Воздушные шарики

- А тепе-е-ерь..!
Витька Громов повернул голову. Не-а, что бы ни говорили, как бы ни внушали друг они другу, люди совершенно не меняются. Аня. Как была пухленькой Анькой все десять лет учебы, так ею и осталась, и никакие морщинки ее не превратят в Анну Сергеевну. Димка. Высокий темноволосый Димка теперь с усами, а усы наполовину седые. Громов смотрел и не мог вспомнить его другим. Славка и Игорь. Вечная «катастрофа» их класса, а позднее, и школы, но отличники, что и спасало их от директорских пинков через ворота родимой школы в сторону ПТУ. Теперь один начальник отдела, а другой его зам.
- А те-пе-ерь!..
- Да давай уже, не тяни кота за штопор! – на весь стол крикнул пузатый рыжий Больман, а за ним зашевелились застывшие в ожидании бывшие одноклассники-друзья-товарищи, загалдели, перебивая друг друга. – Маргарита Сергеевна тебя всегда торопила. Вот как была ты медузой, Светка, так ею и осталась!
Светка была одна из немногих, кто изменился достаточно сильно. От кого-то Громов слышал, что она поздно вышла замуж, родила ребенка, а потом случилось что-то нехорошее. То ли муж что-то учудил, то ли с ребенком что-то произошло. Он не помнил, и теперь ему было стыдно. Почему-то захотелось у кого-то спросить, как будто бы это было для него важно, но он об этом просто забыл. Светка была красивой, но в нее на его памяти никто из их общих знакомых не влюблялся – уж слишком круто отшивала она даже одноклассников. Хотя, кажется, кому-то повезло, но сейчас это не имело никакого значения. Правда, теперь он с трудом узнал ее. Она лихо подставляла свой бокал под опрокинутое горлышко бутылки, попыталась вытащить кого-то на сцену, чтобы вместе спеть в караоке. А была ведь медлительной и спокойной, за что и получила однажды из уст учительницы это обидное прозвище.
- Больман.
Светка сказала это таким голосом, что за столом все разом замолчали. Даже Громов инстинктивно сдвинул колени, выпрямился, и чуть было не положил руки одну на другую.
- Выйди из класса немедленно. Дневник на стол. Похами мне тут.
Севка Больман громыхнул отодвинутым стулом, обошел стол, приблизился к Светке и с размаху обнял ее за плечи.
- Отдай пульт быстро!!!
- А вот хрен тебе! – расхохоталась Светка.
- Дай, сказал!
- Тихо, Сев, а то так ничего и не посмотрим.
Улыбки, разговоры, знакомые голоса.
Но когда на экране появились первые кадры из фильма, сотканного из школьных фотографий, Громов уже ничего не слышал.


Затворив за собой дверь, он остановился, достал сигареты. Прямо перед кафе простирался Старый Арбат. Направо и налево, закольцовывая его в наступающую темноту с матовыми желтыми пятнами круглых фонарей. Всего-то семь часов вечера, суббота, духота, а людей так много, словно с митинга идут. Молодые, ярко одетые, смеющиеся. Громов прикурил и облокотился о перила.
Хорошо и спокойно. И ничего не болит.
И тут словно что-то вспомнил. Память услужливо перелистывала страничку за страничкой, начиная с просроченных, и заканчивая совсем свежими, пестрящими сегодняшними внезапно найденными воспоминаниями.
- Прячемся, Гром? – прозвучало за спиной, и Витька выпрямился, услышав этот голос.
- Нет, ты что, - спокойно ответил он, наблюдая за тем, как Больман пытается найти зажигалку. Не дожидаясь конца спектакля, сам дал ему прикурить.
- Молодец Светка, - Севка достал из кармана платок, вытер вспотевшее лицо. – Всех на уши подняла, всех разыскала. Прикинь, даже до Австралии дозвонилась.
- А кто там у нас?
- Горошкина Юлька там. Причем почти уговорила, а потом что-то сорвалось. Но всем приветы передавала от кенгуру.
Громов улыбнулся. Севка закатился тихим хриплым смехом.
- Все такие же, какими и были, - сказал Больман, стряхивая пепел. – Не вижу разницы.
- И я не вижу.
Они курили, смотрели на улицу, разглядывали гуляющих людей. Витька прислонился спиной к стене здания, Севка был на пару шагов впереди. Стоял, держась одной рукой за перила. На его спине через рубашку проступило небольшое мокрое пятно. Громов смотрел на могучие плечи растолстевшего Больмана, на его красную лысину, украшенную ближе к шее рыжими светлыми волосами, и думал, сказать ли ему, что он рад его видеть, или это будет ни к чему. Потом посмотрел на почти докуренную сигарету, вспомнил, как было душно в помещении. Возвращаться не хотелось. Хотелось стоять и не двигаться. Вот так вот, чтобы Севка чуть впереди, а случайный прохладный сквозняк в лицо.
- Не молчи, - попросил Больман, не оборачиваясь. – Пока тут никого нет… пожалуйста.
Витька уставился на Севкин локоть, лежащий на металлической перекладине.
- Ну?..
- Я помню, - выпалил Витька, пугаясь и делая шаг вперед. – Я все помню. Прости меня, Сев. Прости. Ты ведь об этом говоришь?


