Бесценный подарок

Одиночество для меня молодого человека словно отрава – распаляет собственная неугомонность и течет по жилам не то руда, не то пакость, зараженная внутри кем-то. От природы ли сие наваждение или отмеченная ещё задолго до рождения субстанция энергетического вещества, отправленная в этот мир, дабы сполна понять и чувство вины, и чувство наслаждения?

         Я огоньком своих глаз поражаю мальчиков. Как сейчас помню тот день, когда захотел впервые дотронуться до прекрасного упругого тела. Было это в один из октябрьских дней, я сидел и листал газету в осеннем парке и случайно взгляд мой упал на фотографию интересного молодого человека, который сидел, подперев подбородок, большущей  рукой и глядел на меня проницательными глазами. Мне показалось, что  он подмигнул мне глазом.

         Я стал читать о нём и с удивлением узнал, что передо мной Оскар Уайльд. И с того самого дня я воспылал желанием: невероятным, тягостным, упоительным и распаляющим.

         Я ходил по улицам в надежде, что встречу кого-нибудь. Пойти в ночной клуб я не решался, мне просто было неловко, и я не знал, как преподнести себя. И остановился на том, что необходимо искать себе подобных по объявлениям.

         Шли ребята по главной улице нашего большого города «бок о бок». Как же они были счастливы в возможности своей использовать какие-то участки тела и вкушать всю радость от доставляемых друг другу удовольствий.  Напряжения в их взгляде не было, тогда как я, весь, полыхая внутри, рыдал над собственной угнетенностью. Вдруг я услышал, как кто-то громко рассмеялся. Смех был надрывный, несмелый, но агрессивно настроенный, без жалости и осмысления своего чувства. Я взглянул на того, от кого шел столь зловещий смех, но тот парень даже не убрал своего взгляда. После я часто встречал его на пути, и он всегда порочно высмеивал меня.

         Так проходил каждый день, в любви,  упоении самим собой, но это не доставляло мне особой радости. Можно было прибегать  к этому по нескольку раз в день, но мне хотелось чистого и доброго отношения с понравившимся человеком. Пусть он был бы старше меня на несколько лет, но чтобы радовался со мной также как и я.

         Я прощаю себя за ту безысходность, которая была так неизбежна. Любой предмет, втянутый в этот процесс жгучего желания, мог бы многое рассказать, дай ему высказаться на человеческом языке.

         И мама моя, никак не могла понять, что происходило со мной в то время. От невозможности достучаться до меня, рождались растерянность  и негодование. До истерики, правда, не доходило, но она чувствовала, что сын влюблен в собственное бесстыдство. Представить, что я ищу себе подобного, вылилось бы, наверное, в непреодолимое желание остановить меня, но как часто это бывает, мы сами идем на поводу у инстинктов, приспособляясь и уничтожая свое генеалогическое древо, успешно процветавшее пока не породило нас.

         Потому никто не знал, что творилось у меня тогда в душе. Сердце в свою очередь ныло: « Когда же ты встретишь его, когда?» И я, и язык мой , и гортань все в совокупности вторили сердцу: « Где же ты, когда же я встречу тебя?

         С годами, когда человек свое невостребованное желание может вылить в творчество, он умеючи раскрывает свой талант и вряд ли требует разграничения своей жизни и тех, кто за пределами его понимания. Если только то, что хотелось высказать и сотворить, уже сделано, тогда и возвращается вновь к нему желание. Но тогда желание не каприз, а именно форма существования, потому как материал, которым была забита вся его жизненная система, удобно размещена в прошлом.

         Я садился в троллейбус и ездил по-нескольку часов, пока водитель не спрашивал, наконец, все ли у меня в порядке. То ли он был тактичным человеком, то ли все во мне говорило о некоем благородстве, но никогда я не слышал от  близких ни слова упрека. Я так благодарен всем за это. И своим преподавателям и студентам, которые были вечно пьяны от молодости и свободы. Они вытаскивали меня из тягостного состояния обиды на мир взрослых людей, который был скрыт от моего взора. И в фантазиях я доходил только до нежных ласк, а дальше мозг не мог нарисовать ни одного сюжета. Я не знал, как это делается и что можно чувствовать при этом.

         Я выглядел странно, не умел долго и правильно говорить, но, тем не менее, ответил правильно на вопрос: «куда идет автобус?» Задал его воспитанный молодой человек, чуть старше меня и одетый с большим вкусом. В наш город он приехал недавно, и потому многого не знал. Черные волосы и греческий нос поразили меня своей необычностью. Таких ребят я еще не встречал. Он попросил меня, если конечно я не сильно занят, проехаться со мной. И, конечно же, я согласился. Так мы с ним познакомились.

         Я был ужасно неловок. Мне не хотелось иногда отвечать на некоторые вопросы, ответы на которые я не знал, вернее, знал, но мне стыдно было на них отвечать. Мы вышли на его остановке, и он зашел в издательство, попросив подождать его недалеко в парке. «Кто он?»– спрашивал я себя. «Тот, кто станет твоим другом» - отвечало мне сердце. Он вышел из издательства и предложил поехать к нему домой. А там были руки и объятья. И тот нечаянный поцелуй, которым он дотронулся до моих губ. Впервые в жизни прокатилось по мне удивительное чувство восхищения жизнью от её наполненности.

         «Я, правда, у тебя первый?» - спрашивал он, не веря до конца моим словам. Я кивал головой, признаваться в этом было несколько неловко, я краснел и опускал глаза.

         А потом было то, о чем не было написано в книгах, о чём я никогда не знал. Я был окрылен и счастлив, родившись наутро заново в его объятиях. Пусть не очень крепких, но мужественных, с характерным запахом, который лучше любого мускуса. Были объятья и поцелуи, радость в довершении дела и снова поцелуи, и встречи, и проводы до моего дома. Расставаться не хотелось, и я провожал его, а потом он. Так длились наши часы расставания.

         Разошлись мы с ним внезапно, он ушел, оставив в моей душе открытую дверь. Я очень благодарен ему за это. В эту дверь заходили многие. Множество тел, множество чужих домов и судеб. Я не сильно скорблю по утраченным дням, где смог бы претворить себя на нечто большее. Времени сейчас предостаточно и потому я думаю – если Оскар Уайльд передал мне в тот осенний октябрьский день эстафету, смогу ли я добежать до следующего участника и передать ему то, чем всю жизнь дорожил Оскар, а теперь я, въедливый до множества нелегких вещей – Алмаз Дэсадов.