Трое

Пели вы — вам было больно… Пусть вы слишком долго ждали… Не для вас команда — вольно… Отдохнем, когда раздавят… Время неба — прошлый слог… Вскормленный лежалым снегом… Время неба — ваш итог… Время неба, время неба… 

Где теперь твой поезд? Он… Скрылся в даль и не заметил… Новых станций из окон… Где гранит ты раньше встретил… Не сломать и не свернуть… Нарисованные мелом… Эти стены, этот путь… Время неба, время неба… (***)

* * *

Ткачев вздохнул и прикрыл глаза. Все его тяжелое от мышц, но гибкое тело напряглось, однако волна напряжения почти тотчас ушла вниз, сосредоточившись в одном месте. Он лежал в своей комнате на кожаном диване, широко раскинув ноги, и потихоньку дрочил. Не то чтобы он делал это слишком увлечённо – скорее так, просто от скуки, от нечего делать. Разбухший, упругий член в его твёрдых пальцах ходил туда-сюда, но привычная сладость сексуального возбуждения все время перебивалась унылым, сосущим и тоже давно уже привычным чувством одинокости, заброшенности, какой-то жизненной безнадеги, когда больше дня наперед не загадываешь. И не сбудется, да и лень уж надеяться… Ну да хуй с ним!..

…Тишину квартиры нарушила настойчивая трель телефона. Ну вот! Опять мобилка. Опять этот сраный, вежливенький звонок!

Ткачев с досадой застегнул камуфлированные штаны и нехотя поднялся.

— Ткачев? Мы подъезжаем. Я, как всегда, не одЫн… — и смешочек. Будто бы гном пописал.

Как же не любил Ткачев этих вот ночных возвращений хозяина! Опять притащит какую-нибудь шелупень, опять эти гнусные смехуечки… Будут голыми ходить всюду, суки, приставать по пьяни.

Ткачев включил свет в холле и маленькой прихожей. Это была профессиональная необходимость: он должен сразу увидеть «гостя» во всех подробностях. Павел Иваныч привозил с собой тех еще типчиков!..

Зеркала в прихожей отразили хмурую ряху Ткачева. Такие ряхи, как бляхи солдатских ремней, Родина штамповала по всем своим весям для разных-всяких казенных недобрых нужд. После тридцати ряхи, если и выживали, то наливались измятою сизотой хронического «непросыханья», грузнели и как-то незаметно уходили под слой земли, разгульно оплаканные родными или просто знакомыми.

Но и родных, кроме больной сестренки, не было у Ткачева. А знакомых — еще меньше. И это, как ни странно, теперь он считал достоинством для себя. Люди казались ему слишком ненадежными, чтобы рассчитывать на родство с ними, на близость. С некоторых пор он даже на поддержку фронтовых друзей бы не положился…

* * *

Дубовая внутренняя дверь отворилась. Хозяин с порога сбросил рыжее кашемировое пальто на руки Ткачеву.

Павел Иваныч был хрупкий мужчина с вытянутым, каким-то поддельно юношеским лицом и глазами, слишком яростными для этих утомленных и длинных щек. Черные волосы банкира были гладко зачесаны назад, так что треугольный высокий лоб делал его похожим на Пьеро. Он казался сейчас сильно навеселе и развязно расхохотался, обнажив ровные белые зубы:

— Взгляни, Ткачиша, какой экземпляр я выловил! Охуеть!

Следом несмело шагнул под яркие лампы русый высокий парень в белых штанах и кожаной черной куртке. Парню было лет двадцать пять, на щеках рыжела модная теперь легкая небритость, а волосы были длинные, до плеч, — забытый стиль битников.

Гость прищурился, мельком взглянув на Ткачева и вновь опустил глаза.

— Прими и его телогреечку! — засмеялся хозяин.

— Сам разденется, не барин, — буркнул Ткачев.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Павла Иваныча:

— Опять выебываешься, Ткачев?

