Гражданин О

Олесь пытался не вспоминать о том поцелуе три дня.

Воскресенье он провел в больнице у Кати, понедельник и вторник прошли как обычно: работа-больница-дом.

Гоша не звонил, и вечером вторника Олесь осознал, насколько он никчемный и никому не нужный. Единственный приятель, который к нему хорошо относился — Михалыч — наверняка не захочет иметь с ним ничего общего.

От тоски Олесь полез на форум и как-то неожиданно увлекся. Там обсуждали любые темы, откровенно рассказывали о своих фантазиях, опыте. Олесь узнал об анальном оргазме, что член у пассива вовсе не должен стоять в процессе, и это все равно охренительно приятно, что обсуждать дрочку можно на пятидесяти страницах, и людям не надоедает.

Ответил в одной теме, во второй, увлекся и завис на форуме до двух ночи. Казалось, что посетители форума — не просто строчки на мониторе, что они настоящие, живые. Живее Михалыча и самого Олеся.

А в среду позвонил Пашка.

— Здарова, Олесь, ты куда пропал?

Пропал, да. Пять лет пропадал — и ничего, а тут неделю не виделись, уже тревогу бьет.

— Привет. Работаю в поте лица.

— И хорошо тебе платят?

— Смотря где. Если мозгами работаю, то не очень. А задницей — дороже выходит.

Пашка хохотнул.

— Ты, Олесь, циник.

— Я, Паш, реалист.

— Ладно, — его голос посерьезнел. — Я тебе чего звоню. Встретиться бы надо.

Олесь хотел сказать, что Катерина свободна, ее можно ухаживать и вообще, но почему-то сдержался.

— Давай. Где, когда?

— Сегодня вечером к Кате едешь?

— Еду. Ну, в больнице и встретимся.

— Можно и там, но я по делу. У тебя обед когда?

Полчаса спустя Олесь радовался, что накануне получил зарплату: цены в кафе, куда его зазвал Пашка, были запредельными.

Олесь выбрал какой-то салат и сок, уверяя себя, что дело не в экономии, а в том, что скоро съемка для того женского журнала, нужно выглядеть прилично.

Пашка опоздал и отговорился пробками.

Он даже обед заказывать не стал: попросил у официантки большую порцию холодного латте и сразу же взял быка за рога:

— Мне нужен ведущий экономист. Хочу тебя переманить.

Олесь ожидал чего-нибудь подобного, но соком все-таки поперхнулся.

— Катерина говорила... не стоит, Паш. Это смешно — брать меня на работу только из-за того, что жена жалуется на безденежье.

— Дело не в Катерине. И она не жаловалась, просто сказала, что ты свою работу не любишь. Наоборот, хвалит тебя постоянно… Короче, мне действительно нужен экономист. Я уже пятерых за последние пару лет уволил — воруют, суки. Мне нужен не столько специалист, сколько свой человек среди директоров.

Олесь снова поперхнулся соком.

— Директоров? Ты меня директором зовешь? Я простым экономистом работаю. Причем работаю последние пять лет на одном месте, у меня руководящего опыта — ноль.

— Олесь, у тебя мозги есть. Во всяком случае, пять лет назад были. А опыт придет. Отправишься на тренинг, нахватаешься. У тебя с английским как?

— Нормально, — промямлил он.

— Нормально — это не ответ. Придется подтянуть.

— Урод ты, Пашка. Кто тебе переводы делал последние три курса? — настроение неожиданно поднялось.

— А я подтянул, — рассмеялся сокурсник. — Не поверишь, как затрахался, но выучил.

— Ты всегда был упертым.

— А ты нет?

— А я нет, — Олесь говорил очевидные вещи, которые раньше вызывали только депрессивные мысли о собственной никчемности, но оказалось, что правду говорить может быть приятно.

— В общем, ты подумай. Подумай и скажи мне. Или задницей лучше торговать?

— А ты меня не стыди, — Олесь закурил. — Мне понравилось. Во мне, может, эксгибиционист дремал все эти годы.

— Сколько так будешь играться? Еще лет пять, а потом детки подрастут на смену. Тоже все эксгибиционисты.

Олесь выдохнул дым и подпер щеку ладонью.

— Знаешь ведь, что я еще до твоего вопроса согласился.

— А зарплата тебя не интересует? — расплылся в улыбке Пашка. — Условия?

— Знаю, что ты не обидишь.

— Давай так... чтобы по-честному. Опыта у тебя нет, испытательный срок обычный, три месяца. Стартовая для директоров у нас восемьдесят тысяч, потом поднимаем. Если справишься — будет двести.

Олесь охуел. Цифра в двести тысяч мелькала перед глазами, словно отпечаталась на сетчатке.

— Сколько? — переспросил он на всякий случай.

— Восемьдесят и двести. Тринадцатая зарплата и премии, разумеется. Водителя пока не дам, у нас две машины на ремонте, но как только починим — выделю. Пока можешь брать любого из водил, всегда есть кто-то свободный.

— Господи... — слов не находилось. — Если окажется, что мне секретарь положен — я съем свою шляпу.

— Нет, у тебя отдел маленький, должность чисто административная. Так что перебьешься. Кроме того, ты без шляпы.

Пашке принесли латте, и он выдул сразу половину чашки.

— Недели хватит, чтобы уволиться?

— Да я хоть сейчас могу уйти.

— Эй, полегче. Это тоже работа. От меня так же легко сбежишь, если тебе больше предложат?

— А бывает больше? — ляпнул Олесь и прикусил язык.

Теперь Пашка казался крестной феей. Он, а не Гордеев. Потому что за такую зарплату Олесь готов был киллером работать. Или в порно сниматься.

— Бывает. Но собой я тебя не возьму, извини, — хохотнул Пашка.

А Олесь подумал, что недоеб сказывается: «собой не возьму» прозвучало слишком кокетливо.

— Не надо меня собой брать, — не удержался он. — Ты же не такой.

Пашка неприлично заржал.

— Черт с тобой, возьму. Не могу же я старого друга обидеть!

Они поглумились так какое-то время, и Олесь впервые за очень долгое время понял, что у жизни помимо задницы бывает еще и лицо, только она редко им поворачивалась раньше.

— …А я-то все думаю, чего это Пашка один да один, — продолжал тему Олесь, хрюкая от смеха. — А он меня ждет.

Постепенно удалось успокоиться, и сам собой родился вопрос:

— Пашка, а ты хоть женился?

И старый приятель сразу помрачнел.

— Да. Детей двое. Два и три, погодки.

— О, поздравляю! Жена-красавица?

— Была.

— Развелись? — спросил Олесь, чувствуя неладное.

— Нет. Я вдовец.

И так он это сказал, вычурно, что даже стало не по себе.

— Прости.

— Да ничего. Жалко только, что дети с нянями растут, а меня видят только по праздникам. Работа, чтоб ее... кстати, у нас рабочий день ненормированный. Если надо будет — задержишься.

— Я и тут задерживаюсь, — махнул рукой Олесь. — Привык.

Настроение было отличным, как в детстве после визита деда Мороза с подарками. Такая зарплата означала не только безбедную жизнь, а и смену статуса. Он сможет поехать отдохнуть не в Подмосковье, а на Крит. И одеваться в тех же магазинах, где и Гоша. Водить жену в рестораны и не смотреть на цены. Ремонт сделать, в конце концов.

— Кстати, Катя же тоже экономист, почему ты ее не позвал?

Пашка нахмурился виновато.

— Квалификация не та. Она ведь бухгалтером работает, а мне экономист нужен. Да и училась она не так чтобы... короче, женщина должна сидеть дома.

— Так ты шовинист! — картинно удивился Олесь.

— Нет. Просто твоя Катя из тех жен, которым лучше дома.

Ну да, конечно. Теперь это вполне осуществимо.

Олесь не хотел представлять ближайшее будущее с женой: мысли о разводе возникали все чаще, но нужно быть совсем уж скотиной, чтобы бросить жену, пока она лечится.

Потом, решил Олесь. Обязательно.

Гоша позвонил в пятницу.

Как ни в чем не бывало, весь деловой, убийственно серьезный. Заботливо спросил о синяке, Олесь поблагодарил за участие и сказал, что синяк все еще черный, хотя до радуги недалеко. Гоша спросил, пользуется ли Олесь мазью. А он ответил, что мазью пользуется, но это его личное дело.

Гордеев хмыкнул в трубку.

— Невозможно с тобой разговаривать. Завтра съемка. Выезжаем в восемь, готовься.

— Вечера? — уточнил Олесь.

— Утра, маленький, — ответил Гоша и отключился.

В половину восьмого Олесь стоял у его дверей при полном параде: те самые джинсы, новая рубашка, туфли. Даже нацепил подаренный когда-то Катериной серебряный браслет. Раньше казалось, что это не по-мужски — цацки носить, но он выгодно подчеркивал запястье, а Гоше хотелось нравиться.

Мудак. Сначала целует, а потом пропадает на три дня.

Олесь позвонил, но ответом была тишина. Запоздало вспомнил, что это вроде офиса, а живет Гоша в другом месте. Хрен его знает, где.

Он покурил у подъезда, а потом подрулил Гоша, и в джипе на переднем сиденье сидел тот самый мальчик из клуба. Хотя не совсем мальчик: плечи его были пошире, чем у Олеся, да и возраст далеко не детский. Он представился Димой и продолжил рассказывать Гоше, как прекрасно съездил на экскурсию по Золотому кольцу.

Олесь запрыгнул на заднее сиденье и с тоской взирал на Димин стриженый затылок, завидуя ему по-черному.

Значит, Гордеев его все же трахает. Вслушиваться не хотелось, но они постоянно разговаривали, забыв об Олесе, и стало ясно, что ночевали оба у Гоши.

Дима не вызывал отвращения и даже понравился, хотя по всем канонам психологии Олесь должен был его возненавидеть. Тем противнее было понимать, что это все, конец, что Дима на переднем сиденье благодаря своему официальному статусу. Отшить так, без объяснений, было вполне в духе Гордеева. Ублюдок.

Олесь, тем не менее, быстро взял себя в руки, в очередной раз осознав, что он не девка, а нормальный мужик, которому тоже может быть поебать. Вернее, насрать. Поэтому всю дорогу задумчиво курил на заднем сидении и молчал до пункта назначения.

В конце поездки их ждала игрушечная поляна в городском парке, на которой уже тусовались какие-то люди, стоял микроавтобус и несколько машин.

Манекенов (Олесь подслушал это их определение у одной из групп) нагнали человек десять. Особенно выделялся один — черноволосый и кареглазый. Но это только на предвзятый Олесин взгляд. А заправлял стадом странно ориентированных юношей какой-то смазливый блондин, которого все называли по фамилии (Орлов) и беззлобно стебали прямо в глаза. Были там и барышни, расхлябанно одетые и в бейсболках. Судя по чемоданчикам с косметикой, гримеры. Стилист от журнала тоже присутствовал — девица в темных очках невозмутимо курила и ни с кем не общалась. Олесь понял, что она стилист, только потому, что Гордеев подошел к ней и начал общаться так, будто всю жизнь хотел трахнуть ее прямо с сигаретой. А потом подарить остров. В качестве извинения за бездарно проведенную ночь.

Олеся раздели, выдали модные узкие плавки и начали красить.

Пока он изнывал в неудобной позе и пытался поддерживать разговор с гримершей, началась съемка.

Прежний опыт мерк по сравнению с тем бедламом, который творился на поляне. Стилист Женечка (именно так, и никак иначе) явно не знала, в какие позы мальчиков поставить после заготовленного набора, который отсняли довольно быстро. Ей было мало. И Олесь лежал, прыгал, бегал, обнимался с Никитой Орловым, стараясь прижиматься к нему так, чтобы не стереть нарисованные гримершей шрамы и грязь.

Дима смотрел на него как-то странно, и Олесь пахал на износ, мечтая о том, чтобы Гоша, сукин сын, выделил его из толпы моделей. Но тот работал. Молча. Хотя Диму пару раз отзывал покурить, а с Женечкой разговаривал уважительно даже местами подобострастно.

К вечеру их накормили привезенными Женечкой сэндвичами (и на том спасибо), а Олесь окончательно понял, что он Гоше никто. Сосед. Модель. И больше ничего.

— Курить есть? — спросил тот самый брюнет, имя которого Олесь так и не узнал. — О, класс, — отреагировал он на протянутую пачку. — Тебя как зовут?

— Олесь.

— Кле-ево. Че за имя?

— Украинское.

— Ник, что ли?

— Нет. Родители постарались. Прадед у меня был героический, в честь него.

— Ну, ваще, — парень затянулся. — Я со своим Вольдемаром нервно курю.

Олесь хмыкнул.

— Ты тут первый раз? — тем временем спросил Вольдемар.

— Ага.

— А я смотрю: раньше никогда тебя не видел.

— Меня Гордеев притащил. Мы вроде как соседи.

— А-а…

Промелькнула мысль, что если начать флиртовать с Вольдемаром, то Гоша обязательно обратит на это внимание, приревнует, и…

Нет, решил Олесь. Ну его нах. Много чести.

Он еще потрепался с Вольдемаром, узнал о том, что из всех присутствующих только Никита — модель в чистом виде, остальные просто подрабатывают, и отошел в сторону. И вообще всю съемку постарался ограничиться минимумом слов, потому что с губ готовы были сорваться матерные.

Ближе к вечеру его поймал великий и ужасный. На глазах у всех безапелляционно заявил, что довезет его до дома, и проигнорировал просьбу Никиты его подбросить до метро. Дима в сторону Олеся вообще не смотрел.

А по дороге домой пришлось слушать вполуха обсуждение съемок, то, какой Орлов показушный (солировал Дима), какая Женечка заебанная и как кризис влияет на модельный бизнес. В окне мелькали подмосковные пейзажи, мучительно хотелось водки. Со льдом и двумя каплями лайма. Олесь понял, что даже мыслит как пидорас, и горько усмехнулся.

У подъезда Гоша соизволил выйти из машины, пригладил свои черные кудри и посмотрел как-то виновато. Это нихрена не радовало.

— Мы с Димой решили слетать отдохнуть, у меня как раз неделя свободная.

— Удачи, — буркнул Олесь.

— Я хотел попросить тебя за студией присмотреть, — Гоша вытащил из кармана ключи и протянул ему. — Будешь сдавать — меньше сотни за час не соглашайся.

И подмигнул.

Нах, подумал Олесь в сотый раз за день.

— Сотня в час?

— Ну да, студии обычно на час снимают. Я тоже так раньше делал, — он улыбнулся и хлопнул Олеся по плечу. — Ну, пока?

— Ты когда улетаешь?

— Надеюсь, что завтра. Я уже заказал путевки, заедем в агентство и сразу на моря. Не скучай, — Гоше явно не терпелось поскорее закончить разговор, и Олесь скривился.

Точно: просто сосед, которого можно попросить присмотреть за квартирой.

— А меня Пашка к себе работать пригласил. Коммерческим директором. Я как раз увольняюсь.

— Поздравляю... Слушай, я спешу, мне еще вещи собирать. Давай поговорим, как вернусь?

— Хорошо. Пока, — он махнул рукой Диме и отправился домой.

День был ужасным, радовали только деньги, выданные Женечкой в обмен на подпись на документе, что Олесь позволяет делать с этими фотографиями все, что она пожелает.

И только дома он вспомнил про те фото с поцелуем. А что, если Гордеев решит их где-нибудь выложить? Это же пиздец будет.

Дома Олесь включил компьютер, полез на форум и после просмотра интересных тем решил заняться своим профилем. Возраст указал реальный, а обо всем прочем наврал.

Кураж прошел, это он понял, просидев пару часов в нескольких темах, вяло общаясь с тамошними обитателями. Оказалось, что есть книги и фильмы, Олесь пошел по ссылке, скачал какое-то кинцо и посмотрел. Он не мог сказать, что ему понравилось — занятно, но не более того. Стал ощущаться вакуум, словно все вокруг вымерли, а он, Олесь, остался один.

Следующее утро было ознаменовано тем, что мир о нем вспомнил. Сначала позвонил Пашка и спросил, когда он сможет выйти, потому что надо было срочно разгребать завалы. Потом вызвал к себе генеральный, а уже во время разговора с ним Олесю позвонила девушка, которая представилась Евгенией, и Олесь не сразу сообразил, что эта та самая заебанная Женечка, которая стилист. Женечка спрашивала о Гоше и неприятно изумлялась тому, что Олесь его не может позвать.

— Извините, — Олесь показал свой старенький телефон директору, как будто именно аппарат был повинен во всех грехах.

Генеральный сурово сдвинул брови и спросил, правда ли это.

Правды у Олеся было много, в том числе и неприятной, поэтому он осторожно поинтересовался:

— Что именно?

— Мне сказали, что ты хочешь увольняться.

— Хочу, — кивнул Олесь. — Заявление Наталье Николаевне еще в понедельник отдал.

— И могу я узнать о причинах?

Олеся прямо разрывало от желания объяснить причины. Ростик. Зарплата. Жена в больнице. Начальница, которая нихрена не делает, потому что можно свалить всю работу на него. Отсутствие перспектив.

Он выбрал самый простой вариант:

— Там предложили больше.

— Так сказал бы, я же не изверг, поднял бы зарплату.

До недавнего времени Олесь считал, что Валерий Витальевич даже имени его не знает.

— Не думаю, что настолько.

— Насколько?

— Восемьдесят тысяч на старт, — сказал Олесь и улыбнулся.

— Сколько? Ты там что, трупы расчленять будешь?

— Нет, я буду коммерческим директором страховой компании.

— За какие такие заслуги тебя сходу директором берут? — удивился тот. — Ты же без опыта, не умеешь нихрена.

Олесь проглотил замечание про «нихрена» и пожал плечами.

— Ну, вы же Ростислава на работу взяли, хотя у него опыта нет. Я в бухгалтерии сижу, знаю, сколько он получает. Больше, чем я.

Тот отвернулся и скривился — типичное поведение человека, которого споймали на горячем.

— Да, меня тоже позвали в компанию друга... вы заявление подпишете, Валерий Витальевич?

— А куда я денусь? Платить экономисту восемьдесят тысяч я не смогу. А взять тебя коммерческим… — он сделал вид, что задумался, но Олесь его насквозь видел. — Сам понимаешь, Олесь.

— Да, я понимаю.

— Две недели отработаешь, положено. А так — удачи.

Вот это было ударом, но Олесь не мог не понимать, что порядок есть порядок. И что последняя мстя руководителя тоже закономерна.

— Спасибо. Но я хотел с понедельника уже уволиться, Валерий Витальевич.

Тот усмехнулся.

— Должен — значит, надо, — сказал генеральный.

Олесь посмотрел ему прямо в глаза.

— Я ведь больничный возьму. Положенный.

— Сукин сын, — порадовался босс. — Ладно, иди. Чтобы с понедельника духу твоего в офисе не было, — он добродушно улыбнулся. — Наташа сама пока справится.

И Олесь понял, что только неудачники ничего не могут.

«Наташа» восприняла новость о внезапном увольнении Олеся почти стоически, но с некоторыми оговорками. Выяснилось, что только в понедельник с утра ему смогут выплатить положенную часть зарплаты вместе с отпускными и прочим, потому что обходной лист подпишут только в пятницу во второй половине дня. Он не спорил. Выигранный раунд с шефом перекрывал все бюрократические заморочки, да и деньги пока водились, чтобы из-за пары дней переживать.

Наталья Николаевна вставила несколько шпилек по поводу отсутствия у Олеся опыта, но в целом вела себя более-менее.

Он поговорил с Пашкой, договорился, что выйдет через неделю, и впервые за долгое время почувствовал себя свободным. Без обязательств, без мыслей о том, что завтра на работу, что вообще кому-то должен. И это было хорошо. Почти. Потому что заняться было решительно нечем. Михалыч отпадал по понятным причинам, Гоша отдыхал в теплых странах, и Олесь банально не знал, что ему делать.

Полдня понедельника он провел у Катерины в больнице, но даже ей успел надоесть: она все время бросала взгляды то на часы, то на телефон. Олесь раскланялся и поехал домой. Включил компьютер, залез на форум и увяз там надолго.

Но и общаться с незнакомыми парнями тоже быстро надоело, хотя несколько раз возникали мысли кого-нибудь развести на встречу. Олеся спасла банальная лень: что-то делать, говорить, улыбаться, прельщать и прочее не сильно хотелось. Он так и провисел на форуме, лениво общаясь с посетителями, а заодно задавая интересующие его вопросы. Его собственная тема как-то завяла, да и не особенно теперь была актуальной.

От скуки он полез в тему, кто кем работает, и нашел сообщение с вопросом, не сдает ли кто-то недорогую студию. И вот тут коммерческая жилка Олеся на его беду проявилась.

Он нашел сайт с объявлениями "из рук в руки" и запостил сообщение, что сдает студию с оборудованием за 100 долларов в час.

Первый желающий позвонил сразу же, торговался, но Олесь отказался снизить цену. Еще двое согласились и договорились на следующий день, и жизнь заиграла новыми красками.

Он не задумывался о том, зачем это делает — точно не ради денег, хотя была надежда, что Гордеев часть отвалит за содействие. Просто это было интересно и позволяло как-то убить время.

Первый клиент, парень с большим цифровым фотоаппаратом, долго восхищался студией, а потом сказал, что возьмет не два часа, а четыре.

Олесь сидел на красном кожаном диване и наблюдал. Саша работал совсем не так, как Гордеев: он быстро выставил свет, проверил, а потом просто щелкал затвором, позволяя модели становиться в любые позы. Казалось, ему вообще все равно, что именно фотографировать.

Второй, пожилой Исаак Ионович, пришел с пленочным фотоаппаратом и привел с собой целую толпу. Оказалось, что снимать нужно свадьбу, и Олесю пришлось отмахиваться от предложений выпить шампанского и встать в круг. Пить не хотелось, совсем.

В третий раз Олесь попал на съемки настоящей обнаженки. Сначала стеснялся, а потом чуть сам не попал под объектив, еле отбился. Заплатили ему щедро, а обещали еще больше.

Телефон начал разрываться уже через пару дней. Всем фотографам Москвы почему-то захотелось снимать именно в Гошиной студии.

Бронировались разные часы, несколько раз приходилось отказывать, а некоторые вернулись по второму разу. Олесь мысленно себя поздравлял с хваткой, с чутьем рынка и подсчитывал выручку, а она составляла уже больше прежней зарплаты и даже больше, чем он заработал у Гоши.

Гордеев определенно должен был радоваться.

На выходных Катя сказала, что через неделю ее выпишут, и это даже обрадовало. Олесь надеялся, что теперь, когда он зарабатывает гораздо больше, поводов для ссор больше не будет.

Новый офис был в десяти минутах от дома, и это означало, что служебной машиной попользоваться не выйдет, зато появилась возможность хоть как-то выспаться.

Олесю выделили отдельный кабинет, небольшой, но это было неважно.

Подчиненные в количестве трех человек оказались вполне квалифицированными, и Олесь никак не мог понять, почему Пашке понадобился директор со стороны. Потом вспоминалась фраза о "своих", и тревоги по поводу того, что потенциальный любовник жены устроил его на работу, пропадали.

Пашка запретил говорить, что они бывшие однокашники, это было нетрудно — Олесь почти ни с кем не общался, вникая пока. А потом и выяснился шкурный Пашкин интерес: в середине недели, Олесь, заскочивший посредине дня в туалет, услышал не особенно лестную характеристику себя, любимого. Два мужских голоса упражнялись в остроумии, придумывая ему эпитеты, среди которых особенно запомнились «красавчик в сандалях» и «пидор, зуб даю».

Критику, как известно, лучше воспринимать в глаза. Он толкнул дверь кабинки и вышел, после чего состоялся не лучший в жизни разговор с едкими циничными замечаниями и почти переходом на личности. Коллеги посоветовали ему собирать вещи, потому что Павел Николаевич коммерческих директоров увольняет пару раз в полгода. И если бы не воспоминания о Мите и его манерах, Олесь бы сдулся, конечно. Но он лишь улыбнулся.

Пашка не шутил: он записал Олеся на тренинг и сказал кадровику Василию подать заявку на МВА, строго спрашивал и вообще вел себя как нормальный начальник, а не любовник жены.

Олесь знал, что МВА — это не пять часов в пригородном пансионате, и знание внушало надежду на то, что получится здесь задержаться дольше, чем на три месяца. Пашка бы не вкладывал в него деньги без надежды на то, что Олесь отработает.

Днем снова позвонили насчет студии, Олесь предложил девять вечера, и товарищ согласился.

История повторилась во вторник и в среду, и Олесь уже предвкушал, как обрадуется Гоша пачке баксов. Вообще-то Гордеев должен был вернуться, но почему-то не проявлялся.

Стопка долларов росла, новая работа увлекала. В пятницу Олесь даже выпендрился на совещании, предложив ввести детскую страховку — у конкурентов они были, у Пашки — нет. Выслушал от директора по развитию Владислава гневную тираду о сложностях ведения бизнеса, уже готовился аргументировать, но Пашка мигом их развел, сказав, что новый взгляд на устоявшиеся принципы может быть правильным. Решение о новом пакете приняли почти единогласно, и Олесь даже почувствовал себя немного отмщенным — этот Владислав был одним из тех, кто обсуждал его в туалете.

Вообще Олесь не помнил, когда чувствовал себя настолько хорошо.

Пришлось купить с полученной в последний раз зарплаты пару рубашек и брюки, но он решил списать это на необходимые производственные расходы.

Списывать что-то на производственные расходы оказалось приятно. Вложение денег в рубашки и брюки стало вкладом в собственную уверенность. Дышать стало легче, а стоптанные старые сандалии отправились в мусорный бак.

К концу второй недели Олесь поймал себя на новом чувстве: он скучал по Гоше. Безотносительно его личной жизни — просто хотелось поговорить, похвастаться, что ли, услышать в ответ одобрение или критику, все равно. Олесь сидел в его студии порой заполночь и курил на подоконнике, воображая, как рассказывает Гоше о новой жизни. Ему очень хотелось, чтобы Гоша им гордился.

В четверг вечером на очередной съемке модель задела какую-то лампу.

Большую такую лампу на треноге.

Конструкция качнулась, Олесь рванулся к ней, но поймать не успел: лампа грохнулась на покрытый плиткой пол и разбилась. И ладно бы только сам осветительный элемент: боковушка погнулась, панель с кнопками отлетела в сторону. Было ясно, что починить ее маловероятно.

Олесь понял, что попал: он понятия не имел, сколько лампа стоит, и попросил у фотографа компенсацию.

Тот хмыкнул и напомнил об амортизации. После десятиминутной перепалки Олесь чувствовал себя хуже, чем после похода на рынок: его обматерили, рассказали, какой он лох, что никто ему ничего не должен и еще много всякого приятного.

Это был последний раз, когда он сдал студию — вероятный процент как-то совсем уже не грел.

Он знал, что Гоша не будет кричать или ругаться на манер Михалыча, и вот само осознание этого заставило несколько раз покрыться холодным потом. Разочарование Гоши было бы в сто раз хуже, чем любые крики, вопли или удары в лицо.

Пару дней Олесь ходил как в воду опущенный, но вскоре работа и подготовка к возвращению Катерины домой вытеснили муки совести. Пару раз попытался набрать Гошу, но телефон отвечал противным голосом автоматической тетки или был вовсе выключен, поэтому вскоре Олесь решил: пусть ругается, зато денег заработал. Не отобьет лампу — доплатит. Гоша же сам просил. А раз просил — пусть не жалуется.

Гордеев появился в воскресенье. Просто позвонил в двери, когда Олесь мыл пол к приезду Катерины: договорились, что заберет ее вечером после работы. На такси. Теперь они могли позволить себе такси.

Гоша начал орать с порога. И даже матом, что характерно. Весь лоск моментально слетел, лицо раскраснелось, глаза метали молнии, Олесь даже залюбовался и ненадолго перестал следить за речью Георгия, которая изобиловала сочными эпитетами и малоизвестными оборотами.

Гордеев, кажется, сильно расстроился из-за такого рассеянного внимания, поэтому подкрепил свои слова встряхиванием Олеся за плечи.

— Ты толком скажи, что не так? — возмутился он.

— Нет, я не понимаю, как можно быть таким идиотом! Это же ненарочно, это просто мозги находятся в заднице, тут на природу надо жаловаться! — проорал Гоша.

— Да что случилось?

Гордеев сделал глубокий вздох, перевел взгляд на стену, на потолок, а потом снова на Олеся.

— Первое, — сказал он почти спокойно, — я не просил тебя сдавать студию. Для меня это место — не просто работа, там много личных вещей, и ты прекрасно об этом знал. Ты же не сдаешь в аренду свою зубную щетку? Нет? Так займись. Второе. Эти вандалы расколотили оборудование. Я понимаю, что тебе насрать, ты понятия не имеешь, зачем все эти хрени. Третье. Об этом стало известно в тусовке. И теперь ходят слухи, что у меня проблемы с деньгами, если я вынужден сдавать почасово собственную студию.

