понимаешь, о чем я…

– Я-то понимаю, – мрачно ответил Мишка, качая головой, – а ты? Ты понимаешь, что делаешь?

– Мишка, мне нужно снова с ней встретиться наедине! – не обратил внимания на вопрос друга Женька. – Придумай что-нибудь! Миш… Ну, ты же еврей, ты умный! – Женька схватил Мишку за плечи и несильно встряхнул.

– Я-то еврей, – Мишка скинул руки друга с плеч, – а вот ты – дурак.

– Знаю, что дурак! – не обиделся Женька. – Но ты ведь тоже становишься дураком рядом с Вересовым!

– Нет, – коротко мотнул головой Мишка, – не становлюсь. Я понимаю, что между нами ничего не может быть. А вот ты этого не понимаешь.

– Я все понимаю, Мишка. Мишенька! Родной! Дорогой мой! – Женька обнял Мишку за плечи и прижал к себе. – Прошу тебя, придумай что-нибудь! Ты ведь знаешь, что такое любовь!

– Я, конечно, извиняюсь, что мешаю вам обниматься, – раздался от двери голос Мишани, – но нам нужно определиться с макетом газеты.

Мишка резко оттолкнул от себя Женьку и обернулся к Вересову.

– Я сейчас, освобожусь через минуту и приду, – ответил он Мишане.

– Ты оборзел совсем, Шлиман? – рыкнул Вересов и схватил Мишку за шиворот гимнастерки. – Ну-ка быстро пиздуй за мной, герой-любовник!

И Мишка, конечно, придумал, как помочь другу. Подготовка к приезду высоких гостей шла полным ходом. Днем дежурный по части взвод сдирал со стен старой столовой краску, а после ужина добровольные помощники собирали весь этот мусор по мешкам. Вот Мишка и вызвался быть таким добровольцем на вечернем построении, разумеется, вместе с Женькой.

Но уборкой занимался только «умный еврей». Он собирал мусор в мешки, пока Женька прогуливался по темным дорожкам части под ручку с Аленой Ивановной.

– А что за стихи ты читал в прошлый раз? – спросила Алена, выдыхая клубы пара на теплые белые варежки.

– Это моего друга стихи, – ответил Женька, беря ее руки в свои, и тоже пытаясь их согреть своим дыханием, – очень хорошего друга. Я как их прочитал, сразу про тебя подумал. Знаешь, мне очень трудно находиться рядом с тобой. И одновременно очень приятно. Я мечтаю увидеть тебя, а потом мучаюсь. Потому что не могу дотронуться до тебя.

– Ой, Женечка, – вспыхивала Алена, – ты что такое говоришь? 

– А что такого? – Женька нагнулся и попытался поцеловать Алену в губы. – Мы взрослые люди и можем спокойно говорить о своих желаниях.

– Понимаешь, – Алена смущенно опустила глаза, – у меня, кроме Козьмы Петровича, никого и не было. Мне даже думать про такое стыдно.

– Но ведь ты думаешь об этом? И обо мне? – страстно зашептал Женька.

– Думаю… – выдохнула Алена и, приподнявшись на цыпочки, робко коснулась своими губами Женькиных губ.

В помещение, где Мишка воевал с огромным мешком мусора, Женька влетел буквально на крыльях. Он вихрем пронесся по всему залу и, подхватив мешок, чуть не сбил Мишку с ног.

– Я так понимаю, все прошло хорошо? – хмуро спросил Мишка, отряхивая запачканные штаны.

– Она меня хочет! – радостно сообщил Женька и, схватив Мишку в охапку, закружился с ним в вальсе. – Любовь, понимаешь? Это настоящая любовь! Меня даже трясет от нее. Если бы не холод и одежда, то я бы завалил…

– А, собственно говоря, что происходит? – в дверном проеме нарисовалась крепкая фигура Вересова.

– Обсуждаем мои стихи, – Мишка   вырвался из крепких объятий друга и неловко завалился на мешки с мусором.

– Ты ничего не понимаешь в любви, Вересов, – улыбнулся Мишане Женька.

– А я живу в реальном мире, а не в любовном романе, – нахмурился Вересов и, оглядевшись вокруг, добавил, – скоро отбой, а тут конь еще не валялся. Я помогу, но вы, голуби мои, будете мне должны по куску масла.

А вот делать газету оказалось интересно и даже весело. Иногда Мишка и Мишаня   забывали, где они, и их общение больше походило на дружеский стеб.

– Никак стихи не идут в голову, – вздохнул Мишка, выбрасывая очередной неудавшийся стишок-поздравление в корзину с мусором. 

– А что не так? – поднял голову Мишаня. Он лежал на полу «Красной комнаты» перед расстеленным листом ватмана, и делал на нем наброски карандашом.

– Ну смотри, – Мишка задумчиво почесал рукой затылок. – «Боец! Подарок получи и…» и собственно все.

– И на него ты подрочи, – расхохотался Вересов.

– Да ну тебя, – Мишка встал из-за стола и улегся рядом с Мишаней на пол, – я серьезно. Ну не умею я писать на заказ.

– А надо. Иначе нам с тобой Ветров голову оторвет, – Мишаня мелкими штришками нарисовал снежинку на варежке Деда Мороза. – Приказано на каждом шарике написать поздравление.

– А что у тебя с дедом? – Мишка ткнул пальцем на недорисованного Деда Мороза.

– А что с ним? – Мишаня внимательно посмотрел на рисунок.

– Так он у тебя дрочит, – захохотал Мишка. – Смотри,  у него руки в варежке сжаты в кулак и точно на этом самом месте!

– Да ладно? – удивленно вскинул брови Мишаня. – Это он посох держит, – и Вересов пририсовал к варежке деда Мороза верхнюю часть посоха, отчего стало еще больше похоже, что дед зажимает в руке член. Мишка залился смехом, а Вересов дорисовал Морозу зрачки. При этом стало казаться, что любвеобильный дед закатил от удовольствия глаза.

– Ой, не могу! – хохотал Мишка, валяясь по полу. – Вот под такой картинкой как раз и можно написать стихи про подарок. 

– Пошляк, – улыбнулся Вересов, глядя на Мишку.

В прошлую ночь ему не спалось. Он долго ворочался на койке, пытаясь найти удобную для сна позу. Потом он повернулся в сторону Мишкиной кровати и замер, затаив дыхание. Мишка лежал, укрывшись до шеи одеялом. Его глаза были закрыты, брови болезненно сдвинуты. Он прикусывал нижнюю губу и очень интенсивно двигал рукой под одеялом. Мастурбацией занимались все, и это для Мишани не было новостью, но от мысли, что Мишка дрочит на этого Женьку, который всегда таскается за ним, Вересова бросило в жар.

– Сука, – тихо прошептал Мишаня и с ненавистью посмотрел на койку Женьки.

 Оставалось всего чуть больше недели до приезда поздравительной проверки и почти весь состав части бросили на ремонт нового зрительного зала в старой столовой. В результате уже через три дня там были оштукатурены и покрашены стены, настелены новые доски на пол и даже построена сцена. Оставалось покрасить пол и помост.

– Ну что, бойцы? – Харитонов прохаживался перед строем, внимательно глядя на солдат. Те, вытянувшись по стойке «смирно», старались смотреть вдаль, в темное низкое небо. Все прекрасно понимали, что лейтенант не просто так задал этот риторический вопрос. – Нужны два добровольца, чтобы убрать остатки мусора, подмести и протереть полы перед покраской.

Мишка так устал на стройке, что с трудом стоял на ногах. Причин и желания снова вызываться у него в этот раз не было, поэтому он тоже поднял глаза к небу, но ввиду небольшого роста его взгляд уперся точно в глаза лейтенанта Харитонова.

– Шлиман! – обрадовался Харитонов. – Ты!

– Есть, товарищ лейтенант, – вздохнул Мишка.

– И-и-и… – лейтенант поискал глазами второго «добровольца».

– Я, товарищ лейтенант, – послышался голос Вересова.

– Вот и ладненько, – совсем не по-командирски сказал Харитонов и довольно улыбнулся. – Дуйте за инвентарем к Тимошке. Кто участвует в праздничном концерте, бегом в красный уголок. Повторим номера. Остальные – самоподготовка. Второй взвод завтра сдает тезисы по какому-то там съезду замполиту. Учим, вникаем.

Богдан первым зашел в «Красную комнату». Оказалось, что один из проверяющих – его земляк и любитель народных украинских песен. Поэтому Харитонов быстро собрал небольшой хор из украинских ребят и лично прослушал каждого. К его сожалению, голос и слух оказался только у Богдана. Поэтому Лебедушке выпала честь открывать концерт народной украинской песней «Дивлюсь я на небо».

– Боец! – в дверях комнаты появилась блестящая лысина замполита. – Зайди-ка ко мне ненадолго.

– Товарищ майор, так я на рыпытицию, – прогудел Богдан.

– Ничего. Позже придешь, – Ветров заговорщицки подмигнул ему и оглянулся, – зайди. Разговор есть.

В кабинете замполита, который располагался недалеко от «Красной комнаты», был идеальнейший порядок. На столе стоял бюст Ленина и стопка тетрадей с записями, а на полках были аккуратно расставлены книги.

– Садись, боец, – радушно предложил ему Ветров, – может, чаю хочешь?

– Спасибо. Я только отужинал, – ответил Богдан, присаживаясь на стул и испуганно тараща маленькие поросячьи глаза.  Ему было немного боязно. Несмотря на нежный и приветливый голос, взгляд Ветрова был колючим и холодным.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами замполит и прикрыл за собой дверь. – Как служится, боец? Никто не обижает?

– Да кто ж мэнэ обидит, – слабо улыбнулся Богдан.

– Ну, мало ли, – с деланным равнодушием пожал плечами Ветров, – может, просто неуютно тебе. Обидно за что-то.

– Обыдно немного, – нахмурился Богдан, – у многих тут поблажки. А я як неприкаянный.

– Что за поблажки? – приподнял редкие брови Ветров. – У нас в армии все равны.

– Ага, – Богдан обиженно надул губы, – вон Женька Стрельников у капитана в любимчиках ходит. Он с его сыном займается, а там его домашними харчами кормят. Да и Мытищеву он земеля. А стало быть, неприкасаемый. Шлиману достается только от Вересова, но кроме этого деда его трогать никто не могет. Артур Мякишев в самоволку бегает. У него в городе краля. А Багратиони вечно у Тимошки сидит. Его даже на стройку только пару раз отправляли. И то на грузовике, инструменты развозить. А они с прапором самогон гонют на продажу. А я что?

– Да, а ты что? – майор даже привстал на стуле, чтобы подчеркнуть свою заинтересованность.

– А я хотел начальству докладать обо всем, а меня выставили и назвали стукачом, –  насупился Богдан.

– Несправедливо, – вздохнул майор. – Ты же хотел доложить начальству о непорядках в части? О дедовщине и об остальных безобразиях. А с тобой так поступили. А ведь могли бы и отблагодарить.

– Могли бы, – согласился Богдан.

– А чего бы ты хотел? – спросил Ветров, хитро сощурив глаза.

– Ну, шоб одежа справная была. Тушенки банку шоб давали. Ну, и работу какую полегче, – стал загибать пальцы Богдан.

– Совсем немного и просишь, – замполит довольно откинулся на спинку стула. – Ведь я могу тебе со всем этом помочь.

– Правда? – недоверчиво посмотрел на него Богдан.

– Честное коммунистическое, – совершенно серьезно ответил майор. – Но мне от тебя кое-что нужно, – Ветров стал снова серьезным. – Ты парень неглупый и слушать умеешь. Вот ты и продолжай слушать и смотреть. 

– А что именно вам интересно? – глаза Богдана алчно заблестели.

– А все то, что происходит в части без ведома капитана и его помощника Харитонова, – закивал Ветров. – А я прослежу, чтобы тебя прикрепили к кухне. Там и работа непыльная и Оксану попрошу, чтобы тебе в еде не отказывала. А насчет одежды поговорю с Тимошкой. Пусть поищет тебе новый и самый теплый комплект. Ну, так что, боец? Договорились?

А в это время Мишка с Вересовым занимались уборкой зала. Мишаня собирал остатки мусора в мешки, а Мишка подметал сцену веником, прикрученным к палке. Бросив в угол очередной мешок, Вересов обернулся и увидел, что Мишка, мерно махая веником, что-то напевает себе под нос.

– Kupitye koyft zhe koyft zhe papirosn

 Trukene fun regn nit fargosn, – голос у Мишки оказался очень приятным, а прекрасная акустика пустого зала делала звучание почти камерным.

Вересов подошел ближе к сцене и, присев на ее край, достал из кармана пачку папирос. Вынув одну, он сунул ее в рот и стал хлопать по карманам, в поисках спичек.

– Что за песня? – спросил он у Мишки. Тот обернулся и с улыбкой ответил:

– Еврейская песня. Мне ее мама пела часто. Вот я ее и запомнил.

– А про что? – Вересов, так и не найдя спичек, убрал сигарету обратно в пачку.

– Она грустная, – вздохнул Мишка, – как и многие еврейские песни. Про мальчика-сироту. Он стоит под дождем, холодный и голодный и просит, чтобы у него купили папиросы.

– Мне показалось, что мотив веселенький, – улыбнулся Мишаня.

– Это танго, – Мишка отбросил веник и снова начал напевать:

 – A kalte nacht a nebeldike fintster umetum

    Shteyt a yingele fartroyert un kukt sich arum

    Fun regn shitst im nor a want

    A kosikl halt er in hant.

Мишаня поднялся на сцену и стал чуть пританцовывать в такт песни.

– Нет, танго не так танцуют, – остановился Мишка, – вот так надо. Смотри, – он подошел к Мишане ближе, положил одну его руку себе на ремень, вторую взял в свою руку, – а теперь считай: раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре…

Со стороны этот танец смотрелся немного дико. Двое солдат, обнявшись, топтались на месте под напев грустной еврейской песни. Но для обоих это был особенный танец. Такой же особенный, как морозный поцелуй или жаркие объятия в пустой душевой. Их сердца бились в ритме танго. Глаза смотрели в глаза, и руки прижимали тела все крепче и крепче.

Когда песня закончилась, Мишка замер, прижавшись к Вересову и прикрыв глаза в ожидании очередного поцелуя. Но его не последовало. Вересов смотрел на Мишку с недоброй улыбкой. Тот, почувствовав неладное, открыл глаза и с удивлением уставился на Мишаню.

– Ну и кто из нас лучше танцует? – усмехнулся Мишаня.

– В смысле? – не понял его Мишка.

– Ну, ты же со Стрельниковым танцульки тоже устраиваешь? – Вересов нахмурился.

– Погоди… – Мишка опустил руки и отступил от Мишани на пару шагов, – ты что, ревнуешь?

– Совсем сдурел? – взревел Вересов, сжимая кулаки.

– Ты ревнуешь… – покачал головой Мишка.

– Да, – неожиданно быстро сдался Мишаня. Он вздохнул, подошел к Мишке и, сграбастав его в охапку, шепнул на ухо, – обещай, что будешь танцевать, только со мной…

До Нового года оставалось всего несколько дней. К приезду высоких гостей все было готово. Придумано праздничное меню с традиционным оливье и шампанским. Тимошка предложил поставить на стол свою новую самогонку на черносливе, но капитан зарезал эту идею на корню. Шоу-программа была отработана до автоматизма, а новый концертный зал блестел свежей краской и чистотой. При входе висела газета, разрисованная огромными красочными шарами, и на каждом были написаны стихи-поздравления. Дед Мороз в расшитом золотом зипуне широко улыбался, как бы приглашая гостей к новогодней елке. Сама елка тоже имела место быть. Правда, стояла она на главной аллее части. Лесная красавица была давно выращена именно для этого праздника. Она сверкала мишурой и разноцветными лампочками, даря солдатам и командованию новогоднее настроение.

