Идущий по лезвию

Он ступал легко, почти неслышно, но эхо шагов все равно разносилось по пустому каменному коридору. Это было сейчас не важно. Сейчас скрываться было ни к чему, но привычка была сильнее. Сейчас, в эти последние часы, он все еще свой, а скоро, совсем скоро... Скоро карета умчит его прочь от замка, но никому так и не будет дела, зачем и куда.
Он был ловок, так же идеально ловок, как и всегда. И вряд ли кто-то сумеет сопоставить то, что произойдет совсем скоро, с этим серым, незаметным юношей, с его таким внезапным приездом и таким еще более внезапным и совершенно своевременным исчезновением.
Но что-то, что-то было не как всегда... что-то держало Джона здесь. И ему порой становилось не по себе от догадки о том, что же это было. Точнее, кто.
Он боялся. Это чувство было ему чуждо многие годы. Так же, как и другие чувства. У таких, как он, их не бывает. Или, по крайней мере, не должно быть.
Тот, кто идет по лезвию, должен быть холоднее льда, тверже стали. Иначе смерть.
Но все же неминуемое случилось.
- Почему вы избегаете меня?
Несколько дней назад произошел этот странный разговор, первый за долгое время, а может, и за всю жизнь, в котором Джон был откровенен. Или... почти откровенен.
- Потому что боюсь, что вы избегали бы меня, если бы больше обо мне знали, - полуотшутился Джон. Но это была правда.
- Я о вас многое знаю! - пытается изобразить хитрую улыбку. Наивный мальчик! Это совсем у него не получается.
- Нет, все, что вы знаете... я говорю не о том.
- Но я вижу, какой вы! и... и мне хотелось бы стать вашим другом... Почему вы всегда меня отталкиваете?
- Нет, боюсь, что не видите, какой я, милорд. И надеюсь, не увидите никогда.
На этом разговор был закончен. Джон уже спешил прочь из зала. Этот такой краткий, но так много значащий для него разговор был невыносимо тягостен.
Он разрывался меж многим... между своим долгом, который он прежде всегда выполнял безукоризненно, между тем странным новым, что так удивительно толкало его к этому невинному, чистому созданию, и, наконец, тем, что так решительно отталкивало его. Да, у него были основания избегать. И очень большие. Всем тем, кто верил ему, кто любил его... всем им он приносил лишь страдания. Их образы всегда, словно тени, преследовали его. Днем они были незаметны, и можно было поверить, что их нет. Однако, с наступлением ночи их приход нельзя было предотвратить.
Герард… Его горящие фанатизмом глаза, странная бледность, которую можно увидеть на лицах тех, кому остались жить считанные часы. Печать смерти. Как это было давно… Одно из первых заданий Джона, один из его ярчайших триумфов. Был один блистательный лорд, хороший стратег, близкий родственник самого короля. Разумеется, он не мог не подумывать о престоле в столь нелегкое для короны время. У него были силы, достаточные, чтобы взять любой хорошо укрепленный город, большие средства, могущественные союзники. Страшно представить, что было бы, если бы он повел на столицу свои войска. Но все решил острый кинжал одного из его приближенных, мелькнувший в ночной тишине.
Герард… он не был лицемером и корыстолюбцем, не был падок на деньги. Он был хорошим, открытым парнем, был по-своему честен и даже по-своему прав. Пожалуй, порой был излишне фанатичным. Это и было его слабым местом. Этим и следовало воспользоваться. Что и сделал Джон, прибывший в ставку лорда под личиной Джона Уэста, офицера королевской армии в отставке после тяжелого ранения, полученного на поле брани. Вскоре между этим прибывшим и Герардом завязалась дружба, и вот парень, как губка, начал впитывать все то, что нужно было Джону внушить ему.
Убедить его было нелегко. Но после длительной работы он стал именно тем, кто был нужен - уверенным, глубоко верящим в свою идею, готовым идти до конца и принять весь удар на себя, ни словом не упоминая о том, кто нашептывал ему идеи в ночи. Хороший вояка, он отлично знал, как бывает в бою. Он знал, сколько крови, невинной крови, проливается в битвах. Сколько гибнет простых солдат, которых посылают на смерть их короли, герцоги, графы, отдают их как пешек, чтобы получить то, что им нужно. Но нужно только ИМ. Он знал, как страдают простые люди, крестьяне, ремесленники. Сколько остается сожженных деревень, честь скольких невинных дев бывает поругана. На всем этом и нужно было сыграть.