Им чудом удалось оторваться от толпы. Увидели слева столики уличного кафе, развернулись и молча пошли к ним. Бывшие одноклассники даже не заметили, что их армия лишилась двух бойцов, и с веселым гоготом скрылись за углом.
- Пиво? – спросил Больман. – Или вино?
- Не могу пиво, - ответил Громов. – Давай продолжать.
Оба на встрече пили вино, а не водку, это и спасло. Оба осилили по паре бокалов. Как чувствовали, что придется еще. Жаркая погода и волнение расслабиться не дали, но теперь они были одни, если не считать больше половины занятых столиков, стоявших рядом с их на близком расстоянии.
Официант принес «сырную тарелку», виноград, пару пустых бокалов. Больман сам разлил красное сухое, отмахнувшись от услуг вежливого официанта.
- За встречу, Витя, - тихо сказал он, поднимая бокал.
И Громову пришлось срочно что-то делать с трясущимися руками.


- Мы прожили с ней восемь месяцев. И, знаешь, она очень хорошая. Мать ее помнишь? В родительском комитете еще была, на все экскурсии с нами моталась. Так вот она реально крутая тетка. Гражданский брак, сказала, это репетиция, так что живите, а я помогу. Моя мать против была, а Светкина оказалась такой вот понимающей. Ну, а потом все пошло не так. И я, ты знаешь, долго пил потом. И звонил ее матери, и она разговаривала со мной ночами. Берегла меня, что ли… до сих пор не пойму, почему так было.
- А ребенок, значит, не твой?
- Нет, не мой.
- Но я же видел, как вы сегодня с ней обнимались, не враги ведь?
- Мы не виделись почти тридцать лет. Нам нечего делить. К тому же ее мать хоронить помогал ей я, никто почему-то больше не смог с сопливой девчонкой рядом оказаться.
- Так почему разошлись?
- Порепетировали, хватит.
Громов смотрел, как Севка мелкими глотками отпивает вино. Страх оказаться рядом с пьяным Больманом сменился на уверенность в том, что такого не произойдет. Сам он напиться не мог, элементарно не умел этого делать, за что и бывал не раз осмеян в компаниях.
Больман молча смотрел на его руки. Поймав этот взгляд, Витька напрягся. Градус все-таки проник в кровь, но ровно настолько, чтобы в голове стали воспаляться гениальные теории. Например, одна из них гласила, что если он поцелует Севку, то почувствует, насколько сухими и жесткими будут его губы и тверд язык. От него пахло чем-то горько-свежим, а если Виктор запустит руку ему под воротник рубашки, то Больман сразу же подхватит его под спину.
Он поднял глаза и встретил взгляд, казавшийся туманным из-за того, что рыжие ресницы заслоняли светлую радужку глаз. Как будто бы добавили по капле пушистого жаркого лета прямо в середину Севкиных зрачков.
- Тебе плохо? – тихо спросил Больман.
- Нет, - сразу отозвался Громов. – О чем ты думаешь?
- О тебе.
Громов нахмурился.
- А что обо мне думать?
- Я сейчас скажу и уйду, - подался вперед Севка, облокотился о столик локтями и накрыл ладонью Витькину руку. – Мне еще домой добираться, но я быстро. Я же тогда серьезно тебя просил, слышишь?
- Я слушаю, слушаю, - торопливо ответил Витька, не убирая руки. Ждал от Севки чего-то, пытался угадать, понять, не кажется ли ему, потому что, если кажется, то ничего, ничего, все как всегда, хоть и прихватит почти до слез, но потом отпустит. Ему нечего терять, у него все равно ничего и никого, и эта встреча неспроста, дураку же ясно. Сейчас он его выслушает, допьет свое вино, а потом пойдет домой, где можно будет спокойно одному в который раз пожалеть о себе, нерастраченном, готовом и никому не нужном. О том, что у него есть, о своей убитой квартире, о сером утре, о громко тикающих настенных часах на кухне. Потому что все это с ним вместе никому и никогда не было нужно, а он до сих пор чего-то ждет и боится.
- Тебе домой очень надо? – вдруг спросил Громов. Севкины глаза расширились, и взрослый мужик по имени Витька был готов прямо сейчас, словно пацан, убежать из этого синего вечера в свою уютную личную темноту. Положить деньги на столик, попрощаться и больше не оборачиваться. Но Больман в ответ слегка сжал его руку.
- К себе зовешь?
- Сев, слушай…
- Поехали.