– Пазылов, Птахин, Шлиман, Вересов, – выкрикнул Харитонов на утреннем построении, – после завтрака на охрану объекта. Пазылов и Птахин на южную сторону. Шлиман и Вересов – на северную. Получить у Тимошки теплую одежду. Сухой паек вам выдадут после завтрака. И сразу все не жрите, – лейтенант строго погрозил пальцем стоящим перед строем бойцам. – Каждые два часа обходить объект. Разрешается жечь костер в отведенном помещении. Греться там по очереди. 

– Есть, – дружно ответили солдаты, вскидывая руки «под козырек».

Примерно через час все четверо не спеша брели в сторону объекта по накатанной машинами дороге.

– Первый раз на охрану? – спросил у Мишки и Вересова Птахин. Он был одного года призыва с Мишаней, поэтому тоже считался дедом. 

– Да, – кивнул ему Вересов, – мы почти три недели газету готовили.

– Любят у нас тут показуху, – усмехнулся Птахин, – я уже один раз охранял стройку. Лафа! Хошь спи. Хошь жри. Начальство все равно ночью туда не суется. Правда, холодновато, но жить можно. 

Место для костра Мишка и Вересов определили быстро. Помещение на первом этаже было с бетонным полом, оштукатуренными стенами и двумя большими окнами, завешенными плотной клеенкой. В углу лежали куски деревянных брусков – отходы строительства и небольшие полешки.

Несмотря на предупреждение лейтенанта не есть сразу весь сухой паек, он тут же был пущен в ход. На железную решетку, установленную прямо над костром, был водружен побитый и почерневший от копоти алюминиевый чайник, набитый снегом. По краям решетки расположились вскрытые банки с тушенкой.

– Смотри-ка, – Мишаня вынул из своего вещмешка банку сгущенного молока, – не пожмотились!

– А у меня вот, – Мишка достал пачку «Юбилейного» печенья, – и пачка чая.

Тушенка улетела за милую душу вместе с половинкой буханки черного хлеба. Ребята натыкали на вилки куски оставшейся горбушки и вымакивали из банок ароматный мясной соус, стараясь не пролить ни одной капли.

– Хорошо, – Мишаня откинулся на стену, делая глоток горячего крепкого чая. – Сейчас бы белого хлеба с маслом. И вареньем яблочным сверху. У меня бабушка такое вкусное варенье из китайки готовит. М-м-м… – Вересов закатил глаза, – яблочки целые остаются и прозрачные.

– А у меня мама постный сахар делала, – Мишка сделал глоток чая и вздохнул, выпустив большой клуб пара. – А еще лепешки жарит в масле.

– Слушай, – Мишаня заерзал на своем бревне, – все спросить хотел.

– Да обрезанный я, - засмеялся Мишка.

– Да я знаю, что обрезанный, – махнул на него рукой Мишаня и, поняв, что сказал что-то лишнее, опустил глаза, – в душе видел. Но я не про это. У тебя такие финтифлюшки были на голове?

– Какие? – не понял Мишка.

– Ну, завитки из волос, – попытался объяснить Мишаня.

– Пейсы, что ли? – догадался Мишка. – Были. До семи лет. Мама очень хотела, чтобы я был настоящим евреем. Мы с ней даже в синагогу ходили, и она хотела, чтобы я там учился и стал раввином. Но папа был против. Он был партийным деятелем на заводе и решил отдать меня в обычную школу. А пейсы отрезали, когда я пошел в первый класс. А пять лет назад папа погиб. Несчастный случай. На него балка упала, когда он вместе с комиссией проверял, как идет строительство нового цеха. Мы с мамой вдвоем остались. 

– А меня бабка с дедом воспитывали, – Мишаня поставил кружку с остатками чая рядом с собой на бревно, – маме было шестнадцать, когда я появился. Папашей моим оказался близкий друг моего деда. В общем, там история нехорошая была. Папашу моего посадили за растление. А мама умерла при родах. Бабушка у меня тоже партийный деятель. Только в области искусства. А дед преподает в Строгановке. Он у меня лауреат, член и председатель чего-то там. В общем, богема. Почему-то они с бабкой решили, что у меня талант. Дед со мной рисованием стал заниматься, как только я смог карандаш в руки взять. Ну и конечно, после школы я поступил в Строгановское училище.

– А в армию как загремел? – поинтересовался Мишка, кутаясь в тяжелый козлиный тулуп.

– Знаешь, – Мишаня вздохнул, – я понял, что у меня нет таланта. Со мной на подготовительных курсах учился парень один. Самородок. Он так рисовал! Просто как бог. А не поступил. И знаешь, почему?

– Потому, что конкурс был большой? – догадался Мишка.

– Потому, что у него не было деда – препода. – вздохнул Мишаня. – Я узнал, что этот парень под поезд бросился. Сам, представляешь? Он убил себя, потому что его не приняли. А я и учиться-то особо не хотел. Рисовать я любил, а учиться не хотелось. Вот я и решил бросить. А ты-то как в армии оказался?

– Понимаешь, – Мишка завернулся в тулуп так глубоко, что из ворота торчал только длинный нос, – я хотел учиться. Даже подал документы в институт, но конкурс… уж очень большим был. Да и стихи я пишу так себе, – Мишка, видимо, пожал плечами где-то в недрах тулупа.

– По-моему, хорошие стихи, – засмеялся Мишаня, вспоминая, как Мишка сочинял идиотские поздравлялки.

– И еще эти мысли… – не обратил внимания на реплику Мишка.

– О парнях? – догадался Мишаня.

– Да, – Мишка сморщил свой длинный нос и громко втянул им воздух. – У меня друг был школьный. Вот с него все и началось. Я решил, что если мне будет тяжело физически, то…

– Болезнь отступит, – закончил его мысль Вересов.

– Это не болезнь, – Мишка покачал головой, – это внутри меня. В душе. Не знаю, как объяснить.

– Это болезнь, – не согласился Мишаня, – душа тоже может болеть. – Он посмотрел куда-то наверх и, чтобы не продолжать сложную тему, предложил, – пойдем на второй этаж поднимемся? 

Мишка не стал спрашивать, зачем они туда пойдут. Он встал, скинул с себя тулуп и медленно побрел вслед за Вересовым по бетонной лестнице без перил.

Через оконные проемы большой комнаты на втором этаже с черного неба на них смотрела огромная белая луна. Ее свет был таким ярким, что в помещении было видно все, даже мелкий мусор на полу. Мишка подошел к окну и, взгромоздившись на широкий подоконник, задумчиво посмотрел вдаль. Мишаня замер на месте, любуясь тонким профилем Мишки. Его сердце громко стукнуло в груди от какого-то странного и очень теплого чувства. Ему захотелось подойти к Мишке ближе. Еще ближе. Прижать его к себе и больше никогда не отпускать.

– Так хочется тепла и света,

 И счастья тихого, как шум листвы.

 И нежных слов, как паутинки в ветках,

 И блеска глаз, как капельки росы, – тихо прочитал Мишка.

От его голоса в груди Вересова взорвалась настоящая бомба. Он подошел к Мишке, рывком стащил его с подоконника и, крепко прижав к себе, стал жадно целовать обветренные губы.

В огромной недостроенной комнате стало жарко. Жадные руки рвали непослушные крючки тулупов и пряжки ремней. Первым добрался до цели Мишка. Он ощутил в руке горячий напряженный член Вересова и нерешительно провел по нему рукой.

– Смелее, – сипло шепнул ему Мишаня, лихо орудуя в Мишкиных штанах рукой.

Уже через минуту Мишка, тяжело дыша, уткнулся в шею Вересова и смущенно сказал:

– Извини…

– Не страшно, – улыбнулся Вересов, вытирая рукой мутные капли спермы со своих штанов. Он прижал Мишку к себе и погладил его по неровной бритой голове. Мишаня хотел сказать еще что-то, но в этот момент внизу раздались шаги, и по полу загрохотала пустая банка из-под тушенки.

– Мишаня! Вересов! – послышался громкий крик.

Вересов оттолкнул Мишку от себя и начал быстро застегивать ремень и тулуп.

– Тут мы, – крикнул он в ответ и, сунув в Мишкины руки шапку, шепотом добавил, – одевайся! Чего стоишь?

– Чего вас на второй этаж понесло? – Птахин гонял по полу банку, стараясь попасть ею в дырку в стене.

– Поссать ходили, – отозвался Мишаня, медленно спускаясь по недоделанной лестнице. Его почему-то сильно раздражал этот наглый парень с противной деревенской мордой и такой же речью.

– А тут что, места мало? – Птахин, наконец, забил банку в дыру и, усевшись на бревно возле костра, по-хозяйски плеснул в кружку чая.

– Мы не свиньи, чтобы гадить там, где едим, – буркнул Мишаня, глядя на вещмешок, валяющийся возле бревна. Судя по растянутой горловине, в нем точно побывала здоровая лапа незваного гостя. – Чего пришел-то, Птаха? – спросил он, проверяя содержимое.

– Я смотрю, вы тоже уже все пожрали? – Птахин кивнул на вторую пустую банку из-под тушенки. Вересов молча кивнул, поглядывая на Мишку, у которого тулуп был застегнут наперекосяк.

– Я, когда в прошлый раз сторожил, заметил тута прорубь.

– Что за прорубь? – без интереса спросил Мишаня.

– А знаешь мосток на речке? – подмигнул ему Птахин. Мишаня снова кивнул. – Так вот… Там для рабочих нужд прорубь сделали. Днем туда насос кидают.

– И что мне с той проруби? – Мишаня все больше раздражался, но старался не показывать вида. Он все еще чувствовал теплое Мишкино дыхание на своей шее, а в руке – горячий пульсирующий член, и очень боялся, что Птахин заметит его состояние.

– Знаешь Козаря Илюху из нашего взвода? – продолжил Птахин. – Он заядлый рыбак. Летом в самоволку на речку бегал и рыбу нам приносил. Я у него выпросил крючки, леску, грузила и поплавки. Потом вон палки нашел. Слышь, оленевод! – гаркнул Птахин, скромно стоящему у входа Пазылову. – Покажь удочки! 

Узкоглазый и круглолицый Пазылов протянул вперед руку, демонстрируя две длинные кривые палки с привязанной к ним леской.

– Короче, – Птахин хлопнул себя по коленям и поднялся с бревна, – предлагаю пойти порыбалить. Споймаем рыбеху и зажарим ее на костре. 

Мишаня почти не общался с дедами других взводов. Да и в своем взводе он держался немного особняком. Птахина он, конечно, знал, но не близко. И сейчас ему совсем не хотелось куда-то идти с этим деревенщиной, но и отказаться от рыбалки повода тоже не было. 

– Ну, чего? Хорошая развлекуха? – довольно лыбился Птахин. – А то тут со скуки подохнуть можно. 

Мишаня молча брел за Птахиным вдоль реки, которой почти не было видно под слоем льда и снега. Ее очертания можно было определить только по сухому желтому камышу, растущему вдоль ее берегов.

Возле небольшого мостика действительно была довольно широкая полынья. Она чернела в снегу как огромная яма, наполненная темнотой. Видимо, именно в этом месте было течение, и полынья на крепком морозе не замерзала.

Насадив на крючки шарики из смятого хлебного мякиша, солдаты присели на краешек моста.

– Вот интересно, – Птахин достал из кармана помятую пачку папирос и протянул ее Вересову, – говорят, человек без еды может прожить неделю. Потом сдохнет. Без воды тоже может. А вот сколько он сможет на морозе продержаться?

– Недолго, – Вересов глубоко затянулся и выпустил в воздух клуб дыма, – переохлаждение – штука серьезная. Правда, говорят, такая смерть не мучительна. Ты как будто засыпаешь, и все. 

– А если в холодной воде? Тоже просто уснешь и все? – заерзал на месте Птахин.

– В воде переохлаждение наступит быстрее, – кивнул ему Вересов.

– А как же «моржи»? – Птахин резко повернул к нему довольную рожу.

– Ну, они готовятся к этому, – Мишаня сделал последнюю затяжку, обжигая пальцы, и бросил окурок в полынью.

– А если без подготовки? – возбужденно заговорил Птахин. – Слушай, а давай этих наших салаг «моржами» сделаем, и посмотрим, чей салага сильнее?

– Не понял, – Мишаня бросил взгляд на ежившегося от холода Мишку.

– Чего не понял? – Птахин поднялся и, подойдя к Пазылову, потянул его за шкирку вверх. – Вставай, оленевод! Давай мы с тобой, Мишань, салагами померяемся? Кто смелее и выносливее.

– Ты охуел? – нахмурился Вересов. – Твой вон, чукча. Он к холоду привыкший. А мой… доходяга.

– Я киргиз, – тихо поправил Мишаню Пазылов.

– Молчать! Что с дедом споришь? – гаркнул на Пазылова Птахин. – Дед сказал – чукча, значит, чукча. Слушай, Вересов, а с каких это пор деды стали салаг жалеть? – Птахин сощурил глаза и подозрительно посмотрел на Мишаню. – А как нас учили, забыл? Вот пусть они тоже хлебнут, в данном случае воды. Давай, оленевод, скидывай одежу!

Мишаня медленно поднялся и с ненавистью посмотрел на Птахина. Нет, не мог Мишаня показать деду, что он проникся к салабону. Но…Это ведь Мишка! Тот самый Мишка, с которым он всего полчаса назад жадно целовался и дрочил! Только выбора нет! 

– Чего сидишь? – гаркнул на Мишку Вересов. – Тебе особое приглашение надо?

Мишка удивленно посмотрел на Вересова, словно не веря тому, что услышал.

– Уши заложило, салабон? Встать! – заорал Мишаня, злясь на Птахина, на Мишку, на себя и на весь свет.

Мишка медленно поднялся, бросил на Вересова ненавидящий взгляд и стал молча раздеваться.

– Оленевод, ну ты готов постоять за честь второго взвода? – хмыкнул Птахин, хлопая Пазылова по голой спине. Парень трясся всем телом, отбивая зубами дробь. – Прыгай давай!

– Не, – замотал головой Пазылов и на несколько шагов отступил от полыньи.

– Ну а ты что встал, носатый? – спросил у Мишки Птахин.

Мишка вопросительно посмотрел на Мишаню. Тот отвернулся и молча опустил глаза. Мишка коротко вздохнул, скинул с себя большие черные трусы и солдатиком прыгнул в черную воду.

Вода обожгла тело огнем, и Мишка с головой погрузился в воду. Кровь в висках забила барабанами, а дыхание перехватило. От страха Мишка дернулся всем телом, пытаясь выскочить из этого ледяного огня, но в этот момент его ноги свело судорогой. От ужаса он начал усиленно грести руками, но вода захлестнула его и потащила вниз, под лед.

Сквозь мутную пелену он увидел испуганное лицо Вересова и услышал крик Птахина.

– Сука! Он же тонет!

Потом свет стал медленно меркнуть и все звуки стихли…

Два дня Мишка валялся в лазарете с высокой температурой. Потом еще неделю, с запретом посещений. Мишка был этому только рад. Ему было нужно время побыть одному и подумать. Правда, этот запрет не распространялся на лейтенанта Харитонова и капитана Буряка. Они пришли на третий день после происшествия. Лейтенант устроился на стуле возле Мишкиной койки, а капитан присел на соседнюю пустую кровать. 

– Ты как в воде оказался? – строго спросил у Мишки Харитонов.

– Упал, – тихо ответил Мишка, стараясь смотреть в окно.

– То есть, снял одежду и упал в прорубь? – нахмурился лейтенант.

– Ты говори, как есть, сынок, – похлопал Мишку по плечу Буряк, – не бойся никого.

– А я и не боюсь, – Мишка мрачно посмотрел на гостей. – У нас зашел спор про «моржей», ну, я и сказал, что это все просто. А чтобы доказать, снял одежду и…

– И упал в прорубь? – закончил за Мишку лейтенант.