Только одна смерть одного герцога могла бы решить проблему. И только он, Герард, мог подойти к нему незамеченным, не вызывая подозрений. Знал ли он, на что идет? Да, он знал. Знал, что живым из покоев лорда он уже не выйдет. Знал даже, что его бесславный подвиг, спасающий многие и многие жизни, не будет блистать на страницах исторических хроник. О нем не сложат песен бродячие певцы. Не будут крестьяне пересказывать его на ночь своим детям. Для всех них он будет предателем, изменником, бесславным убийцей. Но он готов был пойти на это. Готов был отдать и свою жизнь, и честь, и доброе имя.
И он выполнил все, как надо. И когда наш шептун уже мчался прочь от злосчастного города, и первые рассветные лучи освещали мощеную дорогу, набат возвестил о том, что все свершилось. Да, Джон говорил ему правду. Но вся ли она была? Тому, кто шептал, безразлична была судьба воинов-пешек и несчастных крестьян. Так же, как и тем, кто отправил его. Нужно было лишь устранить герцога. Без лишнего шума.
Элизабет… эта тень всегда являлась вместе с легким дуновением прохладного ночного ветра. Наряженная в свои лучшие шелка, с коралловыми розами в пышных, черных, как вороново крыло, волосах. Ее улыбка казалась, как и прежде, игривой и завлекающей, однако, теперь в ней сквозила горечь. Изящной рукой она подавала своему палачу бокал.
Кажется, это произошло пару лет назад. Сенатор… да-да, это было связано с ним. Сенатор, большой интриган и хитрец. Опасная личность. Много было им, как огромным пауком, сплетено заговоров и интриг, много далеко идущих, честолюбивых планов роились в его голове. Казалось, этот матерый волк, этот бывалый акробат, идущий по лезвию, был непобедим... Но слабые места есть у любого Ахиллеса. И его слабым местом была Элизабет, его жена. Да, Элизабет... Уже стареющая, но все еще необычайно эффектная женщина чрезвычайно страстной натуры. Муж очень любил ее, она же, возможно, и питала к нему какие-то чувства, но со временем остыла, и ее страстной, дикой натуре стало невыносимо скучно в узах брачной жизни. Она увлеклась одним молодым щеголем, Джоном Кертисом, новым помощником сенатора. И внезапно для нее самой увлечение переросло в нечто большее. Страсть накрыла ее с головой. Она оказалась сильнее страха за репутацию, сильнее гордости, даже сильнее здравого смысла.
Быть может, женщина и чувствовала иногда, что ее молодому любовнику нужна совсем не она. Но чувства брали верх над разумом. Джон проводил с нею почти каждую ночь, и по его просьбе она послушно приносила ему все те сведения о сенаторе, которые были ему нужны. А муж, должно быть, слишком привык к жене, чтобы ей не доверять. Когда же сенатор стал слишком опасен, когда его планы зашли слишком далеко, Элизабет поднесла мужу бокал с вином, смешанным с ядом. И сама пила вместе с ним... Возможно, не смогла вынести собственного предательства. Или, может, страдала от чувств, не находящих, несмотря на всю видимость, искреннего отклика. А может быть, этот яд был подсыпан уже совсем другою рукой... Но как бы то ни было, смерть ее была очень кстати. Слишком многое она знала, о слишком многом догадывалась.
И было еще многое, многое, многое, о чем следовало бы вспомнить. Вереница теней вставала перед Джоном, лишь только он оставался один, наедине с ночной тишиной. Меняя множество ролей и масок, приезжал он в разные города, и уезжал оттуда, оставляя за собой лишь боль, слезы и смерть.
И вот теперь все готово. Завтра на рассвете герцог со своими приближенными поедет по узкой каменистой дороге, петляющей среди расщелин. А вождь племени Гаарров со своими дикарями уже будет ждать его, готовясь свершить кровавую месть... Как всегда, все безукоризненно. Все чисто и аккуратно, лучше не представить. Но почему-то радостнее от этого не становится... Что-то постоянно гнетет, что-то мучает, не дает покоя. И он все-таки решается сделать это. Нет, судья не должен умереть. Никак не должен.
Вот и покои сына графа Эрландского, Верховного судьи. Стражники, которые должны постоянно охранять покой юного виконта, мирно спят, прислонившись к стене, сидя или даже лежа на полу. То ли они изрядно утомились после трудового дня. То ли просто кто-то добавил в их напитки немного снотворного. Джон, аккуратно обойдя их, проходит в небольшую, но изящно обставленную комнату. Эрик сладко спит в своей кровати. Его невинное личико освещает яркая луна, заглядывающая в окошко. На губах играет мягкая, сонная улыбка.
Джон осторожно присаживается на край кровати. Юноша просыпается и, привстав, с изумлением оглядывает ночного гостя. Наконец, он узнает его, и смятение во взгляде сменяется радостью.
- О боже, Джон, неужели это вы! Я не сплю?
- Да, это я. Простите за вторжение, милорд. Я пришел попрощаться.
