Немного любви

Небо затянули тяжелые низкие тучи, из которых на широкую площадку, покрытую потрескавшимся асфальтом, падал густой снег. На скамейке, возле одноэтажной пристройки, сидел широкоплечий коренастый парень с маленькими глазами, злобно зыркающими из-под низких густых бровей. Он развалился на старенькой самодельной лавке и, закинув на нее обе ноги, курил папироску, кутаясь в старую шинель.

– Давай шибче, Помело! – хрипло крикнул он солдату, который шоркал по плацу метлой, собранной из прутьев.

– Товарищ главнокомандующий! – солдат перестал мести, вытянулся струной и  вскинул руку к шапке-ушанке. – Разрешите обратиться?

– Разрешаю, – «главнокомандующий» сплюнул и заложил недокуренную папироску за ухо.

– Зачем мести плац, если все равно снег идет? – спросил солдат, вытирая замерзшей рукой красный лоб.

– Ты чо? Шибко умный? – парень нахмурился и от возмущения даже приподнялся. – Буряк что сказал, уезжая? «Когда приеду, чтоб плац блестел!»

– Да я понимаю, товарищ главнокомандующий, – вздохнул солдат, поправляя шапку, – может, он имел в виду листву? Вон ее сколько под деревьями насыпало?

– Да ты совсем охуел, сопля московская? – нахмурился «главнокомандующий» и добавил, растягивая слова:

 – А ну, подошёл к дедушке на пару фофанов!

Укрощение слишком умного рядового было прервано появлением в воротах части тентованного армейского грузовика. «Главнокомандующий» тут же подскочил с лавки и быстро поднял с земли вторую метлу.

– Зравжелаю, товарищ капитан! – гаркнул он, и вскинул руку «под козырек». – За время вашего отсутствия во вверенной вам части происшествий не было!

– Вольно, Фетисов, – устало махнул ему рукой невысокий крепкий капитан с желтыми прокуренными усами, и, обернувшись к кузову, хлопнул по тенту рукой:

– Лейтенант! Разгружай!

Брезент, натянутый на кузов грузовика, дрогнул, и, перемахнув через невысокий бортик, на землю спрыгнул высокий стройный лейтенант. Внешний облик лейтенанта Харитонова наглядно иллюстрировал крылатую фразу «форма ему к лицу». Форма ему была не только к лицу, но и ко всему телу. Офицерское обмундирование смотрелось на нем элегантно и даже стильно. Вообще, Сергей Харитонов был чем-то похож на Вячеслава Тихонова в роли Штирлица, только более молодого. Такой же острый нос, небольшие умные глаза и идеальнейшая короткая стрижка. 

– Из машины-ы-ы марш! – крикнул лейтенант, откидывая брезентовый полог, и оттуда, как недозрелые яблоки, посыпались молодые и неловкие первогодки. – На плацу, в шеренгу по одному, стройсь! – снова отдал команду Харитонов и, сняв кожаные печатки, подул на замершие руки. – Товарищ командир, – вполголоса обратился он к капитану Буряку, – мы ребят пять часов в машине морозили. Может, ну его, это построение?

– Отставить! – покачал головой капитан. – Пусть привыкают и закаляются!

– Так они одеты легко. А у нас, поди, градусов десять, – вздохнул Харитонов.

– Отставить разговоры, лейтенант! – Буряк развернулся на каблуках лицом к неровному строю новобранцев и, откашлявшись, рявкнул:

– Отделение, равняйсь! На первый-второй рассчитайсь!

– Первый!

– Второй!

– Первый!

– Вт-т-торой!

– Отставить! – снова рявкнул Буряк. – Кто это там так мямлит? Ты! Два шага вперед, раз-два! 

Из строя вышел высокий длинноносый парнишка  и, зябко поежившись, смело посмотрел на командира.

– Боец! Как фамилия?

– Б-багратиони, – с небольшим акцентом ответил парень.

– Хорошая фамилия! – одобрительно хмыкнул Буряк. – Родственник?

– Од-д-ноф-фамилец, – качнул головой солдат.

– А ты хоть понимаешь, чью фамилию ты носишь, Багратиони? Великого полководца, который столько сделал для России, ученика самого Суворова! А ты: «вт-т-т-торой!», – Буряк скривил лицо.

– Он был генералом от инфантерии, – послышалось с другого конца шеренги.

– Это кто ж у нас такой умный? – нахмурился капитан.

Из строя вышел парень в короткой, не по размеру, шинели и, кивнув командиру, ответил:

– Евгений Стрельников. Студент исторического факультета ЛГУ, – и после небольшой паузы добавил, – бывший…

– Историк – это хорошо, – улыбнулся капитан. – Встать в строй! – И снова обратился к Багратиони:

– Почему заикаешься?

– Я из Кутаиси. Там тепло. А тут холодно, – вздохнул парень и снова поежился.

– Ничего! За два года привыкнешь к сибирским холодам! Стать в строй! – капитан махнул рукой.

– Товарищи бойцы! Для прохождения воинской службы вы прибыли в пятнадцатую краснознаменную войсковую часть имени третьего съезда ВКПБ! Моя задача, как командира подразделения, сделать из вас, вот из этого… – он обвел рукой строй, – настоящих солдат, способных защитить нашу Родину от западных агрессоров, если случится такая необходимость. От себя добавлю, – он заложил руки за спину и, казалось, просканировал взглядом каждого, стоящего в шеренге, – на эти два года я не только ваш командир, но и отец, которого вы обязаны беспрекословно слушаться. А я, как ответственный родитель, обещаю, что буду строг, но справедлив. Если что, – Буряк показал солдатам увесистый кулак, – буду бить. Сильно, но любя…

От скамейки раздался сиплый смех самозваного  «главнокомандующего».

– Фетисов! Ты еще тут? – нахмурился командир.

– Так точно! – вскинул руку к шапке солдат.

– Тогда чего стоишь? – командир топнул сапогом. – Дуй в казарму, зови своих архаровцев. Пусть второй грузовик с вещами разгружают. А ты, товарищ Харитонов, проводи  бойцов в помещение для приема пищи. 

– Отделение! Нале-о! В столовую, для принятия пищи…Шаго-о-ом арш! – отдал команду Харитонов и солдаты, нескладно маршируя, двинулись в указанном направлении.

– Принятие пищи! – вдохнул невысокий спортивный парень. – Говорила мне мама: «Учись, Женя!» Не послушал… Сейчас бы сидел на паре и рассматривал с последнего ряда девочек!

– А у нас еще тэпло… – вздохнул Багратиони, – виноград собрали уже, наверное. Сейчас праздники. Молодое вино пробуют, мясо жарят, пэсни поют. Вах!

– А у мене вдома жинка залишилася, – прогудел высоченный детина с белесыми бровями и наивно-детским выражением лица. – Вона у мене знаєш яка красива? – спросил он у спины идущего впереди товарища, – Як сонечко! Христей зовуть.

– Интересно, а тут бабы вообще есть? – поежился сутулый парень в хлипкой шинельке, и плотоядно облизнулся.

– Ага…полная воинская часть баб, – ухмыльнулся Женька, услышав реплику. – И каждая тебя хочет.

– Отставить разговоры! – прикрикнул Харитонов, останавливаясь возле двери столовой. – Отделение! Стой! Раз-два! Заходим в помещение, занимаем позиции. Четыре человека за стол. И советую не зевать. У нас тут все строго: кто не успел – тот опоздал.

Новобранцев долго уговаривать не пришлось. Они достаточно организованно вошли в столовую и расселись за свободные столы. Импровизированный завтрак уже ждал их. В центре стола на тарелке лежало по четыре вареных яйца, четыре куска желтоватого масла и стопка нарезанного серого хлеба. 

– Поїсти – це я завжди готовий! – сказал великан, пододвигая к себе тарелку с перловой кашей.

– Мда… Это вам не «Астория», – вздохнул Женька, пытаясь растопить масло в остывшей каше.

– Говорят, что они в чай бром добавляют, чтобы не стоял, – сказал сутулый, отодвигая от себя стакан с чаем.

– Тю-ю-ю! Та мені цього брому кілограм треба, щоб не встав! – прогудел великан, быстро орудуя ложкой и закусывая поочередно то яйцом, то хлебом с маслом.

– Давайте знакомиться, что ли… – предложил Женька, – раз уж все вместе оказались в этом неуютном месте. Евгений Стрельников. Учился в ЛГУ, вылетел со второго курса. 

– Богдан Лебедушка! Комбайнер колгоспу "Шлях Ілліча", – великан отодвинул от себя пустую тарелку и облизал ложку.

– Чо, прямо Лебедушка? – хохотнул сутулый, но под строгим взглядом великана осекся, – Извини, брат! Артур Мякишев. Собственно, это пока все. Если бы не папка-военный, я бы сейчас где-нибудь в  Крыму бархатный сезон с девочками отмечал.

Все трое повернули головы к четвертому собрату по оружию, который задумчиво ковырял ложкой в тарелке с нетронутой кашей. Парень был маленьким и щуплым. На неровно выбритой голове виднелись клоки темных волос, а на длинном носу нелепо сидели маленькие круглые очки а-ля Джон Леннон.

– А ти чого, кашу не будешь? – Богдан с вожделением посмотрел на тарелку парня.

– Я не люблю кашу, – вздохнул тот, отодвигая свою порцию. – Если хотите, кушайте!

– Так! – Женька быстро перехватил руку Богдана, и снова подвинул тарелку к парню. – Сам ешь! Тут другого не будет! 

– Хорошо… – тихо согласился тот и, под грустный взгляд Богдана, нехотя сунул себе в рот серую массу.

– Тебе як кликати-то? – провожая с тоской очередную ложку каши, спросил Богдан.

– Миша. Михаил Шлиман, – ответил парень, давясь кашей и проталкивая ее внутрь чаем.

– Жид, что ли? – усмехнулся Артур, но Женька быстро толкнул его в бок.

– Это там, на воле, мы жиды, хохлы, грузины, – сказал он, – а тут мы все в одной упряжке. Так что забыли национальные предрассудки и давайте держатся вместе!

В казарме царил военный минимализм. Ряд двухъярусных кроватей, идеально заправленных одинаковыми грязно-синими одеялами. Между кроватями по две тумбочки. В углу стол и несколько  зеленых  табуреток. Под потолком – тусклые лампы, укрытые белыми стеклянными плафонами.

– Мда… – вдохнул Женька, – не «Метрополь».

– Жит можно, – махнул рукой Багратиони.

– У нас в селі теж не палаци. Так що я не вибагливий, як деякі, – Богдан подошел к первой понравившейся кровати и плюхнулся на нижний ярус.

– Слушай, дарагой! А ты не можешь по русский говорит? – наморщил горбатый нос Багратиони.

– Можу, але не хочу! – украинский богатырь легко подпрыгнул на лежаке. – Жорсткий. Зараз би на сінник, та жинку обійняти! Вже скучив.

– Ага… – Артур поставил свой чемодан возле другой кровати и прилег поверх одеяла. – Сейчас бы бабенку какую пощупать. Да чтоб такая вся мягонькая была, пышненькая. Грудь размера пятого... 

– По-моему, тут некоторые кровати заняты, – задумчиво почесал бритую голову Женька. – Думаю, нам нужно обосновываться на верхних койках. 

– Да ладно тобі! – махнул рукой Богдан. – Якщо що, мені скажи. Я кого хочешь прожену. Я у нас в селі найсильніший.

– Но не самый умный, – пробурчал себе под нос Женька и пошел к кровати, потянув за собой Мишку.

Все тумбочки оказали заняты. Каптерка закрыта, дневального не наблюдалось. Поэтому свои вещи новобранцами пришлось оставить возле кроватей, чтобы потом разобрать и распихать необходимое по тумбочкам.

– Взвод! Построение! – гаркнул в открытую дверь невесть откуда взявшийся дневальный. – Бегом на плац!

Ребята быстро упаковались в шинели и, спотыкаясь о порожек казармы тяжелыми неудобными сапогами, поспешили на улицу. Там их ждали лейтенант Харитонов и   капитан Буряк. Основная масса солдат уже стояла в строю. 

– Новобранцы! Встать в строй по росту! – капитан недовольно наморщил нос. – Багратиони! Куда ты лезешь? Тебе на пару человек назад надо. Историк! Встань рядом со здоровяком. Мытищев! Подвинься и пропусти молодежь между собой и Кировым. Ты! Да ты! В очках! Встань в самый конец шеренги! – Буряк обернулся к лейтенанту и тихо посетовал:

 – Как новый призыв, просто плакать хочется! И КМБ прошли, и присягу приняли, а все одно – как телята неразумные!

– Козьма Петрович, – улыбнулся Харитонов, – всему научим. Не впервой!

– Смирно! – рыкнул капитан и строго обвел глазами вытянувшихся во фрунт солдат. – На первый-второй р-р-рассчитайсь!

По шеренге понеслось разноголосое: «Первый! Второй!». Последним выкрикнуть «Второй!» досталось Мишке. Он на секунду замешкался, потом зачем-то откашлялся и тихо сказал:

– Второй! Расчет окончен!

– Боец! Шаг вперед! Раз-два! – скомандовал ему капитан.

Мишка сделал два небольших шага вперед и остановился.

– Ну-ка, давай еще раз повтори. Только четко и громко.

Мишка испуганно захлопал глазами и снова тихо сказал:

– Второй! Расчет окончен!

– Еще раз, громко! – заорал на него капитан. – Так, чтобы у меня уши заложило, как от взрыва.

– В-в-в… – начал Мишка, но замолчал и опустил вниз голову.

– Та-а-ак…. Мытищев! А ну-ка, покажи молодому бойцу, как нужно выполнять команду! – капитан поманил рукой одного из солдат. Мытищевым оказался крепкий и плечистый парень. Судя по отросшим волосам и немного раскованному поведению, ему оставалось служить в армии совсем немного.

– Второй! Расчет окончен! – заорал он так, что на его шее вздулись вены.

– Вот как нужно! – одобрительно кивнул Буряк Мытищеву. – А теперь повтори! – сказал он Мишке.

Тот глубоко вдохнул, пытаясь набрать в грудь как можно больше воздуха, и, закрыв глаза, громко проорал:

– Второй! Расчет окончен! – на последнем слове Мишкин голос дрогнул и дал приличного «петуха». 

Капитан гулко засмеялся, и весь строй поддержал его дружным хохотом. Мишка покраснел как рак и втянул длинную худую шею в широкий ворот шинели.

– Смир-но! – резко перестал смеяться Буряк и строго посмотрел на расслабившихся солдат. – Встать в строй, – быстро бросил он Мишке.

–  Взвод! В две шеренги, стройсь! Напра-во! По плацу ша-а-агом арш!

Мишка шагал в паре с невысоким солдатом, который громко сопел, старательно вытягивая носок.

«Ничего…», – думал Мишка, стараясь не сбиться с ритма. –  «Так лучше! Я это заслужил. Пусть мне будет плохо и пусть из меня выйдет эта дурь! Мамку только жалко. Она, наверное, с ума сходит. Мама, мама! Как мне тебя не хватает!», – Мишка вздохнул и с разбегу налетел на спину впереди идущего.

– Команда «Стой!» была! – рявкнул капитан, недобро глядя на Мишку.

– Простите, я задумался… – вздохнул тот и снова втянул голову в ворот шинели.

– Отставить думать! – нахмурился капитан. – Армия тебе не для того, чтобы думать, а для того, чтобы отдать долг своей Родине, которая тебя вскормила и вырастила!

Буряк самолично гонял солдат по плацу до обеда. Они маршировали, бегали трусцой и при этом орали во все горло «Катюшу». Через четыре часа такой «разминки» щеки бойцов разгорелись, и шинели уже не казались такими уж тонкими. Несколько новобранцев захромали, мысленно проклиная сапоги и портянки. Последний круг Мишке дался уже с трудом. На его глаза навернулись слезы, он почти не чувствовал ног. Зато резкой болью отдавались кровавые мозоли на пятках.

– Ты что, портянки заворачивать не умеешь? – спросил его Женька, подождав возле входа в казарму.

– Умею, – глухо отозвался Мишка, стараясь идти свободно. 

– Ну, видимо, ты крутишь их по какой-то очень хитрой схеме, – улыбнулся Женька. – Вон, из сапога край торчит. Так и должно быть?

– А вам какое дело? – Мишка так устал, что плюнул на гордость, и его походка стала похожа на медвежью.

– Да я просто хотел помочь, – пожал плечами Женька.

– Может, мне это нравится, – скрипя зубами от боли, огрызнулся Мишка.

– Он, наверное, мазохист, – хохотнул, догнавший их Артур.

– Або просто слабак! – вынес свой вердикт подоспевший Богдан.

– У меня есть маз одна, – Реваз снял шапку- ушанку и вытер пот со лба, – помажешь, бол как рука снимет, дарагой.

– Да идите вы все… – Мишка не стал разъяснять ребятам точное направление посыла. Он снова сжал зубы и из последних сил преодолел две ступеньки, ведущие к двери казармы.

В казарме было шумно и многолюдно. Перед обедом по распорядку полагался час на смену одежды, чистку обуви и небольшой отдых, но солдаты заполняли его в основном ничегонеделаньем. Исключение составляли трое парней, которые орудовали швабрами, усиленно возюкая по полу серой ветошью.  Меж кроватных рядов небрежной кучей были свалены сумки и чемоданы новобранцев. 

Ребята в нерешительности остановились на пороге.

– Здравствуйте! – с распростертыми объятиями навстречу вышел уже знакомый им Фетисов. – Не стесняемся, проходим! Добро пожаловать в наш коллектив. Располагайтесь! Чувствуйте себя как дома.

Ребята чуть осмелели и даже начали  двигаться к своим вещам, но в этот момент дружелюбное лицо Фетисова изменилось. Его маленькие узкие глазки сощурились. А рот перекосила наглая усмешка.

– Что, салаги? Решили, что вот так вас в армии встречать будут? – зло прошипел Фетисов. – Это наш лейтенант пытается сделать из службы санаторий.  Но он вам не защита. Это он там хозяин, – Фетисов махнул рукой куда-то в сторону двери, – а тут у нас свои правила!

– Санек! Чо там? – раздался недовольный голос откуда-то из середины казармы. – Тут люди спать пытаются!

– Молодняк учу, – крикнул в ответ Фетисов.

– Добро, – согласился с ним голос, – давай их сюда. На построение.

– А ну-ка, салабоны! В шеренгу по одному становись! – рявкнул Фетисов.

Новобранцы, шаркая сапогами, прошли на середину казармы и построились возле своих вещей. Перед ними на кровати растянулся Мытищев, вяло почесывая волосатую грудь под расстегнутой гимнастеркой. 

– Новенькие? – спросил Мытищев у Фетисова, довольно улыбаясь.

– Так точно, – кивнул ему Сашка.

– Слышь, Стас, – обратился к кому-то Мытищев, – тут новое «мясо» прибыло. Давай знакомиться.

С соседней кровати на пол спустились голые ноги, а за ними, с тяжелым стоном, поднялось накачанное тело. Стас потряс головой и недовольно посмотрел в сторону новобранцев.

– Козлов! – хрипло крикнул он, и на его зов тут же отозвался один из солдат, драящих пол.

– Тут я, Станислав  Семеныч! – Козлов в три прыжка оказался возле койки Стаса.

– Метнись за водой. Пить хочу, – прохрипел Стас, потерев горло рукой.

– У меня все готово, – к Фетисову подошел еще один солдат, протягивая ему сложенные газеты.

– Молодец, Гришин! Хвалю! – похлопал солдата по согнутой спине Фетисов.

Все эти передвижения ребята наблюдали с глубоким недоумением. И только Женька хмурил густые брови и нервно теребил карманы шинели.

– Ну что, салаги? Сымаем шапки и надеваем пилотки, – Фетисов сунул каждому в руки сложенную треугольником газету, – щас для наших уважаемых дембелей будем парад устраивать, – новобранцы задумчиво крутили в руках бумажные головные уборы и мрачно смотрели на Сашку. – Объясню расстановку. Там, – он снова махнул на дверь, – вы выполняете команды офицеров. Тут, – он широко повел рукой, обозначая пространство казармы, – у нас главные – дембеля: Станислав Семеныч и Константин Николаич. Сто дней до приказа – это вам не хухры-мухры, – Фетисов заискивающе улыбнулся дембелям, – до этого еще дослужиться надо! Дальше по ранжиру идут деды: это я, Натанов и Вересов. А вы, салаги, черепам помогать будете. Кстати… Гришин, Хмельницкий, Козлов! Теперь вы – черепа! Поздравляю с повышением в звании!

– Служим Советскому союзу! – проорали, вытянувшись в струнку, три парня и снова занялись мытьем полов.

– Теперь надеваем на головы пилотки и стоим смирно! Сейчас наши уважаемые дембеля с вами знакомиться будут. После приветствия шаг вперед и громко назвать имя, – Фетисов обвел строй злым взглядом.

Дембеля лениво встали с кроватей и  вразвалочку подошли ближе к новобранцам.

– Здравия желаю, салаги! – командным голосом проревел Мытищев, так, что у стоящего перед ним Богдана заложило уши.

– Здравия желаю, товарищ дембель! – негромко крикнул Женька и толкнул локтем, стоящего рядом Мишку.

– Здравствуйте, – тихо сказал тот, кивнув.