Ткачев хмуро молчал. Парень примиряюще улыбнулся, сбросил куртку и сам повесил ее в стенной шкаф.

— Раздевайся здесь, Антон! Полностью! — приказал хозяин.

Парень стал раздеваться, неловко хватаясь за стены.

— Ну и тело! — хозяин подмигнул Ткачеву. — Неужто не возбуждает?

— Павел Иваныч, я вам сказал: мне это дело по хую! Развлекайтесь хоть с кошкой, если хотите. А я…

— А ты?

Наступило молчание.

— Между прочим, — Павел Иваныч щелкнул пальцами по Антоновой наклоненной сейчас спине. — Он уже допытывался, нет ли у меня крутого охранничка. Не спим ли уж мы с тобой.

— Пускай ревнует, блядь! — рявкнул Ткачев, наливаясь кровью.

— Ну-ну-ну! Ну! Ладно, Ткачев, не выебывайся, праведник наш пречистый! Ванну наполни-ка! Поживей!

И отстранился, пропуская сорвавшегося с места разгневанного Ткачева.

— Вот бугаина, блядь! Живет у меня здесь. Надежный, как бетонная станина, а не дает ни в какую! — Павел Иваныч вздохнул.

— А за бабки?! — Антон выпрямился.

— Ни за какие! Мы, кстати, с ним в параллельных классах учились. Мой идеал был когда-то. Да и сейчас еще ничего себе. Как я ему завидовал, черт возьми! А теперь вот — мой холуй. Холуй, да не полностью. Н-да, есть еще женщины в русских селеньях…

— Это Пушкина стихи? — состроил почтительно-понимающую мину парень.

— Лермонтова. Эх, и глазики у тебя! Ну василечки! В них бы нассать! А? «Золотого дождичка» не боишься? Впрочем, тебе все Божия роса…

Парень капельку покраснел.

— Ну ладно, еще посмотрим, на что ты способен… — хозяин провел ладонью по плоской груди Антона.

— Ванна готова! — рявкнул Ткачев из глубины квартиры.

— Чайник ставь! — крикнул в ответ Павел Иваныч и хлопнул Антона по ладненькой голой попке. — Вперед, труба зовет, my angel!..

* * *

Ткачев опять лежал у себя в комнате перед монитором внутреннего слежения. Он не очень вглядывался в экран, разделенный на шесть частей: по числу основных помещений квартиры.

Ткачев знал, что фантазия (и тем более возможности) хозяина — так себе. Ну, ползают по коврам, мочатся друг на друга, потом гость трахает Павла Иваныча между ног . Почему не в задницу и не в рот, объяснил Ткачеву сам хозяин: заразы боится. Потом паренек отсосет Павлушке, но, конечно, в презервативе. Пьяненький Павел Иваныч вырубится. Тут-то и нужно на стреме быть. Не раз уже приходилось скручивать очередного вороватого нахаленка.

Ткачев перевел взгляд с дисплея системы слежения на экран телевизора. Там вовсю шуровал «Раммштайн»: чумазые шахтеры хоронили бледную, с алыми губами женщины-вамп, Белоснежку. Звук был выключен, и любимый клип Ткачева казался каким-то особенно многозначительным и мутным по смыслу, как сновидение.

Ткачев хотел опять перевести глаза на дисплей и проверить, в порядке ли хозяин, но вместо этого невольно и с ненавистью окинул свою комнатку: голые белые стены, блеклые дверцы стенного шкафа, металлический столик и кургузый дощатый стульчик возле, — новшества датских скупых дизайнеров. Половину комнатки занимал кожаный черный диван, на котором лежал Ткачев. Все с чужого плеча, даже это камуфло! Ткачев подумал о форме с раздражением: боевой наряд Павлик превратил для него в ливрею, заставил таскаться в форме и берцах по квартире все время. Для своего удовольствия…

Устраивая Ткачева после Чечни в охрану Павлуши Гайназарова, друзья уверяли, что тот школьного товарища не обидит. Будешь, дескать, в вип-костюмчике с ним по всяким тусовкам шароебиться. Но в личной беседе господин Гайназаров предложил Ткачеву иное. Все упирал на особое доверие к нему, да еще оклад положил втрое больший, чем получал даже начальник его охраны.

