Послесловие (Миша и Олег)

Ему никуда не деться от этого сна. Снова Пулково. Снова осень. После высокого, яркого, светлого австралийского неба выходишь из самолета как в погреб: пасмурно, холодно, сыро. С промозглого неба сеет мелкая крупа. И ощущение близкой беды накрывает неотвратимо, как и ощущение Родины. Преданной. Суровой. Безнадежно больной.
Майк кутается в кашемировый шарф. На его новой родине шарфы не нужны. Там всегда лето. Теплая одежда валяется в кладовке от одной его поездки в Россию до другой. Каждый раз после его возвращения Аманда долго и старательно просушивает на деке его пиджаки, шарфы и теплые ботинки, ворча что-то под нос про «загадочную русскую душу» и про авиакомпании, наживающиеся на транжирах. Прилетает он сюда всё реже. И, хотя до его престарелых родителей ближе ехать из Москвы, он упорно заказывает билет от Аделаиды до Санкт-Петербурга. И каждый раз с болезненно бьющим в подреберье сердцем высматривает знакомое лицо в огромном, шумном, ярко освещенном зале.
Вот они, пронзительно знакомые, обвиняющие, строгие глаза.
- Здравствуй! – Майк протягивает ладонь высокому худощавому молодому человеку.
- Привет!
На его пожатие не отвечают. За его чемоданом не протягивают руку. Юра коротко кивает, резко разворачивается и идет к выходу. За крутящейся стеклянной дверью их ждет такси. Юра садится в переднее кресло, не дожидаясь, пока шофер поможет прилетевшему уложить чемоданы в багажник. И только когда второй пассажир занимает место на заднем сидении, и машина трогается с места, он оборачивается:
- Снова не заедешь?
- Нет, я не успею. У меня поезд до Москвы через шесть часов, - неловко пожимает плечами Майк. – …А надо?
- Не надо! – отрубает Юра и, повернувшись к нему спиной, до самого города пристально и неотрывно молча смотрит на дорогу.
Машина привозит их к Московскому вокзалу. И они вдвоем с Юркой несут вещи в камеру хранения. Там в узком проходе Майк распаковывает один из чемоданов и достает оттуда яркие пакеты:
- Это – тебе, это - твоей девушке… как ее теперь зовут?
- Арина, - хмуро отвечает молодой человек. – Ей не нужно!
- В чем не разбираешься, против того не выступай. Она блондинка у тебя или брюнетка?
- Она – мужик! – огрызается Юра.
Майк распрямляет спину и смотрит ему в глаза:
- Правда?
- Нет! Неправда. Девица. Четвертый размер сисек. У твоей Аманды не такие?
Майк недовольно поводит плечом и снова нависает над чемоданом, вынимая новые пакеты:
- Это – маме. Это – отцу.
- Ему – не надо.
- Почему? Хороший свитер, очень комфортный, натуральная шерсть. Незаменим для холодной погоды.
- Заучил наизусть по рекламному буклету? – фыркает Юрка.
- Не захочет носить – отдаст бедным.
- Не захочу ему передавать – отдам бедным сам, - бормочет несносный сопляк.
Юрке двадцать два года. Он пишет диплом в университете, который когда-то заканчивал и сам Майк. Там дают хорошее образование, если захотеть его получить. И местный диплом при желании и некотором количестве времени, потраченном на изучение языков, можно сертифицировать на Западе.
Через полчаса они сидят в уютном зале ресторана. Окно за их столиком выходит на Невский проспект. В Австралии нет таких старинных домов и таких узких улиц, нет таких мрачных людей и пасмурного неба. И нет Юрки. И нет недоступного, так ни разу и не приехавшего с ним повидаться, Олега. В Австралии - другая жизнь. Совсем другая. Она словно началась сначала.
- Зачем ты приехал, если не хочешь со мной разговаривать? – не в состоянии скрыть свою досаду, спрашивает Майк.
- Из чувства благодарности. Мне тетя Наташа все уши прожужжала, что если бы не ты, я бы не родился. А если бы и родился, то не жил бы в счастливой и полной семье. Будто бы сборище ненавидящих друг друга несчастных людей, среди которых я живу, может называться семьей. Ты, правда, играл когда-то положительную роль в моей жизни?
