Александр Волгин, Сергей Греков
Тайна старого ювелира
***
В этот сочельник 14** года от Рождества Христова Флоренция стыла, продуваемая всеми ветрами, небо заволокло свинцовыми тучами, хлестал дождь и люди попрятались по домам, – разумеется, те, у кого дом был... Улицы опустели и нищие тщетно молили редких прохожих, взывая к милосердию и показывая им свои уродства и гнойные язвы, искусно, впрочем, нарисованные.
Почтенный Карло Дапонте, кряхтя, выглянул в окно. Понял, что ни первой, и никакой иной звезды в такой вечер не увидеть, пожевал губами и приказал слуге Петруччо подбросить дров в мраморный камин, украшавший залу. Лентяй повиновался, мысленно пожелав старому развратнику всех чертей: до последнего надеялся, что хозяин отпустит его на праздник. Ему уже виделась впереди ночь со смешливой подружкой, служившей у соседей, и не пришлось бы хоть на Рождество выполнять прихоти этого страшилища, подчас такие неприличные.
Впрочем, Петруччо грех было жаловаться: причуды древнего старика не простирались дальше приказа прислуживать за званным ужином обнаженным, и было неловко ходить среди гостей хозяина, которые норовили украдкой ущипнуть его за сами понимаете что. Особенно стыдно было поймать веселый взгляд маэстро Леонардо, о таланте и красоте которого судачили во Флоренции больше, чем о чем либо, за исключением цен, конечно... Вот у кого бы служить! Но у знаменитого художника уже был слуга, он же подмастерье – смазливый, высокомерный и вороватый Салаи, – а с чего так надуваться-то? Небось, когда тащишь у хозяина или его гостей что ни попадя, не надуваешься! Но маэстро Леонардо все прощал своему любимчику... Повезло же этому "cazzo di merda"!
Сам Петруччо гордился своей честностью – ничего не крал! А зачем красть, если господин сам одаривает и вообще не жадный? Жаль только, старый и страшный... Ну что поделать, приходилось довольствоваться «чем бог послал». Все-таки тоже – не грубый рыцарь, то и дело способный дать затрещину, а то и всю задницу тебе разодрать, когда напьется – вон, Антонио давеча жаловался на своего хозяина, гонфалоньера Содерини... Нет-нет, Карло Дапонте – достопочтенный ювелир и чеканщик, известный утонченным обхождением, его прекрасные работы высоко ценит сам Лоренцо Великолепный!
Ну... разве что еще хозяин просил, – нечасто, слава Пресвятой Деве! – просил, не приказывал уже, обезьяна, а просил, называл своим Ганимедом... Тут лицо юноши заиграло густым румянцем. Или это были отблески пламени, взметнувшегося в камине от новой порции сухих дров? И кто такой Ганимед? Не поймешь господ иной раз...
Тем не менее, согревшийся Карло, тонко улыбнувшись, отпустил слугу – ему хотелось побыть одному.
Недавние годы были затишьем после громкого скандала... «Противоестественное распутство»... Многих привлекли к суду Синьории – кто-то из куртизанов, неудовлетворенный платой, донес. Всех к счастью оправдали, но дурная слава потянулась за компанией друзей длинной зловонной тенью... Самого Дапонте обвинили в «устроении отвратительных оргий»... Маэстро Леонардо, чье самолюбие было равно его таланту, оскорбился и покинул Флоренцию, перебравшись в Милан, под крыло герцога Сфорца. Самые отпетые любители «греческих забав» притихли и попрятались. Так что Карло Дапонте перестал собирать своих не совсем обычных гостей.
Он как-то окончательно одряхлел и углубился в сладостные воспоминания, приносившие куда больше радости. Да, лучше было вспоминать, чем сидеть у камина, пытаясь согреться, сознавать свою беспомощность и коротать последние дни в тоскливом одиночестве. Которое, как ни странно, еще более подчеркивалось присутствием юного Петруччо...
Много веков спустя в далекой холодной стране московитов некий поэт написал строку, в точности передающую угасание души:
"Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень..."
Старик сидел один за пышно накрытым столом, любовался блеском серебра и перламутровыми переливами стеклянных бокалов, наслаждался пряным ароматом изысканных яств – бедный Петруччо, вынув, наконец, руки из задницы, упарился все это готовить под неусыпным руководством хозяина... В камине мирно гудел огонь и сияние многих свечей делало залу как никогда уютной.
И комната медленно наполнялась призраками...
Все эти люди давно исчезли из жизни старого Карло, да и, наверное, из жизни вообще. Но в ушах Карло Дапонте все еще звучали их слова, некогда сказанные и бережно хранимые в памяти...
Воспоминания унесли маэстро Дапонте на полвека назад...
Семнадцатилетний Карло уже пять лет служил подмастерьем у пузатого Ансельмо, кожевника с Понте-Веккьо. Отец мечтал, что со временем младший сын обучится хоть какому-нибудь мастерству, женится, и потом, когда придет черед, передаст дело и мастерскую уже своему сыну. Род, имя, – смысл существования небогатого дворянина, – должны были иметь продолжение!
Старшие братья один за другим ушли в военное дело, да и сгинули в междоусобных схватках, плохо, в общем-то, понимая, за какие «истинные права» – ну или претензии, – своего князя сражаются, и какая между всем этим разница. Лишь бы платили... Не было даже уверенности, что братья не убили друг друга в стычках знатных сеньоров...
На самого Карло перспектива стать ремесленником, вступить в гильдию, – нагоняла тоску. Он, грезивший о феях и рыцарских турнирах, ненавидел грязную темную мастерскую, ненавидел тяжелое зловоние, источаемое проклятыми шкурами. Каждый вечер он смазывал оливковым маслом руки, покрытые волдырями от возни в чанах с краской, но это мало помогало: кожа все равно трескалась, кровоточила и дико болела. Но выхода он не видел. До поры, до времени...
В тот ноябрьский день Карло постарался быстрее закончить свои дела, чтобы вместе с двумя другими учениками отправиться к городским воротам встречать кортеж Козимо ди Медичи, с триумфом возвращавшегося во Флоренцию. У городских стен, казалось, собрались все жители города: беднота, ремесленники, торговцы. Отдельно выехали представители самых знатных семейств, в свое время поддержавшие Козимо.
Товарищи Карло перемигивались, толкали друг друга и его локтями в бока, разглядывая самых аппетитных дочек и самых разнаряженных жен цеховых мастеров. Карло тоже глазел, но на другое. Перед его взором мелькала богатая, украшенная кованым серебром упряжь лошадей, сверкали неземным блеском камни в перстнях, переливались всеми цветами радуги драгоценные ожерелья и фибулы...
Тогда, тогда зародилась в нем мысль бросить к чертям опостылевшее кожевенное ремесло... Это восхищение ювелирным искусством Карло пронес потом через всю свою долгую жизнь.
Ибо с того самого дня Карло наконец ясно понял, какому делу он хочет посвятить свою жизнь. Через несколько дней он отправился к своему отцу и объявил, что желает покинуть мастерскую толстяка Ансельмо, чтобы обучаться ювелирному искусству. Старый синьор Дапонте, давно разорившийся и вынужденный отдать младшего сына в ремесло, изумлялся, осторожно топал подагрическими ногами и негодовал. Призывал в свидетели Пресвятую Деву, что проклянет неблагодарного сына и лишит его несуществующего наследства – старик стал забываться, – если тот откажется от почтенного и доходного занятия. Увы, ремесло почище было ему не по карману. Карло в почтительном молчании выслушал все эти гневные тирады, покорно снес несколько тычков и затрещин, но остался тверд в своем решении. Отцу пришлось смириться – как-будто у него был выбор!
Карло покинул кожевенную мастерскую и поступил в ученики к известному во Флоренции ювелиру, граверу и чеканщику. Красивого и способного юношу взяли за мизерную плату: старый ювелир умел ценить в людях тягу к прекрасному. Впрочем, в себе он ее тоже весьма, весьма приветствовал...
Из воспоминаний старика выдернул настойчивый стук в дверь.
– Петруччо, каналья, стучат!
Но потом он вспомнил, что сам отпустил слугу. Вздохнув, старик отставил бокал, вытер руки, испачканные соусом, взял свечу и медленным шагом побрел к двери. Кого там могло принести в такую непогоду и в такое время? Когда все добропорядочные граждане цветущей Флоренции или внимают праздничной мессе, или уже сидят за своими столами, набивая брюхо после долгого поста!
Он осторожно приоткрыл дверь. Стоящий с той стороны человек был поистине жалок – тощий, красноносый, в мокром, повисшем тяжелыми складками темном, видавшем виды, плаще.