— Днем ты вообще там один будешь, я же в ней не живу. А по ночам, иногда, приеду. Ты только не удивляйся, ладушки?..

И вдруг посмотрел с усмешечкой:

— Ты всегда мне так нравился, блядь-Ткачев!

И глаза вдруг такие! Ткачев все понял, насторожился.

Эх, если бы не сестренка, хуя лысого он на такое поганство согласился бы! Но благодаря этим деньгам да еще протекции Гайназарова Юльку удалось пристроить в отличную клинику-санаторий. Правда, Ткачев строго оговорил, что спать с шефом не сможет: не та, мол, ориентация. Павлуша, как ни странно, тогда пропустил это мимо ушей. Как бы и согласился…

Между ними установились странные отношения «доверия-ненависти». Павлуша позволял себе всякие выпады, но ни на чем не настаивал. Ему, казалось, и нравилась эта игра. Или он считал это игрою? Павла Иваныча развлекала и даже по-своему грела ярость Ткачева при любых попытках вовлечь его в «отношения». Все же не отчужденье!..

Ткачев повернулся на диване. На экране тем временем Белоснежка восстала из гроба, а на мониторе внутренней системы наблюдения хозяин вставил член парню в рот.

Скоро вырубится…

* * *

Хозяин стоял к камере вполоборота, парень поддавал головой. Лицо парня блестело, длинные волосы вздрагивали, как висюльки на люстре. Павел Иваныч уже помочился. Ткачев угрюмо, машинально следил. Подумал, что дурак был, когда защитил как-то хлипенького Павлушку в восьмом. «Недонакостыляли» — подумал он…

Ткачев вдруг вспомнил, что не трахался уже третий месяц, с тех самых пор, как нанялся к этому мудаку. Последней его «любовью» была хрупкая молдаванка, что торговала фруктами на рынке неподалеку от его дома. С ней он прожил три дня. А после вот завертелось…

Эх, блин!..

Ткачев ткнул пальцем в пульт и с досадой перепрыгнул сразу через три программы. На РТР показывали, как грязные гусеницы танка крошат глинистую дорогу где-то там, в Чечне. Усталые лица ребят, какие-то странные: вроде и дети почти, и что-то такое в них… Что-то замерзшее… Они курили перед камерой, что-то говорили, кривясь иногда в беглой нервной улыбочке…

Ткачев про себя отметил, что пацаны все больше совсем молодые, в лучшем случае — «срочники». Контрактников на БТРах не заметил ни одного.

Война разрастается. В Первую чеченскую было не так: перли все больше взрослые мужики. А теперь охотничков поубавилось… Все уже поняли: с чеченом не забалуешь, блядь!.. А, может, это только кажется?..

* * *

Хозяин храпел на диване гостиной, видно, все-таки хорошо надравшись, — с некоторых пор Павлуша стал пить все больше… Парень вышел из комнаты. Ткачев машинально проследил его путь на экране до ванной.

В ванной камеры слежения не было, и Ткачев опять перевел взгляд на экран телевизора. Там Расторгуев, широко расставив ноги в сталинских галифе, подтоптывая себе каблуками сапог, раскрывал суровую пасть. Ткачев прибавил звук. Эту песню без конца крутили на его проводах…

«Ком-бат!.. Ба-тяня!.. Ба-тяня!.. Ком-бат!..» — грозно хрипел Расторгуев.

