Полигон

Не смотря ни на что,
Сергею Николаеву,
посвящается…

Часть первая.

На втором году службы на Флоте со мной произошла одна досадная неприятность.

Как-то мы всем отделением копали траншею под новый силовой кабель. В то время я, честно сказать, немного обленился, и настоящая физическая нагрузка была для меня в радость. Я так увлёкся этим делом, что и не заметил, как стёр ноги в кровь. Странно, да? Ведь лопату-то я в руках держал! Но на самом деле – ничего странного. Все бы ничего, но в мои «боевые» раны попала какая-то инфекция и через день ступни у меня опухли, началось что-то вроде заражения. Ходить я уже не мог, и мичман Сергачёв, наш «вечно паникующий доктор», решил отправить меня в поселковую больницу на несколько дней, чтобы «там мной занялись профессионалы». Это он так выразился. На самом же деле, он просто боялся ответственности. Боялся, что со мной случится что-нибудь серьезное и его будут за это дрючить. Я не стал возражать и молча поехал. Классно было вырваться из надоевшей до чертиков части хотя бы на несколько дней! И какая разница – по какому поводу?

Первое время в больнице было для меня сущим адом — приходилось всё время лежать. Ноги мне забинтовали, стали делать уколы, заставляли глотать какие-то таблетки, причем горстями. Даже капельницу поставили! В первый же день я перечитал все потрепанные журналы, которые были в палате, и выспался, а потом начал просто-напросто потихоньку сходить с ума от безделья. Когда на третий день лечащий врач разрешил мне вставать не только в туалет — настроение моё заметно улучшилось. Вот она – свобода!

Развлечений в маленькой поселковой больнице, где почти нет пациентов, не так уж много. Погода тогда стояла замечательная, полярное лето было в самом разгаре (это когда светло — всё время: и днем, и ночью). Мне нравилось проводить время на лавочке в больничном дворе. Во-первых, здесь разрешалось курить. Во-вторых, солнце и свежий воздух, без запаха лекарств — куда лучше, чем собственная палата, в которой мне уже в первый день всё обрыдло. И в-третьих, иногда кто-то, так же как и я, выходил сюда погулять и можно было завязать знакомства, поговорить, пообщаться на разные темы. У одного пожилого мужика, который всегда сидел в сторонке один, было радио: небольшой такой приемник на батарейках, и когда он его включал — я за компанию слушал последние известия, музыку, ну и всё такое… Вобщем, жизнь текла…



Сергей появился в больнице на пятый день моего там пребывания. Его привезли ночью. Я спал (в то время в моей палате кроме меня никого больше не было), но проснулся от какого-то странного шума, возни. Продрав глаза, я увидел, что у соседней койки, до этого пустой, сосредоточенно склонились над каким-то новым пациентом две медсестры и врач. Они тихо переговаривались друг с другом, одна сестра делала парню внутривенно укол, другая сноровисто ставила капельницу.

Глаза у парня были закрыты, он тихонько постанывал и шептал что-то вроде: «Мама, мама, мамочка…»

Сон слетел с меня окончательно, и я приподнялся на постели.

Никаких видимых повреждений и ран на парне не наблюдалось. Врач отошёл от кровати, чтобы не мешать сестрам делать свое дело и, увидев, что я не сплю, сказал: «Вот, соседа тебе привезли. Тоже матрос. Решил свести счёты с жизнью, наглотался убойных таблеток. Он нормальный, не чокнутый, просто, наверное, так вышло. Ты уж присмотри тут за ним. Помоги чем…» Я молча кивнул головой в знак согласия.

Тем временем парень перестал стонать и бормотать, затих — видимо, подействовал укол. Он просто спал, как-то неестественно раскинув руки. Сестры и врач молча покинули палату, затворив за собой прозрачную дверь.

Я внимательно рассматривал своего нового соседа. Явно не «салабон», скорее всего уже отслужил год или два. Здоровый, сильный, довольно симпатичный. Мужественное лицо, на котором всё ещё лежала лёгкая тень страдания, широкие скулы, волевой подбородок. Светлые, коротко остриженные волосы, как и у меня.

«Наглотался убойных таблеток»… Эта странная фраза нашего лечащего врача абсолютно не вязались с внешним обликом того человека, что был передо мной… Разве такие как он травятся? Неужели такое бывает?

Но кто знает, в конце концов? В людях ведь не разберёшься… Во всяком случае сразу…



На следующее утро мой сосед проснулся как ни в чём не бывало. В ответ на его просьбу я позвал сестру, она сняла ему капельницу. Мы познакомились. Как я уже сказал, его звали Сергеем. Его часть находилась в сорока километрах восточнее от нашей — мы оказались практически соседи в этой заполярной тундре. Это сразу нас здорово сблизило. Вечером, с моей помощью, он уже смог потихоньку выйти на улицу. Я угостил его сигаретой…

Что мне сразу понравилось в Сергее — коммуникабельность. Он казался совершенно нормальным парнем: слегка грубоватым, разговорчивым, улыбчивым. Эти противоречивые факты подливали масла в огонь моего извечного любопытства: «Как же всё-таки его угораздило попасть в наш госпиталь с таким диагнозом?» Мы разговаривали на тысячи разных тем, не касаясь только одной — «что с ним случилось». Внутреннее чувство подсказывало мне: ещё не время, нужно подождать, он сам скажет… Не хотелось лишний раз «бить ему по голове».

Через два дня мы уже стали друзьями «не разлей вода» и проводили всё своё время вместе. Куда я, туда и он. Правда, этому способствовал больничный распорядок — всё же мы лежали в одной палате. Сергей быстро привязался ко мне, а я к нему, — взаимная симпатия между нами была видимой и естественной. Каким-то странным образом я понимал: он чувствует во мне «родную душу», словно мы были друзьями по несчастью… Но ведь на самом деле так не было?… И все же, я искренне радовался, что подружился с ним.

У Сергея не было с собой никаких личных вещей, денег тоже. Это не удивительно, с учётом того, «как» и «с чем» его сюда привезли. Поэтому я делился с ним сигаретами, давал пользоваться своей бритвой и кремом после бритья, еще какими-то мелочами… Он был благодарен мне, по-своему… Он всё видел, всё замечал. И порой — как-то странно, с полуулыбкой на лице поглядывал на меня своими выразительными, но всегда почему-то печальными глазами.

Так прошло еще несколько дней. Мой вынужденный отпуск из «просто приятного» превратился в «очень» приятный… Полная лафа!…



Я хорошо запомнил тот день, когда к Сергею приехали. Из его части… То ли их командир, то ли «замполит». Капитан второго ранга, «кап два», долго беседовал с ним во дворе на скамеечке (я видел обоих из окна как на ладони), а Серёга сидел, понурившись, опустив голову. Я примерно представлял себе, о чём шла речь…

Когда Сергей вернулся, то не сказал мне ни слова — лёг на кровать и сразу отвернулся к стенке.

Я почувствовал, что его сейчас лучше не тревожить.

Он не пошёл обедать и пролежал так, лицом к стене, до самого вечера.

Но всякому терпению есть предел — ближе к ужину меня начало угнетать это леденящее оцепенение, эта его отстранённость и безучастность ко всему. Я довольно резко спросил его, долго ли будет продолжаться эта «игра в молчанку»?

Тогда он неожиданно повернулся ко мне и резко спросил, знаю ли я, почему он тут?

Я спокойно ответил, что да, знаю.

И ещё я сказал, что вовсе не заслужил такого отношения к себе — я ведь не враг ему, во всяком случае, до этого дня им не был… Мы ж братаны!

Он всё сразу понял, извинился. И уже спокойнее сказал, что скорее всего его заберут отсюда завтра, что эта ночь — последняя. Он сказал, что «хочет мне все рассказать про себя»… Что «ему это нужно»… Но не сейчас, не здесь… Он предложил, чтобы после отбоя мы с ним смотались из больницы, нашли укромное место, где нам никто не будет мешать, где мы сможем спокойно поговорить. Как братаны… И там он расскажет мне свою историю. Вообще-то, делать этого нам, матросам, не полагалось, в смысле — сматываться, но ведь правила для того и существуют, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь их нарушал… Не долго думая, я, естественно, согласился.