У Майка сводит скулы от болезненной гримасы.
- А твоя дочь знает, что ты – гей?
- Я не гей! – говорит Майк и сам чувствует свой акцент. – Я не гей, я бисекси. В этом есть разница.
- Извини, я попутал! – дерзит Юрка. – Большая разница. Ты живешь в свободном мире. И привык градировать полутона, к которым мы здесь, за печкой, нечувствительны.
- Ты так повзрослел, - грустно говорит Майк.
- Ты просто слишком редко приезжаешь. Тебе здесь уже ничего не надо, правда? Зачем же ты всё еще берешь сюда билет?
- Посмотреть на тебя, - честно говорит Майк. Майк Юждин. Михаил Евгеньевич Самсонов. – Расспросить тебя об отце. Навестить престарелых родителей.
- У нас так не говорят! – срывается Юрка. – «Прэ-ста-рье-лых», - передразнивает он его слово и его акцент. «Старых» - говорят, «пожилых» - говорят, «стариков» - говорят. А «прэстарьелых» здесь не бывает. Они бывают только в воображении эмигрантов. И они не нуждаются в ваших подарках, свитерах, фигурках кенгуру и дурацких сувенирных блокнотах. Зачем ты здесь? О ком из нас ты хочешь услышать? Об отце? Он пьет.
- Как!? – ахает Майк.
- А ты думал, что ты лично запатентовал такой способ выпадения из реальности?! Он пьет и не позволяет вмешиваться в этот процесс. Мама нашла молодого любовника, поселила его в тети-Лилиной квартире и ночует там пару раз в неделю. Отцу – всё равно. Он не будет устраивать ей скандал. И не будет выгонять. Ему вообще всё всё равно. Он, кстати, сейчас без работы. И живет на ее деньги. Тетя Наташа болеет. У нее болят суставы, и она почти не может ходить. Райку бьет муж. У нее был выкидыш из-за этого, но она не собирается бросать своего мужа. Вы это от меня скрываете? Что дед бил бабушку, и что тетю Наташу бил муж? И что отец боялся поэтому жениться и заводить детей?
Михаил Евгеньевич молчит. Его тарелка не тронута, а заказанная бутылка вина уже пуста. Официант нависает над его локтем с услужливым и вопросительным выражением лица.
- Не приносите нам водки, даже если мы закажем, - говорит ему Михаил Евгеньевич. И акцента уже совсем не слышно в этой фразе.
- Юр, а как ты сам?
- Ве-ли-ко-леп-но! – паясничает Юрка. – Я – лучше всех! Я живу с тёлкой, бюст – четвертый номер. Ах, я это уже говорил!? Я не вру, вот – фото! – он достает и бросает на стол такую редкую уже бумажную фотографию, распечатанную, видимо, в расчете именно на этот жест. На фотке пухленькая миловидная девушка и Юрка – совсем не раздраженный, как сейчас, а вполне довольный и улыбающийся.
- Красивая какая! – не лукавит Михаил Евгеньевич, разглядывая юное счастливое лицо. – Вы учитесь с ней вместе?
- Учились. В школе. Арина. Ну да, я это тоже уже говорил. Но, знаешь, если у твоей дочки грудь не сильно меньше, я готов бросить Аринку и переехать к тебе.
- Моей дочери двенадцать лет, - грустно говорит Михаил. – У нее пока нет никакой груди. И не паясничай. Зачем тебе уезжать?
- А тебе было зачем?
- Ты же знаешь, я не мог здесь развиваться. Я получил хорошее предложение. Я занимаю сейчас видную должность.
- Откуда ВИДНУЮ? Отсюда, знаешь, не углядеть! – зло выплевывает «бывший сын». Он сам себя так называет: «я - твой бывший сын». – Ну как, ты уже достаточно развился? Может быть, вернешься? Нет?
Михаил понимает, что разговора снова не вышло. Юрка вскакивает, бросает на стол пару купюр – за свою часть заказанного обеда - и восклицает:
- Бай-бай!
- Подожди! Юра, Юра! Подарки! – бросается ему вслед Михаил. И, догнав его у дверей, хватает за плечо, разворачивает к себе и пытается впихнуть ему в кулак пакеты.