С тех пор прошло почти восемь долгих лет… За это время Ткачев потерял родителей и побывал в Чечне…

Ткачев вдруг ярко вспомнил лица двух бойцов, с которыми ему пришлось провести почти три недели на маленьком блокпосту под Очхой-Мартаном. Там был и третий солдат, но почему-то его лицо вылетело сейчас из памяти. А вот эти двое…

Санька был странный такой, очень приметный: волосы черные, а зеленоглазый, и глаза все пронизаны солнцем, как крыжовник в июльский полдень. Бедовые! Шебутной парнишка, детдомовская шпана. Иное дело Антон. Всех выше, спокойный, он казался на год взрослее двух других пацанов. Рассудительнее, умнее . Но это была какая-то странная сдержанность. Ткачева раздражала в Антоне эта ненужная в солдате затаенность, подчеркнутая брезгливость и как бы усмешечка надо всем. Ткачев знал, что Антон — не из маменькиных сынков, пацан вовсе неизбалованный. Был он родом из самого распростецкого и нищего теперь Новошахтинска, сын, правда, учителей…

Н-да, сложный парень…

* * *

— Здравствуй!..

Ткачев резко воспрял с дивана.

Призраки прошлого, его тени… Иногда они возвращаются помимо нашей воли, помимо нашего неистового, на грани возможного, желания – забыть, не помнить …

Парень Павла Ивановича стоял в проеме двери. Волосы его были сейчас гладко зачесаны назад, свежевымыты, и теперь Ткачев окончательно узнал его, перестав сопротивляться своей памяти. На Антоне был наброшен махровый банный хозяйский халат.

Сколько прошло времени? Богу ведомо… Несколько лет? А словно полжизни…

Или вся жизнь?..

Ткачев не любил сложностей. Но сейчас его наполнило до краев именно сложное, непонятное и оттого — неприятное чувство. Какая-то щемящая тоска, грусть по ушедшему, когда ничего уже назад не вернуть, а впереди только тьма, одиночество и обыденность повседневности. И злоба, злоба, злоба…

— Ну… здравствуй! — сказал он с заминкой, все еще не очень веря в такое вот совпадение. Разве так бывает?

Бывает…

Антон улыбнулся, довольный:

— А я тебя сразу узнал, гражданин начальник! Пиздато устроился ты…

— И ты тоже…

Антон усмехнулся опять:

— Это я-то устроился? Мне жить даже негде!

— Зато есть, с кем!

— Напрасно ты, гражданин начальник! — Антон все еще улыбался, поглаживая рукой дверной косяк. — Войти-то можно?

Ткачев пожал плечами:

— О чем мне с тобой базарить?

Антон широко развел руки:

— Одна ж профессия!

Ткачев с презрением отвернулся.

— Я про войну, начальник! — уточнил усмехнувшись Антон.

— Война для нас с тобой кончилась! — буркнул Ткачев и сдвинул брови. — Он тебе заплатил? Могу показать, где выход…

— Нет, он велел до утра остаться.

— Ну так и вали к нему!

— Он спит.

— А тебе че не спится? Наработался ведь!

— Эх, командир, коришь ты меня напрасно! Ну что мне в Новошахтинске моем сраном делать? Одна нищета да блядство…

— А здесь тебе блядства нет!

Антон помолчал. Потом сказал спокойно, расставив паузы между словами:

— Ты сам говорил, что мы теперь жить должны. Вот и живем, как кто может…

Ткачев дернул щекой:

— Саньку вспомнил? Как мы его по частям на брезентухе несли? Интересно, что бы он сказал, посмотрев на тебя сейчас…

— А он смотрит, — тихо сказал Антон. — Мне все кажется, что вот он, рядом. Люди только для нас уходят, а на самом деле все они тут вот, возле…

Ткачев тупо смотрел на экран. Там опять несли в гробу Белоснежку. Клип крутили второй раз…

— Ну, я сяду? — тихо и как-то вдруг виновато спросил Антон.

Ткачев не ответил. Он почувствовал, как диван возле него чуть прогнулся. Белоснежку снова оплакивали чумазые шахтеры… И скоро она опять восстанет…

— А знаешь, батя, у нас с Санькой ведь это…

Ткачев все молчал, не отрывая взгляд от экрана.

— Как раз накануне, как ему туда, в аул, пойти. Эх, мудачок!..