– Да. Упал, – уверенно кивнул ему Мишка.

– Значит, «морж»… – капитан кашлянул и вытер рукой свои прокуренные желтые усы.

– «Морж», – согласился с ним Мишка.

– Ты зачем их покрываешь? – лейтенант поднялся со стула и стал прохаживаться по палате, громко стуча по полу сапогами. 

– Я никого не покрываю, – упрямо твердил Мишка.

– Кремень парень, – улыбнулся Козьма Петрович.

– Чему вы радуетесь, товарищ капитан? – лейтенант снова сел на стул и серьезно посмотрел на Буряка. – А если бы это случилось, когда комиссия приехала? 

– Ну, не случилось же. А боец мне нравится. Не думаю, что его толкали. Но если он сам прыгнул, чтобы что-то доказать… – капитан снова похлопал Мишку по плечу.

– Да чего тут хорошего? – снова взвился лейтенант. – Хорошо, Вересов за ним сиганул. А так мог бы уже трупом быть.

Меньше всего Мишка хотел сейчас слышать про Вересова. Он гнал мысли о предательстве Мишани всю оставшуюся неделю. Комиссия и празднование Нового года прошли мимо него, о чем он и не сожалел. Первым, кто пришел к нему после того, как Грач разрешила посещения, был, конечно, Женька.

– Ну, как ты? – спросил он, кладя Мишке на колени полиэтиленовый пакет с несколькими мандаринами и небольшой шоколадкой. – Это тебе от всех нас, – добавил он.

– Спасибо, – Мишка открыл пакет и достал оттуда один мандарин. – Я нормально. Отдыхаю. Кормят хорошо. Кашель только замучил. Говорят, что у меня бронхит. Так что еще как минимум неделю тут проваляюсь.

– Ты поправляйся давай, – Женька улыбнулся. – Наши ребята вот тоже собираются к тебе зайти. С этой комиссией всех просто замордовали. Мы то на стройке завалы разбирали, чтобы все красиво было, то часть пидорасили. Все дорожки от снега до асфальта расчистили. 

– А как Новый год отметили? – Мишка очистил мандарин и сунул в рот одну дольку.

– Вообще весело, – Женька пересел со стула к Мишке на койку, задрав тонкий матрас. – Реваз принес самогонки, ну и мы скинулись, у кого что было. Потом песни орали под гитару до утра.

– Погоди, а начальство? – удивился Мишка.

– А начальство… – Женька вдруг стал мрачным. – Капитан уехал в отпуск на три недели. С ней уехал…

– Погоди, – Мишка привстал на кровати, – ты что, ее к мужу ревнуешь?

– Конечно, – Женька становился все мрачнее, – понимаешь…Она постоянно про него говорит. Какой он хороший и добрый. Не понимаю, что она в нем нашла? Он же старый. У него вон, пузо над ремнем висит и усы желтые. И лысина уже виднеется. И еще он до мозга костей военный. Понимаешь?

– Не понимаю, Жень, – Мишка пожал плечами. – Вот когда муж к любовнику ревнует, это понятно. А когда любовник к мужу…

– Да иди ты… – неожиданно психанул Женька и резко встал с койки. – Я ему как другу доверился, а он глумится. Сам со своими отношениями не разобрался, а мои анализируешь.

– Нет у меня никаких отношений, – Мишка отложил недоеденный мандарин на тумбочку и отвернулся от Женьки к стене, – и не было никогда.

– Миш… – Женька снова присел на кровать и тронул Мишку за плечо, – ну прости меня. Я сам не свой оттого, что она сейчас с ним… в общем, психую постоянно. А ты это… поговори с ним.

– Не буду, – упрямо тряхнул головой Мишка. – Для меня его больше нет.

– Между прочим, он тебя спас, когда ты тонуть стал. В воду прыгнул и тебя вытащил. А потом завернул в тулуп и на руках нес до части.

– Ага, – Мишка обернулся и зло сверкнул глазами, – только сначала он заставил меня в прорубь прыгать! А потом спас. Да он просто герой!

– Он переживает, Миш, – Женька помог Мишке сесть и протянул недоеденный мандарин. – Он на Новый год не пил. Сидел на кровати и молчал весь вечер. Несколько раз пытался к тебе прорваться. Но его не пустили.

– А мне плевать, Жень, – Мишка сунул в рот последнюю дольку и, достав еще один мандарин, отдал его другу, – и видеть я его тут не хочу. Я Анну Сергеевну попросил, чтобы его не пускали. Знаешь, я тут много думал, пока один лежал, и расставил все точки над «и». Я – салага, он – дед. Мы в армии и подчиняемся ее законам. Кроме неуставных, между нами никаких других отношений нет, и не может быть. А то, что было… это случайность. Гормоны… недотрах… Не больше.

А тем временем в казарме жизнь шла своим чередом и никак не изменилась в Мишкино отсутствие.

– А она мне такая: «Пошли ко мне. У меня отец с работы придет поздно», – возбужденно рассказывал Артур, вернувшись из очередной самоволки. Ему внимали Реваз, Богдан, Мытищев и несколько черепов. Они сидели вокруг рассказчика, жадно ловя каждое его слово. – В общем, я даже хату не успел рассмотреть. Она на меня как кошка кинулась. Мы раздеваться уже в коридоре стали. Потом в койку сиганули. Ну, лежим, значит, сосемся. Я уже до сисек добрался, а тут хуяк! Ключи в замке. Ну, я одежу собрал, и в окно. Хорошо, первый этаж. Пол-улицы в одних трусах и майке бежал. Потом за гаражи спрятался и там уже оделся.

– Ну, ты и брэшешь! – заржал Богдан, – Як в кино!

– Ну, так я не был готов к знакомству с ее отцом, – засмеялся Артур, – вот и вышло, как в кино. 

– Ты хоть всю одежу-то собрал, Казанова херов? – заржал Мытищев.

– Шарф где-то посеял, – махнул рукой Артур. – Видать, пока одевался за гаражами, там его и просрал.

 – Фартовый ты, Мякишев, – усмехнулся Богдан, – везунчик.

– Кто бы говорил, – подмигнул ему Артур.

 И правда, последнее время самому Богдану просто поперла удача. Сначала его прикрепили к кухне, где он помогал поварихе Оксане Матвеевне. Причем особыми навыками поварского искусства Богдан явно не обладал. К тому же, неожиданно ему перепала новая добротная шинель с начесом и валенки, которые отличались тем, что не имели обычных калош. Вместо них у валенок была резиновая подошва, да и сами они были абсолютно новыми. На стройку Богдана не отправляли, и он целыми днями чистил на кухне овощи и протирал столы и пол.

Иногда его забирал к себе замполит Ветров, с которым они то разбирали книги в библиотеке, то готовили материал для нового занятия. Эти перемены несколько удивили друзей Богдана, но сильно не напрягли. Тем более, он периодически приносил с кухни то поломанное печенье, то оставшиеся сосиски. Дедам и дембелям тоже перепадали от Богдана вкусности. Частенько Богдан угощал их сгущенкой, налитой в стаканы, а на завтрак баловал второй порцией запеканки или лишним куском масла.

Богдан, как всегда, убирал столовую после завтрака, когда в дверь вошел замполит Ветров и, кивнув Оксане Матвеевне, махнул рукой Богдану:

– Пойдем в подсобку на пару слов.

Майор уселся на табуретку и, закинув ногу на ногу, начал разговор с Богданом, стоящим возле мешков с картошкой.

– Ну, как тебе служится, Лебедушка? – улыбнулся Ветров.

Богдан передернул плечами. Ветров говорил очень дружелюбно, даже как-то по-отечески ласково, но от ледяного колючего взгляда маленьких поросячьих глаз  по спине Богдана бегали мурашки.

– Спасибо. Неплохо, – сипло ответил Богдан.

– Значит, ты всем доволен? – майор кивнул и продолжил. – А вот помнишь, ты мне говорил, что ребята в самоволку бегают.

– Помню, – кивнул Богдан.

– Понимаешь, тут к нам обратился один уважаемый человек… – Ветров почесал пальцем лысину, как бы обдумывая, называть Богдану имя или нет. – В общем, обратился к нам товарищ Капицин. Знаешь, кто это?

– Директор завода, – коротко кивнул Богдан.

– Правильно. Товарищ Капицин – директор завода, а также председатель управы города, – продолжил Ветров. – Так вот. Информация конфиденциальная. Ну, ты понимаешь? – он строго посмотрел на Богдана. Тот испуганно закивал головой. – А обратился к нам товарищ Капицин по личному вопросу. Он застал свою дочку с парнем. Вернее, не застал. Тот успел сбежать через окно.

– А мы тут при чем? – заволновался Богдан.

– Понимаешь, этот герой-любовник в коридоре квартиры шарфик оставил, – глаза Ветрова нехорошо заблестели, – а шарфик наш. Стандартный. Который входит в зимний комплект обмундирования. Понимаешь, о чем я?

– То есть этот парень из нашей части? – догадался Богдан.

– Верно, – Ветров поднялся и начал прохаживаться между мешками с овощами. – Мне нужна информация. Ты должен узнать для меня, кто этот боец.

Богдан не был дураком. Он просто нутром почуял, что интерес к этому делу у майора не случайный. Лебедушка набрал в грудь воздуха и выдохнул со словами:

– Товарищ майор, а что вам за это пообещали?

Майор остановился и с удивлением посмотрел на бойца. На его лице за одну минуту промелькнуло несколько эмоций. От удивления до гнева, а потом во взгляде появилось даже некое уважение.

– А ты не такой уж и простой, каким кажешься, – усмехнулся майор. – Допустим, мне предложили за информацию путевку в Ессентуки летом. 

– А если я вам скажу имя прямо сейчас, что за это получу? – совсем осмелел Богдан.

– Ты ведь любишь черную икру? – Майор полез в карман и, достав оттуда небольшую жестяную баночку, поставил ее на табуретку. – Так что?

Вернувшись вечером в казарму, Богдан столкнулся в коридоре с Женькой. Тот напяливал на себя шапку, одновременно пытаясь застегнуть пуговицы на шинели и сунуть ноги в валенки. 

– Ты куда так торопишься? – спросил он у друга.

– К Мишке. В лазарет, – пробормотал Женька и выскочил из казармы.

Артур сидел за столом в компании Реваза и двух черепов, и резался с ним в шашки.

– Я в дамках! – радостно сообщил Артур Ревазу, переворачивая шашку.

Богдан смотрел на товарища и ждал, что вот сейчас банка с черной икрой, лежащая у него в кармане, начнет жечь ему ляжку. Но ничего такого не произошло. Угрызений совести тоже не было. Богдан продолжал расслабленно следить за ходом шашечной баталии, поглаживая в кармане эту маленькую баночку и мечтая, как он завтра придет в столовую, а там, спрятавшись в кладовке, намажет икру на кусок серого хлеба с маслом.

В это время Женька бежал в сторону хозблока, наматывая на ходу шарф. Конечно, он спешил не к Мишке. Алена, недавно вернувшаяся из отпуска, назначила ему встречу, и Женька, с безумно бьющимся сердцем, летел к ней на свидание.

Алена уже стояла на вычищенной площадке за хозблоком и задумчиво разглядывала темное окно постройки.

– Извини, опоздал, – выдохнул Женька, хватая Алену в охапку. – Я так соскучился!

– Погоди, Женечка, – Алена выставила вперед руки и уперлась ими в его грудь. – Нам нужно поговорить.

Женька ослабил хватку и отступил назад. Его сердце болезненно сжалось в предчувствии беды.

– Женя, понимаешь… – начала Алена, – ты очень хороший, добрый, умный, красивый. 

– Но? – нахмурился Женька.

– Но я люблю своего мужа, – выдохнула Алена. – Эта поездка… Мы с ним поговорили, и я сказала ему, что мне его не хватает и что я тут совсем одна. Мы во всем разобрались. Ко мне вернулся мой Козьма. И я поняла, что люблю его все так же.

– А как же я? – Женька растерянно смотрел на женщину. – Я ведь люблю тебя.

– Ты еще совсем молодой, Женя, – слабо улыбнулась Алена. – Ты еще сможешь найти свою любовь. А я не могу его потерять. Я без него жить не смогу. Поэтому мы больше не можем с тобой встречаться. Прости меня, Женя! Прости и прощай!

С этими словами женщина развернулась и быстро пошла прочь. Женька стоял и  смотрел в сторону, где все еще маячил знакомый силуэт в желтом свете фонаря. Он очнулся через несколько минут, когда тонкие иголки мороза начали проникать через тонкую ткань шинели. Женька поежился и, как во сне, побрел обратно в казарму.

Когда он вернулся, солдаты уже готовились ко сну. Шашечная дуэль закончилась, громкие разговоры затихли. Женька быстро разделся и улегся в койку, накрывшись с головой одеялом. Сейчас ему хотелось просто побыть одному, в темноте и тишине. А еще лучше умереть. Вот прямо сейчас. Закрыть глаза, уснуть и больше не просыпаться.

– Вересов, слышь, – на Мишанину койку уселся Мытищев и толкнул Мишаню в бок. – Папироски не найдется? А то я свои все скурил.

– Возьми в тумбочке, – ответил Мишаня, продолжая что-то рисовать в тетради.

– А чего такой дрищавый? – спросил Сашка, поглядывая на рисунок. – На этого похож… Ну, на еврея нашего. Шлимана. Такой же тощий!

– Он не тощий, а жилистый, – нехотя ответил Мишаня, закрывая тетрадь. – И это не Шлиман.

– Слушай, а чо ты в воду-то за ним сиганул? – Мытищев вынул из пачки сигарету и сунул ее за ухо.

– А что, было бы лучше, если б он утонул? – нахмурился Мишаня.

– Да нихуя он не утонул бы, – заржал Мытищев. – Евреи – они живучие!

– Дурак, – Мишаня столкнул ногой Сашку с койки. – И вообще. Это не твое дело. И если ты еще будешь языком молоть что-то о евреях, я тебе самолично обрезание сделаю. Ты меня понял?

– Да чего ты завелся? – надулся Мытищев. – Твой еврей. Хошь – спасай, хошь – убивай. Мне-то что?

Первым, кого встретил Мишка, выйдя из лазарета, был Реваз. Он с озабоченным видом бежал в сторону казарм, где на улице гребли лопатами снег ребята из пятого взвода.

– Реваз! Здорово! Ты куда так спешишь? – спросил Мишка, хватая друга за рукав шинели.

– Артура взяли, – бросил ему Реваз, не сбавляя хода. Мишке пришлось бежать за ним, чтобы выяснить все детали.

– За что взяли-то? – спросил Мишка, задыхаясь на морозном воздухе.

– Сказали – за самоволку, – они обогнули хозблок и вышли на еще нечищеную дорожку. – Нас направили в котэльную работат. А тут заходит младший лэйтэнант, а с ним еще двоэ в штатском. Артуру руки скрутили и увэли.

– Да погоди ты, – Мишка совсем запыхался и ему, наконец, удалось остановить Реваза. – Так его не поймали же на этом?

– Я болшэ ничего не знаю, – взволнованно ответил Реваз, – но они сказали, что за самоволные отлучки из части. Ты жэ понимаэш, что за это грозит?

– Это дисбат, – почесал голову Мишка. – Но как они узнали?

– Ты жэ умный, Миш. Ты эврэй. Думай… – нахмурил черные брови Реваз.

Вечером в казарме солдаты собрались вокруг стола, за которым сидели дембеля и деды.

– Артур, конечно, салага, но он наш салага, – хмуро говорил Дятлов. – Одно дело – учить салабона жизни, а другое – заложить начальству.

– Не, – замотал головой Фетисов, – из наших никто этого сделать не мог.

– Артур слишком много трепался, – тихо заметил Мишка, – хвастался на каждом углу. Вот Кравцов тоже в самоволку ходит. Да много кто бегает, то в магазин, то еще по каким делам. Почему взяли именно Артура?