— Бля, — Олесь развел руками, — ну извини! Ты сам сказал про сдачу, хули б я этим занимался, — он вытащил из кармана висящей на вешалке ветровки деньги и нахмурился. — А еще раз идиотом меня назовешь — пойдешь нахуй, понял?

— Потому что ты и есть идиот! — Гоша закрыл лицо руками и глубоко вздохнул. — Ужасная неделя. Сначала Дима мозг ложкой выел, всё ему не нравилось. Потом мама начала любимую волынку о внуках, Петя еще мал для отцовства, а мне в самый раз. Не понимает, что я не хочу ни жену, ни детей. А теперь еще и это! — он опустил руки и посмотрел на Олеся грустно. — Напиться не хочешь?

— Нет, у меня Катю выписывают. И мне на работу. Новую. Я пару недель как коммерческий директор одной страховой компании.

— Поздравляю, — сказал Гоша, и было понятно, что ему плевать.

— Спасибо, — в тон ему ответил Олесь.

Ему было обидно, реально обидно. Сукин сын Гордеев еще имел наглость жаловаться, что ему кто-то выел мозг.

— Деньги себе забери, — мрачно зыркнул на него Гоша. — Это ты их заработал.

— Нет.

Гордеев покачал головой и пошел вниз по лестнице.

— Как знаешь, — холодно сказал Олесь в его спину. — Но помни: они лежат у меня, обращайся. И долг я отдам через пару месяцев.

Георгий резко обернулся.

— Ты мне ничего больше не должен.

— Не должен? — уточнил Олесь.

— Нет. Мы же договаривались: ты снимаешься в рекламе, и эта съемка покрывает расходы.

— Да? — Олесь сбежал следом и остановился рядом с ним. — Я тут спрашивал кое-кого... Тех. кто снимал студию, моделей. И получается, что ты мне соврал.

— Не понял?

— За пробную съемку не платят тридцать тысяч. А за съемочный день — семьдесят. Может, объяснишь, с чего такое меценацтво?

Гордеев отвел взгляд.

— Я сам выбираю, сколько платить моделям. Не волнуйся, материально я не пострадал.

— Конечно, ты же ГГ. Тебя так модели зовут, знаешь.

— Знаю. Говеное говно они переводят, — Гоша усмехнулся.

— Выходит, не такое уж говеное, — Олесь ответил на его усмешку, отчаянно пытаясь держать себя в руках. — Если парню, которого даже не выебал, платишь в три раза больше самой высокой ставки.

Гоша за пару шагов преодолел расстояние между ними.

— Я тебе говорил… — он осекся.

— А я тебе сейчас скажу, — ответил Олесь. — Я тебе все верну, все деньги. Мне этих подарков судьбы не надо.

Какое-то время Гоша смотрел на него, а потом резко отступил назад.

— Твою мать! — с чувством бросил он.

— Что? — с вызовом спросил Олесь.

— Ничего. Возвращай, если надо. Пока.

Через пару дней Олесю позвонила очень злая Женя и срывающимся голосом спросила, где Гоша. Он честно ответил, что понятия не имеет, и услышал тираду о срыве съемки, о Гордееве, который на связь не выходит уже три дня и о безответственных фотографах. Олесь мысленно пожелал ему удачи в любви и сексе и вернулся к работе. Через час Женя перезвонила и спросила, может ли он передать Гоше, чтобы тот с ней связался. Олесь ответил, что ничего не может обещать.

Гошу он сразу же набрал. Эти истеричные вопли московского рекламного менеджмента подзаебали, о чем он собирался честно сказать Гордееву — перед тем, как послать.

Телефон хранил молчание, а знакомая автоматическая тетка, кажется, издевалась, используя новую речевку: «Абонент не может ответить на Ваш звонок…»

Ну и хрен с тобой, решил обиженный Олесь и решил хотя бы временно любить жену и заботиться только о ней.

Вернувшаяся домой Катя заметно изменилась: была спокойнее, тише, ничего не требовала, только изредка уходила поговорить по телефону в другую комнату, и Олесь прекрасно понимал, что с Пашкой.

Он даже предложил Катерине весело провести час-другой, но та закатила глаза, сказала, что ей нельзя еще как минимум месяц, и Олесь успокоился.

Жизнь налаживалась.

Если бы не Гордеев, эту самую жизнь можно было назвать даже очень сносной, во всяком случае, не тоскливой, как раньше.

Гоша позвонил сам через пару дней.

— Олесь, привет, — быстро сказал он в трубку. — Мне твоя помощь очень нужна. Надо из студии кое-что забрать, а доверять я могу только тебе, как ни странно.

Олесь набрал в легкие воздуха и уже готовился сказать «анепойтилитебекдиме», как вдруг услышал Гошин прерывистый вдох.

— Я тебе не мешаю, Гош?

— В смысле? — удивился тот — правда, голос был какой-то тусклый.

— Ты бы хоть закончил то, что делаешь, а потом звонил. Я на работе, мне тут рабочий настрой нужен.

— Н-да… — проговорил в ответ Гоша. — Какой темперамент, Олеська. Я один. Приезжай, пожалуйста, мне вставать нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что у меня ребра сломаны.

— Ребра?

— Блин, — вздохнул Гоша, — я в аварию попал, только что выписался из больницы, и то под расписку. Еще меня пытать будешь? Или, может, мне кого другого попросить?

— Черт с тобой, — сказал Олесь, — еду.

Впервые вызвал водителя и сорвался.

Гоша открыл дверь и сразу похромал в одну из комнат, оставив Олеся осматриваться. А оно того стоило: если студия говорила о фотографе Гордееве, то уютная квартирка в одном из спальных районов рассказывала о хорошем мальчике Гоше Либермане: чисто, уютно, без пафоса. Просто очень хорошая квартира с хорошим ремонтом. Чувствовалось, что сюда не приглашают просто так, и если раньше Олесь бы порадовался такому стечению обстоятельств, то сейчас просто констатировал факт.

— Проходи, — послышался голос Гоши. — Извини, ничего не могу предложить.

— Тебе же двигаться нельзя.

— Нельзя, — сказал Гоша и сел на диван. — Ключи на вешалке в прихожей висят.

— А что взять?

— Там в кухне, то есть, в гримерной, в крайнем правом шкафчике деньги. Привези их, пожалуйста.

— Еще что-нибудь? — Гоша посмотрел на него пристально. Наверное, решил, что Олесь издевается. — Я серьезно. Еду, лекарства?

— У меня есть еда и лекарства, пока ничего не нужно.

Олесь снова почувствовал себя холопом рядом с барином. Он делал одолжение, но Гордеев вел себя так, будто это барская милость — позволить себе помочь.

— Звони, если вдруг что вспомнишь.

— Не, не позвоню. Я телефон тоже разбил, все номера в нем были.

— Так, может, тебе телефон купить?

— А толку? Я ничего сейчас не смогу, а трезвонить будут с тура до вечера... Пошли они. Просто привези мне деньги.

— Ладно.

— Олесь, спасибо.

— Ничего, у меня свой водитель, — он усмехнулся уголком рта, давая понять, что это не понты.

— Молодец.

— Ты пил? — спросил Олесь, разглядывая ссадины на его лице, запекшиеся губы — явно долбанулся об руль, а как же подушки безопасности?

— Я не пью, — отозвался Гоша и, уже догадываясь, скривился. — Да, напился. Надеюсь, ты меня не будешь отчитывать?

— Не буду, — согласился Олесь.

Он забрал в студии деньги, потом, подумав, заскочил домой и выгреб заработанные на сдаче студии баксы. Гоша мог говорить что угодно, но если ему нужны деньги, то эти лишними не будут.

Катерина спросила, откуда такая сумма, и Олесь честно рассказал.

Подумал и взял свой старый телефон: "Нокия" была потрепанной и поцарапанной, но работала, а Гоше наверняка понадобится связь.

Потом, уже на подъезде, возвращаясь, попросил водителя остановиться у супермаркета и купил готовой еды. За свои. Ничего сверхъестественного, но чтобы питательно было и вкусно — научился в последнее время и в еде разбираться, и в ее полезности. Олесь шел по тротуару к машине и словно наблюдал за собой со стороны. Что-то внутри такое творилось — то ли жалость ворочалась, то ли благодарность. Не Диму же Гордеев позвал и не брата.

Олесь открыл дверь Гошиным ключом и заглянул в комнату. Гоша спал, подложив под щеку ладонь, весь такой беззащитный, что пришлось заставить себя перестать пялиться и переместиться в кухню. Там Олесь заварил крепкого чая, себе сделал кофе из найденных запасов, отыскал на мойке поднос и отнес нехитрую снедь в комнату.

Гоша все еще спал, и он воспользовался минутой, чтобы выскочить на балкон покурить. Там и услышал:

— В комнате можно было. Закрой, кондиционер работает.

Олесь выбросил окурок на улицу и вернулся.

— Привет. Чай пей, вот. Бульон тебе надо, я поставлю сейчас, а пока … — он кивнул на поднос.

— Я тебя попросил просто деньги привезти, а ты сразу бурную деятельность развел, — Гоша вздохнул устало, и Олесь снова начал злиться.

— Не ешь, значит.

— Я говорил, что у меня есть домработница, она готовит. В холодильнике достаточно еды.

— Знаешь, — Олесь нервно провел ладонью по волосам, — иди в жопу, Гошенька. Заебал, — и уже подойдя к двери, добавил: — Дима пусть в следующий раз тебе за деньгами ездит. У меня рабочий день, между прочим.

— Я тебя не просил. Вернее, не просил за мной ухаживать.

— Это не ухаживания! — возмутился Олесь. — Это нормальная человеческая помощь!

— Спасибо, но я…

— Да, пожалуйста! Не просил он, гордый какой, — он нервно вздохнул и стукнул ладонью по дверному косяку. — Ладно, я в офис. Диме привет.

— Олесь…

Обернулся, пытаясь справиться с лицом.

— Что?

— При чем тут Дима, — устало ответил Гоша, закрывая глаза.

Снова злость такая накатила, Олесь даже оперся о стену, пытаясь справиться с желанием кому-нибудь двинуть. Очень неожиданно для себя самого понял, что нельзя уходить просто так. Не то чтобы хотелось быть жилеткой, но мысль эта дурацкая покоя не давала: а вдруг не просто так, вдруг не мальчиком на побегушках, а все-таки кем-то оказался? Он вздохнул и подошел к дивану.

— Почему не в спальне лежишь?

— Пожестче, — отозвался Гоша. — Мне сказали сидеть, но лежать легче. Ушиб брюшины, там синячище похлеще, чем вам на сессии девочки рисовали.

— Что произошло?

— Напился и поехал кататься. Идиот, сам знаю.

— Ага.

Олесь сел рядом и посмотрел на Гордеева. Тот был бледным, под глазами залегли темные круги.

— Страховка хоть есть?

— Это ты из вежливости интересуешься или статистику собираешь? — усмехнулся Гоша невесело.

— Интересуюсь.

— Есть страховка. Машина кредитная, так что... хотя я не помню, платил или нет в последний раз.

— Охренеть. Сколько тачка-то стоит? Тысяч пятьдесят?

— Сорок шесть.

— И тебя не волнуют сорок шесть тысяч долларов?

— С машиной я уже попрощался, сейчас меня больше волнует, что делать с работой и на что жить.

Олесь посмотрел на него удивленно.

— У тебя сбережений нет, получается?

— Ну, как же… Ты же привез.

Олесь вспомнил, сколько было в пачке, и покачал головой.

— Это все? — переспросил он, и Гоша снова прилег. Было видно, что бравада напускная, а бодрый внешний вид дается ему с трудом.

— Все, — ответил Гоша. — Митя оплатит позже, что-то еще должны…

— Ты вот скажи мне, — медленно начал Олесь, — ты вот известный человек и все дела… У тебя бухгалтер вообще есть? Ты же по договорам работаешь, или…

— Добей меня, — мрачно посоветовал Гоша. — У меня эти бумажки по всей квартире разбросаны. Сколько раз хотел порядок навести…

— Пиздец, — резюмировал Олесь. — Сколько тебе дома лежать?

— Два месяца.

— Ну, уже полегче. На два месяца тебе точно хватит.

— Так кредит же, — напомнил Гордеев, — а заработать я не смогу.

— М-да, — Олесь вздохнул и посмотрел на него с укоризной, — давай мне свои бумажки. Жена все равно дома сидит, как раз может разобраться.

— Да не нужно, — замахал руками Гоша, — мне налом отдают, там просто ненужные бумажки какие-то: акты, отчеты...

— Собирай и неси.

— Блин, — он сел, скривившись, и стало понятно, что дело не только в ребрах. Олесь помнил, как одноклассника избили и сломали ребро, так его только от физкультуры освободили на две недели. — Потом соберу. Приедешь — отдам. Но это лишнее.

— Врач тебе что сказал? — быстро спросил Олесь.

— Что-что, лежать и мазью мазать. Но я с ним не согласен. Внутри все болит так…

— …словно тебя боксерской грушей ударили, — кивнул Олесь. — Лежи… — он тронул Гошу за руку, зачем-то провел ладонью до локтя, заглянул в глаза и понял, что все как прежде: и желание, и злость, и ревность. Казалось, что стало полегче, но нет, ничего подобного.

А потом наклонился и поцеловал Гошу в губы. Вот так, без всякого перехода, без слов и чего-то еще. Олесю хотелось это сделать, он пялился на этот рот все время, даже когда разозлился. Очень хотелось — просто поцеловать… Нет, не просто. Он провел языком по Гошиной нижней губе и прикусил ее, а рука сама легла на его затылок.

Гоша сначала застыл, а потом приоткрыл рот и впустил язык Олеся. Это был не первый их поцелуй, но сейчас Гордеев был совсем не таким, как раньше: без своего лоска, без этой гламурности, выпендрежа он нравился Олесю еще больше. Мягкий, податливый, со вкусом чая на языке и чисто мужским запахом. Красивый. Идеальный. Внезапно захотелось его трахнуть прямо на этом диване — завалить и отыметь. Раньше Олесь даже мысли не допускал, что с Гошей сможет быть сверху.

Он еще раз лизнул Гошину нижнюю губу, легко поцеловал в щеку и отодвинулся.

— Что это было? — спросил тот, пару раз мигнув.

— Захотелось, — просто ответил Олесь. — Ты исключительно эротичен в домашней обстановке, извини.

Гулко стучало сердце. Просто «захотел» было бы лучшим определением, без ненужных дополнений. Олесь знал, что хочет Гошу, не знал только, что можно возжелать его трахнуть. Самому. В понимании Олеся трахать можно было мальчиков типа Ростика. О своей скромной роли в процессе с мужчиной типа Гордеева он старался не думать, но понимал, что подставить задницу придется — и наверняка с большим удовольствием.

— Мне приятно, — сказал Гоша, улыбаясь.

И вот поверил бы Олесь, если не знал Георгия чуть больше, чем тот догадывался.

— Всегда пожалуйста.

— Ты… меня извини тоже, — продолжил Гоша, — но… Олесь, я же говорил, что ты не в моем вкусе.

Этого следовало ожидать, но горло все равно сжалось.

— А когда ты меня в студии чуть не отымел — я тоже был не в твоем вкусе?

Гоша погладил его по щеке и отстранился, потянувшись за сигаретами.

— Мне тогда свою треногу хотелось трахнуть, — он посмотрел в сторону. — Знаешь, бывает такое.

— Знаю, — отозвался Олесь. — Катя говорит, что недоеб. У меня сейчас тоже голодание. Сам понимаешь, после операции. Думал, хоть с тобой повезет. А везет мне только на убогих.

Гоша снова лег, и стало понятно, что пора уходить.

— Страховка в какой компании? Я попытаюсь пробить, — сказал Олесь, понимая, что меняет тему только ради того, чтобы не опуститься еще ниже и не начать просить. Кроме того, даже вопреки словам Гордеева верилось, что тот очень даже хочет, но почему-то решил сыграть в недоступного.

— Да в вашей. Я с твоим Павлом знаком, Митя мне его присоветовал.

— О, ну тогда проще. Пробью по базе.

— Олесик, мне помощь не нужна, — напомнил Гоша. — Я справлюсь.

— Олесиком меня называть не надо, — скривился он. — Не люблю.

И по поводу помощи промолчал, ничего не стал говорить, хотя хотелось ляпнуть, что Гордеев, несмотря на свой лоск, оказался очень непрактичным человеком. Это не было разочарованием в чистом виде, но впечатление портило. Или Олесь пытался не обращать внимания на то, что его снова мило послали.

— Как скажешь, — сказал Гоша, не открывая глаз.

Эта манерная поза выбесила Олеся окончательно.

— Я пошел. Что-нибудь будет нужно — звони, я... короче, помогу.

От собственной душевной щедрости немного полегчало.

К концу следующей недели оказалось, что компания празднует пятилетие, и что корпоратив будет происходить в каком-то подмосковном пансионате во время выходных.

Раньше Олесь бы расстроился, что приходится убивать нерабочее время на работу, но неформальная обстановка в компании новообретенных коллег могла помочь быстрее влиться в коллектив.

О корпоративе сообщила Галина, секретарь с ресепшна. Эта перигидрольная блондинка в последние дни слишком часто забегала к нему в кабинет, но Олесь предпочел делать вид, что не замечает повышенного внимания с ее стороны. Он спросил, можно ли позвать с собой жену, и Галина объяснила, что компания стремится насаждать семейные ценности, что мы все тут близкие друзья и прочую муть, в которую ни Олесь, ни она сама не верили, а потом добавила, что развлекаться лучше без супруги. И подмигнула.

Катерина на корпоратив ехать отказалась, отговорившись плохим самочувствием.

Олесь сбегал в торговый центр по соседству и купил себе новый спортивный костюм и пару футболок, а потом, подумав — и кроссовки.

Возвращаясь домой из магазина, он наткнулся на старушку, которая продавала цветы, и спонтанно купил Кате букет ромашек. Он уже лет пять дарил ей цветы только на праздники, а тут вдруг захотелось жене сделать что-нибудь приятное.

Катя мягко улыбнулась, а потом спросила, все еще улыбаясь, с кем Олесь ей изменяет. Едва удалось прикусить язык и не ляпнуть, что пока ни с кем, но!.. Олесь отшутился и с еще большим удивлением понял, что Катерина спросила просто так, из какого-то только ей понятного озорства. Во всяком случае, она даже не дослушала его весьма удачную фразу о женской олимпийской сборной. Рассмеявшись, поинтересовалась, является ли сумо олимпийским видом спорта, и они как-то спонтанно поглумились на эту тему.

Что-то происходило с Катей, Олесь чувствовал, но объяснить себе не мог, а задавать вопросы не стал. Он вообще не умел разговаривать по душам.

С чистой совестью и еще более чистыми помыслами он и уехал, пообещав Катерине звонить.

Субботнее утро уже близилось к полудню, когда они с Пашкой подрулили к пансионату, нашли место для парковки и лениво покурили в теньке прежде чем забрать из машины сумки и пойти вселяться. Пашка сам предложил его подвезти, проигнорировав нерешительный Олесин вопрос относительно корпоративного автобуса или водителя.

— Обратно доберешься с водителем.

— А ты что же?

— Я почти сразу уеду, у меня встреча. Вечером вернусь, — Пашка улыбнулся. — А тебя оставлю за главного. Вот и посмотрим, как ты в неформальной обстановке будешь рулить.

Он увидел, что Олесь немного напрягся, и продолжил со смехом:

— Не боись, аниматоры все сделают. А ты отдыхай, общайся, налаживай связи.

Отдыхать не получилось: поскольку корпоратив включал в себя только пьянку безо всяких тимбилдингов и тренингов, народ начал напиваться с обеда, плавно перетекающего в ужин. Пришлось засунуть поглубже привычку не отсвечивать — это раньше он был клерком, директору же положено блистать, а блистать Олесь просто не умел. Выпив с каждым желающим, к вечеру он был уже в нужной кондиции, тоскуя о прохладном душе в собственном одноместном номере с узкой казенной койкой.

Пашка вернулся к началу официальной программы, и стало попроще: вручения подарков, поздравления, потом оказалось, что у одного из финансистов день рождения, и все принялись пить за его здоровье.

Олесь так и не нашел себе места: бродил от компании к компании, напоминая себе о том, что нужно сохранять лицо, потанцевал с некоторыми из дам, нахамил Владиславу, а потом осознал, что Галина, полная перигидрольная сорокалетняя Галина клеится к нему, теперь уже откровенно и не стесняясь. Отшивать женщин Олесь не умел, поэтому кивал, улыбался и снова пил, мечтая о том, чтобы она провалилась сквозь землю и оставила его в покое.

Когда шутки стали совсем уж скабрезными, он отговорился тем, что устал, и слинял в свой номер.

Лежа на кровати и наблюдая вращающийся потолок, Олесь подумал о том, что Гордеев вел бы себя по-другому. Он бы не напивался и очаровывал окружающих, умело маскируя за почти искренней улыбкой свое отношение к скоплению пьяных директоров и прочего офисного планктона. Но у него опыт, мысленно спорил с собой Олесь. Один Митя чего стоит, такая же тупая скотина, как этот, Владислав Маргулин. Продажник херов, родную мать продаст, видно же. Гоша непременно сказал бы Галине, что она очаровательно выглядит и изящно проигнорировал бы пошлые намеки. Да, снова начал доказывать себе Олесь, что этот Гоша может? Даже от Мити отмазался с Олесиной помощью, дипломат чертов.

— А надо было Галине сказать, что я гей, — произнес он вслух и заржал, но смех быстро закончился, потому что слово прозвучало, а Олесь оказался к этому не готов. — Глупости какие, — он сел на кровати и посмотрел на свое отражение в зеркальной дверце шкафа. — У меня жена, какой я, нахрен...

Его душевные метания прервал настойчивый стук в дверь.

— Не спишь? — Галина сжимала в руках бутылку коньяка и два бокала. — Решила составить тебе компанию.

Он охренел и только поэтому отступил в сторону, впуская ее внутрь.

— Выпьем?

Олесь кивнул и опрокинул в себя первые пятьдесят грамм, даже не поморщившись. Потом они, кажется, танцевали в тишине комнаты, потом Олесь пытался объяснить, что женат и так далее, а после наступила блаженная темнота.

Утро встретило его головной болью и запахом лака для волос.

Рядом на подушке разметались высвеченные соломенные пряди, а Галина посапывала, смешно приоткрыв рот. Покрывало сползло, и Олесь смог оценить огромный темный сосок на необъятной груди.

Единственное слово, которым бы он мог описать происходящее, было "пиздец".

Он это озвучил. Вербализированный пиздец у Галины никаких эмоций не вызвал и даже не разбудил, самому Олесю в качестве аутотренинга тоже не помог. Варианты с "бляпиздец" и "значитнегей" тоже мало помогли: Олесь захотел не только внезапно умереть, но и не рождаться вообще. Точкой отсчета его жизни до и после теперь был вчерашний вечер, когда надо было подпереть дверь стулом и на все стуки, будь то даже пожар, потоп, наводнения, цунами и сели одновременно, не отвечать.

Оказалось, что он умеет быстро собираться: вещи волшебным образом сами сложились в сумку, а сам Олесь ровно через пять минут, полностью одетый, прокрался к двери и выскользнул в коридор.

В холле почти никого не было, а большие круглые часы над стойкой регистрации показывали восемь сорок три. Олесь честно сдал ключи, но предупредить о гостье постеснялся, а сам все ждал вопроса девочки-администратора. Но... она снисходительно ему улыбнулась и пожелала счастливого пути.

Домой Олесь добрался на попутке. Отвалил кучу денег, в другой раз бы пожалел, но сегодня хотелось бежать, бежать и никого больше не видеть.

Телефон зазвонил, когда он выходил из машины.

— Олесь, ты уехал?

Тон Галины был слишком игривым, чтобы надежда на благополучный исход выжила.

— Да, я уехал.

— А меня почему не разбудил?

— Потому что ты спала, — ответил он и стиснул челюсти, чтобы не добавить какое-нибудь крепкое словцо.

— Но корпоратив же двухдневный... — протянула она. — Павел Николаевич уехал, потом ты...

Ага, подумал Олесь. Ладно.

— Мне нужно на завтра отчет подготовить для налоговой, так что... — и, услышав в трубке грустный вздох, добавил: — Между нами ничего не было.

— Да-да, — сказала Галина и засмеялась. Заговорщицким таким смехом. "У нас одна тайна", послышалось Олесю, и он продолжил:

— Я не трахаюсь по пьяни. Не могу. Не стоит. Так что прости, подруга дней моих суровых, но у нас ничего не было.

— Как не было? — возмутилась она.

— А вот так. И я предлагаю забыть этот досадный инцидент. Я женат и никогда не изменял жене. И, несмотря на провалы в памяти, уверен, что мы не... не занимались сексом.

Олесь мог собой гордиться: ему удалось выдать речь ровным, не терпящим пререканий тоном.

— Чтобы избежать неловких ситуаций в будущем — предлагаю ограничиться рабочими отношениями.

— Хорошо, — снова вздохнула Галина, — но не стоит злиться, я ведь ничего плохого не...

— Я понимаю, — перебил ее Олесь, — поэтому давай забудем.

Настроение поднялось от отметки в "минус сто" до "чуть ниже нуля".

— А, знаешь, — сказала Галина, чуть помедлив, — верно, что Павел Николаевич не просто так людей выбирает.

Он списал это на похмельный бред и уже приготовился быстро проститься, как вдруг Галина добавила:

— Они тебя "Олесиком" прозвали, а надо бы по имени-отчеству.

Понятно, кого она имела в виду.

— Галина, мне пора. До завтра.

— До завтра.

Уже подходя к подъезду, Олесь прислушался к себе: никакого омерзения или отвращения. Ничего не было, повторил он про себя. И даже какое-то желание возникло вернуться и порулить, но смысла не было.

Катерина открыла дверь и непонимающе нахмурилась:

— Ты чего так рано?

— Выгоняй любовников, я вернулся, — сказал Олесь, чмокая ее в щеку, а жена поморщилась, показывая, вероятно, что запахи были сногсшибательные.

— Выгнала уже, как знала, — ответила Катерина. — Иди в душ, от тебя разит как от твоего этого...

Он слегка напрягся, сразу подумав о Гоше и о том, чем от него может разить, но вовремя вспомнил о Михалыче.

— Я приличный человек, не путай меня с разными...

Но в душ все-таки пошел — не хватало еще, чтобы за ароматом переработанного виски Катерина различила другие запахи. Например, секретарских духов...

Накрыло его чуть позже. Олесь набрал себе полную ванну, лег, закрыл глаза — и началось. До тошноты: жирная пьяная Галина со съехавшей помадой, растекшейся тушью, в этом ее платье с декольте... Как он мог думать, что ему нравятся бабы с грудью пятого размера? Ведь в институте еще с парнями обсуждали, что главное — большие сиски. Сейчас от одного воспоминания передергивало.

И ладно бы с кем-нибудь молодым, так нет же! Некстати вспомнился Ростик с его локтями-коленками, и затошнило с новой силой. Олесь сел, включил холодную воду и направил себе в лицо, пытаясь понять, какого же черта. Уже ведь разобрался в своих предпочтениях, смирился, но от одной только картинки тошнота подкатывала к горлу, и пришлось дышать часто-часто, чтобы не вырвало прямо в ванной.

А потом вспомнил эту ужасную огромную грудь, складки на животе, лоснящуюся кожу, и стало чуть полегче. Тошнило не от воспоминаний о Ростике. Олесь снова плеснул в лицо холодной водой и окончательно понял, что почти сказанное накануне было правдой. Его тошнило от допущения, что Галина спала в его постели не просто так.

— Я гей, — сообщил он смесителю. — Я не люблю женщин.

Смеситель молчал, а потом Катерина постучала в двери и спросила, все ли у него хорошо.

— Отлично, — сказал Олесь, — просто прекрасно.

На стиральной машинке, куда случайно упал взгляд, обнаружился чужой ежедневник. Олесь вытерся, тщательно вытер руки, взял его в руки и понял, куда уезжал Пашка. Это была его личная черная книжка, с которой Павел Николаевич не расставался и берег как зеницу ока.

Первым порывом было устроить скандал и выспросить у Кати, какого черта происходит, потом вспомнилась Галина, Ростик, Гордеев, и желание ругаться мигом испарилось.

— К лучшему, — пробормотал он себе под нос.

Вечером он сбежал якобы в магазин. Катерине тяжелое носить было все равно нельзя, но в доме водились продукты, появлявшиеся словно из ниоткуда. Ну, Олесь всегда подозревал, откуда, но теперь уверился на все сто. Дурацкая была ситуация, идиотская по всем показателям.

Олесь спускался по лестнице и раздумывал, стоит ли говорить Пашке про ежедневник или просто положить завтра на стол. Не любил Олесь все эти выяснения отношений, разговоры. А с другой стороны — Катерину ему зачем удерживать, смысл какой?

Последняя мысль пришла в голову, когда он проходил мимо Гошиной студии.

Олесь хмыкнул и поспешил выйти на улицу.