– Доброго вам вечера, маэстро Карло и веселого Рождества! – тут гость осекся, уловив глубокую тоскливую тишину, царящую в доме. – Моя госпожа прислала меня по одному очень деликатному делу...
Старик хмыкнул, но посторонился, пропуская посланца в дом. Что, опять встроить в перстень секретное отделение для яда? Последнее время все словно сошли с ума, повредившись на ядах и противоядиях... Куда катится этот мир?
От заказчика? Но заказчики на этом пороге не появлялись уже лет шесть, – с тех пор, как ювелиру отказал левый глаз, и скрюченные подагрой пальцы перестали слушаться, выполняя тончайшую работу. Что же тогда нужно этому человеку? Какое еще деликатное дело?
– Маэстро Карло, моя госпожа узнала, что у вас есть один интересный камень, точнее, перстень с камнем...
– О чем ты говоришь? И кто твоя госпожа?
– Моя госпожа – мона Ванноцца деи... – слуга огляделся кругом, будто их могли подслушивать, потянулся к старику и прошептал ему на ухо имя.
– Так вот, моя госпожа прослышала, что у вас есть перстень с дивным и редким розовым камнем... Рубин-балэ... И она хотела бы знать, за какую цену вы его готовы продать или, возможно, обменять?
Карло вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха.
– Что?! Какой перстень?! Какую еще цену? Не продается!!
Он вытолкал ошарашенного слугу за порог и захлопнул дверь.
Прогнав нежданного посетителя, старик, тяжело дыша, привалился к стене.
"Петруччо! Больше некому, только он знал о камне, крутился в мастерской, все выспрашивал, а потом пошел чесать языком".
Давно пора было расстаться с этим смазливым мерзавцем! Ничего не хочет и не умеет, только тянет с несчастного одинокого старика деньги да подарки, а сам одно думает: как бы сбежать к своим продажным девкам, которых, получается, тоже оплачивает его хозяин. Эх, если бы он проявил хоть небольшой интерес к искусству, тогда бы Карло смог его научить, смог бы передать ему свое дело и состояние. Немалое, надо сказать, состояние! Но так нет, нет – змею пригрел на своей груди! И ведь знает же, шельма, что без него старому ювелиру не обойтись – учеников давно уже нет, слуг со стороны он уже не впустит в дом, искать гулящих мальчишек нет сил, да и положение не позволяет. Вот и пользуется, собачий сын, его слабостью, ведет себя как господин, требует непомерную цену за свое тощее тело, да разбалтывает хозяйские секреты. Даже нет, секреты – это о мастерстве, когда-то да, высочайшем... Ха! Секреты – это сущая ерунда... Нет, – тайны, страшные тайны, вернее... одну тайну, и многие заплатили бы за нее немалую цену!
Придавленный тяжестью такого коварства, и страхом, что его удивительная тайна может быть раскрыта, старик, с трудом ступая, вернулся в кабинет, открыл шкаф, выдвинул потайной ящичек и достал черный бархатный мешочек. В голове вьюжились мысли, одна другой страшнее: «Проговорился, старый дурак! «Не продается, ах-ах! Стало быть, есть что продать?»
На ладонь выкатился перстень с крупным розовым камнем, сверкнувшим в свете свечи всеми своими гранями.
Много лет Карло хранил драгоценность, не прикасаясь к ней, даже не доставая ее из тайника. Вспомнился самый первый раз, когда по неосторожности он прикоснулся к таинственному камню... А, получив его как прощальный дар, он уже был очень напуган странным действием самоцвета – ну не оправы же: та была обычной, золотой, хотя и весьма вычурной – самим же Карло и сделанной...
А вот в камне – при любом освещении, и даже без оного! – тлел какой-то странный неугасимый огонек, камень словно светился изнутри. И от него, если держать в руке, наступало состояние, близкое к безумию... Тогда надевать украшение на палец – Карло и в голову не пришло, такой страх его обуял! Тем более, что у ювелиров не принято самим примерять драгоценности. Иначе искушение может перечеркнуть доброе имя.
Счел тогда все это происками дьявола, даже хотел перстень уничтожить, да рука не поднялась: ведь он был связан с самым волшебным, самым безумным, самым главным событием его ничтожной, – как теперь стало ясно, – жизни. О чем, увы, оставалось только вздыхать.
Только раз, несколько лет назад, Карло достал перстень и показал его Петруччо. Пообещал ему подарить, если парень согласится любить старика... Парень сразу понял, что за это сокровище дадут немало золотых флоринов и, разумеется, на все тут же согласился, продажная шкура. Вот кого бы сдать кожевеннику Ансельмо – вернее, теперь уже его правнуку, – со всеми потрохами! Пусть из него перчаток наделает: заморыша худосочного даже на обивку кресла не хватит! Много потом безделушек перекочевало в лапы этого бездельника, да только не любил он...
"Нет, не любил он!" -- подхватили виолы и гобои, вдруг запевшие в голове пошатнувшегося Карло.
По руке медленно пополз холодок оцепенения, голова закружилась, и старик, зажав перстень в кулаке, еле добрел до большого кресла, обитого синим бархатом. Рухнул в него и замер, скрючившись, словно нанюхался восточных дурманящих снадобий. Перед мысленным взором его возникло нестерпимо яркое видение...
Вот он, Кидерн! Вот кто – любил!!
Молодой человек стоял обнаженным, каштановые кудри разметались по широким смуглым плечам, синие глаза горели огнем, он улыбался, и протягивал Карло руки и манил, манил к себе... И так вдруг захотелось вновь припасть к его груди, где вокруг сосков курчавились золотистые волоски, обнять, покрыть поцелуями эти смуглые плечи, каждую жилочку на шее, прильнуть к губам и – медленно опуститься на колени... О-о, не только от восторга перед красотой, не только!
И чтобы все было, как тогда, в далекую апрельскую ночь, когда юный подмастерье почтенного ювелира, возвращаясь от подружки, столкнулся на узкой улочке Флоренции с незнакомцем, и потерял все: волю, разум, сердце...
И залитая помоями мостовая вдруг заблагоухала самыми изысканными ароматами, каких не знавал даже Его Святейшество Папа Римский...
Тогда они разошлись в разные стороны, едва соприкоснувшись рукавами и лишь обменявшись быстрыми, якобы ничего не значащими взглядами.
И поползли тягучие дни, когда руки делали то фероньерку с аметистом для моны Кьяры, то золотую цепь с изумрудами для синьора Федерико, а голова бедного Карло была забита мечтами о новой встрече с незнакомцем. Он не понимал, что с ним происходит, не находил себе места, но даже на исповеди не смог признаться священнику в чувствах, которые вызвал в его душе незнакомый юноша. Наверняка тот сказал бы, что его прихожанина – о, само благочестие! – околдовали! Но выбросить из памяти встречу не было никакой возможности, никаких сил...
Купчишки и зажиточные горожане обычно сами приходили в мастерскую забрать свои побрякушки, но знатным особам почтенный ювелир лично приносил заказы. Однако таскать тяжеленный ларец с золотыми украшениями ему было уже не по летам и приходилось брать помощника.
Сколь же велико было изумление Карло, когда одним ясным майским днем он вновь повстречался с таинственным юношей у одного их самых знатных синьоров Италии, бывшего во Флоренции по каким-то важным государственным делам. Еще больше удивило то, что хозяин дома явно относился к нему со вниманием, граничащим с заискиванием, чего от князя Орсини ожидать никак не приходилось. И уж совсем удивило вот что: грозного хозяина палаццо, человека в своем роде известного, во Флоренции называли «молодым синьором». А перед глазами Карло суетливо бегал следом за своим – дворецким? ближним дворянином? оруженосцем? – сухонький... да, считай, старичок, злоупотребивший белилами и румянами...
Высокородный нелепый синьор все время старался то приобнять своего юного "друга", то погладить по руке, и глаз с него не сводил, -- что было даже и неприлично: на изумительные изделия хозяина едва взглянул, приказал секретарю, застывшему в полупоклоне, все оплатить, и предоставил обсуждать новый заказ «красавцу-черт-знает-кому», который вел себя в роскошном палаццо так свободно и непринужденно, словно и был его настоящим владельцем. Он слегка задержал на Карло рассеянный взгляд, – все же подмастерье ювелира считался одним из самых привлекательных юношей города -- высокий, хорошо сложенный, белокурый и зеленоглазый...
Но смущенному Карло показалось, что во взгляде было одно оскорбительное высокомерие.