– Не слышу! – гаркнул Мытищев. – Здравствуйте, товарищи салаги!

– Здравия желаю, товарищ дембель, – во всё горло заорали новобранцы.

– Так-то лучше, – улыбнулся Мытищев и снова гаркнул. – Приветствую вас в нашей казарме!

– Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! – дружно проголосили новобранцы.

– Мы со Станиславом Семенычем ваши командиры и боевые товарищи, – сообщил Мытищев и обратился к  Богдану, – теперь по очереди. Шаг вперед и имя с фамилией.

Богдан сделал шаг и, вскинув руку к бумажной пилотке, пробасил:

– Богдан Лебедушка! Прибув для проходження військової служби!

– Отставить! – просипел Стас. – Ты не у себя в Хохляндии. Ты в Советской Армии. По-русски говори!

Богдан нахмурил белесые брови, сжал кулаки, но увидев недобрые взгляды остальных солдат, громко сказал:

– Богдан Лебедушка! 

 Следующим вперед вышел Артур. Он так же вскинул руку к газете и представился:

– Артур Мякишев!  Прибыл для прохождения воинской службы!

– Реваз Багратиони! Прибыл для прохождения воинской службы!

– Евгений Стрельников! Прибыл для прохождения воинской службы!

– Откуда прибыл? – спросил Женьку Мытищев.

– Ленинград, – ответил тот Сашке.

– Земеля! – вдруг расцвел тот. – С какой улицы?

– С Садовой, – удивился Женька такому неожиданному радушию.

– А я с Макаровской! – продолжал радоваться Мытищев. – Его не трогать, - обратился он к остальным солдатам, – боец поступает в мое личное распоряжение.

– Дальше давай! – вновь просипел Стас. Ему явно надоел этот парад, а из-за разыгравшейся простуды ему хотелось поскорей лечь в кровать и проспать оставшиеся до обеда полчаса.

– Михаил Шлиман, – Мишка сделал неуверенный шаг вперед и опустил голову.

– Какой ты Михаил? – раздался голос со стороны стола. С табуретки встал высокий крепкий парень и быстро подошел к шеренге. – Это я Михаил! Я! А на твоей роже написано, что ты Мойша! Мойша, мать твою! Морда жидовская!

– Мишань! Спокойнее! – попытался угомонить своего товарища Фетисов. – Сейчас Константин Николаевич со всем разберется.

– Костян! – Мишаня подошел к дембелю и смело глянул ему в лицо. – Отдай его мне!

– Нахуй он тебе, Мишань? – ухмыльнулся Мытищев.

– Ненавижу жидов. Глянь на него! Так и хочется ему по морде заехать, пидору картавому! – зашипел Мишаня.

От последних слов Мишка вздрогнул, и его уши полыхнули огнем.

– Забирай! – махнул рукой Мытищев. – Выбей из него дурь интеллигентскую! Благословляю!  

– А теперь самое приятное! – тоном тамады проговорил Фетисов и потер руки. – Давайте посмотрим, что из съестного привезло нам молодое пополнение! Козлов! Потроши сумки! Жратву тащи дембелям, остальное барахло – в каптерку!

За столом, в пахнущей прогорклым маслом и хлоркой столовой, было тихо. Мишка задумчиво мешал ложкой жидкий суп, Женька ел, с осторожностью поглядывая по сторонам, Реваз с отвращением разглядывал серую массу картофельного пюре и одинокую переваренную сардельку на тарелке. Артур отрывал небольшие кусочки серого хлеба и кидал их в тарелку с супом. И только Богдан жадно уплетал свою порцию.

– Это разве борщ? – сказал он, отодвигая от себя пустую тарелку. – Вот моя Христя борщ варит! Всем борщам борщ!

– О! Смотрите-ка, – оживился Артур, – Лебедушка по-человечески заговорил.

– Я лучшим учеником по русскому был до восьмого класса, – ответил Богдан, пододвигая к себе второе.

– Я только восем классов окончил, – вздохнул Реваз, с опаской надкусывая сардельку, – потом надо было семъе помогат. Я старший из братъев.

– Слушай, Лебедушка, а чего ты такой веселый? – вдруг нахмурился Артур.

– Так я свое сало еще по дороге сожрав, – засмеялся Богдан, – вот у меня ничего и не взялы.

Ребята снова замолчали. После устроенного в казарме шмона настроение совсем упало. В принципе, у них и не взяли ничего особенного, но сам факт был очень неприятен.

– Костян, тут сгущенка! – радостно потряс в воздухе банкой в голубой обертке Фетисов.

– Тащи ее сюда, – Мытищев вальяжно развалился на кровати, скинув одну ногу на пол.

Получив заветную банку, он быстро проткнул в ней две дырки и, подняв руку над лицом, начал жадно глотать длинные белые капли.

– У жиденка я сам посмотрю. Кинь его багаж, –  Мишаня с легкостью поймал  небольшую дерматиновую сумку Мишки. – Вот жид и есть жид, – Мишаня брезгливо скинул вещи на пол, – ничего полезного нет. Одно жидовское барахло.

– Смотри, – Фетисов поднял небольшую коробочку, выпавшую из Мишкиной сумки, – таблетки какие-то.

– Простите… – Мишка набрался смелости и вышел из строя, – это мое. Отдайте, пожалуйста!

– Та-а-ак… – Мишаня приподнялся с койки и сдвинул брови, – кто позволил голос подавать?

– Встать в строй! – истошно заорал на Мишку Фетисов. – Смирно! Молчать!

– Мне они нужны, – продолжал упрямо говорить Мишка.

– Молчать, падла! – снова завизжал Фетисов и со всей дури швырнул в Мишку его же сумкой. К счастью, она прилетела последнему не в лицо, а в худую впалую грудь. От удара Мишка покачнулся и чуть не завалился на спину.

– Где вещи моего земели? – нахмурился Мытищев.

– Тута, Костян, – отозвался Фетисов, – там тоже ничего интересного. Только книги да шмотье.

– Про чо книжки читаешь, земеля? – добродушно спросил Мытищев у Женьки.

– Исторические, – ответил тот, не выходя из строя.

– Как со старшим говоришь, салага! – взвился Фетисов, подлетая к Женьке.

– Оставь, Санек, – Мытищев громко рыгнул и отбросил в сторону пустую банку, – пусть говорит. А чего так? Историей интересуешься? – обратился он к Женьке.

– Учился в Ленинградском государственном университете, на историческом, – ответил Женька.

– Историк, значит, – улыбнулся ему Мытищев.

– Вот, что набралось, – Фетисов выложил на тумбочку перед Мытищевым пачку печенья, небольшой кулек конфет «Раковые шейки», банку бычков в томате и помятую плитку шоколада «Аленка».

– Ладно! Это все потом съедим, – махнул рукой Мытищев, – а щас… Бойцы! Нале-во! В столовку шагом арш! 

Женька посмотрел на Мишку, который так и не притронулся к супу, и покачал головой.

– Тебе нормально питаться нужно, – сказал он тихо, – если есть не будешь, тут не выживешь.

– Я ем, – кивнул Мишка и даже запихнул в рот неполную ложку с мутной жидкостью.

– Так ты и правда Мойша? – поинтересовался Артур, но увидев недовольный взгляд Женьки, поправился, – это я так спрашиваю. Из любопытства.

– По паспорту, – кивнул Мишка, – но меня так только мама называла дома. А так все Мишей звали.

– А что за лекарства у тебя? – Женька опасливо оглянулся.

– Супрастин, – ответил Мишка, отколупывая ложкой кусочек от скукоженной сардельки, – у меня аллергия. Могу задохнуться.

– Так за каким ты в армию поперся? – удивился Артур. – Тебя ж могли негодным признать.

Увидев, как напрягся Мишка, Женька попытался перевести разговор в другое русло.

– Ты мне лучше скажи, Артур, сам-то как в армии оказался?

– Батя идти заставил. Он генерал-майор. Вот и решил меня по своим стопам отправить, – Артур ухмыльнулся, – типа, чтобы я военным стал.

– А самого тебя что интересует? – полюбопытствовал Женька.

– Бабы… – Артур расплылся в довольной улыбке.

– Это не совсем тот интерес, о котором я тебя спрашиваю, – поморщился Женька. – Я, например, люблю историю. Особенно времена династии Романовых. От Михаила Тишайшего до Николая Второго.

– Я люблю вино делат, – оживился Реваз, – еще чачу. Знаете, какую я могу чачу сделат? Огонь! А вино… Из чего хочешь могу!

– А я… – начал Мишка, но замолчал и запихнул себе в рот еще один кусок сардельки.

– А я знаете шо люблю? – Богдан допил компот и мечтательно поднял глаза к потрескавшемуся потолку. – Вот так придёшь с сенокосу. На улице жара, а в хате прохладно. Жинка тебе на стол сразу картошечку вареную, огурчики свежие, лучок и сало с чесночком. И еще чарочку горилки набулькает. М-м-м…

– Миш, так что ты любишь? Ты так и не договорил, – обратился к Мишке Женька.

– Ничего, – хмуро ответил тот и отвернулся к запотевшему окну.

После обеда снова было построение, а после него весь взвод отправился на занятия по политической подготовке, которые проводил замполит части Ветров.

– Товарищ майор! Третий взвод на занятие по политической подготовке прибыл! – отрапортовал замполиту Мытищев.

– Вольно! Садитесь! – махнул рукой Константин Сергеевич и оглядел строгим взглядом бойцов, рассевшихся за школьными партами. – Сегодня мы обсудим основные тезисы XXII съезда Коммунистической партии Советского Союза. В каком году проводился съезд, кто знает?

– В шестьдесят первом, – ответил с места Женька.

– Встать, боец! – рявкнул замполит. – Имя!

– Рядовой Евгений Стрельников, – выпалил Женька, подскакивая со стула.

– Откуда такие знания? – Ветров подозрительно сощурил глаза.

– Так он у нас историк, – громко гоготнул со своего места Мытищев.

– Мытищев! В наряд захотел на последних месяцах службы? – строго посмотрел на него замполит. – Историк, значит, – снова повернулся Константин Сергеевич к Женьке и провел рукой по гладко выбритой голове. – Тогда скажи, в каком месяце и где проходил съезд?

– Октябрь. В Москве, – коротко ответил Женька.

– Садись, – кивнул ему замполит, – а теперь открываем тетради и записываем… На съезде присутствовало 4394 делегата с решающим и 405 делегатов с совещательным голосом, а также делегации 80 зарубежных партий. Отчетный доклад ЦК КПСС зачитал генеральный секретарь партии Никита Сергеевич Хрущев. В своем докладе генеральный секретарь подчеркнул, что к 1980 году в СССР будет построен коммунизм. 

Такого монотонного и нудного голоса, как у замполита, не было ни у кого. Да и сама тема для солдат была малоинтересной. Каждый занимал себя, как мог. Фетисов аккуратно складывал розовую промокашку то ли в кораблик, то ли в самолет. Артур на такой же промокашке рисовал аппетитные женские формы, пытаясь придать им разные позы. Богдан задумчиво смотрел в окно на темнеющее вечернее небо. И только Женька с интересом слушал речь Ветрова. Через полчаса он, как в школе, поднял вверх руку и на кивок замполита поднялся с места.

– Разрешите вопрос, товарищ майор, – сказал Женька и, не дожидаясь ответа, спросил, – вот вы сказали, что в своем докладе Хрущев обещал, что к восьмидесятому году будет построен коммунизм. Кто из вас ошибся? Вы неправильно прочитали первоначальный материал, или товарищ Хрущев?

В классе воцарилась мертвая тишина. Бойцы подняли головы и с интересом воззрились на замполита. Тот начал медленно багроветь, и когда его отполированная лысина приобрела цвет боевого красного знамени, замполита прорвало:

– Да как ты смеешь усомниться в словах самого генерального секретаря, рядовой?! – заорал он на Женьку. – Если партия сказала, что к восьмидесятому будет коммунизм, значит, он будет! И эти свои антисоветские замашки брось! Под трибунал захотел?

– Товарищ майор, – ничуть не смутившись, ответил ему Женька, – я ни на секунду не сомневаюсь в правильности выбранного нашей партией пути. Просто до указанной даты осталось пара лет, а коммунизма пока не чувствуется.

– Молчать!!! – завизжал замполит. – Наряд вне очереди! На кухню! Посуду мыть! А ты что вытворяешь? – этот визг был уже адресован Артуру. – В то время, когда твои боевые товарищи слушают про политику партии, ты тут голых баб изображаешь? – Артур так растерялся, что даже не додумался спрятать изрисованную промокашку. – Наряд на кухню! 

Ветров просто бился в истерике. Он метался вдоль рядов, пытаясь найти еще виновных, но бойцы сидели тихо, разглядывая блестящие парты. И в этот момент, в полной тишине, желудок Богдана издал громкий рыкающий звук. В один прыжок замполит оказался возле испуганного украинца и…

– Наряд! На кухню! Полы драить! – заорал ему в ухо Ветров.

– Зачем так кричат, дарагой! – не выдержал Реваз. – Человек кушат хочет. Он не нарочно.

– Вста-а-ать! – голос замполита сорвался на женский визг. – Рядовой, как смеешь обращаться к старшему по званию не по уставу?

– Извинитэ, товарищ майор, – Реваз поднялся с места, – на моей Родина слово «дарагой» уважитэльное…

– Ты не на своей, мать твою, Родине! Наряд! На кухню! – топал в исступлении ногами замполит.

Труднее всего на политзанятиях пришлось Мишке. После бессонной ночи сначала на жесткой полке поезда, а потом в подпрыгивающем на кочках кузове грузовика ему и так хотелось спать. А после построения на морозе и обеда, в теплом помещении класса Мишку совсем разморило. Он изо всех сил пытался подавить зевоту и, чтобы не упасть лицом в парту, подпер голову рукой. Даже громкие вопли замполита не спасали Мишку от странного состояния полусна. В тот момент, когда, немного успокоившийся Ветров, проходил мимо, рука Мишки предательски дрогнула, и его лоб спикировал на парту, издав при этом громкий стук.

– З-з-з… – сжав зубы, просвистел замполит, с ненавистью глядя на заспанного Мишку с шишкой на лбу и сползшими набок очками.

– Наряд на кухню? – подсказал Ветрову Мытищев. Замполит только кивнул и быстро пошел на свое место.

Женька все еще стоял возле своей парты и с любопытством наблюдал за изменениями в настроении майора. Ветров ненадолго уткнулся в свои записи, после чего краснота начала медленно сходить, сначала с его лысины, потом с лица. После нескольких минут погружения в тезисы XXII съезда КПСС остались только два красных пятна на шее и по одному на щеках. Дыхание замполита выравнялось и кулаки расслабленно разжались. Женьку удивила такая целительная сила тезисов, но он не показал вида. Майор поднял на него глаза и, махнув рукой, чтобы тот сел на место, продолжил «увлекательный» рассказ о целях и задачах, поставленных партией на памятном съезде.

Политзанятия длились три часа, с двумя десятиминутными перерывами. За это время политрук дословно, на память зачитал несколько докладов, и практически в лицах передал дебаты депутатов. 

Перед ужином все бойцы снова расположились в казарме. В предвкушении ужина и долгожданного свободного времени деды и дембеля на время забыли про новобранцев. Мытищев развлекал себя, листая еще не до конца готовый дембельский альбом. Стас Дятлов громко полоскал горло в помывочной каким-то снадобьем. Фетисов о чем-то негромко спорил с Мишаней Вересовым.

Женька уселся на койку рядом с Мишкой и стал внимательно смотреть, как тот в сотый раз пытается правильно завернуть на стертых ногах портянки.

– Погоди, – остановил он Мишку, забирая из его рук замученные куски ткани, – смотри, как нужно. – И, усевшись на корточки возле Мишкиных ног, Женька стал наматывать на  них портянки.

– Почему вы мне помогаете? – спросил Мишка, глядя сверху вниз на Женьку.

– Привычка, – ответил тот, поднимаясь на ноги, – у меня брат младший. Мать с отцом вечно на работе. Вот я его сам и воспитывал, – Женька улыбнулся и добавил, – и слушай… давай ты мне выкать не будешь. Я старше тебя всего на три года.

– Хорошо, – коротко кивнул Мишка, – только я не маленький и не слабый. Поэтому не нужно меня жалеть.

– А я и не жалею, – ответил ему Женька, – просто вижу, что тебе тут тяжелее всех. Поддержать хочется.

– Спасибо… – Мишка встал с койки  и, сделав несколько шагов, впервые улыбнулся.

На ужин была все та же густая перловая каша, отдаленно пахнущая тушенкой. В бездонный желудок Богдана она провалилась моментально, оставив после себя неприятное чувство голода. Мишка впервые за день полностью опустошил тарелку, с гордостью показав ее Женьке.

А вот отмывать от тарелок эту самую кашу оказалось не так просто. 

– Я в аду… – вздохнул Артур, глядя на стопки грязных тарелок, груду ложек и несколько огроменных кастрюль.

– Ты еще пол в столовой не видел, – грустно улыбнулся ему Женька, надевая на себя жесткий клеенчатый передник.

– Слушай, историк, – Артур включил кран с горячей водой и намылил большую губку, – а чего ты из института ушел? Мог бы еще пару лет на гражданке пожить.

– Выперли, – ответил Женька, принимая из его рук мыльную тарелку, – за аморальное поведение, – он обмыл тарелку под струей воды и поставил ее на стол.

– Напился и дебоширил? – поинтересовался Артур, выпрямляя изогнутую алюминиевую ложку.

– Шерше ля фам, – вздохнул Женька.

– Шо? – не понял его Богдан.

– Всему виной баба, – вольно перевел французскую фразу Артур. – Эх… Если б батя внезапно не захотел из меня человека сделать, валялся б я сейчас с девушкой на койке в гостинице где-нибудь под Сочами.

– А чем ты по жизни занимался? – с интересом посмотрел на Артура Женька.

– А ничем, – ответил тот, – школу окончил, батя в институт пристроил. Хотел из меня юриста сделать. А мне там не понравилось. Скучно и бабы все какие-то страшенные. На пятом курсе одна ничего была, но оказалась замужем. Ну, я с ней замутить решил. А чего? Муж не стенка, подвинется. А она муженьку своему настучала, что я домогаюсь. Мы с ним подрались прямо в институте. Вот меня и выперли.

– Знакомо… – нахмурился Женька.

– Да не… – продолжил рассказ Артур, пропустив мимо Женькино замечание, – батя меня мог влегкую от службы отмазать. Только он у меня принципиальный. Мать плакала, просила, чтоб он меня в армию не пускал. А он уперся, как баран. Дескать, там из меня человека сделают.

– А я вот женат уже, – вздохнул Богдан, – я   Христю еще со школы кохал. А она такая вся неприступная была. А когда я после училища в село вернувся, оказалось, шо она меня ждала все это время. Невестой моей сказывалась. А счас с армии меня ждет, уже женой.

В этот момент дверь в подсобку открылась и на пороге показалась дородная фигура Оксаны Матвеевны. Повариха уперлась руками в крутые бедра и с недовольством посмотрела на Богдана.

– Чего расселся? – спросила она его красивым грудным голосом. – Там двое худосочных полы драят, да столы со стульями двигают, а ты тут, кабан-переросток, ложки правишь? А ну-ка быстро смени малого в очках. А он пущай мне тарелки на сушилку расставляет.

Работа на кухне закончилась уже после отбоя. Усталые новобранцы тихонько вошли в казарму и, быстро раздевшись, юркнули под одеяла. Заметив, что солдат на соседней койке не спит, Артур решил завести с ним непринужденный разговор. Для этого он перевернулся на бок и, подоткнув руку под хиленькую подушку, шепотом спросил у соседа.

– Слушай, друг, а кроме толстой поварихи в части бабы годные есть?

Но вместо ответа, Артур почувствовал сильный удар снизу точно по ребрам. Поморщившись, он свесил голову на нижний ярус и его глаза встретились с недобрым взглядом Фетисова.

– Слышь, ты, салага! Ну-ка марш вниз, – просипел тот.

– Зачем? – не понял его Артур.

– Стоять, блядь! Смирно! – шепотом заорал Фетисов, багровея от гнева не хуже замполита. Испугавшись, Артур быстро спрыгнул на пол и вытянулся в струнку перед койкой, на которой лежал Фетисов. – А теперь пой мне «Крутится, вертится шар голубой», – сказал Фетисов, сладко зевнув.

– Как петь? – удивился Артур.

– С душой, ёпты! – усмехнулся Фетисов и, раскинувшись звездой на койке, прикрыл глаза.

Утро началось не с солнечного луча в окно, а с громкого крика дневального:

– Отделение! Подъем! – заорал прямо в ухо Мишке солдат.

Мишка подскочил на кровати и стал судорожно искать очки под подушкой. За окном глухо выл ветер, пытаясь протиснуться в оконные щели. Мишка поежился и уставился сверху на солдат, которые повскакивали с коек и быстро упаковывались в обмундирование.

– Чего сидишь? – зашипел на него снизу Женька. – Быстро одеваться! Сейчас на зарядку построение будет.

Мишка неуклюже сполз вниз и запрыгал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину. Все солдаты были уже готовы, когда Мишка, торопясь к построению, надел на голову не расстегнутую гимнастерку. Очки зацепились за ворот, и Мишка попытался протиснуться наружу, придерживая их изнутри. 