В магазине купил чего-то по мелочи, всего на один пакет. Покурил возле дома, выпил баночку пива.

— Сосед! — раздался голос Михалыча, а потом появился и он сам — в любимом замызганном комбезе на голое тело.

— Привет, — сказал Олесь и хотел подняться к себе, но Михалыч, фыркнув, продолжил:

— Куда жидок-то пропал?

— Жидок? — спросил Олесь и повернулся к нему. — Ты о ком?

— Я хозяйке квартиры звонил, хотел объяснить про этот притон, который твой друг-пидор здесь устроил. И узнал, что он жидяра. Мало того, что пидор, так еще и еврей. Охуеть просто.

Олесь сделал глубокий вдох и едва сдержался.

— И что?

— Разграбили страну! — сказал тот и сплюнул на чистый пол подъезда. — Он же на наши с тобой деньги жирует, гнида!

— Он работает и зарабатывает... Мамин отец был евреем, так что я на четверть тоже жид, — Олесь махнул рукой и решил не дожидаться ответной реплики — развернулся и начал подниматься оп ступенькам.

Теперь от Михалыча еще больше житья не будет, этот дегенерат из тех, кто способен на двери студии желтую звезду налепить.

— Жид жида видит издалека, — получил Олесь в спину. — Он тебя уже отпидорасил, или только собираетесь?

Олесь остановился, сжав пальцами перила. Но, несмотря на ублюдочные эти слова, на мгновение представил Гошу: как тот наклоняется, чтобы поцеловать. И понял, что…

— Отпидорасить… слово какое паскудное, — сказал он глухо. — Такое же грязное, как ты сам.

И повернулся, чтобы посмотреть на Михалыча. Тот моргнул.

— Ах ты сука жидовская…

Была бы драка, точно: Михалыч уже набрался, судя по всему… но не сложилось. Олесь даже расстроился, когда дверь подъезда хлопнула, впустив Тамару — соседскую жену. Тамара волокла несколько пакетов и, увидев Михалыча, остановилась.

— О, уже собутыльников собирает. Куда тебе пить, сволочь, тебе доктор что сказал?! Язва!

— Врач, — пробормотал Олесь и добавил, громче: — Не волнуйтесь, я с ним пить не буду.

А дома, все еще злой, рассказал Кате сначала об этой беседе, а потом, разозлившись еще сильнее — и об инциденте с Галиной. Жена все-таки, самый близкий человек. Катерина сначала хмурилась, а потом, когда Олесь расписывал, как сбегал с утра из номера в пансионате, даже расстроилась и принялась его утешать, соглашаясь, что некоторые женщины готовы на многое, лишь бы мужика захомутать.

— Ты бы ее видела, — сказал Олесь, грустно вздохнув, — толстая и страшная. Нахрена она мне, если ты у меня красавица?

Катя отвела взгляд, и стало понятно, что Пашка был здесь не просто так.

Олесь прислушался к себе и снова понял, что не ревнует ну ни грамма. А вот Гордеева с его мальчиками и димами — еще как.

Он уже хотел было завести разговор по душам, даже настроился, но тут зазвонил телефон.

— Олеська, привет, — быстро сказал Гоша. — Ты можешь говорить?

— Да, — печально хмыкнул он, поднимаясь. — Привет.

— Пришли приглашения, — Гоша, судя по голосу, был расстроен. — Ты что в четверг вечером делаешь?

— Гоша, я не могу. У меня Катерина…

Жена бросила на него взгляд, Олесь махнул свободной рукой, показывая на трубку. И потащился на балкон курить.

— Блин, я-то присутствовать не смогу, сам понимаешь, — Гордеев вздохнул

Олесь закурил, разглядывая крышу соседнего дома, на которой топталось несколько голубей.

— Понимаю… что там надо делать?

— Лицом торговать, что. Я кому надо написал, что в отпуске, но достают все равно. А теперь выяснилось, что я обязательно должен появиться на этом гребаном празднике.

— А я чем помогу?

— Заберешь награду вместо меня. Уже пообещали, что я победил, это чисто формальность.

— Я так похож на тебя, Георгий?

— Тебя со мной видели, лучше ты, чем вообще никого... Хотя ладно, могу Петьку попросить. Он любит эту псевдобогемную тусовку.

— Черт с тобой, — буркнул Олесь. Он не любил отказывать, а вручение должно было оказаться интересным. — Пойду я на твой праздник.

А в четверг сидел на совещании и постоянно поглядывал на часы. Катя была не против увидеть мужа по телевизору, хотя сама сходить отказалась, и Олесь специально взял на работу сменную одежду, только вот совещание затягивалось, а до начала церемонии оставалось двадцать минут.

Благо, ехать было недолго, но пробки и Женя… Она прислала уже четыре СМСки с вопросом «Ты где?» и пару раз набирала, но Олесь сбрасывал.

Оказалось, что церемония была приурочена к десятилетию журнала, в следующий номер которого как раз шли фотографии с брутальными юношами в грязи. Олесь даже шутку придумал: засветил задницу так, что дали поторговать лицом. Но рассказать ее было некому, а Маргулин, сука, так нудно вещал о повышении продаж и толковых менеджерах…

Олесь бросил взгляд на часы, покачал головой, а потом посмотрел на Пашку, который так откровенно скучал, что это было даже неприлично.

— Так, голуби мои, — Павел Николаевич хлопнул ладонью по столу и решительно поднялся, — регламент. Все отчеты Олесю Андреевичу в почту, меня — в копию.

Когда все вышли, Олесь вытащил из портфеля ежедневник и протянул Пашке.

— Ты забыл.

— Где? У тебя в кабинете? Я уже обыскался, думал, что все...

— Нет, у меня в ванной, — Олесь посмаковал смену выражений на лице начальника: испуг, удивление, решимость, вину, и добавил: — Ладно бы на тумбочке, но какого черта тебе понадобилось у меня мыться?

— Я не мылся, я... — а теперь было понятно, что Пашка подбирает оправдание, которое никак не придумывается.

Олесь насладился триумфом, вспомнил, кто ему платит зарплату, и улыбнулся:

— Я не против.

— Это... как?

— Мы чуть не развелись, и если бы не болезнь — я бы от Кати ушел. Так что наш брак чисто формальный.

— И ты это не из-за работы говоришь?

— Нет, — ответил он и какого-то черта добавил: — Я другого человека хочу.

Пашка промолчал и посмотрел на Олеся выжидающе.

— И этот человек забыл оплатить страховку.

— Ты меня шантажируешь? — сразу же вскинулся Пашка.

— Какой нахрен шантаж? Я с тобой как с директором сейчас разговариваю. И как с другом. Не жену тебе продаю за... небольшую услугу.

— Что там за ситуация? — спросил Пашка после долгой паузы.

Олесь рассказал в двух словах и подвинул к нему папку с делом Гоши.

— Вот, посмотри. Машина в хлам, а он только один взнос не внес. Я понимаю, что нам невыгодно, что компании невыгодно ему помогать, сам виноват, но...

Пашка вытащил первый лист из папки, пробежался взглядом по строчкам и уставился на Олеся с изумлением.

— Так ты не шутил про свои предпочтения?

— Это проблема? — от собственной откровенности сносило крышу. Олесю нравилось говорить правду, правда окрыляла и лишала чувства самосохранения.

— Нет, — сказал Пашка, подумав. — Я просмотрю и завтра скажу, что и как с этой страховкой.

Мобильник снова запищал, и Олесь, чертыхнувшись, ответил на Женечкин звонок. Поговорил, махнул Пашке рукой и побежал к себе переодеваться.

Успел почти впритык. Церемония вручения наград должна была вот-вот начаться. Женя металась с пригласительными и бейджами по фойе театра, в котором все это происходило, и, увидев Олеся, бросилась к нему:

— Олесь, боже мой! Сколько можно?!

Он хотел ответить что-то жизнеутверждающее, но мобильник разорался снова.

— Да.

— Привет. Меня не пускают, между прочим, — сообщил Ростик. — Говорят, что дядя должен вынести мне пригласительный. Иначе можно сразу идти нахуй.

Олесь не знал, зачем позвал с собой Ростика. То ли в качестве извинения, то ли самому идти настолько не хотелось, что было похрен, с кем, но теперь это малолетнее недоразумение требовало внимания.

— Мне нужен еще бейдж для моего "плюс один", — сказал он и протянул руку.

— Твоего? — уточнила Женечка.

— Моего. Да, я с парнем. Сын бизнес-партнера.

Он забрал бейджик и метнулся к выходу из зала.

Ростик выглядел потрясающе. Если бы Олесь не знал, что в его левом ухе четыре дырки, а волосы обычно отливают всеми цветами радуги — поверил бы, что этот приятный юноша на самом деле настолько же интеллигентен, как выглядит.

— Пойдем, — сказал Олесь вместо приветствия, — там уже началось.

— Это не я опоздал, — буркнул Ростик и прошел следом.

В фойе им сразу предложили шампанского, а Ростислав уставился на одного известного певца и даже толкнул Олеся локтем.

— Смотри, интервью дает.

— О, господи. Какой ты еще ребенок.

— Ты об этом не думал, когда мне в рот совал.

Олесь три раза предупредил Женечку, чтобы даже не смела заикаться, кто будет получать вместо Гордеева награду. Сказал, что Георгий будет недоволен. Женя, конечно, пообещала, но вездесущие журналисты могли и без нее добраться. Кроме того, первое, что увидел в фойе Олесь, была его собственная физиономия (в числе прочих других и не особенно большая), художественно замазанная грязью и отретушированная в фотошопе: на стенах висели баннеры с картинками из той фотосессии. Олесь готовых фотографий еще не видел, поэтому замер на мгновение, разглядывая собственное лицо, на котором застыло выражение, как у Рэмбо в первом фильме.

— Ого, — Ростик подхватил его под локоть и прижался щекой к Олесиному плечу. — Это кто у нас такой красивый?

— Это коммерческий директор крупной страховой компании, — ответил он и ухмыльнулся. — Коллеги засмеют. Натурально из грязи в князи.

Журналистов удалось избежать: Олесь с Ростиком протиснулись мимо стайки фотографов и заняли места в первом ряду. Вопреки панике Женечки церемония еще не началась, но стоило сесть, и свет в зале тут же потух.

Половина мест была свободна, и Олесь не знал, плохо это или хорошо.

Следующие полчаса он скучал и вяло отмахивался от приставаний Ростика, а когда со сцены объявили награду лучшему фотографу — пришлось встать и продефилировать между рядами. Ростик, разумеется, не мог не подняться в тот момент, когда на Олеся направили софит, и поцеловал его в щеку. Запоздало вспомнилось, что Катя будет смотреть это по телевизору.

Олесь нацепил на лицо вымученную улыбку и прошел на сцену. Мандраж сразу же прошел, стоило только напомнить себе, что это его не касается, что награда предназначается Гордееву.

На сцене выдавил в микрофон "спасибо", кивнул, помахал рукой и тут же ретировался.

Публика вяло похлопала, и на этом его мучения закончились.

Пришлось выдержать еще час награждений лучших певцов, актеров, политиков и прочих, после чего Олесь наконец сбежал покурить, раздумывая, не поехать ли уже домой. Ростик, конечно же, направился следом, выпросил сигарету и повис на его плече, болтая всякую чушь. Его явно перло от мероприятия, публики, своей причастности. И пахло от него так одуряюще порнографично, что рот наполнялся слюной.

Олесь вспоминал фотографию на обложке журнала и Гошу — серьезного и сосредоточенного, с камерой, дающего какие-то указания…

— Поехали трахаться? — услышал и улыбнулся Ростику.

— Нет, малыш. Я домой.

— Не хочу домой. Хочу тебя… — рука Ростика скользнула пониже спины и сжала Олесину ягодицу.

Олесь вздохнул и щелчком отшвырнул от себя окурок.

— Тебе в прошлый раз мало было?

Классные у него были глаза. И сам пацан был охренительно хорош и даже вызывал какие-то эмоции, но, глядя на него, Олесь вдруг понял одну простую вещь: похрен, что Гордеев болтает — рано или поздно крепость падет.

— Попробуем еще раз, — ответил Ростик. — Меня твои фотки завели.

— А меня — фотограф.

— Мы выбираем, нас выбирают, — пропел тот. — А зачем меня звал?

— Соскучился, — улыбнулся Олесь. — Думаю тебя с зарплаты стейком накормить.

— На свиданку приглашаешь? — спросил мальчишка и подмигнул.

— Нет, просто хочу отплатить тебе за доброту.

— И минет в туалете не прельщает?

— Нет, — покачал головой Олесь, зная, что врет.

Просто не хотелось начинать сначала.

— Тебе же понравилось!

— Я хочу другого человека, — сказал он второй раз за день, а потом дошло — ведь и правда, другого, конкретного.

И это желание большего уже начинало напрягать.

— Я много кого хочу.

— А я — только его.

Олесь быстро попрощался и направился к метро. Пофиг, что Гордеев его не ждет — нужно было отдать ему стеклянную хрень и спросить, не нужно ли чего. Может, он там сам лежит, изнывает от одиночества, никому не нужный. А Олесь придет и спасет его от хандры.

— Привет, — Петр даже не удивился, пропуская Олеся в квартиру.

— Привет, — Олесь помедлил, но протянул руку. — Беспутного брата решил навестить? Я вот — тоже, — он показал награду и деланно закатил глаза. — Привез кучу поздравлений и впечатлений.

— Класс, — Петр потряс его руку в ответ и выкрикнул в воздух: — Го-ош, Олесь приехал.

Они прошли в комнату, и Олесю сразу очень понравилось выражение Гошиного лица. Словно его застукали с поличным. В подтверждение Олесиных мыслей Петр хмыкнул и осторожно сказал:

— Ну, вы тут сами. А я пойду утешать безутешную мать.

— Зачем ты ей сказал? — спросил Гордеев, видимо, продолжая прерванный разговор.

Младший Либерман только рукой махнул — дескать, сам виноват, фигню спорол.

— Счастливо оставаться. Завтра заеду, — он быстро обулся и ушел, а Олесь посмотрел на свои ноги и понял, что даже не догадался снять обувь. Лох как он есть.

— Выздоравливаешь? — спросил у Гоши, стоя в дверях.

— Ага. Съездил в частную клинику, там сказали, что бесплатные костоправы ошиблись, нет у меня переломов. Пара трещин, через неделю буду бегать.

— А как же боль?

— Это ушиб, пройдет, — Гоша махнул рукой в сторону кухни. — Налей себе чего-нибудь, если хочешь.

— Нет, не хочу, — он подошел и протянул стеклянную статуэтку. — Держи свой приз. Горжусь знакомством с тобой.

— Ой, это такая фигня, — Гоша поставил ее на столик и приподнял брови. — Ты до сих пор веришь в сказки?

— В смысле?

— В прямом. Думаешь, я ее вправду заработал? Награды раздают нужным людям. Мне бонус в портфолио, а им скидка за съемку.

— Все врут, — процитировал Олесь фразу из известного сериала и присел на краешек дивана. — Я у нас смотрел бумаги, ты просрал свою страховку. Оплата до двенадцатого числа была, а сегодня четырнадцатое.

— Так а решить нельзя?

— До двенадцатого прошлого месяца! — рыкнул он. — Я поговорил с Пашкой, но не уверен, что смогу решить вопрос.

— Я забыл, — зачем-то начал оправдываться Гоша. — У меня было много работы.

Олесь хотел было прокомментировать его слова едким замечанием о том, что нельзя много работать и все просирать в одну минуту, но внезапно понял, что это будет выглядеть как… семейная сцена. Он хмыкнул, а потом рассмеялся.

— Извини, — пояснил в ответ на удивленный взгляд Гордеева. — Это личное.

Тем не менее, проблема оставалась. Проблема смотрела на него снизу вверх невозможными синими глазами и думала явно о другом. Олесь списал это на шампанское с его пузырьками, но сел с Гошей рядом. Ибо нехрен так смотреть.

— Я все выясню и сообщу. Женечке подтвердил, что ты в отпуске. С журналистами не говорил, — быстро начал он отчитываться, подкрепляя свои слова движениями рук. — И все неплохо прошло. Только Ростик выпендривался много.

— Ты с Ростиком ходил? Вы перед камерами светились, конечно, — мрачно сказал Гордеев и помолчал немного. — Дай мне сигарету, пожалуйста.

Олесь не стал развивать тему, просто пожал плечами и протянул Гоше пачку. Тот потянулся, видимо неудачно, потому что сразу же застонал.

— Давай я прикурю, — поспешил предложить Олесь.

— Спасибо.

Они какое-то время молчали.

— Я документы все собрал. Там еще в студии что-то, можешь посмотреть, — нарушил молчание Гоша. — Из того, что я знаю: мне Митя денег должен и Женечка говорила, что оплата будет в конце месяца.

— Хорошо.

— Как жена?

— Отлично. Трахается с моим директором. Или собирается.

Гоша уставился на него с удивлением.

— Ты так спокойно об этом сообщаешь?

— Это не она сука, это я говнюк. Знаешь, я даже не ревную, — он проглотил замечание о том, что в случае Гоши все иначе. — Пусть себе...

— И ничего не собираешься делать?

— Собираюсь, — Олесь постучал пальцами по колену, будто перебирая струны, — хочу с ней поговорить, но никак нужного момента не дождусь.

— О чем?

— О разводе, — он внимательно следил за реакцией Гордеева, но на породистом лице не дрогнул ни один мускул. — Потом, попозже.

— А зачем ты мне об этом рассказываешь? — спросил Гоша.

Олесь думал оскорбиться: послышалось в этом вопросе, что они не друзья, что Гоше неинтересно — а потом понял, что как раз наоборот.

— Ты же меня осуждаешь за разгульный образ жизни. Пытаюсь реабилитироваться.

Гордеев снова поморщился, а потом поправил подушку.

— Тебе помочь? — спросил Олесь, с тоской глядя на его рот.

— Мне спину надо намазать... Просто намазать!

Не нервничал бы, если бы ни о чем таком не думал, решил Олесь.

— Раздевайся, — сказал ровно и вежливо улыбнулся.

Пока смотрел, как Гоша медленно, охая, снимает рубашку, испытал странный прилив волнения, но моментально себя одернул. Ему объяснили, что вкусы разные бывают, вот и надо соответствовать чаяньям. Олесь не понимал, что с ним происходит: он то отчаянно хотел попросить Гошу о сексе безо всяких прелюдий, то подумывал сбежать и больше никогда больше на мужчин не смотреть.

Пришлось пообещать себе, что это будет только лечебная помощь.

Георгий молча повернулся к нему спиной.

— Ни фига себе, — Олесь даже присвистнул.

— Что, все так плохо?

Он осторожно коснулся кончиками пальцев припухлости на ребре, вокруг которой расплывался фиолетовый синяк.

— Не хочу тебя расстраивать, но да.

— Это просто ушиб.

— А по-моему, тебя обманули насчет трещины. Кажется, это перелом.

— У тебя есть медицинское образование? — уточнил Гоша язвительно, и сочувствовать ему как-то сразу расхотелось.

Олесь взял мазь, выдавил на ладонь и принялся осторожно втирать. Ощущение дежа вю не покидало: вспоминалась такая же ситуация, руки Гоши на собственной спине и возбуждение — яркое и сильное. В этот раз получилось сосредоточиться на процессе, и Олесь с радостью осознал, что обошлось без стояка.

— Когда заживет?

— Сказали, что через неделю буду работоспособен.

— Спереди нужно мазать?

— Нет, я там сам... уже.

Гоша повернулся, и Олесь увидел сразу над поясом багровые следы, будто Гордеева кто-то ударил огромным кулаком.

— Руль, — пояснил тот, — хорошо, что животом влетел, а не грудью. Говорят, при таких авариях ребра часто сердце травмируют.

— Бухать меньше надо, — буркнул Олесь и закрутил крышечку на тюбике.

— Чья бы корова мычала.

— Я в аварии не попадал. И не пью почти — не до того, — Олесь встал, сходил в кухню помыть руки и понял, что пора сваливать.

В комнате было темно, работал телевизор, высвечивая сидящую на диване Катерину. Судя по звукам, показывали американскую мелодраму, Олесь застал проникновенные слова, видимо, главного героя, уламывающего героиню на секс. Послышались звуки поцелуев.

— Вернулся уже? — спросила жена, не отвлекаясь от волнительного момента.

— Да. Я к Гоше заезжал, — зачем-то пояснил он. — Документы забрал, надо бы разобрать.

Катя промолчала и только после того, как пошла реклама, спросила:

— Что?

Олесь прошел в комнату и сел в кресло.

— Я говорю: надо документы разобрать. У Гордеева тихий ужас с договорами.

— А ты ему помогаешь? — спросила Катерина.

Он посмотрел на нее, пытаясь угадать, сообщил ей Пашка что-нибудь или нет.

— Пытаюсь. Он совсем к жизни не приспособленный, понятия не имеет, сколько зарабатывает, страховку оплатить забыл. Сможешь посмотреть?

— С какой стати? — Катя наконец отвлеклась от телевизора и посмотрела на Олеся, всей позой выражая легкое возмущение.

— С той, что это он одолжил сто штук на твое лечение. И помог заработать.

— Я не могу, — она снова повернулась к экрану, и Олесь вспомнил, что его не устраивало в семейной жизни.

— Почему?

— Меня Пашка попросил с детьми посидеть.

— У него две няни!

— Одна уволилась, вторая попросила отпуск. Он сказал, что это на пару недель, пока замену не найдет.

— И ты будешь работать няней?

— Подрабатывать, — отчеканила Катерина.

— Ладно. Хорошо. Значит, буду заниматься бумагами Гордеева в свободное от работы время... которого почти нет!

— Положи, будет время — посмотрю, — отозвалась она, глядя в экран.

Олесю внезапно захотелось вернуться к Гоше и просто посидеть с ним молча. Там его многое раздражало, но, по крайней мере, ни разу не возникало желания пойти вымыть руки.

— Не надо, я сам. В выходные займусь, — сказал Олесь и, тяжело вздохнув, решил все-таки поговорить о разводе. И своих предпочтениях.

Он уже собирался открыть рот, как вдруг Катерина переключила канал, взвизгнула и начала прибавлять звук.

— ...церемония вручения наград, посвященная его десятилетию. Среди номинантов присутствовали...

И далее, по пунктам: кто, что, почему, кусочек вступительной речи, пара особенно удачных гэгов, смех зала. Стандартная нарезка.

— Они тебя показали, — возбужденно сказала Катерина. — Крупным планом! Ты стоял рядом с каким-то мальчиком и что-то ему говорил. Это же ты был?

— Я, — равнодушно отозвался Олесь, к своему удивлению не испытавший восторга. — Вот так, Катюша, я помогаю хорошим людям.

— И чего ты злишься?

— Потому что попросил тебя помочь, а ты отказалась, — продолжать разговор не было желания, восторг Катерины из-за пол-секунды в кадре Олесь не разделял, поэтому развернулся и ушел спать.

Следующее утро ознаменовалось видом собственной задницы в масштабе 1:14, и Олесь едва не столкнулся со столбом, уставившись на бигборд, стоящий прямо у офиса. Хорошо, что лица не было видно, иначе точно пришлось бы уволиться.

— Вот ты и модель, — пробормотал он себе под нос и помелся сразу же в курилку, не заходя в кабинет.

Чего только не было устроено в офисе Павла Николаевича для того, чтобы сотрудники чувствовали себя превосходно. Гендир считал, что если удобно и ничего не отвлекает, значит, можно работать хорошо. Олесь уже почти привык. Политика Пашки касалась и опозданий, и перекуров. Большая машина страховой компании работала вполне сносно, периодически выплевывая свои шестеренки в курилку.

И курилка тоже была не такой, как в других офисах: большая светлая комната с высоченными окнами, вытяжками и кучей пепельниц. Для особо упаханных работников даже стульчики имелись.

В курилке же обнаружились Галина и одна из молоденьких бухгалтеров, которые с восторгом обсуждали "прекрасное тело".

— Вот ты, Олесь... То есть, Олесь Андреевич, вы тоже считаете, что это порнография?

— Что именно?

— Витя, водитель, плевался, что по городу уже порнуху развешивают. А вам как этот плакатик, нравится? У офиса стоит эта штука, ну, щит рекламный, на нем фото.

— Не заметил, — буркнул Олесь и выбросил сигарету.

Хотелось одновременно заржать и побиться головой об стенку. Необязательно именно в такой последовательности.

— Вам-то что, — пожала плечами молоденькая бухгалтерша. — А вот нам...

Они с Галиной картинно вздохнули.

— А что вам? — спросил Олесь, справившись с лицом.

— Ну, что они понимают, — патетически сказала Галина. — Олесь Андреевич, там неземная красота на плакате. У нас вся незамужняя половина офиса мечтает выйти за парня замуж. А замужняя — развестись и выйти.

Уголки Олесиного рта сами собой поползли вверх.

— Неужели настолько ваш бог прекрасен?

— Да-да, — закивали обе.

— Обязательно рассмотрю, когда домой буду возвращаться.

— Там только, — Галина кашлянула и улыбнулась, — филейная часть и спина. Но какая же спина, ах!

Ты в нее сопела, хотел сказать Олесь, но, естественно, промолчал.

— Вообще у нас не умеют рекламу снимать, это наверняка западная, — сказала девушка. Лена, кажется. — У меня парень рекламист, он говорит, что у нас нет нормальных фотографов.

Олесь снова промолчал.

— А вот вы бы согласились сняться в таком виде? — спросила Галина, и он фыркнул, не сдержавшись.

— Да.

— Что, вот так, в трусах?

— Да.

— И не стыдно было бы?

— Стыдно, когда показать нечего, — сказал Олесь. — Приятно было пообщаться, девушки.

И ушел к себе, думая о том, что произойдет, когда журнал с той сессией в грязи начнет продаваться. Была надежда, что сотрудницы не читают глянцевую прессу, но даже сам Олесь понимал, что не настолько везуч.

А потом позвонил Пашка, вызвал его к себе и долго ржал, после чего сказал, что топ-менеджерам не положено жопы светить.

— У тебя топ-менеджер — звезда, за это положено уважение и коньяк к обеду, — усмехнулся в ответ Олесь.

— Ага, а еще молоко за вредность. В офисе нерабочая обстановка, потому что дамы вздыхают по твоей заднице, а мужики тебе по-черному завидуют.

— Я краем уха сегодня слышал, что в трусах только пидоры фотографируются, — фыркнул Олесь и неожиданно легко улыбнулся, — так что надо разослать им информационное письмо с пояснениями. Женщины идут лесом, все молодые мужчины — на кастинг со звездой.

— Да, — со смехом продолжил Пашка, — кто тебе поверит? Я слышал, ты на корпоративе с Галиной зажигал. Она, конечно, как специалист меня вполне устраивает, но, Олесь...

— А ты больше слушай, что болтают, — отмахнулся он и сам удивился тому, как естественно это получилось.

Наступал еще один крохотный и почти незаметный момент истины: если Катерина делилась с Пашкой, то...

— А я не слушаю, — улыбнулся тот. — Это личное дело каждого. Меня удивляет, почему людям так интересно, кто с кем спит.

— Я с ней утром в одной постели проснулся и охренел, — Олесь вытащил из кармана сигареты и посмотрел на пепельницу, украшавшую Пашкин стол. — Можно тут покурить? Я уже три часа страдаю без никотина: работы куча, еще и эти... бабы.

— Кури, — Пашка достал из ящика сигару и ловко отстриг кончик гильотиной. — Так что Галина? Не заводит?

— Смеешься? Я даже Кате рассказал — это же пиздец, я же... не в том дело, что я весь такой из себя, а она страшная. Просто... ну, пиздец, короче.

— Крайне информативно, — ухмыльнулся Пашка.

— Кстати, с чего это ты Катю решил к себе няней взять?

— Посмотреть хочу, — ответил тот, прикурил и посмотрел Олесю в глаза. — Как она с моими поладит.

— То есть... ты серьезно настроен, да?

— Нет... Блядь, я сейчас словно в каком-то фильме снимаюсь. Ты, муж, спрашиваешь о моих планах насчет твоей жены так, будто это в порядке вещей.

— Она хорошая, — пожал плечами Олесь, — просто мы давно уже чужие люди. Ну и я пидор все-таки.

Пашка закашлялся, выдыхая едкий дым, а потом снова на него посмотрел.

— Так ты не шутил?

— Нет. Катя не знает... никто не знает вообще-то. Не говори ей, я потом сам скажу, когда время придет.

— Я еще ни в чем не уверен, — сказал Пашка серьезно, — так что если ты думаешь, что я сразу ее под венец потащу, то...

— Я тоже не уверен. И пока о разводе даже не говорил.

— Да, ситуация... — Паша смотрел в потолок.

— Нормально, — усмехнулся Олесь. — Разберемся.

Вот и поговорили. Он рассматривал Пашку, его руку с сигарой и думал, что Катерине такой не должен нравиться: маленький, пузатый, лысеющий. На надежность ее потянуло, с Олесем же никакой надежности. Внутри снова всколыхнулась обида за вчерашний вечер.