По дороге они перебросились парой слов о работе, после чего до обозначенного пункта назначения не произнесли ни слова. Громов шел на деревянных ногах по улице, ведущей от станции метро к дому. В голове шумело, стало подташнивать. Появилось сожаление о затеянном и, возможно, сиюминутном, заставившем его решиться на все это. Равнодушно пройдя мимо распахнутых дверей ночного магазина, он запоздало обернулся.
- Может быть, что-то надо?
- Пить не буду, - сказал Больман. – А у тебя молоко есть?
Витька вспомнил, что молока у него нет.
- А я кофе с молоком люблю.
- Кофе тогда тоже купи, - вслед ему сказал Витька. – Я тут подожду.
Пока Севка был в магазине, он медленно шел в направлении к дому. Достал пачку сигарет, спрятал обратно в карман. Нащупал ключи в заднем кармане джинсов, тихо выругался матом, потому что снова забыл бросить их в сумку. Собственная идиотская привычка засовывать себе в задницу нужные и важные вещи вроде мобильника, ключей или денег, бесила, но процветала, как навязчивая идея у сумасшедшего в период рецидива реактивного психоза.
Севка выкатился из дверей магазина с пакетом в руках. В темноте не было видно, что именно он купил, но объем указывал на то, что в пакете был не только пакет молока и банка кофе.
- Ты ж говорил, что вы переехали, - удивился он, когда они подошли к подъезду.
- А потом я вернулся обратно, квартира мамы же.
Громов пропустил Больмана в подъезд и придержал рукой железную дверь.


- Боже мой, какой порядок, - не удержался Севка, протягивая Громову пакет. – Разуваться?
- Не надо.
Громов прошел на кухню, опустил сумку на пол, устало оперся руками о края стола. Тысячу раз он представлял, что придет домой не один. Тысячу раз за последний час он пожалел о том, что не мог сейчас оказаться здесь в одиночестве.
- Я все же взял еще вина, - донеслось из комнаты. – На всякий случай. Помнишь, как нам вечно не хватало? Но и ночных магазинов тогда не было. Там еще сигареты и хлеб.
Витька промолчал. Покосился в сторону пакета, стоявшего на полу, наклонился, достал бутылку вина, подержал в руке. Потом прислушался к себе и понял, что это и есть спасение. Кого и от чего, будет видно позднее, но сейчас это именно тот самый шанс, за который можно ухватиться и, наверное, даже ничего не менять. Нужно просто выпить.
Больман подошел сзади и взял его за руку. Витька развернулся к нему всем телом.
- Гром, если позволишь… - сказал Севка, вынул бутылку из его пальцев и поставил ее на стол. А потом медленно поднес к губам его ладонь.
Было жестко и в полной тишине. Скользко, потно, больно, стыдно. Больман сопел в спину, в шею, в грудь, возил мокрыми губами по плечам и бедрам. Витька отвернулся, когда почувствовал кольцо горячих губ. Только не смотреть, только не видеть. Самым важным сейчас было не допустить тот момент, когда то, что придумал, разбивается на осколки, потому что тогда он снова станет тем самым злым и перепуганным пацаном со звучным красивым прозвищем, орущим матом на толстого плачущего Севку в школьном актовом зале. Снова появится желание убрать себя из жизни, не видеть классную и мать, назвавшую его придурком, не встречаться больше с тем, кого пинал всю жизнь, обзывая потным недоумком. Чертовы воздушные шары, которые завуч попросила каким-нибудь способом присобачить к стенам актового зала перед выпускным. Голубые, желтые, зеленые воздушные шарики. Десятки, сотни, тысячи. Стремянка, которую вызвался подержать никому не нужный Больман, пока Витька цеплял шар за шаром на стену. И внезапная Севкина просьба не оставлять его.
Больман остался в одной рубашке. Встав на колени между ног Виктора, он рывком подтянул его к себе.
- Боже мой, Гром…
Медленно провел взглядом по его телу снизу вверх, вопросительно посмотрел в глаза, медленно наклонился вперед и поцеловал, прижимая его запястья руками к полу.
Лишенный возможности дотронуться до его крепкого массивного тела, Витька закрыл глаза и вдруг почувствовал, как отпустило, оторвалось что-то внутри и совсем пропало. Не осталось в нем ни тревоги, ни алкоголя. Только Севкины губы и он на этом свете.
И сильный шум от долгожданного ливня за окном.


