Не верь, не бойся, не проси

- Во всем ты лучше меня, сволочь, да? Ненавижу! – безнадежно выдохнул Нечаев и, низко опустив голову, пошел из двора.- Севка! – окликнул его Миша.
Нечаев остановился, не обернувшись.
- Прощай, Сев. Я не обижаюсь на тебя. И Олег не обижается. Правда!

Севка сплюнул себе под ноги и в безысходной, отчаянной злости долбанул ботинком по низкой решетке, отгораживающей «детский городок» от тротуара. Столбики вздрогнули, и утробный металлический стон стукнулся в стены ночного двора. …Не у всех и не всегда выходит в трудную минуту сохранить лицо и уйти, гордо расправив плечи…
И тут у Мишки затрещал телефон. Олег с мобильником у уха стоял в освещенном проеме окна и смотрел во двор:
- Минь, ты чего домой не идёшь? Кто там с тобой – Севка?
- Он.
Нечаев подался на звук разговора. Голос Олега ему не был слышен, но он пытался угадать неразличимые слова.
- Решаете, стоит ли подраться напоследок? – хохотнул Олег. – Давай, поднимайся! Замерз.
Миша скользнул взглядом по напряженной, болезненно изломленной в полуобороте Севкиной фигуре и неожиданно для себя, почти через силу, выдохнул в трубку:
- Он попрощаться хочет.
- И что – стесняется? – хмыкнул Олег. – Ну, зови!
Мишка посмотрел Нечаеву в лицо и спросил в упор и с вызовом:
- Скажешь при Олеге, что я – мужик? Что ты по дури про меня гадости говорил постоянно?
Севка рот открыл ответить, но голос его вдруг осип, и он только кивнул. Самсонов развернулся и пошел к подъезду. В лифте молчали. Севка прятал глаза. Может, боялся, что Самсонов передумает и бортанёт его от порога? Олег их ждал в приоткрытой двери:
- Что жались у песочницы, как первоклашки на свиданке? Пришли бы сразу, - протянул гостю руку: - Привет! - и обернулся к супругу: - Ты - в легкой куртке. Обалдел там мерзнуть!?
Мишка передернул плечами: правда, продрог!
- Чай поставить?
Севка снова беззвучно кивнул, словно проглотил язык еще там, у подъезда. Олег привычно, вскользь, коснулся скулой Мишкиной щеки:
- Холодный, как цуцик! – и вытащил из шкафа толстовку: - Надень!
Мишка, не споря, нырнул головой в мягкий флис, про себя матюкаясь: «Блин, какую хрень я сделал! Не под Олега же его теперь класть!» Но как было там его бросить? Потерянные глаза, обида на весь свет. Голову вжал в плечи и – не уходит. Сейчас бы три остановки до Кремля доехал, и – в Волхов* с моста! Носи это потом всю жизнь на своей совести….

На их крошечной, тёплой, ярко освещенной кухне Нечаев напряженно опустился на краешек стула. Миша грел застывшие пальцы о чашку. Гость смотрел в пол, в одну точку.
- Браслет-то – на фиг носишь? – чтобы прервать паузу, Миша кивнул на кожаный напульсник, стягивающий Севкино запястье. – Я еще понимаю - летом. Но – зимой?
- Я всегда ношу. Там у меня… это…
- …Триппер? – Мишка ляпнул это сгоряча. Он припомнил теперь: точно, Нечаев всегда ходит с этим браслетом.
- Не, ты что? – Нечаев замотал головой. – Там шрам. Я наколку сводил, - и, тоже, видно, только б не молчать, зачастил: - А вы не в курсе? Я в спецшколе был по малолетке. Мы с Арни в одном дворе жили, в качалку вместе ходили, в Пашкиной бригаде* крутились. А когда менты стали поджимать, взрослые бойцы* уже не лезли на рожон. Если надо было кого-то помять-припугнуть, то нас отправляли, школоту. Спроса-то – меньше…. И один раз с драки меня, Серёгу и Митрохина в ментовку загребли. Митроху с Арни родаки отмазали, а я два года через режку* небо видел. Там наколку и сделал, - тут он сообразил, что это не та история, которую стоит о себе рассказывать, впервые придя в гости в порядочный дом. Запнулся, смутился: - Но это не колония была. Спецшкола. Я - несудимый по паспорту.