— Я про твоего Гордеева узнал, — сказал Пашка. — В общем, сделаем мы ему страховку. Только придется подождать.

— Спасибо.

Он навис над столом и посмотрел на Олеся.

— Я тебе поражаюсь просто. И себе. Не могу представить, как ты и он... Видел же на презентации, нормальный мужик. Что вас тянет на какое-то непотребство?

— А я разве говорил, что у нас что-то есть? — ответил Олесь грустно. — Я вообще неопытный как бы... читал, такое почти у всех геев случается. Вроде, нормально все с женщинами, а потом...

— …заткнись, — оборвал его Пашка и нервно хохотнул. — Не нужно подробностей.

Вечером позвонил Гоша, и Олесь порадовался, что можно заодно рассказать про страховку. Восторгов Гордеев не высказал, но поблагодарил.

— А ты по какому вопросу звонил, кстати? — спросил Олесь в надежде услышать хотя бы «скучал».

— Я же тут валяюсь, работать не могу, занялся твоим пиаром. Короче, не хочешь подработать?

Пришлось засунуть свои надежды куда поглубже.

— Вагоны разгружать не буду.

— Как смешно,— фыркнул Гоша, — я тут кое-какое портфолио собрал, выбрал самые удачные фотографии, хотя нужно тебя еще в одежде поснимать... короче. Тебя хотят для одного каталога пощелкать.

— Когда?

— В среду вечером, пока на семь назначено.

— Раньше восьми я с работы не уйду, — нахмурился Олесь: жалко было терять легкие бабки из-за привычки Пашки собирать совещания в конце рабочего дня.

— Ты определись, что для тебя важнее, — сказал Гордеев и трубку бросил.

В среду Олесь отпросился, взял водителя и поехал в студию на окраине Москвы, где провел три часа, примеряя футболки за сто двадцать рублей и джинсы за пятьсот. Даже не спросил, для какого каталога съемка: не понравился ни фотограф, ни сама работа. Но пять тысяч грели карман, а возмущение водителя Вити, того самого, который вещал о порнографии — душу.

Вечер порадовал прохладой, да так порадовал, что Олесь отпустил Витю за полквартала от собственного дома и решил пройтись пешком через парк, где так опрометчиво в прошлый раз попался ментам. Он шел по тропинке, попивая пиво из бутылки с этикеткой, обещавшей автомобиль самому удачливому алкоголику, и домой не спешил.

Несмотря на более или менее понятную нынешнюю жизнь, грызла Олеся изнутри какая-то досада. Кажется, все было понятно и с работой, и с личной жизнью, но если разбирать по составляющим — нихрена не ясно. Гордеев с этой его фразой про то, что важнее. Катерина, рассказывающая, как с детьми хорошо, какие они милые. Паша, хороший друг...

Олесь осознал, что никогда и ни с кем особенно близко не сходился, что даже жена по сути для него чужая. Что он не звонил родителям уже пару месяцев. И друзей у него нет. И даже будущее какое-то беспросветное: ну вот он вроде бы гей. Переспит с кем-нибудь, а потом что? С Ростиком облом случился, с Гошей — вообще не факт, надумал себе всякого, а по сути... Ничего-то у него нет: ни за душой, ни на душе.

Вместо того чтобы расстроиться, Олесь разозлился. Всю жизнь мечется, пытается заработать, стать кем-то. "И кем ты стал?" — поинтересовался внутренний голос. Никем.

Он глотнул еще пива, понял, что оно выдохлось, и зашвырнул бутылку в кусты. Уже сделал несколько шагов, как вдруг вернулся, залез в эти кусты, достал бутылку и пошел к ближайшей лавочке, подозревая, что возле нее окажется какая-нибудь мусорка.

Начинать нужно с малого.

— Здрасьте, — сказал парнишка, сидящий на спинке скамейки.

— Здрасьте, — машинально отозвался Олесь и узнал в парне сына Михалыча. — Миша, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— А что ты тут так поздно сам сидишь?

— Батя выгнал из дома.

Олесь нахмурился: Михалыч был редким козлом, но семейным. Просто так выгнать сына-подростка он не мог.

— И что ты натворил?

— Да ничего, в том-то и дело. Я и дома появляюсь только ночью... а, вас это не касается, — пацан махнул рукой и отвернулся.

— Может, поэтому и выгнал?

— Нет. нажрался, как обычно, и полез с беседами за жизнь. Я должен вырасти мужиком, а не соплей, носить штаны, а не шорты, снять цацки... короче, вам все равно неинтересно. Лучше сигаретой угостите.

Олесь протянул пачку, решив, что сейчас лезть к Мише с нравоучениями точно не стоит.

— И что делать будешь?

— Тепло же. Тут переночую, завтра к другу пойду.

— Другу?

— Кому-нибудь из друзей. Кто-нибудь приютит.

— Бомжевать в твоем возрасте рановато, не находишь?

— Бате это скажите! — огрызнулся пацан.

И тут Олесь почувствовал, как у него светлеет карма. Или это была божественная благодать, или он достиг нирваны — неважно. Накрыло просветлением так, что захотелось петь и славить высшие силы.

— Ко мне пойдем, — сказал он. — Ужином накормлю, диван выделю. Поживешь у меня пока что.

— А завтра пойдете к бате меня сдавать?

— Я твоему бате лицо разбил недавно, так что... а еще я жид, — вспомнилось очень кстати, — по его классификации. Так что, пойдешь к жиду ночевать?

— А приставать не будете?

Еще пару месяцев назад Олесь наверняка ответил бы иначе, но тут покачал головой и сказал, улыбнувшись, что дома жена, при ней несподручно.

И стало как-то совсем хорошо.

Они пошли по дорожке, Миша то молчал, то что-то начинал рассказывать, но видно было: не отошел еще. Лечиться Михалычу надо, думал Олесь. Начать с избавления от алкоголизма и закончить лоботомией.

— А почему ты решил, что я к тебе приставать буду? — спросил он уже почти у самого дома.

Миша скривился.

— Он меня пидором назвал. И сказал, что я стану таким, как вы и как наш сосед — тоже пидор. Какой сосед, если я его не видел ни разу.

— Ясно. Я не пидор, — ответил Олесь и хотел продолжить шутку, сказав, что он гей, но решил парня не пугать. — В общем, не переживай.

— Да я и не переживаю. Он мне говорит: посмотри на себя, одеваешься как баба. Вы мне скажите, я что, на девчонку похож?

Олесь хотел сказать, что он похож на шоколадный торт со взбитыми сливками, но снова благоразумно промолчал.

— Не похож. Просто твой отец — человек другого поколения, ему сложно понять.

— Но вы же понимаете!

— Спасибо, — хмыкнул Олесь, — большое. Ты мне прям самооценку поднял — я-то себя сопляком считаю, а оказывается, пердун старый.

Катя удивилась, но после объяснений спокойно отправила Мишу в душ и пошла греть ужин.

— Ты не против? — спросил Олесь, который знал, что поступает правильно, но боялся, что жена его точку зрения не разделит.

— Я была бы против, если бы ты ребенка на улице оставил ночевать. Я что, монстр какой-то?

Утром Олесь оставил Мише полтыщи рублей — на всякий случай. Настроение было просто прекрасным, работа радовала, жизнь становилась уже не просто сносной — приятной.

А потом позвонил Гоша.

— Олеська, привет. Ты вечером заедешь?

Вот так, буднично спросил, как будто Олесь ему что-то обещал.

— Странно как-то, — протянул он. — Не люблю, когда мое имя коверкают, а у тебя забавно получается.

Гоша хмыкнул.

— Я фотографии подобрал, надо посмотреть. Заедешь?

— А куда мне деваться? — отшутился Олесь, не желающий спрашивать, на кой хрен Гоше сдалось заниматься его портфолио.

— Отлично. Жду.

И отключился, довольный такой. Олесю с его посветлевшей кармой на миг показалось, что Гордееву просто скучно. Вспомнив свои душевные метания в парке, он и вовсе подумал, что Гоша так же одинок, как и он.

И почему-то улыбнулся.

Набрал Катю, спросил, как там Миша, узнал, что Тамара его забрала и долго извинялась, потом еще минут десять, пока шел к остановке, слушал о детях Пашки. Стало понятно, что Катя теперь еще дальше, чем раньше, но грусти это не вызывало.

Гоша показывал фотографии, и Олесь себя не узнавал. Парень на фото был уверен в себе и, чего уж там, красив. Гладкая кожа, нахальный взгляд, яркая зелень глаз — Олесь понятия не имел, что у него глаза такого насыщенного цвета.

— Я бы вдул, — сказал он, уставившись на фотографию своего лица крупным планом. — Даже не верится, что это я.

— Ты, — кивнул польщенный Гордеев: явно принял восторги на свой счет. Хотя так и было. — Мне еще должны прислать после обработки, и со вчерашней съемки лучшее... Кстати, тебе уже пора стричься.

— Ага. С зарплаты схожу.

— Нет! — возмутился тот. — Пойдешь в парикмахерскую под домом, и тебя снова оболванят. Я Свете позвоню, она по дружбе сделает недорого, договорюсь.

— Недорого — это сколько? — напрягся Олесь.

— Какой же ты жлоб, — покачал головой Гоша. — А если я скажу, что три тысячи — ты застрелишься?

— Я не жлоб! Хотя лучше быть жлобом, чем потом с... сосать. Как некоторые.

— Сосать я люблю, да, — сказал тот и нарочно облизнулся. У Олеся тут же потяжелело в паху. — А тебе пора научиться себя любить. Сам себя не полюбишь — никто не полюбит.

— Да, сенсей, — поклонился Олесь, улыбнувшись, — обязательно. Жалко, что этому на курсах не учат, я бы пошел.

— Сходи лучше на вечеринку, — Гоша встал, и стало понятно, что чувствует он себя гораздо лучше: движения снова стали уверенными и плавными. — Вот, — взял со стола конверт и швырнул Олесю. — Презентация какой-то книги. Сходи, посветись.

— Что я там забыл?

— Чем чаще ты появляешься в свете, тем чаще тебя упоминают в прессе и по ТВ. Привыкай, это часть работы.

— У меня вообще-то есть работа, — напомнил ему Олесь и понял, что не уверен.

Испытательный срок еще не закончился, Пашка хотел Катерину, и что будет дальше — неясно. Ясно только, что ту же зарплату в другом месте Олесю никто платить не будет.

Гоша явно понял ход его мысли:

— Я еще один заказ пробиваю. Наверное, на выходных придется съездить в Иваново, там один магазин хочет тебя на витрину снять.

— На витрину?

— Скажи спасибо, что не на обложку книги. Бывают и такие заказы.

— Ты насчет тачки думал? — спросил Олесь, чтобы замять тему.

— Что?

— Она у тебя где?

— Там, — неопределенно отозвался Гоша и закурил. — Что думать? Убита моя тачка.

— На запчасти можно продать... — задумчиво сказал Олесь.

Мысль ускользнула, потому что от взгляда на Гошины губы, сжимающие сигарету, думать становилось сложно.

— Толку морочиться, — махнул рукой тот.

Не надо было ссориться с Михалычем, пожалел Олесь, но это длилось всего пару минут. Он представил алчные глаза соседа и торжествующий гогот: «Так ему и надо, пидору».

— Тебе деньги нужны, — напомнил Олесь.

— Они всем нужны, — Гоша с чувством затянулся, сбив его с мысли.

— Ты когда нормально ходить сможешь? Можно было бы прогуляться, — сказал Олесь, отводя взгляд от его пальцев.

— Я уже хожу. Но лучше еще дома побуду.

И снова отшил, понял Олесь. Конечно — зачем ему прогулки, если привык по клубам да ресторанам отдыхать?

Уже по дороге домой понял, что нужно было отказаться от модельной карьеры — все равно это ненадолго, шальные деньги, очередная благодарность Гордееву — нафиг надо. Вообще нафиг надо с ним отношения поддерживать, если с каждым разом все хреновее. Лучше дома с женой сидеть под телевизором.

Две недели пролетели в один миг: Олесь работал, причем честно работал, старался, вечера проводил дома. Съездил к Светочке, та его постригла и снабдила кучей сведений о тусовке, которые очень помогали при общении с новыми фотографами. Гоша трижды отправлял его на съемки, и все было почти как раньше. А Олесь скучал. Даже три часа в обнимку с красивой мисс Москва не радовали. Ясно было, что все знакомые обзавидуются, но это совсем не грело. Олесь не хотел мисс Москва, он и мужиков не хотел.

Пришлось признаться самому себе, что дело в Гордееве, и нужно было как-то с этим жить. Он начал общаться с Гошей, как с коллегой по работе, не близко, но не далеко. Во время телефонных разговоров рассказывал ему какие-то офисные истории, о съемках что-то такое говорил, но вот чтобы по душам — никогда. Держал, значит, дистанцию.

А еще у Олеся обнаружилась удивительная способность мимикрировать под окружающую среду: с Маргулиным он использовал тон уставшего от жизни человека. С Пашкой изображал жизнерадостность и некую циничность, удачно их сочетая. С Катериной вел себя как образцовый семьянин, отлученный от койки. На съемках не звездил, хотя его модельная популярность набирала обороты.

С Гордеевым было сложнее. Он единственный, наверное, мог понять Олесины метания, но вспоминались все эти «ты не в моем вкусе» и «я просто помог». Выбирай, сказал он тогда, и Олесь запомнил.

После очередного собрания, которые проводились по четвергам, Пашка попросил Олеся остаться. Подвинул к нему распечатки электронной переписки.

— Ну, это что?

Олесь быстро пробежался по бумажке взглядом: это была их с Маргулиным перепалка, в копиях стоял сам Паша и пара директоров.

— А ты сам не видишь? Это, по-твоему, отчеты отдела продаж?

— Ты мне скажи.

Он сказал. Давно копилось. Что Маргулин лепит несуществующие цифры, искусственно завышая показатели по отделу, а по договорам выходит совсем другое. Что человек он говеный и держится только за зарплату, а в отдел набрал девочек, которым даже курсы не помогут.

— Олесь, но продажи есть.

— Есть, — кивнул головой тот. — Там два манагера сильных, остальные — планктон. Если их уволить, то ничего не изменится. За исключением экономии... — он придвинул к себе калькулятор, быстро посчитал годовые зарплаты и средние проценты, придвинул машинку к Павлу.

— Охуеть, — мрачно сказал гендир.

— Проверь, — пожал плечами Олесь.

В этом и состояла радость новой работы: на прошлой он был никем, человеком-компьютером, а тут мог на что-то повлиять. Не только на собственных подчиненных, а на компанию в целом.

— И моего Николая надо бы уволить, он...

Пашка даже не дослушал:

— ...уволь.

— Я никого раньше не увольнял. И не я его на работу принимал, но мне нужен сильный аналитик, а не мальчик после института с амбициями. То есть, амбиции — это хорошо, но...

— ...уволь, — повторил Пашка. — И найди толкового. Я в дела подразделений не лезу: твои подчиненные, ты и разбирайся.

— Хорошо.

— На завтрашнюю тусовку идешь?

— Какую тусовку?

— У Гордеева день рождения, ты не в курсе?

— Нет.

Стало жутко обидно — ну конечно, как лепить из Олеся новую Галатею, так он рад, а как день рождения — так гуляй, Олесь, лицом не вышел.

— Пойдешь со мной? — спросил Пашка.

— А зачем тебе я?

— Чтобы было с кем выпить.

Олесь согласился, не раздумывая. Решил, что если Гоша хоть как-то, хоть взглядом намекнет, что не рад — пойдет в жопу навечно.

После аванса и зарплаты, после подработок можно было сменить гардероб, и он, подумав, позвонил Светочке. Та с радостью согласилась помочь, и, хотя денег ушло чуть больше, чем он рассчитывал, теперь новый статус подчеркивали не только визитки с золотым тиснением и названием должности, а и одежда, прическа и даже отбеленные зубы.

Катерина сказала, глядя на него с восхищением, что гордится, и это было приятно.

Гадость он все же сделал. Позвонил Гоше часов в девять утра и бодро поздравил с днюхой. Так и сказал: «С днюхой», — ни разу не дрогнув голосом. Пожелал творческих успехов, много денег и секса. Гоша молча внимал, а потом спросил, что Олесь сегодня делает. Этот блядский вопрос вызвал желание выломать из стены кусок, но удалось сдержаться.

— Мы с Павлом Николаевичем собираемся быть. Он мечется по Москве в поисках подарка, а я решил подарить тебе деньги.

— Это не я затеял, — устало сказал Гоша. — Митя.

Возникло какое-то чувство сострадания, но Олесю удалось с ним справиться.

— Забей, — почти непринужденно ответил он.

— Если ты думаешь, что я не собирался тебя приглашать...

— ...неважно, я не в обиде.

— Ты дашь мне договорить? — Гоша повысил голос, явно раздраженный. — Это публичное мероприятие для деловых партнеров. А в субботу я праздную с близкими, и тебя хотел пригласить к себе домой. Ты уже, небось, выводов наделал, накрутил себя, обиделся и решил, что я мудак, да? — Олесь хотел сказать, что да, но понимал, что неправ. — Деньги дарить не нужно, я уже работаю. И вчера в студии был, тебе звонил, хотел пригласить, но ты был вне зоны доступа.

— На встрече, наверное, был, — выдавил он. — Гоша, дело не в том, пригласил ты меня или нет. А в том, что ты… — он осекся, понимая, что Гордеев ему ничего не должен сообщать — не близкие друзья. — Забей, — повторил он. — Поздравляю.

— Олеська… — выдохнул Гордеев, — сложный ты человек.

— Ты тоже.

— Придешь?

— Да.

Внутри что-то ломалось, трескалось и больно било по самолюбию, но от этого становилось только лучше. То же, вероятно, испытывал бы человек, увидевший себя со стороны.

Олесь долго думал, что подарить, а потом вспомнил, как на форуме обсуждали первый в Подмосковье гей-френдли отель, нашел ссылку и заказал люкс на следующие выходные, оплатив своей золотой "Визой". Это тоже была фишка Пашки — всем директорам выдавать золотые карточки.

Сам Пашка заметно опоздал, при Катерине вздыхал и вел себя, как влюбленный школьник. Олесь прятал улыбку.

Они приехали на час позже установленного времени, но в ресторане почти никого не было: только Митя, несоклько моделей, пара каких-то мужиков и Лиля, та самая певичка, благодаря которой первый вечер Олеся среди этих людей прошел более-менее терпимо.

Гордеев улыбался какому-то мужчине лет сорока, настолько мужественному, что его можно было без подготовки отправлять играть Бонда: высокий, крепкий, с темными волосами и сбивающей с ног истинной мужчкой сексуальностью. Олесь поежился и понял, что рядом с таким самцом проиграет при любом раскладе.

Гордеев улыбался так, словно встретил потерянного в детстве брата-близнеца.

Лиля помахала Олесю рукой, подбежала, и его окутало облаком сладких духов. Он сразу сказал, что запах изумительный, а Лилечка разулыбалась и, кокетливо помахав ресницами, отметила, что Олесь, конечно, разбирается в вопросе.

— Вот сразу видно, что Гоша был в отпуске, — сообщила она интимным шепотом, прижавшись к Олесю, который от такого обращения немного опешил.

Но… их ослепило фотоаппаратной вспышкой, и стало понятно, что надо изображать свинг-вечеринку: все друг друга любят и хотят.

— Что, загорел?

— Нет, выглядит отдохнувшим, — рассмеялась Лиля. — Куда ездили?

— Он ездил, я работал, — с притворной грустью поведал Олесь.

— Ох, я видела. Ты и Орлов сделали новый номер. Остальные смотрелись как ваша свита.

— Льстишь безбожно, — рассмеялся Олесь.

— Подмазываюсь. У меня съемки нового клипа. Хочу тебя пригласить.

— Кем, осветителем? — улыбнулся он, понимая, что флиртует.

— Нет, на роль моего прекрасного принца. Мне продюсер предложил нескольких мальчиков, все страшные жутко. Ревнует, наверное.

Олесь вспомнил, что Лиля, кажется, с этим продюсером живет.

— А хочешь, чтобы ко мне ревновал?

— Нет, хочу, чтобы девочки верили в мою любовь до гроба. Ну и чтобы картинка красивой была. А ты еще не примелькался, новое лицо.

— Правда? — улыбнулся он снова. — А что нужно будет играть? Только у меня опыта ноль, сразу говорю.

— Будем с тобой бегать по городу, а в конце встретимся и поцелуемся.

— О! Поцелуемся?

— Это проблема?

— Нет, — хмыкнул Олесь, — не верю собственному счастью. В мире столько мужчин, которые об этом мечтают, а тут скромный я.

И бросил взгляд на Гордеева. Тот махал руками, что-то с восторгом рассказывая черноволосому красавцу.

— Лиль, это кто с Гошей?

— Ой, — она так мило наморщила носик, что Олесь перестал желать Гошиному знакомому мучительной смерти через насаживание на кол. — Эт-то… ресторатор какой-то. Не помню его фамилию. Он на тусовках редко бывает.

— Прям настоящий ресторатор? Саляминофф во плоти.

— Зря смеешься, у него фамилия как раз похожа… — Лиля для приличия напрягла извилины, но в этот момент к ним подошел Пашка.

— Олесь, так уже лучше. Я вижу, ты забыл Галину и развлекаешь прекрасную Лилечку.

— Это Павел, мой босс и приятель, — улыбнулся Олесь. — А это.. ну, ты знаешь.

— Очень приятно, Павел, — Лиля протянула ему тоненькую ручку. — У вас очень красивый друг, но вы, я надеюсь, предпочитаете женщин?

— Увы, — Пашка приложился к Лилечкиной ручке, — предпочитаю, но всего одну.

— Мою жену, — не преминул вставить Олесь.

И так неожиданно все трое искренне засмеялись. Свинг-вечеринка, подумал Олесь, бросая взгляд на Гошу. Ресторатор Саляминофф что-то возбужденно рассказывал, изредка хохоча.

— Подарки надо бы вручить, — сказал Пашка, отсмеявшись. — Лиля, вы что подарили имениннику?

— Диск с автографом, — ответила она и снова рассмеялась.

Олесь не понял, шутка это или всерьез, но когда Гоша наконец отлип от ресторатора, решил, что сообщит о подарке без слушателей.

Гордеев подошел сам, обнял Пашку, потряс Олеся за руку, настолько официально, что захотелось его ударить, а потом начали прибывать гости — один за одним.

Олесь даже не заметил, как оказался за столом в компании Пашки, Лили, ее продюсера, толстого мужика с кудрями до плеч, и каких-то старлеток.

Подали закуски, и внезапно проснулся аппетит. Несмотря на новую зарплату, ресторанная еда была в диковинку, и Олесь вопреки привычке напиваться начал есть. Крепкого алкоголя на столах не было, и пришлось пить вино. В итоге он наелся до отвала и был почти трезвым, когда начался настоящий праздник: верхний свет потух, по стенам заскользили разноцветные огни, и загрохотала музыка.

— А мне вот тоже сегодня петь, — пожаловалась Лилечка. — Поэтому нельзя много пить.

Они посмеялись над каламбуром и хотели было пойти потанцевать, но Олеся увлек в сторону Лилечкин продюсер Олег и долго нудел по поводу съемок в клипе. Олесь взял у него визитку и пообещал перезвонить.

В перерывах между деловым общением пришлось немного пообщаться с Митей. При виде его Олесь расцвел и многократно поблагодарил за устроенный праздник. Он очень, очень быстро учился жить среди чужих.

Гордеев порхал от гостя к гостю, улыбался, чокался бокалом, который едва пригубил с начала вечера, и Олесь любовался, смотрел, запоминал, понимая, что как бы ни злился — все равно.

Некоторые гости начали танцевать, Олесь отошел в сторону, чтобы не мешать, и вдруг почувствовал на своей заднице чью-то ладонь. Повернулся, чтобы возмутиться, и наткнулся взглядом на улыбающегося Гошу.

— Привет, — сказал тот. — Не мог не потрогать, извини.

— Рад, что ты меня заметил. И раз уж ты здесь, хочу вручить тебе подарок.

Гордеев протянул ладонь.

— Давай.

— На, — Олесь собрал в щепотку воздух и сделал вид, что кладет его Гоше в руку. — Дарю тебе следующие выходные.

— То есть?

— Ты едешь отдыхать в отель под Москвой. Гей-френдли. Там все оплачено, СМСкой координаты пришлю.

— И ты со мной?

— Нет, — покачал он головой. — Зачем?

— Обычно поездка прилагается с дарителем.

— Обычно, — сказал Олесь.

Гордеев хотел что-то сказать, но в этот момент к ним подбежала Женечка и утащила Гошу по какому-то срочному делу.

Олесь вышел покурить на летнюю веранду ресторана, но поспешил вернуться, услышав, как объявляют Лилечкино выступление.

К своему стыду он не помнил ни одной ее песни и приятно поразился тому, что отвращения такая музыка не вызвает. А пела Лилечка хорошо, хотя двигалась немного смазанно — наверное, немного переборщила с шампанским. Олесь подошел ближе к сцене и замер у самого края, а Лиля заметила его, присела и помахала рукой, продолжая петь что-то о танцах и звездах. Он улыбнулся, хотел даже воздушный поцелуй послать, но в этот момент Гордеев обнял его со спины и, быстро поцеловав в шею, громко сказал на ухо:

— Извини, мы не договорили.

— Я скажу тебе, куда ехать, — зачем-то повторил Олесь, вышло как-то глухо.

— Ты когда в последний раз в отпуске был?

Гоша прижал его сильнее, одна из его рук была сразу над поясом джинсов, и какого-то черта Олесь представил, что кроме них в зале никого нет, и оба — голые. Сразу же стало труднее дышать.

— Гоша, мне сейчас не до отпуска, у меня работы до хре… — он широко распахнул глаза, когда указательный палец забрался под ремень его джинсов.

Почти сразу все стало ясно как день: слева от них стоял Митя, попивая шампанское и вяло качая головой в такт музыке. Сначала накатила нереальная обида, потому что этот театр заебал до зубовного скрежета, но… Олесю никогда еще так не хотелось ощутить себя кем-то значимым для Гоши, пусть даже во время игры на публику. Он прижался к Гордееву плотнее и положил на его руку ладонь.

Лиля как раз закончила петь, потом выцепила взглядом Гошу, улыбнулась ему и сообщила, что следующая песня специально для него и для его половинки. Половинкой, судя по всему, был Олесь, но это бы ладно — песня оказалась страдательной, о безответной любви, и, разумеется, медленной. Толпа сразу начала разбиваться на пары, Митя отвальсировал в сторону с какой-то блондинкой, и Гоша должен был бы отцепиться, однако продолжал поглаживать живот Олеся через рубашку.

— Митя не смотрит, — заговорщицки прошептал Олесь, поворачивая голову к Гордееву. — Милый, не переигрывай, он может подумать, что мы нарочно.

Гоша двинул бедрами, побуждая Олеся повторить его движение, и получился такой танец с топтанием на месте, что-то вроде давно забытой ламбады. Рука продолжала гладить Олесин живот, мешая расслабиться.

— Я не играю. Мне приятно с тобой танцевать, — сообщил Гоша, снова целуя его в шею.

— Я ведь могу решить, что ты заигрываешь, — сказал Олесь в том же тоне.

Гордеев ничего не ответил: расстегнул нижнюю пуговицу его рубашки и просунул туда ладонь. Горячую, гладкую ладонь, которая сразу же легла на живот чуть пониже пупка.

— Ч-ч... — Олесь собирался возмутиться, но запнулся, когда Гордеев быстро скользнул рукой выше и легонько ущипнул его за сосок. — О-ох! — выдохнул и быстро повернулся к Гоше, потому что нужно было скрыть нежелательную эрекцию. — Все, Гордеев. Теперь я буду к тебе прижиматься, пока не стану выглядеть более или менее прилично.

Олесь обнял его за плечи, и танец продолжился.

— Я не против. Мне исключительно приятно к тебе прижиматься, — улыбнулся Гоша и полез целоваться.

Нет, это не было поцелуем в чистом виде: легкие, едва ощутимые касания, — но от прикосновений Гошиных губ уже хотелось стонать.

— Митя так старался с праздником, а ты ведешь себя, как… — удалось сказать Олесю.

Он понимал, что реакции его тела не позволят Гоше обмануться, но старался держать лицо. Впрочем, видел, что глаза Гордеева тоже потемнели, и, похоже, у Гоши была та же проблема. Во всяком случае, то, что прижималось к бедру, явно не было ключами от машины.

— У тебя хорошо получается, — шепнул Гоша ему на ухо.

— Хорошо получается... что?

— Танцевать, — он улыбнулся, сжал пальцы на поясе Олеся, и захотелось прижаться сильнее.

Благо, девушка-папарацци фотографировала гостей в другом конце зала, и Катерине объяснять не придется, хотя...

Гордеев прижался губами к его виску, громко выдохнул в волосы над ухом и опустил одну руку ниже, на задницу.

Почему-то было плевать, что кто-нибудь обязательно обратит на это внимание.