Остаток вечера все равно прошел натянуто и скучно. Ужин, вечерний обход, отбой… Мы перебросились с Сергеем всего лишь несколькими, ничего не значащими фразами. Причем я отчетливо видел, как он старается всем своим видом показать, что я не виноват в его теперешнем состоянии, что я тут ни при чем. Но еще я видел – как ему плохо, как ему мучительно тяжело на душе… От меня-то это скрыть было невозможно.

Мне было жалко Сергея. Хотелось как-то утешить его, согреть, ободрить, вытащить его из этой депрессии. Внушить ему мысль, что «как бы там оно ни было — всё равно, всё обойдется!».

Но я ничего не делал, я тоже —просто молчал.

Это была игра… Дурацкая. И хуже всего, что мы оба понимали, что играем. И оба не находили в себе сил (или повода?) переломить эту неприятную ситуацию и повернуть её к лучшему.



В половине двенадцатого, когда, наконец, больница заснула, а дежурные сёстры ушли в лабораторию гонять чаи, мы с Сергеем оделись, взяли сигарет, бутылку воды и украдкой, потихоньку выскользнули на улицу через окно (наша палата располагалась на первом этаже).

На улице было сумрачно, тихо и светло, как днем — обычная летняя ночь за полярным кругом.

Мы забрели в небольшой лесок, что сиротливо жался к самой больнице со стороны служебного входа. Там мы нашли уютную полянку, плотно закрытую от чужих глаз кустарником со всех сторон, и расположились на ней, постелив на землю свои темно-синие пижамные куртки.

Закурили…

— Ты, наверное, хочешь знать, почему я всё это сделал? — тихо спросил Сергей, выдыхая табачный дым.

— Ты про таблетки?

— Да.

— Не так чтобы очень, но если тебе это нужно — расскажи.

— Небось, думаешь, была какая-то особенная причина, — печально улыбнулся он, — типа, моя девушка на гражданке вышла замуж за другого или по службе неприятности задушили…

— Ну, не знаю… Всегда ведь есть какая-то причина… Разве не так?..

— Так. А вот у меня её не было.

— Но так не бывает.

— Бывает, — Сергей выбросил свою сигарету в траву и тут же закурил следующую. — Это ведь так просто: взять горсть маленьких жёлтых таблеток и засыпать себе в рот. Почти до смешного просто. Шагнуть с крыши, повеситься или полоснуть себя бритвой по рукам — куда сложнее. А таблетки… В них нет никакой явной угрозы. Они — как добрый доктор, который желает тебе помочь. Я заглотал целую упаковку этих сраных пилюль — штук пятьдесят, не меньше. Они были совсем крохотные, скользкие и безвкусные. Мне не понадобилось даже их запивать — так проскочили.

— Но зачем? Почему ты так поступил? Ведь никто не делает этого просто так! Разве что…

— Сумасшедшие? — закончил он за меня и усмехнулся.

— Я не это хотел сказать.

— Да ладно тебе, чего уж там…

— Но ты ведь не сумасшедший?

Сергей словно не услышал моего вопроса и продолжал:

— Знаешь, это странное чувство. Когда машина смерти уже запущена… Ты ещё здесь, но уже одной ногой —там… Словно завис между двумя мирами… Восторженное было чувство! Никто ничего не знал до самого последнего момента. Всё в части шло своим чередом, и они даже не догадывались, что внутри у меня уже тикает бомба. Мне так нравилось это — скользить вниз… Я так ясно всё запомнил! Уйти от рутины, бессмыслицы, отупения, освободиться… Я испытывал восторг в те мгновения. Ничего плохого не ощущал — ни дурноты, ни головокружения, ни слабости. В последний момент я просто вырубился, как будто что-то перегорело внутри. Щёлк —и нет меня… Дальше я ничего не помню. Что там было? Да и было ли что? Очнулся уже тут, в больнице. Тебя увидел с утра — думал, ангел, — Сергей широко улыбнулся. — Потом гляжу — крыльев нет. Значит, думаю, откачали. Не удалось мне…

— Жалеешь? Ну, что не удалось?

— Нет. Не жалею. И второй раз не стал бы пытаться. Глупости это все. Таблетки эти… Малодушие. Хотя, наверное, и в этой дури тоже был свой смысл.

— Интересно, какой же?

— Если бы не она, эта дурь — я бы не встретился с тобой. Не было бы этих дней… Этой ночи…

— Вот как…

— Да…

Мы лежали друг напротив друга, совсем рядом. Так близко, что я чувствовал его дыхание, когда он говорил…



Он поднял на меня взгляд. Странно… Мы уже несколько дней знакомы, а я совсем не замечал, как он смотрит на меня. Его глаза… Какими они были? Серые? Голубые? Зеленые? Всё вместе… Мои губы тронула едва заметная улыбка: ведь точно такие же глаза были и у меня! Никто и никогда не мог точно назвать, какого они цвета. То они казались другим людям малахитовыми, то бирюзовыми, то с прожилками летних небес – молочно-голубыми.

Сергей не отводил взгляда и тогда я начал «тонуть». Наверное, он был слишком близко от меня. Может быть, из-за этого. Какой-то странный магнетизм, власть, притяжение его глаз начали меня завораживать, гипнотизировать, манить…

Я чувствовал странную силу. Его силу. Она перетекала в меня. Медленно, но настойчиво.

Это было необъяснимо. Магия другого человека. Магия самой жизни, её сути, её основ. Что я знал раньше об этом? Ничего… Столько людей было вокруг меня! И все они лишь скользили мимо, а потом быстро скрывались где-то вдали, не желая остановиться и вот так, как сейчас Сергей, подарить мне часть самого себя, не закрываясь, не прячась, не надевая никаких масок. Предельно откровенный взгляд человека – это страшно! Это страшно, потому что хочется прыгнуть в него как в омут, вниз головой… И никогда больше не показываться на поверхности. Часто ли мы ощущаем это в обыденности? Почти никогда. Но может быть оно и к лучшему. Потому что каждый человек скрывает в себе тайну… И вовсе необязательно, что тайна эта окажется радостной, светлой, божественной. И чем страшнее эта тайна – тем сильнее она нас манит, зовет, тем сильнее она повелевает… И нет спасения от неё, нет защиты. Потому что ты вдруг понимаешь, что на свете существуют силы куда большие, чем человеческая мораль, законы общества, чем все твои внутренние «стоп-ы» вместе взятые, чем вообще все человеческие силы…

Сергей протянул руку и положил на меня, возле шеи. Щекотно тронул волосы. Рука так и осталась лежать на моём плече — сильная и нежная одновременно. В том месте, где она лежала, я кожей почувствовал его тепло. Это было так здорово! В глазах Сергея загорелся странный огонек. Он смотрел на меня так… так… Словно… Но тогда я еще боялся признаться себе, как именно он на меня смотрел.

Я оказался застигнутым врасплох и испугался его взгляда. Я даже не понял сразу, что происходит.

Его глаза просили, умоляли, требовали, приказывали… Я не мог оторваться от них, хотя какой-то едва слышимый внутренний голос пытался меня вразумить: «осторожно! ты играешь с огнем! вернись! вернись…»

Сергей не дал мне времени опомниться — он легонько толкнул меня другой рукой и повалил на землю.

Я вдруг начал вроде бы что-то соображать и попытался защищаться: мне показалось, что Сергей хочет меня ударить, избить или даже - убить, причинить мне какой-то страшный, непоправимый вред.

Но нет… Я, конечно же, ошибался. Разве он мог? Он, кто смотрел на меня сейчас так, словно дороже меня у него никого не было. Никогда… Словно я был смыслом его жизни… Словно я был центром вселенной для него…

Не знаю, как описать этот взгляд. Люди не придумали еще таких слов. Это можно только почувствовать…

В глазах у него теперь горел настоящий пожар! Сергей медленно потянулся ко мне… Ближе… Ближе…

И тогда его тёплые, мягкие губы накрыли мои. Он целовал меня страстно, словно голодный юноша, но в то же время искусно, как опытный мужчина. Я сам умею целоваться, но чтобы так… Впрочем, в то мгновение я об этом не думал.