Олег себе тоже налил чаю и присел к столу:
- А уезжаешь куда? В Минск?
- В Новополоцк, - сконфуженный своим дурацким рассказом, Нечаев уткнулся в чашку.
Миша не вынес больше этой жалкой картины:
- Олег, он сохнет по тебе.
- Что? Миш, ты – пьян?
- Нет. Севка любит тебя. Он мне признался, а тебе – стесняется.
Минуты три царила тишина. Потом Олег, так и не дождавшийся от гостя возражений, выдавил:
- Сев, я – «женат». Даже если б ты мне нравился, между нами ничего быть не могло.
Севка, обжигаясь, сосредоточенно пил чай. Видно, ему было важно не поднимать сейчас глаз. Никого не видеть. Никак не реагировать. Олег вскинул взгляд на супруга и красноречивым жестом постучал пальцем по лбу: «На фиг ты его привел?» Миша виновато пожал плечами. У Севки стал трезвонить телефон. Он косился на экран и сбрасывал звонок. Раз за разом. Когда его чашка опустела, он встал, буркнул:
- Спасибо! - и пошел в коридор.
Хозяева двинулись следом. Мобильник снова зазвонил. Нечаев снял трубку, с ненавистью процедил:
- Отъ**ись уже, сука! – и бросил аппарат на подзеркальник.
Мишка вскинул на мужа тревожные глаза. Что-то хотел понять, что-то спросить, но, так и не успев добиться ответного взгляда, принял решение сам, сделал несколько шагов и загородил входную дверь. Севкин телефон опять упрямо запиликал. Миша сам взял трубу:
- Тамара? Нет, это не он, это Самсонов. Слышь, не трезвонь сюда пока. Севка выпил, он заночует в общаге, он такси заказал. Да, проводим. Да, всё нормально.
Нечаеву кровь бросилась в лицо. Сжимая в руках свою куртку, он оглядел хозяев беспомощно и жалко.

Он затеял переезд ради этого вечера. Созванивался с белорусскими родственниками, уговаривал Тамарку, оформлял бегунок*, а сам всё представлял себе эту ночь. Как, разорвав все привычные связи, поставив точку в нынешней жизни, он приедет к Олегу. Как скажет ему всё в лицо. Плевать на гордость! Будет просить, умолять. На колени встанет, если нужно. А дальше – трава не расти! И вот она – минута, о которой мечтал, ради которой жизнь сломал. Сердце бьется в горле. Но, блин, Самсонов стоит здесь и – не уходит. Конечно, куда без него?!

Судьба Севку не баловала. Или подачки подбирай, или – вой на луну от безнадёги. Выть по жизни приходилось часто. На короедке* пацаны зудели: «Вдармовую лямку тянешь*! Ларёчнику не ты ребро сломал, тебя подставили. Коли портачку*!» Ума к пятнадцати годам он не особо много нажил. И – повёлся, наколол себе на запястье: «Не верь. Не бойся. Не проси». Тогда ему казалось – шика-а-арно!!! А когда освобождался, воспитатель его к себе вызвал, сказал:
- Зачем тебе тюремная наколка в вольной жизни? Смотри, кореша решат, что ты зуб на них имеешь. Про кого «не верь»-то написал?
Задумался Севка: от Павла Глазова никуда не укрыться. Он, считай, хозяин города. Не дай Бог, досаду на тебя затаит! И выжег Севка наколку. Сам, простой зажигалкой, скрипя зубами от боли. Всегда у него так было по жизни: сам сглупил – сам расхлебывай…. Но слова татушки запали ему в душу: «Не верь, Севка. Не бойся, Севка. Не проси!»