Юрка поддается движению его руки, разворачивается, утыкается в его плечо и плачет. По-детски, взахлеб, как плакал, когда у него резались зубы. Посетители за соседними столиками удивленно оборачиваются на них. Услужливый официант возникает в проходе. Но Михаил Евгеньевич качает ему головой: «Ничего не надо!» Выплакав самую горькую часть своего горя, Юрка забирает у него пакеты и уходит, не оглянувшись. Михаил Евгеньевич возвращается за столик, заказывает четыреста грамм водки – официант не решается отказать посетителю в заказе, несмотря на его недавнюю просьбу – и долго пьет и плачет, пересев так, чтобы его лица не было видно из зала. Он ухитряется пропустить время, когда ему пора идти на поезд и, забрав чемоданы из камеры хранения, бесполезно бежит по перрону, успев увидеть только удаляющиеся красные огни и услышать остатки бравурной мелодии, которой всё еще провожают с питерского вокзала московские поезда. Постояв несколько минут под так и не прекратившимся дождем, он идет сдавать билет и брать новый. В это время до Москвы отходят один за одним несколько рейсов. И еще там, дома, заказывая билет от Москвы до Сатарок, он заложился на возможный форс-мажор. И в Москве у него будет четырехчасовой запас на пересадку. Только повернувшись к зданию вокзала, он замечает, что его светлый шарф развязался, и конец его волочился по лужам, когда он бежал за поездом. Он снимает с горла испорченную тряпку и бросает ее в урну. И она так и остается единственным ярким пятном на темном тоскливом перроне под серым мрачным зябким небом.

* * *

Он снова видит этот сон и просыпается в слезах. Идет на кухню. Водки в доме нет. А вином – разве успокоишься!? Он достает с дальней полки коньяк и, закидывая голову, пьет прямо из бутылки. Напиток обжигает горло, и он заходится в сдавленном кашле. Включает воду, пьет, зачерпывая полные ладони, а потом утыкается лицом в мокрые руки и плачет над раковиной в смутной надежде, что звуки его рыданий заглушаются плеском текущей воды.
- Олег! Олег! Что случилось!? …Лёлечка!
Мишка не мог его услышать – у них большая квартира в «сталинском» доме. Но он – понял, почувствовал, откликнулся на его слезы и боль. В трусах, с сонным видом, он появляется в кухонных дверях и обнимает любимого за плечи:
- Лёлька, что ты? Что-то болит? Нет? …Опять тот сон? Маленький мой, успокойся!
Олег поддается его рукам, как во сне поддавался выросший Юрка, разворачивается и утыкается в широкое плечо.
- Прости, Минь! Да, снова….
Мишка гладит его затылок и шею теплой ладонью:
- Всё хорошо, мой родной. Мы – вместе. Я никуда не уехал.
Через пару минут Олег затихает. Мишка отпускает его плечи и лезет убирать коньяк.
- Миня, не надо! – вскрикивает Олег.
- Да не беру я, не беру. Мне не нужно! …Может быть, уберем его из дома? Зачем так… каждый раз?
- Нет, - качает головой Олег. – Пусть будет. Хороший коньяк. Для гостей же.
- Я сколько раз тебе говорил: если снится - буди меня сразу! Зачем мучиться, а?
- …Ты так сладко спал! – Олег уже улыбается.
- И мне снилось, что мы с тобой и Юркой плаваем в Карелии!
Олег вздрагивает.
- … «С тобой» я сказал, - повторяет Миша. – Вместе.
- Пап, что случилось? Миш?... – возникает в дверях встревоженный сонный пацан.
Юрке одиннадцать лет. И он проходит все степени взросления с яростным отстаиванием собственного «я», с истеричной любовью к родителям, через час сменяющейся сердитым «вы меня позорите!» и прочими прелестями взросления и становления нового характера.
- Юра, иди ложись! У нас всё в порядке, - резковато отвечает Миша. А ведь обычно в их семье он – «добрый» отец, а Олег – «строгий».
- Не ругайся на него! – шепчет Олег. – Не надо!
- Иди ложись! – голос «доброго папы» становится мягче.
Босой Юрка проходит к столу, наливает чашку воды и пьет жадными детскими глотками.
- Опять конфет наелся на ночь? – спрашивает Олег.
