Звенящий бубен

Вечером на планерке автоколонны бригадир с серьезным видом в самом ее конце подошел к Ивану с Сашкой и, с озабоченным видом почесывая у себя в затылке негромко сказал:
- Надо завтра ехать на дальнее стойбище, там у них заболел бригадир! Возьмете еще туда: фельдшера, электростанцию, продукты и еще, что там им необходимо, вот здесь все написано. Наряды с накладными уже на складе!
- А, фельдшер знает?
- Знает! Феофилыч, будет вас здесь ждать в девять часов!
Сашка, который, был моложе Ивана на целых три года с недовольным видом взял из рук бригадира листок исписанной бумаги и, быстро просмотрев его глазами, передал своему старшему напарнику.
Они уже, как два года, были между собой напарниками по своему старенькому трактору доставшемуся автоколонне еще с незапамятных времен. Тракторок был хоть и старым, но еще служил и, иногда, когда в автоколонне вдруг ломались все вездеходы и трактора, то на нем одном и выезжали. Они вышли из теплой и от этого уютной теплушки бригадира сразу в подхвативший их ветер и мороз. Мороз был градусов под двадцать, что для Дальнего севера было еще ничего, но вот западный ветер вперемежку со снегом, делал его куда более, ощутимей добавляя к двадцати еще градусов десять.
- Ветер-то западный, ночью в северный перейдет! – поднимая капюшон, своей куртки-аляски недовольно пробурчал Сашка.
- Это ничего! – отвечал ему Иван и тоже поднял воротник своей лохматой малицы. Он был очень рад поехать в то, дальнее стойбище. Там у них главным шаманом был его друг Хоря и, они давно не виделись. Ему снова так почему-то захотелось увидеть Хорея, обнять его, что он даже крякнул от нетерпения.
- Все тебе - «ничего»! – пробурчал Сашка и быстро пошел в сторону своего балка.
- Ладно, Сашка! Я, завтра сам с утра все получу на складе и за тобой мы с фельдшером прямо домой заедем! Будь готов и, будь здоров! – крикнул ему уже вослед Иван и засмеялся.
- Сам, не хворай! – пробурчал тихо Сашка себе под нос. Ему так не хотелось ехать в воскресенье, а завтра было воскресенье, что даже настроение и так с этой погодой неважное, совсем стало ни кудышним. Он только как две недели был женат на Люське и, только вошел во вкус, так сказать, семейной жизни: с борщами, оладьями, мятой картошкой с жирной рыбой, варениками и горячими булками и, в чем была мастерица его Люська. Но, самое главное, что с непреодолимой силой тянуло его домой, то это был ежедневный с нею секс. Недаром же говорили на их прииске, что равной Люське, в этом деле нет! – «Ну и что, что с нею до него переспал весь прииск? Теперь она его - жена и, все!…Заткнитесь, вы все!» - грубо отвечал всем Сашка и тут же лез драться с очередным обидчиком его Люськи.
Сашка был долговяз и мосласт. Его круглое всегда нахмуренное лицо с длинным носом и оттопыренными губами на тонкой жилистой шее тоже было серьезным даже угрюмым, два острых глаза какого-то непонятного цвета всегда были на стороже, черные волосы и какой-то пепельный налет на лице от вечно чадящей печки его балка напоминало давно немытую сковородку. Впрочем, и его фамилия Сковорода, как раз полностью совпадали с его внешностью. Да! Это был Сашка Сковорода или как его еще называли на прииске - Хохол. Сашка как все хохлы был прижимист, рачителен и сумел за два года прилично накопить денег. Он первым на прииске полностью выкупил свой балок и землю вокруг него и все это дело приватизировал. Он построил теплый сарай и завел: свинью, кур, кошку и лохматую собаку. Свинья по имени Дашка выросла до огромных размеров и два раза уже приносила ему поросят. Поросят он с удовольствием продавал, кур сам резал и сам варил, кошку старался отучить воровать и очень был доволен своей злобной собакой. Все это хорошо-то, хорошо! Но для этого всего очень ему не хватало жинки.
