Несказанное

Мне кажется, я бесконечно медленно, мучительно, почти без надежды плыву через этот серый, тягучий день. Саргассово море глухого отчаяния; паруса чувственности и желания бесполезны; ветры страсти не долетают до этого места, проклятого всеми, кто хоть раз пускался в плавание через океан любви.Я словно перенесся в параллельную вселенную; я могу наблюдать за людьми вокруг меня, слышать их голоса, вспыхивающий то здесь, то там смех, могу видеть их лица, глаза, представлять, о чем они думают, но сам я для них невидим, скрытый непроницаемым туманом тоски.
Пять часов дня.
До семи я буду умирать в офисе; потом отправлюсь домой, в нашу с тобой квартиру, где все еще будут слышны отголоски утренней ссоры – жестокое эхо выкрикнутых мной слов, несправедливых и вздорных. Совсем не тех, которые я хотел бы сказать тебе на самом деле. Даже не сказать – прошептать в твое изящное ухо, левое, с крошечной веснушкой на мочке, так, чтобы мое признание было горячим, влажным выдохом.
Я боюсь, что ты уйдешь.
Вернешься к своей семье, в объятия супруги, которая похвально примирится с твоими небольшими сексуальными экспериментами.
Найдешь нового парня, забавного и ласкового; его не будет изводить твое прошлое, не будут тревожить твои детки, ваши с ними встречи каждое второе воскресенье месяца. Он сможет принять твою жизнь такой, какая она есть, а я не могу.
Я дико, ненормально, до обморока тебя люблю. Ничего не могу с этим поделать, да и не хочу ничего делать, не желаю выздоравливать, проявлять благоразумие, вести себя соответственно возрасту, быть понимающим, мудрым, полумертвым от собственной рассудительности. Лучше умереть от любви, чем убить чувство, отравив его здравым смыслом.
Пойми, я схожу с ума, когда ты уходишь, чтобы провести почти весь день со своими мальчиком и девочкой. Они – смысл твоего существования, не я, не наша тихая, неприметная для окружающих жизнь вдвоем.

И все-таки я бы, наверное, сдержался, промолчал, если бы ты только не завел разговор про котенка. Да, у твоих деток появился милый домашний питомец, пока еще маленький важный британец; да не просто сам собой нашелся – ты его им и принес, а значит, ты говорил с бывшей женой, звонил ей, или она – тебе, и за каждым вашим словом стояли прожитые вместе годы, сотни и сотни ночей, проведенных в одной постели, вся ваша близость, скрепленная двумя малышами.
Ты ушел от них, но ты можешь и вернуться, потому что ты не стал объясняться, раскрывать свою тайну, сказал, что брак изжил себя, оставил квартиру, почти все сбережения, но ведь не сжег за собой мост, так ведь получается?

Ты жил в шкафу, пусть очень уютном, этаком шкафу-купе с зеркальными панелями, и продолжаешь в нем жить; ты говоришь, что иначе можешь лишиться детей – тебе просто не позволят с ними видеться. Но как же ты не понимаешь, что пока ты скрываешь от жены правду, пусть от бывшей жены, она все еще надеется, наверное, что ты одумаешься и заживешь вновь в семье?! Тебе это невозможно растолковать, нам и вообще-то не так просто говорить по душам, а уж на такие темы – тем более.

И вот – котенок.

Как бы это ни было унизительно для взрослого мужчины, я почувствовал, что у меня закипели слезы. Я давным-давно, с самого стремительного начала нашей с тобой общей жизни, говорил, что хочу домашнюю зверушку. Песика или кота.
Ну, понятное дело, собака требует заботы, прогулок, хоть в жару, хоть в снегопад, но кота мы бы могли завести, уж как-нибудь бы справились. Но ты был против, приводил разумные доводы, говорил об отпусках (хотя мы пока и не отдыхали, все еще только в будущем, которое, если я и дальше буду так себя вести, возможно, никогда не наступит), ответственности, шерсти.

А деткам – подарил.

Я понимаю, конечно, что моя реакция, злые слезы и истерика – признак душевного нездоровья. Это же твои малыши. Им нужен отец, каким бы он ни был; позже, когда они повзрослеют и смогут сами решать, хорош ты или плох, правда будет им раскрыта.