— Льстишь, Гоша, но мне приятно, — сдержав очередной стон, сказал Олесь.

Он вообще собой гордился. Флирт ни о чем, без громких фраз, честный — у Гоши оказался на редкость способный ученик. И ученику очень хотелось трахнуть учителя.

— Что вижу, то пою, — сообщил Гордеев, продолжая сжимать его ягодицу.

— Спой, пожалуйста, о том, что я тебя хочу, — набравшись наглости, прошептал Олесь и провел ладонями по его спине. По гладкой, теплой спине. Широкой — это был мужчина, а не девушка, и мужской запах кружил голову. — Боюсь, мне придется тебя покинуть и подрочить в туалете.

— Боюсь, мы будем в соседних кабинках.

От этих слов в паху сразу же стало горячо, будто лавой плеснули; на член давила жесткая ширинка, и Олесь даже танцевать перестал — остановился и уставился Гордееву в глаза, не веря в услышанное.

— А поехали ко мне? — спросил Гоша наигранно-легко.

— Праздник для деловых партнеров, — напомнил Олесь, цепляясь за спокойствие из последних сил.

— К черту праздник.

— Безответственный вы человек, Гордеев.

— Ага. Я такси вызову, — Гоша потянулся за телефоном, а потом, прижав трубку к уху, схватил Олеся за руку и вытащил на летнюю террасу.

Там обжималась какая-то парочка, и Олесь сразу же отступил в сторону, а уже позже с опозданием сообразил, что тут все свои.

— Добрый вечер, — голос Гордеева, который понравился с первого звука, звучал еще ниже — на него явно действовало возбуждение. Интересно, подумал Олесь, а телефонные девочки тоже от его голоса с ума сходят? — Пришлите машину по адресу...

Олесь вытащил свой телефон, набрал Катю и скороговоркой сказал, что дома ночевать не будет.

— Но...

— Я к родителям поеду, устал, — бросил он и отключился.

И сразу же разублыбался, представив, как подходит к Паше и говорит, что Катя сегодня дома одна, дерзай, мол.

Было бы забавно, да, но общаться с Пашкой и слушать его комментарии по поводу Гордеева не хотелось.

Гоша сунул телефон в задний карман джинсов и, подтянув к себе Олеся за пояс, поцеловал. Это нравилось, заводило, но никак не получалось отделаться от мысли, что Гордееву просто приспичило, а он, Олесь, удачно оказался рядом. Нужно было себя убедить, как-то оправдаться перед самим собой. Олесь решил, что ему-то уже давно приспичило, и если великий и ужасный согласен, то стоит, наверное, этим воспользоваться.

— Когда машина будет? — спросил он, тяжело дыша, когда Гоша перешел с губ на скулы.

— Через двадцать минут. Центр... Оле-еська...

Руки снова легли на задницу, и это было приятно, однако Олесь, вспомнив о просветлении и новом жизненном пути, все же решил спросить:

— Гордеев, мне лестно, я готов даже в туалете ресторана, но... с чего это ты вдруг? Если тебе просто приспичило — ничего, я пойму. Просто ты то целуешь, то посылаешь, не хочется обломаться после такого, — спросил и толкнулся бедрами, чтобы Гоша смог почувствовать, насколько Олесь не против.

— Не вдруг, — признался Гоша, кончиком языка коснувшись его губ. — Просто были принципы.

— А сейчас их нет?

— Олеська, есть. Но я решил послать их к черту.

— Гордеев, мне твои метания портят карму, — хмыкнул Олесь, засовывая гордость в то место, которым мечтал сегодня воспользоваться.

— Мне тоже. Я из-за своих принципов машину разбил, — Гоша помрачнел. — И с этим Димой связался. Мог бы сразу тебе предложить, но… — он неопределенно махнул рукой.

— Я бы согласился, — сказал Олесь. — Если помнишь, конечно.

— Помню, — Гоша встретился с ним глазами. — Надеюсь, ты понимаешь, что это только секс?

— Понимаю, — Олесю удалось справиться с голосом, и если какая-то хрипотца чувствовалась, то она была вполне объяснима похотью. — Надеюсь, ты понимаешь, что должен быть со мной нежен, как с невестой?

Гоша рассмеялся и поцеловал его снова.

В такси он чувствовал себя неловко: не знал, о чем говорить, в глотке пересохло, Гордеев смотрел в окно и выглядел так, будто они едут не сексом заниматься, а на казнь.

Уже у дверей, вставляя ключ, он повернулся к Олесю и сказал, взвешивая каждое слово:

— Если ты не уверен — уезжай.

— Я уверен.

Хотелось трахаться. Нет, не так. Хотелось трахаться с Гордеевым, всю ночь и все утро, чтобы потом ныли мышцы и задница.

Гоша пропустил его вперед, зашел следом, захлопнул дверь и стал посреди прихожей, глядя на Олеся изучающе.

Под этим взглядом было неуютно: опыт с женщинами тут никак не мог помочь, и Олесь не знал, что делать дальше.

Чтобы как-то заполнить паузу, он стащил туфли и, пока мучительно придумывал тему для разговора, немного разозлился. Надумал себе, идиот, а с ним как с ребенком — уверен, не уверен, черт бы этого Гордеева побрал. Хочет просто секса — его и получит, давно пора. Когда он выпрямился, то уже улыбался.

— Я бы в душ сходил. И еще выпил чего-нибудь.

— Есть джин с тоником.

— Не сомневался ни разу, — Олесь сделал шаг к Гоше, одновременно расстегивая пуговицы на своей рубашке. — Ты всегда предлагаешь джин с тоником.

— А я его люблю, — Гоша заметно расслабился и протянул руку, касаясь его груди.

От прикосновения прохладных пальцев к соску Олесь вздрогнул, сказал:

— Принеси мне полотенце, пожалуйста, — и сбежал в ванную.

Холодный душ должен был помочь успокоиться.

Гоша принес большую махровую хрень еще до того, как Олесь успел окончательно разоблачиться. Так и стоял в одном носке и трусах и смотрел на протянутое Гордеевым белоснежное одеяло.

— Это что?

— Полотенце. То есть, покрывало, новое, меня всегда его размеры пугали. Мойся, я пока джина налью и уберу кое-что, у меня легкий бардак, — Гоша вышел так же стремительно, как и появился, и Олесь понял, что секса прямо в душе не будет.

Это радовало.

Он вымылся гораздо тщательнее, чем обычно, понял, что будет пахнуть Гордеевым, улыбнулся, и, обернувшись этой махровой простыней, прошел в комнату.

Гоша сидел, забросив ногу на ногу, и пил, явно напряженный. Похоже, тоже нервничает, решил Олесь. В ресторане был воплощенной сексуальностью, но дома... А вдруг он на публике только?.. Олесь нервно хмыкнул, понимая, что на извращенца Гордеев все-таки не похож.

— Твой джин, — сказал Гоша, поднимаясь и подавая ему стакан, и Олесь оценил очень красноречивый взгляд.

Внезапно вспомнилось, как он при Гоше раздевался, мерил дизайнерские трусы, отчаянно стесняясь своего тела. Теперь стеснения не было.

— Спасибо, — Олесь погладил Гошу по бедру и, сделав глоток, довольно замычал.

Гордеев как-то странно на него посмотрел и быстро сбежал в душ.

К тому моменту, когда хозяин квартиры вышел из ванной, запакованный в халат до щиколоток, как в броню, Олесь уже успел убедить себя в том, что все будет хорошо.

Он отпил джина, понял, что хочет быть трезвым, поэтому благоразумно отставил стакан на столик и пока ждал Гошу — рассматривал распечатки фотографий, сваленные в углу дивана. Там были люди: юные, пожилые, позирующие, идущие куда-то, но все без исключения — живые. Олесь был уверен, что если даже купит дорогой фотоаппарат и научится им пользоваться, то у него и близко так не получится.

— Нравится? — спросил Гордеев, остановившись рядом.

— Ага, — кивнул Олесь, отложил снимки и схватился за пояс его халата. — Никогда не видел тебя голым, хочу это исправить.

Гоша расставил руки в стороны, давая ему возможность развязать пояс, и посмотрел сверху вниз. Олесь на какое-то мгновение даже растерялся, но быстро взял себя в руки и распахнул егохалат. Член оказался очень близко от лица, вспомнилось, как Гоша прижимался им к бедру, и Олесь сглотнул. На лобке волосы были совсем короткими — Гордеев явно следил за собой в узком смысле этого слова. И только потом до Олеся дошло, что еще не так: Гоша был, конечно, обрезан.

— Я вообще-то первый раз мужской половой хуй настолько близко вижу, — сказал Олесь, задрав голову и глядя на него. — Если ты ожидаешь каких-то подвигов — боюсь, я тебя разочарую.

— Это ты меня раздел, — Гордеев пожал плечами, давая понять, что ничего такого не планировал. — Пойдем в спальню?

Огромная кровать с темно-синим бельем занимала половину комнаты, на окнах висели тяжелые портьеры — Гордеев явно любил поспать подольше.

Олесь остановился, осматриваясь, почувствовал на шее горячие губы и благодарно выдохнул. Наконец-то.

Собственные ощущения напоминали плаванье по морю в шторм: его то поднимало вверх, то резко бросало вниз. Каждый жест Гоши заводил, а потом вспоминалось, почему не складывалось раньше, и возбуждение спадало. В этой качке был свой особенный мазохистский кайф, но Олесю уже хотелось расслабиться по-настоящему и вообще перестать думать. Хотелось, чтобы этот опыт, его первый гомосексуальный опыт, был лучшим.

Гоша, который не переживал вовсе или удачно свою нервозность скрывал, снял с Олеся полотенце и отшвырнул в сторону, продолжая прижиматься грудью к спине. Ощущения обострились, моментально возвращая то же возбуждение, сильное и почти болезненное. Но теперь стесняться было некого. Олесь позволил себе легкий стон, потому что Гошины руки начали поглаживать его живот и бедра, огибая пах. Похоже, Гордееву нравилось ласкать именно со спины: он не спешил разворачивать Олеся к себе, целуя его в шею, прикусывая губами мочку его уха и продолжая гладить живот и грудь.

Руки у Гоши были теплыми и нежными, даже осторожными. Олесь ожидал, что это будет быстрый яростный перепих, однако, судя по поведению Гордеева, их ждала долгая ночь.

— Хочу тебя, — вырвалось само, ничего такого он говорить не собирался.

— Правда? — фыркнул тот ему в шею, и Олесь повернулся, прижался, наслаждаясь тем, насколько приятно ощущать кожей его кожу, плоскую грудь, волоски, вдыхать его запах.

У Гордеева был волшебный рот, или Олесю просто так казалось, но даже щетина, которая царапала губы, восхищала — он никак не мог отлипнуть от Гоши и целовал, целовал. Просовывал язык внутрь, прикусывал, лизал, постанывая и потираясь снова вставшим членом о Гошин.

Стало как-то все равно, как и что делать дальше. Олесь просто поступал так, как хотелось, и когда они упали на кровать, простонал что-то в Гошины губы, не прерывая поцелуя. Гоша быстро отстранился, стягивая с себя халат, и Олесь начал помогать, но оказалось, что приятнее гладить его плечи. Касаться. Целовать.

— Гордеев, а ты красивый, оказывается… — проговорил он, когда Гоша снова потянулся к его губам.

— Олеська, меня никто не называл этим псевдонимом в постели.

Олесь с присвистом вздохнул, когда Гошины пальцы сжали сосок.

— Но тебе нравится? — прошептал он, а Гоша облизнул губы.

— Очень, — сказал тот и опустился ниже, к груди.

Олесь и так был заведен, но когда Гоша лизнул сосок, а потом прикусил — показалось, что под веками взрываются звезды. Он выгнулся, запрокинув голову, и громко застонал.

— Не ожидал, что ты такой, — сообщил Гоша и, высунув язык, снова лизнул, — отзывчивый.

Олеся раньше ласкали, но он не помнил, чтобы каждое прикосновение чувствовалось настолько ярко. Наверное, дело было в том, что он хотел Гордеева. Хотел так, что готов был просить, если бы тот остановился.

Пальцы сами собой зарылись в густые черные волосы; касаться их было приятно — жесткие, но гладкие, как шелк.

— Настаиваешь? — спросил Гоша, усмехнувшись, и Олесь понял, что непроизвольно подталкивал его вниз.

— Умоляю, — в тон ему ответил он, зная, что действительно начнет умолять, если потребуется.

Гоша провел языком по его груди вниз, к животу, и поднял голову.

— Только ты можешь так умолять, — он рывком раздвинул ноги Олеся в стороны, нагнулся к лобку, прижался носом и втянул запах.

В этом жесте было что-то настолько животное, мужское, что Олесь, не сдержавшись, застонал.

— О-ох… — прокомментировал это Гордеев и резко, без всякого перехода взял его член в рот.

Олесь успел только вспомнить, что Гоша сам признавался в любви к минету, но теперь стало понятно, что это были не пустые слова. Перед глазами вспыхивали и гасли звезды, а руки сами стиснули простыни, и Олесь застонал в голос.

Вспомнилась прочитанная на форуме фраза о том, что не попробовав минет от мужчины, ты, считай, не пробовал его вовсе.

Гордеев сосал так, что пальцы сами собой сжимались в кулаки, рот открывался, а из глотки рвался стон.

Казалось, что у Гоши не один язык, а несколько, потому что он чувствовался одновременно и на головке, и на мошонке. Губы были горячими и влажными, рот — фантастически нежным, Олесь едва сдерживался, чтобы не начать толкаться навстречу. А когда Гоша опустил ладони на его бедра, удерживая, и заглотнулл член до основания, смешно вытянув шею — Олесь чуть не кончил. Он закусил костяшку указательного пальца и сдерживался только потому, что не знал, любит ли Гоша глотать и как отнесется к настолько быстрому оргазму — может, у них принято сосать друг другу часами?

Гордеев приподнял голову и снова ухмыльнулся.

— Если ты еще раз издашь этот звук — я тебя трахну без подготовки.

Олесь попытался отдышаться, но получилось плохо, поэтому он просто спросил, какой звук. Гоша, склонившись, лизнул головку его члена, и снова пришлось закусить кулак. Звук получился сдавленным.

— Этот, — сказал Гоша, останавливаясь. — Олеська, я не шучу.

— Ты не шутя меня сейчас доведешь, — отозвался Олесь, закрывая глаза. — Гордеев, соберись, ты же мужчина. И выеби меня наконец.

Ляпнул, а внутри похолодело. Играть, конечно, нравилось, но говорили, что неприятные ощущения после гарантированы, особенно с непривычки. Он открыл глаза, почувствовав, что Гордеев встает с кровати, и наблюдал за ним, пока тот шарил в прикроватной тумбочке. Подтянутая задница, длинные стройные ноги, покрытые темными волосками, широкие плечи и копна черных волос — вспомнились картинки с гей-сайта, раздел «HOT». Гоша бы там смотрелся уместно, особенно с бутылкой смазки в кулаке.

Олеся на секунду охватила паника, а потом он вспомнил, что это ведь Гоша, супергей, опытный, умелый, он не впервые это делает, и выдохнул.

— Перевернись на живот.

Он послушался и не удивился, когда Гоша приподнял его бедра и просунул под живот подушку.

— Твоя задница... ох, — кровать прогнулась, и Олесь почувствовал поцелуй чуть ниже копчика. По позвоночнику тут же пробежала дрожь. — Затрахаю, честное слово. Неделю будешь ходить как моряк.

— Вы только обещаете... — начал Олесь и охнул, когда ануса коснулся скользкий палец.

— Идеальная, — Гоша пощекотал дырочку, раздвинул ноги Олеся шире, а потом почти лег сверху, умудряясь продолжать дразнить пальцем анус. — И спина, — он поцеловал плечо, потом шею, лизнул лопатку, — и запах... Черт, я идиот.

— Угу, — сказал Олесь в подушку.

— И зачем было столько себе отказывать?

— Да, — он бы продолжил, если бы палец вдруг не толкнулся внутрь.

Ощущение было не самым приятным, но возбуждение компенсировало дискомфорт.

— Расслабься… — прошептал Гоша ему на ухо.

Олесь подобрал под себя подушку, обнимая ее как последнее утешение. Палец Гоши продвинулся дальше, слегка растягивая, и Олесь попытался расслабить мышцы, а когда это удалось — охнул. Гордеев прошептал ему что-то на ухо, но было уже все равно, что он говорит, хотелось раздвинуть ноги еще шире и податься назад. Кажется, он так и сделал, потому что у уха раздался хриплый Гошин стон.

— Я тебя хочу, — прошептал тот, придавливая его всем весом к кровати.

— Ты обещал быть нежным, — напомнил Олесь и выгнулся.

Давление усилилось, он сжал подушку, пока не ощущая ничего похожего на обещанное седьмое небо, а потом Гоша смазал пальцы снова и просунул уже два, глубже. Внизу живота прострелило вспышкой, и Олесь непроизвольно подался назад.

— О, твоя простата, — сказал Гоша весело, снова надавил, и в этот раз не получилось сдержать крик.

Ощущение было настолько сильным, что Олесь не мог себя контролировать: прорычал: «Еще», — и раздвинул ноги еще шире, так, что бедра заныли.

— Я мог бы трахать тебя пальцами часами, — сообщил Гоша, продолжая двигать кистью в ровном размеренном ритме. — Ты такой соблазнительный, когда вздрагиваешь и стонешь, что я испытываю желание это сфотографировать.

Олесь не мог ответить: мышцы его не слушались, тело ощущалось отдельно от мозга. Он понимал, что происходит, но даже если бы захотел прерваться, то не смог бы. В животе раз за разом вспыхивало новое непривычное нечто, на обычное возбуждение оно походило слабо. Это было куда ярче, даже яростнее, Олесь кусал подушку и уже стонал, не переставая. Было все равно, что подумает Гордеев — рот открывался сам, стоны рвались наружу.

Никогда раньше Олесь не испытывал ничего даже отдаленно похожего.

— Хочешь? — спросил Гоша, и он выкрикнул:

— Да, да!.. — совершенно не соображая, что происходит.

Палец исчез, оставив легкое жжение, но оно исчезло, когда Гоша прижался к его ягодицам, двигая бедрами. Он имитировал секс, но без проникновения, и коротко постанывал на ухо, а Олесь возбуждался все больше, чувствуя, что хочет снова ощутить внутри палец… хотя бы его.

— Олеська, помоги… — услышал он шепот, и Гошина рука, скользнув от локтя к запястью, вложила в его ладонь презерватив.

Олесь разорвал упаковку зубами. Руки дрожали, и вытащить резинку удалось только со второго раза.

Гоша молча забрал презерватив, что-то пробормотал себе под нос, а потом дернул Олеся за бедра, заставляя выгнуться и выставить задницу максимально высоко.

Поза была странной: раньше трахал он, а не его, и ощущать себя девочкой, или нет, мальчиком, но тем, который снизу, оказалось совсем не страшно и заводило еще сильнее.

Гоша положил ладони на его задницу, раскрыл еще шире и толкнулся. Член Олеся торчал параллельно животу, на головке выступила смазка, яйца поджимались не только от похоти, а и от предвкушения, и когда Олесь почувствовал, как в него протискивается это огромное, твердое — попытался расслабить мышцы.

Боль была, но не такая запредельная, как он ожидал. На форуме писали, что бывают мужчины, которым даже в первый раз совсем не больно, а только в кайф. Видимо, Олесю повезло.

Он попытался раскрыться еще больше, уперся в кровать лбом и почувствовал на своих бедрах Гошины пальцы. Тот двигался медленно и, вопреки ожиданиям Олеся, молчал, хрипло дыша. Ощущения были странными, Олесь прислушивался к себе, слушал Гошино дыхание и очень хотел прикоснуться к члену, но почему-то стеснялся дрочить при Гоше, а очень хотелось. Скоро Гордеев прижался к его спине грудью и сам протянул руку к его паху. Член скользнул глубже, и тут Олесь почти заорал от удовольствия.

— О-ох… — отозвался на это Гоша и сразу же стал двигаться быстрее.

Олесю хотелось кричать и говорить пошлости. Он снова постеснялся, но Гоша увеличил темп, напрашиваясь сам. Легкая боль от проникновения слегка отрезвила, и Олесь даже смог сложить буквы в слова:

— Гордеев… — выдохнул он, собирая в кулак тонкую ткань простыни, — ты… так… охуенно… меня… трахаешь…

— Трахать тебя тоже охуенно, — Гоша оперся на руки, поставив их около головы Олеся, прижался грудью к его спине и начал скользить. Ощущение единения было полным: Олесь чувствовал его внутри, снаружи — везде.

Желания обхватить собственный член больше не возникало: он слегка обмяк, но каждый толчок отзывался вспышками удовольствия в животе и почему-то в затылке, это было куда приятнее, чем ожидалось, и в какой-то момент Олесь даже начал подмахивать, насаживаясь до упора каждый раз, когда Гоша подавался вперед.

Оргазм настиг его неожиданно и чувствовался всем телом, а не только членом. Казалось, даже пальцам ног невыносимо хорошо, в висках стучала кровь, сердце грохотало, со лба тек пот, а на кровати расплывалась небольшая лужица спермы. Олесь кончал долго, много дольше обычного.

Ноги перестали держать, и он расслабился, позволяя Гордееву себя трахать.

Олесь уткнулся в пахнущую порошком простыню и глухо стонал, чувствуя, как растягивается его задница, как Гоша двигается все быстрее, причиняя ему не очень сильную, но ощутимую боль, а потом Гордеев коротко закричал и рухнул на него, окончательно вдавив в кровать. Его тяжелое дыхание раздавалось у самого уха, Олесь молчал, понимая, что тот сейчас испытывает, и не двигаясь. Наконец Гоша осторожно вытащил член и лег рядом. Его ладонь опустилась на спину Олеся, пальцы слегка сжались — это простое прикосновение очень понравилось, оно сказало гораздо больше, чем какое-нибудь дурацкое «Мне было хорошо с тобой». Тело постепенно успокаивалось, оставляя ощущение апатии, близкое к полудреме.

— Ты спать собрался? — спросил Гоша и растрепал его и без того взлохмаченные волосы.

— Я умер, — пробормотал он, передвинувшись: лежать на мокром пятне собственной спермы было неприятно.

— Настолько плохо?

Беспокоится, понял Олесь и улыбнулся.

— Настолько хорошо… Спасибо.

— За такое не благодарят, — Гоша нагнулся и поцеловал его голое плечо. — Если хочешь — можешь поспать, утром будить не буду.

— Растолкай меня минут через двадцать, я глаза сейчас открыть не могу.

— Обязательно.

Обманул: Олесь спал до самого утра, а утро ознаменовалось самым приятным в жизни пробуждением: он открыл глаза и понял, что его член облизывают, словно большой леденец. Гоша походил на кота у плошки со сметаной: улыбался, оглаживал его бедра, колени, а потом заставил Олеся кончить, в последний момент выпустив член изо рта. Зрелище контраста черных волос, синих глаз и белых капель спермы на смуглой коже отпечаталось у Олеся на сетчатке.

— А как же ты? — спросил он, отдышавшись.

— А я кофе попью, — ответил Гоша и сбежал в кухню.

После кофе стало понятно, что пора ехать: за окном поднималось жаркое августовское солнце, Гордеев никак не проявлял желания продолжить начатое, и Олесь отправился одеваться.

Уже у дверей сообщил, что на день рождения не придет:

— Твои родители будут, друзья… я лишний. Извини.

— Как знаешь, — ответил тот легко, и сомнения рассеялись окончательно: это действительно был только секс, ничего больше.

Олесь открыл дверь своим ключом, разулся, положил ключи на столик в прихожей. Хотелось прислониться спиной к двери и закрыть глаза, но на кухне слышался шум воды — наверное, Катерина мыла посуду. Он подумал, что Катя быстро восстанавливается, что ей, наверное, понравится сидеть дома, с детьми. И само собой созрело решение не откладывать разговор о разводе. По дороге домой он позвонил родителям, долго собираясь с мыслями, хотел было посоветоваться, но понял, что маме, которая взяла трубку, не до того: она спешила обсудить Катю, ее самочувствие и снова очень тонко намекнуть о внуках. Олесь сдержался — сначала стоило поговорить с женой. Вообще мама вела себя странно: она несколько раз повторила, что все будет хорошо, и голос ее как-то звучал извиняюще.

Катерина в прихожую не вышла, она вообще редко выходила его встречать, и это тоже не нравилось в числе прочего. Олесь прошел на кухню, прислонился к дверному косяку и сказал, глядя жене в спину:

— Доброе утро.

— Привет, — не оборачиваясь, ответила она. — Тебе привет от мамы, она мне утром звонила.

Тещу Олесь не то чтобы очень любил, просто у нее были свои заскоки.

— От твоей мамы, — подчеркнув слово "твоей", повторила Катерина.

И все стало понятно, конечно: никакой ночевки у родителей не было, шито белыми нитками, где ты шлялся.

— Некогда было объяснять, — сказал Олесь. — Я собирался к ним поехать, но остался у Гоши.

Правду говорить нравилось: появилось чувство легкости, которое вкупе с посторгазменной усталостью придавало уверенности в том, что теперь все будет хорошо.

— У фотографа? — Катерина выключила воду, вытерла руки и наконец повернулась к нему.

— Да. Хотя это неважно, я о другом хочу поговорить.

— О чем?

— Присядь, — Олесь подвинул ей стул и включил чайник. — Будешь чай?

— Буду, черный.

Теперь, когда на полке появились модные чаи в жестяных баночках, можно было выбирать, и хотя бы за это Олесь был Пашке благодарен. Он насыпал заварку в чашку, дождался, пока чайник закипит, и залил ее кипятком. Катя молча ждала продолжения.

— Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо. Мне на следующей неделе больничный закроют, нужно будет на работу выходить, хотя я уже сегодня могла бы... Так ты объяснишь, почему ночевал у Гордеева?

— А Пашка не здесь ночевал?

Она побледнела, глаза сузились в щелки.

— Что за инсинуации?

— Я знаю о вашем романе, — сказал Олесь просто. Не для того, чтобы ударить побольнее — сразу хотелось расставить все точки над И.

— У нас нет никакого... — начала Катя, но он ее перебил:

— …есть, и я не против. То есть... ты хочешь развестись?

— Ты меня бросаешь? — охнула она.

— Пей, пока не остыло, — Олесь подвинул к ней чашку. — Не бросаю. Предлагаю развестись. Я бы тебе даже квартиру оставил, но родители не поймут, с чего бы.

Когда-то его мать волновалась по поводу "понаехавшей" невестки, сейчас это было смешно вспоминать.

— Значит, выгоняешь?

— Катюша, ты сама себя слышишь? К чему эти страдальческие жесты? Ты меня не любишь, я тебя не люблю...

— ...значит, не любишь?!

— ... да прекрати уже! Не люблю, да. И наконец могу об этом сказать — у тебя же есть прекрасная замена. С готовыми детьми. Я даже готов съехать, пока вы не решите свои вопросы.

— Ты не у фотографа был. Я знаю, ты был с той певичкой, мне Паша...

— Катя, посмотри на меня.

Она подняла на него глаза, и Олесь почему-то не испытал сожаления. Наверное, потому что в них не было ни слезинки.

— Ты меня любишь? — спросил он.

— Д-да, — неуверенно ответила она.

— А Пашку?

— У нас нет никакого... — попыталась сказать она, но осеклась на полуслове.

— Будет, — уверенно сказал Олесь. — Во всяком случае Пашка настроен серьезно, и это чувствуется.

— Ты меня бросаешь, — повторила Катерина. — Ты меня не любишь.

— Катя, а ты что предлагаешь? Жить как раньше? Мне закрывать глаза на то, что Павел Николаевич забывает у нас дома свои ежедневники, проводит с тобой время, пока я на работе, просит посидеть с детьми?

— У Паши горе, у него жена...

— Я не против, — сказал Олесь. — Мы за последний год с тобой даже не разговаривали. Я болтался как говно в проруби и... в общем, неважно. Катя, мы абсолютно чужие люди.

— У тебя кто-то есть, — подытожила Катерина.

Накатила такая тоска, что хоть вешайся.

— Нет, — покачал головой Олесь. — Но можно сказать, что я тебе изменил.

— С кем?

Он набрал побольше воздуха и выпалил:

— С мужчиной. Ты можешь утешиться тем, что дело не в тебе, просто я гей.

Вот, назад дороги нет, понял Олесь, и сразу стало легче.

— Издеваешься? — уточнила Катя удивленно.

— Нет. Я гей и я переспал с мужчиной.

— С Гошей этим?

— Да какая разница? — начал злиться Олесь. — Я предлагаю развестись, а тебя волнует, с кем! Это все равно был только секс, — внезапно вспомнились услышанные накануне слова, — я не собираюсь за него замуж!

И тут Катерина, рафинированная интеллигентная Катерина выматерилась. Впервые.

— Ты мне ответишь?

— А я должна тебя уговаривать? Умолять? Ты же все решил, это же не вопрос был, ты в любом случае не передумаешь. Почему тебя так волнует мой ответ?