Ванька или как его еще назвали Иван Иваныч, был полной противоположностью Сашке. Он хоть и был чуть его постарше, но выглядел совсем иначе: небольшого роста, крепенький, всегда улыбающийся и радостный по любому поводу, миловидный с небольшими губами и правильным носом, большими голубыми глазами и светлыми кудрями, он был настоящим русским красавцем. И естественно, как подобает русскому, молодому, парню слыл на прииске - полным рубахой-парнем. Про него говорили: - Иван Иваныч Иванов с утра ходит без штанов, а как вечер наступает, штаны он надевает и, пошел, пошел, пошел гулять! Он действительно все свои деньги тратил с большим размахом и, даже, когда их было много, ездил в город и там все прогуливал с местными проститутками. Конечно, можно было бы деньги прогулять и на прииске, но с кем? На прииске населения то всего триста душ. Настоящего, коренного населения из русских или еще каких татар, здесь, кажется, и вообще никогда не было. Когда-то, очень давно здесь была стоянка местных кочевников, но как здесь открыли золотые жилы, кочевники быстро откочевали отсюда за пятьсот километров. Население прииска состояло в основном из приезжих и, тех, кто приехал за длинным рублем и тех, кто освободился из зоны, и не было возможности вернуться домой и, тех, которых называли романтикам, а еще и из всяких прохожих, и калик перехожих. Конечно, здесь жили семьями и, жили, подолгу и, рожали детей и, учились они здесь, но всегда или почти всегда эти самые дети уезжали отсюда на большую землю. Так что найти здесь себе жену из местных было проблематично. Конечно, в поселке были свободные, но это были или пьяницы или гулящие или самогонщицы, а часто и то и другое и третье все вместе.
Вот хоть взять Сашкину Люську: откуда она взялась на прииске, никто не знает: сама приехала, сама вышла из автобуса и сама сняла себе комнату в общежитии. Устроившись работать в приисковую столовую посудомойкой, Люська не спеша огляделась по сторонам и, поняв, что самый простой здесь способ прилично заработать себе на жизнь это заняться самогоноварением и проституцией. Она скоро бросила работу в столовой и начала новую жизнь, а может быть и продолжила свою старую. У Люськи всегда было: весело, убрано, сварен суп или щи и самое главное у нее была самая лучшая самогонка в поселке, да она и сама еще была не старая. Люська, конечно, тщательно скрывала свой возраст, но все ведь не утаишь – ей было уже за тридцать. Когда к ней стал похаживать Сашка. Он с начало приходил к ней за самогонкой, потом два раза оставался у нее ночевать, а потом…сделал ей предложение и вот, что из этого получилось. Так же или почти также к ней ходил и Ванька и другие, но ни ему, ни кому еще и в голову не приходило жениться на этой: полной, крашеной в рыжий цвет, гулящей бабе с маленькими, но цепкими ручками, быстрыми карими глазками и вострым носиком над сердечком ярко напомаженных губ.
Но Сашка Сковорода «взял» ее и вот он, как две недели ни капли еще об этом не пожалел. Теперь на прииске стало две Сковороды – Сашка и Люська. Может быть появятся и, еще.
Утро воскресенья и вправду выдалось очень холодным. Стих ветер. Уже к рассвету на небе появились звезды. Это был знак еще большего понижения температуры. На термометре, когда Ванька выходил из дома, было уже тридцать два градуса. – Если так пойдет, то и к сорока может дойти! – подумал сейчас Иван и вернулся чтобы взять еще одну бутылку спирта и запасной очень теплый свитер.
На севере всегда было положено ездить в экспедицию с напарником. Если напарник заболел, то ему искали замену, если же не находили, то одного в путь не пускали. Это было заведено с незапамятных времен. Один в поле – не воин! А уж на севере когда один это еще тебе плюс пятьдесят процентов, что погибнешь. Говорили старожилы: чудо не то, что ты дошел или доехал до своей цели, а чудо то, что ты при этом выжил. Самое простое чтобы покорить север или Арктику – это в ней было погибнуть.
Так, наверное, думал и Иван когда возился с трактором. Но вот его старичок забурчал, забурчал и, взревев, успокоился, ровным стуком своего железного сердца. Это был хороший знак, значит если его не глушить и вовремя подливать солярку и масло, то спокойно можно проехать все эти пятьсот километров до стойбища. Прицепив к трактору сани и получив все на складе, он подъехал к теплушке, где его уже ждал местный фельдшер Феофилыч.