Это его прикосновение вернуло меня к реальности и я вновь был тут, на поляне. Я не противился Сергею, я позволял ему делать то, что он хотел делать. Глаза мои закрылись сами собой и когда я освободился от странного взгляда Сергея – я вновь ощутил себя самим собой. Только самим собой, и никем более… По коже у меня побежали «мурашки», я пытался лихорадочно соображать, пытался думать, хотя постоянно соскальзывал в какое-то «блаженное ничто» (не знаю, как можно точнее сказать об этом), где не было не только моих мыслей – там не было меня самого…

О чем же я думал? Я вдруг вспомнил, как на гражданке, до призыва в армию, когда я ехал куда-то в битком набитом троллейбусе, ко мне плотно прижался подвыпивший мужик. Дыша винным перегаром мне в ключицы и шею, слегка склонив голову, будто стеснялся чего-то, он вдруг стал тихо тереться ногами о моё бедро, а затем вообще засунул руку туда, между моих ног. Я остолбенел: вокруг теснилась прорва народу, а этот придурок вёл себя так, будто ему трын-трава. Мне тогда показалось, что он не в себе: сбежал из сумасшедшего дома или просто шантажирует меня перед людьми. Несколько секунд я просто не знал как реагировать: побледнел, сжал зубы, но быстро овладел собой: с силой отодвинулся и глянул в его сальные, маленькие глазки с такой пронзительной ненавистью и решимостью, что мужик сразу пришёл в себя и тихонько отдёрнул руку. Я не знаю, заметили окружающие что-нибудь, или нет. Но, воспользовавшись первой же возможностью, я настойчиво продрался сквозь толпу подальше от него — несмотря на то, что придавленные мною пассажиры недовольно шикали и кряхтели со всех сторон.

Все это воспоминание пробежало перед моим внутренним взором в одно мгновение.

Что было в глазах того похотливого козла? Да, я хорошо помнил что…Я хорошо помнил, как они у него заблестели. Но это был совершенно другой взгляд, не как у Сергея. В чем же другой? Во всём! Не знаю, как это объяснить, мои столь противоречивые впечатления, да и нужно ли это делать.

Тот случай (в общем-то, неприятный) сослужил мне сейчас хорошую службу. Это окончательно сдуло с меня весь налёт неизвестно откуда взявшегося мистицизма, очистило мою голову.

Что-то родное и близкое было в Сережке, в этом его искреннем порыве, во всех его теперешних движениях. Даже в его запахе! И потом – эта его одуряющая близость… Никогда еще ни один мужчина не оказывался так близко от меня. Даже тот, в троллейбусе, был неизмеримо дальше! Может быть, это можно было назвать мгновением нашего с Сережкой абсолютного духовного единения, граничащего с отчаянием, пиковым моментом искренности и безраздельного, неизвестно откуда взявшегося, доверия друг другу? Может быть, именно это люди и называют высшим проявлением чувств? Может быть потому у меня и голова пошла кругом? Может быть…

Я перестал вяло отбиваться от Сергея, открыл глаза, губы мои расслабились. Но лишь на мгновение. Я больше ничего не боялся. И не пытался придумать для нас никаких оправданий. Спустя миг я уже тонул в совершенно новых для меня чувствах и… первое, что я сделал - ответил на поцелуй Сергея… Ответил так, как должен был это сделать по всем законам земной любви, и не должен делать ни в коем случае по всем человеческим законам…

Ну а дальше…



Тот, кто знает — поймёт меня… Нас «понесло»… Без руля и без ветрил… Словно на льду и под уклон…

Мы ласкали и тискали друг друга так, словно только об этом и мечтали всё последнее время. Сережа гладил своими сильными руками моё лицо, лоб, волосы. Он буквально сходил по мне с ума! Я же, крепко обнимал его могучие плечи, неистово тянул к себе, впиваясь губами в его губы, вбирал в себя его запах, его тепло, его силу.

Мы оба возбудились до крайности, до «точки плавления». У меня в штанах предательски всё вздыбилось. Член Сережки тоже упирался мне в бедро — такой же как и мой, твёрдый и своенравный. Я его чувствовал. Слишком хорошо, чтобы не замечать…

Сережа на миг отстранился, но лишь затем, чтобы резким движением стянуть с меня до колен пижамные штаны. Я ждал этого. Что-то внутри меня уже знало, что так оно и будет, что этим кончится… Поэтому я точно так же поступил и с ним.

Нагота – сближает. Абсолютно… Или – пугает. Я, однозначно, падал в первое. Как в пропасть…

Мы оба вошли в то самое состояние, когда ничего уже не соображаешь и когда обратной дороги нет. Ни для кого… Что-то ведет тебя, заставляет действовать. И уже невозможно остановиться!

Сережка властно уложил меня на спину, ухватил в кулак мою «разгоряченную страсть» и приблизил к нему свои пухлые, четко очерченные губы. От этого прикосновения я закатил глаза, запрокинул голову, изогнувшись всем телом, и непроизвольно застонал. Это было чувство на грани физической боли, хотя больно мне не было – скорее наоборот..

И вновь реальность сделалась для меня несуществующей химерой. И опять – «по-другому»… Казалось, что оттенков может быть сколько угодно, бесконечное множество…

Я куда-то летел, падал, потом опять взлетал… Время исчезло. Я слышал неистовое сопение Сергея, свои приглушённые стоны, чувствовал, как упруго бьётся пульс прямо внизу моего живота. Быстрее, настойчивей, глубже…

И тут вся моя страсть выплеснулась. Прямо Сережке в рот! Сдержать этот напор, разрывающий меня изнутри, не было никакой возможности. Да я и не пытался…

Он проглотил всё, что я мог дать ему, продолжая осторожно меня ласкать. Проделал он это так естественно, как будто делал это уже много-много раз, как будто для него это было привычным и желанным одновременно.

Когда я немного «очухался», Сережка поднялся на ноги, слегка пошатываясь.

Его собственный член — толстый, прямой и длинный — смотрел точно в небо. Как ракета «земля-воздух»…

Я сел на колени и подполз к нему вплотную. Я знал, что теперь «моя очередь», но почему-то никак не мог решиться начать…

Сережка терпеливо ждал, зажмурив глаза и как-то хищно полуобнажив зубы, почти оскалившись. Он не торопил меня. Его надутый член легонько подрагивал в такт его дыханию.

У меня в голове все гудело. Я ощутил изнутри какой-то странный, упругий толчок. И тут я решился…

Всё ещё плохо что-либо соображая, я медленно раскрыл губы и осторожно взял в рот его член.

Я делал это ему!!!… Первый раз в жизни! От этой мысли у меня еще сильнее закружилась голова. Когда делаешь то, что всегда тебе запрещалось, начинаешь чувствовать, как внутри тебя зреет какой-то странный, беспредельный, всепоглощающий, какой-то дикий восторг… Так было и со мной.

Ничего страшного со мной не случилось. Сережкин вкус не был неприятен или отвратителен. Он был естественен, ожидаем… Это придало мне силы. Сергей обхватил мою голову огромными ладонями и помогал мне. Пахло мускусом, возбуждением, чистым мужским телом — никогда ещё я не ощущал эти сложные, воинственные и одновременно успокаивающие запахи так остро, отчетливо, резко, близко… в себе самом… 

Слишком долго трудиться мне не пришлось. Когда у меня уже начали уставать губы (делать это оказалось не так уж и легко!) я почувствовал, как Сережкин член у меня во рту вдруг надулся и напрягся ещё больше, стал как каменный. Горячая, терпкая сперма, ливанула из него. Так много! У неё был необычный вкус… Ни на что на свете не похожий. Живой…

Я пытался решить, стоит ли мне глотать её или нет и смогу ли я это сделать, но тут Сережа властным рывком притянул меня к себе, как бы насаживая мою голову на свой член и проталкивая его глубоко в мое горло. Сперма потекла туда... У меня на мгновение перехватило дыхание, я вяло попытался освободиться. Не тут-то было! Сергей впился в меня мёртвой хваткой. Казалось, что он сам не понимает, что делает. Я даже не мог застонать. Сергей же тихо рычал…

И тут я испугался. По-настоящему. По телу пробежал неприятный холодок. «Вот и всё, - сказал я сам себе, - теперь ты умрешь… Слишком далеко ты зашел с ним…» Но страх лишь на мгновение сковал меня. Он тут же ушел, уступив место другому чувству – отрешенности. Я готов был согласиться с любым исходом. «Ну и пусть… Пусть… Я хочу этого… Пусть он возьмет мою жизнь тоже…»

Однако очень скоро хватка Сергея ослабла и он отпустил меня, постепенно разжимая руки и вынимая член. Я хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, пытаясь отдышаться. Удалось это мне на удивление быстро.