- Попрощаться? Вы что, уезжаете?
- Да, к сожалению.
- В такой час?
- Увы, дела не терпят отлагательств.
- А когда вы вернетесь?
- Боюсь, никогда.
Эрик вздрогнул, и его прекрасное лицо стало печальным и серьезным.
- Значит, это прощание навсегда...
Они помолчали.
- Могу ли я вас попросить кое о чем, напоследок? - прервал тишину Джон.
- Да, конечно.
- Вы знаете, завтра ваш отец собирается вместе с герцогом на охоту, в Вест-Эрладндские леса. Так вот, прошу вас, вы должны уговорить его отказаться от поездки. Делайте, что хотите, просите его, умоляйте, притворитесь больным. Поверьте, это очень важно. Только не упоминайте обо мне. Не спрашивайте, зачем это, поверьте, это очень важно. Вы сделаете это?
Юноша выглядел удивленным от такой странной просьбы, но по голосу Джона, по выражению его лица понял, что это действительно очень важно.
- Хорошо. Я сделаю все, что вы просите.
- Спасибо.
Они помолчали. Наконец, Джон поднялся.
- Боюсь, я должен покинуть вас. Я уеду до рассвета.
- Постойте, - почти вскрикнул Эрик. - Могу я тоже обратиться к вам с просьбой, последней просьбой?
- Конечно!
- Поцелуйте меня... на прощание...
Джон вздрогнул. Он ожидал все, что угодно, но только не это. Не говоря ни слова, он подошел к юноше, и осторожно, мягко поцеловал его в губы. Впервые в жизни он целовал того, кого хотел... впервые в жизни он хотел кого-то целовать... Затем отстранился и быстро, чтобы не мучить себя прощаниями, выскочил за дверь.
Поцелуй все еще был на его губах, когда он мчался по узким винтовым лестницам, когда выводил под уздцы свою лошадь и мчался прочь от дворца.
Да, он сделал все правильно. Не смотря ни на что, он уверен в этом. Впервые он не выполнил задание. Частично, но все же... Но судья будет жить. Он должен жить. Ведь в случае его смерти... понятно, что в случае его смерти Эрику грозила бы гибель. У графа было слишком много врагов. И они не стали бы щадить никого из его близких. Теперь же виконт в безопасности. И это главное.
***
Капли методично падали с низкого каменного потолка узкой камеры. Где-то шуршала крыса. Там, за стеною, ночной конвой заступал на место дневного. Слышались громкие голоса и песни стражников, возвращавшихся, наконец, домой.
Как же все это случилось? В памяти легко всплывал тот день, когда он, непривычно беспечно счастливый, вновь прискакал в долгожданную землю. Как же глупо все то, что было дальше... Он написал ему письмо. Для чего? Зачем? Хотел встретиться. Письмо отнес мальчик-слуга, славный малый, хотя и какой-то запуганный. И, о боже, через день парнишка принес ответ! Да! Эрик писал, что счастлив будет встрече, что пусть Джон назовет место и время, которое будет ему удобно. Ответ был написан и отправлен незамедлительно - восемь утра, парк Кипарисов, у центрального фонтана. Мальчишка получил свой медяк и довольный умчался доставлять почту. А когда, наконец, в названный час Джон пришел на место, Эрика не было. Вместо него были солдаты. Их было слишком много, да и Джон не был привычен к открытому бою. Миг - и руки его были скручены веревками. Затем - следствие, допросы, пытки, снова допросы...
Кто же мог знать, что господин Великий Судья окажется настолько догадливым? Он не только связал гибель герцога и всего его окружения с исчезновением странного гостя, но и был вовремя извещен о его возвращении, и даже о месте, в котором можно было его задержать. Наконец, сегодня состоялся закрытый суд. На котором Джону был вынесен смертный приговор - казнь через повешение. Она будет приведена в исполнение завтра на рассвете.
Идущий по лезвию…
Джон был еще мальчишкой, когда впервые услышал это. «Равновесие – вот самое главное», - говорил уличный акробат, невысокий, жилистый, загоревший почти дочерна старик с маленькой белой бородкой. Джон очень хорошо запомнил его высокий красный тюрбан и сильный запах сандалового масла и восточных пряностей. «Все мы ходим по лезвию, и ты, и я. Когда идешь по лезвию, главное - держать равновесие. Оставаться всегда спокойным, бесстрастным. Одно неверное движение - смерть. Чувства - вот то, что губит акробата…»
Идущий по лезвию. Именно так Джон с тех пор стал себя называть. Его путь был узок, очень узок. Оступиться, упасть, разбиться о камни – опасность подстерегала на каждом шагу. Неверное движение – смерть. Спокойствие, ледяное спокойствие и беспристрастность – его единственная опора. Да, он был необычайно искусен. Но даже самый искусный акробат когда-нибудь падает.