Моя любовь к тебе так сильна, что, по сути, ненормальна. Ревновать к детям! Да ты же живешь со мной, засыпаешь на моем плече, только я знаю, как ты дурачишься, превращаясь в чудесного мальчишку, или как ты грустнеешь и устало потираешь переносицу, устав на работе. Мы переплетены сотнями нитей, невидимых, но таких прочных, что никому их не разорвать.

- Ты с ней спишь, - чувствуя, что у меня предательски прыгает голос, начал я, узнав про котенка. – И с кем еще, я даже и не знаю. Это непереносимо! Скажи всем правду! Перестань стыдиться! Трус!

Теперь эти слова жгут меня. Ты не трус. У тебя нет выбора. То, что мы нечасто бываем где-то вместе, живем как в осаде, никогда не касаемся друг друга на людях – не из боязни. Тебе есть, что терять, а мне – нечего. Я был бы счастлив собраться с тобой, да и уехать куда-нибудь подальше, где никому не будет до нас дела.

-Пожалуйста, не надо, не начинай. Не делай того, о чем сам будешь жалеть.

Но я уже не мог остановиться. Мне нужно было выплеснуть накопившееся отчаяние, я словно хотел убедить себя, что ты мне неверен, мы несчастны, жизнь отвратительна. В конце концов ты назвал меня истеричкой и ушел первым, хлопнув дверью. И да, мне дико захотелось броситься вслед за тобой, обнять, сказать, что ты мне безмерно дорог, я не могу и не хочу без тебя жить, но устраивать любовные сцены на лестничной площадке – совсем никуда не годится, только еще не хватало, чтобы нас увидели в таком вот положении соседи. Я зло потер глаза и тоже собрался на работу.

Первая половина дня прошла быстро, потому что мне, хочешь не хочешь, нужно было закончить отчет для вечернего совещания – я на таких встречах не присутствую, чином не вышел, но бумаги шефу, миролюбивому немолодому англичанину с вечным пятном на галстуке, мне готовить доверяют. Несмотря на всю мою неуравновешенность, я довольно толково работаю – разработчиком программ. Реши мы с тобой уехать, я бы смог работать где угодно, уж без куска хлеба мы бы нигде не остались. Да только как же ты пойдешь на такой шаг, если я так себя веду?! Кто же отправится в странствия по свету с сумасшедшим, охваченным любовью, как безумием? Но любовь и есть безумие, затмение рассудка.

Я пропал в тот самый миг, когда увидел тебя в первый раз. Или нет, раньше, когда мы начали переписываться – только я не сразу понял, что влюбился в автора немного грустных строк, возникавших на моем мониторе. Ну что ж, познакомиться вот так, в социальной сети, опутавшей чуть ли не весь мир, каким-то образом найти друг друга в океане цифровых персонажей – разве не судьба?! Это ее улыбка – найти тебя не на сайте знакомств, не в клубе, а в каком-то невинном сообществе, что-то вроде любителей фэнтези, почитателей Муркока и его пленительного принца-альбиноса.

Наше общение становилось все более личным; мы обменялись телефонами, чтобы встретиться в реальном мире, выпить пива, и тогда-то, собрав все свое мужество, я признался тебе, что я – гей, так и написал, а что оставалось делать?! Мне казалось, что я не вынесу вечера, полного фальши и умолчаний, твоих рассказов об успехах у женщин.

Какие там женщины! Ты как раз завершил развод.
- Нам надо поговорить, очень, очень серьезно, - сказал ты мне. – Где только? Никита, не могу придумать, что посоветуешь? Тема не для чужих ушей.
И я выдохнул:
- Приезжай ко мне.

Ты пришел, чтобы так и остаться со мной. Я увидел тебя в прихожей и обмяк, ноги стали ватными. Усталое, умное, несовременное лицо; первые морщинки на переносице; чудесный, грустный рот. Я оперся плечом о стену, чтобы унять дрожь. Ты оказался одного со мной роста, чуть шире в плечах, стройный, уже не по-юношески, а как мужчина, много и без дураков занимающийся в спортзале. Меня поглотили твои серые глаза. Прекрасно вылепленные руки. Твой запах.
Никогда не забуду твою робкую улыбку, превратившуюся в прелестную ухмылку, когда ты понял, что понравился мне. Шаг друг другу навстречу – и разговор у нас зашел только после полуночи, когда мы пили на кухне поздний чай, переплетя под столом ноги.

Ты - самый лучший любовник на свете. Страстный и ласковый одновременно. Ни с кем никогда мне не было так хорошо. Никому не хотелось доставить такое наслаждение, отдаться так безоглядно.