– Так ты сам ответил на этот вопрос, – задумчиво сказал Дятлов. – Слишком много про свои подвиги пиздел. Но ему ничего предъявить не могут. Его же с поличным не взяли. Сейчас его задача – отбрехиваться и твердить, что ничего не знает.

– А если есть улики? – спросил красный, как рак, Богдан.

– Тогда чо, – недобро хмыкнул Мытищев, – пиздец котенку. Статья. Эх, мне бы ту гниду, которая своего сдала, я б ему в жопу ствол винтовки сунул и выстрелил.

– А я бы его в снег по горло закопал и голову водой поливал, – мрачно выдавил из себя Дроздов.

Богдан отошел от стола и направился в помывочную. Он открыл холодную воду и сунул под нее голову. Его сердце бешено билось, а уши и щеки горели огнем. Когда он называл майору имя Артура, он не думал о последствиях. И не только для Артура, но и для себя. А что, если майор его выдаст? Тогда Богдану конец. И все то, о чем сейчас говорят ребята, для него покажется детской забавой. В этот момент у двери послышались шаги, и Богдан быстро юркнул в подсобку, где хранились веники и швабры.

– Жень, да не тяни ты меня! – послышался голос Мишки Шлимана. – Ну, говори, что стряслось?

– Она меня бросила, – ответил ему голос Женьки. – И ради кого?

– Жень, – Мишка явно нервничал, – я тебе, конечно, сочувствую, но я тебя…

– Знаю я все, Миш, – вздохнул Женька, – ты меня предупреждал, что ничем хорошим это не закончится. Но… я влюбился в нее. Понимаешь? А теперь она меня даже видеть не хочет. Занятия с Лешкой отменились. Командир отменил, потому что у того в четверти твердая четверка. Я пытался ее на улице перехватить, но я же не могу целыми днями у дома командира стоять и ждать Алену?

– Значит, так, – решительно сказал Мишка, – возьми себя в руки. Она правильно решила не видеться. С глаз долой, из сердца вон. Так будет лучше и для тебя, и для нее.

– Мне не нужно многого, – тихо ответил Женька. – Просто видеть ее иногда и слышать ее голос.

– Забудь ее, друг, – судя по звуку, Мишка похлопал друга по плечу. – Она – жена твоего командира. Он – ее муж, и она его любит. Прими это как должное, и постарайся отвлечься. Я буду рядом с тобой, и как смогу, поддержу.

– Спасибо, – в голосе Женьки слышалась улыбка, – ты настоящий друг.

– Еще добавь: «Чебурашка!», – засмеялся Мишка, и оба друга вышли из помывочной.

Почти два дня Мишке удавалось не сталкиваться с Вересовым. В этом ему усердно помогал Женька. Как только Мишаня оказывался рядом, Женька тут же подлетал к Мишке с каким-нибудь делом. Мишаня явно злился, но вида не подавал.

– Шлиман! Придержи бревно! – крикнул снизу Мишке Мытищев. – Не видишь, что его заносит?

День был в самом разгаре. На стройке царила обычная суматоха, подсоленная отборным матом.

– Какого хрена ты его так криво связал? – кричал Мишка Мытищеву, пытаясь подтянуть веревки. Бревно сильно раскачивалось и никак не могло пройти в проем этажа.

– Это Вересов вязал, – Мытищев снизу тоже пытался натянуть веревку.

– Руки у твоего Вересова из жопы, – Мишке, наконец, удалось подхватить бревно и задать ему нужное направление.

– Разговорчики! – гаркнул снизу Мытищев. – Ты как о дедушке отзываешься, салабон!

– Как он заслуживает, так и отзываюсь, – буркнул себе под нос Мишка, уходя вглубь постройки.

– Слышишь, Мишаня? – Сашка бросил недовольный взгляд на Вересова, спокойно курящего в сторонке. – Твой жиденок совсем оборзел! Вчера вон, отказался оттирать пятно в сортире. Причем нагло так отказался. Ты чего его защищаешь-то?

– Пусть живет, – мрачно отозвался Мишаня. Он бросил окурок в снег и, затоптав его носком валенка, пошел в сторону стройки.

В этот день Женьки не оказалось рядом. Ничего не подозревающий Мишка умело орудовал молотком, забивая гвозди в доски. Вересов с минуту постоял в стороне, глядя как тот трудится, потом подошел к Мишке и, перехватив руку с молотком, резким движением заставил его встать.

– Что нужно? – мрачно спросил Мишка, поправляя сползшую на глаза шапку.

– Поговорить надо, – хмуро ответил Мишаня.

– Если ты беспокоишься, не рассказал ли я командирам о том случае, то можешь расслабиться, – Мишка вырвал руку и отошел в сторону.

– Шлиман… Миш… – мялся Мишаня,  – я не про это.

– Тогда, разговор закончен, – резко оборвал его Мишка.

– Нет, не закончен! – Вересов подошел к Мишке и, обхватив его руками, прижал к себе. – Ну прости меня, Миш!

– Не смей меня трогать! – Мишка смотрел на Вересова ненавидящим взглядом, крепко сжав зубы. – Не смей ко мне приближаться! И говорить со мной не смей! 

Мишка оттолкнул Вересова и для пущей наглядности поднял руку с молотком над головой.

– Ну ударь! – выкрикнул Вересов, снимая с головы шапку. – Со всей силы! Только прости! Я дурак! Думал, что авторитет для меня важнее. Миш, это не так! Для меня важнее ты! Не могу я без тебя!

– Уходи… – устало выдохнул Мишка и опустил молоток. – Я не хочу иметь с тобой ничего общего.

– Миш, я тебя… – начал Вересов, но в этот момент над полом появилась голова Богдана.

– Там спрашивают, доски еще подавать? – спросил он.

– Пусть подают на четвертый, – ответил Мишка, обходя стороной Вересова и направляясь к лестнице, – я тут все закончил. И пусть пришлют мне в помощь Пименова. А то я один до ночи тут работать буду.

Артур вернулся через три дня. Он был серьезным и озабоченным. Ребята тут же устроили себе внеплановый перекур и, обступив друга, стали расспрашивать его о случившемся.

– Меня в город отвезли. В кутузку посадили, – начал свой рассказ Артур. – Потом пришел этот Антон Сергеевич, Нинкин папаша. Нинке-то шестнадцать оказалось. Сами понимаете, растление малолетней – статья нешуточная.  Но Нинка упросила папашу, чтобы меня не трогали.

– Так это хорошо? – неуверенно спросил Реваз.

– Хорошо-то хорошо… – Артур прикурил вторую сигарету и с тоской посмотрел на низкое зимнее небо, – только папаша ее меня отпустил с одним условием. Жениться я на Нинке должен.

– Так женись. В чем проблема? – пожал плечами Женька.

– Молодой я еще. Не нагулялся, – вздохнул Артур. – Да и в армии мне нравится. Отцовские гены проснулись. Я решил после срочной службы поступать в военно-строительный. Если откажусь жениться, то мне института не видать. А если женюсь, то свободу потеряю. Но главное даже не в этом! У нас предатель завелся. Ведь откуда-то они узнали, что это я шарф просрал.

– Мы про это уже знаем, – мрачно ответил Женька. – Надо эту тварь вычислить. Деды с дембелями тоже пытаются выяснить, кто этот крот.

Богдан тоже усиленно делал озабоченный вид, но его сердце бешено колотилось от страха.

– Товарищ майор, – жаловался он Ветрову при очередной встрече, – боюсь я.

– Что тебя вычислят, или что я сдам? – усмехнулся замполит. – Не боИсь! Не сдам. А чтоб не вычислили, нужно тебе, солдат, смекалку проявить.

– Не понял, – глупо захлопал глазами Богдан.

– Плохой из тебя стратег, Лебедушка, – засмеялся Ветров, похлопав Богдана по плечу. – Ты подумай. Чтобы отвести от себя подозрения, что нужно? – он внимательно посмотрел в глаза солдату. Тот только пожал плечами. – Отвлечь, перевести стрелки на другого. 

– А-а-а… – закивал Богдан, – понял.

– Обрати внимание, кто из ребят держится особняком. Вот на него и вали, – одобрительно кивнул замполит. – А сам продолжай внимательно следить за всем, что происходит. Чем больше в части ЧП, тем более шатко положение капитана Буряка. 

Ближе к марту в части произошло новое, не очень приятное событие. У веселого и прикольного казаха Нурлана Алибекова нашли пакет с травкой. Его друзья из солнечной Алма-Аты иногда привозили ему дурь, которую Нурлан охотно менял на сигареты или на еду. Вреда никому косячок не приносил, а вот настроение поднимал неплохо. Нурлана передали городской милиции, а потом, по слухам, закрыли в места не столь отдаленные, за распространение.

– Я не понимаю, что происходит в части? – хмуро спросил на очередном заедании штаба капитан. – Третье ЧП за последние три месяца. Сначала этот «морж» в прорубь сиганул. Хорошо, что товарищ генерал сам заядлым моржом оказался. Посмеялся только, когда узнал о нашем местном самородке. Да и парень кремень оказался. Всех убедил, что сам в прорубь прыгнул. Но мы-то понимаем, товарищи, что в нашей части процветает дедовщина. 

– А это все ваш либерализм, товарищ капитан, – нахмурился замполит. – Всех надо держать в ежовых рукавицах, – для наглядности Ветров сжал оба кулака и хрустнул костяшками.

– Понимаешь, майор, они мальчишки, оторванные от дома, – вздохнул капитан. – Конечно, я их боевой командир, и они в армии, а не в пионерлагере, но справедливость и отеческую заботу никто не отменял.

– Вот поэтому они и распоясались, – не согласился майор. – Знают, что бы они ни натворили, вы их пожурите по-отечески и отпустите. А ведь дела серьезные. Покушение на жизнь товарища, путем сталкивания его в прорубь, растление малолетней, и наркомания. А там, – Ветров поднял палец вверх, – обо всем знают. 

– Меня это тоже беспокоит, – нахмурился Буряк. – И тут, я думаю, твоя задача, как замполита, провести с солдатами беседу. Проработать, так сказать, Конституцию и Уголовный кодексы нашей страны. 

Весна не слишком торопилась вступить в свои права, но днем солнце уже хорошо припекало, и на перекурах солдаты с удовольствием снимали шапки и подставляли бритые головы под его нежные лучи.

– Все, мужики, – щурился от едкого дыма Мытищев, – осталась мне неделя. И домой!

– Чем заняться планируешь? – Фетисов забрал из его пальцев окурок и втянул в себя горький дым.

– Сначала, конечно, домой. Мамка пирогов напечет, мяса пожарит. Эх! – Мытищев закатил от удовольствия глаза. – Да под водочку! А потом к Варьке пойду. 

– Она от тебя живой не уйдет! – засмеялся Червоный. – Заебешь до смерти.

– Не… – довольно щурясь на солнце, ответил Мытищев, – любить ее буду. Всю ночь. А потом Катюху пойду любить, – заржал Костик, подмигнув друзьям.

Богдан воровато оглянулся по сторонам и, убедившись, что поблизости нет Вересова, подошел к бойцам.

– А я вот все про предателя думаю, – начал он разговор, – нутром чувствую, что он где-то рядом. Даже догадываюсь, кто...

– Уже интересно, – нахмурился Дятлов.

– А вы не думали, почему нашему жиденку  легкая работа достается? – сощурил поросячьи глаза Богдан. – И он постоянно среди нас трется и молчит. Слушает, гад, а потом бежит к начальству, докладать.

– Меня он тоже бесит, – согласился с Лебедушкой Фетисов, – а в последнее время и вовсе обнаглел. Прямо нарывается на пиздюли! 

– А чего Вересов за него вечно заступается? – задал риторический вопрос Дятлов.

– Дык вы не знаете, что ли? – засмеялся Богдан. – Трахает он жиденка.

– Да ладно? – выронил изо рта сигарету Мытищев.

– У парня, видать, недотрах сильный, раз на этого дрыща стоит, – недобро засмеялся Дятлов.

– Ребят, вы чего! – возмутился Фетисов. – Мишаня – авторитет. Да я ни в жизнь не поверю, что он пидор! И сейчас мы не про него говорим, а про предателя-еврея. Надо ему темную устроить. Только по-взрослому. 

– Вересова надо как-то отвлечь, – задумчиво сказал Мытищев.

– А что отвлекать-то? Он спит, как убитый, – подмигнул Фетисов. – Мы жиденка в помывочную ночью отволокем и проучим, как следует.

Мишка проснулся оттого, что ему стало тяжело дышать. Он открыл глаза и увидел над собой перекошенное злобой лицо Фетисова. Сашкина рука крепко зажимала ему рот.

– Пикнешь, и я тебя задушу, жиденок, – прошипел он, и сунул Мишке в рот какую-то тряпку.

Рядом с кроватью оказалось еще несколько бойцов, в которых Мишка узнал Дятлова, Мытищева, Козлова и Гришина. Они связали Мишке руки и понесли в сторону помывочной.

– Значит, так, – говорил солдатам Мытищев, раздавая скрученные узлами мокрые полотенца, – стараться бить по спине и ногам. Не в наших интересах оставлять следы. Если эта тварь, – он кивнул в сторону застывшего в недоумении Мишки, – пожалуется начальству, то у него не будет доказательств. А мы его будем бить каждую ночь.

Первый удар пришелся точно под коленки. Мишки покачнулся и упал. Затем удары посыпались на спину и бедра. Мишка вздрагивал, но молчал, пытаясь развязать скрученные за спиной руки. Ему казалось, что на него каждую секунду обрушиваются сотни крепких кулаков. Время остановилось и превратилось в черную болезненную бесконечность. Несколько ударов пришлись по голове, отчего в ушах начался нескончаемый звон, сквозь который Мишка услышал громкий и грозный рык:

– Суки! Блядь! Не трогать его!

Вересов был похож на медведя, которого разбудили от зимней спячки. Он с дикой звериной силой раскидывал бойцов. Солдаты отлетали к стенам, не пытаясь снова встать на ноги и не рискуя попасть под руку разъяренному Мишане. Последним Вересов за грудки прихватил Мытищева. Тот выронил из рук полотенце и испуганно уставился на разгневанного Вересова.

– Ты, падла, придумал? За что? – жарко выдохнул в лицо Мытищева Мишаня.

– Он сдает всех командованию, – пробормотал тот.

– Кто? Шлиман? – Вересов на секунду замер и ослабил хватку. В этот момент Мытищеву удалось вырваться и он, отступив на пару шагов, уже смело заявил.

– И нечего защищать этого предателя!

– Шлиман не предатель, – тяжело дыша, ответил Мишаня, обводя взглядом присутствующих, – он мог меня выдать. Это я заставил его в прорубь нырнуть. А он не выдал. Сами знаете, что мне за это было бы. А я тут, перед вами стою. 

– И правда, – нахмурился Дятлов, поднимаясь с пола и подходя к товарищам, – Мишаню он не выдал. И когда Артура забрали, он в лазарете валялся. А про травку, что Нурлан толкал, он и не знал, потому что сам не курит.

– Так что, выходит, зря мы ему темную устроили? – Фетисов подошел к Мишке, лежащему на полу, и легонько пнул его ногой. – Слышь, жи… Шлиман. Ты это… живой?

Мишка пошевелился и тихо застонал.

После этого случая отношение к Мишке у дембелей и дедов резко изменилось. Его не задирали и не трогали. Несколько дней он, сжав зубы, скрывал последствия «темной». Мишка, как и все, ходил на утреннюю зарядку и работал на стройке. Для всех, даже для Женьки, не было ничего необычного в его поведении. И только участники побоища знали, с каким трудом Мишке удается скрывать боль. С Вересовым все осталось сложно. В душе Мишка его уже простил, но гордость не позволяла ему подпустить к себе Вересова ближе. Сам же Мишаня явно переживал, но видя Мишкину неприступность, не решался сделать шаг навстречу.

