Бесперспективняк

Март 2007 года.
-- Ну а что я вам сказать-то должен? – он на секунду замолкает, а потом добавляет: -- Михаил... -- И пожимает плечами. Молчит.
Я тоже молчу. Он так легко перешел с общестудийного «ты» на «вы», что я теперь не знаю, как к нему обращаться. Просто по имени? В этом будет что-то слишком интимное, то, что быть не должно. Но я же вроде за советом пришел. Точнее – сам припер его в шестьсот двадцатую, уже после окончания репетиции, зацепившись за странное «бесперспективняк». Я не произнесу толком. А он легко. Каждый звук выговаривает будто под диктовку. То ли учился где-то, то ли звукарям так положено.
Я сразу начинаю строить версии – как и положено информационщикам. Даже списавшимся на цивильный берег из СМИ, насмерть забывшим, как разводить объект на разговор. Хотя какой из него объект?
Он постарше наших раздолбаев года на два. Может и на пять, на самом-то деле. До сегодняшнего дня я как-то не влядывался в его лицо. Звукарь – он и есть звукарь. Главное, что уши на месте. В кои-то веки я вижу его лицо без черной окольцовки наушников. Это непривычно. Да и ему неудобно: волосы спадают на лоб и щеки, мешаются, он их сдувает. Тоже лохматый, как и Юрка, но наоборот, с точностью негатива: здесь прямые светлые лохмы, там – темные, причем водопадом.
У Юрки грива. Такая, что редкая расческа справится. Большинство щеток вязнут на середине, запутавшись в тяжелой черной волне. Гримерша стонет и требует за вредность то «Бейлис», то еще какую пино-коладу. Заканчивается это, правда, тем, что Толян осыпает нашу косметическую страдалицу заветрившимся и засахарившимся «Раффаэлло». Она потом подкармливает этой дрянью пацанов. Типа сладкое укрепляет нервы. Юрка никогда не отказывается, вгрызается в белый шарик, как в яблоко, хотя конфетина больше похожа на шарик для пинг-понга. А снежинки кокосовой стружки сыпятся потом куда попало, в том числе и на казенные кожаные штаны, в которые Юрку упихал наш добрый фей от рок-музыки, всемогущий Толян. Куда он упечет меня, если я признаюсь, что поехал крышей?
Но Толяну я не признаюсь. Это бессмысленная трата времени и нервов. Кроме того, я уже почти признался во всем нашему звукарю. Точнее – он все высчитал сам, глядя на то, в каких непонятках я остался после совершенно пустого разговора с Юркой.

Юрка ни разу не бухтел со времен триумфального скандала на съемках. И не опаздывал. Прямо пай-мальчик, идеальное воплощение странного толяновского замысла: «дитя помойки.. чтобы тебя пожалеть захотелось, понял...». «*бать и плакать», -- ехидно добавлял я. Это было прошлой осенью, когда «Живые» только начинали трепыхаться. Тогда Толян еще не научился командовать нашим детсадом, Пашка похерил в такси реквизитную косуху, Витька в припадке меланхолии пытался аранжировать моцартовский «Реквием», Грабовская не родила, синоптики обещали снег зимой, Юрка возникал на пустом месте из-за любой фигни, а я понятия не имел, что поведусь на него по полной программе. Золотой век, невинное детство рок-группы. И абсолютно невинные отношения между мной и Юркой.
Сейчас конец марта. Снег все-таки пошел, а потом еще и растаял. За окном теперь какая-то мокрая фигня. Перед окном, в идеально изолированных застенках нашей шестьсот двадцатой, второй звукооператор проекта пытается мне объяснить, что у меня нет шансов.
Если, конечно, я не сошел с ума и правильно понял его комментарии.
Я сошел с ума. Я верю, что никто об этом не догадается.