Он мялся с ноги на ногу, не решаясь ни отодвинуть Самсонова, чтобы уйти, ни обернуться к Олегу, чтобы остаться. Миша забрал куртку из его рук. Тогда он крутанулся на 180 градусов в узком пространстве и исподлобья настороженно посмотрел на Олега:
- Олег, один раз, а? Всего один, и я уеду. Я – очень!... Очень,… - он не мог договорить и не мог заткнуться. Боялся: замолчит - прогонят. - Мне только попробовать. Чтоб знать – как это… от тебя. Я и презики купил. «Гусарские», для анального секса, - и когда эти слова оказались произнесены, он словно в пропасть ухнул. – Пожалуйста, Олеженька! Люблю тебя! Умираю! На коленях буду просить! Не гони!
Он лепил уже всё разом. Такое, что час назад казалось выговорить невозможно. Ведь вот оно, рядом - то, на чём помешался. То, чего попробовать - и сдохнуть не жаль. Он вцепился руками в Олегову футболку, начал целовать его щеки и губы. Олег не отвечал. Севка неловко, словно неумело скользнул ниже, покрывая поцелуями его плечо и шею. Наконец Олег обвил его одной рукой вокруг лопаток – чтоб не дать сползти на колени, метнул сердитый взгляд на Мишку и выронил тяжелое:
- Пошли! - и первым шагнул в комнату.
Севка, как во сне, пошел за ним. Смотрел, как Олег снимает футболку, как откидывает покрывало с широкой кровати. Потом, словно очнувшись, обернулся к Мише:
- Самсонов, пойдем на секундочку, а? Дело есть.
Мишка дал увлечь себя в прихожую. Гость сконфуженно выдохнул:
- Только не ржи,… - уставился в пол и надолго заткнулся.
- Ну – что? – не выдержал, наконец, Миша. – Говори.
- Мне клизму нужно? – еле слышно выдавил Нечаев, не поднимая глаз. – Чтоб всё - как надо. …У вас ведь есть?...
Мишка прифигел от такого поворота.
- Да не обязательно. Можно и так.
Но Севка горячечно запротестовал:
- Нет! Я хочу, чтоб – по правилам.
– Ладно, идем.
Он достал из шкафчика, что нужно. Объяснил, что - как. Севка закивал и начал выталкивать его из ванной:
- Я понял. Ты - иди, пожалуйста. Иди!

Сердитый Олег сидел на краю расстеленной постели.
- Что там еще?
- Хочет быть «правильной принцессой»! – усмехнулся Миша. – Чистится.
- Блин, Миш, ты охренел его сюда вести? Как ты себе это всё представляешь?
- Мне одному показалось, что он топиться уйдет? – хмуро огрызнулся Мишка.
- А может, дело в том, что вы с ним три года мерялись-мерялись яйцами, и вдруг в последний вечер оказалось, что у тебя – круче! Он подачку стал выпрашивать, а ты не смог удержаться, чтобы его сюда не притащить и мордой не ткнуть при мне!? – прищурился Олег.
Мишка беспокойно замотал головой:
- Нет, Лёль. Нет! Что я – сволочь?!
- Ладно, заварили - будем расхлебывать. Но ты с ревностью своей – даже не заикайся. Ни ползвука, понял? А то огребёшь так, что мало не покажется. …Блин, если еще встанет у меня.
- А ты считай, что ты – на студии.
Но Олег взвился:
- У меня эта студия знаешь где? Мне еще таких ассоциаций не хватало. Если надо будет – сам мне поставишь, усёк?