Молодой человек, капризно поведя плечом, – словно и его раздражало внимание князя, – протянул старому ювелиру крупный розовый камень и объяснил – подробно, словно и сам был не чужд искусству -- какую оправу для драгоценности следует создать. Назвал цену за работу: у Карло пересохло в горле! Вдруг став очень серьезным и понизив голос, новоявленный заказчик без всяких объяснений и весьма настоятельно посоветовал не прикасаться к невероятно ценному камню голыми руками, – а только в перчатках...
В общем, странное впечатление произвел незнакомец на этот раз. Даже хозяин Карло в сердцах сплюнул, выходя из покоев, – явно по поводу заносчивого красавца, которого принял за наглого куртизана. Но кем тот еще мог быть? Хотя в городе на предмет содомского греха судачили о многих, даже о Его Святейшестве, но только не о сиятельном князе! Странно, странно...
А Карло, дотащив до мастерской ларец, бросился обратно к палаццо Орсини в надежде вновь увидеть предмет своей страсти. Несмотря на уязвленное самолюбие и категорический приказ хозяина немедленно браться за брошь для самого банкира Медичи – главного богача Флоренции!
И надо же: навстречу ему по мраморной лестнице спускался роскошно, по последней флорентийской моде одетый... хм, куртизан? В это верить не хотелось, но ученику ювелира не было дела до подробностей статуса.
«Какая разница, ведь я умру, если он еще раз на меня не посмотрит!» – сказать, что мысль мелькнула в голове Карло, было уже нельзя: голову он окончательно потерял...
Их взгляды встретились и... Глаза незнакомца вспыхнули ярким блеском узнавания, широкая улыбка озарила лицо, – теперь-то он несомненно вспомнил встречу на ночной улочке. Но стремительно прошел мимо и стал удаляться по улице. А у Карло подкосились колени, настолько необычным был эффект этого взгляда, вынимающего душу. И он последовал за молодым человеком, окончательно решив больше не терять его из виду. Тот несколько раз оглядывался, словно хотел убедиться, что парень тащится следом. Довольно долго они шли переулками, пока не оказались на окраине города, у небольшого особнячка за высокой каменной оградой – как бы такого крохотного замка. Незнакомец открыл большим бронзовым ключом дверь в стене и еще раз обернулся с улыбкой: Карло ничего не оставалось, как юркнуть за ним...
Чей это был дом, так и осталось тайной. Сколько бы потом Карло ни расспрашивал соседей, так и не узнал ничего...
А тогда, захлопнув дверь и тщательно заперев ее, незнакомец шагнул ему навстречу и без всяких преамбул и куртуазных слов обнял и повлек за собой в недра особняка. Сопротивления он не встретил решительно никакого. Даже наоборот – такого дурманящего ощущения блаженства Карло не испытывал ни с одной девушкой, сколь бы милой и привлекательной она ни была.
– Как зовут тебя? – поднимаясь на крыльцо, шепнул незнакомец, едва касаясь губами уха Карло, от чего ноги снова стали как ватные. И вновь мелькнула мысль: уж как ни вертелись под ним девушки, с которыми приходилось доселе встречаться, а такого восторга ни одна из них так и не вызвала...
– К-карло... пробормотал все еще растерянный невероятным оборотом событий ученик ювелира.
– А меня Кидерн...
– Как? – изумился Карло, – какое странное имя!
– Да, необычное для этих мест... Моя... Моя мать была... ну, скажем, цыганка...
Карло иногда видел цыган, пришедших в Италию из неведомых восточных земель, но всегда сторонился их: падре в местной церкви утверждал, что все цыганки – колдуньи, а цыгане – воры и мошенники. Последнее было похоже на правду. Стало быть, правдой было и первое. А юный Дапонте рос набожным католиком. Но даже то, что Кидерн был из этого отверженного племени, не смутило нисколько!
Одежда обоих немедленно полетела в разные стороны... Кидерн оказался столь ненасытен в любовных забавах, что Карло пару раз почти терял сознание от изнеможения. Но, подкрепившись вином и фруктами, вновь тянулся к возлюбленному и огонь желания вспыхивал с новой силой.
Расстались лишь поздно вечером и, вернувшись в дом хозяина, подмастерье нарвался на скандал и взбучку. Впервые старик поднял руку на ученика, но ученик лишь блаженно улыбался в ответ на крики и зуботычины...
Теперь дни потянулись в сладостной надежде на следующую встречу: работа делалась медленно, хозяин был страшно зол и грозил вышвырнуть нерадивого ученика, а тот ничего не мог с собой поделать: перед глазами стоял Кидерн, а руки, – вместо того, чтобы чеканить герб, – гладили рыцарскую кирасу так, будто это была живая плоть. И лишь когда старый мастер, измученный почечной коликой, приказал ему взяться за перстень с розовым камнем, работа закипела. Карло помнил наказ Кидерна и не прикасался к камню без перчаток, хотя понять запрета не мог...
Наконец перстень был готов, осталось только закрепить камень в оправе. Будь на то воля самого Карло, он предпочел бы сделать неглубокое ажурное крепление, чтобы камень сиял всеми своими гранями, но заказчик дал на этот счет четкие указания, и поэтому рубин-балэ предстояло поместить в крепкое и надежное гнездо массивного перстня, чтобы ни при каких неожиданностях камень не вылетел из оправы. Словно предназначен перстень был не для куртуазного блистания в свете, а для драки...
Разложив перед собой на столе инструмент, Карло открыл серебряный ларчик в котором хранился камень, протянул руку и прикоснулся к сияющей поверхности... В то же мгновение пальцы будто пронзило – не то ледяной иглой, не то искрой, будто вылетевшей из очага, оцепенение сковало сначала кисть, потом плечо, в глазах потемнело, – и юноша вскрикнул и выронил камень на стол.
– Что же ты делаешь, безрукий черт?! – возопил стоящий рядом ювелир. – Это ж чрезвычайно ценный камень и очень важный заказчик, посмей только все испортить! Ступидо! Маледетто! Скифозо! Пердуто!! – проклятия и подзатыльники посыпались как из рога изобилия, который Карло в поте лица чеканил на серебряном блюде всего месяц тому назад. Как давно это было...
– Простите меня, маэстро, голова закружилась, – только и пролепетал помертвевший Карло. Он быстро натянул забытые перчатки, взял штихель, но все не мог успокоиться и дрожал.
Так вот, значит, почему нельзя было прикасаться к камню голыми руками! Но что же это за камень такой и что это было? Дьявольское наваждение, ужасное цыганское колдовство?
Впрочем, старый ювелир внимательно посмотрел на Карло и забеспокоился.
– Ты что-то бледен, я смотрю. Отдай работу Ческо, он закончит, а сам иди отдохни, если болен. Я на лекаря разоряться не собираюсь, - проворчал ювелир. Но гнев унял – лучший ученик, как ни как!
– Нет-нет, маэстро, я здоров, - поспешно возразил юноша. – Я сейчас сам сделаю, сам! Доверьте мне эту работу, при чем тут Ческо?!
– Ну смотри, паршивец, чтобы все было безупречно. Завтра после утренней службы отнесешь перстень заказчику. Но если еще раз исчезнешь на сутки – узнаешь, что такое десятый круг ада!
От этих слов душа Карло запела. Завтра, уже завтра он вновь увидит Кидерна! А круги ада, про которые он читал в поэме божественного Данте... Что ж, десятый так десятый, лишь бы рядом оказался любимый!
В ту ночь Карло долго не мог заснуть, ворочался на жестком топчане, слушая сопение и храп других учеников. Если бы только храп – черт бы побрал чеснок и горох!
Мысли его метались в попытке постичь тайну его возлюбленного. Да-да, именно возлюбленного, в этом Карло уже ни на секунду не сомневался. Что за человек Кидерн, и человек ли вообще? Впрочем, какое это имело значение?
Со всей отчаянностью внезапно вспыхнувшей страсти, юноша готов был принять его, кем бы он ни был – безбожником, колдуном, посланником дьявола. Все равно они оба уже прокляты за свой грех, все равно Карло уже никогда, никогда не сможет с кристальной душой и чистыми помыслами пойти к причастию, потому что – как он посмеет исповедаться в том, в чем и не думает раскаиваться? Кем бы ни был Кидерн, душа Карло рвалась к нему, а тело мучительно жаждало вновь ощутить его прикосновения, почувствовать сладость его поцелуев и ласк.
С утра Карло вскочил ни свет ни заря. После нескольких часов беспокойного сна в голове чувствовалась небывалая легкость. Юноша не мог усидеть на месте, в ожидании момента, когда же наконец мастер передаст ему ларчик с перстнем, и велит отнести заказ. Он старался не подавать виду, но был до смешного похож на молодого жеребца, бьющего в нетерпении копытом.