Сережа опустился на колени передо мной и нежно обнял меня за плечи. Наши губы встретились…

Поцелуй на этот раз был спокойным и долгим, а изо рта у нас обоих странно пахло терпким мускусом.

Мы ещё какое-то время молча ласкались, только сопели. Он нежно гладил мое лицо своими огромными руками.

Чуть позже, когда страсти улеглись окончательно, мы тихо встали, как по команде натянули штаны и поправили белые пижамные «распашонки», заправляя их обратно за пояс. Словом, привели себя в порядок и улеглись опять на землю, «глазами в небо» — курить.

Никто из нас не пытался что-нибудь сказать. Я старался не встречаться с Сергеем взглядом, хотя не испытывал ни стыда, ни разочарования из-за всего, что произошло между нами. Это было так странно!

Я чувствовал себя свободным, окрыленным каким-то. Флот, служба, больница, другие люди… Всё это было так далеко от меня! Словно не существовало вовсе… Существовали только МЫ – Сережка и я… И то «новое», что мы с ним создали… То, что нас теперь связывало воедино, роднило, наполняло «до краёв»…

Мне нужно было время, хоть немного времени, чтобы хоть как-то всё это «переварить». Мне нужно… Нужно… Не знаю...

Первым заговорил Сергей, спросив, всё ли у меня в порядке.

Я ответил что «да», что мне очень хорошо с ним, несмотря на то, что это произошло у меня в первый раз. С мужчиной — в первый. Я хотел, чтобы он знал… Что он у меня первый…

Сергей искренне удивился этому моему «откровению» и сказал, что думал по-другому… Оказывается, он был уверен, что я уже «не девственник» по этой части. Иначе бы не стал кончать мне в рот, не был бы так настойчив, нетерпелив. Я отмахнулся, ещё раз заверив его, что всё хорошо и что я ни о чём не жалею.

Я не врал. В конце концов – что такого мы сделали? Совершили преступление против нравственности? Но какое мне было до этого дело, до какой-то там «нравственности»? Мне было двадцать лет!

И еще я сказал ему, что «если бы он не был так настойчив», то тогда вообще ничего бы не случилось. Я бы сам никогда не решился. Потому, наверное, что я даже представить себе не мог, что это такое… Какой это сладкий яд…

Прибольничный лесок бережно укрыл собой эту нашу общую тайну — теперь одну на двоих. Никто в этом не был замешан, кроме нас. А мы… Мы сами как-нибудь разберемся друг с другом. Должны были, я так чувствовал…

Сережа открыто улыбнулся мне. Он погладил меня по волосам и сказал, что сбылась его безумная мечта, которой он грезил все эти дни. Мечтой этой был я…

Мне пришлось немного шутливо упрекнул его в том, что к осуществлению своей мечты он мог бы подойти и пораньше, а не в последнюю ночь… Ведь завтра, возможно, всё кончится, нас разведут по разным сторонам обстоятельства, от нас обоих независящие, и мы больше никогда не увидимся…

От этих слов у меня вдруг защемило сердце, а Сережа стал необычайно серьезным, буквально помрачнел на глазах.

— Знаешь, — его голос звучал тихо и твердо, — Всё-таки, как важно иметь рядом человека, с которым можно вот так… до конца... Всё… Понимаешь ?

— Понимаю, — эхом отозвался я и больше не нашелся, что сказать ему.

Мы помолчали.

Сергей о чем-то напряженно думал, я это видел. Интересно, о чем именно? Может, я сделал что-то не так? Может, я не должен был так вести себя? Но, что сделано, то сделано. Я ведь, действительно, ни о чем не жалел!

— Андрюш, — тихо заговорил он и испытующе посмотрел на меня, — Я хочу спросить тебя… Пообещай, что ответишь мне честно…

— Отвечу… — пожал я плечами. — Конечно, отвечу…

— Скажи, почему ты так испугался?

— Я?

— Да, ты.

— Мне нужно время, наверное… Не могу я так сразу… Я должен привыкнуть… Слишком много для одного обыкновенного человека…

— Нет! — Сергей поднял руку и остановил мои признания, — Я не об этом… Тогда, в самом конце… Ты испугался… Когда я держал тебя… Почему? Что ты подумал? Скажи мне…

Я понял, о чем он спрашивает и решил не «вилять». Не должны мы теперь врать друг другу!

— Я подумал, что ты хочешь убить меня. Мне нужно было дышать… Ты не давал…

Сергей опустил голову, потупился. Лицо его побледнело.

— Значит и ты…

— Что «я», Сереж?

— И ты тоже чувствуешь во мне это…

— Ничего я в тебе не чувствую! О чём ты?

— Ложь…

— Нет… Просто я подумал… Даже не я, а что-то во мне… Но это тут же прошло… И я…

— И ты решил, что «так хорошо было бы умереть», да? — докончил за меня он.

— Да, — теперь и я опустил голову.

— Всё сходится…

— Что сходится?

— Для этого я должен тебе всё рассказать… О себе… Как и хотел… О том, что со мной приключилось. — Сергей сделал особый акцент на этом слове: «должен», особое ударение, — Кто-то обязан узнать правду про меня, всю правду, до конца… И из всех, только ты подходишь для этого. Теперь — особенно…

— Теперь? — переспросил я.

— Да, теперь, когда мы стали ближе с тобой, чем раньше. Предельно близки… Ведь ближе уже некуда… Мы с тобой теперь — даже не друзья, много больше… Братья? Нет, и это не то слово. Слишком малозначащие слова… Ты сможешь понять меня, я почти уверен. Ты ведь чувствовал это, когда мы… Ну, ты понимаешь… Другие — нет, никогда. Потому — они не способны понять. Они — только осудят и всё. До них ничего не дойдет. И они не захотят разбираться… А ты… Ты – другой… Не такой, как они… И ты — прикоснулся к этому… Ты теперь часть меня. Странно, да? Но ведь так оно и есть! Поэтому, я тебе доверюсь… Как родному… Никто ведь не знает, что будет дальше… Пошли!

Мы тихонько перебрались на край поляны, под деревья. Сергей вел меня.

Уселись около старой осины, привалившись к ней спинами, вновь закурили.

Сергей попросил, чтобы во время рассказа я не перебивал его, потому что тогда он обязательно собьётся и не сможет мне рассказать всё так, как надо.

«Мне ведь и без того будет очень трудно», — сказал он.

Я пообещал.

Он предупредил, что это будет долгий и странный рассказ. Даже – страшный. Вернее – необычный. Нет, все-таки — страшный! Он и сам не мог определиться, каким будет его рассказ.

И еще Сергей сказал, что, возможно, после всего я возненавижу его как лютого врага. Если не хуже…

Я улыбнулся и сказал ему: «Этого никогда не будет!»

Сережа как-то пронзительно, но в то же время болезненно поглядел на меня и ответил: «Не зарекайся…»

Сейчас он был похож на человека, пережившего какое-то жуткое горе. Как будто он недавно похоронил всех своих близких и остался совсем один на всем белом свете, что-то типа этого. Но разве это было правдой?

Я придвинулся к Сергею поближе и положил голову ему на плечо. Так-то оно лучше! Меня пьянило его тепло, твердость его мускулов, которую я ощущал даже через одежду, его дыхание…

В то время, пока он говорил, пока он рассказывал мне всё, я не смотрел на него — я смотрел в небо. Мои глаза были открыты, но я словно не видел окружающего: мой взор был обращен внутрь меня самого. И его голос доходил до меня словно издалека, словно из другой жизни…

Передо мной разворачивались картины и события, которые довелось пережить не мне, а другому человеку. Словно кинолента, словно видение…

И разворачивались они так, будто я сам был в то время где-то рядом с Сережей и, как сторонний наблюдатель, как невидимый ангел-хранитель за плечами, не упуская ни единой детали, видел всё, слышал и во всём принимал непосредственное, негласное участие.



Голос Сергея звучал спокойно и уверенно. Бесконечно долго… А я курил и слушал его…



Прежде всего, «В ту ночь на вечернем разводе Сергея ждал неприятный сюрприз…»

Часть вторая.

…В ту ночь на вечернем разводе Сергея ждал неприятный сюрприз. Он получил наряд в ночной караул.