— И правда — почему? — Олесь встал, вышел в прихожую за сигаретами и отправился на балкон — курить.

Уже закрыв за собой дверь, он испытал этот синдром — кажется, синдром лестницы, как говорили французы. Когда удачный ответ приходит уже после того, как ты вышел, хлопнув дверью. Ответ был прост и незатейлив: «Я просто хочу, чтобы ты поняла». Поразмыслив немного (до середины сигареты), Олесь пришел к выводу, что друзьями они с Катериной не останутся, только дальними родственниками. И то не факт.

Горло сжалось оттого, что он снова понял, насколько одинок. И что сам в этом виноват, как ни крути. Он вспомнил тест, который им давали на курсах: «Насколько вы общительный человек». Олесь набрал минимальное количество баллов, они с преподавателем разбирали потом вопросы, и Олесь недоумевал, почему обязан общаться с неприятным ему человеком, если они сидят вместе на званом ужине. Потому что изначально не пошел бы на званый ужин. Потом вспомнился Гоша, то, как Гордеев общался с Митей, и острой болью резануло по самолюбию осознание, что Олесь готов общаться с неприятными людьми, но ради кого-то. Например, ради Гордеева. Чтобы заслужить его уважение, например. Чтобы он восхитился не только прекрасным во всех отношениях телом.

Олесь закурил вторую сигарету, испытывая чувство гадливости от самого себя. Верно же сказал Катерине: как говно в проруби. Никому не нужный и одинокий. Никого не интересует, что у него внутри, даже Гордеева.

Он перевел глаза вниз на двор и увидел двух мальчишек, стоящих в обнимку. Они показались знакомыми, и с высоты третьего этажа было отлично слышно, о чем они говорят.

— Ты меня любишь?

— Да.

— Скажи…

— Люблю. Очень.

— А за что?

— Просто люблю…

Олеся накрыло воспоминанием, он даже сигарету выронил, потом нагнулся, поднял, затушил в пепельнице и снова посмотрел вниз.

Одним из мальчишек был Мишка, сын Михалыча. А второй... вторым была девчонка, та самая, с которой Мишка в тот раз обнимался в парке. Оба андрогинные, оба в шмотках на пару размеров больше.

Вспомнились те милиционеры на лошадях, свой страх, что все узнают, и к горлу подкатила волна тошноты.

Олесь согнулся, зажал рукой рот и ломанулся в ванную; едва успел согнуться над унитазом, и его тут же вырвало. На глазах выступили слезы, а тошнота никак не прекращалась. В висках стучала одна-единственная мысль: «Вот, ради этого ты жену бросаешь».

Мысль звучала голосом тещи, и Олеся вывернуло еще раз.

— Олесь, тебе плохо? — послышался голос Кати.

Он что-то промычал, продолжая блевать желчью, потому что желудок был практически пуст, не считая трех кружек кофе с утра.

— Олесь... сейчас я водички принесу.

Ноги уже подкашивались, но от этих слов Катерины он и вовсе рухнул рядом с унитазом. Во рту был гадкий привкус. Катя вернулась с кружкой, дала ему выпить, поддерживая как ребенка за затылок, Олесь благодарно погладил жену по запястью и шмыгнул носом.

— Что случилось? Как ты себя чувствуешь?

Прежний Олесь послал бы ее, буркнув, что в порядке, но обновленный он посмотрел на нее и виновато ответил:

— Прости меня.

Катерина осторожно закрыла унитаз, смыла воду, закрыла крышку и уселась на нее. Погладила Олеся по волосам.

— Ничего.

Олесь поймал ее кисть и прижался к ней щекой. Хотелось простого человеческого тепла.

— Я сейчас отойду и уеду, нужно только вещи собрать.

— И куда пойдешь?

— К родителям, — ответил он, даже не задумавшись.

По дороге позвонил Гоше, хотя утром давал себе зарок, что навязываться не будет и дергать Гордеева без нужды тоже не будет.

— Георгий, у тебя риэлтора знакомого нет? Мне квартиру нужно снять.

Всю наличку он оставил Кате, но на карточке оставалось тысяч сорок — должно было хватить оплатить первый месяц. Кажется.

— Нет, я все больше по директорам строительных компаний специализируюсь, — хмыкнул тот, и Олесь понял, что даже из-за такой мелочи ревнует: будто Гоша сообщил, что со всеми директорами в стране переспал. — А тебе зачем?

— Я ушел от Кати, нужно где-то жить. Пару дней могу переночевать у родителей, но они меня до ручки доведут очень быстро, поэтому нужно квартиру снять.

— Извини, Олесь, не смогу помочь, — вполне серьезно ответил Гордеев, но Олеся уже накрыло от осознания собственной беспомощности.

Ну, чего он ожидал? Что Гоша сразу предложить ему пожить у него пару дней?

— Я поспрашиваю у знакомых, может быть... — продолжил Гоша.

— Спасибо, — быстро перебил Олесь.

— Ты как?

Он вспомнил, как его рвало в ванной, и кисло улыбнулся.

— Нормально, — Олесь поставил сумку на землю и полез за сигаретами. Пауза затягивалась. — Ладно, Гош, пока, не могу больше говорить.

Только спустя пару шагов он понял, что ответил не так, как обычно. Без заискиваний, просто ответил, словно действительно живет своей собственной жизнью. Только от этого стало не легче.

Все выходные Олесь провел в поисках квартиры, успел посмотреть несколько вариантов, но ни одна не нравилась. Родители приняли сносно, мама несколько раз пыталась вывести его на откровенный разговор, но Олесь держался.

Гордеев не звонил.

К понедельнику Олесь уже устал от косых взглядом матери и нарочитого дружелюбия отца. Утром, приехав на работу, он написал паре-тройке коллег, с кем общался в курилке и за обедом, спросил насчет риэлтора. Ближе к обеду его вызвал к себе Пашка.

— Смотри, что мне Галина принесла. Готовься, Олесь.

Он посмотрел на протянутый журнал и хмыкнул.

— Паш, я тебя предупреждал.

— Мне-то что, — пожал плечами генеральный. — Но ты бы хоть псевдоним взял, там же мелким почерком и имя твое указано. Готовься, все женщины офиса от двадцати до шестидесяти — твои.

— Это они еще меня в витрине магазина мужской одежды в Иваново не видели, — хмыкнул Олесь.

— Качаешься?

Такой резкий переход удивил.

— В смысле?

— Ну, — Пашка ткнул пальцем в разворот, где на животе Олеся рельефно выделялись кубики, — вот. Я никак похудеть не могу, думал, может, ты, как опытный, совет дашь.

Оказывается, не только женщины и не только из-за секс-эппила.

— Жрать поменьше... то есть, — исправился он, — это не совет, я просто мало ем.

— Ага.

— Как Катя?

Пашка отвел взгляд.

— Нормально.

— Паш, я от нее ушел, так что можешь не стыдиться.

— Ты ее муж! Это ненормально — с тобой ее обсуждать!

— Она мне не чужая, — пожал он плечами, — да и ты тоже. Вроде бы. Скажи мне, Пал Николаич, что с моей работой?

— А что с твоей работой? Полтора месяца только прошло, испытательный — три.

— Так ты уже получил Катерину, теперь не нужно меня тут держать только ради нее.

— Придурок ты, Олесь! Я же сразу сказал — дело не в Кате! Результаты у тебя хорошие, продолжишь в том же духе — останешься. Ты меня совсем за идиота держишь? Стал бы я бизнесом рисковать из-за какой-то... а, иди, — Пашка махнул рукой, давая понять, что пора освободить кабинет. — Журнал себе оставлю. На память.

В отделе было необычно шумно, все трое подчиненных столпились у компьютера нового аналитика Александра и что-то с жаром обсуждали.

Олесь тихо подошел, стал сзади и мысленно выматерился: они рассматривали его фото в трусах. Это была статья с иллюстрациями какого-то из сетевых изданий о звездах. «Новая звезда модельного бизнеса Олесь Костенко, спешите видеть». «Друг фотографа Гордеева» — и та самая фотография из газеты, где Олесь смотрел на Гошу влюбленным взглядом. «Открытие года» — и комментарий Женечки.

Он прочитал только пару строк из ее реплики, но факт оставался фактом: слава шла впереди него, радостно размахивая дизайнерскими трусами. Кто-то из подчиненных поинтересовался, женат ли Олесь Андреевич, кто-то усомнился в том, что такой задрот может так выглядеть и иметь настолько роскошное тело; Александр наслаждался тем, что, не успев появиться в офисе, уже смог заинтересовать коллег, пусть и не рабочими моментами.

Прежний Олесь спрятался бы в туалете и уволился бы на следующий день, но дамокловым мечом над ним висела тема о собственной необщительности и неумении ладить с людьми. Он понимал, что ситуация, в общем-то, в его пользу повернулась, поэтому негромко кашлянул и в качестве аутотренинга вспомнил недовольное лицо Мити.

Все сразу же к нему обернулись, и Олесь пару минут наслаждался неловкой тишиной и разнообразием эмоций, отобразившихся на лицах сотрудников.

— По какому поводу собрание? — спросил он, подходя ближе.

— Мы... — начала Любочка, которую Олесь считал самой здравомыслящей.

Она и тут его не разочаровала, потому что заливалась румянцем побольше остальных. Она же спрашивала о матримониальных подробностях жизни Олеся.

— Понял я, понял.

— Олесь Андреевич, это действительно вы? — спросил Володя, который был всего на два года младше.

— Я, — улыбнулся Олесь. — Есть у меня такое хобби — фотографироваться. Как считаете, стоит профессионально заняться?

— Да! — ляпнула Люба и стыдливо отвела взгляд.

— Я женат, но развожусь, — сказал он и вздохнул. — Работать будем или мою задницу обсуждать?

На лице Александра читалось, что он готов продолжать, но Олесь многозначительно на него посмотрел, и все вернулись к работе.

Первая высота в качестве руководителя была взята. Оставалось еще примерно семьдесят сотрудников компании без учета уборщиц, которых тоже нужно было заткнуть.

На понравившуюся квартиру не хватало. Предложила ее Галина, сказав, что какие-то знакомые знакомых сдают, можно без комиссионных, он сразу же поехал смотреть и понял, что хочет в этой квартире остаться: просторная однокомнатная с минимумом мебели и хорошим ремонтом, даже кондиционер был и стиральная машинка в ванной. Неважно, что всего на пару месяцев, пока Катерина родительскую не освободит — Олесь хотел снять именно эту. И до офиса отсюда было минут пятнадцать всего. Но денег не хватало, и, подумав, он снова позвонил Гордееву, объяснил, что нужна наличка, и если есть желающие, то он готов пофотографироваться.

Первая же работа привалила на следующий день: снимали рекламу коньяка, и требовалась мускулистая мужская рука, которая будет эту бутылку держать. Бутылку вручили Олесю в качестве подарка.

Потом Гоша подогнал заказчиков на серию фешн-съемки, там была девочка в модной одежде и Олесь в качестве фона.

В следующий вторник Гордеев сам должен был снимать какой-то каталог, и Олесь был выбран основной моделью.

К концу недели необходимая сумма у него уже была, но дико хотелось спать и хоть как-то отдохнуть. А Гошу ждали подаренные Олесем выходные.

По всему выходило, что до зарплаты он худо-бедно дотянет. Олесь не гнался за деньгами, что было для него странно — в какой-то момент просто понял, что нужна определенная сумма денег, не больше и не меньше: сваял себе в экселе файл и рассчитал расходы в месяц. Внезапно выяснилось, что графа «дополнительные расходы» остается пустой, он понял, что не имеет никакого хобби, занятия по душе, потому что съемки были работой. Потом Олесь составил таблицу своей занятости с учетом курсов и понял, что через полгода такой жизни может свалиться с хронической усталостью. Почему-то такая перспектива у него не вызвала никакого отторжения. Олесь менялся и менял свою жизнь. Он выделил в таблице красным цветом обязательный восьмичасовой отдых и отметил в ежедневнике те вечера, когда не может участвовать в съемках, а также те выходные, когда должен посещать курсы. Выделил себе время на учебу и надолго задумался. По всему выходило, что на личную жизнь времени не оставалось. И снова эта информация не вызвала в душе привычной тоски. Он принял это как факт и успокоился.

Гоша позвонил в среду и, как ни в чем не бывало, спросил, во сколько они выезжают в субботу.

— Я уже говорил, что там все на твое имя.

— Олесь, прекращай. Тебе не понравилось?

Понравилось, еще как понравилось, но Олесь боялся, что это "понравилось" вырастет во что-то большее. Совместные выходные вряд ли смогут помочь успокоиться. Тем более, Гордеев и так занимал все его мысли, когда не нужно было думать о работе.

— Нет, но у меня планы, — соврал он.

И ощущение благодати сразу же уменьшилось.

— Какие?

— Ну-у...

— Ты живешь с родителями, которые будут тебя пилить за решение развестись все выходные. Прекрасный повод отдохнуть... со мной.

— Ладно, — сказал Олесь и понял, что тонет. — Заедешь за мной?

— Я же безлошадный, — хохотнул тот, — машина же ремонту не подлежит, а страховку ваши еще не выплатили. Я только-только с банком разгребся. Спасибо, кстати.

— Не за что, — буркнул Олесь. Ехать на электричке или на автобусах не хотелось. — Как поедем?

— Придумаю что-нибудь.

В назначенное время Олесь стоял у подъезда и совсем не удивился, когда Гоша подрулил на новеньком "Порш кайенн".

— Митя одолжил, — объяснил Гоша.

— Гордеев, ты не мог машину попроще одолжить? — усмехнулся Олесь, начиная играть в друга по сексу.

— А что? Уверяю тебя, в твоем отеле будут машины посложнее, — ухмыльнулся в ответ Гоша.

— Сейчас, Золушка не может прийти в себя при виде такой охренительной тыквы, — сострил Олесь, ставя сумку в заботливо открытый для него багажник.

Они сели в машину, и Гоша достал распечатку карты проезда. Олесь наблюдал за ним со смешанным чувством: хотелось поцеловать, но было решено держать себя в руках.

— Так, это нам надо свернуть сейчас на... — начал было Гоша, но подняв от карты задумчивый взгляд, почти сразу наклонился к Олесю и первым поцеловал его в губы, после чего объяснил: — Не смотри на меня так, иначе мы не доедем.

Олесь мысленно удивился тому, какой он темпераментный, и не смог промолчать:

— Гордеев, если бы я знал, что ты настолько озабоченный, я бы отказался от поездки. У меня в планах есть слабая надежда выспаться.

— Маленький, выспишься, — Гоша снова обратился к карте. — Я тебе дам несколько часов, так и быть.

В груди у Олеся потеплело, а потом он вспомнил, о чем постоянно забывал спросить.

— Как ты с ментами разобрался?

Гоша повернулся и посмотрел на Олеся, не понимая, о чем он говорит.

— Ты же пьяный был, страховка на такие случаи не распространяется. А нам прислали данные о ДТП безо всяких упоминаний об опьянении.

— А... Друг помог.

— Много у тебя друзей, да?

— Ты о чем, Олеська?

— Один "Порш" одалживает, второй от ментов отмазывает, — с каждым словом Гоша мрачнел все больше, и Олесю это нравилось; карма тускнела. — Почему же ты именно меня попросил за деньгами съездить?

— Соскучился, — пробурчал Гордеев и снова уткнулся в карту.

— Отлично.

— У всех свои методы, — пожал плечами Гоша и включил зажигание. — Едем, — машина тронулась с места, и Олесь понял, почему эта марка считалась престижной: амортизация была такой, что казалось, будто он сидит на диване, а не едет по московским колдобинам. — Что ты думаешь о неделе моды?

— Я о ней не думаю.

— Петр будет участвовать, и если ты хочешь засветиться, то лучше способа не придумать. Сейчас заявляют звезд, в октябре будут очереди и кастинги, как на рынке. Будешь участвовать?

— А денег сколько? И что делать нужно?

— По подиуму ходить. Денег мало, но дело не в деньгах, это такой пиар...

Олесь отказался, Гордеев объяснил, что это престижно, а еще будут западные агенты, и в итоге всю дорогу до отеля они проспорили, а Олесь узнал много нового.

Гоша пообещал связаться с кем-нибудь из знакомых моделей, чтобы Олеся научили ходить по подиуму, сказал, что звонил Лилин продюсер насчет съемки в клипе, и Олесь понял, что иногда проще дать, чем объяснить, почему не хочется. Если Гоша решил сделать из него модель и ничего не просит взамен — на здоровье, пускай. Все равно у них больше ничего общего нет.

В отелях Олесь не был, только когда-то, в детстве, ездил с родителями в Анапу, но они там жили в какой-то маленькой гостинице, больше похожей на пионерский лагерь. Впрочем, о пионерских лагерях он знал только из фильмов, так как никогда никуда сам не ездил. У бабушки был домик за городом, гордо именуемый "дачей", там Олесь провел все детство, пока бабуля была жива. После ее смерти домик продали, деньги частично пошли Олесю на учебу, а частично были положены в банк, где благополучно сгорели, когда в очередной раз скакнул доллар.

Дружелюбно настроенные владельцы отеля явно любили это место, потому что вложили в него всю душу. Во всяком случае, неискушенному Олесю показалось, что место роскошное. До сих пор он видел только двух с половиной геев и одного пидора, а тут они явно не стеснялись того, что их кто-то осудит: от главного входа в боковую аллейку прошли два парня, причем первый так нежно поцеловал второго, что захотелось улыбаться.

Олесь выбрался из машины, рассматривая территорию и здание отеля, и даже самодовольно взглянул на Гошу: мол, смотри, какой я молодец. Тот открыл багажник, вытащил обе сумки и сказал с улыбкой:

— Олеська, это лучший подарок. Кстати, я телефон выключил, чтобы спокойно отдохнуть.

— Нет, я не могу, — притворно расстроился он, испытав настоящую радость от того, что Гоша доволен. — Вдруг я пропущу звонок от своего тайного поклонника?

Тот закрыл багажник и, подойдя к Олесю, обнял за плечи:

— Обойдутся твои поклонники.

Оказалось, что люксом называли отдельно стоящий двухэтажный коттедж с сауной и гостиной на первом этаже и двумя спальнями на втором.

— Да, диван просить не придется, — сказал Олесь, глядя на огромную кровать.

— Что предпочитаешь? — спросил Гоша, поставив сумку, и снова обхватил его за пояс. Казалось, что Гордееву не хватает прикосновений: он постоянно пытался Олеся потрогать, и это было бы приятно, если бы не постоянно всплывающая в памяти фраза о том, что это — только секс. — Погуляем? В бассейн сходим? Или в ресторан?

— Я плавки не взял.

— Тут наверняка есть магазин, купим.

— Я на мели, — сказал и снова почувствовал себя бедным соседом с третьего этажа. — На квартиру все ушло, аванс весь выгреб. На плавки я как-то не рассчитывал.

Гордеев должен был предложить их оплатить, но улыбнулся и шлепнул Олеся по попе.

— Я договорюсь, чтобы в бассейн никого не пускали, пока мы будем там плескаться, — и потянулся за камерой.

Олесь представил себя на фотографиях голым и мокрым и сглотнул слюну.

— Я бы поел чего-нибудь, — неохотно признался он, отгоняя эротические мысли.

В небольшом ресторанчике людей было немного, несмотря на обеденное время, видимо, все разбрелись по своим номерам или территории. Они с Гошей устроились у окна и закурили в ожидании официанта. Олесь пялился в меню, не зная, что выбрать, заказал себе кофе и стейк, вспомнил о Ростике и зачем-то рассказал Гоше, как тот угощал его мясом и быстрым сексом в туалете на десерт. Гордеев слушал очень рассеянно, поглаживая его запястье и глядя в окно.

Это злило: сам Олесь готов был ревновать к фонарному столбу, а Гордеев никак не реагировал. Вообще.

— А тебе отсасывали в туалетах? — спросил он.

— Ага.

— И как?

— Хочешь обсудить моих бывших любовников?

— Скажи, Гордеев, как ты планируешь дальше жить?

— О чем ты?

— Ну, ты гей, жениться точно не собираешься, сороковник скоро. Ни наследника, ни близкого человека. Пенсия не за горами. Чего ты хочешь от жизни?

Гоша нахмурился.

— А ты что планируешь?

— Ну... Карьера, квартира. Дача, может быть.

— Ты ведь не об этом спрашивал?

— Нет. Я думаю, что найду кого-то. Я семейный по натуре, меня случайные связи не прельщают. То есть, хорошо потрахаться я не против, но...

Гоша насмешливо приподнял бровь и отпустил его руку.

— Мой последний партнер, с которым мы почти два года прожили, уехал в Штаты. Я уже рассказывал. И я пока, — слово он выделил, — не планирую никаких отношений. Это натуралы могут быть верными и преданными, в нашей среде такое не принято.

Олесь поморщился.

— И тебе не противно целовать кого-то, кто вчера сосал член другого мужика?

— Ты ведь не сосал, — ухмыльнулся Гордеев.

Ситуацию спас официант с графином сока и чашкой кофе. Олесь снова закурил, рассматривая за окном прекрасные виды. Хотелось ударить Гордеева за этот его цинизм, но он понимал, что Гоша сказал правду, о которой сам Олесь еще не думал.

— Если тебя бросили — это еще не повод нести какую-то хрень про нашу среду и то, что в ней принято, — сказал он, подумав.

— Меня не бросали, — холодно отозвался Гоша, и разговор на какое-то время прервался.

Официант ушел, и они молча пили: Олесь — свой кофе, а Гордеев лениво потягивал сок и по-прежнему смотрел в окно.

— Ему предложили хороший контракт, и он уехал делать карьеру. Ты как раз должен его понимать, — наконец сказал Гоша и опять потянулся к сигаретам.

— Есть приоритеты...

— Есть и принципы, — перебил Гордеев. — Я не хочу об этом говорить.

Появился официант и начал расставлять на столике их заказ, а Олесь смотрел на руки парня и пытался представить, как это — переспать не с Гошей, влиться в субкультуру, так сказать. Во рту была горечь от кофе и сигарет.

— Приятного аппетита, — вежливо пожелал он Гордееву и занялся стейком.

Тот кивнул. Олесь наколол на вилку кусочек мяса и посмотрел на Гошу.

— Ты его любил?

— Я не хочу об этом говорить, — повторил тот резко. — Мы отдыхаем.

— Как знаешь.

Олесь вяло жевал и думал о том, что никогда не сможет получить желаемое. Он сам бы не смог описать, чего хочет от Гоши, но был уверен, что если бы тот дал понять, что это — отношения, то все стало бы проще. Олесь не стал бы изменять, даже не смотрел бы на других мужиков. Да и на кого тут смотреть?

— Я думал, что гей-френдли — это когда одни геи, — сообщил, указав взглядом на пожилую пару за соседним столиком.

Благообразная бабушка резала лежащую на ее тарелке котлету.

— Это же не гей-клуб, а отель. Просто они лояльны к однополым парам, — сказал Гордеев, принимаясь за десерт. — Хм, вкусно. Хочешь? — и протянул ложку с паннакотой.

Олесь выразительно посмотрел на Гошу, как бы сомневаясь.

— Попробуй, — Гордеев улыбнулся.

Он осторожно снял с ложки лакомство губами, и когда Гоша захотел убрать руку — схватил его за запястье и попробовал еще раз. Облизнул губы, довольно щурясь.

— М-м-м, да.

Гоша склонился над столиком и промокнул губы Олеся салфеткой. Будь что будет, сразу же решил Олесь. Когда Гордеев так себя вел, хотелось наслаждаться каждой минутой, а истерики ему пусть димы устраивают. Ужасно захотелось поймать Гошину руку и облизать его пальцы, так сильно, что Олесь уткнулся носом в тарелку, силясь спрятать глаза.

— Что такое? — поинтересовался Гоша.

— Озабоченность твоя передалась, уж не знаю каким путем. Гордеев, я тебя хочу, — негромко сказал он. — Зря мы ушли из номера.

— О-ох, — Гоша даже приборы отложил. — Обожаю твою искренность, милый.

Сердце Олеся екнуло, но он знал, что это только слова.

— Правильно, обожай меня, сладкий, тебе воздастся, — улыбнулся он и провел по губе пальцем, вызвав у Гоши неопределенный возглас.

— Олеська, надо хотя бы расплатиться...

— А потом в номере буду расплачиваться я? — поинтересовался Олесь, продолжая отрезать кусочки от своего стейка.

— Это невероятно, — Гоша даже головой покачал. — Тебе надо в сексе по телефону работать, маленький. Я от одних слов завожусь.

— Ты себя когда-нибудь записывал на пленку? — Олесь нагнулся над столом. — Я когда твой голос впервые услышал — чуть не кончил, честное слово.

Гоша привстал со стула, схватил Олеся за волосы на затылке, заставил податься вперед и впился поцелуем в губы. Хотя это был не поцелуй, а что-то гораздо большее: Гордеев трахал его рот языком, и, казалось, нужно совсем немного, чтобы дойти до пика.

Олесь застонал, и тут от соседнего столика раздалось покашливание.

— Совсем стыд потеряли, — раздался вполне даже приятный голос пожилой женщины. — И это — в приличном месте. Мне этот отель рекомендовал Сергей Геннадьевич, сказал, что здесь все по-семейному.

— Так у них по-семейному, — иронично отозвался ее спутник, вот его голос звучал не так приятно. — Смотреть противно. Половина отеля — взрослые мужики, ходят в обнимку. Я не хотел тебе говорить. Сейчас менеджера позову.

Олеся возмутило не то, что их осудили — они же действительно наплевали на приличия. Возмутило то, что пара общается между собой так, словно они с Гошей пустое место.

— Зовите менеджера, — громко сказал он на весь зал. — Я ему объясню, что в приличных местах люди не глазеют на соседние столики, а принимают пищу.

Мужчина развернулся к нему, облокотившись на спинку стула.

— Я не с вами разговаривал, молодой человек. Вы продолжайте ваши эти... — он пренебрежительно махнул рукой.

— Я продолжу, — холодно ответил Олесь, моментально заводясь. — И это не ваше дело. Если вы приезжаете в место, где к геям относятся доброжелательно, будьте готовы к тому, что взрослые мужики будут ходить в обнимку. Смотреть ему противно! Вас никто смотреть не заставляет.

— Это кто сказал, что у нас в стране к этому, — женщина подчеркнула последнее слово, — относятся доброжелательно?

— Я за всю страну не отвечаю, но в этом отеле надеялся избежать косых взглядов. Вы о нем хоть что-то читали? Или Сергей как-его-там вас не сильно просветил? Безобразие, — Олесь нашел в себе силы улыбнуться. — Сервис на уровне фантастики, в отель пускают радикально настроенных гомофобов, при этом пишут, что отель гей-френдли.

Злость трансформировалась в какое-то радостное возбуждение.

— Олеська, — попытался урезонить его Гоша, но Олесь впервые почувствовал не себе то, о чем жаловались на форуме, и был готов драться за свои права. Ну и за возможность целоваться с Гошей не за закрытыми дверьми.

— Нет уж. Я сам администратора позову!

— Я уже здесь, — у столика нарисовался парень лет двадцати с длинными светлыми волосами и вежливой улыбкой. — Вы недовольны обслуживанием? Ваш официант сообщил, что тут гости спорят, и...

— Они портят нам аппетит! — сказала тетка, не дослушав. — Что это за отель, в котором содомия процветает?!

Парень тяжело вздохнул.

— Простите, у нас гей-френдли отель. Это означает, что мы приветствуем однополые отношения, и...

— Я требую компенсацию! — сказала она, вскочив с места. — Нас не предупредили, я не намерена на это, — ткнула пальцем в сторону их столика, — терпеть!

— Мы вернем вам деньги, — сказал администратор, и когда пара удалилась (возмущенные крики доносились даже с улицы), повернулся к Гоше с Олесем: — Простите. Персонал не привык, мы должны были их предупредить, но... И я попросил бы вас не выражать чувства при других посетителях.

— Охренеть, — протянул Олесь, — вот так снимаешь люкс в расчете на то, что хоть здесь можно расслабиться, а оказывается, что вы просто позволяете двум мужчинам вместе поселиться. Так зачем мы сюда ехали, а? Могли бы в «Савое» остановиться!

Гоша хмыкнул, прикрыв глаза.

— Простите, — начал парень, но Олесь махнул рукой.

— Не стоит извиняться. Я с удовольствием расскажу друзьям, в чем выражается ваша дружественность.

Они расплатились по счету, администратор еще несколько раз извинился, а Олесь смотрел на Гордеева и замечал в его взгляде что-то новое, непривычное.

После обеда было решено осмотреть территорию, бассейн и беседки для отдыха, и в итоге остаток дня весь персонал крутился вокруг них, каждые пять минут спрашивая, все ли в порядке, предлагая напитки — на территории отеля спасу от них не было, и Гоша посмеивался, что Олесь не пропадет.

После прогулки было решено поужинать и вернуться в номер.

Гордеев продолжал над ним подтрунивать, но в его поведении и жестах что-то неуловимо изменилось.