– Сука, бесишь! – услышал он и в тот же момент получил сильный удар под дых.

Мишка согнулся пополам, забыв про очки и гимнастерку. Он, наконец, освободил голову, и, словно вынырнув из воды, сделал глубокий вдох.

– Отделение! На зарядку стройсь! – снова заорал дневальный.

Солдаты быстро побежали к двери, на ходу надевая  шапки. Мишка рванул за ними, но споткнулся о чью-то ногу и тяжело упал, теряя на лету очки.

– Носатый! Ты орлом, что ли, заделался? – услышал Мишка громкий голос Фетисова.

– Он мой! – резко перебил того Мишаня Вересов, и его тяжелый сапог опустился на валяющиеся в стороне очки.

Стекла тихо хрустнули, дужки разошлись в стороны. Мишка вздохнул, поднял с пола раздавленные очки, сунул их в карман, напялил на голову шапку и самым последним вышел на улицу.

Бежать по запорошенным снегом дорожкам было тяжело. Фонари, стоящие вдоль нее, качались на ветру и бликовали мерцающим желтым светом. То, что происходило на большом поле за казармами, трудно было назвать зарядкой. Скорее, это походило на издевательство. Солдаты громко кряхтели  и тихо матерились. Потом снова был бег по неубранным от снега дорожкам и, наконец, всех отпустили умываться и готовиться к приему пищи.

– Слыш, масон, посторонись, – толкнул Мишку в бок Мишаня.

– Я не масон, – пожал плечами Мишка, отходя от умывальника.

– А тебя никто не спрашивает, – кинул на него недобрый взгляд Мишаня. – Жид, значит масон. Чего уставился? – и холодная струя воды полетела точно в Мишкину грудь. Вода стала медленно стекать по животу и холодной струйкой побежала под ремень.

– Что вы делаете? – возмущенно вскрикнул Мишка. – Сначала очки раздавили, а сейчас водой обливаетесь? 

– Что-о-о-о!? – взревел Мишаня. – Слышите? Этот салага на деда голос повышает! Ну-ка! Темную ему!

Что такое «темная», Мишка не знал. И когда ему на голову накинули одеяло, он даже не испугался. Первый удар был явно от Мишани. Он бил сильно и резко, стараясь попасть в живот. Мишка упал на колени и тут же получил чем-то тяжелым в ухо. Удары сыпались со всех сторон. Одеяло их смягчало, но не делало безболезненными. Мишка тихо охал, стараясь закрыть руками лицо, но это не помогало. 

– Чо тут у вас? – послышался хриплый голос Дятлова.

– Да вот, Костян, салагу учим, – ответил ему Мишаня, пнув для наглядности ногой одеяло, – наглые салабоны пошли. На дедов кричат.

– Непорядок, – покачал головой Мытищев, заходя в помывочную, – правильно! Учить и учить их надо! А счас убирайте этого отсюда. Нам со Стасом нужно побриться.

Мишку, с головой завернутого в одеяло, вытащили из помывочной и грубо толкнули вперед. Не ориентируясь в темноте, он споткнулся и рухнул на пол.

Вокруг него царила тишина. Мишка не мог пошевелиться. Все тело болело, а во рту ощущался неприятный вкус крови.

– Черт! – услышал он голос Женьки, и сильные руки подняли его на ноги и развернули одеяло.

Солдаты, на днях повышенные в звании до черепов, равнодушно заправляли кровати, словно ничего и не происходило. Богдан стоял в стороне и испуганно таращил на Мишку серые глаза. Артур пытался удержать пышущего гневом Реваза. И только Женька решился подойти к Мишке и помочь ему дойти до кровати.

– Ты куда вперед дедов в помывочную пошел? – спросил он его тихо, вытирая носовым платком разбитый нос.

– Я не знал, что нельзя, – поморщился от боли Мишка.

– Мы салаги, Миш, – вздохнул Женька, – и наше место… – он не успел договорить, дневальный заорал на всю казарму:  

– Взвод! Строиться на завтрак!

За столом, где сидели ребята, было тихо. Утренний инцидент напугал всех. Даже Реваз, который еще несколько минут назад был готов ринуться в бой, тревожно косился на соседний стол, где сидели деды. 

– Вам не положено, – Вересов протянул руку и забрал со стола новобранцев тарелку с маслом. 

Богдан втянул голову в широкие плечи и стал быстро закидывать в себя кашу. Артур поежился и с опаской глянул на вспыхнувшего Реваза.

– Слыш, генацвале, молчи лучше, – шикнул он на друга, - или тоже хочешь темную?

– Это несправедливо, – вздохнул Мишка, с трудом протискивая в разбитый рот ложку с кашей.

– А где ты в жизни справедливость видел? – спросил у него Женька. – На гражданке тебя тоже шпынять будут, пока ты чего-то не добьешься. Армия – это утрированное отражение гражданки.

– Согласен, – отозвался Богдан. – Я, када попервой начал работать, так мени за стол с комбайнерами не сажали. А как начав план перевыполнять, так не то шо с комбайнерами, с председателем колхозу за одним столом борщи хлебал.

– Верно! Нам нужно добиться уважения, – поддержал беседу Артур.

– Тут не все так просто устроено, – вздохнул Женька. – Друг говорил, что тут свои законы. Как на зоне. Поэтому советую всем быть предельно осторожными. Не высовываться и исполнять все, что скажут. 

– Хорошо тебе говорить, – ухмыльнулся Богдан, – у тебя вон «крыша» какая. 

– Та «крыша» всего на три месяца, – вздохнул Женька и бросил взгляд в сторону Мытищева, – и не думаю, что мне от моего «земели» доставаться не будет.

Вообще Мишка сделал для себя определенные выводы. Не сказать, что «темная» открыла ему на что-то глаза. Просто он решил, что будет тише воды и постарается не попадаться на глаза дедам. Особенно этому Вересову. За что Мишаня больше всех невзлюбил именно его, Мишку, он не понимал. Откуда в этом парне столько ненависти, и что сделали ему евреи? 

На построении, перед марш-броском по пересеченной местности, обходя строй, Козьма Петрович ненадолго остановился напротив Мишки.

– Почему морда разбита, рядовой? – строго спросил он у него.

Мишка растерянно посмотрел по сторонам.

– Он упал, товарищ командир, – ответил за него Женька, вскинув руку «под козырек».

– Я не тебя спрашиваю, – нахмурился капитан. – Что случилось, боец? – снова спросил у Мишки Козьма Петрович.

– Упал… – тихо отозвался тот и опустил глаза.

– Упал… – нахмурился командир и повернулся к строю. – Узнаю о неуставных отношениях, а я о них узнаю, под трибунал пущу! А теперь… На-лео! Бегом марш!

Мишка бежал по заснеженной дороге, тяжело бухая сапогами. Холодный ветер пронизывал тонкую шинельку насквозь. Избитое тело на каждый шаг отзывалось тупой болью.

"Все так и должно быть! Ты заслужил это!", – думал Мишка, стиснув зубы. – "Чем тяжелее, тем лучше. Ничего... И это переживешь! Главное, мыслей в голове дурных нет!"

Через полчаса дыхание начало  сбиваться. Виной тому был сильный встречный ветер и боль в теле. Еще через несколько минут Мишка стал заметно прихрамывать и спотыкаться на засыпанных снегом кочках.

– Быстрее! Не отставать! Шире шаг! – прикрикнул на него лейтенант, наравне со всеми участвующий в марш-броске.

Мишка постарался ускориться, но у него перехватило дыхание, а в глазах заплясали черные круги. Он из последних сил ринулся вперед, но его голова вдруг стала легкой, как воздушный шарик, и полетела куда-то вверх, в стальное низкое небо.

Словно через мокрую вату Мишка слышал какие-то голоса, но сам он был уже не там, не на заснеженной и голой равнине. Он стоял возле открытого окна. Вся комната была наполнена сладкими весенними ароматами. Напротив него за столом сидел Валька Шустрый и, прикусив губу, старательно рисовал что-то в тетради.

– Правильно решил? – спросил он Мишку, пододвигая к нему тетрадку.

Мишка даже не взглянул в нее. Все его внимание было приковано к полным искусанным губам Вальки. Мишкина рука медленно поднялась и потянулась к жестким завиткам пшеничных волос друга.

– Ты чего делаешь? – удивленно поднял тот густые брови.

– У тебя что-то в волосах застряло, – продолжал тянуть руку Мишка.

В тот момент, когда он коснулся пряди волос, с них разноцветным роем вспорхнула стая бабочек и холодным дождем обдала Мишкино лицо.

– Очухался вроде, – облегченно вздохнул лейтенант, глядя на очнувшегося Мишку. – Как себя чувствуешь, боец?

– Что... случилось? – тихо выдохнул тот.

– Обморок у тебя случился, – констатировал стоящий рядом Женька.

– Так... Вересов! – окликнул Мишаню Харитонов. – Отведи рядового Шлимана в медсанчасть. Пусть его там осмотрят. И можешь пока заняться самоподготовкой до обеда.

Мишка медленно брел по дороге, с трудом переставляя трясущиеся ноги. Вересов молча шел за ним и лишь изредка подталкивал Мишку в спину кулаком.

– За что вы меня ненавидите? – не оборачиваясь, тихо спросил его Мишка.

– Бесишь... – коротко пояснил Вересов. 

– Чем? Тем, что я родился в еврейской семье? Вы же совсем не знаете меня! – Мишка остановился и, обернувшись к Мишане, посмотрел на него, подслеповато прищурив глаза.

– Не люблю таких, – Мишаня вплотную приблизился к Мишке и тяжело дохнул на него паром.

– Каких "таких"? – Мишка удивленно приподнял брови.

– Смазливых, – Мишаня брезгливо сплюнул на дорогу и, толкнув плечом Мишку, пошел вперед.

– Кто смазливый? – удивленно спросил у Вересова Мишка и зашагал за ним, стараясь нагнать.

Вересов молчал, а Мишка вспоминал свое лицо и пытался найти в нем признаки смазливости. Большие карие глаза с длинными пушистыми ресницами, изящно изогнутые брови, полные губы. Пожалуй, все портил длинный и острый нос, хотя, с другой стороны, он придавал всему образу некую аристократичность. Нет, смазливым Мишку назвать было нельзя. Тем более сейчас, когда он был полностью лишен своих кудрявых черных волос. Без них он больше напоминал смешного общипанного совенка.

– Я сам себя ненавижу, – вдруг выдал Мишка, вспоминая недавний морок. – Убил бы себя, если бы смелости хватило.

– Ты в армию за этим пришел? Чтобы наказать себя? – неожиданно спросил Вересов и остановился.

Мишка с разбегу налетел на него и испуганно заморгал глазами. Широкая грудь Мишани загораживала его от пронизывающего ветра, а близкое расстояние позволило Мишке разглядеть своего оппонента.

Михаилу Вересову армия явно пошла на пользу. Он здорово прибавил в весе за счет   подкачанной мышечной массы. Будучи достаточно высоким, а теперь и с рельефной мускулатурой, Мишаня стал просто Апполоном. Даже то, что волосы были сбриты, его не портило. Небольшие серые глаза тяжело смотрели на Мишку из-под низких густых бровей. Ровный прямой нос и небольшие, но резко очерченные губы. Все это делало его похожим  на матерого волка.

Мишка не выдержал тяжелого взгляда и, сглотнув, опустил глаза. Вересов, не дождавшись ответа, снова развернулся и направился в сторону видневшегося вдали забора части.

"Как он догадался?", – думал Мишка, бредя вслед за Мишаней. – "Неужели все настолько очевидно, что даже этот тупой и жестокий дед сразу все понял? И при чем тут смазливость? А вдруг...?!", – от пришедшей в голову мысли, Мишку бросило в жар. – "Вдруг это видно? Вдруг уже все догадались, кто я, и просто ждут удобного момента, чтобы поиздеваться?"

– Стой! Кто идет? – крикнул постовой у ворот.

– Свои, Тарас, – махнул ему рукой Вересов. – Харитонов прислал. Вот этого Грач показать. Салага на марш-броске чувств лишился, как девственница при виде члена.

Тарас громко гоготнул и открыл им ворота. 

– Медчасть вон там, – махнул рукой Мишаня в сторону одноэтажного аккуратного домика, – сам дойдешь. Авось не заплутаешь. А я часок покемарю, пока наши по пересеченной местности бегают.

Ничего страшного у Мишки не нашли. Врач санитарной части, Анна Сергеевна Грач, померила ему давление, посветила в глаза, зачем-то постучала молоточком по коленям и, дав гематогенку, выпроводила со словами:

– Акклиматизация. Ничего, привыкнешь.

В казарме царила тишина. Пошарпанный пол блестел чистотой, койки были идеально ровно заправлены грязно-синими одеялами, и на одной из них раскинулось крепкое тело Вересова.

– Чо принес? – спросил Мишку Мишаня, открывая один глаз.

– Гематоген, – Мишка протянул Вересову небольшой батончик.

Мишаня приподнялся, и уже было протянул руку к лакомству, но вдруг передумал.

– Сам жри, – пробурчал он, снова откидываясь на подушку, – а то еще и правда сдохнешь. Над кем я тогда измываться буду?

– Спасибо, – Мишка спрятал гематогенку в карман и хотел уже отойти от Мишани, но тот остановил его взмахом руки.

– Ты мне тут в благодарностях не рассыпайся! Качай люлю и песню пой, – он прикрыл глаза и довольно улыбнулся. – Какая там у вас, евреев, песня любимая? «Семь-сорок»? Не... «Хава нагила»! Вот, ее давай.

Мишка взялся рукой за перекладину и слегка качнул койку.

– Может, колыбельную? – уточнил он у Мишани.

– Ладно! – согласился тот. – Только на своем, еврейском. Мне так прикольнее.

Когда Женька вошел в казарму вместе с остальными бойцами, то увидел странную картину. Мишка стоял возле койки Вересова, качая ее, как детскую люльку, и тихо пел песню на незнаком языке.

– О! Какая идиллия! – заржал Мытищев, глядя на происходящее.

– Правильно все! Младший по званию поддерживает крепкий сон старшего, – одобрительно закивал головой Фетисов. – Слышь, Лебедушка, а ты мне украинские колыбельные сегодня петь будешь. Меня голос Горбатого не устраивает.

– Стрельникова к командиру! – крикнул от двери дневальный.

Женька бросил недобрый взгляд на храпящего на койке Вересова и вышел из казармы.

В кабинете командира части капитана Козьмы Петровича Буряка стоял сизый табачный туман. Много курил сам хозяин кабинета, о чем свидетельствовала пепельница, доверху заполненная сигаретными «бычками».

– Заходь, – ответил на стук в дверь капитан и затушил очередной окурок.

– Здравия желаю, товарищ капитан! Евгений Стрельников по вашему приказанию прибыл, – вытянулся перед ним в струнку Женька.

– Вольно, – махнул ему рукой командир и провел рукой по желтым  от табака усам, –  садись, – он показал Женьке на стул и тот послушно сел, сняв с головы шапку. – Позвал я тебя по делу. Понимаешь... К нам в часть не часто попадают институтские. В основном сюда гонят из деревень или ПТУшников. Редко бывает, что попадает разгильдяй какой, вылетевший после первой сессии. А ты, видно, парень умный и образованный. Ленинградец, опять-таки. А что у нас Ленинград?

– Северная Пальмира? – неуверенно спросил Женька.

– Какая еще пальма мира! – хрипло захохотал Буряк.

– Так называют Ленинград, – отозвался Женька. – Был такой город – Пальмира, еще при царе Соломоне. Город пальм в переводе. Это был очень красивый город, построенный в одном из оазисов Сирийской пустыни, между Дамаском и Евфратом. Державин, восхищенный красотой Екатерины Великой, сравнил царицу со стройной пальмой и назвал ее Пальмирой. Ей очень понравилось сравнение и она назвала Санкт-Петербург Северной Пальмирой. Потому что он тоже вырос на пустом месте, на болоте, и тоже славится своей красотой.

– Вот об этом я и говорю, – подытожил сказанное Женькой Буряк, – умный ты. А у меня сын растет. Оболтус. Еле до десятого класса его дотянул. Потому как образование очень важно в наше время. Так вот... С химией и физикой ему наш врач помогает. Математика  у него неплохо идет, а вот гуманитарные предметы вообще не даются. Там полный крах. Так вот... Не хочу приказывать, сынок, а хочу попросить тебя. Займись с моим Лешкой историей и литературой. Смогешь? 

– Сможу, – кивнул Женька и тут же поправился, – смогу, товарищ капитан.

– Только характер у Лешки еще тот, – засомневался Буряк, – если чего не захочет, то не заставишь делать.

– Ничего, товарищ капитан, – улыбнулся Женька, – упрямее моего брата, Сереги, я еще никого не встречал.

– Вот и договорились, – потер руки Козьма Петрович и схватил со стола почти пустую пачку «Примы». – А я тебя от части занятий освобожу, – он протянул Женьке пачку.

– Спасибо, товарищ капитан, не курю, – мотнул головой Женька, – а по поводу занятий... Думаю, не стоит. Это озлобит остальных. Не хочу прослыть любимчиком начальства.

– Товарищ командир, – в дверь просунулась небритая красная морда, – там три грузовика с провизией приехали. Ты б распорядился мне помощников каких пригнать. Человечков десять.

– Василь Иваныч! Что ты так не вовремя-то? – нахмурился капитан. – Бойцы только с марш-броска вернулись. Счас обед будет, а ты со своими машинами.

– Так ить я чо? Как доставили провизию, так и доставили. Распорядись мне помощников выдать, а то ить водилы-то гражданские, сожруть меня к чертям собачьим, – канючил красномордый.

– Ладно... Стрельников, иди в столовую, поешь, а после – к складу десять добровольцев гони, – повернулся к Женьке капитан.

Пообедав, солдаты строем вернулись в казарму.

– Нужны десять человек машины с провиантом разгружать. Приказ командира, – громко выкрикнул Женька, последним вошедший в казарму. – Есть желающие?

– О! – неожиданно отозвался Фетисов. – Слышь, Мишань? Надо бы запасы пополнить. А то скучно жить стало.

– Мне сгущенки прихватите, – отозвался со своей койки Мытищев. – Стас, тебе чего надо?

– Мне бы водки с перцем, – просипел Стас Дятлов.

– Водки не обещаю, а вот самогонка у прапора точно водится, – потер руки Мытищев. – Ну, что, братья по оружию? Скидываемся на лечение больному дембелю, а мне на сладости?

Солдаты молча полезли по потайным карманам, доставая оттуда мятые желтые и зеленые купюры.

– Я тоже с вами, – поднял руку вверх Салимов.

– Четверо есть. Кто еще? – строго спросил Женька.

– Мы с Денисом пойдем, – отозвался солдат в звании черепа.

– Ну, и мы с Ревазом за компанию, – отозвался Артур.

– Восемь... – подсчитал Женька.

– Я пойду, – поднялся со стула Богдан. Не то, чтобы он жаждал после изнурительного бега и сытного обеда разгружать мешки и коробки, но оставаться одному с дембелями ему совсем не хотелось.

– Я тоже пойду! – подошел к Женьке Мишка.

– Миш... Тебе как раз не стоило бы, – покачал головой Женька, – вон еще сколько ребят свободных осталось. А ты после обморока еще не очухался толком.

– Я пойду, – упрямо повторил Мишка, снимая с вешалки шинель.

– Камикадзе, – вздохнул Женька, и направился на улицу вместе с другими добровольцами.

Разгрузка машин проходила весело, с шутками и прибаутками. Правда, шутили в основном старослужащие и прапорщик Василий Иванович Тимошка. Он гордо восседал на лавочке и, покуривая папироску, осуществлял руководство.

Новобранцам досталась самая тяжелая работа. Они стояли внизу у кузова машины и ловили коробки, банки и мешки, которые бросали дембеля. После того, как руки салаги уставали, его меняли на следующего. Остальные солдаты выстроились цепочкой до самого склада и не спеша передавали друг другу ценный груз.

– Не зевай, салага! – гаркнул Алан Салимов, целясь жестяной банкой с топленым маслом в голову Мишки. Тот с трудом успел увернуться, но банку не поймал. Она тяжело упала на бетонную плиту и покатилась к ногам Фетисова.

– Сука криворукая, бля! – злобно цыкнул он, сплевывая докуренную папироску. – Ты чо, падла? Решил нас жрачки лишить? – и дед стал надвигаться на Мишку, сжав кулаки.

– Санек, а ну-ка... – неожиданно перед Фетисовым возникла высокая фигура Вересова, – этот жиденок мой. Забыл? Это я могу ему в морду заехать, если захочу. А ты себе другую мишень ищи.

Мишаня по-хозяйски прихватил Мишку за воротник бушлата, поставил в самый конец живого конвейера, а сам подошел к прапорщику и, усевшись с ним на лавочку, протянул ему пачку папирос.

– Слушай, Иваныч, – сказал он Тимошке, затягиваясь горьким дымом, – говорят, ты можешь за деньги хоть слона достать.

– Могем и слона, ежели надоть, – согласился прапорщик, – а чаво тебе нужно-то, Мишаня?

Вересов покосился на занятых разгрузкой товарищей и, увидев, что те не обращают на них внимания, наклонился к уху Василия Ивановича и что-то ему шепнул. 