- Не. Не ел. Спокойной ночи! – мальчишка вытирает ладонью подбородок и уходит, оставляя отцов решать их ночные проблемы.
- Вы так с ним ругались… во сне, - выдыхает Олег, когда за сыном закрывается дверь. – И он был совсем взрослым.
- И где я жил на этот раз? – иронично спрашивает Мишка.
- В Австралии.
Миша смеется:
- В следующий раз, видимо, ты отправишь меня прямо на Марс! Эх, попасть бы хоть раз в твои сны, навести там порядок.
- Ты и так там бываешь… всегда, - отвечает Олег. И тоже уже улыбается.
- Идём? – Миша берет его за запястье.
- Минь, тебе нужен ребенок, - говорит Олег, пока они идут в комнату. – Обязательно. Свой, родной, «самсоновский».
- Давай Юрку вырастим сначала? – отвечает Миша. – И потом, где ты мамашу для него найдешь?
- По объявлению. Навалом баб, которые замуж не вышли, а ребенка - хотят. Я завтра же дам объяву в интернете, ладно?
Разговор этот возникает не впервые. И до дела он пока ни разу не дошел. Но, видимо, назрело. Видимо, нужно решать.
- Ладно, Лёль. Только чтоб ты не ревновал к ней, ладно? Чтоб не соплячка и не старуха, чтоб родила нормально, ок?
- Водить будешь сюда, - шепчет Олег.
- Подожди, давай найдем сначала, кого водить-то, - усмехается Миша.

Всё заканчивается так, как в прошлые разы. Так, как должно кончаться. Как надо им обоим: Олегу - чтобы убедиться, что он нужен и дорог, Мише – чтобы успокоить любимого.
Мишка ложится на спину, и Олег начинает его ласкать. Долго. Медленно. Сладко. Так, как любит его Минька. Так, как кроме него не умеет никто во Вселенной. Когда Миня уже больше не может терпеть, привставая на лопатки и бормоча:
- Давай уже, Лёлечка. Ну, давай же! Скоро… Вот-вот….
Олег подсовывает под его поясницу сложенный вдвое угол одеяла, и неторопливо, нежно входит. И начинает томный «танец», в конце каждого движения вдавливая любовника в постель и чуть сильнее разжимая его раскинутые ноги.
- Да, Лелечка! Да! – выдыхает Мишка и, закусив губу, чтоб приглушить стон, кончает, выгибаясь и напряженно, «в струну», вытягивая ноги в сладкой судороге.
Олегу требуется еще какое-то время. И Минька, «остывая» от оргазма, нежно гладит его плечи:
- Лёлька. Охрененный. Я – люблю.
Олег утыкается лицом ему в висок. И выдыхая рваный, хрипловатый восклик страсти, замирает на несколько секунд. На глазах его снова слезы. Но это – слезы счастья. И они тем пронзительнее, чем горше были недавние слезы подспудного страха.
- Спать?
- Да, мой хороший. Спасибо.
Мишка берет Лёлину руку и, прерываясь на поцелуи, шепчет в нее:
- Это всё – моё. Твои руки. Твое тело. Твое желание. Вся твоя жизнь – моя! Не прогоняй меня от себя. Даже во сне. Сышишь, да? Обещаешь?
Олег поворачивает Мишку к себе спиной. Вытирает об его лопатки влажные глаза и, так и не забрав руку из его ладоней, засыпает. Да, с ним случается такое. Пугающие сны. Слезы. Отчаяние. Полузабытая боль. Может быть, всё это он допускает в свою жизнь ради трех слов: «Лёля мой, маленький!» Ему не полагаются эти слова в обычной жизни. Он никогда не слышал их от Мишки белым днем. Но – ночью. В час кошмара. Когда осенний дождь упорно бьет по окнам. Когда мир застыл в ожидании зимы. Когда так страшно быть одиноким, брошенным, ненужным – он позволяет себе слабость. «Лёля мой, маленький!» И они засыпают - оба в счастье и в слезах. Это их жизнь. Их право. Их любовь.


Прим. автора.
* Пулково – аэропорт в Санкт-Петербурге.
* Дек (от англ. deck – палуба) – открытая терраса небольшого частного дома в США и Австралии.