Феофилыч, полное имя ему Феофил Спиридонович был уже совсем стариком и служил в приисковой медчасти чуть лишь не полвека. Он числился там фельдшером и получал зарплату фельдшера, но по опыту своему и чутью старик мог бы любого врача терапевта заткнуть за пояс. Его очень уважали и к нему обращались по любому вопросу. Он лечил все: от осложнений после родов, до - зубов. Это был высокий и худой старик с постоянным чемоданом в руках. Он своим видом напоминал Сашку. Но это был только вид. В остальном Феофилыч так резко отличался от Сашки, что об этом и не стоит говорить. Он был очень добрым, спокойным и так мог повернуть разговор с любым человеком, что хочешь или не хочешь, а все ему расскажешь, как на духу. А это ему только и надо было. Феофилыч уже по одному разговору, по звуку голоса и интонации мог определить недуг своего визави. А определенный недуг – это уже считай победа. Остальное все сделают: лекарство, забота близких, хорошая еда с питьем и покой больного.
- Привет Феофилыч! Давно ждешь? – спросил его, улыбаясь, Иван, очень быстро входя в теплушку и закрывая за собой дверь.
- Да, не очень!
- Ну что поехали что ли?
- Поехали! – сказал ему Феофилыч и тоже улыбнулся. Бравый вид Ваньки всегда радовал его и, он, всегда с удовольствием ездил с ним по дальним стойбищам, где их встречали, как самых дорогих гостей. Сразу же: резали оленя, и жарили и парили его пока они до отвала, не объевшись мяса, и напившись, чаю, чуть живыми выползали из чума или из яранги, смотря к кому приехали.
У Сашки же дома утро все было еще сонным, липким и таким уютным и теплым с рядом лежащей Люськой, что.… Когда к ним в дверь постучали, то они оба даже не пошевелились. Только на третий уже требовательный стук в дверь и окно как то заставил обоих открыть глаза.
- Слышь, Саш! Стучат вроде? – теребя мужа за плечо, сонно сказала Люська.
- Да это Ванька за мной! – ответил ей Сашка и повернулся на другой бок.
- Да их кажется двое? Смотри, они сейчас, нам, стекло вышибут!
- О, черт! Я, совсем, забыл тебе вчера сказать, что мы, сегодня едим с ним и фельдшером в командировку! – соскакивая с кровати и глазами определяя, куда он мог вчера в пылу страсти закинуть свои трусы, недовольным голосом отвечал ей Сашка.
- Какая командировка в воскресенье? На дворе под сорок! Я час назад выходила к свинье так думала, что на ходу застыну!
- Надо теплые штаны одевать!
- А я в чем пошла? В одной рубахе что ли?
- Ох! Как мне не хочется ехать, кто бы знал! – снова садясь и потягиваясь на кровати, горестно произнес Сашка.
- А ты и не езди!
- Как это?
- А так это! Больной ты и все! Давай вот ложись сейчас я тебя сделаю совсем больным, - бодро отвечала ему Люська и, быстро сбегав в прихожую, схватила там Сашкин шарф. Обвязав ему шарфом горло, на лоб, кинув какую-то мокрую тряпку, она ловким движением засунула его снова под одеяло и приказала ему притвориться больным.
- Закати глаза и молчи! Молчи, как будто из тебя уже весь дух вышел, - закатив глаза и скрестив, руки на груди, показывая этим почти наступившую его смерть Люська подмигнула ему и, быстро пошла, открывать двери.
- Дух и через другое место может выйти! Иди, иди, проведи Феофилыча, хрен ты его проведешь! А, как мне ехать не хочется, кто бы знал?
Тут же в прихожей загромыхали ведра, и раздался гневный крик Ваньки: - Что это вы оба выдумали !? Ну и что, что воскресенье! В любое время мы обязаны по контракту…, а-а-а, вот он где, молодо-о-о-жен, саботажник, халтурщик - подскакивая к кровати и скидывая с Сашки одеяло, закричал ему в шарф Ванька. Люська изо всех сил пыталась загородить «больного» своим полным телом. Для этого она выставила свою грудь похожую на прикрытый чемодан вперед и, расставив руки, буквально свалилась на Сашку. – Не пущу! – завизжала она не хуже своей свиньи и из всех сил ткнула кулаком в низ Ванькиного живота. Это было довольно неожиданно и к тому же больно. Ванька схватился за то место, куда попал кулак Люськи и на шаг отступил от этой амбразуры назад. Из-за Ванькиного плеча, чуть сбоку все время пока шла эта борьба, спокойно наблюдал Феофилыч.