Сегодня дежурным по части был старший лейтенант Петухов — именно он распределял наряды и вахты наиболее поганым образом. От этого чмыря в очках с огненно рыжими волосами Сергей ничего другого и не ждал, но всё-таки было обидно. Целый день пришлось возиться с ремонтом очередной электронной рухляди, не выпуская из рук паяльника, а теперь ещё и всю ночь «веселиться». Обычно тех ребят, кто был занят днём на высокоточных работах, не ставили в караул… Но это — обычно… В их же части всё и всегда было не как у людей…

Ну да, конечно, народу постоянно не хватает, кто же будет с этим спорить? А вот грязной и нудной работы —хоть отбавляй. Но ведь мог бы этот сукин сын Петухов хотя бы предупредить о ночной вахте заранее, как делали это другие командиры? Мог бы, конечно, но не предупредил. Кто угодно, только не «старлей» Петухов. Самодовольная толстозадая сволочь, полная злорадства и дерьма!

Когда Сергей узнал о наряде, внутри у него всё вскипело. Но протестовать он не стал. Протестовать было бессмысленно и глупо: когда живёшь в дурдоме — приходится со многим мириться…

Сергей заступил на пост час назад, в десять. Уставший, с опухшими от паров канифоли глазами, одетый в черный бушлат и с автоматом АКМ на плече, в магазине которого притаились настоящие боевые патроны — в общем, всё как положено.

Когда заряженный автомат оказался в руках у Сергея, он подумал: а не пойти ли в дежурку и не пристрелить ли гадюку Петухова? Но потом, усмехнувшись, оставил эту пустую идею — к слову сказать, идею весьма популярную в среде местной флотской молодёжи…

В ночной караул их маленькая береговая часть, «Полигон-I» Северного Флота, всегда выставляла шесть человек. Это не считая тех, кто дежурил в штабе. Двое — на КПП, остальные — на четырёх ключевых объектах, разбросанных по всему Полигону.

Объекты — это, конечно, громко сказано: котельная-водокачка-кочегарка, маленькая дизельная электростанция, береговая линия и причал для катеров. Ну и еще огромный алюминиевый ангар, набитый чёрт-те чем, с низу до верху. Вот тебе и все «ключевые объекты».

Сергею, конечно же, досталось самое худшее из всего — береговая линия и причал. Всю ночь придется торчать на улице одному, и даже парой слов переброситься не с кем! А если ещё и дождь пойдёт — что здесь в конце лета не редкость — тогда вообще… Ни за что на свете козлина Петухов не снимет пост из-за плохой погоды — мокнуть тогда до утра. И хотя на небе не было ни облачка и погода стояла отличная, настроение у Сергея становилось паршивым…

Существовало, правда, в этой ситуации одно утешение. Как бы там ни было, но ночной караул на берегу выставляли исключительно ради проформы и никто к этому особо серьёзно не относился. Петух, конечно, парень настырный и говнистый, но и ему одному за всеми не уследить, как бы он ни старался. Так что после полуночи все вахтенные могли позволить себе маленькие, невинные вольности…

На Флоте, как и в Армии, вообще навалом всякой туфты, типа ночного караула. Было бы от кого охранять всё это добро! Разве что от себя самих? Но существовал и действовал «Клуб любителей этой туфты», со своим ненаглядным Уставом, а раз так — значит туфта бессмертна! «Старлей» Петухов как раз был одним из самых активных членов этого «Клуба».

Вокруг уже почти стемнело — осень всё-таки… Вместо того, чтобы, как предписано, прохаживаться вдоль берега, Сергей спокойно сидел на причальном кнехте. Кнехт — это такая чугунная штука, похожая на шляпку от гвоздя, торчащую из причала. Это к нему швартуют корабли и катера толстенными пеньковыми канатами — шпрингами, когда те встают на якорь. Невдалеке на берегу Сергей видел окна казармы, или, как её называют на Флоте, — команды, в которых уже горели синие ночные светильники.

Все свободные от вахты братаны-матросы (везёт же людям!) уже наговорились вдоволь друг с другом и давно храпят в своих койках. «Старлей» Петухов, всячески отравлявший этим матросам жизнь, тоже через часок-другой завалится дрыхнуть. Факт не особенно примечательный, и уж тем более не новый, однако весьма полезный. Как только дежурный Петух отрубится, на Полигоне наступит полная лафа! Всё же одна положительная черта была в этом гнусном «старлее», надо отдать ему должное, — он любил поспать, спал крепко и редко при этом просыпался…

Сергей постарался заставить себя больше не думать о Петухове. В самом деле, что за навязчивая идея? Заняться, что ли, больше нечем? Но в том-то и дело, что заняться действительно было нечем…

Сергей сидел на холодном кнехте спиной к морю и курил одну сигарету за другой. На вахте и в карауле все курили, хотя это было строжайше запрещено. Для таких случаев на Флоте есть один негласный закон — делай что хочешь, хоть дрочи-задрочись, только не попадайся. Иначе подведёшь и себя, и других. На Полигоне все матросы были связаны круговой порукой ответственности (вернее — безответственности) друг за друга. Они понимали это по-своему, командиры — по-своему. Научиться делать всё «шито-крыто» не составляло особого труда. «Старлеи» и мичманы кое о чём догадывались, конечно, и страшно бесились. Иногда они устраивали настоящую охоту за кем-нибудь, с ног до головы охваченные желанием «поймать за яйца» нарушителя их спокойствия, их Устава и их туфты, — но им это редко удавалось. Чаще всего они просто закрывали на всё глаза и делали вид, что ничего не происходит — так ведь спокойнее. Но с матросами постоянно что-то происходило! Когда тебе совсем не дают свободы, бери её сам столько, сколько нужно, иначе позеленеешь от скуки. Еще один негласный флотский закон. На Полигоне никто ещё пока не позеленел…

Сергея со всех сторон обступали глубокие сумерки, а на небе уже вовсю мерцали россыпи звёзд. Над лесом, который выглядел как сплошная стена мрака, ощетинившегося верхушками сосен, едва показался краешек золотистой луны.

Сидеть на причале одному и курить, когда кругом раскинулась ночь, не самое весёлое занятие на свете. С непривычки от такого можно волком завыть. Но у Сергея привычка была. Полтора года службы — не шутка. Как-никак — половина срока… Ещё одно, чему быстро учат на Флоте — терпению, а вернее — терпимости. Если ты не научился «забивать на все большой и толстый», — можешь считать, что ты пропал…

Так прошёл ещё один долгий час. Сергей отмерял для себя время количеством выкуренных сигарет.

Теперь луна уже полностью выкатилась из-за деревьев и безмолвно висела над чёрным лесом. Вся округа утопала в её странном, пепельном сиянии. Непроглядной темноте пришлось потесниться и уползти в самые дальние закоулки между постройками Полигона, скрыться в тех из них, где не горел свет, превратиться в чётко очерченные тени конструкций и зданий. Поверхность моря посеребрилась до самого горизонта…

Сергею нравилась эта ночная картина. Она производила на него впечатление. Задёрганный, уставший, злой и обкурившийся, он ощутил нечто вроде мрачного вдохновения. Сам не зная почему, он вдруг тихо запел:



Чёрные птицы слетают с луны

чёрные птицы кошмарные сны

кружатся, кружатся всю ночь

ищут повсюду мою дочь…



возьмите моё золото

возьмите моё золото

возьмите моё золото

и улетайте обратно…



Нам не нужно твоё золото

нам не нужно твоё золото

заржавело твоё золото

и повсюду на нём пятна…



Чёрные птицы из детских глаз

выклюют чёрным клювом алмаз

алмаз унесут в чёрных когтях

оставив в глазах чёрный угольный страх…



«Странная все же песня, - промелькнула вдруг у Сергея мысль и он невесело усмехнулся, - так много «черного», почти в каждой строчке…»

Но напевать дальше он не перестал…



возьмите мое царство

возьмите мое царство

возьмите мое царство

и возьмите мою корону…


Нам не нужно твоё царство

нам не нужно твоё царство

твоё царство — яма в земле сырой

и корона твоя — из клёна…



Так возьмите тогда глаза мои

возьмите тогда глаза мои

возьмите тогда глаза мои

чтоб они вас век не видали…



Нам уже не нужны глаза твои

нам уже не нужны глаза твои

побывали уже в глазах твоих

и всё что нам нужно взяли...***



После полуночи поднялся неприятный порывистый ветер и сразу всё испортил. Хотя портить, особенно, было нечего. Ветер был прохладным, влажным и дул со стороны моря.