По дороге к палаццо Орсини Карло то и дело сбивался с быстрого шага на бег, стараясь при этом все же не наступать в нечистоты, и отпихивая по пути путавшихся под ногами глупых кур. В кожаной сумке на поясе лежал тщательно завернутый ларчик с таинственным сокровищем, но отнюдь не опасение встретить грабителей заставляло ученика ювелира прибавлять ходу. Наконец, позади осталась площадь Сан-Джованни с величественным колоссом Дуомо, и юноша свернул на улицу, ведущую ко дворцу князя. Карло нырнул в спасительную тень галереи и постучал в дверь, служившую черным ходом. Отворившей ему служанке сказал: "Сообщи мессере Кидерну, что доставили заказ от ювелира", а сам остался ждать возле лестницы. Эти последние минуты ожидания встречи показались Карло вечностью. Наконец наверху послышались шаги, юноша поднял взгляд и...
Пресвятая Дева, как же Кидерн был прекрасен! Он спускался с лестницы, будто ангел с небес. «Лестница Иакова»... – недавно об этом рассказывал в своей проповеди фра Джироламо...
Юноша не мог оторвать взгляда от атласных каштановых кудрей, рассыпавшихся по плечам, от лучившихся улыбкой глаз, от крепких мышц, перекатывавшихся под тонким полотном рубашки. Карло вдруг ощутил, что в прохладном палаццо стало жарче, чем на улице, что во рту пересохло, а в паху начала наливаться предательская тяжесть, – весьма заметная, кстати.
Из этого сладкого оцепенения его вывел насмешливый голос Кидерна:
– Так-так, малыш Карло! Я был уверен, что придешь ты. Значит, готов мой перстень? Ну-ка, показывай.
Юноша поспешно развязал тесемки, достал ларец и протянул его Кидерну. Тот извлек украшение, с минуту деловито его осматривал, потом надел на палец и поднял руку к свету, любуясь розовым сиянием камня. Надо же! Загадочный рубин-балэ вовсе не оказывал на него никакого действия, подобного тому, что почувствовал сам Карло прошлым утром. Может быть, действительно это было всего лишь временное и случайное наваждение, с самоцветом не связанное? Или оправа не позволяла камню коснуться кожи? Но вот же, вот – восхищенно гладит сверкающие грани!
– Отличная работа, тонкая... Твой хозяин настоящий чародей! Передай ему, что я весьма доволен, весьма. И вот это тоже передай.
В ладонь Карло перекочевал увесистый кошель с монетами. Юноша потупился и пробормотал:
– Это не хозяин делал...
– А кто же?.. Ого, понятно! Так ты настоящий мастер! – и Кидерн взял другую руку юноши, вложив в нее два золотых флорина.
– Тогда это тебе, братец: за старание и... услуги.
Карло вздрогнул, разжал ладонь: монеты зазвенели и покатились по мраморным плитам пола.
– Я не возьму, – сказал он неожиданно твердым голосом, в котором громче любого золота звенела смертельная обида.
Кидерн удивленно вскинул бровь. В глазах его вновь заискрился смех.
– Вот даже как? Да ты, видимо, богат, раз отказываешься от заслуженной платы.
Карло вспыхнул.
– Я беден, но мне не нужны деньги от вас... от тебя. Это... Это были не услуги!
Кидерн моментально стал серьезным, в его взгляде промелькнуло что-то вроде уважения. Или... как странно... сожаления?
– А ты, оказывается, не только хорош собой и горяч, но еще и горд... И умеешь краснеть, как девушка... Неужели ты влюбился, дурачок?
Он протянул руку и погладил Карло по щеке, задев большим пальцем губы. От этого жеста юноша окончательно смутился и затрепетал. Он лишь глядел на своего любимого, и не мог вымолвить даже словечка в ответ.
Кидерн опять улыбнулся, но как-то грустно, без обычной своей иронии.
– Ну, раз деньги тебе не нужны, думаю, я знаю, как отблагодарить тебя. В самом деле есть за что! Ты помнишь тот дом, в котором мы с тобой так ммм... восхитительно провели время? Иди сейчас туда и жди меня подле ворот, я тут улажу кое-какие дела и...
Карло недослушал и выскользнул за дверь. Ангел Кидерн или демон, но пусть уж поскорее улаживает свои дела!
Полуденное солнце Тосканы пылало в зените, заливая своим светом песчаник и мрамор домов и палаццо, раскаляя воздух и камни мостовых и площадей. В воздухе пахло горячей пылью, пахло свежим хлебом и навозом. Немногочисленные горожане, рискнувшие выбраться из своих домов в такую жару, поспешно скрывались под сенью зданий и галерей. Но Карло, казалось, совсем не чувствовал огненного жара. Гораздо более сильный огонь сжигал его изнутри, когда он наконец достиг ворот особняка, где он узнал, что рай – не выдумка божественного Данте...
Добравшись до места, юноша опустился на камень в тени стены и приготовился ждать. Он еще не знал, что слово «ждать» определит всю его оставшуюся жизнь...
В голове сами собой стали терцинами складываться строчки... Никогда ранее Карло не писал стихов – а тут...
Еще хоть раз тебя коснуться мне бы...
Брожу один средь нежно-сонных маков,
Печалясь, что вот-вот -- и все растает,
И лестница опять уперлась в небо,
Сцепился насмерть с ангелом Иаков...
Иль то объятья были? Кто их знает.
Но в тот безумный день ожидание длилось недолго: вот уже в конце улицы замаячила знакомая фигура, вот уже сильная рука повлекла юношу под знакомый кров, вот уже все одежды сброшены и тело прильнуло к телу...
Лестница, ведущая к наслаждению, так "уперлась в небо", что боже ж ты мой!
А дальше было еще лучше, чем помнилось Карло с первого раза - гибкое тело возлюбленного, жаркие поцелуи, мелкие капли пота на смуглой коже, которые Карло, окончательно потеряв голову, собирал языком...
Первый раз... Все как-то скомкано, что-то упущено, ты еще не участвуешь по-настоящему...
А вот потом...
Если "потом" все же происходит.
Произошло.
Гос-по-ди-и, какое же это счастье!
Охваченный страстью, парень не заметил печали в глазах любимого...
После они оба лежали в блаженной неге, не в силах сделать даже одно лишнее движение. Карло слегка задремал, раскинувшись на широком ложе.
Счастье что – миг. Блаженство же, как море или небо, напоминает смертному о вечности...
Внезапно резкий звук металла об металл вырвал его из забытья.
В сумрачной комнате они были не одни. Юноша увидел, как к ложу приближаются трое. В черных плащах, – тяжелых, неуместных в июньскую жару. В масках, скрывавших лица, -- лишь глаза как угли светились красноватым сквозь прорези...
В руке одного сверкнул стилет.
Кидерн вскочил, и обнаженный, встал возле кровати, занимая оборону. Нападающие приблизились, и один из них, судя по всему главный, прошептал свистящим шепотом: «Готовься уйти в пустоту, грязнозадый! И тебе, мерзкий содомит, тоже не миновать кары!»
Дитя флорентийских улиц, Карло с детства был способен постоять за себя, дать отпор в уличной драке, ловко управлялся с кинжалом и даже с обычным камнем, поднятым с мостовой. Но теперь он чувствовал, что крепкое и привычное к потасовкам тело отказывает ему. Непонятная слабость разлилась по всем членам, комната плыла перед глазами, злодеи в черном, казалось, были повсюду. Превозмогая дурноту, юноша все-таки нашел в себе силы подняться и встал позади Кидерна, готовясь отражать нападение.
Вдвоем против всего мира! И пусть это погибель – раз уж дышать, любить, жить вместе никогда, никогда не получится... Никогда.
Карло перекрестился, прошептал короткую молитву и принял боевую стойку, жалея только о том, что под рукой нет никакого оружия.
Но внезапно почувствовал, что некая сила швырнула его обратно на ложе, и услышал голос – нет, оглушительный рык! – Кидерна: «Не встревай, я сам разберусь».
То, что увидел юноша далее, могло показаться кошмарным сном. Его возлюбленный вдруг запрокинул голову, раскинул руки, на гладкой шее острым выступом обозначился кадык, черты лица стали неуловимо меняться, приобретая нечеловеческий облик.
Дракон? Змей? Боже. И он только что обнимал это тело, целовал эти губы??
За спиной Кидерна вдруг развернулись большие крылья, не похожие на крылья ни одного живого существа. На мгновение нападавшие отступили, потом вдруг резко все втроем ринулись в атаку. И это было последнее, что помнил несчастный, ничего уже не понимающий Карло.