Окно в комнате командира части было открыто настежь. Желтая прокуренная занавеска плавно покачивалась на ветру, пропуская в комнату свежий весенний воздух, полный ароматов согревшейся земли и лопающихся почек. За столом сидел капитан Буряк, и крутил в руках маленькую коробочку «Монпансье». Замполит Ветров, лейтенант Харитонов и младший лейтенант Алексеев сидели напротив него вдоль стола и внимательно смотрели на командира.

– Предыдущий побег из колонии был всего лишь отвлекающим маневром, – продолжил разговор Буряк, – хорошо все было продумано. Естественно, что из-за такого ЧП поставили всех на уши. Сразу организовали усиленную охрану. Проверили все входы и выходы. А потом успокоились. Расслабились все. Вот этим и воспользовались рецидивисты. Мне сообщили о побеге десяти заключенных. Самое страшное, что они пробрались на склад и теперь вооружены. В соседнюю часть уже прибыли уполномоченные и расследуют это дело. Нам тоже следует усилить охрану склада боеприпасов и строящегося объекта. Маршрута беглецов никто не знает, поэтому вполне возможно, что они направятся в сторону стройки. В связи с этим  приказываю ежечасно проводить осмотр всех помещений. Харитонов, это твоя задача. Товарищ майор, проведите с бойцами внеочередной инструктаж, и хотелось бы организовать еще курсы самообороны. Об этом я поговорю с товарищем Осиным. Вроде у них самбист какой-то есть. Пусть с нашими ребятами поработает. Да, и еще. Милиция города попросила помочь им в охране, необходимо патрулировать дорогу, ведущую в город.

– Не думаю, что сбежавшие зеки по дороге в город пойдут, – поморщился Ветров.

– Нас попросили помочь и мы не откажем, – капитан по привычке потянулся к карману, где у него всегда были сигареты, но вспомнив, что их там теперь нет, вздохнул и закинул в рот две красных карамельки из коробочки.

Перед отбоем Мишка, как всегда, записывал стихи в тетрадь. Мимо него прошел Мытищев и еле заметно кивнул головой в сторону помывочной. Когда Мишка вошел в небольшой кафельный зал, там уже были Дятлов, Фетисов, Вересов, черепа Хмельницкий, Козлов и Гришин и, собственно, сам Мытищев. 

– У меня есть подозрения, – начал разговор Мытищев, плотно закрыв дверь помывочной. – Но чтобы опять не прибить невиновного, хочу проверить.

– Чего надумал? – недовольно пробасил Дятлов.

– Я слух пущу, что в пятницу готовится небольшая пьянка, посвященная нашему с тобой дембелю, – пояснил Мытищев. – Прикупим у Тимошки самогона, закуси наберем. Если я прав, то наш предатель обязательно сообщит про это начальству.

– Так нас повяжут, и последние деньки в армии мы проведем на гауптвахте, – покачал головой Дятлов.

– Так пьянки не будет, – подмигнул ему Мытищев.

– Как не будет? – возмущенно взвился Фетисов. – Дембель и не отметить?

– Будут проводы, – похлопал его по плечу Мытищев, – только не в пятницу и не там, куда будет наводка. Всем делать загадочный вид и шептаться, как будто вы знаете очень важную тайну. У меня все.

– А имя подозреваемого? – спросил Хмельницкий.

– Его я не знаю. Пока… – пожал плечами Мытищев. – На сегодня расходимся. Шлиман, – остановил Мишку у двери дембель, – погоди, переговорить с тобой нужно.

На стройке стояла жуткая пылища. Отбойные молотки и шлифовальные машины грохотали и шипели так, что закладывало уши. Мишка стоял на карачках с маской на носу и шлифовал доски.

– Шлиман! Обед! Мишка! Совсем оглох? – орал Артур, размахивая руками.

Спустившись вниз, Мишка едва успел умыться в бочке с водой, как Женька сунул ему в руки миску с супом и два куска хлеба. Они присели на длинное бревно и стали с жадностью есть кислые щи.

– Недавно Алену видел, – сказал Женька, кидая кусок хлеба в оставшуюся жижу.

– И что? – нахмурился Мишка, выкидывая в кусты остатки капусты.

– Скучаю по ней сильно, но знаешь… Наверное, так правильнее, – Женька вычерпал ложкой размокший хлеб и потряс пустой миской в воздухе, избавляясь от остатков еды. – Буряк – хороший мужик. Правильный. И у них семья и сын. А я… – Женька вздохнул и встал с бревна, – что я могу ей дать?

– Любовь, – улыбнулся Мишка.

– Кому она нужна, эта любовь, – похлопал по плечу друга Женька и добавил, оглядываясь по сторонам, – а что это с дедами? Ходят, шепчутся.

– Да я тут краем уха слышал, что дембеля собираются проставляться, – Мишка внимательно посмотрел в глаза другу. – В пятницу, в каптерке Тимошки.

– А, – равнодушно пожал плечами Женька и пошел по направлению к полевой кухне за вторым и компотом.

– Только бы не ты, – прошептал Мишка, провожая глазами друга.

Ближе к концу дня на этаж, где работал Мишка, зашел Богдан. Он уселся возле оконного проема, прикрывая лицо грязной перчаткой и, дождавшись, пока Мишка остановится, спросил его:

– Слушай, Миш, а что дембеля затевают? Вчера я на кухне был, так они у Верки выпросили хлеба, яиц вареных и картошку.

– Так они отходную устраивают, – Мишка присел рядом с Богданом и стряхнул с бритой головы опилки. – В пятницу в старой столовке собираются.

Мишка выполнил указание Мытищева. Ту же информацию он донес до Реваза. Вот только пьянка на этот раз намечалась в сараюшке за медсанчастью.

На вечернем построении Харитонов объявил солдатам о чрезвычайном положении.

– На охрану объекта – Земков, Игошин, Пресня, Камшилин и Кайдуков. Обходить объект каждый час. Оружие и фонари получите у Тимошки. Дальше… – Харитонов обходил строй, внимательно вглядываясь в лица солдат, – охрана склада боеприпасов – Багдасарян, Зосима. И двое на охрану подступов города – Вересов и Шлиман.

Мишка с Мишаней медленно брели по дороге, ведущей в город. Вечер выдался теплым и тихим. Вдалеке слышался лай собак и нестройный хор подвыпивших мужчин, нудно тянувших «Шумел камыш».

– Ты что такой мрачный? – прервал молчание Вересов.

– Сегодня пятница, – сказал Мишка, задумчиво глядя на огни засыпающего города.

– И? – не понял его Мишаня.

– И мы узнаем имя предателя, – вздохнул Мишка.

– Так это здорово, – оживился Мишаня.

– А вдруг это Женька? – Мишка остановился и с тревогой посмотрел на Вересова.

– Я, конечно, не всегда могу разобраться и в своих мыслях и поступках, что уж говорить о чужих, но знаешь… – Вересов подошел к Мишке ближе. – Женька не может быть предателем. Я это чувствую.

– И правда, что это я! – попытался улыбнуться Мишка. – Он мой друг и в нем я уверен, как в себе.

– А во мне? – Вересов взял Мишку за ворот шинели и притянул к себе.

– Не нужно, – Мишка попытался отстраниться, но Мишаня еще крепче прижал его к себе.

– Просто поверь в меня, – шепнул ему на ухо Вересов.

Мишка перестал сопротивляться и, уткнувшись ему в шею,  прошептал:

– Мне нужно любви совсем немного. 

Малую часть от чего-то большого. 

Мне хватит всего одного лишь слова. 

И взгляда теплого и родного.

Подари мне надежду и каплю желанья.

Я приму это все, как монетку нищий.

А за это отдам тебе тонны признаний.

Оглушу водопадом любви пьянящим.

Хотя знаешь… бери это даром!

Взамен подари только счастье 

И немного любви

Ведь мне большего просто не надо.

Лес еще не надел свой зеленый сарафан, и трава еще не пробилась сквозь замершую землю. Лежать на шинели было неудобно и холодно, но Мишка не чувствовал холода. Он полностью отдался Вересову и ничего не боялся. Даже когда налитый и твердый член Мишани уперся в него, Мишке не было страшно.

Мишаня действовал очень аккуратно. Он много раз делал это с парнями, но то, что Мишка был сейчас с ним, переполняло Вересова нежностью, от которой он просто задыхался.

– Уверен? – спросил он у Мишки, прервав поцелуй.

– Я тебе доверяю, – улыбнулся тот и с тихим стоном пустил его в себя…

Солнце медленно поднималась из-за горизонта, окрашивая голый лес серебристо-розовым цветом. Мишка шел по дороге в сторону части и, глядя в темное небо, улыбался чему-то.

Еще два часа назад они с Мишаней с хохотом, в полной темноте, искали на земле разбросанные вещи. Сменявшие их на посту солдаты долго смотрели вслед странным и веселым бойцам в перепачканных землей и обсыпанных еловыми иголками шинелях, которые бежали по дороге, распахнув руки.

– Чего улыбаешься? – Вересов чуть прибавил шагу, чтобы догнать Мишку.

– Ветер весенний мысли качает,

Беды мои отправляя в полет.

Счастье пускай никогда не кончается,

Ветер невзгоды с собой унесет, – прочитал Мишка, стараясь проговаривать каждое слово в такт своим шагам.

– Я поэт, зовусь я Мишка. От меня вам кочерыжка, – Вересов по-хозяйски закинул свою руку на Мишкино плечо.

– Дурында, – засмеялся тот и прижался плечом к Мишане, – у меня такое странное чувство… Ну, как будто все плохое кончилось. А впереди только хорошее.

– Конечно, хорошее, – Мишаня посмотрел на светлеющее небо. – Через две недели я дембель. Останется отслужить лето и все. Свобода!

– Что собираешься делать? – скосил на него взгляд Мишка.

– Обратно в художку вернусь. Буду реально учиться, а не как раньше, – ответил тот.

– Меня будешь ждать из армии? – Мишка хитро сощурил глаза.

– Что я баба, что ли? – нахмурился Вересов, потом отвернулся и тихо добавил, – буду…

До части дошли как раз к завтраку. Их товарищи переодевались после физзарядки, и казарма была полна народу.

– Чего такие веселые? – встретил их у двери Мытищев. – У нас тут такие дела… Мы предателя вычислили.

– Кто? – напрягся Мишка.

– Хохол. Лебедушка, – коротко ответил Мытищев.

– Поймали гада? – спросил Вересов.

– Нет, – помотал головой Мытищев. – Эта сука как почувствовал, что пиздец ему и сховался у замполита. Так там и сидит с ночи. Не выходит.

Богдан почувствовал неладное не сразу. Сначала все шло, как всегда, хорошо. Он сообщил о готовящейся пьянке Ветрову и тот направил в здание старой столовой наряд из четырех человек. Богдан ненавидел этих зазнаек-дембелей, и ему очень захотелось посмотреть, как их повяжут и поведут на гауптвахту. Солдаты вошли в столовую и… ничего не произошло. То есть вообще ничего.

– Ветрову заняться нечем? – недовольно говорил один из солдат другому, выходя из здания. – Капитан приказал оформить зал к Первому мая, а этот хохол решил, что там пьянка. 

– Да ладно вам, мужики, – хлопнул его по спине Дятлов, выходя на улицу следом за солдатами, – бывает. Не согласовали, видать, с замполитом. Вот он и решил, что мы тут пьем.

В груди Богдана похолодело. Он все сразу понял. Это была проверка, и он ее не прошел. И теперь все знают, что предатель именно он. И что с предателем хотели сделать, он тоже помнил.

– Мне нужна защита, – Богдан влетел в кабинет Ветрова и тяжело плюхнулся на стул.

– Ты о чем? – удивленно посмотрел на него поверх очков замполит.

– Меня вычислили, – Богдан с трудом пытался перевести дыхание и успокоить бьющееся сердце, – хана мне, понимаете?

– Прекрати истерику и объясни, что случилось, – замполит налил в стакан воды и подвинул его к солдату.

Выслушав немного бессвязный рассказ, замполит равнодушно пожал плечами и, поправив на носу очки, снова уткнулся в свои тетради.

– Не истери. Все пройдет, – сказал он, всем своим видом показывая, что разговор закончен.

– Мне надо, чтобы меня комиссовали, – твердо сказал Богдан.

– Прямо так? – удивленно поднял брови Ветров. – Может, тебе еще и орден дать, за особые заслуги? – усмехнулся он.

– Я серьезно, – Богдан зло сощурил глаза. – А за это я вам такую информацию сообщу, вы даже не представляете!

– Уже интересно, – Ветров оживился и даже закрыл тетрадь, которую листал.

– Но мне нужно сегодня же уехать и больше сюда не возвращаться, – продолжал Богдан. – Можете такое устроить?

– Ну, это смотря какого рода информация, – кивнул Ветров, – намекни.

– Это морально подорвет Буряка так, что его инфаркт хватит, – намекнул Богдан.

– Так… а еще подробнее? – привстал замполит.

– У его жены есть любовник, и я знаю его имя, – выдохнул Богдан.

Глаза Ветрова расширились, и он медленно потянул руку к телефону.

– Клавдия Петровна? Добрый день! Извините, что так поздно, но дело серьезное, – заговорил он быстро в трубку. – Надо одного бойца к вам положить, с чем-нибудь острым. Язва? Язва подойдет. Спасибо, Клавдия Петровна, дорогая!

Около обеда в часть приехала машина и забрала корчившегося от боли Лебедушку в городскую больницу. Больше его никто не видел.

Женька шел по дорожке в сторону каптерки Тимошки, чтобы взять еще одни грабли для уборки территории. День был светлым и солнечным. На душе у Женьки было тепло и спокойно. Боль, причиненная Аленой, медленно уходила, оставляя после себя ласковые и нежные воспоминания. Вечером, перед ужином, намечался небольшой концерт, посвященный празднику весны и труда, а потом капитан разрешил устроить небольшой сабантуй, чтобы по-человечески проводить дембелей на гражданку. Конечно, под присмотром начальства не выпьешь, но на этот случай было устроено тайное убежище за уличным туалетом, где бойцы организовали «бар».  

– Женя? – Алена стояла прямо перед ним, в легком коротком пальтишке и тонком платке на голове. В ее руках была кастрюля, из-под крышки которой пахло свежими пирогами.

– Алена… Ивановна, – улыбнулся Женька, – какими судьбами?

– Да вот, несу в столовку пироги. Сегодня же праздник, – улыбнулась она.

– А давайте я вам помогу, – оживился Женька, – донесу пироги.

Женщина коротко кивнула и протянула Женьке кастрюлю.

– Как ты живешь, Алена? – спросил тихо Женька, глядя себе под ноги.

– Хорошо живу, – улыбнулась она.

– Я тоже, – ответил Женька, – конечно, не мое дело, но… Ты счастлива?

– Да, Женя, – Алена остановилась и посмотрела Женьке в глаза, – и я тебе даже благодарна. Ты помог мне. Напомнил, что в жизни есть место любви. И знаешь, ты вернул мне ее.

– Рад за тебя, – улыбнулся Женька, – значит, с мужем все хорошо?

– Да, – кивнула Алена и едва заметно провела рукой по своему животу.

Это нехитрый жест увидел не только Женька, но и замполит Ветров, внимательно наблюдающий за ними через окно своего кабинета…

Вересову не спалось. Он смотрел на пустую койку Мытищева и пытался осознать, что он, наконец-то, дембель. Сто дней… Всего сто дней осталось то того момента, как он покинет доблестные ряды вооруженных сил. Этого он ждал почти два года. Но, неожиданно для самого Мишани, его понимание ценностей изменилось за последние несколько месяцев, и сейчас тот факт, что он почти гражданский, не особо грел ему душу.