-- Михаил, подождите секунду... – я все еще молчу, а звукарь извиняется так, будто прерывает меня посреди разговора. В студии мертвая тишина, поэтому я не сразу соображаю, что происходит. Мобила на вибрации. Он вытаскивает ее из наколенного кармана, прижимает подбородком к плечу и закуривает, выдыхая дым в мембрану:
-- Ага, привет. Нет, еще на работе. Ну, скоро, наверное. Если чего – позвоню. А ты чего такой дохлый?
Это ничему не поможет, но я все равно отворачиваюсь. Смотрю на серые квадраты стен: двенадцать плиток в ряду. Как кафель в ванной, только увеличенный в размерах. На мутных пьянках во времена нашей студенческой молодости, именно в ваннах мы выблевывали друг другу самые страшные тайны. Сейчас мимо меня льется чужой разговор:
-- Да ладно тебе, пробьешься. Ага, типа я в тебя верю... – звукарь необидно ржет, а я, неизвестно зачем, запоминаю обороты. Зарисовываю шаблон отношений. Схему того, что я могу сказать Юрке, когда он со мной наконец заговорит...
-- Ладно, вечером поговорим... Блин, да не забыл я... Тоже мне, молодожены хреновы. Маме передай – заеду и поздравлю. Ну... ладно, я у Саши спрошу, что там с планами на вечер. Ну все, пока.
Мобильник сщелкивается и ныряет обратно в карман:
-- Сорри, отец звонил. У них годовщина свадьбы.
-- Поздравляю.
-- Ага, спасибо.
И мы опять тупим. По-хорошему, я тут даже не начальство, так что звукарь имеет полное право подорваться из студии в любую секунду и умотать на родительский праздник. А он вместо этого говорит:
-- Вы не бойтесь, это незаметно... то, что с вами происходит. Ну.. такие расклады не все понимают.
И слава Богу. А он типа понимает. Я пялюсь не на звукаря, а на его отражение в потемневшем стекле... ничего .. такого. Хотя разговоры по группе шли. Наряду со стенаниями Толяна о его героической Фроловой, буйным разводом секретарши Женечки, который она отмечала пышней, чем свадьбу, и трепетным скандалом между Витькой и какой-то девахой, которая караулила его после шести репетиций подряд.
Творческая атмосфера, блин. Богема, ептыть. Я и Юрка. Меценат и его жертва. Вежливое въедливое общение, как в кабинете у зубного. Словно тогда, напяливая обратно куртку, Юрец заодно нацепил какой-то хитроумный бронежилет, спасающий его от моих взглядов. А может – и от моих мыслей.
-- Угу. И чего дальше? – сообщаю я вместо благодарности.
-- А ничего. Нет шансов, я же говорю. Он вас боится. – Звукарь докуривает, тушит сигарету, а потом снова подносит пальцы ко рту. Тянется к ним мягкими губами. То ли скусывает заусенец, то ли на что-то намекает. У Юрки тоже губы. Но куда темнее, словно вишневым соком налитые. Он их не щиплет и не облизывает, он ими молчит.
-- Почему? – я отстраняюсь от долбанного звукаря. То ли он чумной, то ли он святой. Эдакий шестикрылый Серафим, спасающий мой онемевший язык. Только крыльев нету. Вместо этого звукарь обхватывает себя за локти ладонями. Пытается запихнуть пальцы в короткие рукава футболки некогда черного цвета. По застиранной ткани идет обсыпавшаяся надпись «Почему пиво лучше девушек». Актуальный вопрос, осбенно для него. Из левого рукава до самого локтя спускается странная, тоже словно постиранная татуха. Змея с собственным хвостом в зубах. Я ее видел пятьсот миллионов раз. Причем пару раз вблизи – когда мы с Толяном спорили о том, не надо ли нам расписать под такую хохлому кого-то из пацанов. Из спора ни черта не вышло: могучий Паша задрал подол картинно продранной майки и показал какое-то невнятное синюшное произведение умельцев из рыночного салона. Толик после этого чудом пережил обширный ох*й. А я предложил разукрасить Юрку. И услышал в ответ такое вежливое «Если это нужно для проекта – то, конечно, я готов», что идея сама подохла на корню.
-- Да откуда я знаю, почему? Вам лучше знать, -- меня что-то очень сильно напрягает в ответе звукаря.
Я знаю, да. И крайне надеюсь, что об этом знает только Юрка и больше никто.
-- И чего делать? – задавай такие вопросы кто-то из моих информационщиков-практикантов, я бы убил его на месте без права пересдачи.
-- Извиняться, чего ж еще-то? – снисходительно вещает этот белобрысый эксперт по счастью в личной жизни.
-- Думаешь, поможет? – я снова прокручиваю сегодняшний не-разговор. Юрка стоит у микрофонной стойки так, будто хочет за нее спрятаться. А я стою напротив и все не отворачиваюсь, чтобы у него была возможность сбежать. И как потом, когда я – в очередной раз не выдержав юркиного взгляда, -- топаю на выход, мимо меня просвистывает это дикое «бесперспективняк». Словно змея шипела: звукарь сидит на корточках и колдует с клубком извивающихся смирных проводов.
-- А я знаю? – разговор кольцуется, как кусок звука при монтаже. Ни черта я в этом не понимаю. – Я извинялся. Помогало. – и он снова вгрызается в заусенец. Взасос.
-- Я извинюсь, да. Только.. Мне еще объяснить все надо.
-- Ну, объясните, не вопрос... – звукарь отплевывается от заусенца. – А если боитесь, что слова забудете, давайте фонограмму запишем. Прям сейчас. Все равно я тут с вами застрял, как трактор в поле.
Я тоже усмехаюсь. А что, неплохой выход. Главное – что он вообще есть. А вот слов нет.
-- Слушай... – я снова запинаюсь... – Только не в обиду.. Слушай, может, ты мне все-таки это объяснишь... подскажешь как-то... А?
Мне уже нечего терять. Авторитет, время и мозги растворились в неизвестном направлении.
-- «Как-то» это как?
-- Ну... как говорить.. как чего.. я ж не знаю, как полагается... я же никогда такого...– я не вру. Я просто сейчас верю в то, что и правда никогда и никого. Я не знаю, как это сформулировать. Я не знаю, как это попросить. Я могу только приказать, на правах хоть и косвенного, но руководителя. Но мне это предложение не нравится.
А звукарю оно не нравится еще больше.
Этот не Юрка, на угрозу не поведется. Скорее, сам угрожать начнет, несмотря на свою маломерность. Была бы на его месте девушка – давно звезданула бы мне по зубам.
-- Сорри, я не могу, – как-то очень спокойно откликается звукарь. Будто ему не привыкать к подобным предложениям.
-- А почему? – я мысленно щелкаю диктофоном. И – по инерции – вспоминаю чертову Грабовскую, обремененную черти-каким опытом и разномастным потомством. Ее ходовое «ну поверь в это здесь и сейчас. Быстро поверь, ну?». Она бы, наверное, тоже все сообразила.
-- Ну, как это, почему? Потому что я – это не вы.
-- А ты представь, а? Ну, что я – это я, а ты – это он? Можешь мне помочь? – Я уже сумел удачно заменить Олежку. Теперь я попробую сделать то же самое с Юркой.
– Не получится. Совершенно точно. Бесперспективняк, -- снова говорит звукарь. И снова подносит ко рту палец с насмерть обгрызенным заусенцем. Теперь я понимаю, что это просто привычка. Нервы шалят.
-- А почему? – мне и вправду интересно. Информационщик побеждает. Ну, любопытно же, как это все устроено. – Я... – все-таки я сейчас это произнесу. – Я не в твоем вкусе, что ли?
-- Не знаю... – как-то очень спокойно откликается он. Без выпендрежа, свойственного нашим раздолбаям. Без понтов, умиротворяюще: – Я правда не знаю, не задумывался.
-- А ты задумайся? – это несу не я, а сидящий во мне журналист, которому нужен четкий ответ на заданный вопрос. Хотя бы «да» или «нет», которое можно потом растянуть в тексте на три строчки.
-- Я не могу. Извините.
-- Почему? – почти злюсь я. И перебираю наводящие вопросы. И не задаю их.
Валька тушит недокуренную сигарету, а только потом выдыхает дым. Куда-то мимо меня. Он и смотрит все это время мимо меня.
-- Потому что я не один.
-- Че-го? – я туплю. Я начинаю оборачиваться и шарить глазами по студии.
-- Ну... нас двое... Я и мой... В общем, отношения. Постоянные. Очень.
-- И давно? – а мне-то на кой мне это нужно? Разве что для статистики: взаимность существует. Доказано на примере звукооператора Т. и его второй половины. Невзаимность в жизни встречается гораздо чаще. Доказано на примере пресс-секретаря М.Б., оказавшегося безнадежным мудаком не в том смысле этого слова.
-- Давно. Еще со школы. Так тоже бывает, просто не все так умеют. Сорри, Миша.
Он наконец-то улыбается, а я соображаю, что меня все время напрягало в этом ненормальном разговоре. Странная, какая-то очень неправильная «ша».