— Радикально настроенные гомофобы, — искренне смеялся Гоша, открывая двери, и что-то мерцало в его глазах.

— А что?

— Олеська, я все мог предположить, но то, что ты яростный борец за права секс-меньшинств...

— Я хочу тебя трогать в любое время, а не тогда, когда мы залезем под одеяло и выключим свет.

Под одеяло действительно хотелось залезть: пока их не было, включенный на полную мощность кондиционер охладил номер, и Олесь тут же покрылся мурашками.

Вопреки его ожиданиям Гоша не улыбнулся и снова как-то странно на него посмотрел.

— Что? — переспросил Олесь, которого уже начали доставать эти взгляды.

— У тебя такое бывало? Думаешь, что знаешь человека, а он тебя удивляет? — Гоша подошел к нему и уже знакомым жестом притянул к себе.

Олесь попытался сказать, что не понял даже, какая муха его укусила, но Гоша его поцеловал, а это оказалось гораздо важнее. Они так и стояли, обнявшись, посреди номера, и Олесь расстегнул на нем рубашку, поцеловал шею, спустился языком до ключицы и провел ладонями по груди. А когда Гоша хрипло выдохнул — понял, что хочет заставить его кричать.

В прошлый раз Олесь выступал в роли соблазненной неопытной девственницы, сейчас же хотелось Гордеева поразить, впечатлить и заставить больше не искать приключений на свою поджарую задницу.

Олесь даже зажмурился, представив, что придется делать минет: накануне он прочитал про первые разы, и стало как-то проще об этом думать. Но сейчас, когда Гордеев стоял напротив, горячий и настоящий, решение его удивить больше не выглядело таким уж правильным. Ну кто такой Олесь по сравнению с кучей Гошиных любовников? Он даже если и сделает что-то особенное, то все равно Гордеева не впечатлит.

— Ты какой-то задумчивый, — сказал Гоша. — Я тебя смущаю?

— Нет, — улыбнулся Олесь и потянулся к поясу его брюк.

Раздевать друг друга оказалось весело: они словно соревновались, кто быстрее, и это помогло расслабиться. Пальцы путались в петлях и застежках, и напряжение понемногу отпускало.

Трусы он с Гоши стаскивал зубами, зная, что выглядит смешно, и оба хохотали.

Отбросив их в сторону, Олесь уткнулся лбом в Гошино колено, соображая, что делать дальше. Самым простым и очевидным казалось пойти в постель, которая была всего-то в паре шагов, а то и в одном, однако он не искал легких путей. Гошины руки опустились на плечи, побуждая подняться, но Олесь только мотнул головой и, задрав подбородок вверх, шепнул:

— Гордеев, не торопись.

Ему понравилось легкое изумление на Гошином лице, это придало уверенности в том, что все правильно. Олесь осторожно положил ладонь на его член, сжал пальцы и двинул рукой от головки к основанию. Гордеев охнул, и этот звук разрушил последний барьер. Олесь довольно улыбнулся и встал на колени. Конечно, взять в рот целиком с первого раза не вышло.

На вкус Гоша был солоноватым. Олесь прислушался к своим ощущением, понял, что отвращения не испытывает, уже собирался продолжить, но Гоша отстранился и сказал, что не хочет упасть посреди процесса. Это означало, что Гордеев допускает такую возможность; внизу живота расползлось приятное тепло.

— Я бы поддержал, — улыбнулся Олесь.

Гоша провел рукой по волосам, подошел к кровати и сел, широко расставив ноги.

Увидев его гладкие крупные яички, Олесь сглотнул. Отчего-то захотелось провести по ним языком.

— Ты не должен, — сказал Гоша, — если не хочешь. Не нужно пытаться меня впечатлить, мне и так хорошо.

Его слова только подстегивали: теперь Олесь знал, что сделает минет, даже если в процессе его будет выворачивать.

Он подполз к кровати на коленях, положил ладони Гоше на бедра и, нагнув голову, лизнул член снова. Гладкий и теплый. Это не заводило, но и не раздражало. Олесь вздохнул, придвинулся ближе, обхватил его у основания и, широко открыв рот, сомкнул на члене губы.

Гоша мог болтать что угодно, хорошо ему было или неплохо, но стоны он выдавал вполне себе понятные. Даже ладонь положил Олесю на затылок, но не надавливал. Олесь вспомнил, что у него тоже имелась такая привычка, хмыкнул и выпустил член изо рта.

— Прости, Гордеев, но этого я хочу, а не ты, — проговорил он.

Процесс и правда увлек: Олесь даже начал получать какое-то удовольствие. В основном, конечно, от того, что слышал, потому что Гошины стоны вместе с невразумительными рваными фразами заводили. На форуме говорили, что есть истинные фанаты своего дела, но Олесь только вступил на этот скользкий путь, поэтому еще не понимал, насколько ему нравится. Пока… пока было просто необычно.

Ладонь на его голове дрогнула, пальцы сжались, не очень больно дергая за волосы. Олесь почувствовал, что Гоша давит на его затылок, подчинился и едва не задохнулся, заглотнув член почти полностью.

— Ох!.. — послышалось сверху, и он мысленно записал себе очко.

Не так уж сложно оказалось расслабить горло — раза с третьего получилось сделать так, как нужно. Шея, правда, быстро уставала, но это было неважно.

Олесь понял, что ему нравится ощущать во рту Гошин член, касаться языком головки, чувствовать легкую пульсацию вены губами. Ему нравился запах и даже едва ощутимый вкус. Ему нравился Гордеев, и дело было в этом.

— Олеська… — собственное имя ударило по мозгам едва ли не больше Гошиных стонов.

Он на мгновение остановился, и сразу же Гордеев потянул его на себя, схватив за плечи.

— У тебя талант, — прошептал Гоша, улыбаясь. — Но я не хочу так заканчивать.

— Не заканчивай, — шепнул в ответ Олесь, нависая сверху и опираясь на локти.

Гордеев погладил его по спине, сжал ягодицы, слегка раздвинул. Олесь слегка дернулся, когда палец коснулся ануса, и потерял равновесие.

Лежать на Гоше сверху оказалось приятно: тот был горячим, тяжело дышал, грудь вздымалась, и Олесю пришлось сосредоточиться, чтобы отвести взгляд от его приоткрытых губ.

Желание снова почувствовать то оглушающее удовольствие пока превалировало, но он не мог не проверить: коленом раздвинул ноги Гордеева и наугад толкнулся.

Гоша тут же застыл и нахмурил брови, явно напряженный.

— Я просто попробовал, — сказал Олесь и поцеловал его в колючий подбородок: Гоша умудрялся обрастать щетиной за полдня. — Ты меня трахнешь?

— Я не знаю, что мне с тобой делать, — признался Гоша, видимо, в порыве постельного откровения. — Я не могу тебя понять. Вот, как сейчас.

— Просто попробовал… — повторил Олесь и просунул руку между их телами, пытаясь дотянуться до Гошиного члена.

Получилось.

Он уже более уверенно сжал пальцы, хотя пришлось опираться на один локоть, и это было неудобно. Олесь посмотрел на Гошу и снова наткнулся на знакомый изучающий взгляд. Как можно кого-то изучать, когда тебе дрочат, для Олеся осталось загадкой. Он потянулся к Гошиным губам и поцеловал, чтобы отвлечь, одновременно сжимая пальцы под головкой.

Гоша снова трахал его рот, заставив стонать, закрыть глаза и — вдруг догадался Олесь — понять, кто тут главный.

Это стало первой трещинкой в броне великого и ужасного Гордеева. Олесь отметил это мысленно и решил слушаться. Он покорно лег на живот, когда его попросили, привычно раздвинул ноги, но не ожидал, что вместо пальца почувствует прикосновение горячего мокрого языка.

Из горла сам собой вырвался стон, не столько удовольствия, сколько удивления: как же Гоша должен был ему доверять, чтобы такое вытворять? Или просто хотел впечатлить?

Олесь всхлипнул и вцепился зубами в покрывало, которое они забыли сдернуть с кровати.

Он знал, что такое делают. Изредка. Но не ожидал от Гордеева подобного одолжения. Ладно, минет, но...

Это было щекотно, едва ощущалось, но сознание того, что Гордеев вылизывает его анус, завело сразу же до серой пелены перед глазами.

Олесь оперся на локти, выставил задницу и пытался не дергаться от каждого прикосновения. Гоша ни на мгновение не останавливался: он то щекотал языком дырочку, то касался губами чувствительной кожи за мошонкой, то вылизывал ягодицы — в эти моменты Олесь почти скулил, потому что ужасно хотелось прикосновений именно там, у ануса. Он боялся сделать что-нибудь не так, боялся неожиданных реакций собственного тела, но член уже встал, и одного языка становилось мало.

Гоша почувствовал: нагнулся к своей сумке, вытащил бутылку со смазкой и сразу же щедро полил Олесину задницу. Это было... холодно.

Олесь зашипел, поежился и спросил, можно ли на этот раз сделать все лицом друг к другу. Вместо ответа Гордеев дернул его за плечо, повалил на спину и поцеловал глубоко и сильно; похоже, ему нравились поцелуи, и Олесю тоже нравились, он мог бы целоваться с Гошей часами, до саднящих губ.

Он испытал неловкость только в самом начале, когда Гоша задрал его ноги почти к самым ушам, заставляя раскрыться еще больше. Почему-то подумалось в этот момент, что это выглядит глупо.

— Как ты хорош… — хрипло сказал Гоша, глядя на него сверху вниз; внутри что-то дрогнуло и рассыпалось на миллион осколков.

Олесь сделал бы в этот момент все, что угодно, пообещал бы никогда и ни с кем не заниматься сексом или даже покончить с собой, потому что мучительно хотелось ощутить Гошу внутри себя.

— Трахни меня, — выдохнул он, наблюдая, как Гордеев надевает презерватив и снова льет из бутылки смазку.

— Да.

Это короткое слово ослепило и лишило дыхания, но Олесь даже не успел опомниться, как Гоша навалился на него сверху. Задницу моментально обожгло, но он сдержался, зная, что потом будет легче, и сдавленно простонал:

— Еще!..

Гоша склонился над ним, согрел дыханием щеку и вцепился зубами в его нижнюю губу.

Он входил по миллиметру, осторожно, но было больно — наверное, с прошлого раза еще не все зажило, Олесь всю неделю ходил не как моряк, конечно, но определенные сложности испытывал. Сейчас даже смазка не помогала. Он понял, что вспотел, когда пот начал заливать глаза, и их тоже защипало.

— Стой, — сказал и вцепился в Гошины плечи, — погоди секунду.

— Прости, — выдохнул тот и замер, — прости, я думал, что будет легко после... ну... — Гордеев засмущался. Впервые на Олесиной памяти он запнулся и пытался выдавить из себя нужное слово.

Олесь через боль сделал вторую пометку: грязные разговоры. Гоша стесняется разговаривать о сексе — значит, нужно постараться почаще говорить об этом вслух.

— Я сейчас, — сказал Олесь, стараясь улыбаться, и обхватил пальцами свой член — пройдет, подожди секунду... У тебя просто огромный хуй, моя задница под него еще не подстроилась.

— Ты меня с ума сведешь, — шепнул Гоша, но продолжить не успел — Олесь попробовал двигаться сам.

Он прислушался к боли, пересилил себя, насадившись глубже, для этого пришлось отпустить свой член и упереться руками в кровать. Догадался слегка расслабить мышцы, и стало чуть легче.

Боль была не сильной, да и не боль почти — так, жжение, но это портило удовольствие.

Олесь закрыл глаза и закусил губу. В какой-то момент, видимо, когда пресловутая простата была задета, он выгнулся, беспорядочно шаря по кровати руками.

— Олеська…

Он что-то ответил, кажется, по-глупому назвал его «Гошенькой», но потом потребовал продолжать, выбирая самые грязные выражения, которые смог в этом состоянии вспомнить. Хотелось услышать эти сдавленные вздохи, увидеть, как Гоша теряет свою вечную невозмутимость.

Гордеев двигался в нем, напряженно дыша, сосредоточенный и серьезный, и Олесь решил во что бы то ни стало сломить броню: обхватил его за шею, притянул к себе и начал вылизывать его рот: губы, десна, зубы. Совершенно ненормальные движения, такие же животные, как недавнее поведение самого Гоши. Это сработало: тот охнул, задвигался быстрее — Олесь едва держался в сознании, каждый толчок вызывал волны удовольствия в паху. А потом Гоша начал стонать. Не низким своим басом, а высоко, словно ему было больно, хотя от боли так не стонут.

Олесь собрался, обхватил его ногами за пояс и начал говорить. Он рассказывал, как ему приятно чувствовать в себе Гошин хуй, какой тот большой и твердый. Что Гоша охренительно пахнет и настолько же охренительно стонет. Как ему хочется увидеть Гошин оргазм. И на последней фразе тот действительно кончил, зажмурившись и дрожа всем телом; в этот момент его член был глубоко внутри, и Олесю казалось, что достает до желудка.

Он бы не расстроился, если бы больше ничего не произошло — настолько приятным оказалось отслеживать Гошины реакции. Но тот, чуть придя в себя, даже не стал ничего говорить: сполз ниже и сразу же заглотнул член Олеся почти до основания, а потом просунул внутрь два пальца, сразу же нажимая на простату.

Олесь закричал. Сочетание пальцев и языка довело его до оргазма быстрее, чем он ожидал. Член пульсировал у Гоши во рту, а Олесь что-то кричал, зажмурив глаза, и под веками лопались белые круги.

Когда он немного пришел в себя, то почувствовал на животе тяжесть — Гоша лежал, уткнувшись в него лбом и хрипло выдыхая. Олесь погладил его по голове, сделав это неосознанно, и не стал отдергивать руку. Было все равно. После такого — все равно.

— Ты умер? — спросил Олесь, вспоминая их первый раз.

— Да-а… — прошептал Гоша и прижался губами к его животу. — А за такое говорят спасибо. Олеська…

— Ш-ш-ш… — он продолжал гладить его по голове.

Гоша лег на спину, закинув одну руку за голову, а вторую положил на Олесино бедро.

— Мне хорошо с тобой, — сказал он в потолок.

Олесь напрягся: с Гордеева станется сначала наговорить чего-то приятного, а потом отморозиться. Знаем, проходили.

— Мне с тобой тоже... ну, ты в курсе, я уже много чего рассказал.

— Да уж, — сказал Гоша и прикрыл глаза.

Точно стесняется, решил Олесь.

— И трахать я тебя больше не буду, — добавил тот; захотелось выматериться. И двинуть в глаз — тоже. — Нет, не потому что... короче, тебе больно. Пока не заживет.

— Ну, есть много других способов, — моментально подобревший Олесь провел большим пальцем по его пухлой нижней губе. — Ты ведь не будешь в обиде?

— Нет, — сказал Гордеев. — Способов и правда много, — и улыбнулся.

В воскресенье вечером по дороге в Москву Олесь почувствовал, что говорить не о чем: Гоша отвечал односложно, курил и даже несколько раз поговорил по мобильнику. Выходные заканчивались, и заканчивалось приятное уединение. Вопреки логике Олесь Гордеева прекрасно понимал: сам хотел остаться один и заранее раздражался тому, что надо заехать к Катерине за оставшимися вещами, да и вообще узнать, как она.

Наконец, "Порш" подкатил к подъезду, и Гоша просто открыл багажник, не делая попытки даже выйти из машины. Олесь намек более чем понял: достал сумку и быстро попрощался. Гоша кивнул, и через минуту умчался, даже не поцеловав его на прощание. Сначала Олесь расстроился, а потом в голову пришла нелепая мысль, что он как девица на выданье, и получилось хмыкнуть.

— Пошел ты, Гордеев, — буркнул он себе под нос и зашагал к дому.

Понедельник, вторник и среда пролетели как один день. Олеся таскали на съемки и совещания, Олесю взрывали мозг работодатели и подчиненные, и времени думать о Гордееве как-то не представилось. Это было его личное "Забыть Герострата", думал Олесь, в последнее время начавший очень много читать. Сначала он делал это для того, чтобы не смотреть телевизор, который в новой квартире принимал дикое количество бесполезных каналов. Потом — чтобы как-то отвлечься, а скоро и вовсе втянулся. На неделе должны были начаться съемки клипа, Олесю постоянно названивал Лилечкин продюсер, уточняя, свободен ли он, и каждый раз перенося даты.

В четверг на совещании Олесь пил третью кружку кофе за день и мечтал о собственной кровати, которая ему светила глубоко за полночь: Гордеев приказал явиться на съемки клипа не позже девяти вечера.

Маргулин распинался о повышении продаж и успехах отдела, намекая на премиальные, а Олесь выразительно смотрел на Пашку, продолжая пить кофе.

— А в чем выражается повышение? — спросил Павел, мило улыбаясь.

Олесю в этой улыбке почудился волчий оскал.

— Мы заключили несколько комплексных договоров, и...

— ...меня волнуют цифры в рублях. Можно в валюте. Сколько?

Маргулин замялся, потянулся за бумажками, и тут Пашку прорвало. Олесь впервые видел его в гневе и наконец понял, как тот дорос до поста генерального в свои двадцать шесть: Пашка методично, со вкусом, толком и расстановкой размазывал Маргулина по стенке, даже голос не повысив. Олесь даже заслушался.

Остальные присутствующие втягивали головы в плечи, отводили глаза и делали вид, что они не при делах.

Минут через пять, когда Маргулин был бледнее стены, Пашка прервался, поднял трубку телефона и вызвал к себе кадровика.

Пока та поднималась, Маргулин, понимая, что это — все, увольнение, нервно перекладывал бумажки, а потом посмотрел на Олеся.

— Доволен, сучонок?

— Не особенно, — ответил он, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди. — Есть еще такой момент, как упущенная прибыль, но это доказать сложно. В целом — да. Спасибо, доволен.

Олесь сказал это под впечатлением от речи Пашки и еще от того, что чувствовал свою правоту, но его слова вызвали обратный эффект: несколько директоров обменялись понимающими взглядами, а Маргулин и вовсе побагровел.

— Павел Николаевич знает, кого брать на работу, — отрывисто сказал он. — У нас теперь модели в бизнесе разбираются. Или сосут хорошо, еще не понял.

Пашка ничего сказать не успел, потому что Олесь, сам от себя не ожидая, вдруг холодно произнес:

— А это прямое оскорбление, Владик. Но не мне, а генеральному.

— Мне-то что?! — заорал Маргулин. — А вот тебя непонятно с какой радости взяли! Где, в каком уставе написано, что коммерческие директора на всех столбах могут жопы светить?!

— А где сказано, чем должны заниматься директора в свободное время? — сухо спросил Пашка. — Я ему еще премию выпишу за то, что он нам бесплатно пиар делает.

— Паша, не хотел я тебе говорить, — казалось, Маргулина сейчас разорвет на части от ярости, — но у нас всех возникают сомнения в том, что ты головой думаешь, а не жопой. И как ты эту свою жопу используешь, если у тебя пидор по правую руку сидит.

— Владик, тебя вопросы морали начали волновать? — спросил Пашка елейно. — Когда ты "Мак" окучивал, когда у меня наличку выпрашивал на представительские расходы, отвез их директора в сауну и заказал мальчиков — волновали? Мальчиков, Владик, не девочек.

Тот побледнел еще заметнее, на скулах проступили багровые пятна.

— Я сам услугами этого агентства пользовался. Правда, девочек заказывал, но это неважно, меня там любят и обо всем рассказали, — Пашка говорил эти жуткие стыдные вещи с непроницаемым лицом, и Олесь вдруг понял, что не собирается скрывать свою ориентацию. Сложится с Гордеевым что-то или нет — неважно. Благодаря Гоше получилось понять, что быть гомосексуалом не стыдно. — Так что, Владик, ты вернешь мне потраченные на мальчиков деньги? Договор с "Мак" так и не заключили, нужно как-то компенсировать.

Маргулин встал, глухо выругался и вылетел из кабинета пулей.

Пашка удовлетворенно хмыкнул, обвел взглядом присутствующих и сказал, что Маргулина придется уволить по статье, за несоблюдение трудовой дисциплины. Олесь был уверен, что теперь количество шепотков в конторе поуменьшится. Да, обсуждать будут, но теперь по углам и без шуточек.

— Олесь Андреевич, от лица коллектива приношу вам свои извинения, — тем временем продолжил глумиться Пашка, которого и Пашкой теперь трудно было назвать. — Уверен, что многие захотят извиниться лично, если требуется.

— Спасибо, Павел Николаевич, — ответил Олесь. — Слово "пидор", безусловно, неприятно слышать, но это вопрос образования, наверное. И общей морали, — он с удовольствием повторил это слово.

— Значит, на том и порешили. Все, господа. Собрание закончено.

Директора потянулись вон из переговорной, а Пашка окликнул Олеся и попросил задержаться.

— Олесь, слушай, — он нахмурился и, схватив со стола маркер, начал вертеть его в руках. — Маргулин, конечно, мудак, но нечто правильное в его словах я нашел. Мы — вполне узнаваемая компания, пост у тебя ответственный... Я понимаю, что деньги и хобби, но... ты бы выбрал, что тебе надо. Уволю Маргулина — другой найдется. И ты себе лоб расшибешь доказывать, что ты не верблюд.

— Жопа — это еще ладно, — напряженно сказал Олесь. — А вот когда твои директора в моей личной жизни захотят покопаться, начнется она самая. Прав ты был, Пашка, когда про мальчиков сказал. И такого дерьма у каждого найдется вагон и маленькая тележка.

— Как знаешь. Я еще посмотрю, но мне бы хотелось, чтобы ты остался. Я уже говорил.

— Паш, спасибо.

— Не за что, — он хлопнул его по плечу. — И, кстати, тебе спасибо за то, что со страховкой своего этого… друга ты ко мне пришел.

— Да мне за что? Ты же помог.

— Нет, — покачал головой Пашка, — ты меня не понял. У тебя ведь печати, ты мог бы сам втихаря все сделать, я бы не узнал. Но ты пришел. Значит, честный. Для меня это самый важный показатель.

Олесь выходил из здания, ощущая досаду и даже какую-то злость. Несмотря на похвалы, основной темой беседы был выбор и прочее. Выбирать не хотелось, хотя было ясно, что если придется, то Олесь выберет нормальную работу, а не карьеру модели.

Звонок мобильника вырвал его из мрачных размышлений, и Олесь, не посмотрев на номер, рявкнул в трубку:

— Да!

— Олеська, начало девятого. Приглашенная звезда нас почтит своим присутствием?

К вопросу о выборе своего, подумал Олесь.

— Выбирай тон, Гордеев. Я только что с собрания, на котором услышал в свой адрес очень много приятных слов.

— Увольняйся, будем продолжать делать из тебя звезду.

Олесь разозлился еще сильнее.

— Я отлично работаю, чтобы ты знал. И только что с моей подачи уволили одного из начальников отдела.

— Это прекрасно, но мы тебя заждались. И возьми на завтра отгул.

— Погоди... а ты там что забыл?

— А я решил посмотреть на работу оператора, — сообщил Гоша. — Может, переквалифицируюсь. Неужели ты по мне не скучал?

Скучал, хотел сказать Олесь. Глаза бы мои тебя не видели.

— Не особенно — работы много, — сказал он. — Но если решишь потрахаться — зови. Милый, — и отбой нажал.

— Значит, правда пидор, — раздалось из-за спины, и он уже знал, кого увидит, когда повернется. Обиженного Маргулина.

— Значит, — ответил и улыбнулся. — Завидуешь?

— Завидую твоей изворотливости. Я ведь звонил в твою контору, узнавал, как ты там работал, и мне все рассказали. Ни опыта, нихрена — чем ты Пашку захомутал? Неужели и правда настолько хорошо сосешь?

Олесь вспомнил Гошу, утренний минет и покачал головой.

— Я плохо сосу, пока не научился. Не пойму, что тебе покоя не дает. Ладно бы работал хорошо, а так всю компанию подсирал своими липовыми сводками. Какого хрена мне было это терпеть?

— Да я тебе даже не подчиненный!

— Ну и что? Я за финансы отвечаю, они напрямую от тебя зависели. Подставлять голову из-за ленивого урода как-то не хочется.

— Ты вместо этого меня подставил, пидор, — Маргулин шагнул к нему, попытавшись схватить за воротник рубашки.

Олесь успел увернуться.

— Ничего, ты себе везде теплое место найдешь, я в тебя верю.

От кулака увернуться уже не вышло, и Олесь получил в живот со всего размаху, но не растерялся и, глотнув воздуха, ответил. Их смогли растащить только подбежавшие охранники, а Маргулин еще долго орал, что все равно Олеся достанет. Тот в ответ молчал — не хотелось уподобляться.

Понятно, что когда Олесю удалось добраться до места съемок, он был немного не в себе. Всю дорогу себя накручивал: то ли злость на Гошу решил перенести на Маргулина, то ли выпендрежа с присутствием Гордеева на съемках не понял, но факт оставался фактом: когда Гоша сам вышел его встречать, Олесь только мрачно на него зыркнул и от поцелуя уклонился.

— Я тоже рад тебя видеть, — сказал тот, улыбаясь. — Что, офисные будни тяжелы?

— Бля, — отозвался Олесь, беря в руки мобильник.

Совсем с этими происшествиями забыл о завтрашнем отгуле. Он быстро набрал Пашку и сказал, что хочет взять выходной. К его удивлению, Павел Николаевич уже знал о драке, поинтересовался, все в порядке, и отпустил с миром на два дня. Судя по всему, Гордеев из разговора не упустил ни единого слова.

— Олеська, я смотрю, ты продолжаешь агрессию разводить... — попытался пошутить он.

Олесь снова на него посмотрел очень мрачно и ничего не сказал. Хороший был момент, очень правильный, они словно поменялись местами, но радости он не испытывал.

— Гордеев, не трогай меня сейчас. Я злой.

— Да забудь ты про этого своего, у нас до девяти вообще времени не остается, а ты еще даже на площадке не появился. Хорошо, что Лилю еще гримируют. Тебе бежать надо.

— Ничего, без грима справлюсь, — ответил он раздраженно. — Ты специально меня контролируешь, что ли? Думаешь, не справлюсь без тебя совсем? Гордеев, перестань обращаться со мной как со своей личной комнатной собачкой!

Последние слова он выкрикнул Гоше в лицо и ушел искать кого там... режиссера или оператора.

В павильоне было грязно. Не просто неубрано — на полу кое-где валялись обертки от конфет, бумажки, окурки. Курили, по всей видимости, прямо здесь, потому что воздух был пропитан запахом сгоревшего табака и старых тряпок; краска на стенах облупилась. Помещение больше напоминало какой-то заброшенный склад, чем павильон киностудии. Олесь поморщился, оглядываясь по сторонам.

Лиля сидела на высоком стуле, и около нее колдовала гримерша, накладывая макияж. Он оглянулся — ни одного знакомого лица в поле зрения не было, даже продюсера Олега. Потоптавшись на месте, Олесь подошел к Лиле и улыбнулся настолько широко, насколько позволяло его испорченное настроение.

Та сразу заулыбалась в ответ, принялась щебетать о съемках. Через десять минут было решено, что Олесь будет сниматься в той же одежде, в которой пришел, только рубашку сменят. Идея клипа состояла в том, что юную Лилю любил какой-то мальчик, но она не отвечала ему взаимностью, а потом они встретились уже взрослыми, и она поняла, насколько ошибалась.

Гоша пришел чуть позже, когда уже Олеся усадили на стул, а Лилю отправили на площадку, чтобы осветители выставили свет.

— Слушай, — сказал Гордеев девушке-гримерше, — может, его покрасить? Будет знойный мачо. Ему пойдет темный цвет волос.

Та кивнула, и Олесь разозлился еще сильнее.

— Ты тут кто, консультант? Режиссер? Нет — свободен.

Гордеев нахмурился.

— Ты на что обижен, милый?

— Красить волосы не дам. Мне еще работать.

— Это тоже работа.

— Знаешь, — Олесь отвел руку гримерши от лица и повернулся к Гоше, — я посчитал доходы от основной работы и от съемок и был приятно удивлен. Но проблема в том, что лицом я смогу торговать еще года два...

— ... десять, скорее.

— Десять. А на своем месте буду зарабатывать вдвое больше уже через год, и через двадцать лет буду все так же востребован. Это хобби, не более того. И... найди себе другого мальчика для раскрутки, если тебе делать нехрен.

Гоша собирался что-то ответить, но вернулась Лиля, и оказалось, что присутствие Олеся потребуется где-то к часу: в павильоне собирались снимать только поющую на сцене Лилю. К этому моменту песню Олесь уже выучил наизусть, ее крутили раз за разом, и висящие под потолком колонки грохотали так, что приходилось разговаривать, повышая голос.

— Лиля! — рявкнул кто-то справа, и все обернулись. Олег, злой и растрепанный, смотрел из-под насупленных бровей. — Мальчик не придет, отказался. Ненавижу моделей, блять!

— Черт, — сказала она, — что же делать? Девять вечера, кого мы сейчас найдем?