Вересов приподнялся на локтях и посмотрел в сторону Мишкиной койки. Тот спал, как ребенок, подложив руки под щеку, и улыбался чему-то во сне. С тех пор, как они выяснили свои отношения в том наряде, Мишка изменился. Он уже не выпускал свои иголки при каждом случае и не прятался в панцирь. Он стал открытым и часто улыбался. Вот так же, как сейчас во сне.

В те редкие минуты, когда им удавалось спрятаться от чужих взоров, Мишка дарил Вересову горячие поцелуи, а его тихий шепот сводим Мишаню с ума.

– Черт, Шлиман! – Мишаня слегка отстранялся от горячих Мишкиных губ. – У меня сейчас яйца взорвутся.

Мишка тихо смеялся и горячо выдыхал ему в ухо:

– Люблю тебя… Хоть помирай!

– Дурак ты. Хоть и еврей, – Мишаня крепко прижимал Мишку к себе и целовал в лоб.

Не спалось в эту ночь и капитану Буряку. Козьма Петрович погладил спящую жену по черным растрепанным волосам и,  улыбнувшись, вышел на улицу.

Он уселся на крыльце, похлопал себя по карманам старых домашних штанов и, вздохнув, достал оттуда коробочку с «Монпансье».

– Не спится, командир? – услышал капитан голос из-за забора.

– Не спится, майор, – Козьма Петрович поднялся и подошел к забору, за которым находился дом замполита. – А ты что колобродишь?

– Покурить вышел, – Ветров чиркнул спичкой и сладко затянулся, – будешь? – протянул он пачку капитану.

– Нет, я лучше конфетку, – грустно вздохнул Козьма Петрович, – Аленушка моя в положении. Вот я и пообещал ей курить бросить.

– Да… тяжко тебе, – усмехнулся замполит, –стареешь. Вон и баба тобой уже руководит. На пенсию не собираешься?

– На кого я часть оставлю? – покачал головой Буряк.

– Есть молодые командиры, которые достойны занять твое место, – нахмурился Ветров, – а ты в него вцепился, как клещ.

– Это ты про Ваньку, свояка своего? – капитан выплюнул конфету и сразу полез в карман за новой. – Он выскочка. Только и умеет жопы начальству лизать в штабе.

– Зато ты… – Ветров со злобой сжал зубы, – демократичный и независимый командир. А ведь скажи я хоть слово, и тебя вышибут из армии, как пробку из бутылки!

– Я давно догадываюсь, что ты меня подсиживаешь, майор, – ответил Буряк, сжав кулаки. – Только нет у тебя на меня ничего. Сколько бы ты не старался.

– На тебя, может, и нет, а вот на жену твою имеется, – усмехнулся майор.

– Алену не тронь! – взвился капитан. – Она святая женщина!

– Святая? – на лице Ветрова сияла победная улыбка. – А ты уверен, что ребеночек-то от тебя? У нее ведь роман с твоим же подчиненным.

– Брехня! – гаркнул Буряк и отбросил в сторону коробку с «Монпансье».

– Роман с молоденьким солдатом, – продолжил Ветров. – И ты думаешь, что начальство, узнав об этом, оставит тебя в части? Я бы на твоем месте собирал манатки и отправлялся на дачу, под Харьков, огурцы сажать. А я, со своей стороны, никому про это не расскажу.

– Не верю, – играл желваками Буряк.

– А ты спроси у своего любимчика, Стрельникова, чем они с твоей женой занимались, – усмехнулся Ветров, Он хотел добавить еще что-то обидное, но в этот момент вдали что-то громыхнуло. За одним взрывом последовал второй, и небо озарило яркое пламя. Оба посмотрели в сторону города и кинулись по домам.

Через несколько минут весь офицерский состав части был уже в кабинете командира. Буряк расхаживал вдоль стены, нервно куря папиросу.

– У нас чрезвычайная ситуация, товарищи, – сказал он, садясь за стол и прикуривая от одной сигареты вторую, – на заводе произошел сильнейший взрыв. Старое оборудование не выдержало. От огня и взрывной волны пострадали близлежащие здания, в том числе больница и несколько жилых домов. Во время взрыва был сильный выброс химических соединений. В городе пожары и паника. Поступил приказ: поднять часть по тревоге и направить наших бойцов на помощь милиции и пожарным. Первостепенная задача – эвакуация жителей. Нужно помочь людям загрузиться в автобусы и вывезти их из города, не допустив паники. Также необходимо проверить близлежащую к эпицентру взрыва территорию на предмет пострадавших и очистки от… от трупов.

– Всех солдат гнать в город? – спросил Харитонов.

– Для охраны части оставить минимум бойцов, – ответил Буряк, – на главные ворота, на ворота для грузового транспорта.  Несколько человек для охраны территории и периметра и двоих на охрану склада боеприпасов.

– А как же продуктовый склад и склад инвентаря? – взвился прапорщик Тимошка.

– Обязательно оставим и для них охрану, – кивнул ему капитан. – Командование операцией в городе поручаю лейтенанту Харитонову и майору Ветрову. Я беру на себя охрану нашей части. Тем более, высшее руководство приказало мне быть постоянно на связи. Все поняли задачу? – капитан бросил хмурый взгляд из-под бровей на подчиненных. Те молча кивнули головами,. – Тогда исполнять!

– Тревога! Все на построение!

Солдаты повскакивали с коек и, быстро одевшись, выбежали в темноту ночи.

– Что случилось? – тихо перешептывались бойцы, принюхиваясь к запаху гари, который нес ветер.

– Горит что-то. Видишь, вдали зарево.

– Пожар, что ли?

– Там что-то рвануло. Я в сортир вставал. Думал гроза вдали и гром.

– Разговоры в строю! – прикрикнул на солдат лейтенант. – В  городе чрезвычайная ситуация! Взрыв на оборонном заводе. Пожар еще не потушили. Был выброс химикатов. Наша  задача – помощь в эвакуации жителей и разбор завалов. Так что тревога не учебная. По прибытии в город вы поступаете в распоряжение милиции и пожарных. Первый, второй и четвертый взвод – эвакуация мирного населения. Третий  и пятый – в распоряжение пожарного батальона города. Главный в группе – младший лейтенант Кутепов. Дальше. В части остаются: Ленякин, Беркут, Пресняков, Калинин и Капилян. Охрана обоих ворот. Лесин и Домовых – охрана склада продовольствия. Котеночкин и Панин – на хозсклад. Багратиони, Деревянко, Стрельников, Ветлицкий – склад боеприпасов. Остальные… Налео! Для получения обмундирования и противогазов шагом арш!  

– Да, повезло ребятам, – вздохнул Ветлицкий, ковыряя пальцем небольшую дырку в стене, – сейчас  в самом центре событий.

– Ага, – поддержал его Деревянко, – а мы тут тухнем.

– Пошли, покурим? – Ветлицкий достал пачку папирос из кармана и поманил ею Деревянко к двери.

– А пошли, – махнул тот рукой, – все равно тут ничего не происходит.

Солдаты вышли, а на складе остались только Женька и Реваз.

– Чего такой хмурый? – поинтересовался Женька у друга.

– Я все думаю… – вздохнул Реваз, – вэдь Богдана я считал другом. А он… Как он мог так с нами?

– Мы часто ошибаемся в людях, – Женька крутил в руках рацию, – а еще чаще в себе ошибаемся. Делаем глупости. И можем своей глупостью человеку жизнь сломать. А когда все заканчивается, держимся за этого человека, как за спасительную соломинку. 

– Может, нужно просто отпустить? – Реваз внимательно посмотрел на Женьку. 

– Может… – неуверенно ответил Женька, – только так трудно пальцы разжать.

– Второй, я – первый, – зашипела радия голосом капитана, – доложите обстановку.

– Первый, я второй. Все тихо, – снова зашипела рация.

– Третий, доложить обстановку, – продолжилась перекличка.

Женьке совсем не хотелось говорить с командиром части, и он передал рацию Ревазу. Тот дождался, когда раздадутся их позывные и ответил капитану:

– Первый, я – пятый. У нас все тихо.

И снова потянулись минуты, длинные и вязкие, как капля меда.

– Долго я броди-ил среди ска-а-ал… – неожиданно затянул Реваз.

– Я могилку милой иска-а-л. Но найти ее неле-е-егко… – подхватил Женька. Реваз улыбнулся и допел:

– Где же ты моя, Сулико-о-о…

– Багратиони! Стрельников! – зашипела рация, – не засорять эфир!

– Извинитэ, товарищ капитан, – улыбнулся Реваз, – забыл кнопку отжать.

А в это время взвод стоял у ворот городской больницы, и бойцы с интересом и возбуждением наблюдали за тушением пожара в одном из зданий.

– Бойцы, – к строю подошел крепкий пожилой мужчина в форме пожарного, – мы уже потушили третий и второй корпус. Пятый и четвертый пострадали только от взрывной волны. Там пожара не было. Пациентов мы эвакуировали. Остался только основной персонал больницы. Это на тот случай, если будут раненные. Ваша задача: обследовать этажи, разбирая завалы. Раненых не трогать, сразу вызывать врачей. Трупы выносить из здания. Для этого вам выдадут носилки и мешки. Разделитесь на два отряда. Кто у вас тут старший?

– Я – из строя вышел Вересов.

– Я – сделал шаг вперед Фетисов.

– Хорошо… – пожарный снял с головы тяжелый и неудобный шлем, – берите пока пятый и четвертый блок. Вероятности того, что кто-то остался в живых в остальных, почти нет. 

– Есть! – хором отозвались солдаты и развернулись лицом к строю.

– Слушать сюда. В пятый блок идут: Кречет и Михайлов – второй этаж, Малахов и Савенко – третий, Капитонов и Далмохай – четвертый, Добролюб и Абдурахманов – пятый. Шлиман идет со мной по первому этажу и подвалу. Если что обнаружите, докладываете мне, – Вересов повернулся к Фетисову, – забирай остальных…

– Третий, я – шестой, – снова зашипела рация на коленях Реваза. Тот только закинул в рот кусок хлеба и откусил кусок колбасы прямо от батона. 

– Пожрать спокойно нэ дают, – пробубнил он, откладывая рацию на стол.

– Слушаю, третий, – снова затрещала рация.

– Это не вы сейчас мимо нас проходили?

– Не. Мы возле медсанчасти. А что у вас там?

– Да померещилось, видать. Показалось, что кто-то идет.

– Сейчас мы к вам подойдем и проверим. Слышишь, третий?

– Слышу, шестой. Ждем…

Бойцы разбились на пары, и пошли в сторону больничных ворот.

– Сынки, милые… – к Вересову подошла пожилая медсестра в белом халате поверх потрепанной кофты, – вы там когда будете, покликайте Бориску мово.

– Кто такой Бориска, мать? – с улыбкой спросил Мишаня.

– Да кот мой, – женщина поправила на голове платок. – Как громыхать начало, он со страху сбежал куда-то.

– Найдем твоего Бориску, – Вересов погладил старушку по плечу и громко крикнул солдатам, – надеть противогазы. Входим в зону задымления!

Ветер нес со стороны горящего главного здания черные клубы дыма. Противогазы спасали от гари, но дышать в них было тяжело. Под ногами неприятно хрустело битое стекло. Рамы и двери были выворочены, как будто по коридору прошелся разгневанный великан. Вересов посмотрел на Мишку и насторожился.

– Ты чего такой? – прогудел он через шланг.

– Я мертвяков боюсь, – признался Мишка, глядя на Вересова через круглые глазницы противогаза.

– Если что, меня зови. И не смотри на них, – ответил ему Вересов и, отодвинув плечом, пошел вперед.

– Вересов! У нас раненый! – крикнули со второго этажа.

– Не трогать, – гаркнул вверх Мишаня и, нажав кнопку рации, отчитался, – на втором этаже обнаружен раненый, нужна бригада врачей.

– У нас тут еще два трупа, – раздалось с третьего этажа, – или три, – неуверенно добавил солдат.

– На носилки их и выносите из здания по одному.

– Да там не носилки, – просипел боец, – тут,  скорее, мешки нужны.

Вересов с тревогой взглянул в сторону Мишки. Тот с опаской шел вперед, переступая через вздыбленные доски пола, и не решался смотреть по сторонам…

– Третий! – снова ожила рация голосом капитана. – Что у вас там за шум?

– Первый, я – третий, – отозвались на том конце, – да собака приблудилась, товарищ капитан. Мы ее прогнать хотели, вот и шумели.

– Отставить шум, – коротко приказал капитан. На минуту рация смолкла, но потом снова разразилась шипением:

– Товарищ капитан! Разрешите покормить бедолагу из сухпайка? Она хвост поджала и дрожит вся. Видать, пожара и взрывов испугалась.

– Разрешаю, – улыбнулся голос капитана…

Обойдя все палаты и кабинеты на первом этаже, Мишка с Вересовым дошли до самого конца коридора.

– Смотри, как тут все разворотило, – Вересов тронул рукой дверь в помещение. Дверь, едва державшаяся на петлях, натужно скрипнула и с грохотом упала на пол.

– Я пойду проверю, что там, – сказал Мишка, перешагивая через разбитый сливной бачок.

– Осторожно, – усмехнулся Мишаня, – в говно не наступи.

Разбирая небольшой завал в комнате с хозинвентарем, Вересов услышал за спиной грохот и быстрые шаги. Он вышел из кладовки и увидел бледного Мишку. Тот снял с головы противогаз и часто дышал, высунув голову в разбитое окно.

– Ты чего? – Вересов подошел к Мишке и, взяв из его рук противогаз, попытался надеть его обратно. – Надеть нужно, а то надышишься гарью.

– Там… – Мишка не давал нацепить на себя резиновую маску, отмахиваясь от Вересова рукой, – там человек. Мертвый…

Стена в туалете была разворочена. На полу валялись разбитые раковины. Под потолком зияла огромная дыра. В одной из открытых кабинок сидел человек в голубой больничной пижаме со спущенными штанами. Его голова была рассечена напополам куском кафельной плитки.

Вересов, с трудом сдерживая тошноту, посмотрел на мужчину и прошептал сквозь зубы:

– Какая глупая смерть…

Он стащил труп с толчка на пол и перевалил его на лежащие на полу носилки. Накрыв тело простыней, он вышел в коридор и, похлопав по плечу Мишку, сказал:

– Сейчас войдешь в сортир и сразу отвернешься. Возьмешь носилки за спиной и понесешь

Мишка кивнул и послушно прошел за Вересовым в туалет. Он на секунду замер при входе, с ужасом глядя, как на белой простыне растекается большое кровавое пятно.

– Отвернись! – рявкнул на него Мишаня. Мишка развернулся, чуть присел и взялся за ручки носилок.

На улице суетились люди. Пожарные сворачивали шланги и грузили в машины оборудование. У самых ворот стояли несколько машин скорой помощи, в которые сажали раненых. В сторонке стояли грузовики, на которые складывали тела погибших.

– Это был Лебедушка… – сказал Вересов, подходя к Мишке и закуривая сигарету.

– Богдан? – Мишка потянул руку к пачке. 

– Глупо умереть на толчке, – грустно усмехнулся Вересов, протягивая ему зажженную спичку.

– Я бы сказал… – Мишка затянулся и закашлялся, разгоняя рукой сигаретный дым, – бог не Микишка, но… не буду. Никто не заслуживает смерти. Даже предатели…

Вечер медленно опустился на пустынные улочки военной части. Женька, пытаясь найти себе хоть какое-то занятие, старательно укладывал небольшие березовые полешки в низкую дровницу. Еще по осени вокруг склада спилили несколько березок, но дрова так и не перенесли к котельной. Вот Женька, чтобы убить время, и решил сложить их рядками.

– Второй, я – третий. Это не ваша собачка тут у нас? – зашипела рация.

– Какая? – ответил второй.

– Черненькая такая. С грустными глазами.

– Ага… Наша. Только руки к ней не тяните. Она кусается. И не кормите ее. Она у нас всю тушенку сожрала… Сука…

– Не засоряйте эфир! – рявкнул капитан, и рация ненадолго замолчала.