- Я не готов открыться жене, бывшей жене, - сказал ты, серьезно глядя мне в глаза. – Никита, возможно, я не буду готов долгие годы. Пока не подрастут дети. Даже если у них появится отчим. Реши сейчас, каково тебе будет – жить и вместе, и врозь – для всех окружающих. Подумай, не торопись. Но если ты рискнешь, клянусь, будешь только ты.

В ту ночь я долго вслушивался в дыхание спящего рядом человека. Так быстро! Но нет, были же почти полтора месяца переписки. Все равно удивительно. Я поплакал. Почему? Жизнь у меня складывалась удачно; не хватало только любви, а симпатичные парни находились всегда, стоило захотеть. А я и не знал, нужна ли мне была любовь.

Я очень осторожно, чтобы не разбудить, гладил тебя по плечу. Мы вместе плыли сквозь ночь навстречу нашему первому утру, нашему первому дню, нашей новой жизни.

В первую пару месяцев я был так оглушен этой переменой судьбы, что не ревновал тебя к прошлому. В воскресенье той же недели, когда ты, рассеянно поцеловав меня, отправился на прогулку с малышами, я проспал почти весь день, до самого твоего возвращения – от недостатка сна и переизбытка секса я расклеился, словно юная новобрачная, только в медовый месяц понявшая, что такое жизнь вдвоем с мужем. А потом ты пришел и нырнул ко мне в постель, с нежной усмешкой назвав ленивцем.

Только позже я сообразил, что твоя ласковость – наследие семейной жизни; ты вел себя, как привык в той, другой жизни, где в твоих объятиях гораздо чаще оказывалось хрупкое женское тело. Конечно, у тебя были мужчины, но ненадолго; встречи вскользь, легкие и не подразумевавшие обязательств. Пару раз тебе казалось, что ты влюблялся, но морок неизменно развеивался, уступая здравому смыслу.

Потом ложь стала непереносимой. Ты ушел. В никуда. Ни к кому. Чтобы выжить. Разобраться в себе.
А потом появился я. Так вот.

Самыми счастливыми часами моей жизни стали вечера, когда мы с тобой, еще не совсем стряхнув заботы дня, устраивались у телевизора и делали вид, что смотрим какой-нибудь сериал; ты медленно сползал все ниже, пока твоя голова не оказывалась у меня на коленях. Я чесал тебе за ухом, и ты принимался урчать. И как раз в такие вот минуты во мне проснулась исступленная ревность.
Кто еще тебя ласкал, кого ты брал, кто стонал под тобой от наслаждения? Их ведь было много, так? Ты привык к разнообразию, пусть иллюзорному; один и тот же хрип повторяли десятки голосов. Или сотни? Ты все еще бывал близок с бывшей женой? И у меня когда-то были девушки, но я уже не помнил, что это такое, утонуть в нежном, влажном, покорном существе.

Я вступил в безумие незаметно, не заметив толком, когда волна болезненной страсти полного обладания подхватила меня и понесла прочь от надежной тверди рассудка.

Это мог быть кто угодно. Парень со скульптурной, мастерки очерченной спиной, безмятежно покупавший коробку конфет в супермаркете. Дерзкая, похожая на хорошенького мальчишку, девушка в метро. То, что тебя могло захватить желание к ним обоим, стало моим худшим кошмаром. Ну не мог же ты просто так вот взять и жениться?! Говорили мне мудрые люди с женатиками не связываться. Хотя ты развелся. Никто из моих знакомых никогда не был женат, оставив невнятных подруг ранней юности в далеком прошлом. А ты прожил почти десять лет в семье, став отцом двоих малышей – уж даже я, представь себе, понимаю, что дети от одних только поцелуев не рождаются. Ночь за ночью ты входил в лежавшее рядом с тобой тело, чтобы оплодотворить его, зачав новую жизнь. Понимаешь? У тебя есть дети, а у меня нет, и никогда не будет, потому что я не смогу стать хоть сколько-нибудь убедительным супругом. Мне не нужны женщины. Да и из всех мужчин мне нужен только ты.

Наверное, поэтому мне так хотелось какую-нибудь домашнюю зверушку – чтобы вместе с тобой заботиться о ком-то, зависящем от нас обоих. Не знаю, как тебе это объяснить. Конечно же, это глупо. Как будто котик может заменить сына или дочку.