- Ваня! А может он и вправду болен? – спокойно сказал он ему и с улыбкой поглядел на смешную сейчас позу Люськи.
- Сволочь он продажная! – отвечал ему Ванька, морщась от боли.
- Ладно, Ваня, тут мне все понятно, – это известная болезнь и, она очень трудноизлечимая. Я даже его и осматривать не буду, мне и так все ясно, да вон у него даже уже и сыпь высыпала по щекам, - с серьезным видом говорил всем Феофилыч, едва сдерживая смех.
- Что же теперь делать? – садясь на стул с озабоченным видом, произнес Иван. – Бригадир вряд ли сейчас ему замену найдет! Сейчас все, как один, заноют: воскресенье, воскресенье!
- Поедим вдвоем! – твердо сказал фельдшер и, взяв Ваньку под руку, направился к двери.
- Феофилыч, не положено! Нам обоим влетит по первое число; нас ведь могут и под суд отдать?
- Вот если там, на стойбище человек помрет, то тогда точно нас с тобой посадят! А за меня ты Ваня не беспокойся, я на своем веку многое чему научился, и трактор могу завести и поехать, и корову подоить, и оленя зарезать! Так что поехали и все тут! – уже на ходу отвечал ему фельдшер и стал залезать в теплую кабину трактора.
- Как же болезнь его называется? – улыбаясь и уже трогая трактор с места спросил, старика Иван.
- Эгоизм!
- Правильно эгоист он и трус! – добавил к сказанному Иван и прибавил ходу.
Как только хлопнула входная дверь балка, и послышался шум отъезжающего трактора так сразу же под все еще распластавшийся на своем «больном» Люськой раздались тихая возня и стон: - Да слезь ты с меня, корова! – уже застонал под женой Сашка.
- Сам дурак! – вставая с кровати, отвечала ему Люська. – Если бы не я, то ты? Ты бы вот трясся сейчас с ними, как полоумный!
- Ладно тебе, все, уже уехали! Иди закрой все двери! – вставая с постели и стаскивая с себя шарф и тряпку, сказал ей Сашка. А сам, бурча что-то себе под нос про грязную тряпку и почти его удушение, направился к зеркалу: - Слышь, что ли! Что-то это фельдшер говорил про какую-то у меня сыпь, а? – крутясь перед маленьким, весящим на стенке зеркалом, озабоченно спросил Сашка жену.
- Да это у тебя все твои хотенчики-прыщи ни как не пройдут! - снова ложась на кровать и закрываясь одеялом смеясь, отвечала ему Люська. Отвернув край одеяла, она похлопала по месту рядом с собой и, засверкав глазами, продолжила: - Иди сюда и ложись, - м-о-о-ой «больной», мой костыле-е-е-к, мой сладенький, – сладко запела она, уже приглашая Сашку к себе тихим, томным голосом.
- Хи-хи-хи…., - отвечал он, ей забыв и о своих прыщах, и о грязной тряпке, и вообще обо всем на свете. Сашка выключил свет и с размаху прыгнув, нырнул, под одеяло к Люське и…

Они ехали уже четыре часа из девяти им положенных, когда Иван, ткнув перчаткой в окно сказал:
- Знаешь Феофилыч это место? Прошлым летом мы здесь застряли, еле-еле вылезли! Но зато рыбы здесь летом…пропасть!
- И мошкары!
- Уж это точно! И, как это аборигены с этой нечестью справляются, ума не приложу? Я им сколько раз мази разные от гнуса привозил, а они только на них рукой махают. Дескать, все это ерунда!
- Они сжигают одни травки и смешивают их золу с особым жиром и этим натирают себя и морды оленям, - отвечал ему фельдшер.
- А как раньше-то было, чем наши русские мазались? – спросил его снова Ванька.
- Раньше-то, да все глиной или промытым илом, на глаза стекла специальные одевали, типа очков, сетки и все прочее и тогда уже были, - продолжал отвечать ему фельдшер, поглядывая в окно. Он поглядывал в него с опаской. Начинался сильный ветер, а они еще и полдороги не проехали. – Метель, буран будет, я чую, Ваня, - спокойно сказал старик, поворачиваясь к нему головой.