– А что там за сараюшка? – спросил подошедший Реваз.

– Да хрен ее знает, – пожал плечами Женька, – тут по всей части полно таких построек.

– Пойдем, глянэм, чего там? – предложил Реваз.

В сарае у полуразрушенной стены стояли ящики, в которых лежали гранаты и несколько винтовок. Ящики были старые и частично рассохшиеся.

– Это что? – удивленно спросил Реваз.

– Наверное, их приготовили на списание, но забыли вывезти, – пожал плечами Женька. – Наша русская беспечность.

– А ведь прэдставь, если сюда искра попадет, то рванет же. И рванет здорово, – нахмурился Реваз.

– Рванет, – кивнул Женька, закрывая дверь сарая на кривую и ржавую щеколду.

– Второй, я – первый, – снова ожила рация, – доложить обстановку!

– Первый, я – второй, у нас тихо. В районе продуктового склада шум какой-то. Я Капиляна туда послал. 

– Третий, я - первый, – отозвался капитан, – доложить обстановку! Третий! Что у вас там?

Но рация только шипела тревожным молчанием…

– Слушать сюда, – Вересов стоял в толпе солдат и разъяснял новое задание. – Идем в третий блок. Там был пожар, поэтому идти нужно аккуратно. В любой момент может провалиться пол или обвалиться потолок. Там семь этажей, поэтому, кто первым освободится, идет на еще один этаж. Кречет, Михайлов – первый этаж; Малахов, Савенко – второй; Капитонов, Далмохай – третий и Добролюб и Абдурахманов – четвертый. Шлиман, ты… А где Шлиман? – Мишаня закрутил головой по сторонам.

– Шлиман вон к той постройке пошел, – крикнул Вересову Фетисов, показывая рукой в сторону развалившейся бойлерной.

– Вот черт! – тихо выругался Мишаня и бросив бойцам, – никому не расходиться! – быстрым шагом пошел к бойлерной.

Он обошел полуразрушенный одноэтажный домик со всех сторон, пока не нашел дыру в стене.

– Мишка! Шлиман! Мать твою! – крикнул он. В ответ внутри бойлерной что-то грохнуло, и раздался громкий кошачий ор.

– Вот скотина! – из дыры в стене появился Мишка с исцарапанной щекой. У него на руках сидел сердитый серый кот, с торчащей во все стороны пушистой шерстью. – Представляешь, смотрю, бежит в сторону бойлерной. Я за ним, а он забился за котел и шипит. Еле поймал Бориску, – улыбнулся Мишане Мишка.

– Я тебя сейчас вместе с этим котом убью, – прошипел Вересов. – А если бы тут все рухнуло? Не было бы ни блохастого Бориски, ни упертого еврея Шлимана.

– Ты за меня испугался? – Мишка осторожно, чтобы никто не заметил, взял Мишаню за руку.

– От меня ни на шаг, – хмуро буркнул Вересов и тихо сжал Мишкину руку в ответ…

Женька и Реваз уже почти дошли до склада, когда вдалеке раздалась автоматная очередь.

– Ты слышал? – насторожился Женька.

– Слышал, – кивнул Реваз, – может, по собаке стреляют?

– Из автомата по собаке? И охрана на промскладе так и не ответила, – Женька ускорил шаг. Рация на его поясе ожила и начала, быстро заикаясь, говорить:

– … пятнадцать… вооружены… перестреляли всех. Я один ост… подмога…

– Третий – держись! – кричал в рацию капитан, – Шестой и четвертый, быстро все на промсклад! Седьмой, вместе со мной к пятому!

– Бежим! – крикнул Женька хватая за руку Реваза. – Оружие к бою! Занять оборону склада! – крикнул он растерянным Деревянко и Ветлицкому. – На нас напали. Пока не знаю кто, но по поступившим данным – их человек пятнадцать. Они вооружены. К нам идет подкрепление. Ребята со вторых ворот и капитан. 

– Что нам делать-то? – заметался по складу Ветлицкий.

– Вы с Деревянко держите оборону в леске на дороге к складу. Мы с Багратиони заляжем за дровницей возле входа. Смотреть в оба! Стрелять… стрелять на поражение!

На пятый этаж пробрались с трудом. Лестница, ведущая вверх, местами обвалилась, и идти приходилось, опираясь спинами о стену. Все усложняла медленно наступающая темнота и смрадный дым, идущий от остывающих полусгоревших, перекрытий.

– Тут живых точно нет, – прогудел Мишаня, стараясь идти вровень с Мишкой.

– А если тут мертвые? – Мишка передернул плечами.

– Это не самое страшное. Страшнее то, что при разборе завалов может все рухнуть к чертям собачьим, – хмуро ответил Мишаня. – Ты сам не лезь, если что увидишь. 

– Ты чего со мной, как с ребенком, – обиделся Мишка.

– Потому что… боюсь за тебя, – Вересов остановил Мишку движением руки. Доска под его сапогом тихо скрипнула и провалилась, образовав дыру, через которую было видно пару нижних этажей.

Голоса быстро приближались. И вот уже в соседнем пролеске замаячили темные тени.

– Стой! Стрелять буду! – услышал Женька голос Ветлицкого.

– Рано, Кость… Надо было ближе подпустить! – прошептал Женька, лежа за дровницей.

– Стой, говорю… – снова крикнул Ветлицкий, но его голос утонул в автоматичной очереди.

Стреляли просто на звук голоса, особо не целясь. В рассветной полутьме выстрелы были похожи на вспышки салюта. Только от этого салюта у Женьки все похолодело внутри.

Выстрелы стихли и снова в деревьях замелькали тени. Громкие голоса стали отчетливее. Было слышно, как под тяжелыми сапогами хрустят ветки деревьев.

– … жмурики… Суки бля!  – донеслись до Женьки и Реваза обрывки фраз.

– Хавчиком… бухла бы еще… 

– …стволов и можно дальше идти…

– Они идут к нам, – выдохнул Женька, твердой рукой отодвигая затвор…

К утру осталось обследовать последнее здание. Это был главный корпус, в котором располагались кабинеты врачей и приемный покой.

– Идти осторожно, – инструктировал солдат Вересов, – завалы разбирать по гвоздику, иначе может все рухнуть. Пожар потушили, но деревяшки еще могут тлеть. В закрытые помещения без пожарных не входить. Может полыхнуть так, что мало не покажется, – он бросил взгляд на Мишку. Тот едва мог стоять на ногах. Его глаза опухли и покраснели от чада и усталости. – Если кто сильно устал, лучше остаться тут, – продолжил Мишаня, – это не стыдно. Просто идти в таком состоянии на задание опасно.

– Мы все готовы, – ответил за товарищей Капитонов.

– Точно? – пристально посмотрел Вересов на Мишку.

– Все нормально, – ответил тот и надел противогаз…

Женька впервые стрелял в людей. Вернее, ему еще никогда ни в кого не нужно было стрелять. И хотя он понимал, что сейчас перед ним настоящие враги, первый выстрел оказалось сделать очень непросто.

– Эх, щени дэда… – выдохнул Реваз и нажал на курок.

Женька оглох от стрекота автоматов. Пули по-птичьи свистели над ровно уложенными дровами и впивались в бревна склада. На секунду автомат Реваза стих. Женька, не прекращая палить в темноту, краем глаза посмотрел на друга.

– Я за патронами, – крикнул ему Реваз и пополз в сторону двери.

Стрельба по ту сторону тоже на минуту смолкла. Женька прекратил палить, пытаясь вглядеться в предрассветный сумрак. Реваз потянулся к ручке двери и чуть приподнялся с земли.

Очередь была короткой. Тонкий свист пуль прозвучал над самой Женькиной головой и смолк позади. Женька обернулся и увидел Реваза, замершего возле входа на склад. Он несколько секунд повисел, цепляясь за дверную ручку, потом как-то нелепо вздрогнул всем телом и упал лицом в землю.

– Реваз… Багратиони, ты чего?! – Женька подполз к другу и, схватив его за плечо, начал с остервенением трясти. – Реваз, брат! Вставай! Я же один без тебя не справлюсь с ними. Ре…

Женька с ужасом отдернул руку, когда почувствовал на ней что-то горячее и липкое. Он с удивлением перебирал пальцами, пытаясь в темноте разглядеть, чем он испачкался, хотя прекрасно понимал, что на его руке кровь…

Вересов с Мишкой осторожно шли по ступеням. Солдаты под командованием Фетисова уже начали обход нижних этажей. Пока ребята поднимались наверх, мимо них пронесли несколько носилок с еще дымившимися трупами, накрытыми простынями, и Мишка каждый раз испуганно вздрагивал, провожая носилки взглядом. 

– Ты в норме? – спросил его Вересов, обернувшись.

– Все в порядке, – кивнул ему Мишка.

Ночью, обходя второй корпус, Мишка нашел два трупа в палате, и на этот раз он не убежал. Вересов попытался выпроводить его и самостоятельно подготовить мертвые тела к транспортировке на улицу, но Мишка отказался и, сдерживая страх и рвотные позывы, помог Вересову водрузить трупы на носилки.

– На верхних этажах ремонт шел, – сказал Мишаня Мишке, – так что там вряд ли кого найдем. Первые этажи во время взрыва были самыми многолюдными.

Они поднялись на последний этаж и побрели по длинному коридору. Зеленая краска на стенах облупилась и была похожа на кожу дракона. Двери и окна были выбиты. В одной из сохранившихся перегородок торчала железная кровать. Казалось, что   разбушевавшийся великан со всей дури воткнул ее в стену.

– Ничего себе тут рвануло! – покачал головой Мишка.

– Ты под ноги смотри, – хлопнул его по спине Мишаня, – там перекрытия перегорели и можно провалиться.

Они обошли одно крыло, осторожно разобрав завал в угловом помещении. Пройдя в другой конец коридора, они остановились возле полуоткрытой двери, обитой железом.

– Смотри, а тут что было? –  спросил Мишка,  шагнув внутрь.

– Шлиман, твою мать! – крикнул Вересов и кинулся вслед за другом.

– Ого… – Мишка стоял посреди большой комнаты без окон  и, светя фонариком, с интересом разглядывал черные от копоти сейфы и холодильники с крепкими металлическими замками. – Это мы в раю для наркоманов, – обернулся он к Мишане.

– Ты дурак, Шлиман? – гаркнул на него Мишаня. – Какого хрена ты сюда зашел? –  он  схватился за ручку двери и машинально захлопнул ее за своей спиной.

В этот момент пол в комнате дрогнул  и за дверью что-то загрохотало. В потолке образовалась широкая трещина, через которую было видно часть неба, розовеющего от восходящего солнца…

Женька по-пластунски вполз в полуоткрытую дверь, отодвинув от нее тело Реваза. Страх и отчаяние придали ему силы и уверенность. Он кинулся к полкам с патронами. Насыпав их из ящика в вещмешок, он насовал себе в карманы несколько гранат и заткнул за пояс два штык-ножа.

– Ничего… – шептал он, возвращаясь на свою позицию, – повоюем немного.

Пока он добывал патроны и занимал выгодную позицию для обороны склада, с другой стороны леса снова раздались выстрелы. Только стреляли бандиты не по Женьке, а совсем в другую сторону. 

– Что происходит? – удивленно прошептал тот, пытаясь рассмотреть в предрассветной темноте поле боя.

– Стрельников! – услышал он хриплый голос за стеной склада. От испуга Женька выпустил очередь по стене и тут же услышал забористый мат.

– Что ж ты, ебать тебя в рот, по своим палишь? Я ж тебя по фамилии назвал! – В сторону Женьки полз капитан Буряк, держа на спине тело бойца. – У нас раненый. Двоих потеряли, пока к тебе пробивались, – сообщил Женьке капитан, осторожно укладывая раненого солдата на землю возле себя, – так что придется нам втроем отбивать атаку неприятеля.

– А как же ребята с ворот и те, что на других складах? – спросил Женька, глядя, как к ним подползает еще один солдат.

– Всех перестреляли, сволочи! – капитан полез в карман штанов и, достав из него коробку леденцов, раздосадовано швырнул их через дровницу. В ответ со стороны леса раздалась автоматная очередь. – Их там человек пятнадцать. Все вооружены. А у пацанов только по винтовке.  Да и спрятаться им было негде. 

– Что будем делать, командир? – спросил второй солдат, фамилию которого Женька никак не мог вспомнить.

– Нужно за подкреплением идти, – ответил капитан.

– Нереально, – покачал головой Женька, – мы даже голову поднять не можем.

– Там, за леском, грузовик стоит, – сказал капитан, – нужно как-то этих тварей отвлечь, чтобы один из нас до него добрался.

– Так почему вы сразу не вызвали подкрепление? – возмутился Женька. – У вас же в штабе телефон!

– Телефон не работает. То ли из-за аварии в городе, то ли эти гады линию перерезали, – капитан снова похлопал себя по ляжкам. – Закурить есть?

– Не курю, – буркнул Женька и вдруг вздрогнул, – а где женщины?

– Не волнуйся… – помрачнел капитан, – Тимошка их всех в подвале своей каптерки спрятал, как только стрельба началась.

Ленякин, так была фамилия солдата, который приполз вместе с капитаном. Женька вспомнил ее как-то неожиданно. Раненый солдат, Ефим Беркут, в сознание не приходил. Командир сам перевязал ему рану на груди и ненадолго подполз к телу Реваза.

– Мертвый… – вздохнул он, поудобней устраиваясь за дровами.

Осознание, что Реваза уже нет, вдруг больно сжало Женькину грудь. Почему-то вспомнился заразительный смех друга и то, как он совсем недавно пел «Сулико».

– План такой, – прервал Женькины мысли капитан. – Ленякин, твоя задача проползти вон в той стороне по полю до пролеска. Потом окольными путями пробраться к машине, и в город. Там найдешь лейтенанта  Кочетова, объяснишь ему все, и он свяжется с соседней воинской частью.

– А я? – очнулся от мрачных мыслей Женька.

– Мы с тобой, Стрельников, будем отвлекать бандюков, пока Ленякин добирается до машины, – отрезал капитан и снова начал давать указания Ленякину...

Мишаня бегал по комнате, сметая на своем пути горелые стулья и столы. Он бил ногами по тяжелым сейфам и в остервенении дергал за ручки холодильников.

– Вересов! – Мишка с испугом смотрел на него, держа в руках фонарик. – Прекрати истерику! Миш! Слышишь меня?

– Нас тут завалило! – Вересов резко развернулся к Мишке, схватил его за ворот шинели и сильно тряхнул. – У нас воздух закончится и мы задохнемся!

– Миш… – Мишка пытался расцепить руки Вересова, – мы не задохнемся. Подними голову. Видишь? – Мишка посветил фонариком. – Там трещина наверху, в потолке. И через нее видно небо. И вообще… Все знают, что мы пошли наверх. Если мы не спустимся, то за нами придут.

В этот  момент комната заходила ходуном. Тяжелый сейф покачнулся и завалился вперед. На его месте из стены появилась здоровенная бетонная балка.

– Нам надо выбираться! – заорал Вересов и, оттолкнув Мишку от себя, кинулся к закрытой двери.

Он бился об дверь плечом, со всей дури стучал по ней ногами и кидал в нее обломки столов и стульев.

– Прекрати истерику! – Мишка подошел к Мишане вплотную и с размаху ударил его по щеке.

– Ты чего? – Вересов остановился и с удивлением посмотрел на Мишку.

– Все хорошо… – Мишка обхватил Вересова и, прижавшись к нему, стал гладить рукой по плечу, – нужно просто успокоиться и ждать. Вот увидишь… Нас скоро найдут и освободят. Вот и солнце уже почти встало. Сейчас тут будет светлее и…

Комната снова покачнулась. Щель в потолке стала больше и из нее на головы ребят посыпались щепки и большие куски штукатурки.