Сергей окинул небо пристальным взглядом, пытаясь разглядеть надвигающиеся облака или тучи, но не нашёл их. Возможно, эти предвестники дождя появятся позже… Но время шло, а небо оставалось чистым…

Вначале Сергей думал, что ветер утихнет — не фига! Наоборот, он усиливался и становился всё холоднее.

Море растревожилось. Невысокие волны накатывались на причал и разбивались о его края. До Сергея стали долетать солёные мелкие брызги. Холодные капельки ударяли ему по щекам, в бритый затылок и шею, мгновенно высыхая на ветру. Сергей ощущал лёгкий озноб и думал, что если и дальше пойдёт в том же духе, то лучше сматывать отсюда удочки…

В самом конце причала был пришвартован маленький дизельный катер — ветхая, но всё ещё шустрая посудина, которую не списывали только потому, что её не на что было заменить. Обычно спокойный, катер сейчас лихо подпрыгивал и раскачивался на волнах. На каждом судне есть небольшой медный колокол — рында, всегда начищенный до ослепительного блеска по желанию членов «Клуба любителей всякой туфты». И вот эта самая рында теперь принялась пронзительно так позванивать — гадко, мерзко и даже зловеще… Будто звала беду...

Катер всё чаще и чаще тыкался бортом в причал. Сергей всем телом ощущал эти упругие, тугие толчки. Хотя борта катера были обиты старыми автомобильными покрышками, что здорово смягчало удары, всё равно Сергей слышал странный, душераздирающий скрежет металла о бетон причала. Да ещё этот колокол-рында, заткнуть глотку которому было некому… Если только слазить самому?…

Сергей бросил взгляд, полный ненависти, на постанывающий и поскрипывающий катер. Ну нет, он не собирался лезть на него в такую качку — запросто можно было загреметь за борт, а это не сулило ничего хорошего. Сергей вдруг представил, как он, раскинув руки, поскальзывается и падает в воду между катером и причалом, как борт катера неумолимо надвигается на него и расплющивает о железобетон будто муху, как лопается его голова, его тело разрывается и превращается в лохмотья, а в воду стекает багровое месиво из мозга, мяса, крови и костей…

Сергей содрогнулся: «Черт!… Что еще за чушь лезет в голову?..»

Он вновь закурил, но уже как-то нервно. Пропади пропадом этот катер!

Но отмахнуться от монотонного звона-набата рынды было невозможно. Словно штопор, он ввинчивался в сознание — пронзительный, настойчивый, острый…

Сергей ощутил, как на него неудержимо наваливается смертная, нечеловеческая тоска.

Он зажмурился и зажал уши ладонями — и всё равно в него проникал этот жалобный плач металла. Какая-то вселенская скорбь! По нервам, по жилам и сосудам неумолимо растекалась и расползалась странная сила. Как мутное варево из колдовских поганок, оно сминало сознание, комкало его, извращало — и тогда, привычные четкие грани становились размытыми, окружающий мир опрокидывался, искажаясь через зелёное, мутное и волнистое стекло иллюзий. Это оцепенение было выше мускульной воли, и оно не предвещало ничего доброго. Транс, однако, увёл Сергея от мыслей об усталости, будто ему вдруг наглухо забило все рецепторы. Пропало ощущение и холода, и ветра. Он как бы отключился от реальности.

И тут возникло видение… 


Такое с Сергеем случалось и прежде. Про других он не знал, как там у них – бывает такое или нет. Но про себя то уж он знал все точно. И помнил, когда это началось. Ещё в детстве, бывало, жутко боялся темноты, собак и покойников. Страх перед собаками он переборол с возрастом (остерегаться не перестал, но это другое), а вот историям про всяких мертвяков внимал с содроганием. Специально, конечно, старался не слушать: слишком уж много рассказывали их в тех краях, где он вырос. Гоголя в школе читал запоем, с каким-то болезненным упоением, со странным даже для себя самого интересом, больше положенного. Всю его бесовщину хуторянскую: про Вия, панночек-утопленниц и как черти казачью грамоту в ад уволокли. Он себе живо это мерзкое козлоногое отродье представлял — будто бы сам видел. Может быть, в другой жизни? И сны ему снились, после которых хотелось лишь одного: мстить. Но кому?

Однажды что-то ему приснилось. Что-то ужасно жуткое, но что именно – он не помнил. Орал он так, что перебудил всех, даже соседей. Мать за Серёгу перепугалась насмерть, к врачу на следующий же день поволокла. Серёга не сопротивлялся… Врач махнул рукой: мол, возрастное... Оно и отошло как-то со временем. И сны такие, чтоб до крику, больше не снились. И все-таки, что-то порой аукалось, особенно в тёмное время суток и когда он чем-нибудь был взвинчен. Начинали странные тени скакать поблизости. Всегда вдруг: то могло не быть ничего, а то — начиналось. И этому предшествовала ноющая головная боль, извечная его спутница. Мать не умела хранить тайны, а может устала таить, и как-то призналась, что он, младенцем ещё, из зыбки вывалился, больно стукнулся об пол и почти посинел, пока она увидела… Её рядом не было, отошла куда-то... Может, из-за этого «стряхнулась лампочка» в башке, может, ещё по какой причине… Кто знает?..

Классе в восьмом сцепились с приятелем: слово за слово, как обычно, — и покатились по полу в обнимку. Приятеля звали Вовка — он был шибздик, курил вовсю, водился со шпаной постарше, шестерил там, сыпал матом, девчонок всерьёз не интересовал, учился кое-как, — а Серёга уже развернулся в плечах, был видный, но ходил сам по себе… Он вообще слыл парнишкой «с приветом», но к Вовке никакой неприязни не питал, а тот возьми и скажи походя, в запале: «Ты, — мол, — пидор двинутый!» — обычно ведь у подростков такое без задней мысли, да и не слышал никто вокруг, кроме Серёги… Но от одного лишь взгляда бедный Вовка покрылся холодной испариной, попятился в ужасе и дал дёру со всей прыти. Серёга в момент его настиг, сбил Вовку с ног, быстро укрыл собой… И горло нащупал холодными пальцами: кадычок у Вовки слабый, прокуренный: недокормок, — а сам Вовка посинел вдруг... Техничка баба Лёля, сухая и кривая на левый глаз, одна уж в пустой школе, не пожалела казённой швабры — огрела Серёгу со всего маху — и только тем кое-как спасла Вовку. Иначе бы — всё, насмерть. Серёга не почувствовал боли, его остановил лишь холодный страх и мутное недоумение... Ведь не хотел он!!! И что всё это было? Бред, глюк, помрачительная судорога?..

…На призывной медкомиссии пожилая толстая невропатологиня — в белом колпаке и с молоточком — нудно выпытывала для проформы: были ли травмы, сотрясения, то да сё... Но кому нужна репутация психа, даже с вожделенным «волчьим билетом»?.. В армию, то есть на Флот, Сергей шёл по принципу: надо — так надо. Раз мужик — иди служить. Ведь не на войну посылают? Какие уж тут особые потрясения, опасные для неустойчивой психики? Иди — и весь разговор.

Во сне он порой чего-то пугался до ужаса, вскакивал на первых порах службы в холодном поту и долго не мог понять, где находится. Постепенно сознание возвращалось: начинал узнавать спальные ярусы, храпы, знакомый портяночный запах... Успокаивался он с трудом, засыпал снова. Утром его пинками поднимали грозные старшины — он был далеко-далеко... Но чаще будил его заранее Лёха, его сосед. Он лучше всех знал его ночные взбрыки… И помалкивал о них, не распространялся. Может, жалел?…



Видение было до жути четким, словно картинка на киноэкране. Оно и по сути было таким – ведь мозги-то у Сергея не отключились! Он помнил кто он, где находится, что делает… Но глаза видели то, что видели…

Неужели опять? Как тогда, в детстве?

Привиделась ему старая-старая, давно заброшенная церковь с ржавой маковкой, где жили только голуби, воронье племя и летучие мыши, а с облупившихся, запаутиненных стен с немым укором на живущих взирали строгие лики святых… Обычная вроде картина, земная, не из другого мира. Но что-то жуткое, неуловимое, было в ней… Окрест церкви уныло располагалось кладбище, такое же заброшенное и ветхое… Осевшие могилы были сплошь утыканы тёмными, покосившимися крестами… Деревянными, не металлическими… Ночь вокруг, и только полная луна светит сквозь прорези полуразрушенной колокольни, где гуляет безумный, шальной ветер и стонет одинокий Колокол… Монотонно и безучастно: БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

КОЛОКОЛ!!!