Они помолчали, вспомнив одно и то же. Ткачев машинально нажал на пульт телевизора.

Затем Антон продолжил:

— Ему ты нравился, он мне признался. А ты на меня глаз положил, я же все понимал, все чувствовал! Вот такая жистянка, бля…

Ткачев все еще молчал, уставясь в экран. Антон опустил руку рядом с его коленом.

Ткачев повернулся резко. Антон сидел, откинувшись на пологую спинку дивана, и тихо поваживал другой рукой у себя между ног , задумчиво глядя мимо Ткачева туда, на экран…

Ткачев охуел от такой наглости, но тоже мельком взглянул на экран. Там крутили ночное порно. Сисястые косматые девки копошились в бассейне с грязью, тузили друг друга, казалось, грубо и неумело, соскальзывали с мокрущих тел и опять взбирались друг на друга…

* * *

— Помнишь, дожди зарядили? — тихо спросил Антон, — Мы так же вот, блядь…

Ткачев вспомнил, как однажды во время дождя он с Антоном вышел на дорогу: через час по ней через их блокпост должна была пройти колонна БТР и «Уралов».

Ткачев и Антон прослужили тогда недолго, но уже знали, что среди косых серых струй дождя может запросто ужалить пуля, и действовали, потому, осторожно. Облачившись в бронежилеты, они обошли вверенный им участок дороги, промокнув насквозь, и уже на подступах к блокпосту что-то неожиданно свистнуло у Ткачева над самым ухом. Оба тотчас упали в грязь и покатились по раскисшей глине, получая в рыло мутный поток воды и грязного месева. По пояс в воде и грязи, по кювету, добрались они до спасительного БТР, что загораживал вход на блокпост. Они нырнули под его брюхо между гусеницами, и сразу целая очередь пуль ударила им в спину там, снаружи, о броню…

В темноте под машиной было слышно, как звенькает по БТРу свинец. Под машиной было чуток посуше, но и здесь под стальные колеса снаружи уже натекала пахнувшая мазутом большая лужа.

Ткачев велел Антону ползти первым, прикрывая его сзади как старший. Парень дернул вперед, въехал Ткачеву сапожищем по морде и вдруг затих. Неужто схлопотал пулю? Не мог ведь: БТР укрывал надежно.

— Антоха! Ты че? — крикнул Ткачев, дернув солдата за ком глины на каблуке.

Антон шевельнул ногой:

— Задел, батяня?

— Хуйня, по рылу въехал малька. Не ранен?

Антон ответил чуть погодя, — не сразу, но бережно отвел ногу в сторону.

— Вроде коленом ебнулся обо что-то… — тихо сказал Антон.

Ткачев подтянулся вперед, осторожно нащупал колено Антона. Сквозь корку раскисшей грязи ничего нельзя было толком прощупать.

Лица обоих оказались почти рядом; Ткачев и Антон загнанно, тяжело дышали от беготни и азарта близкой опасности. Да еще эти тяжеленные бронежилеты…

Антон улыбнулся, облизнул пересохшие губы. Ткачев, отведя глаза, надавил на подставленное Тохино колено:

— Ну?

— Хуйня, батя! Ушибся, наверно, просто. А больно я по ебососу-то тебе врезал?

— Это у тебя ебосос, чмо залупастое! — отлегло, но Ткачеву не понравился вдруг развязный тон салабона. — А ну марш под крышу!

Антон рванулся, как бы и с облегчением вон из-под БТРа. Следом — Ткачев ухнул под холодный, но здесь, в укрытии, уже неопасный дождь. Без стальных примесей…

Они метнулись в блиндаж. Санька и другой солдат — а, вспомнил Ткачев, звали его Романом, пухлый такой парнюга, — бросились им помогать. Роман загремел чайником, Санька присел на пол к Ткачеву помочь стянуть мокрые берцы, от грязи пудовые.

— Блядь! А ну на пост быстро! — прикрикнул на него Ткачев и стал сам стягивать обувку, елозя немилосердно каблуком полуснятого берца о земляной пол.