Дом капитана Женька нашел быстро. Он выделялся среди жилых офицерских построек аккуратностью и какой-то уютностью. Сам домик был выкрашен свежей голубой краской. Дверь обита черным дерматином. Окна занавешены цветастыми шторами. Небольшой участок вокруг дома был обнесен низким крепким заборчиком.

Толкнув скрипучую калитку, Женька оглядел чисто убранный двор и, пройдя по тропинке, вымощенной серой плиткой,  несколько раз постучал в окно.

Дверь открыла молодая женщина в простеньком домашнем платье, поверх которого был надет цветастый передник.

– Тебя Козьма Петрович, наверное, прислал? – спросила женщина, вытирая руки о фартук, и, не дожидаясь ответа, отошла от двери, пропуская Женьку в дом. – Ты проходи, солдатик, – улыбнулась она, глядя, как тот мнется в коридоре, – сейчас ужинать станем. А то пока Козьма Петрович придет, все уже остынет.

– Не, я… – хотел было отказаться Женька, но его желудок, давно и неплотно набитый кашей, отреагировал на приятные запахи из кухни громким урчанием.

Он разделся в прихожей и с удовольствием надел на ноги пушистые вязаные тапочки. Глядя на женщину, хлопочущую на кухне и вдыхая запах тушеного мяса, Женьке стало очень тепло и уютно, как будто он оказался снова там, в квартире на втором этаже старой пятиэтажки. Вот так же его там усаживали за стол и вкусно кормили, а потом…

– Я огурчиков соленых открыла, – обернулась женщина, которую Женька принял за домработницу, – как раз к ужину. Кушай, солдатик!

Она поставила перед Женькой большую тарелку  с пюре и мясным рагу, и маленькую  с кружочками ароматных соленых огурчиков. Женька старался есть не торопясь, сдерживая голод, и незаметно разглядывал женщину, сидящую напротив.

На вид ей было не больше тридцати пяти. Немного полноватая, с густыми черными волосами, закрученными на затылке в тугой узел. Ее лицо было милым и добрым. Тонкие изогнутые черные брови, пухлый рот, большие голубые глаза. Короткий курносый нос немного простил образ, но в целом женщину можно было бы назвать русской красавицей.

– Ой, что это я! – всплеснула она руками. – Все тараторю и тараторю, а как тебя звать, не спросила.

– Рядовой Евгений Стрельников, – хрумкая соленым огурцом, отозвался Женька.

– Алена Ивановна, – улыбнулась женщина, пододвигая Женьке чашку с компотом, – жена Козьмы Петровича.

– Жена? – поперхнулся Женька.

– Жена, – улыбнулась Алена Ивановна, – а чему ты так удивился?

– Ну… – Женька замялся, – вы такая молодая для его жены.

– Ой, обманщик! – засмеялась женщина.

– Нет, правда, – Женька отодвинул пустую тарелку, – я думал, жене капитана лет сорок.

– Так мне столько и есть, – Алена Ивановна забрала у Женьки тарелку и тут же принялась ее мыть, – а то, что болтаю много, ты уж извини. Целыми днями одна. Поговорить совсем не с кем. Все женщины нашей части при работе, одна я домохозяйка. Козьма Петрович на службе до ночи. Лешка вон придет со школы, и сразу в свою комнату. Совсем не общаемся.

– Да ничего страшного, – улыбнулся Женька, – я тоже в армии дичать стал. 

– Ну, пойдем, – Алена Ивановна обернулась к Женьке и сняла с себя передник, – я тебя с Лешкой познакомлю, – с этими словами она прошла мимо Женьки, мягко качая полными бедрами.

Женька на секунду завис на крепкой попе жены капитана, потом недовольно мотнул головой, поднялся с табуретки и направился вслед за ней.

Лешка оказался копией матери. Такие же черные волосы, короткий курносый нос. Вот только глаза у парня были мутно-зеленого цвета, как у отца. Он сидел за столом и, высунув язык от усердия, собирал из тонких деревянных дощечек макет какого-то самолета. Готовые модели, покрашенные масляной краской и покрытые лаком, стояли на полках, висящих на стене. Алена Ивановна чуть подтолкнула Женьку в комнату и закрыла за ним дверь.

– Самолетами увлекаешься? – спросил Женька, усаживаясь на край кровати.

Парень нехотя оторвался от своего занятия и, смерив Женьку недовольным взглядом спросил:

– А ты у отца служишь?

– Интересно, как ты догадался, – усмехнулся Женька. – А что это за модель? – кивнул он на стол.

– Поршневой однодвигательный биплан с расчалочным крылом. Ан-2. «Аннушка», – ответил Лешка, отворачиваясь от Женьки.

– А почему «Ан»? – не сдавался Женька.

– Потому, что его разработал конструктор Антонов, – не оборачиваясь, ответил Лешка.

– Историю самолетостроения изучаешь? – одобрительно кивнул Женька.

– Нет, – Лешка отложил деталь и снова повернулся к Женьке, – хочу стать конструктором. Самолеты делать.

– Ну, брат… – покачал головой Женька, – для этого тебе учиться надо. И знания нужны не только по физике. Вот ты, например, знаешь о человеке, который летал к солнцу?

– Так уж прямо к солнцу, – недоверчиво посмотрел на Женьку Лешка.

– К солнцу. Его звали Икар, сын Дедала…

Алена Ивановна приоткрыла дверь и с удивлением увидела Лешку, внимательно слушающего рассказ молодого солдата. Она посмотрела на Женьку и улыбнулась. Этот парень ей чем-то напомнил мужа. Того самого молодого лейтенанта, который лазил в общежитие по водосточной трубе, чтобы оставить на ее подоконнике небольшой букет ромашек, собранных в поле. Потом была свадьба и долгие годы скитаний по гарнизонам. Женщина глубоко вздохнула и, прикрыв дверь в комнату, ушла на кухню.

А в это время в казарме служащие разместились в комнате отдыха, для просмотра «Кинопанорамы». Собственно, сама передача никого особо не интересовала. Солдаты оживлялись лишь в те моменты, когда на экране появлялась какая-нибудь молодая актриса с заманчивыми формами.

– Слышь, Реваз, – нагнулся к уху товарища Артур, – а у тебя дома баба есть?

– Какая баба, дорогой? – шепотом возмутился Багратиони. – Женщина! – он крутанул в воздухе пальцем. – Как  можно женщину называт баба? Женщина – это нэжный бутон розы. Его можно тока нухать, едва касаясь рукой мягких лыпестков.

– Заткнись, Реваз! – взвыл Артур. – Я сейчас и так взорвусь. Не помогает мне тутошний бром.

– Эй, там! На галерке! – прикрикнул на Артура Харитонов, сидящий в первых рядах. – Не мешайте своим товарищам смотреть передачу.

Собственно, именно передачу смотрел только он и еще Мишка, сидевший на последнем ряду. Он тянул худую шею и подслеповато щурил глаза.

– Носатый, – зашипел на Мишку Мишаня, развалившийся как раз впереди него, – чего рожи идиотские строишь?

– Потому, что вы разбили мои очки, – нахмурился Мишка, – а без них я плохо вижу.

– И чего у тебя со зрением, крот? – ухмыльнулся Мишаня.

– Я не крот, – оторвался от просмотра Мишка, – у меня просто минус три. Я мог бы и без очков ходить. Просто привык к ним. 

– Минус три у него, – хохотнул Мишаня, – слышь, Костян! У меня плюс двадцать, а у него минус три!

– Не пизди, – отмахнулся от Мишани Мытищев, – видел я твои плюс двадцать. От силы семнадцать. Вот у меня точно двадцать будет.

– Спорим, у меня двадцать? – не сдавался Мишаня. – Носатый, разбей давай!

– Может ты еще салагу мерить заставишь? – прыснул Фетисов.

– А это идея! – ухмыльнулся Мишаня и бросил хищный взгляд на Мишку.

Женька вошел в казарму и остановился на пороге. Койки были пусты, и лишь на одной, отвернувшись к стене лицом, сидел Богдан и, быстро засовывая что-то в рот, усердно жевал.

– А где все? – отряхивая сапоги от снега, спросил Женька.

– Так в помывочной, – ответил Богдан, быстро убирая за шиворот гимнастерки еду, – пысками меряются.

– А ты чего не меряешься? – Женька снял шинель и повесил ее на крючок.

– А мне на кой? – равнодушно пожал плечами хохол. – У меня жинка есть. Пущай она мерит.

Женька не стал дальше расспрашивать сослуживца, а быстрым шагом направился в помывочную. Раздевалка была заполнена солдатами. Все расположились полукругом, а в центре, как два ковбоя перед дуэлью, замерли Мишаня Вересов и Костян Мытищев.

– На что бьемся? – уточнил Вересов у оппонента. – Может, на сгущенку?

– Знаешь ты мое слабое место, – усмехнулся Костян, – но тут дело посерьезнее. Давай так: ты мне своего жиденка отдашь.

– А ты мне что? Неужели земелей поделишься? – сощурил глаза Мишаня.

– Не, земеля не продается, – покачал головой Мытищев, – да и ты не выиграешь у меня. Но если вдруг… То я тебе бутылку самогона ставлю. Сегодня у прапора себе взял на день рождения. А отдам тебе. По рукам? 

– Согласен, – Вересов кивнул и поискал глазами в толпе Мишку, – носатый, дуй сюда. Сейчас мерить будешь.

Мишка неуверенно сделал шаг вперед и остановился возле умывальников.

– Не! Я сам себе померяю, – замотал головой Мытищев и расстегнул портки.

Бережно и любовно достав оттуда свое мужское достоинство, Костян нежно погладил его рукой, как живое существо и, зажав в кулаке, несколько раз подергал, пока член не встал дыбом. Приставив к лобку линейку, а к кончику члена карандаш, Мытищев довольно подмигнул, стоящему возле него солдату и объявил.

– Восемнадцать! Теперь давай ты, Мишаня.

– Жиденок, а ну-ка подь сюда, – Вересов бросил призывный взгляд на Мишку и достал из штанов повисший член, – счас будешь мерить. Только руки помой, прежде чем за моего красавца взяться.

У Мишки бешено забилось сердце. Это было обидно и противно, при всех брать в руки член другого парня. Солдаты начали скандировать что-то типа «Хо-хо-хо!», а Вересов топнув сапогом по кафелю, громко закричал:

– Сука, быстро давай!

Мишка вздрогнул, открыв кран, быстро помыл руки и, подойдя к Вересову, двумя пальцами взял его член.

– Ты, блядь, руки холодной водой, что ли, мыл? – поежился Мишаня. – Чего держишь, как использованный презерватив?

И с этими словами Мишаня взял Мишкину руку, обхватил ею свое достоинство под радостный вой солдат, и сделал несколько поступательных движений.

Оказалось, что держать в кулаке чужой орган не так уж и противно. Когда он стал оживать в руке и набухать, у Мишки перехватило дыхание от возбуждения. Чтобы никто этого не заметил, он опустил голову вниз и прикусил губу.

А тем временем, Мишанин член явно достиг максимальных размеров. Видимо бром, который, по поверьям, подсыпали в чай, был просроченным. Или он просто не действовал на молодой организм. Член Вересова жарко пульсировал в Мишкиной руке. Точно так же пульсировала в голове кровь, кидая тело в жар, а проклятое Мишкино сердце отплясывало в груди горячее аргентинское танго.

– Чего затих? – толкнул Мишку в грудь Мишаня. – Давай меряй! – и сунул ему в свободную руку линейку.

Мишка отпустил член и дрожащими руками приложил к лобку Вересова линейку. Когда он поднес к головке карандаш, его палец случайно коснулся небольшой клейкой капли на конце. Вздрогнув, Мишка отпустил карандаш, и за его пальцем потянулась тонкая прозрачная ниточка смазки.

– Мудак безрукий! – рявкнул на него Мишаня, толкая в грудь. Он поднял карандаш и прижал его к головке, –девятнадцать с половиной! – победно провозгласил он.

– Погоди! – Костян подошел к нему ближе и с интересом посмотрел на линейку и карандаш. – Стас, ну-ка глянь. По-моему там нет девятнадцати.

– Да иди ты, Кость, – сипло отозвался Дроздов, – мне счас только на ваши хуи смотреть не хватало.

Никто не заметил, как Мишка, весь красный, как рак, выскочил из помывочной и кинулся в комнату отдыха, где еще час назад взвод смотрел телевизор. Он, тяжело дыша, подошел к окну и прижался к холодному стеклу лбом. Рука, которая только что держала член Вересов, была все еще сжата в кулак. Мишка поднял ее, разжал пальцы и понюхал ладонь.

Запах чужого тела, такой острый и резкий, ударил ему в нос, тяжелым толчком отозвавшись в паху. Мишка второй рукой сжал свой набухший член в штанах. Продолжая нюхать ладонь, он наглаживал себя до тех пор, пока горячая белесая струя не выплеснулась ему прямо в исподнее. Мишка прерывисто вздохнул и с облегчением закрыл глаза.

– Вот ты где, – услышал он за своей спиной. – Смотрю, а тебя уже в умывальне нет. Я в казарму, там один Богдан жрет сидит. Ну, я сразу и догадался, что ты тут, – говорил Женька, подходя ближе к Мишке. – Как ты? Очень расстрои…

Женька замер, глядя на Мишку. У того ярко пылали щеки, глаза горели, и одной рукой он зажимал что-то в штанах. В голове Женьки быстро выстроилась логическая цепочка, от результата которой его передернуло. Он уже был готов сказать все, что думает по этому поводу но, взглянув в испуганные и полные боли глаза Мишки, Женька сдержался. 

– И давно это с тобой? – спросил он у Мишки.

– С детства, – вздохнул тот и, отойдя от окна, сел на свободный стул, – в школе влюбился в друга.

– Стой, Миш, – остановил его Женька, – только не обижайся, я правда пытаюсь это все как-то понять, но… 

– Не надо, Жень, – покачал головой Мишка, – я сам себя за это ненавижу и хочу избавиться.

– И поэтому ты пошел в армию? – Женька неуверенно сделал шаг к Мишке и сел через стул от него.

– Да, – тихо отозвался Мишка, – думал, армия из меня это выбьет, но… видимо это сильнее меня.

– А ты уже это? Ну… – Женька запнулся.

– Нет, что ты! – затряс головой Мишка. – Я и не рассказывал про это никому. Ты первый.

– Спасибо конечно, – улыбнулся Женька, – но если честно, я предпочел бы этого не знать, – он пересел на стул ближе. – Мне это все очень сложно понять, но я попытаюсь.

– Спасибо, – слабо улыбнулся Мишка и попытался перевести тему разговора. – А почему тебя из института-то выперли?

– У нас вечер признаний? – ухмыльнулся Женька. – Ну да ладно. У меня роман был. С женщиной  старше меня. Намного старше. Она у нас преподавала философию. Я как на первом курсе ее увидел, сразу влюбился. Долго ходил вокруг нее, добивался. Она оказалась женой декана нашего факультета. В общем… Однажды нас застукали. В аудитории. Глупо все вышло. Мы просто целовались. Ну, и понеслось. Меня затаскали по собраниям, песочили по комсомольской линии. А потом меня вызвал декан и сказал, что либо я от нее отказываюсь, либо меня отчисляют.

– И ты не отказался? – восторженно выдохнул Мишка.

– Я не отказался. Забрал документы и ушел в армию, – он хлопнул себе по коленям и поднялся со стула, – давай закончим на этом. Надо спать ложиться. Завтра с утра на стрельбище. А то мы с тобой вместо мишеней всех ворон перестреляем.

Казарма уже громко храпела и свистела на все лады, когда Мишаня поднялся со своей койки и тихо, стараясь никого не разбудить, прошлепал по холодному полу в уборную. Он оперся спиной о крашеную стену сортира, прикрыл глаза и вынул из штанов своего победителя. Медленно водя по нему рукой, Мишаня тяжело задышал и, облизнув пересохшие губы, тихо застонал. Перед его глазами стоял Мишка. Его большие темные глаза смотрели на Мишаню с укором, а полные чувственные губы были слегка приоткрыты. Его рука потянулась к Мишаниному члену и, крепко обхватив его, стала медленно двигаться вверх и вниз. Вересов чуть согнулся и выплеснул на пол свое возбуждение, громко выдохнув сквозь зубы.

– Чертов жиденок! – прошептал он, бережно убирая свое хозяйство обратно в исподнее. – Убью сучонка! – и Мишаня снова пошлепал замерзшими ногами в казарму.

Занятия на стрельбище были отменены в связи с непогодой. Ночью начался сильный снег, который к утру перешел в настоящую метель. Руководство части даже утреннюю зарядку решило провести прямо в казарме.

– Давайте, салабоны! – орал со своей койки Мытищев. – Выше прыгаем! Не вижу ваших рук! Веселее!

– Ты чего, сука толстая, филонишь? – прошипел на ухо Богдану Салимов. –Растряси жир, хохол.

– Штаны подтяни, жиденыш, – не отходил ни на шаг от Мишки Мишаня, – я тебе, морда жидовская, устрою сладкую жизнь. Упал – отжался, бля!

– Все мордами в пол! – визжал Фетисов. – Отжимаемся!

Мишка стоически переносил испытания. Сжав зубы, он изо всех сил прыгал, бегал на месте, приседал и отжимался. Когда его слабые руки согнулись в локтях после десятка отжиманий и он упал лицом в пол, на его голову опустился тяжелый сапог Вересова.

– Ну, что, сука? Сдулся?

– Нет! – прохрипел Мишка.

– Тогда поднимайся! Я из тебя настоящего мужика сделаю! Еще благодарить будешь, – хмуро ответил ему Вересов и убрал ногу.

«Сделай!», – думал Мишка, корячась на полу. – «Я именно за этим сюда и пришел. Бей сильнее! Издевайся! Я должен возненавидеть тебя!»  

– Та-а-ак… – в казарму, весь засыпанный снегом, вошел лейтенант Харитонов, – что здесь происходит?

– Вот, товарищ лейтенант, – тут же подскочил к нему Фетисов, – проводим, так сказать, воспитательную работу среди новобранцев.

– А почему сами зарядку не делаете? – нахмурился лейтенант.

– Так мы уже все упражнения сделали. Тут места-то маловато. Мы по очереди и занимаемся, – нашелся Вересов.

– Согласен, – подозрительно сощурился Харитонов, – значит так, задание на сегодня. В связи с отменой занятий на стрельбище Синицын, Савельев, Ивпатов, Захарян поступают в мое распоряжение. Поможете на складе с оружием. Лебедушка и Багратиони – в каптерку. Там вам даст задание наш прапорщик. Хмельницкий, Козлов, Гришин – уборка помещения. Остальные – на занятия по политподготовке. После обеда – Мякишев и Шлиман на кухню. Стельников – на личное задание капитана. После него – на помощь друзьям, тоже на кухню. 

– А нам что делать после обеда? – спросил лейтенанта Фетисов.

– А вам – снова на политзанятия, – усмехнулся Харитонов, – там Константин Сергеевич подготовил очень интересную тему. Интересную и обширную.

«Интересной и обширной» темой оказалась книга генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева «Малая земля». Замполит уселся за свой стол, нацепил на толстый нос очки и, поблескивая в свете лампы отполированной лысиной, начал монотонно читать предисловие. 

– Слышь, Денис! – толкнул локтем соседа по парте Артур. – Тут как вообще с увольнениями? Город рядом. Отпускают туда за что?

– Увольнения дают, – зашептал ему Денис, – только первые полгода они вам не светят. А так можно получить увольнение за хорошую военную и политическую подготовку. Если ты замполиту подготовишь доклад, например.  Или на стрельбище покажешь чудеса, типа десять из десяти. Ну, или еще за какие заслуги.

– Кому-то не интересны мысли нашего генерального секретаря? – строго посмотрел на Артура поверх очков замполит.

– Мы, товарищ  майор, как раз и обсуждаем замечательную работу товарища Леонида Ильича, – тут же нашелся Артур.

– Мысленно обсуждайте! – отрезал замполит и снова начал бубнить текст.

«А самому потихоньку выбраться в город?», – написал на промокашке Артур и подвинул розовую бумажку соседу.

«Есть вариант. Дыра в заборе. Только в самоволку можно в пятницу вечером, когда офицеры расслабляются в бане. Или когда комсостав вызывают наверх», – ответил на промокашке Денис.

«Покажешь дыру?», – Артур вопросительно посмотрел на соседа. Тот коротко кивнул, и смятая розовая бумажка исчезла в кармане его штанов.

Тем временем Реваз и Богдан забрасывали уголь в топку под строгим приглядом прапорщика Тимошки. Василий Иванович сидел на табуретке и, покуривая «Беломор», изредка давал указания типа:

– Ты лопату-то держи крепше. Чего ты ее мацкаешь, как бабьи сиськи! Ты уголек-то бери с краюшку. А то вона у тебя кратер вулкана уже образовался. А ты, носатый, грузин что ль?

– Так точно, товарищ прапорщик, – Реваз выпрямил затекшую спину и вытер пот со лба серой тряпицей.

– А нут-ка, поди-ка со мной, – Тимошка поднялся с табуретки, метко щелкнул окурок папиросы в топку и, поманив Реваза пальцем, начал двигаться к двери. Багратиони натянул гимнастерку, надел бушлат и шапку и вышел на улицу вслед за прапором.