Сергей резко зажмурился.

Видение пропало так же неожиданно, как появилось.



Что-то изменилось вокруг, что-то стало не так. В голову впилась тупая иголка боли — левый висок заныл, как ноет дырявый, воспалившийся зуб.

Окружающая темнота стала почему-то пугающей. Казалось, что кто-то притаился в ней и молча, терпеливо наблюдает. Невозможно было угадать, кто такой этот «кто-то», что у него на уме и зачем он явился.

Как странно, подумал тогда Сергей, что вещи в общем-то обыденные, давно привычные и совсем не страшные сами по себе, соединяясь воедино в нужное время и в нужном месте, способны нагнать страху на уставшего, измученного, одинокого человека.

Но легче от этих мыслей не стало. Темнота оставалась зловещей, а убеждение, что кто-то смотрит оттуда — неистребимым, никуда не девшимся и разросшимся почти до паники.

И тут Сергей увидел фигуру, не спеша приближавшуюся к нему. Она плыла, как в тумане… Одинокий черный силуэт бесшумно перемещался по берегу со стороны административных построек — оттуда, где темнота была самая непроглядная.

В животе у Сергея всё сжалось и, несмотря на ветер, его прошиб холодный пот. Руки сами потянулись к автомату…

Это был всего лишь матрос, в бушлате и бескозырке. только вот откуда он тут?! Тоже вахтенный? Возможно. Тогда где его автомат? АКМ-а у приближавшегося не было. Одна рука всунута за полу бушлата, другой он придерживал бескозырку, чтобы та не слетела. Сергей решил, что блуждающий призрак вышел откуда-то со стороны кочегарки — просто он не заметил его сначала, опутанный своими кошмарами.

Матрос держал курс прямо на Сергея.

Тут донёсся знакомый оклик — парень, видимо, решил подстраховаться:

— Эй! Серёга!… Я это! Смотри, не пристрели меня с перепугу!

Ну не блядская ли ночь!!! Лёху, того самого матроса из собственного отделения, соседа по койке, принять за нежить? С чего ж так глючит-то сегодня — с канифоли, что ли?..

— Я чуть было не сделал это! — зло крикнул Сергей навстречу — Чего шатаешься?

Лёха подошел, наконец, к причалу и легко запрыгнул на него. Здоровый, знакомый до чёртиков симпатяга-Лёха… Свой в доску… Как Сергей мог растеряться?

— Ты куревом богат? — спросил Лёха, подходя к Сергею и поёживаясь. — А то мои все поскончались…

— Богат, богат, — мрачно ответил Сергей и полез в карман. Достал пачку, уже пустую наполовину, молча протянул её Лёхе.

— Не обидишься? — тот вытряс несколько штук и вернул пачку.

Сергей убрал сигареты обратно.

— Тоже в наряде? — спросил он Лёху.

— Привет, ёбть! — Лёха стукнул его по бескозырке. — Не был на вечернем разводе, что ли? Я ж в кочегарке…

— А-а, — Сергей поправил бескозырку: будто даже потеплело.

— Тихо, вроде, сегодня… — огляделся Лёха, глубоко и зябко затянувшись сигаретой.

— Я бы не сказал, — Сергей криво усмехнулся и кивнул в сторону катера. Потом высморкался в сердцах.

Лёха глянул на него понимающе:

— А, ты про это… Я имел в виду, что наши гаврики вроде как отъехали… Ты, я смотрю, совсем тут одичал… Киснешь?

— Не то чтобы очень… Просто всякая хрень в башку лезет… Замёрз, и ветер какой-то: пиздец…

Лёха от души рассмеялся, мотнул головой:

— Ну ты как всегда, в своём репертуаре! Ветер как ветер. Чего особенного?

Сергей прислушался к шуму прибоя — всё так же. Конечно, Лёха только что из тепла, ему прогуляться по берегу один кайф: сон развеять и прочее. Наряд наряду рознь, не повезло Серёге сегодня, вот и все дела… Но ветер…

— А пойдём ко мне чай пить! — предложил Лёха, докуривая. — У тебя сигареты, а я сегодня в наряде один, никого не дали, суки… Скучно… Да ты не ссы, Петух уже не пойдёт караул проверять… Если до этого не выполз — теперь точно не жди…

— Да знаю…

— Завтра выходные, все «старлеи» в посёлке… Вряд ли этот филин высунет свой поганый клюв на улицу.

— Знаю, сказал...

— Тогда тем более пошли, посидим вместе до утра. В пизду их всех, обойдутся без тебя! Может кто катер этот гремучий упрёт, пока тебя тут не будет…

Сергей поежился: ему опять долбил по ушам растревоженный Колокол.

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

Нет, уносить надо жопу с этих похорон. Срочно!

— Прямо как во время чумы, видал в кино? — откомментировал Лёха, словно прочитав мысли Сергея. — Ну что, уговорил я тебя? — он широко улыбнулся.

«Улыбка у Лёхи, блин, ослепительная, — подумал Серёга, — сердце тает!».

— Если бы не уговорил, я бы сам тебя «уговорил»… Задолбался я уже тут торчать, не видишь? Крыша едет...

— Тихо шифером шурша?…

— Во-во…


Двинулись…


Ветер гудел, ночь дрожала, луна маячила голышом, как пленница зябких небес. Море неуютно толкалось и шипело за спиной, мучая катер и неугомонную рынду. Звук её удалялся, становился тише, но был неотступен...

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

Сергею никак не удавалось избавиться от недавних наваждений. Вот же бля!… И голова болела…

Когда пришли на место, Лёха сразу же закрыл дверь на щеколду. Вахтенные в кочегарке всегда так делают по ночам. Из-за шума котлов здесь можно запросто не услышать, как кто-то входит. Если этот «кто-то» свой, пусть лучше барабанит в дверь, чем как сюрприз со звездюлями неожиданно вырастает у тебя за спиной.

В кочегарке было сухо, тепло и светло.

Сергей глубоко вдохнул сухой, ядрёный воздух — ему всегда нравился специфический запах кочегарки.

Другой мир!

Лёха провел его в свою тесную дежурку, где было потише и где не так слепили потолочные тысячеваттные лампы; здесь царил приятный полумрак.

Скинув бушлаты, они оба разлеглись на кожаных банкетках, друг напротив друга. Свой АКМ Сергей поставил в угол, рядом с банкеткой Лёхи. Начался «Его Величество ТРЁП»…

Обычно в таких случаях разговоры на возвышенные или интеллектуальные темы не клеятся, поэтому матросы, — так сложилось, — начинали фильтровать жизнь Полигона. Часть маленькая, расположена на отшибе, до ближайшего поселка километров двадцать пять, а вокруг — только лес и море. Не разбежишься. Всё это и называлось «Полигон-I» Северного Флота. И было их на этом сраном Полигоне никак не более шестидесяти человек. Так что, само собой, что все и вся на виду, а самые незначительные происшествия становились долгой темой для разговоров и обсуждений среди матросов, которые (хлебом не корми!) любили посплетничать. Эту дурацкую привычку приобретали все без исключения, кто прослужил на Полигоне больше половины года, а то даже и раньше.

Сначала, как водится, потрепались на тему «из жизни местных знаменитостей», потом Сергей решил напомнить Лёхе про обещанный чай. Лёха по-хозяйски хмыкнул, поднялся со своей банкетки и вышел из дежурки. Вернулся он быстро, держа в руках две кружки с дымящимся кипятком. Одну из них он протянул Сергею.

Как всегда, напоследок, да ещё и под чаёк, приберегалась самая «животрепещущая» тема суровых полигонных будней. Тема сексуальной жизни, а вернее — почти полного её отсутствия.