- Да! Часа так через два-три, думаю, что начнется! Но ничего вешки сейчас хорошие поставили, дорога набитая, ничего доедим и в бурю, не впервой! – прибавив ходу, бодро отвечал ему Ваня.
И в правду их трактор-ветеран летел так, как будто помолодел. Через час они подъехали к большой балке больше напоминающей ущелье, на самом высоком берегу которого, когда-то находилась большая тюремная зона. Еще кое-где виднелись остатки сторожевых ее башен и торчали полусгнившие столбы большого, длиною в километр, забора. Надо было дозаправить трактор, посмотреть груз и вообще сделать небольшой привал с перекуром. Они оба вылезли из кабины трактора и занялись каждый своим делом: Ванька – трактором, а фельдшер пошел проверять сани.
- Здесь раньше было их кладбище, говорят большое и говорят еще, что крестов на нем не было, правда? – спросил Иван подошедшего к нему старика.
- Да! Стояли одни столбы с номерами. А, сколько здесь народу зарыто, ты даже себе и не представляешь Ваня, - горестно вздохнул Феофилыч и махнул рукой в сторону противоположного берега.
- В прошлом году сюда какая-то экспедиция приезжала из этих из следопытов, мы их сюда с Сашкой привозили, так они нам говорили, что здесь не меньше пятидесяти тысяч похоронено, а может такое быть Феофилыч? – спросил его Ванька, отставляя уже пустую канистру в сторону.
- Ну а чего уж! Конечно, может быть. - Это же, наверное, сам Московский «Мемориал» сюда приезжал. А у них архивы, списки, - они уж точно знают, сколько и кто здесь лежит.
- А еще говорили они, что здесь какой-то знаменитый писатель отбывал свой срок и, чуть было не помер, слышал ты это? – спросил его Ванька.
- Да не только он один! Здесь за тридцать лет столько народу разного перебывало, что, наверное, целый город с ними можно было создать. Вообще отсюда мало кто возвращался на волю все здесь вон лежат! – серьезно отвечал Ваньке старик.
- Прямо уж и все?
- Если были у кого связи, да заступники в Москве, то тех переводили или миловали, а так их сюда и гнали что бы, стало быть, померли, если не по дороге, то здесь на руднике это уж точно, - вздыхая, продолжал свои воспоминания Феофилыч.
- Вон гляди, им всем, поклонный крест поставили, – показывая рукой в дальнюю от них сторону сказал Ванька, - значит царствие вам всем небесное и пусть вам всем земля будет пухом! – продолжил Ванька и истово перекрестился в сторону креста. Перекрестился и Феофилыч.
Но долго грустить Ванька не мог, да и мороз с ветром им не давал ни минуты лишней расслабиться. Они оба влезли в трактор и Ванька, с удовольствием, нажав, обеими руками на газ бросил своего железного коня уже во всю начинающуюся крутить пургу. Немного помолчав он улыбнулся и потянувшись всем телом сказал: - Сейчас приедем, вылечим их бригадира, а потом пойдем к шаману в гости, отдохнем там у него всласть, - мечтательно сказал он, обращаясь к Феофилычу.
- Нет, ты если хочешь, то иди к нему сам, а к нему не пойду! – вдруг серьезно сказал старик.
- Чего это так? Он мог друг! И знаешь я за него любому…, - Ванька вдруг стал серьезным и чуть, замедлив ход трактора, зло посмотрел в сторону насупившегося старика.
Они оба недовольные друг другом замолчали. Но Ванька по своему характеру не мог долго молчать и тем более на кого-то обижаться. А здесь сидел очень уважаемый человек и, не мог же он, запросто так, обидеть кого-то? Здесь было что-то не так. Ванька вздохнул, улыбнулся и, повернувшись всем телом к старику дружелюбно сказал:
- Ладно, Феофилыч, не обижайся! Но я и впрямь очень люблю Хорьку, он такой, такой…
- Красивый, молодой, веселый и…, добрый?
- Да! А что такое? Что ты старик мне чего-то и, как будто недоговариваешь, знаешь если что, то скажи мне?