Тимошка увел его в небольшой деревянный домик, где, собственно, и обитал, проводя там все свободное от работы время. Обстановка в доме была чисто деревенская. Большой самодельный стол с тремя табуретками, кровать с панцирной сеткой, любовно застеленная одеялом, сшитым из лоскутов. На старой колченогой тумбе – большой телевизор, накрытый ажурной салфеткой. Побеленная дровяная печь. Ее тут же и растопил прапорщик, и  по дому приятно потянуло запахом горящих березовых поленьев.

– Слухай, грузин. Как тебя там звать, не знаю, – начал беседу Тимошка, усаживая Реваза на табуретку.

– Рядовой Реваз Багратиони, – подпрыгнул солдат.

– Да ты сиди, солдатик, – махнул рукой прапор, – тут ить такое дело. Вы там в своей Грузии вино делаити. Чачу, опять-таки.

– Делаем, товарищ прапорщик, – согласился Реваз.

– А из чего делаити-то? – хитро сощурился Тимошка.

– В основном из винограда. Но в принципе… – Реваз почесал бритую голову, – из чего угодно можна вино делат.

– Во-о-от… – закивал головой прапор и подошел к окну.

За ним оказалась сумка-авоська, наполненная продуктами. Василий Иванович достал из нее зеленую бутылку из-под шампанского, заткнутую самодельной бумажной пробкой.

– На-ка, попробуй, – сказал прапор, наливая из бутылки в стакан мутную коричневую жидкость.

Реваз недоверчиво посмотрел сначала на Тимошку, потом на бутылку, коротко вздохнул и одним глотком осушил содержимое стакана.

– Ну как? – внимательно глядя на перекошенное от отвращения лицо Реваза, поинтересовался Тимошка.

– Что это? – прохрипел тот, передернув плечами.

– А это вино, солдатик, – закивал головой прапор, – понимаешь, какая петрушка... В городе магазины закрывают в семь, а людям охота отдохнуть, выпить. И куда они идут? Правильно… ко мне. С самогоном у меня проблем нет, а вот с вином… как-то не очень.  Летом я ягод набираю в лесу. Благо, тут их много. Но, опять-таки, сахару возьми, вареньев навари, потом из них вино выброди. Большой, знаешь ли, расход того сахару. А счас и ягод не достанешь. Вот я и надумал вино из сухофруктов делать.

– Это не вино, дарагой, – покачал головой Реваз, – это прокисший компот.

– Верно говоришь, – согласился Тимошка. – Вот я и хочу, чтоб ты мне помог с рецептиком вина из сухофруктов.

– Это надо думат! – крутанул пальцем в воздухе Реваз.

– Вот давай и подумаем вместе, – согласился прапор, – а я уж не обижу тебя! Чо хочешь достану, ежели надоть.

Женька отряхнул снег с сапог веником, стоящим на крыльце и несколько раз стукнул кулаком по косяку. 

– Минуточку! – услышал он из-за двери голос Алены Ивановны. Потом по полу зашаркали тапочки, наконец, дверь распахнулась, и перед Женькой появилась жена командира. На Алене Ивановне был  простенький фланелевый халатик и высокий тюрбан из полотенца на голове. – Ой, а я никого не ждала. Вот голову решила помыть, – растеряно смотрела на Женьку женщина, придерживая рукой широкий вырез халата.

– У нас выезд на стрельбище отменили из-за снегопада, – Женька скромно опустил глаза, – и командир приказал идти с Алексеем заниматься. 

– Ты проходи! – засуетилась женщина. – Сейчас, я только воду из тазика вылью и обедать будем.

Пока Женька снимал бушлат, Алена Ивановна вернулась в коридор с большим тазом, полным мыльной воды.

– Ой, давайте я вам помогу! – Женька потянулся к тазу и случайно накрыл своими ладонями руки Алены Ивановны. Оба вздрогнули, как будто их ударило током, таз покачнулся, и часть воды выплеснулась на пол. – Простите за неловкость, – покраснел как рак Женька. – Куда воду вылить?

– Ничего страшного, – ответила ему такая же зардевшаяся Алена, – все равно куда выливать, только подальше от дорожки. А я пока пол вытру.

Женька аккуратно спустился по ступенькам, прошел по дорожке, осматриваясь и, наконец, найдя удобное место, ухнул воду из таза в небольшой сугроб. Открыв дверь и шагнув в коридор, Женька замер на месте. Алена Ивановна, нагнувшись, вытирала пол тряпкой. При этом ее пышные белые груди колыхались в вырезе халата, заставляя Женькино сердце биться об ребра. Его рука, держащая таз, расслабилась, и тот с грохотом полетел на пол.

– Погоди, сейчас я тебе тапочки выдам, – Алена поднялась и, ничего не подозревая, полезла в тумбочку за тапками. – На обед у нас борщ, настоящий, украинский. Правда, он вчерашний. Ты ведь голоден? – Женька в ответ смог только кивнуть головой. – Чего это я глупость спрашиваю, – засветилась улыбкой Алена, и на ее розовых щеках вдруг заиграли ямочки, – вас там кормят  одной кашей. Переобувайся и иди на кухню, – скомандовала женщина, протягивая Женьке вязаные тапки.

Пока Женька ел борщ с мягким черным хлебом, Алена сидела напротив него и расчесывала мокрые длинные волосы. Что-то привлекало ее в этом молодом солдате. Не походил он на других. Не то чтобы красавчик, скорее, в его лице было что-то благородное. Когда-то в детстве Алена мечтала о рыцаре. А сейчас ей на минутку показалось, что тот самый рыцарь из детской мечты выглядел бы именно так, как этот Женя. Смуглый, с полными обветреными губами, с тонким носом и такими чистыми серыми глазами.

– Спасибо, Алена Ивановна, – улыбнулся Женька, отодвигая пустую тарелку, – вы просто гений кулинарии. Было очень вкусно.

– Да брось, – улыбнулась Алена и засуетилась, убирая со стола.

– Я пойду к Алексею. Заниматься будем, – Женька поднялся и поправил ремень, – еще раз спасибо за обед.

Помыв и  убрав посуду, Алена снова уселась на табурет и стала мечтательно смотреть в окно, за которым продолжал сыпать крупный снег.

«Странно», – думала она, причесывая щеткой волосы, – «Вот так живешь, занимаешься хозяйством, семьей, а жизнь проходит. И вспомнить в ней нечего. Переезды, новые города, новые люди. Все крутится перед глазами, как калейдоскоп. Козя весь в делах, Анюта только о болезнях говорит, Ксана женщина добрая, но слишком… слишком деревенская. Катюша вот только, да Верка. Но они молодые обе. Трещотки. Только о мужиках разговоры. А душа у меня как будто спит. А ей хочется проснуться.»

Алена поднялась, прошла по коридору и приоткрыла дверь в комнату сына.

– … и сказал Петр: «Тут будет город заложен!», – Женька стоял посреди комнаты, вытянув вперед руку с растопыренными пальцами. Вторая рука, как на посох, опиралась на древко швабры. – Ой, – вздрогнул он, увидев Алену,  – это я рассказываю Алексею о том, как Петр Первый Санкт-Петербург строил.

– И кстати, классно рассказывает, – поднял вверх большой палец Лешка, – я как кино смотрю. 

– Ну, занимайтесь, – махнула рукой Алена и прикрыла за собой дверь.

За окнами мело. Лейтенант, подняв ворот бушлата и прикрывая лицо рукой, пробирался через сугробы к штабу части. Стряхнув шапкой снег с шинели и пару раз от души притопнув, Харитонов постучал в дверь кабинета командира части и, не дожидаясь ответа, вошел в прокуренное помещение.

– Разрешите войти, Козьма Петрович?

– … конечно, Анатолий Степаныч, дело серьезное, – капитан замахал рукой лейтенанту, дескать, заходи – садись, и продолжил телефонный разговор. – Ежели что, мы завсегда поможем. Ну, давай, дорогой. Таичке привет большой. Скажи, на ее день рождения приедем всем семейством!

Положив трубку на рычаг, Козьма Петрович вздохнул и закурил очередную сигарету.

– Вот такие дела… – протянул он задумчиво. – Разговаривал сейчас со своим другом, майором Довиденко из соседней части. Ну, ты помнишь его. Он зеков охраняет на зоне, километрах в двадцати от нас.

– Помню, Козьма Петрович, – кивнул Харитонов.

– Там слух пошел, что побег готовится, – продолжил командир. –  Всех бойцов подняли по тревоге. Третий день прочесывают каждый закоулок. Охрану усилили. 

– Странно все, – пожал плечами Харитонов, – смысл зимой бежать? Лес кругом. Летом хоть грибы да ягоды можно найти. Зайца там подстрелить, птицу какую поймать. А зимой… это же голодная смерть. Правда, я читал где-то, что при побеге они с собой берут человека, в деле совсем ненужного. Для пропитания.

– Господи! – перекрестился капитан. – Хоть и не верующий, но страшно от этого становится.

– Я чего пришел-то, – лейтенант вынул из-за пазухи свернутую тетрадку, – мы провели ревизию вверенного мне склада оружия и боеприпасов. Вот, хотел вам отчитаться.

– Да полно тебе, Сережа! – махнул рукой капитан. – Я и так знаю, что у тебя там порядок. Ты мне лучше скажи, а не кажется ли тебе, что в нашей части процветают неуставные отношения?  

– Есть у меня такие подозрения, – кивнул Харитонов, – но тут понимаете, какое дело: нет подтверждений. Я тоже видел синяки и ссадины у новобранцев, но сами они все отрицают.

– Боятся, – вздохнул капитан, – ну, ничего. Мы все равно с тобой найдем зачинщиков и накажем. А сейчас давай-ка по чайку вдарим. До ужина еще долго, а организм подзарядки просит.

Когда Женька вошел в столовую, то первым, кого он увидел, был Артур. Тот держал в руке палку от швабры и, кривляясь,  орал в нее, как в микрофон.

– Money, money, money

  Must be funny

  In the rich man's world

  Money, money, money

  Always sunny

  In the rich man's world.

Оксана Матвеевна, старшая повариха, протирая столы мокрой тряпкой, недовольно качала головой, а ее молоденькая помощница Верка, громко хохотала, хлопая в ладоши.

Мишку Женька обнаружил в подсобке. Тот сидел на низкой табуретке и неумело ковырял большим ножом картошку.

– Чего такой кислый? – поинтересовался Женька, устраиваясь на соседнем табурете, и, взяв в руки нож, стал лихо очищать клубни от кожуры.  

– В субботу «банный день», – вздохнул Мишка, отрезая большой кусок картошки вместе с кожурой.

– Вот и отлично, – кивнул ему Женька, –  помоемся хоть. А то от меня уже воняет, как от слона в цирке.

– А вдруг со мной это снова случится? – Мишка страдальчески посмотрел на Женьку.

– Что случится? – напрягся Женька.

– Ну, там же будут голые парни, – замялся Мишка и опустил глаза, – вдруг у меня опять встанет.

– Ну-у-у… – Женька кинул очищенную картофелину в огромную кастрюлю с водой, – во-первых, можно прийти самым последним. А во-вторых, тут у всех постоянно встает. Даже на то, на что вставать не должно, – добавил он, вспоминая о том, как у самого недавно засвербело в штанах при виде аппетитной груди командирской жены.

Метель мела до пятницы. Солдаты радовались непогоде. Занять их было особенно нечем, поэтому личного времени было больше, чем обычно. Правда, выбивали из колеи сверхурочные политзанятия, на которых им приходилось слушать занудное чтение замполита всех трех книг Генерального секретаря, товарища Брежнева.

Вечер пятницы был посвящен просмотру какого-то фильма, но из-за сильного ветра случилась поломка антенны, поэтому телевизор рябил и показывал только помехи. Офицерский состав ушел париться в бане и отдыхать, а солдатам дали свободный вечер.

Чтобы как-то скоротать время, бойцы устроили соревнования по армрестлингу, которые проходили за большим столом, установленным по такому случаю в центре казармы. Обязанности рефери взял на себя вездесущий Фетисов.

– Давай, давай, давай! Козлов! Давай же! Эх, слабак! И снова в поединке победил Лебедушка! – громко объявил Фетисов, отходя от стола. Он прошелся по казарме и уселся на край койки, где лежал Вересов.

Мишаня что-то рисовал в толстой тетрадке карандашом, держа в зубах ластик.

– Мишань, слышь, – Фетисов заглянул в тетрадь к Вересову, – хватит свои каля-маля выписывать. Давай, дуй к нам! Нужно положить этого хохлятского лебедя на обе лопатки. А сделать это сможешь только ты.

– Не, Санек, – покачал головой Мишаня, – неинтересно. Мне рисовать охота. Вот вернусь на гражданку, и в художку махану.

– Ну, тогда нарисуй мне бабу, – мечтательно закатил глаза Фетисов, – чтоб такие ножки раздвинутые и чтоб меня так рукой к себе манила.

– Я ж тебе уже рисовал что-то типа того, – поморщился Вересов.

– Тогда подари, ну, ту, что без рук и с такими сисечками небольшими, – канючил Сашка.

– Венеру Милосскую, что ли? – Мишаня перелистнул несколько страничек и показал Сашке. – Эту?

– Ага… – громко выдохнул Фетисов. Мишка вырвал листок и протянул ему.

– На. Держи свою Венеру.

– Вот спасибо, друг, – радостно заулыбался Фетисов, – сегодня ее оприходую! –  И, перевернув листок другой стороной, недовольно поморщился, – а тут опять мужик голый с маленьким писюном.

– Это Аполлон Бельведерский, – пояснил Мишаня, – тоже греческая статуя, как и твоя Венера.

– Слушай, Мишань, а чего это ты постоянно мужиков голых рисуешь? – подозрительно сощурил глаза Сашка.

– Ты на что намекаешь? – Мишка взревел так, что на секунду соревнования по армрестлингу остановились.

– Не, Мишань! – испуганно заморгал Фетисов. – Я ж просто спросил.

– Ну, раз просто, то объясняю, – продолжая хмуриться, ответил Мишаня, – вот посмотри на бабу эту. На Венеру. Тело гладкое, только пара складочек. А теперь посмотри на Аполлона. Там кругом сплошные мышцы. А что для художника главное? Правильно… Анатомия! А отрабатывать ее хорошо именно на мужской фигуре.

В этот момент вокруг стола раздались громкие вопли и улюлюканье. Воспользовавшись моментом, пока Богдан отвлекся на Мишанин рык, второгодка Гришин положил его руку на стол. Богдан от возмущения стукнул кулаком, но поражение принял. Бредя на свое койко-место, он нос к носу столкнулся с Артуром, который крадучись вошел в казарму.

– Ты где был-то? – удивленно уставился на него Богдан.

– Ты не поверишь, – махнул ему рукой Артур, отряхивая заснеженный бушлат, – в город ходил.

– Ну, как сходил, рассказывай? – тут же подошел к Артуру Денис.

– Значится, вылез я через дыру, – воодушевленно начал Артур, – дошел до города, походил там немного и нашел клуб. А там танцульки!

– Погоди, – к Артуру на койку подсел Фетисов, – а девок там много?

– Да в основном одни девки, – закивал Артур и подмигнул еще нескольким бойцам, присевшим напротив. – Так вот. Я за колонной пристроился и стал разглядывать цыпочек. И тут смотрю, в самом центре такая краля танцует, аж глаза слепит. Сисечки колыхаются, попочкой она так влево-вправо, влево-вправо. И руками так, как будто себя оглаживает.

– Вот сука! – вздохнул Фетисов.

– Ага, вся прямо такая горячая, – согласился Артур, – ну, значит, потанцевала она и смотрю, шубку надевает и мимо меня на улицу. Ну, я за ней. Гляжу, она сигарету достает и зажигалку ищет. Я, как настоящий джентльмен ей такой – бац! И протягиваю огонек. Она мне, значит, такая: «Спасибо, солдатик!», типа «Чо тут делаешь?», а я ей: «На тебя полюбоваться вот пришел!». Ну, там «хи-хи, ха-ха» разные. И я предлагаю ей до дома проводить. Дошли мы с ней до подъезда. Стоим. Вижу, она замерзла. Ну, я ей типа такой, предлагаю погреться в подъезде.

– Ну, чо там? – заерзал на своем месте Фетисов. – Резвее давай, не томи!

– Ну, зашли мы в подъезд и я там ее как засосал! На ней шубка, а под шубкой платьишко одно, – охотно поделился Артур. – Ну я, значит, ей за шиворот, и сисечки щупаю. А они такие теплые, мягонькие, как два котенка. 

– Сука… – сквозь зубы прошипел Фетисов.

– А второй рукой под подол, – продолжил рассказывать Артур, – колготки чуть стянул и прям в ее киску пальцами.

– Пиздишь! – взвизгнул Фетисов.

– На, – Артур протянул ему руку, – можешь понюхать. Пальцы до сих пор ею пахнут.

– Сука! – заорал Фетисов и, подскочив с койки, помчался в уборную.

– Сколько раз ходил в самоволку, – вздохнул Денис Майдаров, – а с бабами не везло.

– Я нужных баб за версту чую, – гордо отозвался Артур, – у меня нюх на них. И компас специальный! – он заржал, погладив свой член через штаны.

Ночь выдалась тяжелой и суматошной. И виной всему была вовсе не метель.

– Салабоны! Подъем! – раздался громкий голос Фетисова прямо над Мишкиным ухом.

Мишка открыл глаза и сел на кровати, удивленно хлопая ресницами.

– Значит так, салаги! Сегодня мы будем учиться одеваться за сорок пять секунд, – радостно сообщил ребятам Фетисов. – А сорок пять секунд это у нас что?

– Это время горения спички, – ответил ему Артур.

– Правильно, – кивнул ему Фетисов. – Мишань, – кивнул он Вересову, – покажи салагам мастер-класс.

Фетисов достал из кармана коробок спичек и, вынув одну, занес ее над чиркашом.

– На старт! Внимание! Марш! – крикнул он, чиркнув спичкой.

Казалось, что Мишаня даже не торопился одеваться. Его движения были настолько четкими и точными, что скорость ему была не нужна. В тот момент, когда язычок пламени почти дошел до Сашкиных пальцев, Вересов застегнул ремень и, вытянувшись по стойке смирно, вскинул руку к голове.

– Готово! – сообщил он, довольно улыбаясь.

– Так, а теперь салабоны, – повернулся Фетисов к ребятам. – Приготовились! – он достал новую спичку. – Время пошло! –  и спичка чиркнула по коробку.

Как ни странно, Артуру уже со второго раза удалось уложиться по времени.

– Молодец, горбатый! – похвалил его Фетисов. – Для тебя отбой. Итак… Приготовились! Время пошло!

Мишка оказался единственным, кто не смог одеться за сорок пять секунд ни с пятого, ни с десятого раза. Он то не мог закрутить портянки, то запутывался в штанинах порток, то успевал надеть гимнастерку только на одну руку.

– Ладно! – зевнул Фетисов, почесав грудь. – Я спать пошел.

– Эй, жиденок! – окликнул Мишку Мишаня. – А тебе отбой не объявляли. Ты у нас сегодня часовой в Мавзолее. А я для тебя дедушка Ленин. Я сплю, а ты стоишь возле меня и охраняешь. Приказ понял?

– Так точно, – вздохнул Мишка и, прошлепав босыми ногами к койке Вересова, стал по стойке смирно возле его ног.

Несмотря на субботний день, политзанятия никто не отменил, и солдат ждала очередная встреча с прекрасным, в лице замполита и «Целины» генсека. Пока Майор Ветров читал, Мишка, спавший за ночь всего несколько часов, становился все более сонным, за что и получил замечание, а к концу занятий еще и внеочередной наряд на кухню из-за того, что умудрился громко всхрапнуть именно в тот момент, когда в книге товарищ Брежнев давал напутствия комсомольцам-целинникам.

Чтобы не слушать нудное чтение, Женька добровольно вызвался расчищать дорожки. Через час он, весь мокрый от пота, бросал лопатой тяжелые горки снега, наслаждаясь напряжением в мышцах после двухдневного «метельного застоя».

– Женя? – услышал он знакомый голос.

Женька поправил шапку, сползшую на глаза, и увидел перед собой Алену Ивановну. На ее статной фигуре было надето коричневое суконное пальто с меховым воротником. На ногах – простые валенки с калошами, а черные волосы покрывал белый пуховый платок.

– Здравствуйте, Алена Ивановна, – улыбнулся женщине Женька.

– А ты отчего не заходишь? – Алена смущенно опустила глаза.

– Да вот товарищ командир не давал распоряжения, – пожал плечами Женька.

– А ты просто так заходи, без распоряжения, – улыбнулась ему Алена, – я тебя чаем напою с малиновым вареньем. 

– Да я как-то… – замялся Женька.

– Заходи обязательно, – продолжила Алена, обходя Женьку по неочищенной дорожке, – а то я все дни совсем о…

В этот момент она поскользнулась и, взмахнув руками, упала прямо в Женькины объятья. Он крепко обхватил женщину и неожиданно прижал ее к себе. Алена подняла на него глаза, и он увидел в них мелкие искорки возбуждения.

– Простите, – Женька разжал руки и отпустил Алену.

– Спасибо, – улыбнулась ему женщина, – ты все же приходи, – повторила она, неуверенной походкой направляясь в сторону своего дома.