– Осторожно! – вскрикнул Мишка и с силой оттолкнул от себя Вересова. Фонарик выпал из его руки и погас. В темноте послышался грохот, и щель растянулась по всей диагонали потолка…

Капитан нашарил в кармане раненого бойца пачку папирос и спички, и с наслаждением глубоко затянулся.

– Что там? – спросил он у Женьки, прикрывая огонек рукой.

– Пока все в порядке, – Женька неотрывно следил за темной фигуркой, ползущей по полю. Высокая сухая трава скрывала его от глаз врагов. Но местами трава была примята, и в моменты, когда боец полз по открытой местности, у Женьки перехватывало дыхание. К счастью, серая шинель почти сливалась с цветом голой земли.

– Стрельников… – капитан затушил сигарету и повернулся к Женьке, – я солдат до мозга костей и не привык юлить, поэтому спрошу тебя прямо. Что у тебя было с Аленой?

Женька вздрогнул и удивленно посмотрел на капитана. Такого поворота он, конечно, не ожидал, особенно сейчас. В его голове вдруг прояснилось и все стало таким простым и очевидным, что Женька начал говорить, даже не подбирая слова.

– Мы все виноваты в этой ситуации, товарищ капитан. Вы – потому, что забыли о том, как любите свою жену. Я виноват больше. Я решил, что мне улыбнулось счастье, и я решил добиться его, чего бы это ни стоило. Но это чужое счастье. Не мое. Ваше… Она любила и любит только вас. 

– То есть… – капитан нахмурился.

– Ничего не было, – Женька слабо улыбнулся, – она сказала, что любит только вас, а я всего лишь напомнил ей вас же в молодости. Вот и все.

– А ребенок? – продолжал допытываться Буряк.

– Он ваш, – Женька снова бросил взгляд на поле, – и не нужно сомневаться в моих словах. Я и раньше не стал бы врать, но в этой ситуации я просто не могу вам сказать неправду.

Капитан хотел ему что-то ответить, но в этот момент из леса раздались выстрелы, и фигура бойца замерла, вжавшись в землю.

– Они стреляют в нашу сторону, – сказал Буряк, – значит, Ленякина они пока не заметили. 

– Нужно их отвлечь, – уверенно сказал Женька.

– Так…– нахмурился капитан, – только это такое дело… – он откашлялся и прикурил еще одну сигарету, – в общем… Я бегу в сторону того сарая, ты меня прикрываешь. Как добегу… Если добегу… в общем, постарайся выжить, сынок.

Женька смотрел на огонек сигареты, красным светлячком мечущимся в руках капитана. Он вспомнил сияющее лицо Алены в их последнюю встречу и этот жест… Легкий и такой понятный. 

Женька бросил взгляд на сарай, прикинул примерное расстояние и время, за которое можно до него добраться. Шансов добежать до сарая у него было по-любому больше, чем у стареющего капитана, страдающего одышкой от чрезмерного курения. 

«Ребенок…» – мелькнуло в голове Женьки. Он быстро вскочил на ноги и кинулся в сторону сарая, не обращая внимания на крики капитана Буряка за его спиной…

Глаза Вересова медленно привыкали к полутьме. От грохота заложило уши, и в них шумели морские волны.

– Мишка… Шлиман! – Вересов с трудом поднялся на ноги и шагнул вперед.

Его нога пнула фонарик. Он отлетел к стене и неожиданно загорелся…

Поперек комнаты лежала бетонная балка. В метре от себя Вересов увидел сапог, припорошенный белой штукатуркой. Рядом валялась шапка и второй сапог. Почему-то чистый.

– Мишка! – снова крикнул Вересов, закашлявшись.

В ответ он услышал слабый стон, идущий откуда-то из-под балки. Вересов метнулся на звук и с ужасом увидел Мишку. Тот лежал на спине, странно закинув вверх руки и тихо стонал.

– Мишка… Мишенька… Родненький! – Вересов кинулся сначала к Мишке, а потом к концу балки. – Я сейчас, Миш… Потерпи… – он попытался приподнять балку, но только до крови ободрал об нее руки. Мишаня снова кинулся к Мишке и, увидев у его губ темные разводы, начал вытирать их рукавом шинели. – Ты чем так испачкался-то, чумичка моя! – бормотал Вересов, шмыгая носом. Слезы сами собой текли по его щекам, и он ничего с этим не мог сделать. – Ты потерпи, Шлиман! Слышишь? Ты мне сам говорил, что нас хватятся и спасут! – Он резко встал и, подлетев к двери, начал бить в нее ногами и орать со всей мочи. – Помогите! Мы здесь! Нас завалило! Тут раненый! – поорав так с минуту и сорвав голос, Мишаня снова подбежал к концу балки и, срывая ногти на руках, снова попытался ее поднять. – Мишка! Шлиман! Еврей чертов! Не вздумай мне помереть! Помрешь, я тебя убью! Слышишь? Мишка! Родной мой! Слышишь? – он тряс Мишку за плечи и, уткнувшись ему в грудь в голос рыдал, а потом снова бежал к двери и звал на помощь…

Женька бежал по полю изо всех сил. В его ушах свистел теплый весенний ветер и в нос били запахи сырой земли и набухших почек.  За спиной послышались выстрелы и тяжелые шаги. Бандиты бежали вслед за ним, стреляли и громко матерились. 

«Еще немного», – билось в Женькиной голове. Страха не было. Было ощущение легкости и полета. Сейчас он был птицей, и на него была открыта охота.

Острое жало жаром обожгло бедро. Женька споткнулся, но, устояв на ногах, продолжил по инерции бежать вперед. Снова огонь. На этот раз огненное жало впилось в плечо и за ним такое же куда-то в спину. Бежать становилось все тяжелее, как будто крылья, которые несли Женьку вперед, надломились и  погнулись. По спине и плечу текли горячие липкие струи, а штанина болталась, как мокрая простыня на ветру.

До дверей сарая Женька уже не бежал, а шел, подволакивая ногу. Его преследователи тоже не торопились и сменили бег на неспешную ходьбу. Стреляли редко и в основном под ноги. Женька слышал только их громкий хохот и обрывки фраз.

– Сучонок… Лысый, мож добьем?

– Не… я еще не наигрался.

Женька рванул на себя дверь и вошел в сарай. В голове шумело, ноги подкашивались. Правая рука плетью висела вдоль тела и из рукава на пол капала темная горячая кровь.

Они вошли через минуту, вслед за Женькой. Стая матерых уголовников в грязных ватниках и солдатских сапогах, явно украденных на складе. В мутном Женькином сознании мелькнула мысль: «Десять человек. Значит, остались еще пятеро!»

– Ну, что, солдатик? Потанцуем? – подмигнул Женьке худой седовласый мужик.

– Отчего не потанцевать? – с трудом выдавил из себя Женька. – Ну, что? Все танцевать со мной готовы? – прошептал он из последних сил и, сорвав чеку с зажатой в руке гранаты, кинул ее в ящики, стоявшие у стены.

Капитан приподнялся на локтях, посмотрел на яркое зарево взрыва, отбросил в сторону пустой автомат и, стянув с головы шапку, закурил очередную сигарету…

За стеной послышался шум и голоса. Первыми в открытую дверь комнаты вошли медики. Они с трудом оттащили Вересова от Мишкиного тела.

– Нужно балку поднять! – крикнул солдатам Фетисов. – Только осторожно. Под ней человек.

– По-моему, тут уже можно не осторожничать, – сказал пожилой врач, поднимаясь с коленей, – лучше вколите успокоительного этому бойцу, – он махнул головой в сторону Мишани, сидящего у стены и, не стесняясь, рыдающего в голос.

День выдался по-летнему ясным и солнечным. Птицы, очумев от тепла, громко щебетали на ветках, покрытых свежей нежной зеленью. Мишаня Вересов полной грудью вдохнул весенний аромат и, спустившись со ступенек училища, направился в сторону автобусной остановки.

Для него день был не только погожим, но и очень удачным. Профессор Карпенко оценил его первую самостоятельную работу. Он долго ходил вокруг мольберта, на котором был закреплен лист с эскизом, рассматривая рисунок со всех ракурсов. Наконец, он остановился и, похлопав Мишаню по плечу, сказал:

– Очень выразительный портрет. Как вы его назвали?

– Спящий солдат, – сказал Мишаня, кисточкой смахивая с бумаги ошметки от ластика.

– Очень интересное лицо. И с такой любовью написано… Это ваш друг? – профессор добавил несколько штрихов на рисунке, подчеркивая пухлые губы.

– Армейский… – кивнул Мишаня, закрывая альбом для эскизов.

Он рисовал по памяти. Его память оказалось очень странной штукой. Ровно год назад, той холодной и неуютной весной, Вересов и не подозревал, что запомнит все происходящее до мельчайших подробностей.

Мишаня забежал в магазин и, купив хлеба и молока, ненадолго остановился перед полкой с алкоголем.

– Тетьмаш! – крикнул он с порога, скидывая с ног ботинки. – Я дома! 

Шлепая старыми тапочками по истертому, но чистому линолеуму, он прошел в кухню, где у плиты колдовала низенькая полная женщина в пестром домашнем халате.

– Ты таки купил молока? А то я на ужин блины затеяла! – сказала она, вытирая со лба капельки пота.

– Купил, – кивнул Вересов, усаживаясь за стол и хватая с тарелки холодную котлету.

– Руки помой и переоденься! – тетя Маша шлепнула полотенцем по Мишаниной руке и стала разбирать продукты из сумки. – А водку зачем купил, шлимазл?! – нахмурилась женщина.

– Сегодня годовщина, – нахмурился Мишаня, – я хотел помянуть друзей.

– Майн либхен… – вздохнула тетя Маша, – это так страшно, когда умирают молодые.

Переодеться и помыть руки все же пришлось. Мишаня на цыпочках зашел в спальню и, открыв дверцу шкафа, начал искать там чистую рубашку.

– Ты чего сегодня так долго? – одеяло, лежащее на постели, откинулось, и на подушке зашевелилась копна черных курчавых волос.

– А ты опять книжки читал полночи? – засмеялся Мишаня, присаживаясь на край кровати и вороша рукой черную гриву волос. – Тебе нужно постричься. Или ты пейсы себе отращиваешь?

Мишка схватился рукой за перекладину на стене и, подтянувшись, уселся на кровати. 

– Что ты имеешь против пейсов, гой? – он опасливо посмотрел на закрытую дверь и, притянув Мишаню за шею, поцеловал в губы. – Смотри, что я умею, – он полностью откинул одеяло и стал напряженно гипнотизировать свои щиколотки. Через минуту большой палец левой ноги чуть дрогнул и Мишка победно воскликнул. – Ну! Ты это видел?

Вересов молча улыбался, глядя на тонкие пальцы на ногах. Его память снова выбросила на поверхность воспоминание, о котором Вересов даже не подозревал. Он вспомнил напряженное лицо старого доктора, озаренного лучами восходящего солнца и его слова:

– Погодите! Он живой! Есть пульс! Поднимайте балку осторожно! Не понимаю… его же должно было разрубить пополам…

– Конец балки упал на лежащий сейф, – ответил ему Фетисов и прикрикнул на солдат, – осторожно поднимаем! Не дай бог сдвинете!

Мишаня помнил, как бежал за носилками, зачем-то пытаясь надеть на Мишкину голову шапку. Помнил сильные руки санитаров, пытающихся удержать его, рвущегося вслед уезжающей карете скорой помощи. Потом укол и долгая тягучая темнота.

Очнулся Вересов в областной больнице. Оказалось, что он тоже пострадал от обвала. На его левую ногу упал кусок покореженного злосчастной балкой холодильника, обрубив мизинец, а обрезок арматуры пробил щеку и разорвал ухо.

– Как Шлиман? – спросил Вересов у седовласого врача, который осматривал его раны.

– Удивительный молодой человек ваш товарищ, – улыбнулся профессор. – Нам пришлось удалить несколько ребер. Они ему пробили легкое. Желудок был порван. Множественные внутренние кровотечения. Тазовые кости еле собрали. Позвоночник пострадал. Но…  какая у него тяга к жизни! Как он выжил? Непонятно.

Немного оклемавшись после ранения, Мишаня перебрался в коридор перед реанимацией. Там он проводил целые дни и только на ночь медсестры насильно отправляли его обратно в палату. Он мучал постоянными вопросами старенького врача. Он хватал за рукава медсестер, выходящих из реанимации все с тем  же вопросом о состоянии здоровья Мишки.

Через три дня в город приехала мама Мишки – тетя Маша. Она окружила Мишаню заботой и любовью, помогая пережить  тяжелое время. Мишку перевели в общую палату только через несколько недель. К тому времени тетя Маша с Вересовым обитали в предоставленной им комнате больничного общежития.

В той же больнице оказался и капитан Буряк. Он был ранен, отражая нападение на склад банды рецидивистов, сбежавших с зоны. Капитан и рассказал Мишане о смерти Женьки и Реваза.

– Пошли ужинать, жиденок, – Вересов подставил Мишке плечо и подвинул ему инвалидное кресло.

– Кстати… – сказал Мишка, морщась после выпитой рюмки водки, – ты билеты купил?

– Завтра схожу, – ответил Мишаня, засовывая ему в рот кружочек соленого огурца.

– Не забудь, – Мишка поймал недовольный взгляд матери и демонстративно сунул в рот кусок котлеты, – а то родители Реваза нас ждут в июне. И еще вот… – Мишка потянулся к полке и взял с нее длинный конверт. – Буряк письмо прислал. Пишет, что тоже к ним собирается. А потом к родителям Женьки.

– А что это за ангелок на фотографии? – улыбнулась тетя Маша, протягивая руку к письму.

– Это капитанская дочка, – ответил Мишаня, пробегая глазами по неровным строчкам. – Женечкой зовут.

Буряк часто писал ребятам. Он ушел в отставку после полученного ранения, и теперь жил на своей даче, недалеко от Харькова, воспитывая сына и маленькую дочь. Алена, напротив, вышла на работу и теперь оказалась главой семьи.

Несколько писем ребята получили и от Артура. Тот сообщал, что получил долгожданное звание «деда», и теперь с нетерпением ждал дембеля, чтобы жениться и поступить в военную академию. С дочерью бывшего директора завода Ниночкой у него случилась настоящая любовь. Он писал друзьям, что нагулялся в своей жизни и действительно хочет завести семью.

Сам Мишаня, после того, как Мишку выписали из больницы, перебрался в Бердичев, в небольшую двухкомнатную квартиру в центре города. Там же, в городе, он поступил в школу искусств, основанную пару лет назад. Профессор школы,  Тарас Владимирович, очень удивился новому студенту.

– Ты мог бы учиться в Москве. Почему Бердичев? – спрашивал он Вересова.

– Это судьба, – улыбался ему Мишаня, – и тут вы будете оценивать мои успехи, а не имя.

Вечер выдался прохладным  и тихим. Мишаня стоял на небольшом балкончике в накинутом на плечи байковом халате тети Маши.

– Ты спать идешь? – Мишка со второй попытки протиснулся на коляске в дверь балкона и «припарковался» возле Мишани.

– Ты чего выполз голый? – нахмурился Вересов, накидывая на Мишку теплый халат.

– Я тут стихотворение сочинил, – ответил тот, зябко поводя плечами. – Не будешь смеяться?

– Дерзай, Пушкин! – подмигнул ему Мишаня, туша окурок в майонезной банке.

Мишка откашлялся, поправил на плечах халат и, глядя на заходящее солнце, прочитал:

– Мне много от жизни не надо.

  Ходить по земле босиком.

  Смотреть на улыбку мамы.

  Снежинки ловить языком.

   Вдыхать ароматы лета,

   Ночами книжки листать.

   И чувствуя силу ветра,

   Всем телом его принимать.

    Я счастье хочу пить глотками,

    И видеть тебя каждый час

    Хочу, осыпая мечтами,

    Немного любви для нас…