Они с Антоном разделись. Снимать пришлось все, даже трусы – промокли ведь насквозь, до нитки.

Азарт встречи с опасностью, этого вечного противоборства со смертью здесь, на войне, все как-то не проходил, несмотря на смертельную вдруг усталость и дымящуюся над огнем их одежду, всю в корке полузасохшей глины.

— Ромка, ты тоже — на другой выход! Духи там часового снимут и второй БТР уведут, пока вы тут за чайком сопли пускаете. Не хуй возле огня тереться. Без вас управимся, — сказал сурово Ткачев.

— Да они в такую дождюгу…

— В такую дождюгу нас сейчас чуть не шлепнули! Быстро пошел!

Ромка, как недовольный бурундук, с шумом напялил накидку и поплелся вон из блиндажа. Ткачев сел на раскладушку, поближе к огню, растопырил над пламенем задубелые сизые пальцы.

Антон подал ему кружку с кипятком, сел возле.

— Блядские берцы! — сказал Ткачев, чтобы что-то сказать. — Ноги в них стынут и мокрые все время. Прохудились, видать…

Антон, присел, нашарил руками натруженные ступни «батяни».

— Ты че? — не понял Ткачев.

— Ниче! Пальцы вам разминаю, товарищ начальник.

— А я тя просил?

— Батя, я, может, сегодня только из-за тебя и живой остался! Пиздато мы под БТРчик свистнули! Я б один и не сообразил, наверно…

— Оставь мои ноги в покое, сученок! Вижу я, ты блядство какое-то замышляешь. Не выйдет, парень!

Антон поднялся с колен и понюхал руки.

— Пизда-ато!.. — сказал он, покачав головой как бы и в восхищении.

И оба вдруг расхохотались.

Ноги Ткачева и впрямь воняли на весь блиндаж.

— Можно, я подрочу? — вдруг спросил Антон.

— Дрочи! Вон у Санька голых баб навалом над раскладушкой, — Ткачев вроде все чай тянул, а сам скосился на Антона насмешливо и лукаво.

Тот отошел к койке Санька. Он стоял, голый, спиной к Ткачеву, и тут локоть его заходил ритмично.

Командир, взглянув на Антона сейчас как-то по-особенному, отметил про себя хорошую фигуру бойца и ладную, стройную, как у танцовщика, гибкую спину. Такого бабы, небось, уж избаловали на гражданке! Вот и мается с недоеба…

Дрочить прилюдно, при своих, на их блокпосту было не западло. Так уж повелось…

Ткачев подумал, что, может, и впрямь этого парня спас сегодня. Спас для жизни…

Что ж, пусть теперь живет…

Он вдруг тоже встал и решительно направился к Антону. Тот как бы посторонился. «Сеанс» продолжили вместе, глядя на голых, журнальных телок.

Ткачев почти не смотрел на солдата, но все ж краем глаза отметил не без удовольствия для себя, что член у него, Ткачева, намного крупнее.

Кончили они почти что одновременно. Сперма растеклась мутными, густыми каплями по глянцевым прелестям шлюх на фотках.

Антон вздохнул и опустил руки.

— Ладно, — хмурясь, сказал Ткачев. — Хорош шкурку гонять. Скоро колонна пойдет. Давай одеваться, что ли…

Антон вздохнул, взял свою шапочку и вытер обтруханные фотки.

— Во дурак! Как теперь ты ее наденешь? — удивленно покачал головой Ткачев.

Антон ничего не ответил – просто улыбнулся и натянул шапочку до бровей.

* * *

— Ну и как дальше сложилось у тебя? — спросил Ткачев, глянув в глаза парню глубоко и строго.

Антон пожал плечом, продолжая поигрывать пальцами у себя между ног.

— Как сложилось? Сам видишь, батя…

— И нравится это тебе?