типа эпилог

-- На такси решили сэкономить... урроды, -- в обреченном голосе Толяна слышен скрип офисного кондиционера.
Я прижимаю трубку поближе к уху и тянусь за сигаретой. Пальцы подрагивают – отлежал руку. Приехал домой в четвертом часу утра и отрубился на диване, не дожидаясь контрольных «смс» от наших обормотов. А теперь вот...
Столько лет в информационке даром не проходят. Я выстраиваю текст несуществующей заметки до того, как Толян сообщает мне подробности.
«Солист начинающей рок-группы пострадал от рук столичных скинхэдов». «От рук» надо убрать, от рук таких последствий не бывает.
«Как стало известно нашему корреспонденту, вчера вечером было совершенно нападение на солиста перспективной группы «Живые», 19-летнего Юрия С.». «Перспективной» надо вычеркнуть, это не пресс-релиз. «Группа неизвестных, именующих себя «санитарами города», шла за музыкантом от выхода из клуба, где... Поводом для ссоры послужила неславянская внешность солиста». Может, заменить на «рокера», чтобы без тавтологий?
«По словам сотрудников «Скорой помощи»... черепно-мозговая травма, ножевое ранение лица...» «Поверхностное ранение». Или оно «проникающее»? Толик в таких делах не рубит...
-- А хирург чего? – я в последний момент чуть не закуриваю фильтром. Пальцы прекрасно помнят всю тяжесть острой юркиной скулы... Подбородком мне в ладонь, фиг поймешь, чего он там шептал.
-- Больше месяца точно, бл*дь... А нам в субботу в «Фару» на разогрев. И черти сколько потом рожу штопать, -- кажется, Толик что-то отхлебывает. Или сплевывает. В трубку не видно. – Где я тебе за два дня возьму солиста? Миш, ты меня слышишь вообще? Миш?
Минута молчания. Мысленный некролог для нашего проекта. Верхней губой почти в подушечку пальца. Это он улыбался, значит...
-- Мишка, молись, чтоб я вспомнил, у кого на отборе похожая морда была...
Я киваю. Знаешь, Олежек, кажется, с крыши твоей небесной шестнадцатиэтажки довольно х*ёво видно то, что тут у нас происходит. Я тебя просил немного о другом. Но все равно спасибо. «Опасности для жизни уже нет».