- И скажу! И даже могу тебе на будущее предсказать, что если ты будешь с ним общаться, то когда-нибудь петушком из его чума вылетишь!
- Как это?
- Педераст твой Хорька, во как это!
- Да ты, старый хрен, что такое городишь!? Я столько раз у него ночевал, да мы с ним столько водки выпили, что…
- Вот именно, что водки! Тогда скажи мне, почему, твой напарник этот твой Сашка, будь он неладен, с тобой к шаману, не ходил? Ведь ты один у него всегда оставался, да?
- Ну да! Сашка всегда оставался у бригадира и, там с его женой, хи-хи-хи он это все время проводил, - отвечал ему, чуть смущаясь, Иван.
- Ну, это у них в обычае, если кто из гостей на жену обратил внимание, то это большая для хозяина честь! А вот когда ты приходил к шаману в гости, то куда он девал своих жен?
- Они с начало готовили? Потом все подавали к столу, а потом и… правду ты говоришь, старик, они все уходили в свой чум. Мы оставались одни, - задумчиво, как бы вспоминая, то время и те немногие случаи, когда он ночевал у шамана.
- Вот, вот, одни! Что же он тебе на ночь не давал обогреться, какую-нибудь из своих жен, а? - хитро поглядывая на него и улыбаясь, спросил его старик.
- Да ну тебя к лешему! Хорей современный человек – у него телевизор, видак, компьютер с интернетом, а ты чего-то про его жен? Это же каменный век какой-то! – возмущенно отвечал ему Иван.
- Вот, вот, все у него, что ты перечислил, есть и, еще: личное стадо в десять тысяч голов оленей и три жены и от каждой по двое детей уже, наверное, - а эти ваши видаки, компьютеры и всякий интернет совсем не мешают их обычаям, если эти обычаи до такой степени удобны и сладки, - смеясь, отвечал ему Феофилыч.
Они ненадолго замолчали. Иван думал, вспоминал и ничего плохого вспомнить не мог. Молчал и старик.
Стемнело. Пурга усилилась. Было холодно, но не так чтобы за сорок, но двадцать пять градусов за окном было. Они уже ехали не так быстро и скоро совсем сбавили ход. Им оставалось ехать не более двух часов до стойбища. Первым нарушил молчание Иван:
- Что же тогда он хотел от меня, не пойму? – сказал вслух Иван и пожал плечами.
- Ладно! Хочешь, я тебе про него расскажу, как он попал сюда и стал шаманом? – спросил Ивана Феофилыч.
- Ну, расскажи!
- Вот! Стало быть, так, помнишь, у них до Хорея был старый шаман? – обратился к Ивану старик.
- Да у них там старуха была за шамана? Такая старая, грязная, я ее как огня боялся! - перебил его Иван.
- Нет, миленький, это был старик, только в женской одежде. Просто он был из так называемых «перевоплощенных», это тех кто, заступая на шаманское место, меняет свой пол. Тебе, конечно, это все равно и ни о чем не говорит. И правда, одежда у них, что женская, что мужская, мало чем отличаются. Что там штаны и малица, что там тоже, самое. Но только на женской одежде больше всяких украшений: браслеты, бусы, обереги, мониста и всякие там удобства, особенно в штанах. Да и расшиты они по-другому. Ну ладно все это ерунда. Так вот: шаман когда почувствует свою старость, то имеет право взять к себе ребенка из любой семьи стойбища. И необязательно из своего. Он обычно выбирает самого красивого мальчика лет пяти-шести, желательно из бедной семьи и забирает его к себе в чум. Родителям ребенка дается большой откуп, и они скоро о нем забывают.
- Ну, я думаю, что мальчишке от этого хуже не станет! Что же здесь плохого? – спросил фельдшера Иван.
- Ты не перебивая, а слушай дальше! Так вот когда мальчик оказывается в чуме шамана, а шаманы обычно ставят свои вдалеке от всех, то и ребенок как бы изолируется от всех. Он видит только шамана и одну из его жен. Ему даже не позволяют ни общаться, ни играть, ни с кем даже со сверстниками. Шаман постепенно, я не знаю, как и при помощи чего, может быть при помощи трав или еще чего чего-то они это делают, вводит ребенка в своеобразный транс. Он одевает его в девичьи одежды, обращается к нему как к девочке и на женском языке, ты неверное не знаешь, что язык у них мужской и женский немного отличаются, украшает его, как девочку, ему не дают стричь волосы, и они со временем превращаются в длинную косу. Ребенка очень хорошо кормят, он много спит и постепенно, впитывая в себя свою новую ипостась, становится почти настоящей женщиной. Шаман если он еще в силе, то и живет с ним как со своею женой, - старик вздохнул и видимо уставший от долгого рассказа замолчал.