Миша кивнул. Минут двадцать они курили у открытого балкона. Наконец, щелкнула дверь ванной, и в коридоре зашуршали шаги: Нечаев доставал из куртки презики. Потом все звуки стихли. В комнату никто не входил. Олег выждал еще пару минут и сам пошел за гостем. Тот сидел в темной прихожей на пуфике: струсил. «Может, уйдет?» - со смутной надеждой подумалось Олегу. Он щелкнул выключателем.
- Идешь? Или раздумал?
Севка вскинул лихорадочно горящие глаза и сунул ему в руку квадратик презерватива.
У кровати Олег снял брюки и долго складывал их штанина к штанине. Севка разделся за это время полностью. На Самсонова, стоящего у окна, старался не смотреть. Эрекции не было ни у кого. Олег приобнял гостя за плечи и положил руку ему на низ живота.
Но Сева неожиданно отшатнулся:
- Олег, мне другого ничего не нужно. Только – это.
То ли он боялся, что терпение хозяев иссякнет, и его выгонят раньше, чем он получит заветное. То ли стеснялся, что нет стояка. Он сам лег вниз лицом. Олег невесело усмехнулся, взял с тумбочки приготовленный крем и коснулся ладонью напряженной Севкиной спины:
- Ну - как знаешь.
Его рука кружила по поджарым бедрам, скользнула к ягодицам. Сева старался расслабиться, пустить в себя такие желанные пальцы. Но невольно, рефлекторно зажимался, и наконец повернулся к Олегу спиной, подтянув к животу колени. Олег пристроился рядом, провел рукой выше, по пояснице, к лопаткам. Севка всхлипнул. И одновременно с ним у окна резко выдохнул Миша. Тогда Олег наклонился к лежащему и прошептал:
- Сев, я тебе одну правду скажу, хорошо? У нас с тобой сейчас всё случится. Но - при одном условии: если разрешит мой муж. А если он скажет «нет», это будет означать: «нет». Я к тебе хорошо отношусь, но семьей ради тебя рисковать не стану. Ок?
Севка чуть обернулся, чтоб увидеть стоящего поодаль Самсонова. Но, видно, не решился, не смог обратиться к нему. Прошептал:
- Он – не скажет. Он сам разрешил мне придти.
А у Мишки дух перехватило: это был первый раз, когда Олег назвал его «мужем». Чаще всего он говорил «мой супруг», под настроение мог бросить: «я - женат», а иногда даже сказать про Мишку «моя принцесса». А тут вдруг – «муж»! Что ж, тогда и ответственность - поровну. Миша скинул с себя всю одежду кроме трусов и примостился на краю кровати, повернувшись к Севке лицом:
- Олег, не дергайся, я – в норме, - он понимал, что у Олега не встаёт, понимал, что ему нужно время и уверенность, что не будет скандала. И он подсунул руку Севке под шею: - Иди-ка ко мне, солнце! А то под мужика моего улёгся и думает, что я буду сбоку наблюдать.
Сева нерешительно уперся:
- Нет!
- Да! – прошептал Миша, принуждая никем нежеланного в этой постели гостя подняться на колени. – Олегу должно быть удобно, ясно тебе?
Севка закусил губу. Миша рванул чуть сильней, опрокинул его на себя и прижал крепким объятием. Упираясь на локоть, Нечаев пытался подняться, отодвинуться. И тогда Мишка резко расслабил руки, отпуская:
- Всё? Уже уходишь?
Сева застыл. Олег, видимо, тоже прекратил свои движения. И Сева сдался, сломался, сам лег на Мишку грудью и просительно шепнул:
- Не ухожу.
Миша снова обнял его плечи:
- Что ты мне столько лет кровь пил, а? «Пидорас» я ему!? А – сам? – он говорил незло, успокаивающе, едва ли не ласково. Севка вздрагивал – то ли от его слов, то ли от размеренных движений Олеговой руки, легко касавшейся его бёдер, пробегавшей меж ягодиц и всё настойчивей пытавшейся взломать неподдающуюся «девственность». Миша заерзал, протискивая колени меж Севкиных ног, а потом широко развел их в стороны, «распиная» лежащего на себе Севку, открывая взгляду и движениям Олега его сокровенные места.