— Что случилось? — сразу же влез Гордеев, куда без него.

— Георгий, как хорошо, что ты здесь! У тебя же есть мальчики-модели? Нам нужен совсем чтобы школьник, — быстро сказал мрачный Олег, — блондин, чтобы на главного героя похож был. По сценарию они сначала в школе вместе учатся, а потом встречаются вот с ним, — он кивнул на Олеся. — У тебя же с собой записная книжка?

— Школьник? — переспросил Гоша. — Олег, найдем. Сейчас я... — он было вытащил телефон, но Олесь, все еще раздраженный, не дал ему договорить:

— У меня есть, — сказал и улыбнулся. — Он только год назад школу закончил... если не врет.

Он спрыгнул со стула и, достав мобильник, быстро набрал Ростика. Тот вполне ожидаемо согласился и даже пищал в трубку, что Олесь, конечно, редкий засранец, но ради такого он согласен на все. Олесь прикрыл трубку рукой и спросил, что мальчишке нужно захватить с собой, но сразу разулыбавшийся Олег выхватил у него телефон, представился и сам все рассказал.

Ростислав прибыл минут через двадцать и выглядел сногсшибательно.

— Привет, — он чмокнул Олеся в щеку. — А я как раз в клуб собирался, вы меня в дверях поймали. Пойдет?

Он демонстративно покрутился, и Лилечка, которая ради знакомства покинула помост, радостно всплеснула руками.

— Какой мальчик красивый, боже мой! Олесь, и где ты таких находишь? — спросила она, стреляя глазками.

Олесь неожиданно понял, что Гоша Ростика никогда не видел. Разве что церемонию смотрел. Если бы Гордеев только что съел лимон, у него и тогда не было бы такой вытянутой физиономии.

— Знакомьтесь, — сказал Олесь; волны злорадства растекались по груди теплой волной, — Георгий, это Ростислав.

— А, так это ты — тот самый знаменитый фотограф? — хмыкнул Ростик и посмотрел на Гошу оценивающе, проведя взглядом линию от лба до носков туфель и назад.

— Фотограф тебя вдвое старше и в отцы тебе годится, — буркнул тот.

— Боже меня упаси от таких отцов, — Ростик картинно закатил глаза, и все рассмеялись.

Олег сдержанно поблагодарил Олеся и снова куда-то умелся, сообщив, что его присутствие не требуется до часу ночи как минимум. Гордеев тут же предложил вместе поужинать.

— Я лучше сам схожу, — сказал Олесь, покачав головой.

Интересно, Гошу когда-нибудь отшивали так, как это делает обычно он сам? Если да, то почему у него стало такое лицо, будто у ребенка, которому запретили смотреть телевизор? А если и так? Олесь Гоше ничего больше не был должен, и все эти попытки контролировать откровенно напрягали. Приятно было, что кто-то занимается твоей карьерой, продвигает, но Олесю это было не нужно. Он даже мысли не допускал, что Гоша приехал именно ради нового опыта. Да, на курсах им рассказывали, что плохой менеджер всегда все делает сам и не умеет грамотно делегировать полномочия. Так и Гоша, вероятно, думал, что без него солнце в нужное время не выползет из-за горизонта, и было ясно, Олесь для него — беспомощный мальчик без особых талантов. Разве что задница неплохая. Роскошная, да.

Об этом Олесь размышлял, пока ел, возвращался обратно и курил на улице. Пора было выбирать, Пашка прав. Олесь выбирал самостоятельную жизнь.

В студии царила атмосфера всеобщей любви, и только хмурое лицо Гоши выделялось на этом фоне прекрасным грустным пятном. Олесь обозвал себя бездарным поэтом и подошел к Ростику, которого превратили в еще более ангелоподобное создание. Сразу же вспомнилось, как этот ангел умеет себя вести.

— Олесик! — радостно воскликнул Ростик. — Ты представляешь, Лилечка говорит, что я могу стать моделью. Я весь в предвкушении! — он жеманно похлопал ресничками, и Олесь догадался, что мальчишка стебется.

— Ох, — выдохнула Лиля, увидев их рядом. — Как хорошо, что они оба блондины, правда, Гошенька? Посмотри, они и правда похожи!

Ростик обнял Олеся за пояс и картинно поклонился:

— Это я в возрасте восемнадцати лет, это я в тридцать… Олесь, тебе сколько? Тридцать три, да? Лиля говорит, что я буду играть тебя молодого.

— Юного, — поправил Олесь, обнимая его за пояс. — И мне двадцать шесть.

Пацан явно издевался. Не в первый раз.

— А с самим собой — это как называется? — спросил Ростик и призывно толкнулся в него бедрами. — Это же ожившая мечта любого гея! А, Олесик?

Первым порывом было его оттолкнуть, но Олесь краем взгляда выхватил из толпы недовольное Гошино лицо и обнял Ростислава в ответ.

— Я подумаю, дружочек.

— Правда? — спросил и подмигнул, малолетний нахал.

— Олесь, вам переодеваться пора, — сообщила подошедшая к ним костюмерша, и пришлось выпустить Ростика из объятий.

На какое-то мгновение он даже задумался — может, стоит и вправду попробовать с Ростиком? Этот точно не будет смотреть на него как на низшее существо. А потом вспомнил, как блевал в ванной, и решил, что нет, не стоит. Юноши — это прекрасно, но пусть лучше друг с другом обжимаются.

После переодевания, очередной порции лака на волосы, блеска для губ и толстого слоя пудры Олеся отправили во двор, где стоял большой автобус. Когда внутрь набилось человек пятьдесят, водитель крикнул, что никого больше ждать не будет, и автобус поехал куда-то в сторону центра. Всю дорогу Олесь обнимал Ростика и болтал с Лилечкой на отвлеченные темы. Гордеев сидел где-то сзади и молча сопел.

Сожаление по этому поводу Олесь испытал только один раз, когда закрыл на минуту глаза, потому что на уютном автобусном сидении его немного укачало и начало клонить в сон. Сразу же вспомнилось, как они спали с Гошей: тому нравилось обниматься, особенно спросонья, прижиматься и весьма приятно постанывать.

Олесь сразу же себя одернул и обнял Ростика крепче. Мальчишке явно понравилось, и маленькая ладошка легла на бедро, застыла и медленно поползла вверх. Лилечка делала вид, что ничего не замечает, рассказывая Ростику, как приехала в Москву три года назад в надежде стать известной певицей, а тот внимал ей с большим интересом. За разговором выяснилось, что Ростику все-таки есть восемнадцать: Лилечка попросила его паспорт и долго изумлялась тому, что даже на фотографии в нем мальчик божественно прекрасен.

Ночь еще не кончилась, удивительно было рассматривать полупустые улицы, подсвеченные фонарями. Олесь очень давно не гулял по ночному городу, последний раз — когда встречался с Катериной, и их прогулки затягивались до самого утра, потому было некуда податься.

Натура оказалась двором-колодцем, окруженным еще дореволюционными домами. Олесь посочувствовал жильцам, потому что когда поставили огромные прожектора, обслуживающий персонал принялся орать. Особенно громко — режиссер Виталий, какой-то известный. Олеся с Ростиком отправили на скамейку, которая была за кадром, и Олесь курил, расспрашивая мальчишку о бывших сотрудниках, и расцветал от ненарочитого внимания — Ростик ему разве что в рот не заглядывал. Это оказалось приятно.

Гоша был занят — помогал оператору устанавливать камеру на рельсы, но периодически на них посматривал.

Потом, когда расставили оборудование, началась съемка. Олесь думал, что на фотосессиях творится бардак, но съемки клипа оказались сущим бедламом: никто не знал, с чего начать, песню, на которую снимали клип, то включали на всю дурь, то выключали, потому что было непонятно, нужно Лилечке петь во время съемок на натуре, или хватит кадров из павильона. Половина людей вообще были здесь непонятно зачем: шлялись по двору, ничего не делая и периодически сбиваясь в стайки.

Первой выпустили Лилю, нарядив в ярко-розовое облегающее платье. Она покачалась на качелях, потом еще раз, снова, и Олесь устал смотреть, как снимают одно и то же бесконечное количество раз. Потом позвали Ростика, который должен был стоять перед ней на коленях и что-то говорить, а когда сняли и эту сцену — Лилю переодели в строгий костюм, напялили на нее очки, собрали волосы в пучок, и на этот раз на коленях стоял уже Олесь.

К четырем утра эта тягомотина закончилась, оборудование снова собрали и под возмущенные вопли какого-то из жильцов, явно собрата Михалыча по уму, направились в центр.

Часть улицы была огорожена, и Олесь подпирал стену, снова выкуривая сигарету за сигаретой и начиная уставать от болтовни Ростика.

Его, как ни странно, спасла Лиля, которая отвела мальчишку в сторону, чтобы отрепетировать: Ростик должен был неловко целовать ее в щеку. Эта сцена вызвала у Олеся улыбку: поцелуй действительно получался неловким, Ростик никак не мог разобраться с руками, он, кажется, вообще боялся обнимать женщину.

— Олесь, покажешь, как надо? — попросила Лиля, и он помог, конечно.

Обнимал, гладил Лилю по волосам, целовал в щечку, а она розовела, мило смущаясь. Рядом появился какой-то журналист с фотоаппаратом — они постоянно приезжали и уезжали, о чем-то расспрашивали. Как же: новый клип мега-звезды. Катерина обожала такие передачи.

Виталий увидел эти обжимания и сразу же заорал, что надо снимать две одинаковые сцены и с мальчиком, и с мужчиной, потому что это круто. Вокруг них забегали, пришлось снова и снова изображать страстную любовь с Лилей, Олесь то смеялся, то матерился, но в целом захватило.

В какой-то момент он встретился с Гошей глазами и понял, что хочет к нему прикоснуться. Вот так, живо накрыло, он даже замер с Лилечкой в объятиях, но снова завертелось, гримерша поправляла его волосы, а Олесь стоял как дурак.

— А теперь… поцелуй ее, — послышался голос Виталия. — Ты повторишь за Ростиком, но он ее не в губы целует, а ты целуешь. Понял?

— В общих чертах… — кивнул Олесь.

— Поехали!

Олесь накрыл ее губы своими, Лиля прижалась к нему, ответила на поцелуй, но их тут же остановил окрик:

— Нет, нет! Не тот ракурс! Олесь, опусти руку на ее талию, Лиля, голову выше запрокинь, ты должна казаться Дюймовочкой!

И так — каждый раз, как только Олесь начинал получать удовольствие.

Потом снимали пробежку по городу. Сообщили, что Олеся и Ростика отпустят первыми, потому что Лиле предстоит бегать еще по трем улицам. Ростик выглядел отлично в обычных джинсах и футболке — Олесь подумал, что на его фоне будет действительно смотреться взрослым и умудренным опытом.

Лилю снова переодели, они прошлись мимо витрин и какого-то кафе, оператор орал, режиссер Виталик орал, Гордеев маячил где-то за камерой, и к моменту, когда начало светать, Олесь выдохся окончательно.

— А скоро заканчиваем? — спросил у Виталия, и оказалось, что еще один кадр, и все.

Ростик шепнул:

— Ты куда потом?

— Домой.

— К жене?

— Нет. Мы разводимся, никак не могу в ЗАГС доехать. Снимаю однокомнатную.

— О! — расцвел пацан. — А меня пригласишь?

Он бы отказал, если бы рядом не оказалось Гоши, который делал вид, что рассматривает распечатки с раскадровкой.

— Да, малыш, — сказал Олесь и, улыбнувшись, шлепнул Ростика по заднице. — Приглашаю и обещаю завтрак в постель.

— А саму постель? — тот аж зажмурился от удовольствия.

— А постель одна, — заговорщицки подмигнул Олесь.

И почувствовал себя мудаком. Знал же, что не будет трахать Ростика, что отправит его домой, а пацан снова обидится.

— Да, — вдруг сказал Гордеев, — а нас трое. Милый, что-то я стар, кажется, для такого уже…

Ростик повернул к нему голову.

— Ну, вы даете! Я думал, в вашем древнем возрасте групповухи уже не устраивают.

— Дядя шутит, — быстро прервал его восторженные писки Олесь. — Дядя…

Но договорить ему не дали. Гоша нахмурил брови, играя специально для Ростислава, Олесь это ясно видел, не первый раз уже.

— Дядя не шутит. Дядя сейчас какому-то малолетнему по заднице надает. По-отечески, — сурово сказал Гордеев.

— Ой, — блудливо улыбнулся Ростик. — А у вас прям это самое… любовь?

— У нас прям это самое, — поддразнил его Гоша.

Ростик посмотрел на Олеся и подмигнул ему: типа, если что, я рядом. И испарился, умный сучонок.

— Гордеев, это что за всплески ревности с утра? — недовольно протянул Олесь. — Ты за мою мораль печешься? Зря. Ему уже есть восемнадцать, я чист перед законом.

Гоша отложил распечатки на стул и в два шага преодолел разделявшее их расстояние. Обнимать не стал, но остановился достаточно близко.

— Да, я ревную, — сказал Гоша и отвел взгляд.

— И какого хрена?

Олесь тащился по полной от того, что получилось задеть Гошу. Признание в ревности было куда большим, чем он рассчитывал.

— Ты действительно собирался этого юношу к себе позвать?

— Я вопрос задал, — напомнил Олесь.

— А я сделал вид, что не услышал.

— Ну-у... как со слухом разберешься — обращайся, — он уже собирался уйти, но Гоша обхватил его за плечи, рванул на себя, и Олесь оказался в крепких объятиях. Синие глаза в рассветном солнце казались фиолетовыми, неземными какими-то.

— Прекрати меня тискать, тут люди кругом.

— Ты же мог тискать Ростика?

— Ростик меня хочет, мне можно.

— А ты меня, выходит, не хочешь?

— Отчего же? — Олесь попытался сдуть в сторону мешающую челку, но ничего не вышло: лака было слишком много. — Хочу. Но у нас ведь только секс, незачем нежность на людях демонстрировать. Другое дело — Ростик, он такой юный, такой невинный... ему хочется потакать.

— Я устал, — перебил Гоша. — Если ты хочешь отношений, вот он я — весь, — он раскинул руки в стороны. — Только предупреждаю сразу: тебе это не понравится… И мне, — добавил он спустя несколько долгих секунд.

Олесь замер, разве что рот не раскрыл от удивления. Недосып, большое количество кофе и полное отсутствие нормальной еды сказывалось: тело казалось ненастоящим, а все умозаключения — надуманными.

— Что? — переспросил он.

— Ведешь себя, как… — Гоша стиснул зубы и покачал головой. — Семейный, отношения… — в его глазах что-то вспыхнуло, и Олесь вспомнил, что Гордеев тоже не спал всю ночь и, наверное, находится в том же состоянии.

— Как? — спросил он вполголоса.

— Как капризная девка. Я устал, — повторил Гоша. — Я хочу тебя обнять, но мне для этого надо предлог какой-то придумывать. Надоело.

Олесь опустил голову, кусая губы.

— Я... это неожиданно, Гордеев.

— Как могу, — сказал тот. — Ну так что?

— Ты мне одолжение делаешь?

— С чего ты взял? — опешил Гоша.

— Ну, у тебя так получается, что если я хочу отношений, то ты готов снизойти ко мне со своего Олимпа ради возможности обнять на людях. К чему такие жертвы?

— Это не жертвы! Какой ты сложный, Олеська, это же невозможно!.. Я готов попробовать.

— Готов? — уточнил он, глядя Гоше в глаза.

— Хочу. Я хочу отношений.

— Тогда ладно, — Олесь кивнул. — Сейчас мне еще пару раз пройтись нужно, а потом поедем. Ко мне, — он гордился тем, что вышло говорить строгим тоном, будто они поменялись ролями.

— Хорошо, — сказал Гордеев и, на секунду замешкавшись, наклонился и поцеловал его в щеку.

Кожу в том месте еще какое-то время покалывало, а Олесь почти парил во время своей пробежки на камеру. Ему давно уже не было так хорошо.

Сначала Олесь собеседовал девочку, потом мальчика, потом — рослого мужика, который оказался бывшим военным. Пашку он беспокоить не стал, но Аллочке, эйчару, высказал все, что думал.

— Вы поймите, Алла, я готов их с утра до ночи смотреть, ваших успешных, — устало говорил он, качая головой. — Но есть функционал, есть, наконец, требования к кандидатам… Сначала надо расспросить, оценить, а вы их с порога ко мне ведете.

Это Павел Николаевич его муштровал. Олесь без зазрения совести уволил аналитика Александра, проверив наиболее часто посещаемые с его компьютера сайты. И потом… Александр ему лично не понравился, что тут скрывать. Пашка так и сказал: «Увольняешь — сам ищи. Команду подбирай». Люба очень помогала, но оценивать наиболее достойных кандидатов должен был все-таки Олесь.

— Олесь Андреевич, я все понимаю. Но у них резюме…

— Я понял, — поморщился Олесь. — Там у Любы возьмите кейсы, пусть решают на собеседовании, а мне приносите результаты.

Он посмотрел на часы: до конца рабочего дня оставалось два часа, а работы было столько, что снова сидеть до полуночи. Когда Алла ушла, очень красиво виляя бедрами, почему-то вспомнился Гоша.

— Привет, — сказал Олесь, сразу же набрав его с мобильника. — Представляешь, я смотрю на красивые женские ноги, а думаю о тебе.

— Олеська! Я тебе три часа не могу дозвониться, — у Гоши был странный голос. — Ты… в общем, тебя утвердили. Будешь в неделе моды участвовать.

Олесь откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок, не зная, смеяться или биться головой об стол.

— Гордеев, я устал повторять, что у меня работы дохрена!

— Это самая важная неделя в году! Ну, одна из двух самых важных! Будут новые съемки, заказы…

Олесь устало прикрыл глаза: Гоша болел этой дурацкой неделей моды, а у него был конец испытательного срока и никакого желания вилять задом. Ладно — съемки, они приносили неплохие деньги, и он уже мог выбирать, с кем из фотографов работать. Один раз даже отказался от сессии в нижнем белье, и в модельной среде поползли слухи, что он то ли зажрался, то ли фурункулезом заболел, раз светить тело не хочет. Это было весело, в конце концов. Но Гошина одержимость начинала надоедать. Лучше бы сказал, что трахаться хочет: из-за плотного графика обоих они виделись в лучшем случае раз в неделю.

— Да, я поговорю с Павлом. Спасибо, что напомнил, — сказал Олесь и тут же спросил: — Вечером ты как?

— Маме обещал, что заеду.

На секунду захотелось предложить съездить вместе, но Олесь эту мысль быстро подавил: не невеста, в конце концов. Незачем ему с Гошиными родителями знакомиться.

— Тогда до завтра. Целую.

Он первым сбросил вызов и положил телефон на стол. Тот моментально завибрировал снова.

— Да?

— Привет, — голос Кати звучал весело.

Хоть кому-то хорошо, подумал Олесь.

— Привет, жена.

— Бывшая жена, — сказала она все так же радостно. — Нас наконец развели.

— Ты по этому поводу такая довольная?

— Нет, хотела сообщить, что я переезжаю, так что квартира твоя.

Разумеется, как же иначе: Олесь ведь позавчера оплатил следующий месяц аренды однокомнатной, ему не могло так повезти.

— Катюш, не торопись, — он потер переносицу большим и указательным пальцами. — Проверьте чувства, я не знаю…

Она засмеялась, и ему так ее смех понравился, что захотелось улыбнуться.

— Дурак ты, Олесь. Какой дурак.

— Катька… — он помолчал, размышляя, стоит ли спрашивать. — Ты его любишь?

— Кажется, да. Он хороший. А ты как?

— А меня на неделю моды пригласили. Теперь вот думаю, что делать.

— Соглашайся, конечно. У тебя все получится.

Отношения с Гошей оказались не такими простыми, это Олесь мог утверждать со всей серьезностью. Если раньше он был для Гордеева просто соседом, то теперь — его личной собственностью, и отказывать великому и ужасному было нельзя. Самое неприятное заключалось в том, что личной жизни это никак не касалось, а вот работа… Олесь уже сам не понимал, какая из его занятостей основная, а какая — развлечение. В финансах он разбирался, но в моде… Да и не хотелось.

Олеся учили ходить по подиуму. Олесь матерился и ходил, но получалось откровенно плохо.

Ему показывали клип и тыкали носом в ошибки, которые пипл схавает, а профессионалы сразу заметят. Олесь раздражался и напоминал, что актерских курсов не заканчивал, а все его выступления на публике ограничивались декламацией стихов в детском саду.

Олесю звонили посреди ночи и напоминали о съемках, он бросал трубку.

После того, как Пашка, улыбаясь, официально подтвердил его должность на одном из собраний, Олесь окончательно уверился, что хочет делать карьеру. Сразу стало ясно, почему раньше не получалось: сам не хотел. Теперь нравилось приносить пользу компании и получать за это бонусы.

Он попытался взять отпуск на эту дурацкую неделю, но был послан сразу.

Пожаловался Галине в курилке, что нужно отпроситься, и та посоветовала взять за свой счет. Пашка побурчал для вида, но бумажку подписал, и позже, сидя в битком набитом помещении, полном моделей и обслуживающего персонала, Олесь мысленно подсчитывал доход, понимая, что уходит в глубокий минус. Неделя моды могла принести в лучшем случае тысяч двадцать, неделя работы в офисе — пятьдесят.

В большой комнате было грязно и душно, Олесю казалось, что он здесь — ничто, пустое место, тело без мозга, потому что командовали моделями все: от гримеров до уборщиц. Общаться с собратьями по профессии не хотелось, Гордеев куда-то убежал — в зал, наверное, фотографировать проходы по подиуму было для Гоши слишком мелко, и Олесь изнывал, ожидая выхода.

Показ задерживали уже на полчаса, а пока никто даже двери не открывал.

Мучительно хотелось курить. И еще джину с тоником. И Гошу. Олесь со всей этой суматохой Гордеева не то, что не осязал — даже забыл, как это делается. Отношения, как же. Он пытался спросить, зачем Гоше это все — тот фактически проталкивал Олеся на подиум, подрабатывая его агентом. Олесь пару дней назад пошутил, что желтая пресса должна обрадоваться таким новостям: ГГ самолично продвигает любовника. За что получил пренебрежительное: «Это твой выбор».

Олесь выбирал выспаться. И еще секс. Гоша орал на него, а он спотыкался, путаясь в собственных ногах, когда отрабатывал блядскую модельную походку. Ради чего? Ради одобрения Гордеева?

— Так! Встали и выстроились! — прокричала какая-то тетка, которую Олесь впервые видел, и все почему-то потянулись к выходу.

Иногда у него и вправду создавалось впечатление, что он — всего лишь один из стада.

Олесь должен был выходить вторым, и это немного нервировало, как перед экзаменом в институте. Тогда тоже было понятно, что быстрее зайдешь — быстрее освободишься, но все равно хотелось стать поближе к концу очереди.

Зазвучала музыка, настолько громкая, что захотелось заткнуть уши.

На Олесе был костюм, который оказался великоват, и теперь в лопатку колола булавка — наверняка одна из тех, которыми подгоняли пиджак по фигуре.

Олесь вспомнил, что он — коммерческий директор крупной компании и даже немного воспрянул духом, но тетка снова заорала, на этот раз что-то об идиотах, которые до сих пор не научились право и лево отличать, и желание сбежать вспыхнуло с новой силой. Останавливало только чувство ответственности и мысли о Гоше. Этот точно не простит срыв мероприятия.

Олесь оглянуться не успел, как его буквально вытолкнули к выходу на подиум, и он шел, напоминая себе о том, что нельзя размахивать руками и улыбаться, нельзя, нельзя, нельзя!

Очнулся только внутри рядом с какой-то девочкой лет шестнадцати, та светилась от счастья, а Олесь мечтал сдохнуть. Еще и после прохода слезились глаза от света софитов. Вот это разве работа? Минута жизни за сто долларов — это прекрасно, но до нее было три часа подготовки, и черт его знает сколько времени потратил Гоша на уговоры и дерганье за ниточки.

Олесь прислонился спиной к стене и, помня о костюме, постарался не шевелиться.

Суматоха за кулисами продолжилась, и показалось, что все софиты с подиума вытащили сюда, но это были операторы с журналистами и камерами. Воздуха становилось все меньше. Олесь раздраженно выдохнул, понимая, что за глоток воды и сигарету продаст душу вместе с телом и костюмом.

— Олеська! — Гоша появился очень неожиданно, но реагировать на него уже не было никаких сил. — Ты молодец.

— Спасибо, милый. Я сейчас умру на твоих руках.

— Даже не думай. Сейчас тут будет жарко.

Олесь хотел сказать, что тут уже как в аду, но Гордеева уже унесло куда-то в сторону, а на его месте материализовался какой-то чувак, который смотрел на Олеся, улыбаясь. Он сдержанно улыбнулся в ответ и закрыл глаза.

Моделей согнали в кучу, начали фотографировать, Олесь даже узнал пару фотографов, с которыми уже успел поработать.

Потом объявили, что будет фуршет, все приглашены, и он снова начал искать взглядом Гошу, но тот словно в воду канул.

Нашелся Гордеев поздно вечером, когда Олесь уже переоделся и пятый раз набирал его, чтобы предложить вместе поехать по домам.

— Устал? — спросил и улыбнулся.

Олесю уже было все равно.

— Да, — буркнул он. — И больше никогда...

— ...завтра у тебя три показа. Пока ты самый востребованный из мальчиков.

— Звучит так, будто я проститутка.

— В некотором роде так и есть, — Гоша потрепал его по волосам, словно ребенка. — Едем?

На следующий день Олесь честно выходил на подиум четыре раза: одной из дизайнеров не хватало моделей-мужчин, и ему пришлось в спешке переодеваться.

Потом была среда, четверг — в четверг какой-то мелкий телеканал устраивал специальный показ, и приглашенный Гордеев потащил Олеся с собой в качестве пары. В пятницу уже была вечеринка спонсоров, и Олесю сказали, что он должен быть.

Сил почти не оставалось, но он терпел, напоминая себе, что осталось совсем немного, только день пережить.

На вечеринке Гошу снова куда-то унесло, Олесь улыбался даме из организаторов недели моды, надеясь, что она не заметит, насколько эта улыбка вымученная.

И в момент, когда Олесь готов был сказать ей, что он гей, или что женат, или что дал обет безбрачия, потому что терпеть этот похотливый взгляд не было никаких сил, рядом нарисовался Гордеев.

За эту неделю, несмотря на то, что Гошу удавалось увидеть, потрогать и даже с ним сфотографироваться, Олесь соскучился, но, по странному совпадению, узнал его лучше. Гордеев в привычной ему среде здорово раскрылся, во всяком случае, со стороны. Наблюдая за ним, Олесь отмечал собственные ошибки и тихо восхищался тому, как можно быть одновременно милым и жестким. Казалось, Гоша всем нравится, но он подслушал несколько разговоров и с удивлением услышал, что Гордеева считают настоящей задницей, причем не с гомоэротической точки зрения. Возникла какая-то спонтанная и неконтролируемая гордость, особенно когда он поймал один-единственный Гошин взгляд на фуршете.

— Олеська… — Гордеев сразу обнял его за пояс, ткнулся носом в шею и только после этого улыбнулся тетке. — Извините. Мне всего на пару слов.

Оттащил Олеся за колонну, впился в его губы губами, но отстранился почти сразу.

— Я соскучился.

— Я тоже, — сказал Олесь, вцепившись в его рукав. — Поехали домой?

— Мне сказали, что тут агент из Парижа, пока нельзя уезжать.

Олесь мысленно сосчитал до пяти, потом еще раз, и сказал:

— Я с ним уже разговаривал. Мне предложили контракт. Пока нужно на пару дней слетать в Париж, они сделают полароидные пробы… Кстати, что это за идиотизм? Неужели нельзя на обычный фотоаппарат пофотографировать?.. Короче, вот.

Гоша будто потух: в глазах появилась такая тоска, что Олесю сразу же стало стыдно за эти слова. Вспомнился бывший Гошин любовник, который поехал за океан ради длинного бакса, и то, как Гордеев об этом говорил.

— Поздравляю. Ты теперь настоящая модель, об этом все наши мечтают.

— Я отказался, Гоша, — Олесь поймал его удивленный взгляд и быстро продолжил: — Ко мне дважды подходили, я сказал, что я не модель. И никуда не поеду.

— Я тебя не понимаю.

— Я не хочу быть моделью. Уезжать из страны, участвовать в этом гребаном бардаке. Слушать, как на меня орут какие-то тетки или мужики. Но это не главное.

— Деньги? — спросил Гордеев; он уже не выглядел таким подавленным, и Олесь понял, что принял правильное решение.

— Нет. Я устал за эту неделю. И хочу нормально выспаться. А еще… Я тут подумал… давай поужинаем?

Гоша посмотрел на него так, словно опасался за его рассудок.

— Да, поужинаем, — Олесь приблизил губы к его губам. — У нас даже нормального свидания ни разу не было. Разве у геев это не принято?

И Гоша улыбнулся.

КОНЕЦ