Дочистив вверенную ему территорию, Женька убрал инвентарь в сторожку, где хозяйничал прапорщик Тимошка и направился в душевую, которую подготовили как раз к «банному дню». На обратном пути Женька свернул в столовую, навестить отбывающего там наказание Мишку.

– Короче, можешь идти в баню, – сообщил он другу, – почти все уже помылись. Остался только Реваз, но он поехал в город по заданию Тимошки, и Богдан. Он как раз только из котельной вышел. На него у тебя, надеюсь, не встанет?

– Надеюсь, – вздохнул Мишка и, сняв клеенчатый фартук, крикнул в подсобку, – Оксана Матвевна! Я все тарелки почистил и сполоснул. Можно мне идти мыться?

Мишка вошел в раздевалку, снял с себя одежду и аккуратно положил ее на скамейку. Прикрыв  волосатой мочалкой причинное место, он пошлепал босыми ногами по холодному плиточному полу в сторону душевой.

Женька здорово ошибся. В помывочной было полно народа. Под первым душем, как морж, довольно фыркал Богдан, рядом с ним мылил голову Салимов, напевая под нос какую-то татарскую песню. Фетисов  просто стоял и, закрыв глаза, наслаждался теплой водой. Под предпоследним в ряду душем Вересов намыливал мочалкой свое крепкое мускулистое тело. Душ рядом с ним был свободным, и он был последним в помывочной.

Мишка подошел и, протянув руку к крану, зачем-то спросил у Вересова:

– Можно?

– Место не куплено, – отозвался Мишаня, смерив Мишку недовольным взглядом.

К его удивлению, у Мишки оказалось достаточно мускулистое тело. Просто оно было очень худым. Оценив Мишкины плечи и пресс, Мишаня подставил голову под воду и, сделав вид, что закрыл глаза, опустил взгляд ниже Мишкиной спины.

Мишкина тушка заканчивалась крепкой круглой попкой и тонкими жилистыми ногами. Волосатые ноги Мишки Мишаню не впечатлили, а вот задница ненадолго привлекла его внимание.

– Простите, – вывел из задумчивости Мишаню голос Мишки, – я мыло забыл. Вы не одолжите мне свое?

– Вот жид и есть жид, – громко заржал Мишка, – своего мыла у него нет! Экономный!

– Да нет… – замялся Мишка, пряча от Вересова взгляд, – я правда забыл.

– На, – Мишаня протянул ему круглый обмылок, – потом положишь в мыльницу и мне принесешь.

Мишаня уже хотел выключить воду и уйти, но маленькая белая задница, мельтешащая рядом, не давала ему этого сделать. Вересов краем глаза наблюдал, как Мишка неумело пытается намылить жесткую мочалку. Та никак не хотела мылиться, и тогда Мишка, видимо,  решив проявить упорство, сжал мыло покрепче. Скользкий обмылок выпрыгнул из его рук и юркнул в угол в двух шагах от Мишани.

Сердце Вересова на минуту остановилось. Маленькая Мишкина попка открылась ему, когда тот наклонился, а когда выпрямился, крепко сжалась, обрисовывая наверху две глубокие ямки. Мишаня сжал зубы и, чтобы не спалиться, прикрыл своей мочалкой набухший член.

– Он у меня соплями кровавыми захлебнется, – тихо шипел Мишаня, надевая на себя чистую рубаху.

– Ты это про кого? – поинтересовался у него Фетисов, сидящий на скамейке.

– Жиденок, – ответил Мишаня, натягивая на голову гимнастерку.

– Так давай его сейчас и встретим с распростертыми, – улыбнулся друзьям Салимов.

Когда Вересов вышел из-под душа, Мишка облегченно выдохнул. Бросив взгляд на крепкое, с четко прорисованными мышцами тело Мишани, он отвернулся и зажмурил глаза.

«Надо подумать о чем-то противном», – мелькнула в его голове мысль. – «Да! Грязная посуда! Горы грязной посуды с кусками прилипшей каши!»

На какое-то время эти мысли помогли. И грязные ругательства Вересова тоже. Но Мишка все равно нервничал. Еще эта мочалка никак не хотела поддаваться и мыло так неловко выскочило из рук. И это странное чувство, что на худую Мишкину задницу кто-то смотрит.

Из душевой Мишка вышел в сопровождении Лебедушки самым последним. Они гуськом пошли по узкой протоптанной дорожке.

– Стой, кто идет, бля! – услышал Мишка голос из темноты.

Перед ним стоял Вересов, а из-за его спины виднелись довольные морды Фетисова и Салимова.

– Пропустите, – тихо прошептал Мишка, делая шаг назад.

– Нет, жиденок! Ты так пройди! – лицо Мишани перекосила злая улыбка. – А лучше перелети. А я тебе помогу!

С этими словами Вересов сильно ударил Мишку кулаком в грудь. Тот не устоял на ногах и упал ничком в глубокий сугроб. При падении острая ветка небольшого кустарника больно чиркнула Мишку по уху и он почувствовал, как теплая струйка крови потекла по шее.

– Кто здесь? – раздался громкий голос лейтенанта, и яркий свет фонарика ударил в глаза, стоящего в стороне Богдана.

– Это мы тут, товарищ лейтенант, – Мишаня вкинул руку к шапке, – идем из душевой. Вот встретили своих товарищей.

Харитонов перевел фонарик на пытающегося встать Мишку.

– А почему боец в снегу лежит? – строго спросил он.

– Упал, товарищ лейтенант, – ответил ему Салимов, – дорожка узкая. Вот и не устоял.

– Мы вот помочь решили, – добавил от себя Фетисов.

– Упал, говоришь? – Харитонов протянул руку Мишке и помог ему подняться на ноги. – А кровь откуда? Шлиман, кажется?

– Так точно, – тихо выдохнул Мишка.

– Почему очки не носите, Шлиман? Ты же вроде к нам в очках поступил? – сощурил глаза Харитонов.

– Разбил, – Мишка зачерпнул рукой чистый снег и приложил к разодранному уху.

– Очки разбил, в сугроб упал, – недоверчиво покачал головой Харитонов, – не часто ли с тобой, Шлиман, неприятности случаются? В общем, так, – лейтенант обернулся к дедам, – Вересов,  отведешь бойца в санчасть. А ты, Шлиман, после этого зайди к капитану. У нас с Козьмой Петровичем к тебе разговор есть.

«Бред какой-то», – думал Мишаня, бредя по узенькой тропинке вслед за Мишкой, – «Полтора года никаких симптомов. Вокруг парней много, и ни на одного не встал за все время службы. А тут на тебе! Явился этот чуднОй еврей и все. Я же нормальный парень. И девок у меня на гражданке много было. Юра не в счет. Это была случайная слабость. И тот второкурсник на тусовке не в счет. Я был пьяным в хлам. Он сам под меня лег. А девок много было. В школе Катька. На первом курсе училища Юлька и эта, как ее… Черт! Не помню. Правда…был еще Сережка. Целый год был, но это ошибка молодости. Да и бросил я его, а не он меня. Хотя… это вопрос спорный. Мне и осталось всего полгода в армии маршировать, и вот на тебе! Нарисовался этот жиденок!»

– Шире шаг давай! – глухо сказал Мишаня, толкнув Мишку в спину кулаком.

– Да иду я. Иду! – отозвался тот, втянув голову в ворот бушлата.

«Подумаешь, глаза у него большие! Чего мне с его глаз? И губы… Хотя, губы хороши!», – Мишаня усмехнулся грязной мысли. – «И задница! Черт! Мне эта его задница теперь сниться будет! Хороша, падла! Мишаня, друг! Ты сейчас вообще о чем думаешь?» – Вересов поморщился и потряс головой. – «Это мужская задница! А ты нормальный парень. Понимаешь? Нор-маль-ный! Глаза… Что ты вообще нашел в этих его…»

Вересов с ходу налетел на Мишкину спину.

– Пришли, – тихо сказал тот, делая два шага по ступенькам санчасти.

– Слушай меня, салага, – зло процедил сквозь зубы Мишаня, – если ты только кому сболтнешь, сука, что я…

– Никому я не скажу, – Мишка развернулся к Вересову лицом и смело посмотрел в глаза. – Только ответь мне: за что?

– За что? – взревел Мишаня, но, взглянув в темные омуты Мишкиных глаз, замолчал. Его рука поднялась и он, прихватив острый подбородок, провел большим пальцем по полным мягким губам Мишки. 

Тот удивленно поднял брови и хотел что-то сказать, но в этот момент Мишаня пришел в себя, и его лицо снова исказила злая ухмылка. Он три раза шлепнул ладонью по окровавленной Мишкиной щеке и, убрав руку коротко сказал:

– Потому, что ты – жид пархатый и пидор. Ненавижу таких.

Мишка растерянно смотрел на удаляющегося в призрачном свете фонаря Вересова. 

«Что это сейчас было?», – думал он, трогая пальцами свои губы. – «Бред какой-то! Показалось. Кто я и кто Вересов! Он прав, я мелкий жид и… пидор! А он такой красивый. Зачем ему такой, как я? Конечно, показалось!»

Рана оказалась нестрашной. Как объяснила Мишке доктор Грач, в том месте, куда попала ветка, много сосудов расположено. Поэтому и крови тоже много. Она обработала ранку за ухом перекисью, помазала йодом и на всякий случай выдала Мишке очередную гематогенку.

Уже через час после происшествия Мишка стоял перед дверью кабинета капитана Буряка. 

– Шлиман! – из соседней двери высунулась голова лейтенанта Харитонова. – Иди сюда. Капитан с сыном в город уехали, на выходные, к родственникам. Да и поговорить с тобой именно я хотел.

Мишка кивнул и послушно пошел к лейтенанту.

– Так вот, о чем я, – начал Харитонов, приглашая Мишку сесть за стол. Его кабинет был меньше, чем у капитана, да и обстановка попроще. На стене висели три грамоты в рамочках и несколько плакатов со схемами сборки-разборки оружия. – Я вот не первый год наблюдаю за жизнью солдат, и мне кажется, что новобранцам здорово достается от старослужащих. Или я ошибаюсь?

– Не могу знать, товарищ лейтенант, – пожал плечами Мишка.

– Погоди, – Харитонов остановил Мишку взмахом руки, – о нашем разговоре никто не узнает, обещаю!

– Как скажете, товарищ лейтенант, – равнодушно ответил Мишка.

– Вот как так получилось, что всего за неделю… Ты ведь у нас неделю уже служишь? – уточнил он у Мишки.

– Десять дней, – кивнул ему тот.

– Так вот. За десять дней ты упал в казарме. Это раз. Разбил свои очки. Это два. А сегодня завалился в сугроб и повредил ухо. Это три, – загибал пальцы лейтенант.

– Не повредил. Просто царапина. – Мишка повернулся к лейтенанту боком и продемонстрировал рану за ухом.

– Это неважно, Шлиман! – махнул рукой лейтенант. – Просто подозрительные совпадения. Тебе не кажется?

– Никак нет, товарищ лейтенант, – Мишка улыбнулся, – со мной вечно что-то случается. Мама меня называла тёхой-непутёхой. Когда я был маленький, то три раза ломал руку, когда падал с дерева. Один раз в пионерском лагере я чуть не утонул в речке. Там реально было воробью по колено, а я умудрился упасть вниз лицом, и так, что не мог сам подняться. Потом я получил сотрясение. Это в школе, когда у нас были соревнования по перетягиванию каната. Я стоял самым последним, и когда мы выиграли, все отпустили канат, а я нет. В результате ударился головой о судейскую скамью. Еще…

– Погоди, – лейтенант остановил его, – то есть ты хочешь сказать, что это не дедовщина, а твоя непутевость?

– Конечно, – закивал Мишка.

– Хорошо, Шлиман, – лейтенант поднялся со стула, показывая, что разговор окончен, – иди на ужин. И я тебя очень прошу, будь осторожен! Армия – это не школа и не пионерский лагерь. Тут все серьезно. А если вдруг что случится… В общем, обращайся ко мне.

В столовой было шумно. Пахло солянкой, хлоркой и ваксой. Солдаты весело переговаривались и громко стучали ложками по тарелкам.

– Ну, как все прошло? – спросил Женька, вытирая куском хлеба свою тарелку.

– Да нормально, – пожал плечами Мишка, выковыривая из тушеной капусты куски жира.

– С командиром говорил? – уточнил Богдан.

– Командир в отъезде, – Мишка, поморщившись, проглотил ложку мягкой и безвкусной капустной массы. – Он с сыном на выходные в город подался.

– В город? – почему-то оживился Женька.

– А лейтенант что сказал? – снова спросил Богдан.

– Он сказал, что если в части что не так, чтоб ему доложил, – ответил Мишка, глядя, как за соседним столом заерзал Вересов, – но я ему ничего говорить не буду. Я не доносчик, – Мишка снова сунул в рот капусту.

– Ты дурак, – тихо отозвался Богдан, – тебя Вересов до смерти забьет.

– И пусть, – мрачно отозвался Мишка, отодвигая от себя тарелку с недоеденной солянкой.

Вернувшись в казарму, Женька тут же нырнул в тумбочку и достал из ее недр пачку печенья. Потом он провел рукой по щекам и, открыв одеколон, капнул им на ладони и протер шею.

– Жень, – Мишка перехватил Женькину руку, когда тот уже снимал с крючка бушлат, – не делай глупостей.

– Ты о чем, Миш? – весело подмигнул ему Женька.

– Ты знаешь, о чем я, – нахмурился Мишка. – Я, как друг тебе говорю: не наступай на те же грабли. Армия не институт. Тут не отчислят. Узнает командир о твоих подвигах, пошлет на гауптвахту или еще того хуже, в горячую точку загремишь.

– Не узнает, – похлопал его по плечу Женька, – ты ведь мне друг?

– Друг, – вздохнул Мишка, прикрывая за ним дверь казармы

Женька бежал по расчищенной дорожке к дому капитана, зажав в руке пачку печенья. Он даже не знал, дома ли Алена Ивановна. Но почему-то он был уверен, что дома. Последние слова Мишки, про грабли, его не задели. Да и о каких граблях может идти речь? Алена была полной противоположностью Соне. Та зацепила и покорила молодого студента своей уверенностью и смелостью. Она, не боясь, высказывала на лекциях свое мнение, даже если оно расходилось с общепринятым и утвержденным министерством. Студенты просто боготворили сильную и смелую Софью Павловну. И многие вздыхали по знойной и красивой преподше. Но выделила она именно Женьку. 

После факультатива по  «Значению марксистско-ленинской философии для науки и практики», она попросила Женьку задержаться и продолжить диспут, начатый раньше. Диспута не было. Они просто пили чай из термоса прямо в аудитории и болтали. А потом… Потом Женька проводил ее до дома и еще полчаса целовал нежные губы прямо в парадном.

Алена была совсем другая. Теплая и мягкая. От нее веяло такой добротой и уютом, что Женька просто таял. Нет, у него не было грязных мыслей по поводу жены командира. Ему просто хотелось сидеть рядом с ней на кухне, пить чай, разговаривать и тонуть в ее глубоких серых глазах.

В окошке дома горел свет и слышалось тихое бухтение телевизора. Женька обстучал сапоги от снега и решительно стукнул в косяк двери.

– Женя? – удивленно вскинула брови Алена.

– Вы сами пригласили меня выпить чая, – ответил он и протянул ей пачку печенья.

– Да, но Козьма Петрович и Лешка… – промямлила женщина, прижимая к открытой груди клубок ниток и спицы.

– Так мы же чай будем пить и разговаривать, – уверенно ответил Женька и шагнул в коридор.

– Ты раздевайся, – засуетилась Алена Ивановна, – тапочки в тумбочке. И проходи на кухню. Я сейчас, только телевизор выключу.

Она не только выключила телевизор и убрала вязание. Вместо простого халатика с открытым вырезом на ней теперь было платье и шаль, которой она прикрывала грудь.

– Сейчас я чайник поставлю, – закружилась она по кухне, ставя на стол чашки, блюдца, банку варенья и розетки для него. Женькино печенье перекочевало на блюдце, стоявшее рядом с небольшой масленкой.

– А расскажите о себе? – попросил Женька, когда чайник уже стоял на плите, а стол был сервирован.

– Да нечего рассказывать, – пожала плечами Алена и села на табурет напротив Женьки, – родилась я в Угличе. Там же закончила школу. Город небольшой, и учиться дальше там негде было.

– Знаю я Углич, – кивнул Женька, – убийство царевича Дмитрия. Смута. Бояре. Спас на Крови.

– Да. Это город-музей, но поверь, он – обычная деревня, где все друг друга знают, – улыбнулась Алена. – Вот я и поехала в институт поступать. В Ярославль. Не поступила. Не рассчитала силы. А обратно ехать не хотела. Стыдно было перед родными и знакомыми. Они на меня почему-то большие надежды возлагали. Осталась в Ярославле и пошла на ткацкую фабрику. Вот, в общем-то, и вся моя жизнь, – Алена поднялась и, выключив чайник, плеснула кипяток в заварку.

– А как стали женой командира части? – спросил Женька, наблюдая за мягкими кошачьими движениями Алены.

– Сначала я стала женой лейтенанта, – засмеялась она. – Помню, Новый год отмечали. Нам танцы организовали от фабрики, а так как коллектив был в основном женским, пригласили курсантов военного училища. Стоим мы с девочками у стеночки, пританцовываем. А напротив нас, у другой стены, стоят молоденькие курсанты. И мы, и они стесняются подойти. Я его сразу заприметила. Высокий, стройный. И взгляд такой… как  сказать? Геройский. Смотрит он на меня и не подходит. Ну, я думаю: была не была! И к нему через весь зал пошла.

– То есть это вы его подцепили? – улыбнулся Женька.

– Я в него влюбилась, – ответила Алена, разливая по чашкам заварку, – с первого взгляда. Как молнией шарахнуло. 

– А он? – спросил Женька, наливая горячий чай в блюдце.

– И он, – Алена ложечкой зачерпнула из банки варенье и переложила в розетку. – Сначала, правда, приглядывался ко мне. Потом, когда уже поженились с ним, он мне сказал, что увидев меня, сразу понял, что я настоящая офицерская жена.

– Что, познакомились, и вот так сразу поженились? – Женька намазал печенье чуть подтаявшим маслом и добавил поверх него варенья из своей розетки.

– Нет, – Алена тоже намазала маслом печенье и положила туда же варенье. – Мы только через три года поженились. Я работала и ждала, когда Козьма закончит учиться. Он знаешь, как за мной ухаживал? – Алена подставила под щеку кулачок и посмотрела в темное окно. – Стихи мне читал. Правда, все про армию, – она тихо засмеялась, – цветы дарил. Я знала, что он их с клумбы в парке рвет, но радовалась каждому букету. А как он песни пел! «Окрасился месяц багрянцем, где волны бушуют у скал. Поедем, красотка, кататься. Давно я тебя поджидал», – пропела она. – Да-а-а… Потом поженились. Мотались по гарнизонам, воинским частям. Съемные квартиры, бараки… Но знаешь, он всегда находил в этом всем что-то романтичное. То на день рождения мне сто шариков надует. Я глаза открываю, а комната вся в них. То пойдет в столовку и сам мне торт испечет. И мы сидим с ним и объедаемся. 

– Не знал, что Козьма Петрович такой романтик, – усмехнулся Женька.

– Был романтиком, – Алена убрала руку, опустила глаза и вздохнула, – потом его работа у меня забрала. Дома одни разговоры – про дела части. Придет под ночь, поест и спать.

– Обидно, – согласился Женька.

– Да что я все про себя? – махнула рукой Алена и, наконец, откусила кусочек печенья. – Расскажи про себя!

В казарму Женька вернулся поздно. Мишка демонстративно отвернулся от него к стене, не сказав ни слова.

– Ничего и не было, Миш, – Женька потрогал друга за плечо, – мы просто чай пили. Она мне про свою жизнь рассказывала. А я про свою.

– И ты ей про преподшу свою рассказал? – повернул к нему голову Мишка.

– Нет, конечно, – нахмурился Женька, – а чего ты сегодня злой-то такой?

– Жень… – Мишка сел на койке и вздохнул, – я и не знаю, что думать.

– Ты о чем? – не понял его Женька.

– Мне поговорить нужно, а кроме тебя, никто больше не знает, – Мишка мялся и комкал в руках старенький журнал «Советский экран».

– Пойдем в помывочную. Там никого нет, – Женька поднялся с койки.

– Если тебе неприятно это слушать, то я… – начал Мишка, но Женька его остановил.

– На что человеку друзья, если они не могут выслушать? – и он кивнул в сторону помывочной.

Там действительно никого не было. Усевшись на подоконник, Женька достал из кармана бумажку от печенья и протянул Мишке кусок, помазанный маслом.

– С вареньем не смог бы донести, – объяснил он, – перепачкался бы. Ты ешь и рассказывай, что там у тебя.

– Вот скажи мне, – начал Мишка, с удовольствием откусывая печенье, – я могу нравиться?

– Ой, не, Миш! – засмеялся Женька. – Ты не в моем вкусе.

– Слишком молодой? – засмеялся Мишка.

– И слишком мужчина, – усмехнулся Женька, – так к чему был такой вопрос?

– Мне сегодня показалось, что я небезразличен Вересову, – Мишка засунул последний кусок печенья в рот.

– Вересову? – Женька даже поперхнулся.