- Бля-а-а! – простонал Нечаев.
- А ты как думал? – усмехнулся Миша ему в ухо.
Пальцы Олега усилили нажим. Севкины плечи вздрогнули.
- Лёль, ему больно! – предупреждающе проговорил Миша.
- Сорри! – извинился Олег.
Севка немного расслабился, сообразил, как – удобней. Чуть приподнялся на широко разведенных коленях, подавшись назад тазом, руками послушно обвил Мишкину шею. Член его встал и каждый раз, когда Севка прогибался под натиском ласковых пальцев, упирался Мишке в пах. И у того в трусах уже твердел бугор. И ему было стыдно и чуднО, что фрезеровщик Нечаев - цеховской гомофоб, травивший его столько лет, тот самый, из-за которого прошлой весной он всерьез чуть не уволился - лежит теперь сверху и дрожит как заяц, подставляясь под ласки Олега.
- Нечаев, что мы творим-то такое?! – зашептал он приятелю на ухо. – Обалдели мы, а?!

Но тут Севу накрыло. Всё, чего он ждал от этого вечера, о чём мечтал, что подозревал о себе – оказалось правдой. Олеговы руки нащупали нужную точку. Два пальца умело раздвигали плоть, и их ритмичные толчки прошивали Севку сладкой дрожью. Он начал подмахивать. Мышцы распаляюще, мучительно ныли. Незнакомое жаркое чувство теснило грудь. И хотелось разрыдаться от восторга и безысходности.
- Миша, уйди, а? Пожалуйста! – Севка стал отталкивать Самсонова, пряча глаза. – Уйди, уйди, уйди!
Мишка понял, выбрался из-под него, снова отошел к окну. Севу трясло. Олег разорвал зубами упаковку «Гусарских» – со стояком у него уже была норма. Раскатал резинку по члену, придвинулся к Нечаеву:
- Теперь сам не рыпайся, замри, а то порвёшься.
Он прижался головкой ко «входу» и медленно надавил, с силой стиснув Севку за бёдра, чтобы не дать ему двинуться навстречу. Ощущения для Севы оказались слишком сильными. Даже после ухода Самсонова он не смог свести колени, ноги его подгибались, он ломался в пояснице, прижимаясь к постели грудью. Олег понял, что не удержит его в нужной позе, нажал ладонью на бедро:
- Ну-ка – на бок! – и, устроившись за Севкиной спиной, чуть приподнял сильной рукой его ногу и вошел сзади - вошел на всю длину, так, как у них не получалось до этого.
Севка шепотом взвыл.
- Больно?
- Нет! Олежка!... Лёлечка! – Нечаев бесцеремонно присвоил это Мишкино слово, и выстанывал его отчаянно и вожделенно. – Я обожаю тебя, Лёлечка! Ты – мой!
Стоящий у окна Мишка сжал кулаки. Не ревновать в эту минуту было выше его сил. Он закусил щеку изнутри и, страдая, смотрел, как энергично входит Олег в упругое, «девственное» тело. Все рефлексии для Олега были уже позади. И сейчас оставалась только простая механика, трение, задуманное природой. А против природы не попрешь. Мишка видел, что его муж завёлся и дышит порывисто, как дышал во время супружеского секса. Злые слезы навернулись Мишке на глаза. Но на кого тут злиться? Сам пожалел, сам привёл. Теперь – терпи!
Севка выгибался, подставляясь под желанное проникновение, и хрипел – уже невнятно, без слов. Олег говорил:
- Тише, Сев! У нас же соседи. Услышат!
И голос его казался Мишке слишком ласковым. И движение, которым Олег придерживал Севкино бедро – слишком хозяйским. Миша уперся сжатым кулаком на угол стола и навалился всем весом – так, чтоб костяшки вдавились в полированную доску, чтоб стало больно, чтоб этой болью пригасить затопляющую его ревность.