Ужас быстро выключил его из действительности, а когда парень пришел в себя – в кулаке, оцепеневшем, холодном как лед, – был крепко стиснут перстень... Успел отбросить его, пока смертельный холод не достиг сердца. Судя по всему, прошло совсем немного времени...
В комнате было пусто, будто и не существовало никогда Кидерна, не содрогались от наслаждения их тела...
Но не было и злодеев, отнявших любовь.
Кидерн, солнце жизни и смысл ее, исчез.
Карло бережно спрятал перстень – единственное свидетельство произошедшего безумия – в сумку и, пошатываясь, поторопился покинуть дом, в который больше не довелось наведаться. Странно, дверь на улицу была заперта... Кто мог ее запереть?
Пришлось перебираться через стену.
Больше никогда Карло не встречал никого, подобного Кидерну. Так и остался одиноким.
Ждал. Надеялся...
Женщины были, и юноши были, – куда ж без этого?
А Кидерна не было...
****
Сколько времени старик просидел так, в оцепенении, погруженный в воспоминания далекого прошлого? Может – минуты, может – несколько часов. Все тело его было пронизано таинственной огненно-ледяной силой, исходящей от перстня, зажатого в руке. Голова престарелого мастера склонилась на грудь, нижняя губа отвисла, из угла рта потянулась нитка слюны. Душа его была далеко, она блуждала в глубинах времени, там, где вместо проливного зимнего дождя сияло яркое солнце, где он был юн и хорош собой, и где смысл всей его жизни еще не ускользнул столь внезапно...
В таком состоянии его и застал Петруччо, вернувшийся после рождественской ночи, весело проведенной с подружкой. Парень заглянул в залу, увидел почти нетронутый праздничный стол... Бросился наверх, в кабинет, – и в утренних серых сумерках заметил мастера, неподвижно сидящего в кресле. Первой мыслью было, что хозяин умер. «Неужто и правда отошел старый хрен? Вот ведь незадача...». Смерть маэстро Дапонте означала для Петруччо конец беспечной и доходной жизни, и необходимость поиска нового места, где уже не будет возможности работать спустя рукава, да еще и подарки получать. Ох, как же Петруччо не хотелось расставаться со всем тем, чему так завидовали его приятели и подружки!
Парень осторожно приблизился к креслу и пригляделся. Нет, дышит, грудь слегка вздымается.
Скрип половиц внезапно заставил ювелира выйти из оцепенения. Он поднял голову, открыл глаза, рука разжалась, и перстень выпал на колени. Взгляд старика приобрел осмысленность, он увидел перед собой слугу, пристально вглядывавшегося в его лицо.
– А, это ты, негодник... – прохрипел старик. – Что, нагулялся? Шлюхи сегодня были щедры на ласки в честь Рождества?
– Да что вы такое говорите, хозяин... – пробормотал Петруччо. – Я только в траттории с приятелями и посидел. Вот, вернулся и испугался даже, что вы... э... слишком крепко заснули.
Старик засмеялся каркающим смехом.
– Что, решил уже: старый Карло отдал богу душу? А ты и обрадовался бы, что можно меня, не боясь, обворовать и сделать ноги?
– Пресвятая Дева! – воскликнул Петруччо. – Не гневите Господа, хозяин, когда я у вас хоть что-то украл?
– Ладно, ладно, ступай, это я так... – смягчился ювелир.
Тут Петруччо заметил перстень, лежащий на синем бархате кресла между ног старика. Он протянул руку и осторожно взял драгоценность.
– О, тот самый перстень, который вы как-то обещали мне подарить, маэстро?
Старик резко дернулся и выхватил украшение из рук парня.
– Не смей! Не смей к нему прикасаться!
Но у Петруччо уже загорелись глаза.
– Ну как же, хозяин, ведь вы сами обещали, – и парень попытался, как мог, изобразить кокетство и даже погладил старого ювелира там, где только что лежал перстень.
Но на ласку, которую еще вчера пришлось бы вымаливать подарками и посулами, старик ответил неожиданно грубо, влепив слуге чувствительную оплеуху.
– Иди на кухню и займись работой, прибери в доме, бездельник! А мне... мне надо кое-куда отлучиться, по делам.
Когда слуга испуганно выскочил за дверь, старик, кряхтя, поднялся, разминая затекшие члены. Помочился в погасший камин, вновь спрятал перстень в бархатный мешочек, поместил его за пазуху, взял клюку, на которую опирался при ходьбе, и вышел из дома.
****
Незаметный человечек в темном поношенном плаще мышью проскользнул в покои графини Ванноцци деи Каттанеи.
Она в ярких одеждах сидела у окна и спокойно рассматривала вид на улочки Рима, на его поросшие пиниями холмы, на колокольни многочисленных церквей... День выдался погожим, что редко бывает в Средней Италии зимой.
«Скоро, совсем скоро Рим вновь будет принадлежать мне...» – думала дама и легкая безмятежная улыбка скользила по ее пухлым чувственным губам.
С возрастом утонченная красота римлянки достигла полного расцвета, хотя кто-нибудь особо злоязыкий мог бы и сказать: «полного» в ней было несколько больше, чем «расцвета». Впрочем, это более чем соответствовало эстетическому канону того времени, когда стройность приравнивали к худобе, а худобу – к болезням и бедности. Золотисто-каштановые волосы без единого серебристого проблеска, светло-зеленые, «кошачьи» глаза, атласная кожа – все по-прежнему манило и чаровало...
Оставалось загадкой, сколько моне Ванноцце лет, и, если бы вдруг выяснилось, что прекрасная дама уже переступила полувековой порог... Нет-нет, никаких «вдруг», только не это! Редко кто в те годы доживал до столь почтенного возраста, тем более – сохранив очарование. Ее могли бы счесть ведьмой и сжечь на костре, но никто в Вечном Городе не осмелился бы бросить такое тяжкое обвинение подруге всесильного кардинала Родриго Борджиа, вице-канцлера апостольской церкви. Как никто не осмелился бы обозвать ее куртизанкой, хотя слухи и о нескромном роде занятий, и о низком происхождении ходили...
Но одно дело – обожаемая и уважаемая подруга князя церкви и совсем другое – подруга бывшая.
Святая инквизиция, подогретая грозной буллой нынешнего Папы о страшном зле ведовства, уже стала подбираться к Ванноцце, окольными путями интересоваться многими подробностями. А среди них были и такие, что недопустимо, смертельно опасно знать смертному! Да и те, о которых смертные прекрасно знали – тайные «веселые дома» для избранных, – где графиня, примерная католичка, была полновластной госпожой, тоже могли при желании стать тяжким обвинением.
Кольцо недоброжелателей и завистников медленно сжималось...
Тихие слова вошедшего в будуар быстро разрушили безмятежный покой зимнего утра.
– Ювелир категорически отказал, предостойная госпожа... Он был крайне удивлен, что о перстне кому-то известно... Мне показалось даже: смертельно испуган, но довольно грубо заявил, что драгоценность не продается, хотя я и назвал ваше высокое имя! Буквально вытолкал меня за дверь, оборвав на полуслове...
Ванноцца слушала и еле сдерживала ярость: ведь все утро она предавалась мечтам о жизни, преображенной с помощью этого перстня! Только мечты больше походили на приговор, зачитывемый святой инквизицией возле костра с рыдающей грешницей-ведьмой...
Скорее уж это были мечты о смерти...
И как с помощью перстня удастся вернуть расположение Родриго, бросившего ее ради юной Джулии Фарнезе, прозванной в Риме за редкую красоту «La Bella». А ведь она была матерью четверых детей, прижитых с его преосвященством и признанных им самим и святым престолом!
И как с помощью старинного яда «кантарелла» удастся отправить на тот свет соперницу. Благодаря Ванноцце, знавшей рецепт яда с незапамятных времен, Борджиа успешно пользовались этим снадобьем, устраняя неугодных.
Но какой резон травить эту мерзавку, если прежде не убедиться, что Родриго, источник и основа ее влияния и богатства, вновь и всецело принадлежит ей! Ванноцца не могла допустить, чтобы все то, чего она добивалась долгие годы, ради чего терпела и его, и навязанных ей супругов, на глазах уплыло из этих изящных, но цепких рук, унизанных перстнями, среди которых пока не было главного, с дивно сверкающим розовым камнем...
Сладостно предаваться мечтам, однако пришлось сдержаться: покупка еще одной безделушки ни в коем случае не должна была обратить на себя внимание.
"Ах, ну что поделать с вечными женскими капризами: вот хочу именно этот перстень!"
