О, секс, ты - текст!

Мы стоим у стойки любимого "типично питерского" бара и ждем свои густоты пива и молнии водки, когда ты, обратив ко мне свой печальный и уже такой хмельной взгляд, говоришь, что хочешь поплакаться на свою жизнь. "В любое время, братец". Ты склоняешься над моим ухом и, одолевая несущийся из колонок панк, выкрикиваешь: "Я так хочу трахаться!"


Я расплываюсь в улыбке - облегчение и понимание, что все не так плохо, как могло оказаться. "Вся эта мускулистая резина секса такая тоска", - думаю я мысль Керуака.

Проще простого
И я продолжаю в свои тридцать жизнь четырнадцатилетнего подростка: утренний бег с дрочбой, бессмысленное зависание на сайтах знакомств, гигабайты порно на жестком диске, мечты-о-принце-на-белом-коне...
А-ха-ха! Эх вы, натуралы! Мне бы ваши проблемы! У меня вот последний рассказ все никак не выродится... Я нахожу какие-то нелепые слова утешения, шучу и по-братски под*ебываю тебя. В уже тяжелой от табачного дыма башке мгновенно проносится почти доисторическое: "Зачем делать сложным то, что проще простого?".

Я вспоминаю, как почти год назад, когда были у тебя кое-какие трудности, ты в хмельном бреду заявил, что станешь геем, ведь "у вас все намного проще"... Боже, ты же это и маме своей озвучил! Мой маленький бестолковый братец. Я в очередной раз умиляюсь твоему присутствию в моей жизни, но теплота и нежность сменяются дурацкими рассуждениями о том, что ни хрена нам - геям - не проще, а очень даже наоборот.

Впрочем, зачем сравнивать? Люди есть люди. Если ты обречен выдумывать проблемы и окольные пути, ты всегда найдешь, как усложнить свою жизнь. Давай лучше посмотрим на три последних примера моей гейской феерии - или даже мистерии - свидетелем которых ты тоже был - уже здесь, в этом самом прекрасном городе на земле.

Писатель
Я уже давно стараюсь не думать о нем. Не вспоминаю, не заглядываю в общий фотоальбом, не хожу на Петроградскую сторону, чтобы не бередить рану, которая так долго и нехотя затягивалась. Однако ты же, мой милый братец, при каждом удобном случае напоминаешь мне о нем, расписывая его достоинства, расхваливая его перед нашими друзьями, которые не были с ним знакомы.

На мои возражения ты хитро напоминаешь: "Ты же сам говорил, что с ним у тебя был самый лучший секс". При этом мы оба с тобой знаем, что секс не самое главное - но очень важное - в отношениях. И мы знаем, что кроме секса в тех отношениях было много чего другого, с чем мне было сложно расстаться. То, что заставляло таскаться по ночному Васильевскому острову, мокнуть под дождем, вглядываться в темные воды Невы. То, ради чего были все эти слезы, литры алкоголя, сотни сигарет, промокшие ноги, простуды...

Но что касается секса... Я понял, что хочу его здесь и сейчас, как только мы встретились на Адмиралтейской. Пару часов прошатались под майским спреем дождя, и я не выдержал - невозможно было просто так расстаться до завтра-послезавтра - и пригласил Писателя к себе. Вино, музыка и массала с молоком, опускающиеся питерские сумерки - и мы в постели.

Писатель не только хорошо говорил и - как потом оказалось - писал, но и трахался как молодой античный бог. Это был мой второй раз, когда нет никаких ограничений, когда с тела сняты все оковы, а из башки выветрились все комплексы и барьеры. С Писателем можно было все. Почти все. Как позже оказалось, я не самый большой и отчаянный фантазер. Но это было уже после падения в лужи, после размазывания слез и соплей по пьяной роже. Это было уже после моего пьяного ночного визита и фразы Писателя: "Я же и на других парней заглядываюсь". Наверное, тогда все было окончательно разрушено.

Сейчас Писатель шлет мне котят и пытается заводить светские ни к чему не обязывающие разговоры в сети. Наверное, просто весна. И я боюсь ему отвечать, боюсь вступить в этот диалог. Мало ли к чему он приведет. Сейчас - если бы вдруг - я не смогу по-настоящему расслабиться - меня будет сковывать этот страх услышать нечто непоправимое; то, что ты не можешь изменить; что связывает тебя по рукам и ногам; то, что убивает любую нежность.

Почему-то о Писателе без откровенных подробностей и наготы. Вспоминаю черно-белые фотографии, на которых он сидит в моей постели - голый, в свете луны - а на животе блестит лужица спермы. Он так умеет кончать, что тебе самому уже и не надо изливаться в его тонкое мальчишеское тело. И совсем не писалось мне в этот мой период Писателя.