- Олег, люблююююю! – полушепотом взвыл Севка и – кончил. С первого раза – без рук. Слишком долго он ждал. Слишком хотел. Он не только с женой «не был» полмесяца – тут и удивляться нечего, разладилось у них в последний год – но даже и не дрочил уже дольше недели. Он ждал этой ночи. Верил в нее. Верил, что сбудется, что попробует, что узнает. И – узнал. Сперма толчками выстреливала из неполностью крепкого члена. Он стиснул головку в ладонях, чтоб не залить чужую простыню, застонал еще раз – возбужденно и восторженно - и забормотал что-то нежное, обращенное к Олегу. Но тот резко вышел из Севкиного тела, стянул «чулком» презерватив и обернулся к Любимому:
- Ну-ка – иди!
Мишка шагнул к нему, благодарно принимая в ладони перевозбужденный член.
- Твоё это, понял? Только твой я! Ты слышишь? – Олег навалился на его плечо всем весом и почти сразу кончил ему в ладони. Додержался, но – с трудом.
Мишка благодарно всхлипнул.
- Правда, Лёлечка? Только мой, да? Люблю тебя. Обожаю. Не злюсь, слышишь? Простил!
- Собака! «Простил» еще! – бормотнул Олег, слабея на широком Мишкином плече. – Кто затеял всё, а?

А Севка остался один на один со своей новой правдой. Со своим счастьем и горем. С наградой, которой желал почти больше жизни, и которая на поверку оказалась искушенной казнью.
Те обнимались – счастливые оттого, что – справились, что - схлынуло. Обоих тряханула эта неожиданная, странная запара. Мишка касался скулы и щеки Олега нежными губами. А Севка лежал, держа в пригоршне следы своей страсти, боясь испачкать чужую постель. Некстати в памяти всплыло Тамаркино злое: «Сева - свинья, всегда всё изгваздает. Стыдно с ним в нормальный дом придти!» Слёзы стыда и обиды душили его. Сперма грозила вылиться сквозь пальцы. И был он сейчас в такой жопе, что недавняя минута, когда Олег сказал своё «если бы ты мне нравился…» казалась счастливой и лёгкой. А сценка у качелей, когда он успел признался в своей беде только Мишке и собирался уйти, вспоминалась недостижимым, нереальным счастьем. Господи, почему у него не хватило ума там, у подъезда, бежать без оглядки?! Почему не достало сил и гордости уйти сразу после Олегова отказа?! За что все унижения, вся боль, весь позор достаются всегда одному и тому же? Когда уже конец!?

Двадцать лет назад в зале суда они сидели на скамье втроем: Арни, Митрохин и Севка. Закадычные друзья. «Отряд». Казалось, судьба не разделит их: радость – всем радость, беда – всем беда. Судья читал приговор, выкликая их по алфавиту: Глазов – «отпустить из-под стражи». Митрохин – «…за недоказанностью». Пацаны обнимались друг с другом, смеялись. И он хохотал и пожимал им руки. Но дойдя до фамилии «Нечаев» судья почему-то стал читать другие слова. Севка даже не в первую секунду сообразил, что он – «виновен», что – сажают. Мама, сидящая в зале, вдруг прижала ладони к лицу. Отец встал, зло махнул рукой и начал пробираться к выходу.
- Сева, не дрейфь! Прорвешься! – зачем-то говорил Серега.
А Севка всё не мог осознать, что все кроме него из зала уйдут по домам, а ему снова навесят стальные «браслеты» и увезут на бесконечные два года в чужой, суровый и жестокий мир…. Всем тогда было радостно – кроме него. Всё сейчас повторилось. Две пары счастливых и горящих глаз. И он – нелепый и ненужный, тревожащий своей бедой чужое счастье.