- Надо ехать, - сказал Больман. – Я такси вызвал.
Витька, уже одетый, посмотрел на часы. Сдвинул брови, щелкнул рычажком белого чайника.
- Кофе выпью, - сказал он и вопросительно взглянул на Севку. – Будешь?
- Нет, у меня еще вино.
- Точно?
- Точно.
На улице все еще вовсю шпарил ливень. Еле живые листья из последних сил отбивались от ударов водной небесной артиллерии, но гибли прямо на поле боя.
Севка стоял около окна, дымил в черный воздух.
- Ох, как льет… красота-то какая!
- Да, так дышать легче, - тихо сказал Витька, присаживаясь на край стола. – Давно было пора, теперь совсем хорошо станет.
Странно, но он чувствовал, что ничего не изменилось. Только температура воздуха стала ниже, а за окном торжествовала стихия. То, что случилось - случилось, и все. Отсутствовало сожаление, он был равнодушен, а по сценарию должен был испытывать хоть что-то, но… пусто. Пусто внутри, пусто снаружи, пусто везде. Стоит у окна Севка, потом уедет, и снова ничего не изменится. Зато вина еще половина бутылки. Зато он проверил и убедился в том, что все, что болит, то проходит. По разным причинам. Выздоровеешь ты или сдохнешь, а итог все равно будет один – ты ничего не будешь чувствовать при любом раскладе.
Беря в руку зазвонивший мобильный телефон, Севка уже не смотрел на него.
- Да. Да. Спасибо, через пару минут буду.
Он пригладил волосы, заправил рубашку в брюки и пошел в коридор.
- Ну, проводи меня, что ли.
Уже открыв входную дверь, он в упор взглянул на Виктора.
- Извини, если что-то было не так, - коротко улыбнулся Севка, но улыбка вышла кривой, неискренней, а взгляд просил, ждал, как тогда, тридцать с лишним лет назад, в актовом зале, когда рыжий толстяк, который был на голову ниже Витьки, со слезами в голосе зачем-то просил остаться с ним. И Витькино бешенство, раздражение, удар кулаком в мягкое тело, потом в лицо, потому что угадал, сволочь. За то, что знал, а Витька ведь никому и никогда не говорил, ни слова, ни разу. И тоже было жарко, а весь пол был уложен пузатыми разноцветными воздушными шарами, и какие-то люди, вбегавшие в зал…
- Позвонишь? – вдруг спросил он у Больмана, который уже был на лестничной площадке.
- А номера-то я и не знаю, - вдруг ответил тот растерянно. Разъехались двери кабины успевшего лифта, и он прижал створки руками.
- Подожди минуту! – вдруг испугался Громов и, боясь не успеть, бросился в квартиру, ища глазами карандаш и хоть что-то, на чем можно будет записать.
Пока он бегал по квартире, Больман так и не давал дверям лифта сомкнуться.