– Да, – кивнул Мишка, – мы стояли у санчасти и он вдруг протянул ко мне руку. Но не ударил. А как бы погладил, что ли. И смотрел он на меня так странно. С нежностью.

– Миш, а ты случаем головой не ударился, когда падал? – улыбнулся ему Женька.

– Да ну тебя, – отмахнулся Мишка, – я серьезно. 

– Миш, запомни! – Женька спрыгнул с подоконника. – Такие, как Вересов, никогда не обратят внимания на таких, как ты. Даже если предположить, что ему нравятся парни. Вересов – гнилой человек. Животное. Ему плевать на то, что ты чувствуешь. Он всех ненавидит. Так что не тешь себя напрасной надеждой. И еще… – Женька подошел ближе к Мишке и, взяв его за плечи, легко тряхнул, – не влюбись в него.

Утро началось совсем нерадостно. После громогласного: «Подъем!» последовало: «На зарядку стройсь!». После получасовой муштры в виде прыжков и махов руками все пять взводов три раза пробежали по периметру части, тяжело топая сапогами по расчищенным дорожкам.

Руководил зарядкой Харитонов. Он же, сразу после бега, объявил общее построение. Лейтенант обошел шеренги солдат, строго осматривая внешний вид, удовлетворенно хмыкнул, потом отошел на середину плаца и сообщил:

– Распорядок на день: первый взвод – дежурный по части. Пять человек в столовую, четыре – в распоряжение прапорщика Тимошки. Остальные – на уборку территории. Сержант Каляда!

– Я! – из строя шагнул приземистый широкоплечий солдат.

– Организовать бойцов. Получить инвентарь у прапорщика. Выполнять! – скомандовал лейтенант.

– Есть! – отдал ему честь сержант и взял командование взводом на себя. – Взвод! Налео! В хозчасть за инвентарем, шагом арш!

– Дальше, – Харитонов стал прохаживаться перед строем. – Второй, четвёртый и пятый взвод. Марш-бросок. Под командованием младшего лейтенанта Нестерова.

– Товарищ лейтенант, – раздался голос, – так снег же!

– Разговоры в строю! – нахмурился Харитонов. – Я в курсе, что кругом снег. Поэтому марш-бросок будет на лыжах.

– Екарный бабай! Идрить твою… – загудел строй.

– Смирно! – повысил голос лейтенант. – Пока товарищ капитан в отъезде, я командую частью. А приказы командиров что?

– Не обсуждаются, – недружно отозвались бойцы.

– Третий взвод со мной на стрельбище, – закончил Харитонов. – А теперь: напра-во! В столовую, шагом арш!

Стрельбище представляло собой небольшое поле. Вдалеке виднелись щиты с выцветшими и обшарпанными мишенями. Лейтенант первым делом проверил все винтовки, хотя особой надобности в этом не наблюдалось. Харитонов прекрасно знал свой склад и проверял оружие точно по инструкции. Его можно было разбудить среди ночи, и он с точностью до одного патрона смог бы дать точный отчет по вверенному ему складу боеприпасов.

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться! – запыхавшийся от легкой пробежки Мишка вскинул к шапке руку.

– Разрешаю, – коротко кивнул ему Харитонов, щелкая затвором очередной винтовки.

– Я не попаду в мишень, – Мишка вздохнул и поправил шапку. – Я очки разбил, а без них я вдали ничего не вижу.

– Согласен, – обернулся к нему лейтенант. – Тогда следующее задание: вот тебе новые мишени. Старые бумажки снимаешь, а эти прикрепляешь. Задание понятно?

– Так точно, – Мишка кивнул, потом, одумавшись, вытянулся по стойке смирно и снова отдал Харитонову честь.

– Салимов, Мытищев, Фетисов, Вересов, Дятлов, – перечислил лейтенант и, покрутив головой, спросил, – а где у нас Дятлов?

– В санчасти, – ответил Мытищев, – похоже, его раньше комиссуют. У него подозрение на воспаление легких.

– Тогда еще Хмельницкий. Получить оружие и на исходную, – кивнул лейтенант.

Мишаня лежал животом на холодном снегу и смотрел, как Мишка развешивает новые мишени.

«Чертов еврей! Откуда он вообще на мою голову свалился? Не было бы тебя и проблемы бы снова не возникло. Я просто уверен», – Мишаня посмотрел на винтовку, лежащую на его руке, и нежно погладил ее ствол замерзшими пальцами. – «А может… Хороший еврей – мертвый еврей? Кажется, так в кино говорили? Один выстрел и все… Нет еврея – нет проблемы!». Вересов поднял винтовку и посмотрел через прицел на Мишку. Тот как раз менял мишень прямо перед ним. Почувствовав на себе взгляд, Мишка обернулся и замер с вытянутыми вверх руками, держа в них трепыхающуюся на ветру бумажку. В его глазах Вересов увидел удивление и страх.

– Вересов! Мать твою! – лейтенант выхватил из Мишаниных рук винтовку и сделал несколько шагов назад. – Встать! Смирно! Ты совсем ох… Вересов! Я же проводил с вами занятия по технике безопасности! Нельзя целиться в человека!

– Товарищ лейтенант, – Мишаня хмуро смотрел на Харитонова. – Ваша техника безопасности противоречит здравому смыслу. Оружие в руках солдата предназначено именно для того, чтобы стрелять в людей.

– Вересов! – лейтенант перешел на крик. – Не для этого оружие! Оно нужно для того, чтобы защищать, а не убивать своих же товарищей! Кандратьев, Козлов, Гришин! Отконвоировать Вересова на гауптвахту! Исполнять!

После этого происшествия настроение Харитонова резко ухудшилось. Не успели бойцы отдохнуть после стрельбы, как он устроил им сначала очередное занятие по строевой подготовке с нудной муштрой, а после обеда снова выгнал взвод на построение. Они долго бегали по периметру части в полном обмундировании и громко горланя «Катюшу».

Командир части вернулся перед самым ужином и первым делом зашел в свой кабинет, чтобы разобрать бумаги.

– Товарищ капитан, разрешите? – к нему вошел Харитонов и устало плюхнулся на стул.

– Ты чего такой хмурый, Сережа? – спросил его Буряк, привычно потянувшись за пачкой сигарет.

– Вересов, – выдохнул Харитонов и прикурил предложенное капитаном никотиновое успокоительное, – сегодня на стрельбище в Шлимана целился.

– Нехорошо, – покачал головой капитан, – Вересов хороший солдат. С чего это он так учудил?

– Вот и я не пойму, – лейтенант затянулся горьким дымом и  выдохнул густую струю вверх, – еще спорить со мной начал о значении оружия. В общем, я его на гауптвахту отправил. Пусть там подумает.

– Верное решение, – кивнул капитан.

В этот момент в дверь кабинета постучали, и Харитонов с капитаном одновременно повернули головы.

– Войдите, – отозвался хозяин кабинета.

– Здравия желаю, товарищ капитан! Разрешите обратиться к товарищу лейтенанту, – вскинул руку к шапке вошедший в кабинет Богдан Лебедушка.

– Разрешаю, – кивнул Буряк и стал с интересом наблюдать за разговором.

– Товарищ лейтенант, вот вы говорили, ежели что в части случится, вам докладать, – начал Богдан, искоса поглядывая на капитана.

– Верно, – кивнул Богдану Харитонов.

– Так вот… докладаю, – откашлялся Лебедушка, – в части нехорошие дела происходят. Старослужащие издеваются над новичками. Взять, например, Вересова. Он Шлиману прохода не дает. Забижает его вечно. Еще некоторые в самоволку ходют. Могу назвать фамилии. 

– То есть ты пришел сюда доложить нам все это? – нахмурился капитан.

– Так точно, товарищ капитан, – несколько стух Богдан.

– А проще говоря, ты решил нам сдать своих же боевых друзей? – туша окурок в пепельнице, добавил капитан.

– Так я это… – растерянно мялся Лебедушка, – товарищ лейтенант сказал же, что ежели что, то ему это самое… докладать.

– А лично тебя обижают? – спросил капитан, снова закуривая.

– Лично меня? – Лебедушка широко улыбнулся. – Не! 

– Погодите, Козьма Петрович, – лейтенант поднялся с места, – я и правда просил, чтобы, если что случится, мне докладывали.

– Выйди, боец! – рявкнул на него Буряк. – И больше чтоб с доносами не являлся!

– Не люблю я доносчиков, Сережа, – сказал капитан лейтенанту, когда широкая спина Богдана скрылась за дверью. – Я понимаю, что все это нарушения. И дедовщина, и самоволка, но… это наши с тобой упущения. Мы не доглядели. А вот этот вот… – он показал пальцем на дверь, – ведь не просто так приперся. Ему защита нужна и поблажки.  Ибо слабый он духом.

– М-да… Я не подумал об этом, – почесал затылок лейтенант. – Я тоже не люблю доносчиков. Зато мы теперь знаем и откуда у Шлимана синяки, и кто очки ему разбил. И причину знаем. Дедовщина.

– А знаешь, Сережа, – хитро прищурился капитан, – давай-ка мы с тобой пойдем «от противного»!

– Это как? – не понял его Харитонов.

– А вот как… – капитан затушил очередной окурок и подмигнул лейтенанту, – мы теперь Вересова вместе с этим Штирлицем… Или как его… В общем с тем самым, кого он прессует, постоянно в пару ставить будем. Вот отсидит Вересов на губе, и ты его вместе с этим молодым отправь в караул. Пусть тренируются вместе. Через месяц Новый год. Вот пусть вместе газету делают. 

– Понял, товарищ капитан, – закивал Харитонов, улыбнувшись. – Клин клином, так сказать! 

Мишка уже надевал бушлат возле двери столовой, когда его окликнул лейтенант Харитонов:

– Шлиман! Дуй к Оксане Матвевне. Она тебе ужин для арестованного Вересова даст. Отнесешь ему.

«Почему я?!», – злился на лейтенанта Мишка, топая по снежной дорожке к местной «губе». В одной руке у него была тарелка с ужином, в другой – видавший виды алюминиевый чайник. В кармане лежали два куска хлеба и кривая вилка, завернутые в салфетку. Ручка горячего чайника, противно скрипела при каждом шаге, что еще больше действовало Мишке на нервы.

«Этот Вересов меня чуть не убил на стрельбище! Никогда не забуду этот взгляд», – Мишка остановился и тряхнул головой, чтобы съехавшая на глаза шапка вернулась на место. – «Вот за что он так со мной? Что за расовая неприязнь такая? Взять Богдана. Он хохол и, как настоящий хохол, он жадный. Но ведь его Вересов не ненавидит? Салимов – татарин. Хитрый и верткий. Так иногда ребят накрутит, что те чуть не в драку. А он и ни при чем. Реваз – настоящая граната. Только чеку тронь, он взрывается. А я всего лишь еврей. Что у Вересова есть против евреев? А может…», – Мишку бросило в жар от этой мысли, – «Может, он догадался, кто я? Тогда сказал бы мне прямо в глаза, за что ненавидит. Я бы ему объяснил, что лично он меня не интере… Хотя это неправда. Как раз он единственный, кто меня интересует. Вот тоже загадка. Почему именно он?»

Само строение, предназначенное для наказания провинившихся, было чем-то похоже на здание штаба, только на окнах были установлены металлические решетки.  С одной стороны коридора было расположено несколько комнат, закрытых снаружи на прочные засовы. 

– Стой, кто идет! – прикрикнул на Мишку солдат, стоящий на карауле в помещении гауптвахты.

– Не ори, – буркнул Мишка, проходя мимо охранника. – По заданию Харитонова, ужин принес арестованному Вересову.

– А чего там у тебя? – вытянул шею солдат.

– Макароны, котлета, чай, – Мишка остановился посреди коридора и стал озираться по сторонам. – Вересов где?

– Слушай, хлопчик, – солдат смотрел на тарелку в руках Мишки голодными глазами, – а ну его, этого Вересова. Давай с тобой ужин пополам разделим. А он обойдется.

– Ты совсем, что ли? – Мишка хотел покрутить пальцем у виска, но руки оказались заняты, поэтому он просто сморщился и зачем-то потряс головой. – Даже в военное время арестованных кормили. А мы что, своего же товарища будем голодом морить?

– Так мы никому и не скажем про то, – настаивал солдат, наступая на Мишку. – А если этот арестант вякнет что кому, скажем, что он вообще сбежать хотел.

– Нет! – рявкнул Мишка. – Я не буду никому врать. А тебе должно быть стыдно. Открывай дверь!

Вересов лениво поднялся с койки и с интересом посмотрел на Мишку. А ведь этот жиденок мог бы вполне просто сожрать его ужин, даже не делясь с охранником. Почему же не сожрал? И вообще… Почему он заступился за Вересова, несмотря на то, что тот мог пристрелить его сегодня. Не нарочно. Скорее случайно. За несколько часов, проведенных в одиночке, Мишаня прокрутил уже пару-тройку вариантов того, как он случайно стреляет и убивает Мишку. И самое удивительное, все эти варианты его не радовали.

– Что сидишь? – хмуро спросил его Мишка, ставя на одинокую табуретку тарелку с ужином. – Иди, ешь. Правда, макароны и котлета уже остыли. Зато чай еще теплый. Где твоя кружка?

Мишаня потянулся к подоконнику и подал Мишке эмалированную кружку со сколотой краской.

– Я вот… – Мишка достал из кармана хлеб и вилку и, порывшись там еще, вынул две конфеты-подушечки, обсыпанные какао, – Оксана Матвевна отвернулась, а я с тарелки две свистнул. Там много было. Она и не заметит.

– Пошему? – прошамкал Мишаня, запихивая в рот холодные макароны и сухую пережаренную котлету.

– Что почему? – не понял его Мишка, пытаясь присесть на угол койки. Тонкий, но жесткий матрас наотрез отказывался подниматься, а пачкать грязным бушлатом сероватую, но чистую простынь Мишке не хотелось. 

– Почему ты защищал мой ужин? – Мишаня заглотил последний кусок и с жадностью запил его теплым чаем. – И еще эти конфеты, – Вересов с брезгливым выражением лица отодвинул пальцем подушечки на самый край табурета, – или это месть какая-то? 

– Месть? – Мишка удивленно поднял брови.

– Ну, да… – кивнул Мишаня. – Я тебя хотел пристрелить, а ты решил меня прибить благородством.

– Дурак, – нахмурился Мишка и поднялся с койки, – и то, что убить меня хотел. И то, что думаешь про меня так, – он взял с табурета пустую тарелку, кинул в нее сухую корку от хлеба, аккуратно обернул салфеткой вилку и сунул ее в карман. Мишка поднял с пола чайник и потянулся к конфетам, но Мишаня быстро перехватил его руку.

– Оставь, – Мишаня сгреб конфеты в кулак и, отвалившись на стенку, громко рыгнул. – А теперь вали, салага. Мне спать охота, – и он по-барски махнул рукой на дверь.

Мишка вздохнул и, тихо поскрипывая ручкой от чайника, пошел к двери.

– Эй! – окликнул его Вересов. Мишка замер на полушаге. – Прости… – тихо сказал Мишаня.

Мишка удивленно оглянулся, но увидев ухмыляющееся лицо Вересова, снова отвернулся и вышел за дверь.

«Вот дурак!», – Мишаня несколько раз ударился затылком об крашеную стену камеры. – «Зачем я так? Ведь виноват перед ним! Мог и правда пристрелить парня. И за что? За то, что он… Он тебе нравится? Нет, Вересов! Погоди! Тебе не нравятся парни! Это просто болезнь. И, как у каждой болезни, есть вещи, которые провоцируют ее обострение. Этот еврей и есть катализатор!», – Мишка закрыл глаза и перед его взором возник неясный образ. – «Это симптомы. Обычные симптомы, как у любой болезни. Сначала ты чувствуешь нервозность рядом с парнем. Потом от его прикосновения тебя обдает жаром. Потом от мысли о нем ты сразу бежишь дрочить. Но раз это болезнь, значит должно быть и лекарство. И главное, спросить о нем не у кого. Не в санчасть же бежать и просить  лекарство от пидорства. Хотя одно лекарство там найти можно! Катька! Она девка что надо. Да и не отказывает никому в профилактике заболеваний. Точно! Выйду с губы, наведаюсь к ней. Надо будет только у прапора шоколадку прикупить и винца». И Мишаня, довольный собой, закинул в рот сразу обе подушечки, обсыпанные какао.

Ночь не задалась сразу. Как только объявили отбой, дембелям захотелось зрелищ.

– Скучно мы живем, – вздохнул Мытищев, раскинувшись на койке и устремив взор на дно второго яруса, – вот нас с тобой, Стас, гоняли. Помнишь сержанта Саржина?

– Помню, – просипел Дятлов. В принципе Стас был единственным, кто до этого почти не обращал внимания на новичков, но после того, как досрочная демобилизация ему улыбнулась и помахала ручкой, он был зол. Воспаление легких оказалось банальным бронхитом, и ему приходилось терпеть болезненные уколы антибиотиков, которые ему ставила сама Грач. 

– Особенно, как он усадил нас голыми жопами в раковины и заставил кудахтать, как кур. Типа мы яйца высиживаем.

– Эй, дедушки! – крикнул Мытищев. – Кто придумает для салаг задание, которое нас со Стасом повеселит, получит от меня лично пачку сигарет.

– Может, пусть табуретки всю ночь на вытянутых руках держат? – предложил Салимов.

– Банально, Алан, – покачал головой Мытищев.

– Пусть в хоккей играют швабрами, – как в школе поднял руку Гришин.

– Черепам слово не давали, – нахмурился Дятлов.

– Но согласись, предложение интересное, – кивнул ему Мытищев, – вот только жалко, что швабры у нас две. А хоккей – это игра командная.

– Тогда футбол, – радостно ответил ему Гришин, но словив недовольный взгляд Дятлова, замолчал.

– Ну что, Сашок, – подмигнул Фетисову Мытищев, – какие есть мысли?

– Эх, жалко, Вересова нет, – почесал затылок Сашка, – он бы поинтересней чего придумал. Но есть и у меня мыслишка одна. Только время нужно и небольшие приготовления...

В принципе идея Фетисова оказалась неплохой. Даже горячий и легковозбудимый Реваз с охотой согласился в ней участвовать.

– Значит так, салабоны! – начал внедрять идею в жизнь Фетисов. – Ставим сказку. «Репку». Надеюсь, в детстве все ее слышали?

– Посадил дед репку… – начать цитировать сказку Артур.

– Вот-вот, – кивнул Сашка, – остается распределить роли и сделать костюмы.

К работе над «постановкой» припахали еще несколько черепов. В их обязанности входило открывать «кулисы», которые сделали из двух одеял. Остальные «актеры» с энтузиазмом работали над костюмами.

– А ты чо скучаешь без дела? – Фетисов толкнул в спину  Мишку, который стоял у окна и задумчиво смотрел в ночную темноту.

– А что я могу придумать? – не поворачиваясь, отозвался Мишка.

– Ну-ка, примерь! – Фетисов рывком развернул его к себе и сунул в руки всклокоченную мочалку.

– Я это не надену на лицо, – поморщился Мишка, брезгливо держа двумя пальцами мохнатое чудовище. – Неизвестно, кто и что ею мыл!

– Как миленький наденешь! – зло прищурился Фетисов. – Наши дембеля заскучали и их нужно развлекать.

– И ты думаешь, мочалка на моем лице их развеселит? – грустно усмехнулся Мишка. – Тебе нужно, ты их и весели.

– Совсем оборзел, салабон? – рыкнул Сашка и, выхватив мочалку из рук Мишки, ткнул ему ею в лицо. – Надевай, я сказал!

– Не надену, – прогудел из-за мочалки Мишка.

– Ах ты падла! – взревел Фетисов и его тяжелый кулак врезался прямо в Мишкину скулу. Мишка чуть качнулся вбок и прижал руку к ушибленному месту. – А теперь бери мочало и иди гримируйся, Баталов, бля. 

Через полчаса, под «бой барабанов», а вернее, под удары руками по столу, из-за «кулис» вышел Сашка Фетисов и, распахнув руки навстречу «публике», произнес голосом Левитана:

– Господа дембеля, деды и прочие черепа! Представляю вам  свою постановку великого и, не побоюсь это слова, нетленного произведения. – Фетисов поднял руки вверх и проникновенно, словно молитву читал, произнес, – Сказка «Репка».

Два солдата, держащие навесу одеяла, разошлись в стороны, пропуская на середину казармы Ивана Духова, верхняя часть которого была обернута простыней. На голове простыня была перетянута веревкой, из-за чего образовывался большой хвост.

– Посадил дед репку, – зычно сказал Фетисов, сидя сбоку от «сцены» на табурете. Духов тяжело плюхнулся на пол и после слов «выросла репка большая-пребольшая» – чуть поднялся и уселся на корточки.

– Дед… – продолжал дальше вещать зрителям Сашка, недовольно поглядывая на «кулисы». Из-за них вышел Мишка, низко опустив голову. На нем был чья-то старая шинель, перетянутая на талии ремнем, тапочки поверх портянок, шапка, уши которой были немного развязаны. А на Мишкином лице красовалась волосатая мочалка, привязанная за ушами веревками. Зрители громко заржали и захлопали. Мишка поднял голову и посмотрел в «зрительный зал» одним глазом. Второй глаз отек и заплыл, что вызвало у зрителей бурные овации.

– Красава, Сашок! Правильно! Учить салаг нужно!