«Почти» — потому что иногда «кому-то» и «что-то» всё ж таки удавалось, хотя — как они умудрялись это делать — для остальных было тайной за семью печатями. Одно дело — закурить на посту или смотаться из караула на всю ночь в тёплую кочегарку, совсем другое дело — успеть ночью сгонять в «самоход» до посёлка и обратно (25 км, как никак!), при этом совершить там сексуальные подвиги и, оставшись незамеченным, успеть к утру вернуться в свою коечку. Самое интересное, что это не было обыкновенным дешевым трёпом. Те счастливцы, кто знал, как это нужно делать, приносили с собой неопровержимые доказательства своих «половых побед»: губную помаду, женские трусики или бюстгальтеры, а иногда (совсем уж редко) — зажигательные фотографии своих неугомонных боевых подруг!

Ни Сергей, ни Лёха не могли похвастаться подобными успехами. Они исправно несли свою службу на Полигоне, соблюдая видимость Устава, но отвергая «самоходы», иногда поскрипывая зубами, когда становилось особенно невмоготу.

Прихлёбывая чай, Лёха, как обычно, поведал Сергею одну из многочисленных историй своего «тёмного гражданского прошлого». Как однажды он подцепил на дискотеке чумовую тёлку; как они, не в силах больше терпеть, закрылись в кабинке женского туалета; как он там её имел тысячью различных способов; какие у неё были сиськи-письки; как охуительно она брала в рот и даже глотала!

Честно говоря, Сергею вся эта болтовня уже порядком наскучила. Каждый раз история Лёхи была иной, но все они мало чем отличались друг от друга… Как и его эфемерные «подруги», у которых кроме хари всего по паре — сиськи, письки, две руки, два глаза и столько же ног, хотя и «от шеи».

Сергей иногда думал, что Лёха просто придумывает свои истории на ходу, таким образом развлекая себя и своих собеседников… Но не осуждал — просто обидно было, что у такого привлекательного парня такие однобокие сексуальные фантазии. Лёха был достоин куда большего!

Сергей же подобных историй никогда и никому не рассказывал. Конечно, и у него были на гражданке подруги до того, как его призвали на службу. Аж целых две! С одной он нормально встречался месяц, пока та ему не надоела. Она была вдова, хоть и почти его ровесница, всего на год старше, — любила его, оказывается, со школы, а вышла за другого, причём быстро и неудачно: мужика посадили за аварию, погибли пассажиры, он был шофёр… На зоне его и кокнули за что-то — говорят: урки, за воровство у своих, там это последнее дело. Девка погоревала-погоревала и забыла. Эта Серёгина любовь сильно уважала две вещи: печь пирожки с повидлом и позицию сверху. Она вообще была сильная баба. Когда она раздула свою заботу о нём до омерзения, не давая ему и шагу ступить без всяких ЦУ, даже за сигаретами, Сергей положил ключ под её коврик и больше туда не заявлялся. Да и слухи про них всякие поползли, а он этого не любил. Зачем афишировать?

Другая была продавщица в рыбном. Что это за «нектар любви» — понять не сложно. Она и сама была какая-то скользкая, непроницаемая. Сергей, как ни странно, к ней потянулся. А она — кто знает? — возможно и любила, хотя и шутила сально, по-рыбьи, что, мол, есть за что парнягу любить: «ладно скроен, крепко сбит» (прозрачно намекая, в том числе, на недюжинные Серёгины достоинства). Он вообще-то был неплохой любовник — когда не последние шалавы, а вполне самостоятельные молодухи отдавали ему себя чуть ли не жертвенно, не требуя ничего взамен, никаких «клятв верности». Свою пахнущую рыбкой «русалку» он «требушил» по нескольку раз за ночь. Когда уходил на Флот, то она металась под ним, как последний раз в жизни. «Чтоб запомнить»... Потом писала письма сюда, на Полигон, толщиной в тетрадь: глупые и монотонные. Воспоминаниям предавалась, фантазировала… Потом вдруг умолкла... как в воду ушла! Может, отыскала кого поближе, да посильнее? Неизвестно… Обидно ли ему было? Обидно. Переживал ли он по этому поводу? Переживал… Но Серёге почему-то совсем не хотелось никому об этом рассказывать. Даже Лёхе. Порассуждать «в общем» он, конечно, мог, но вдаваться в детали и смаковать подробности было не в его правилах, не в его духе. Скрытный он был…

Тем временем Лёха закончил свою «сериальную» историю и неожиданно, в лоб спросил:

— Слышь, Серёг, а ты-то как справляешься, когда сперма на уши давит? Я ведь вижу, что каждое утро у тебя стоит как кол заборный…

— Будто бы у тебя не стоит… — хмыкнул Сергей. — У половины команды стоит... Знаешь ведь!

— Ну, и у меня, конечно тоже стоит…— согласился Лёха. — И не только утром…

— Верю, — зевнул Сергей. От тепла и чая он разомлел. — На то и хуй, чтоб стоял. Хуже когда не стоит.

— Эт точно.

— Вот и я говорю…

Сергей усмехнулся: он вдруг заметил, что у Лёхи весьма заметно топорщилось.

Тот поймал Серёгин взгляд и, как ни в чём не бывало, по-хозяйски скользнул пятернёй по всей длине через синюю ткань робы.

— А сейчас-то с чего? — кивнул насмешливо Сергей на выпирающее Лёхино достоинство. — Хотя: ну да, ты ж мне историю рассказывал… Воспоминания, и всё такое…

Лёха улыбнулся туманно: мол, ну, может, и так.

— Не хочешь — не говори… Оно мне надо?..

— А может, не поэтому…

— А почему? — равнодушно спросил Сергей.

— Всё-то тебе расскажи!..

— Лёх, кончай хуеть… — понял это по-своему Сергей. И прикрыл веки: у него, дескать, невеликий интерес к этой загадке Лёхиных стоячек «не там и не тогда».

— Да ладно! — отозвался Лёха.

Он сгруппировался «по-турецки» и, держа ладонь между ног, пытливо уставился на полусонного Сергея.

— Нравится?

— Чего?..

— Моё хозяйство. Нравится?

— Ну хорош уже! Придурок… — пнул Сергей в Лёхину банкетку.

— Мебель не ломай, — сказал Лёха с улыбкой.

Лёха смотрел на полулежащего Сергея, а казалось — пялился, и стояк у него не проходил. Казалось, Лёха сверлил Серёгу взглядом более чем дружеским и мягче чем надо бы парню с флота, толкующему про бабские молоки и влагалища взахлёб и не по разу, при любом случае.

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

Ночь, ветер, недавние глюки, рыдающая рында на причале... Озноб от видений и сумрачность воспоминаний... Партизанский рейд луны над взволнованным морем... Брожения ума и крови... И голод, тоска и голод, норма несправедливости в рамках долга, и молодость лет, и провал этих лет в никуда... И Петухов, падла и гад, конопато-рыжемордое военно-морское уёбище, загнавшее в наряд свою бесправную единицу... И вот — назло ему и всем: кочегарка, Лёха-приятель, истомлённое и страждущее воплощение парадокса, и этот гнилой базар, опасный уклон в давнем знакомстве, намёк или провокация, слабость или сила, случай или закономерность, едва-едва или давным-давно, дни и месяцы... Вокруг да около, пока не эта ночь, ветер, нужда в куреве, одиночество в наряде, неразделённый чай и страх уснуть и попасться, но главное — уснуть одному или куковать до утра — одному, наедине со своими мыслями... О чём, интересно, эти вот сейчас Лёхины мысли? О нём, о Сергее?..

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

Что ж за ночь-то, блин, такая… Достанется сегодня бедной рынде. Или так ноет сердце?

Психозы надо лечить. Вовремя. Крыша едет помаленьку, но уехать может безвозвратно. Так о чём ты там, Лёха? Стоит у тебя между ног как вопрос ребром: сегодня или никогда. Ну, посмотрим на это как-нибудь лояльно.

— Все мы люди... Так что — валяй дальше. Мне-то что? — отозвался Сергей хмуро.

— Как «что»? — наигранно изумился Лёха. — Хочешь бросить меня одного? Так вот и должен я перед тобой сидеть, как дерево, да?

— Я не поклонник коллективных дрочек. — Сергей положил на глаза руку. — Лёх, отъебись, а… Лучше попасись, а я покемарю минуточек …дцать.

— Ни хуя себе! — возмутился Лёха. — Нашёл денщика!

— Сам знаешь, я из наряда. Пиздец как спать хочу.

— А мне дрочкой развлекаться в одиночестве? Хер тебе!

— Ладно, тогда пизди о чём-нибудь. Только не ори громко, я уже засыпаю…