Музыкант
Да, потом был Музыкант. Не было какого-то сумасшествия. Не было того головокружения, по которому узнаешь То Самое. Зато была "Последняя сказка Риты", пьяная Литвинова под фанеру Рамазановой. На этом месте я взял его за руку, и дыхание наше ненадолго остановилось. Потом были сигареты и шампанское на Фонтанке под стальным октябрьским небом и разговоры-разговоры-разговоры...

С Музыкантом было легко говорить практически обо всем, но главное, о чем были наши иногда бредовые беседы, - Земфира, Рената, поэзия, музыка... Все эти фразы и интонации Литвиновой, которую мы оба можем цитировать километрами. Мы говорили о моем кино, главную роль в котором должен был сыграть Музыкант. Музыку к которому должен был написать Музыкант. Мы были такой безумной парочкой Рамазаныч/Литвиныч. Остались эти кусочки видео, остались его песни, остались фотографии... Остался сценарий, который теперь надо переписывать, переснимать. И главная роль в этом фильме, которую теперь я сыграю сам. Чтобы не изменять самому себе с Другим.

Секса как такового и не было. Была какая-то подростковая возня, которая возвращала в школьные годы, когда мама спалила меня с первым моим мальчиком. И главное, секса не хотелось даже, нужно было лишь лежать рядом, видеть его тощую наготу, иметь возможность к ней прикоснуться, излиться на нее спермой и потом. А наутро конспектировать все в столбики, ритмы и рифмы, сублимировать не пролитое в тексте, о котором ты, братец, потом скажешь мне, что в нем "слишком много секса". Хотя бы в тексте...

Философ
Видимо, это какой-то профессиональный или академический рост у меня: от Музыканта к Философу. Впрочем, с последним вообще ни черта не вышло. Редкие встречи, разговоры об экзистенциализме и мое удивление: "Кто-то еще занимается экзистенциализмом?" От философии к политике, от рассказов о митингах, в которых принимали участие, к митингам планирующимся, от экзистенциализма к социализму.

Философ... Какой он в постели? Такой же меланхоличный и размеренный, как за пивом в пабе? Или же под покровом приглушенного света в нем просыпается страсть, похоть и настойчивость? Этого я уже не узнаю. Философ как-то разделил всех людей на три довольно парадоксальные категории, я вошел в компанию людей, с которыми он "встречается, но не трахается".

Когда Философ дал мне понять, что мы всего лишь приятели, ты, братец, сказал мне: "Шли его нах*й!" Да ладно тебе, одним приятелем больше, одним меньше... Тем более, что с появлением Философа мне захотелось постоянно носить галстук-бабочку. Это определенно рост.

И я продолжаю в свои тридцать жизнь четырнадцатилетнего подростка: утренний бег с дрочбой, бессмысленное зависание на сайтах знакомств, гигабайты порно на жестком диске, мечты-о-принце-на-белом-коне... Состояние горения и жажды жизни, творчество как единственный желаемый вид секса. Будем относиться к этому философски. Я бы прожил всю свою жизнь именно так - не взрослея и используя собственную сперму как чернила. Мой текст может быть написан только ими. И данный тоже пишется спермой. Чувствуете этот терпкий аромат? Слышите, как скрипит перо, размазывая тягучую массу по жесткой бумаге?

Я тоже хочу трахаться
И вот после всех этих моих фальшстартов и холостых выстрелов я даю себе зарок: "Больше никаких художников, писателей, музыкантов, поэтов, философов и прочей богемы. Только матросы и курсанты, только порт и "Керель" Жене в качестве вдохновения". Но я же прекрасно знаю себя и свою неизлечимую способность сойти с ума от одной строчки, музыкальной фразы, мазка кисти... Я как крыса на звук нильсовой дудочки, как герои долановских "Воображаемых любовей" в последних кадрах, иду на верную погибель, за новым вдохновением, чтобы потом кончать в тексте. Текстом.

Я так люблю самого себя, что единственный секс, который может меня удовлетворить, это творчество. Мои бессонные ночи за компьютером или блокнотом прекраснее ваших дней. Каждая буква - миллион оргазмов, вспышек, лихорадок, полетов... Поэтому те оргазмы, которые может подарить мне Другой, это только похищение у себя самого сил и времени. Как у Керуака: "...в оргазме порой содержится ужасный параноидальный элемент, вместо нежной симпатии какая-то беспредметная злоба разливается по телу - Я чувствую чрезвычайное отвращение к себе и ко всему остальному, не освобождение, а опустошение, как будто из меня слили спинномозговую силу, похитили для злого колдовства". Помните, как мне не писалось с Писателем, с которым отменно трахалось?

Я хочу лишь уединения, тишины и возможности писать. Да, братец, я тоже хочу трахаться. Но трахаться вот так.