– Красиво загримировал!

– Сашка! Вересов вернется с губы, голову тебе за своего жиденка оторвет!

– Не оторвет! – заржал Фетисов и, поднял вверх руку, требуя внимания. – Дед тянет- потянет… – Мишка схватился за «хвостик» «репки» и сделал вид, что тянет его. – Вытянуть не может! – обозначил это действие Фетисов. – Позвал дед бабку. –  Мишка повернулся к «кулисам» и махнул рукой. – Пришла бабка, – объяснил происходящее Сашка и на его слова из-за одеял вышел Женька. На его голове был повязан «платок» из вафельного полотенца. Роль юбки исполняла чья-то простыня.

Дальше все шло по плану, четко описанному в сказке. Бабка позвала внучку. Ее играл череп Вадим Козлов. На голове «внучки» был приделан бант из старого и тонкого шарфа. Шарф был повязан через подбородок и создавалось впечатление, что у бедной внучки флюс. «Внучка» позвала «Жучку». Артур с носками на ушах, вызвал просто бурю аплодисментов и хохот. Кошку блистательно сыграл Реваз. Он нарисовал себе черные усы, отчего стал смахивать на юного Сталина. Но самым запоминающимся стало выступление Богдана, которого Фетисов назначил мышкой. Увидев огромного мышару, с веревочкой вместо хвоста, Мытищев заплакал от смеха, а  Дятлов натужно закашлялся и повалился ничком на койку.

– Вытащили репку! – Фетисов встал и поклонился публике. Остальные «артисты» тоже стали раскланиваться, держась за руки. Только один Мишка стоял ровно и с тоской смотрел одним глазом на довольных представлением солдат.

Утро всех встретило солнцем и крепким морозцем. Тяжело пробежав сапогами по хрустящему снегу, солдаты, жмурясь от яркого снега, встали на утреннее построение.

– После завтрака первый, второй и пятый взвод – на разгрузку вагонов со стройматериалами, – скомандовал Харитонов, – четвертый – принимает машины на объекте.  Третий взвод – дежурный по части. Три человека в столовую. Четверо в распоряжение прапорщика Тимошки. Сержант Дятлов!

– Я! – хрипло отозвался Стас и сделал шаг вперед.

– Василий Иванович просил дать ему в помощь Багратиони, – лейтенант кивнул Дятлову, и тот встал обратно в строй. – Шесть бойцов на охрану. Трое – уборка территории. Шлиман – сменишь охранника на гауптвахте.

– Почему я-то? – возмущенно пискнул Мишка.

– Это приказ, – строго посмотрел на него Харитонов, – а приказы у нас что?

– Не обсуждаются, – буркнул Мишка и опустил голову.

– Правильно, – кивнул Харитонов и с интересом посмотрел на синяк под Мишкиным глазом. – Опять упал? – спросил у него лейтенант. Мишка кивнул и снова опустил голову, – странно. Не должен был, – покачал головой Харитонов и снова обратился к солдатам. – Выполнять!  Нале-во! В столовую шагом арш!

Мишка шел по протоптанной дорожке в сторону гауптвахты, поскальзываясь и стараясь не выронить из рук чайник и тарелку с густой перловой кашей. Масло он нарочно брать не стал, а яйца, кладя себе в карман, раздавил, да так, чтобы скорлупа впилась прямо в белок.

– Стой! Кто идет? – лениво спросил его охранник.

– Смена пажеского караула, – прогудел Мишка, ставя на стул чайник и тарелку.

– О! Отлично! – обрадовался солдат, – побегу в столовку. Может, успею позавтракать. А то тут не кормят нихуя. Со вчерашнего обеда тут загораю. Еще арестованный нервный какой-то. Весь мозг мне вынул. То посрать, то поссать, то попить. А если я отказывался, то он все про какую-то Женевскую конвенцию мне талдычил.

Мишка не торопился нести завтрак Вересову. Он открыл тарелку с кашей и потыкал в твердую массу пальцем. Каша была еще теплой. Он достал из кармана яйца, еще раз пожамкал их в руках и вдавил получившееся безобразие поглубже в кашу.

– Охрана! – послышался голос Вересова из-за двери. – В сортир веди. Мне приспичило.

Мишка даже не шелохнулся. Он с улыбкой смотрел на получившееся блюдо, раздумывая, не полить ли все это сверху еще и остывающим какао с противной молочной пенкой.

– Охрана! – снова гаркнул из-за двери Мишаня. – Савушкин! Уснул, что ли?

Мишка не торопясь подошел к двери и открыл замок.

– Опять ты? – нахмурился Вересов и с интересом посмотрел на Мишкин заплывший глаз с ярко-фиолетовым синяком. – Кто это тебя так?

– А что, ревнуешь? – усмехнулся Мишка. – Думаешь, ты самый страшный? – он чуть отошел от двери, пропуская Вересова вперед.

– Не, серьезно, – Вересов вышел из камеры и направился в сторону двери сортира в конце коридора.

– Фетисов, – равнодушно ответил Мишка. – Я сторонник классической театральной школы, а он – школы Немировича-Данченко.

– Не понял, – обернулся к нему Мишаня, стоя над писсуаром.

– Неважно, – махнул рукой Мишка, – руки помыть не забудь. Я тебе там завтрак принес. Национальное еврейское блюдо. Яйца Шлимана в перловом креме. Подается с горячим шоколадом и хрустящим круассаном.

Мишаня съел все. Даже не побрезговал вынуть из яйца и каши скорлупу. Потом выпил какао прямо из чайника и даже противную пенку сожрал. Мишка, морщась, наблюдал за поеданием. Под конец трапезы он забрал тарелки и чайник и завернул в салфетку грязную ложку. Посуду он поставил на единственный колченогий стул, стоявший в коридоре, и закрыл дверь камеры.

Стоять не хотелось, а сесть было некуда. Подумав, что начальство вряд ли посетит сей мирный уголок, Мишка бросил на пол бушлат и уселся, откинувшись спиной на дверь камеры.

– Слушай, Шлиман, – услышал он голос Вересова. Тот говорил так, словно сидел рядом. Отсюда Мишка сделал вывод, что Мишаня, так же, как и он, расположился под дверью. – Ты за каким хером в армию поперся?

– С каких пор я стал Шлиманом? – усмехнулся Мишка.

– Наверное, с тех пор, как родился евреем, – хохотнул Мишаня. – Не, я серьезно, – сказал он спокойнее, – ты ж откосить мог. Вон у тебя и зрение херовое. Аллергия. Потом, в весе явный недобор. Плоскостопие, наверное, тоже есть.

– Нормально у меня все с весом, – обиделся Мишка, – и плоскостопия у меня нет. А в армию пошел, чтобы стать… настоящим мужчиной.

– Ну, это да! Армия – хорошая школа, – согласился Мишаня, – ты уж на меня не очень злись, – Вересов тихо вздохнул. – Понимаешь, тут такие законы. Естественный отбор.

– Это какие-то звериные законы, – покачал головой Мишка, – унижать человеческое достоинство, и морально, и физически. Глупо и подло.

– Думаешь, мне легко было, когда я салагой был? – начал рассказывать Мишаня. – У нас был сержант Хабилаев. Зверь еще тот. Однажды на кухне он меня заставил картошку зубами чистить. Правда, разрешил ее помыть и кожуру выплевывать. Вот я так кило картохи и почистил. Еще был Давгаров. На тот момент он дедом еще был. Нас послали косить траву на поле. А я человек городской, и не знал даже как косу держать. Ну и погнул ее о камень. Так Давгаров черенком от косы меня так отлупил, что два ребра мне сломал.

– Объясни, зачем это? – вздохнул Мишка. – И зачем теперь ты издеваешься? Из-за закона, или потому, что тебе это самому нравится?

– Нет, – коротко отозвался Вересов, – не нравится. И ты мне не противен. И то, что ты еврей, мне тоже пофиг. У меня друг на гражданке вообще таджик. Так лучше него у меня друга нет.

– Почему тогда для издевательств ты именно меня выбрал? – задал наболевший вопрос Мишка.

– Ты смазливый, как баба, – ответил Мишаня и после недолгой паузы добавил, – а у меня бабы не было почти два года! – и Вересов громко рассмеялся.

– Да пошел ты! – Мишка резко поднялся и стукнул сапогом в дверь. – Я думал, в тебе хоть что-то человеческое есть. А ты… ты… – он не нашел нужного слова, поэтому просто махнул рукой и отошел к окну.

Мишаня ненавидел. Сидел возле двери и тихо ненавидел. Ненавидел себя, больного странной болезнью, которую не мог побороть. Ненавидел армию с ее законами и порядками. Ненавидел эту темную и вонючую комнату. Эту еду, которая забивает желудок будто камнями, но не дает чувства сытости. Вот только Шлимана он не мог ненавидеть. Он честно пытался заставить себя злиться на него. Ведь именно этот еврей был причиной всплеска его болезни, но при мысли о том, что Мишка совсем рядом, где-то там,  за толстой стеной камеры, на душе Мишани становилось теплей и уютней.

А вот Мишка злился на Вересова. До того, как  устроиться на завод, он мечтал поступить на литературный факультет института в Ростове. Приходя со смены, Мишка брал в руки очередную книгу, взятую в библиотеке, и читал. Ему нравились психологические драмы, и он часто натыкался в них на какие-то медицинские термины, типа Стокгольмского синдрома. Тогда это ему было непонятно. Но сейчас этот самый синдром, похоже, начинал им овладевать. Мишкины мысли постоянно возвращались туда, к ступенькам санчасти, и он снова чувствовал теплое прикосновение Мишаниной руки к своей щеке.

Мишка не подходил к двери, за которой находился Вересов, до самого обеда. Он старался занять себя, сначала вспоминая последний фильм, который посмотрел на гражданке. Потом он маршировал по коридору, громко стуча каблуками по дощатому полу.  Потом он достал из кармана гимнастерки старенький блокнот и кусок карандаша и стал набрасывать стихи.

После обеда на гауптвахту забежал взволнованный Женька. Он водрузил на табуретку тарелку с картошкой и куском вареной рыбы. Чайник с компотом туда уже не поместился, поэтому Женька поставил его на пол.

– Миш, отойдем. Разговор есть, – сказал Женька и потянул Мишку за рукав к окну.

– Эй, охрана! – раздался из-за двери голос Вересова, и за ним последовал тяжелый удар кулаком. – Жрать давай!

– Погоди, Жень, – Мишка освободил из Женькиного захвата рукав гимнастерки и, взяв тарелку и чайник, вошел в камеру.

– Наконец-то, – недовольно буркнул Мишаня, усаживаясь на койку и пододвигая к себе табурет с обедом, – а суп где?

– Может, тебе еще десерт подать? – буркнул Мишка, отходя к двери.

– Ну, можно было бы поговорить со мной, – Мишаня запихнул в рот полкуска хлеба и целую ложку картошки.

– Я должен тебя охранять, а не развлекать, – нахмурился Мишка.

– Погоди, – зло ухмыльнулся Мишаня, – вот выйду с губы. Все тебе припомню, жид пархатый!

Мишка отвернулся и вышел из камеры, громко хлопнув дверью.

– Идиот! – выдохнул Мишаня и, бросив ложку в тарелку с недоеденным обедом, откинулся на стену и сжал кулаки.

– Миш, тут такое… – начал разговор Женька, нервно прохаживаясь вдоль окна, – я только тебе могу рассказать. – Мишка кивнул ему в знак того, что внимательно слушает. – Стою я на дорожке, посыпаю ее песком. Никого не трогаю. И тут подходит ко мне Алена. Покраснела такая вся и говорит: «Женя, а ты не хотел бы завтра после ужина со мной прогуляться?» Ну, я растерялся и ляпнул: «С удовольствием, Алена Ивановна!» А она мне: «Тогда завтра в восемь буду ждать тебя возле хозблока.» И ушла. 

– На свидание тебя пригласила? Сама? – удивленно открыл рот Мишка и тут же, замотав головой, подытожил:

– Не ходи!

– Ты с ума сошел! – Женька остановился и посмотрел на Мишку. – Она сама меня позвала. Понимаешь, сама! А ты мне – не ходи! Лучше прикрой меня так, чтобы никто не заметил.

– Как прикрыть? – удивился Мишка.

– Ну, ты ж у нас еврей! Значит умный! – улыбнулся Женька. – Придумай что-нибудь.

– И ты, Брут? – грустно улыбнулся ему Мишка. – Ладно, – он похлопал рукой Женьку по плечу и кивнул, – что-нибудь придумаем.

Женька ушел, унося с собой два набора грязной посуды: с завтрака и обеда, а Мишка опять приступил к своим прямым обязанностям.

– Шлиман! Шлиман, мать твою! – снова заорал Вересов и застучал кулаками по двери. – Веди меня в сортир.

Мишка открыл дверь камеры и, не успев ничего сообразить, оказался  прижатым к стенке тяжелым телом Вересова.

– Ну, что? Опять будешь деду дерзить, салага? – зашипел ему в лицо Мишаня. – Тебе сказано было разговорами меня развлекать? А ты решил мне наперекор пойти? Что? Ссышь, жиденок?

Мишка и правда струхнул. Да и как-то глупо было бы вернуться с охраны арестованного с еще одним синяком. Он в ожидании удара весь сжался в комок и от страха закрыл глаза. Но вместо этого он почувствовал теплое прикосновение руки к опухшему глазу и горячее дыхание на шее. Мишка открыл глаза и увидел прямо перед собой лицо Вересова. Он смотрел на Мишку точно так же, как тогда, у санчасти. В его глазах не было ненависти и злобы, и его рука была такой теплой и нежной, что Мишка, расслабившись, подался чуть вперед, навстречу горячему дыханию и закрыл глаза.

– Тьфу ты! – Вересов оттолкнулся от его груди и сплюнул на пол. – Пидор, бля! Вон пошел! А  еще раз пикнешь что-то против, я всем скажу, как ты ко мне в камере целоваться лез!

Несколько часов Мишка провел возле окна, с тоской наблюдая, как за промерзшим стеклом угасает день. На душе было тоскливо и пусто. Он медленно водил пальцем по морозным узорам, выводя на них прозрачные кривые буквы.

– Шлиман! Эй! Ну, не сердись! – орал за дверью камеры Мишаня. – Я пошутил! Слышишь? 

Мишка слышал, но не отзывался. Когда солнце скрылось за горизонтом и за окном вспыхнул желтый свет фонарей, он отошел от окна и поежился от холода. Выдохнув воздух, Мишка увидел пар. Это могло значить только то, что температура в помещении ниже десяти градусов тепла. Мишка потрогал старую ржавую батарею. Она была холодной.

– Шлиман! Слышишь? – снова заорал Вересов. – Никто не поверит, что ты ко мне приставал. Тьфу ты! Я не об этом! Я хотел сказать, что ты не приставал! Просто я тебя к стене... Вернее не так. Я тебя… а ты… Черт! – зайдя в своих рассуждениях в тупик, Мишаня замолчал и, судя по скрипу, сел на койку.

Мишка вздохнул, выпустив изо рта струйку пара и снова повернулся к окну. На стекле кривыми буквами было написано: «ПИДОР». Мишка прижал к стеклу руку, и буквы исчезли, словно растворившись в теплой ладони.

– Охрана! – послышался голос. – Дверь открой! Я ужин арестованному принес.

Мишка кинулся к двери с надеждой, что его, наконец, сменят, но в дверь бочком вошел Нихлюдов из его же взвода и поставил на табурет тарелку с ужином и теплый чайник.

– Чего у вас тут так холодно? – он подул на замерзшие руки и потер красные от мороза щеки. – Сегодня ночью дубак обещают неслабый.

– Нормально тут, – буркнул Мишка, забирая с табурета ужин, – ты меня сменишь?

– Не было такого указания, – пожал плечами Нихлюдов и, подняв воротник бушлата, вышел с гауптвахты.

Открыть дверь рукой, в которой был чайник, оказалось непросто. Мишка мысленно выматерился на свою неловкость и замок, наконец, поддался. Вересов сидел на койке спиной к двери, закутавшись в одеяло, и что-то выцарапывал на стене алюминиевой ложкой.

– Ужин? – он радостно обернулся к Мишке, но увидев его угрюмое лицо, перестал улыбаться.

Мишка молча «сервировал» табуретку: налил в кружку из чайника желтоватую жижу чая, открыл тарелку и положил на вторую два куска хлеба. Почувствовав запах еды, Мишка вдруг понял, что страшно хочет есть. Его желудок издал сначала кошачье урчание, а потом вообще завыл по-волчьи.

– Сам ел? – спросил Мишку Вересов, вслушиваясь в звуки его организма.

– Мне не положено. Я на посту, – коротко ответил Мишка и, закончив сервировку, развернулся к двери.

– Стоять! – неожиданно рявкнул Вересов. Мишка остановился и оглянулся. – Сел быстро! – приказал Мишаня, кивая на место рядом с собой. Мишка покачал головой и взялся за ручку двери. – Я кому сказал!  Сел быстро! – снова прикрикнул Вересов. Мишка вздохнул и, развернувшись, уселся рядом с Мишаней.

– Ну и дальше что? – устало ухмыльнулся он. – Ты будешь жрать, а я буду смотреть на это?

– Черпалку бери, – Вересов протянул ему ложку, – и ешь. Видно, Оксана Матвевна сжалилась над арестантом и щедро положила две порции.

– Скорее всего, это просто остатки еды, – отозвался Мишка, с жадностью глядя на сероватые переваренные макароны с тонкими волокнами тушеного мяса, – вот она и решила все тебе положить. Только… я есть не буду, – и он оттолкнул Мишанину руку с ложкой.

– Будешь! – упрямо пробасил Вересов. – А ну-ка, боец! Рот открыл, быстро! – он зачерпнул на ложку макароны и сунул в стиснутые Мишкины губы. – Давай, за товарища командира ложку! Ну! За командира не съесть нельзя по уставу, – Мишка улыбнулся и открыл рот, – вот, хорошо. А теперь давай за лейтенанта Харитонова…

Мишаня перебрал сначала весь офицерский состав, потом перешел на дембелей. А под конец стал перебирать дедов:

– А теперь за Саньку Фетисова, – говорил он, методично черпая макароны из тарелки, – а теперь за меня.

– Не! – замотал головой Мишка, громко икая. – Не могу больше! Сам ешь. 

– Как не можешь? За меня ты вообще в первую очередь должен съесть, – смеялся Мишаня Мишкиной икоте.

Мишка запил макароны остывшим чаем и еще несколько минут ждал, пока Мишаня доест остатки ужина. 

Спать не хотелось. Мишка уселся на пол возле двери камеры и, укутавшись в шинель, снова достал блокнот и карандаш. Замерзшие пальцы наотрез отказывались писать. От холода Мишку начало немного потрясывать и строчки в блокноте стали больше походить на причудливый орнамент.

– Ты тут? – услышал он из-за двери.

– Т-тут, – кивнул Мишка, пряча блокнот.

– Замерз? – снова спросил Вересов.

– Д-да, – Мишка поднял воротник шинели и натянул шапку на уши. – Б-батареи холодные. А на улице мороз.

– Иди ко мне, – судя по скрипу, Вересов привстал на койке. – У меня помещение небольшое и батарея теплая.

Мишка не стал ждать, чтобы его упрашивали. Он встал, открыл дверь и вошел в камеру. Вересов сидел на койке, замотавшись в одеяло. Из его рта валил пар. Но в комнате и правда было теплее, чем в коридоре.

– Иди ко мне, ложись, – предложил Мишаня, двигаясь на койке, – укроемся одеялом и твоей шинелью. Авось не замерзнем.

– Так ведь не положено, – замялся Мишка.

– А помереть от переохлаждения обоим положено? – нахмурился Вересов. – Ложись. Утром проснешься и снова на пост свой заступишь.

Мишка так промерз, что спорить не стал. Сначала на койке разместился Вересов, улегшись на спину и накрывшись одеялом. Он приподнял край одеяла, приглашая Мишку лечь рядом. Тот аккуратно сел, потом, повернувшись на бок, пристроил свою худую тушку на самый край. 

– Ты не мог бы на бок повернуться? – попросил он, понимая, что от одного неловкого движения может упасть на пол.

Мишка думал, что Мишаня отвернется к стенке, но тот повернулся на другой бок и укрыл их обоих поверх одеяла бушлатом. Перед Мишкиными глазами оказались губы Вересова, на которых он просто завис. Мишке показалось, что они живут какой-то своей жизнью, независимо от Мишаниной. Вот они вдруг растянулись в улыбке. А теперь их облизывает язык. Снова улыбка и шумный выдох. Мишка смотрел на эти полные и теплые губы, и в его организме  медленно начинало разгораться желание. Чтобы не выдать себя он заворочался и перевернулся, оказавшись спиной к Мишане.

Теперь настало время нервничать Вересову. Маленькая Мишкина задница уперлась ему в пах. Она ерзала, напрягалась и вздрагивала, отчего Мишаня чувствовал некое неудобство. Чтобы успокоить Мишкину задницу и самому прийти в себя, Мишаня сначала захрапел, а потом, сладко потянувшись, как бы невзначай положил руку на Мишкино плечо. Потом закинул на Мишку еще и ногу, и тот затих. А через минуту Вересов услышал тихое похрапывание. Улыбнувшись, он крепко прижал Мишку к себе и уткнулся носом в его бритый затылок.