- Ну, ты даешь, старик! Если кому сказать, в наше время и такое, но причем здесь Хорей – у него и жены, и дети, и стадо, а? – спросил его Иван. Он, заслушавшись сейчас старика, совсем не заметил, как его трактор вдруг поехал как-то не так, как обычно. Стало такое ощущение, что нос трактора и его гусеницы врываются в рыхлый снег. Не стало ощущения твердой дороги. Видно где-то Иван съехал с нее, заслушавшись Феофилыча.
Это было еще не беда. Надо было сейчас остановиться и им обоим поискать твердую дорогу. Они так и сделали. Тем более, что ветер стих, метель перестала кружить снег, тучи постепенно уходили в даль и, на небе появились первые звезды. Но тут же на смену снега и ветра сразу же стал крепчать мороз. Он как будто нагонял упущенное время. Старые их следы трактора и саней были заметены пургой. Искать дорогу по ним и, ехать обратно не было никакого смысла. Они еще бы больше запутались в этой темноте и холоде.
На такой случай в кабине трактора находились длинные тонкие веревочные тросы. Привязав один конец троса к трактору, а другой конец, взяв в руки, Иван начал медленно отходить в сторону. Ему ориентиром служила яркая звезда, и он все шел к ней пока не кончился его трос. Так же сделал и фельдшер. Через полчаса они снова встретились у кабины трактора, немного отдохнули и снова пошли теперь уже в другие стороны. Так они делали, несколько раз все увеличивая и увеличивая расстояние. Иван еще не раз подливал солярку в баки и, трактор, поставленный на малые обороты, ровно работал все это время. Наконец Ивану повезло, он одной ногой вдруг наступил на что-то, что напоминало твердый пласт утрамбованного снега, похожего на грунт. Ему с начало даже не поверилось. И он, уже ступая обеими ногами, чуть лишь не бегом, стал быстро ходить по этому грунту:
- Наше-е-ел! – громко крикнул он в темноту. Он кричал в ту сторону, где должен был находиться старик. Тот ему скоро ответил и, вот они уставшие, замерзшие, но оба счастливые лезут в теплую кабину трактора.
- Ну, я, и дал маху! Метров, наверное, триста маханул мимо трассы, вот как! – улыбаясь, сказал Иван, разворачивая трактор в сторону его следов ведущих, как ему казалось в сторону дороги.
- Нам надо было там факел оставить! – показывая рукой в сторону ровных следов Ивана, устало произнес фельдшер. Он так устал, что не было сил даже говорить, не то, что продолжить свой рассказ. Глаза у старика начали слипаться и, он, как бы в забытьи, стал медленно что-то про себя вспоминать. А вспоминал он старую местную притчу о том: - «Что! Никогда и некому нельзя рассказывать, если что знаешь о местном шамане! Это - ТАБУ! Его главный и очень строгий Бог Аймахо обязательно накажет за это любого человека и не важно, что этот человек будет говорить про его слугу - плохое или хорошее. Если что узнал или увидел, то молчи!» - так гласила эта притча с незапамятных времен. – «А, я то, как разболтался? Дурак я, старый и, больше, ничего! Пусть они сами молодые разбираются между собой! – так думал сейчас старик, почти засыпая.