– Возвращайся назад, во Флоренцию, и неусыпно следи за этим – как его? – Дапонте. Перстень должен стать моим, понял? Любым путем. – И Ванноцца вновь безмятежно улыбнулась. За веселый, спокойный нрав и любил ее целых пятнадцать лет могущественный кардинал, к услугам которого были самые красивые женщины Рима, да что Рима – всей Италии!
- Сладчайшая госпожа может не волноваться: и за самим строптивым ювелиром, и за его домом ведется пристальное наблюдение и, раз перстень существует, он станет вашим вне всякого сомнения!
Но сейчас Его Преосвященству было не до своей старой подруги: в Ватиканском дворце угасал Иннокентий VIII и вокруг Святого Престола уже шла нешуточная борьба за тройную корону наместника Апостола Петра. Все попытки вдохнуть жизнь в истерзанное пороками и болезнями тело ни к чему не привели, не помогло даже вливание в жилы крови трех мальчиков. Не помогло даже копье Лонгина, некогда пронзившее на кресте божественную плоть Христову. Великая святыня была передана в дар Риму турецким султаном Баязидом II в надежде заполучить и казнить сбежавшего брата-смутьяна...
Дни Его Святейшества были сочтены.
В борьбу за титул владыки христианского мира в который раз вмешался кардинал-епископ и обладатель великого множества прочих титулов Родриго Борджиа... Розовая шпинель, если верно то, что о ней говорит предание, должна была помочь будущему папе преодолеть преграды, утвердиться на Святом Престоле и вновь обратить благосклонный взор на свою верную подругу и преданную помощницу.
Слуга, отосланный с поручением, давно растворился, а Ванноцца все сидела у стрельчатого окна и смотрела на город... Наконец, внешний шум – ржание лошадей, лязг оружия, крики и топот дворни – вывел ее из задумчивости: в палаццо пожаловал высокий гость. Пришлось поспешить навстречу.
Шорох шелковых пурпурных одеяний наполнил залу: Родриго Борджиа собственной персоной явился к матери своих детей. Его окружала свита, впрочем, немедленно выдворенная: разговор предстоял секретный.
Возраст у кардинала был более чем почтенный, однако он сохранил темперамент, более подобающий юноше, а не влиятельному церковному иерарху его лет. Несколько располневший, но все еще осанистый, он удобно расположился в кресле, обратив к бывшей возлюбленной свое энергичное умное лицо, оживленное молодым блеском карих глаз: многих красавиц пленил этот блеск, ох, многих...
Войдя в комнату, женщина склонилась в низком поклоне, и предложила гостю горячего вина с пряностями, но кардинал нетерпеливо махнул рукой.
– Встань, Джованна, сейчас не до церемоний. Ты, несомненно, знаешь, что состояние Его Святейшества ухудшается и в любую минуту можно ожидать конца. Ты также знаешь, что у меня есть шансы... Поэтому я не хочу лишнего риска.
– Я не понимаю о чем говорит мой господин... Какого риска?
Кардинал встал, подошел к окну, повернувшись к бывшей любовнице спиной, помолчал несколько минут. Ванноцца ждала, когда он продолжит речь.
– Видишь ли, сейчас, как никогда, важна моя репутация, пусть даже для этих... для народа. Поэтому я решил, что тебе нужно не медля покинуть Рим. Завтра же уедешь с супругом в одно из твоих поместий. Говорят, сельский воздух очень полезен и благотворно влияет на кожу.
Расчет кардинала был прост: апостольской церкви нужны были реформы именно что кардинальные. На святом престоле был необходим деятельный человек, а рядом с немолодой любовницей Родриго сам себе казался древним старцем – какие уж тут реформы! До отхожего места бы доползти. То ли дело юная Джулия Фарнезе! Весь Рим завистливо и восхищенно рукоплещет, когда вместе они появляются на людях!
Ванноца ахнула, но тут же прикрыла рот рукой.
– А мои дети? Наши с тобой дети, Родриго, – что с ними будет?
Борджиа снова повернулся к ней, жесткий взгляд карих глаз встретился с не менее жестким – зеленых.
– Мои племянники, – он подчеркнул это слово, – мои племянники, разумеется, останутся со мной. Ну а сына этого книжного червя, своего мужа-буффона Канале ты можешь забрать с собой. Да пребудет он утешением твоей старости. И скажи спасибо, что я позаботился в свое время о твоем добром имени!
Внутри Ванноццы все клокотало.
«Ах вот как ты заговорил, старый стервец! Значит, эта шлюха Джулия твоей репутации не помеха, а меня с глаз долой? Да еще детей хочешь отобрать? Ну погоди, не знаешь ты еще свою «милую» Ванноццу, потому что это именно я возведу тебя на папский престол, и позабочусь о том, чтобы ты это помнил. И это я займу подобающее мне место рядом с тобой».
Она скрипнула зубами и постаралась принять как можно более смиренный вид. К чести пресветлой госпожи Ванноцци надо сказать: она была абсолютно равнодушна к любым своим детям, что от кардинала прижитым, что от много кого еще. Тело, в котором она пребывала, оказалось на редкость плодовитым!
– Мой господин, я конечно готова выполнить любое ваше приказание, но как раз сейчас момент для моего отъезда совсем не подходящий. Видите ли, у меня есть один верный способ добиться того, чтобы именно вы, как наиболее достойный, заняли престол наместника Святого Петра.
Родриго скептически хмыкнул, однако заинтересовался.
– Ну и что это за способ? Если тот, что и раньше, то это, конечно, сильное средство, но к нему нельзя прибегать слишком часто, иначе за святым престолом потянется дурная, очень дурная слава. Чья-либо неестественная смерть влечет за собой тяжкие подозрения... – и Родриго слегка поморщился: политика подчас требовала поступков, которых он с большой охотой избежал, если бы нашел другой выход. Старый лицемер! Словно ему не было известно, что дурная слава тянется за Римской Курией уже не один век...
Ванноцца тонко улыбнулась, уже почувствовав, что начинает одерживать победу.
– Нет-нет, это совсем другой способ, и гораздо более действенный. Поверьте мне. Я, покинутая и забытая всеми, надеюсь еще послужить вящей славе Вашего Преосвященства, и вот-вот у меня появится еще одно доказательство моей преданности...
– И что же это за доказательство? Надеюсь, не колдовские чары, коими ты, чертовка, некогда приворожила меня, многогрешного? – кардинал улыбнулся, взгляд его потеплел, но в его голосе все же проскользнуло разочарование.
Во-первых, он не верил более в чудесные чары брошенной им почтенной дамы. Во-вторых, после неудачных попыток омоложения, которые предпринимал нынешний папа Иннокентий VIII, кардинал Родриго разуверился в колдовстве вообще. Деньги и яд куда надежнее! Путь к Святому Престолу по-прежнему оставался тернистым: слишком мало было тех, на кого Борджиа мог реально рассчитывать. Его, после неумеренного использования снадобий Ванноцци, все просто боялись и видеть папой мало кто хотел.
– Мой милостивый покровитель не должен сомневаться, а о подробностях я лучше умолчу: пока средство не окажется в моих руках. – И низкий бархатный голос – не то что кукольный писк Джулии, – и ясный взор Ванноццы убеждал: она предана кардиналу так сильно, как может женщина быть преданной греху! Вот в последнем у Его Преосвященства сомнений даже не возникало.
Когда кардинал покинул покои, Ванноцца буквально упала в то же кресло, в котором до этого сидел ее бывший любовник. Это была победа, пусть маленькая, и не такая, как она ожидала, но все же победа. Что поделать, мир не всегда стелется под ноги человеку... Даже если это и не совсем человек...
По крайней мере, она остается в Риме, и у нее есть время, чтобы добыть камень, с помощью которого имя Ванноцци деи Каттанеи вновь засияет прежним блеском! Ей слишком нравилось то, что она имела, будучи возлюбленной влиятельного кардинала, а теперь, если он станет папой – а станет, куда денется! – старая подруга сумеет вознестись на поистине нечеловеческие высоты.
При мысли о "нечеловеческих" высотах Ванноцца рассмеялась. Ну что поделаешь, если в мире смертных для таких как она путь наверх лежит через ублажение мужчин? В случае с Родриго все было не так уж и плохо, по крайней мере, в оргиях, до которых он был большой охотник, участвовали и многие красивые девушки, а Родриго любил посмотреть на их забавы с Ванноццей, большой, надо сказать выдумщицей в таких делах.
Иногда, впрочем, на ум приходило: а правильно ли она выбрала, может, стоило сделать ставку на Джулио делла Ровере, и именно его довести до папского престола? Джулио был моложе, но столь уныл и брюзглив, что созерцание его постной, вечно недовольной физиономии внушало отвращение. С откровенным распутником Родриго хоть не приходилось скучать. В свое время.