— Жить-то надо… Я вообще-то по бабам сейчас живу. А так в клубец забуришься, мужички и снимут. Суки, даже не платят, бывает часто, — Антон помотал головой и усмехнулся горько.

— А с Саньком как у вас все было? — вдруг хрипло спросил Ткачев.

— А с Санькой все просто было, товарищ начальник, — снова пожал плечом Антон. — Они так в детдоме шароебились с шестого, наверно, класса. Он просто боялся тебе сказать. Говорю же: любил тебя!

— Ну а… с бабой пиздато все у тебя, выходит? Никаких проблем? — тихо спросил Ткачев.

— Ни-ка-ких! Кроме денег.

Они помолчали. Антон продолжал свое пахабное дело разнеженно-вяловато.

— Знаешь, что? — спросил вдруг он тоже тихо. — Ты ведь здесь с недоеба маешься. Прямо зверь совсем…

— Твое дело? — спросил Ткачев. Насмешка не получилась.

— Мое… — Антон положил другую руку на колено бывшему командиру. — Давай помогу, начальник?

Ткачев вздохнул и устало закрыл глаза, стараясь больше не проронить ни звука.

Рука Антона, нежная, осторожная и уверенная одновременно, скользнула дальше, по бедру Ткачева и медленно поползла по его штанам.

Ткачев среагировал мгновенно. Он открыл глаза, его кулак взметнулся и он с размаху смачно врезал парню в челюсть. Антон этого совершенно не ожидал. Он даже не успел увернуться, потому полетел с дивана на пол и шмякнулся на него, проехав еще несколько сантиметров на заднице.

— Ты чего?! За что ты?! – просипел ошарашенный Антон, вытирая запястьем кровь с разбитой губы.

— Ишь ты, бля! Прыткий какой сучара! – Ткачев вскочил с дивана, подошел к Антону и, нависнув над ним, продолжил. — Думаешь, потрогаю батю между ног и готово дело?

— Да чего ты ерепенишься? – обиделся еще больше Антон, — Ведь у нас с тобой все было уже! Так чего ж ты…

— Было?.. – распрямился Ткачев и на секунду задумался.

«Было… Было… Было…» - он словно пробовал это слово на вкус. И вкус у этого слова был горький…

— Да, было. Но – ТАМ, - сказал он вслух, — Теперь все изменилось. Так что – на хуй пшел!

— Да я ведь… Я… - Антону словно бы не хватило слов, он запнулся и замолчал.

И вдруг бросил Ткачеву с упреком, взметнув на него острый как бритва взгляд:

— Козел ты, батя. Тупорылый. Не понял ты нихуя…

— За то ты все понял, мудель. – Ткачев вернулся к дивану, присел.

Антон тоже медленно поднялся с пола, потирая ушибленную задницу, и запахнул полы халата.

— Мне уйти? – спросил он и их взгляды встретились. В глазах у Антона стояли слезы обиды.

— Как хочешь… - хмуро отозвался Ткачев и поглядел на экран телевизора. Там порнушка была в самом разгаре. А их порнушка – накрылась…

— Тогда я сяду. – твердо сказал Антон и уселся рядом с Ткачевым.

— Садись, — Ткачев постарался сказать это как можно равнодушнее, — Не лезь больше только.

Между ними повисла неловкая тишина. Ткачев делал вид, что смотрит телевизор, а Антон сидел почти не шевелясь, оперевшись локтями о свои лодыжки, только дышал.

— Значит, забыл ты, как любилось нам… — задумчиво сказал наконец Антон.

— Забыл! – огрызнулся Ткачев.

— А я вот – нет… — последние слова Антон произнес очень серьезно и как-то даже печально.

— Твои проблемы. Иди подрочи…

— Да не об этом я! – почти выкрикнул Антон.

— Ори поменьше. Не дома ведь! – сурово прошипел на него Ткачев.

— Не дома… — горько усмехнулся Антон, - И ты…

Антон замолчал, а потом положил руку на каменное плечо Ткачева и спросил совсем шепотом:

— Неужели ты и вправду все забыл?..