Он бы и заснул и проспал бы до самого стойбища, если бы…Иван не провалился бы в яму. Это была даже не яма, а глубокая и очень неудобная для трактора ложбина. Нос трактора нырнул в эту засыпанную снегом ложбину и как бы встал в ней почти на попа. Трактор бы ушел в нее и еще глубже, но его наверху сдерживали сани. Это было очень плохо. Трактор мог заглохнуть в любую минуту и тогда…
Иван понимал это, вот почему он решил быстро отцепить сани и попробовать выехать на нем из ложбины. Он быстро выскочил из кабины, за ним также со своей стороны вылез фельдшер. Они оба сразу же попали в холод. Мороз с тепла кабины был им еще не так сильно заметен, но вот прошли всего несколько минут и они поняли, что он с ними шутить не будет. Мороз, не меньше тридцати градусов и, судя по ясному небу, будет еще холодней. Иван начал быстро ходить вокруг саней и трактора ища в них хоть какую-то надежду на благополучный выход. Но выхода не было. Палец, которым, крепилась дуга от саней к трактору, застыл в его гнезде намертво и, даже, не поддавался кувалде. От яростной борьбы Ивана с мертвым железом у него на лбу выступил пот. Пот тут же застывал, превращаясь в иней и сосульки. Старик, как мог, помогал ему. Но их силы были неравны все с наступающим холодом и безвыходностью.
И тут случилось самое страшное, что могло с ними случиться на дороге – у трактора заглох мотор. Тут же погасли фары и все вокруг застыло в темноте и ужасе холода.
Но у них есть еще целая бочка солярки, старые покрышки, деревянный кузов саней и еще что-то можно было сжечь из тары от груза. И скоро запылал костер.
- До стойбища не меньше пятидесяти километров осталось! – сказал Иван, бросая в огонь очередной ящик.
- Здесь ровное место, болото тундры, должны увидеть, - еле шевеля губами, ответил ему старик. Он так обессилил и замерз, что не было сил даже говорить. Мысли его поначалу ясные и четкие сейчас начали сливаться в одну, неясную, мерцающую черту все время ускользающую из его мозга. Старый фельдшер замерзал. Ни горячая вода из кипящего чайника, что Иван подавал ему пить, ни разбавленный спирт – уже ничего не помогало Феофилычу. Все заботы Ивана только на время оттягивали агонию старика и, его… последующую за ним смерть. Иван, понимал это когда бросал в огонь последнее, что могло еще гореть.
Вот и он уже стал терять мысли, ощущение места, времени, где он и, что тут делает? Все вокруг смешалось в один какой-то несправедливый комок холодного зла. Вот он в последний раз протягивает к небу руки и моля его ими обращает свой взгляд в непроницаемую черноту ночи. Вдруг, как бы издали, еще совсем неясно, то пропадая, то снова возникая, как бы с неба, с разных сторон, ему послышался неясный глухой прерывающийся звоном колокольчиков звук шаманского бубна. Но этот звон и звук был сейчас настолько тих и здесь неправдоподобен, что Иван, приняв его за очередную свою галлюцинацию, поначалу не обратил на него своего уже и так совсем неясного, внимания.
- Я, наверное, уже умер? – подумал сейчас Иван и улыбнулся. Он был рад этому, наконец, окончатся его муки и, они, вместе со старым фельдшером, сейчас полетят… - Но нет! Что это? Опять этот звук и уже ближе, сильней! - уже полностью приходя в себя, подумал Иван и, из последних сил поднялся с сугроба, на котором лежал. Вот ему уже кажется и свет вдали и звук еще ближе. Он раздевается, стаскивает с себя один из свитеров, обливает его остатками спирта, поджигает у едва тлеющего костра и кидает этот пылающий ком на крышу трактора. На несколько минут замолкает шум, и останавливаются, огни. Но они все горят, не двигаются, но горят же!
- И вот он уже видит первых двух оленей запряженных в длинные грузовые нарты! За ними еще вереница целого обоза и все это горит переливающимися в темноте яркими факелами и радостными криками людей и громким торжественным звоном бубна.
Его уже полностью теряющего сознание кто-то бережно подхватывает на руки и несет на сани.
Иван пришел в себя только на третьи сутки. Открыв свои глаза, он тут же увидел, молодое, красивое лицо шамана. Хорей радостно улыбается ему. Вот шаман берет бубен и нежно чуть слышно ударяет в него. Нежный, ласковый, переливающийся серебряным звоном вторящих ему колокольчиков большой старый бубен пробуждает в нем все силы и радость к жизни.
- Жив ли доктор? – спрашивает шамана Иван.
- Живой!
- А, ваш бригадир?
- Все живы и здоровы и, тебе, того же желают! – отвечает ему смеющийся Хорей.
- Я, люблю тебя Хорей! Я люблю вас всех…
Звук бубна становится все громче и громче. Вот он заполняет все пространство большого чума и, по очереди в него входят все старейшины стойбища…