Судя по всему, он и сейчас не собирался дать ей заскучать!
Двадцать пять лет назад, в одном из римских борделей, Ванноцца (а тогда еще синьора Виттория, вдова богатого купца) заприметила одну из местных девушек, дочку неудачливого художника из Мантуи, Джованну, которую все называли Ванноццей. Не так часто женщины посещали эти лупанарии, но тоскующая в одиночестве добродетельная мона Виттория пользовалась особым расположением хозяйки, поэтому когда один из упившихся клиентов Джованны вместо оплаты ткнул ее ножом в живот, хозяйка послала слугу к купеческой вдове.
Та со знанием дела оценила внешность жертвы произвола и забрала девушку к себе, расплатившись увесистой пригоршней монет, и уже через неделю немолодая купчиха-затейница вдруг скончалась от удара, а юная и красивая проститутка, чудесным образом выжила и удивительно быстро поправилась, оказавшись неожиданным для всех образом наследницей сердобольной вдовы, у которой не осталось никаких родственников. Оспорить странное завещание было некому.
Однако, народная мудрость права: бывших проституток, как и бывших содомитов, – не бывает.
Обеспеченная капиталами, недорезанная красотка начала свое восхождение, решив завоевать, не много не мало, Святой Престол, – благо, его служители были весьма падки до женских чар. И не только до женских.
Бордель, в котором она обрела новое тело, Ванноцца вскоре выкупила, и пользовалась его обитательницами для восстановления собственных сил. Облик обликом, а сущность требовала своего!
****
«Вот же черт старый!» -- думал Петруччо, надраивая в кухне песком закопченный котел. «Подарю, твое будет, -- передразнил он ювелира, -- а я и поверил, дурак. В гроб, что ли, с собой все свое богатство взять собрался? Ну, погоди, обезьяна сморщенная, попросишь ты у меня еще ласки!»
Обида и злость на обманувшего его хозяина переполняли Петруччо, он с такой силой тер посудину, что в днище котла грозила появиться дыра. Теперь он почти жалел, что старый ювелир не преставился там, сидя в кресле. А ведь и помочь ему было можно -- зажать рот и нос, да подержать немного, не вырвался бы, силы не те. Тогда и перстень его был бы, и из заветного сундучка с монетами можно было бы зачерпнуть, и не узнал бы никто.
При мысли о душегубстве парень мотнул головой, отгоняя дьявольское наущение, перекрестился. Нет, не убийца он и не вор, хотя и грешник. Ну да Господь милостив, в отличие от многих его служителей.
Услышав, как хлопнула дверь, Петруччо наконец отставил котел в сторону. Куда это потащился хозяин, который уже два года как из дома выходил только чтобы погреться на солнышке, сидя у дверей? Он еще пару минут подождал, туго размышляя, потом любопытство взяло верх. Бросив копаться в горшках и котлах, Петруччо накинул плащ и осторожно выглянул за дверь, чтобы убедиться, что старик не остановился тут же переброситься словом с каким-нибудь знакомым. Но ювелир шел на удивление быстро, стуча клюкой по камням мостовой, и будто не замечая почтительных приветствий редких встречных соседей. Весьма удивленных его появлением, надо сказать.
Вот уже его силуэт мелькнул в конце улицы, и Петруччо поторопился запереть дверь, чтобы нагнать старика и проследить, куда же все-таки его черт понес.
Свинцовое небо нависло над городом, казалось, будто оно опустилось прямо на шпили церквей, но дождь перестал лить, и в редких просветах между тучами даже временами выглядывало бледное зимнее солнце. Улучшение погоды было на руку старому ювелиру, ведь прогулка под холодным дождем грозила простудой, а любой насморк в его возрасте мог стать последним. Но именно сейчас опасность простудиться меньше всего заботила маэстро. С того мгновения, как он очнулся от забытья, единственная мысль занимала его: перстень следовало унести из дома, спрятать, спасти единственную и драгоценнейшую для него реликвию.
Но где, где?
Несомненно, если бы у Карло было время размышлять, он подыскал бы более подходящий тайник. Но времени не было, и ноги сами несли его по знакомой дороге на окраину города, туда, где много лет назад он познал высшее в жизни блаженство, и где стал обладателем – нет, хранителем! – загадочного рубина-балэ.
Больше пяти десятков лет, год за годом, Карло возвращался к дому и часами вглядывался в темные окна. На что он надеялся, и надеялся ли вообще? Конечно не на то, что прошлое вернется, не на то, что вновь появится Кидерн, но все же ему казалось, что именно там он улавливает тень того, что было, слабый отголосок минувшего, и это странным образом придавало Карло сил.
Вначале он пытался выяснить, кому принадлежит дом, но все расспросы не дали результата. Дом стоял пустой, в нем не зажигали огня, нищие не подходили к воротам, чтобы просить милостыню. С годами дом ветшал, изящество постройки все больше скрывалось под увивавшим его стены плющом. Вокруг, на склонах холма, где полвека назад еще были виноградники, теперь появлялись новые дома, там кипела жизнь, и только здесь царило запустение и угасание, весьма созвучное угасанию самого Карло.
Именно к этому дому направил свои шаги ювелир, встревоженный тем, что его тайна стала известна посторонним. И не просто посторонним, а опасному человеку. Вести и сплетни из Рима доходили и до благословенной Флоренции, поэтому имя, произнесенное посланцем, было старому Карло знакомо.
Он много слышал о любовнице влиятельного кардинала – о ее красоте и коварстве, безнравственности и показном благочестии...
К старости люди становятся равнодушнее, вот и Карло ко многому, что некогда вызывало трепет и разгоняло по жилам кровь, стал относится с годами безразлично: к любовным утехам, к вниманию сильных мира сего, к деньгам...
Только памяти о Кидерне и всего, что было с ним связано – перстня в первую очередь – равнодушие не смело коснуться! Одно имя незабвенного возлюбленного заставляло глубокого старца бежать по улице чуть не вприпрыжку и позабыть про хвори и недомогания -- сердце билось как у юноши!
Странно: давно, очень давно старик последний раз чувствовал такой прилив сил и такую бодрость! И откуда что берется? Казалось, в гроб краше кладут, а вот поди ж ты: стоило вспомнить события полувековой давности – и словно подменили почтенного ювелира!
Карло все ускорял шаг, и наконец показались знакомые стены. И только у самых ворот старик остановился, вдруг осознав, что внутрь ему никак не попасть – даже если бы у него был ключ, замок за годы так проржавел, что открыть его все равно было бы невозможно.
«И куда бежал, старый дурачина!» – Карло в досаде стукнул себя кулаком по лбу, тяжело вздохнул и опустился на камень у ворот, чтобы перевести дух. Странно, но старые кости не затрещали, как обычно, при этом движении...
Почтенный ювелир сидел, все больше и больше впадая в уныние. Что теперь делать – возвращаться назад? Но ведь, неровен час, снова появится тот посланец, да еще, может, и не один – вряд ли римская шлюха удовлетворится отказом. А ведь когда-то Карло легко, одним махом перелезал через стену... Ну да куда уж ему теперь. Тем не менее что-то заставило маэстро подняться, встать на камень, примериться, и …
Он сам не понял, как, подтянувшись, смог закинуть ногу на край стены. Вот чудеса-то!
Мгновение посидел верхом, а затем спрыгнул в сад. Тут уж ноги его все-таки подвели – старик не удержался, и упал на колени. Когда поднимался и отряхивался от земли, взгляд его упал на руки – и сердце пропустило один удар. Руки, еще утром сморщенные, с кривыми ногтями, покрытые безобразными коричневыми пятнами, сейчас были... были...
Теперь это были руки молодого мужчины, тридцатилетнего, а может и моложе! Карло не сдержал изумленного восклицания, но уже через мгновение, весь дрожа, стал ощупывать свое тело и лицо. Под одеждой прощупывались крепкие мышцы, кожа была гладкой – ни следа глубоких морщин. Карло оттянул вперед прядь волос и взглянул: серебристо-белый жидкий локон стал вновь густым и белокурым, как встарь. Как в те времена, когда Кидерн еще был рядом...
Наваждение? Горячечный бред? Возможно, предсмертное видение? Но нет, все было слишком, слишком реально...
Карло хотелось кричать и петь от восторга! Силы, прибываюшие с каждой минутой, казалось, переполняли его и захлестывали, как воды реки Арно, заливавшие осенью предместья Флоренции. Он вскочил, и несколько минут исполнял дикий танец, будто одержимый безумием. Наконец, выдохшись, он рухнул под стволом старой акации и замер. Сердце билось в горле, хоровод мыслей нельзя было остановить.