Внезапно цепочка мыслей оборвалась от звуков шагов по каменным плитам тюремного коридора. Пленник не видел нужды скрывать свое изумление, когда узнал в пришедшем господина Великого Судью.
- Что вам нужно? - прозвучало не без досады. - Разве приговор уже не составлен? Вы все слышали на суде, ничего нового добавлять я не намерен.
- Я пришел к вам не как судья, а как... отец, - в голосе судьи была значительная перемена. Совсем не так говорил он сегодня, вынося приговор. - Я хочу спросить... что связывало вас и моего сына?
- Меня и вашего сына? - осужденный рассмеялся, сам не зная, почему. Потом внезапно стал серьезным. - Я люблю его.
Глупо было носить маски в последнюю ночь в жизни. Хоть когда-то Джон мог говорить только правду.
- Что? - судья обомлел. - Вы... - он замолчал, не зная, как выразить то, что хотел сказать. Нет, скорее, пытаясь понять, что же хотел говорить.
- О, я знаю, что вы сейчас скажете. Нет, я не причинил ему никакого вреда. Я прекрасно осознаю, кто я есть. Не верите? - в голосе узника слышалась горькая усмешка. - Мне глупо вам лгать. Вы знаете, завтра я умру... И обманывать вас мне просто ни к чему. Все равно не верите. Хотите доказательств? - внезапная идея мелькнула в голове Джона . - Вам никогда не приходила мысль, почему вы в тот роковой день не погибли в горах вместе с герцогом?
- Мой сын... он был болен... О, боже! - внезапно воскликнул судья. Неожиданная мысль поразила его.
- Я сказал ему просить вас остаться дома.
- Вы что, хотите сказать, что спасли мне жизнь?
- Не я, он. Сама по себе ваша жизнь мне безразлична. Но ваша смерть погубила бы и всех ваших близких.
- А он... он не был связан со всем этим...
- Что вы! Конечно, нет.
Некоторое время они молчали.
- Позвольте попросить и вас об откровенности, господин Судья, - прервал, наконец, молчание заключенный. - И прошу вас ответить мне правду. Завтра меня не станет, и то, что вы мне ответите, умрет вместе со мной. Так что прошу вас не лгать.
Судья кивнул. Джон продолжил:
- Ведь это неправда, то, что вы говорили на допросе... то, что Эрик сам отдал вам мое письмо?
- Да, это неправда.
- Тогда слуга?
- Да, мальчишка. Робин, кажется.
- Ясно. Благодарю.
Вновь воцарилось молчание. Судья, стоявший в задумчивости, бросил взгляд на приговоренного. Но тот уже совершенно ушел в себя, взгляд его сделался неосмысленным и пустым. Судья, не говоря ни слова, вышел из камеры. А заключенный даже не обратил на это никакого внимания. Впереди у него была ночь, последняя ночь в его жизни.
Наконец, посветлела часть неба, видная в узкое, зарешеченное окно. И знакомые шаги стражников загрохотали по узкому коридору. Джон не помнил, как его выволокли на свет. Но сам свет поразил его до глубины души. Казалось, небо над головой никогда еще не было таким безоблачно-ясным, и утренний воздух - таким удивительно свежим. Его хотелось вдыхать, вдыхать как можно глубже, пить этот воздух и это небо.
А у ворот тюрьмы уже грохотала собравшаяся толпа. Но Джон словно не слышал ее, не обращал на ее крики и свист никакого внимания. Вот он на эшафоте. Перед ним - лишь безразлично-жестокие, тупые, кровожадные лица, море бессмысленных лиц. Приговоренный для чего-то скользил по этому морю взглядом, словно ища чего-то, кого-то... и остановился на одном лице, единственном лице, в котором не было ненависти и презрения, только сострадание, грусть и боль. И внезапно Джон вздрогнул - это был Он!
Сложно сказать, кто это был - настоящий Эрик, или всего лишь призрак, порождение сознания человека, стоящего на пороге смерти. Но как бы то ни было, приговоренный уцепился за это видение, как утопающий яростно хватается за последнюю щепку...
И внезапно Джон улыбнулся. Видение вернуло ему силы, дало собраться с духом. "Спасибо" - прошептал он одними губами. Видение кивнуло. "Я люблю тебя", - прошептали губы в ответ. "Люблю тебя", - как завороженный, отвечал ему Джон. А на шею его уже была надета петля.
Лучи рассвета, наконец, прорвались через завесу гор, полоснули ярким светом по крышам домов и верхушкам деревьев, скользнули на перекладины виселицы и осветили лицо приговоренного. Он улыбался. Через секунду не будет уже ничего... Последнее, что он видел – лицо Эрика. И свет, солнечный свет.