«Кидерн, ты все знал, знал!! Вот это поистине королевский подарок! Спасибо тебе, спасибо...» Слезы полились из глаз, и Карло не пытался сдерживать их. Он с самого начала догадывался, что камень обладает магическими свойствами, но что вот такими?!
Потому и страшился доставать его лишний раз из тайника, и даже гнал от себя воспоминание о том дне, когда последний раз держал его в руках – тогда магия перстня напугала его до смерти...
Вероятно, за те несколько часов, что он провел в кресле, сжимая перстень в руке, камень и оказал на него поистине немыслимое воздействие.
Наконец, немного придя в себя, ювелир поднялся, снова ощупал свое тело, чтобы еще раз убедиться, что все это ему не померещилось, и уже тогда вспомнил о цели, с которой он и проник в этот сад у стен таинственного дома. Теперь тем более стало очевидно, что перстень необходимо укрыть, спрятать, чтобы никто, никто не посмел посягнуть на эту священную тайну.
Карло по ступеням поднялся к двери. Было заперто, как он и думал. Но воодушевленный новым своим состоянием, он с размаху налег на дверь: и старое, подгнившее дерево, и ржавый металл поддались, и Карло буквально влетел внутрь. Он оказался в помещении, куда уже полвека не ступала человеческая нога. Повсюду лежал густой, в палец толщиной, налет пыли. В тусклом свете, проникавшем сквозь окна, плясали пылинки. Даже мыши и крысы, которые заполоняли обитаемые дома города, здесь не нашли для себя пристанища и пищи. Зато здесь властвовали мерзкие пауки, густо затянувшие своими сетями все углы. Карло стал осматриваться, решая, где именно он спрячет перстень.
И вдруг он услышал за спиной слабый шорох осторожных шагов, доносящийся из прихожей...
Петруччо нагнал хозяина уже вблизи городских ворот. Ох и шустро чесал старикан! Стараясь быть как можно более незаметным, парень следовал за ним на приличном расстоянии. Однако хозяину и в голову не пришло оглянуться. Да что с ним такое?!
Но не пришло в голову оглянуться и самому Петруччо, так что он не заметил тень, скользившую следом на ним...
Прячась за придорожными деревьями, любопытный слуга видел, как ювелир свернул к одному из домов на отшибе, как уселся возле ворот отдыхать... Для этого, что ли, стоило так спешить? Черт знает что творится!
Но... Пресвятая Богородица! Петруччо решил, что ему или померещилось, или он все-таки упустил маэстро Карло – на камне сидел не дряхлый старик, а вполне молодой мужчина, не намного старше самого Петруччо! Да быть того не может.
Однако хозяин, – полно, хозяин ли?! – вдруг поднялся, и резво перемахнул через стену которая была выше человеческого роста. У камня осталась сиротливо стоять никому не нужная уже клюка...
Петруччо открыл рот в изумлении, однако решил идти до конца. Подождав немного, он приблизился к стене, и осторожно подтянувшись, заглянув во двор. Там никого не было, однако дверь дома была распахнута. Парень перелез через ограду, спрыгнул на мягкую землю и осторожно прокрался к дому. Внутри было тихо, пыльно и пахло затхлостью. Старая немудреная мебель готова была рассыпаться не то, что от прикосновения, -- от взгляда.
Он, как ему представлялось, неслышно, двинулся по следам, ведущим вглубь дома, и тут гнилая половица предательски скрипнула... Сильные руки вдруг обхватили Петруччо, сжали ему горло, и он оказался на полу, придавленный тем, кто был – или все эти годы лишь казался? – его престарелым хозяином.
Карло обернулся на шорох, метнулся в угол, и тут тело само, вспомнив прежние инстинкты и навыки, среагировало. Когда из двери высунулся "не разбери-пойми", – он рванулся, ухватил незнакомца и повалил его на пол, уткнув того лицом в пыль и сдавив его шею.
– А-а, вот ты кто! Петруччо!
– Х-хозяин?.. -- хрипел полу-задушенный парень, пытаясь освободиться.
– Ах ты, мерзвавец! Значит, шпионишь за мной? Кто тебя послал, говори! Эта римская блудница тебя подкупила?! Ты же видел от меня лишь добро, предатель, предатель! – и преображенный хозяин тряс и душил лазутчика что есть мочи.
Петруччо задыхался, глаза его налились кровью, он не мог сказать и слова, и Карло слегка ослабил хватку – следовало понять, что тут происходит. Парень тут же заголосил, взывая к небесам: "Пресвятая Дева и святой Петр, молите Господа о грешном слуге вашем, не отдавайте меня дьяволу!"
Карло отвесил парню две основательные затрещины, и тот умолк, моргая глазами, и продолжая безмолвно шептать молитвы.
Но чудеса продолжались.
Ощущение знакомого, такого гибкого, горячего и юного тела под ним, вдруг заставило Карло вспомнить, что он вновь молод. Ягодицы жертвы упруго сжимались под ним, беспомощность показалась податливостью – и все это привело естество в боевую готовность, натолкнув на вовсе неожиданный поступок. Прекратив сжимать горло парня, он перевернул его на спину и уселся ему на грудь, раздирая тесемки своего трещавшего по швам гульфика. Он слегка хлопнул парня по лицу, и молитвы наконец прекратились.
– Ну, чего замер, открывай рот!
Петруччо, при не весьма обширном уме, был все же сметлив: до него, наконец, дошло, что бормотать святые молитвы перед тем, что увесисто покачивалось прямо перед его носом, как-то неуместно. Да и сей «предмет» – к вящему удовольствию! – совсем не напоминал жалкую тряпочку старого греховодника, которую ему иной раз приходилось целый час теребить, чтобы добиться хоть какой-то реакции. На время забыв о дьявольском наваждениие, и о том, что его старик-хозяин каким-то неведомым образом превратился в молодого мужчину, Петруччо – а, была ни была! – приоткрыл рот, потянулся губами, и обхватил налитую головку члена.
Страх перед сатаной полностью рассеялся, богобоязнь рассыпалась пылью по комнате, и бедного слугу охватило сладострастие, столь мощное, что он даже замычал от удовольствия, полируя внушительное естество молодца, сидевшего у него на груди. До странности, кстати, похожего на святого Георгия с фрески, что левом приделе приходской церкви... Старики говорили, что маэстро Гирландайо всегда писал своих святых с безвестных натурщиков...
Все это вкупе с немыслимо разнузданными картинами, пронеслось в воспаленном мозгу Петруччо, потерявшего понимание добра и зла. Тем более, что он чувствовал, как и его собственные восставшие причиндалы ласкает властная горячая рука: проклятый колдун явно знал толк в любовных играх!
А чудесно помолодевший Карло покачивал чреслами и, закрыв глаза, представлял под собой Кидерна, незабвенного, желанного... Видя, с какой страстью невольный партнер отдался любовным утехам, он стал лихорадочно сдирать с себя одежду. Петруччо делал то же самое, одновременно жадными руками стараясь прикоснуться к опалово светящемуся в полумраке телу Карло....
Когда же последние судороги утихли, обессилевший Карло, почти потеряв от нахлынувших ощущений сознание, рухнул на смуглое тело любовника, наконец-то ответившего неподдельной страстью... Такого феерического финала в его жизни не случалось много лет!
А к Петруччо наконец вернулась способность соображать, как уж там у него это получалось...
****
Ванноцца деи Каттанеи металась по комнате, уставленной резной дубовой мебелью и призывала все силы ада на голову своего нерадивого слуги, вот уже неделю пропадавшего во Флоренции и ни весточки не подававшего. Время шло, смерть папы казалась неизбежной уже даже ему самому, долго не желавшему примиряться с безносой...
А в руках деятельной дамы все еще не было заветного камня!
Наконец, Ванноцца взяла себя в руки и села в глубокое кресло с высокой резной спинкой: оно было немного похоже на трон, и сама женщина казалась себе по меньшей мере королевой – куда только не воспаряет воображение женщин определенного склада и некоторых бодливых животных...
Ей припомнился день, когда она впервые узнала о существовании таинственного рубина-балэ...
Много лет назад, еще в самом начале своего пути к покорению Ватикана, волею судьбы Джованна-Ванноцца оказалась во Флоренции, разыскивая сбежавшую от нее любовницу. Девчонка была хороша, но при этом тяготилась сапфической связью с хозяйкой борделя, в котором она "трудилась". К тому же, ублажение синьоры Ванноццы странным образом высасывало из девушки все силы, которых уже не оставалось на клиентов, а следовательно, это сказывалось на доходах. Поэтому она решила бежать. Для Ванноццы побег одной из «подопечных», хотя бы и самой заметной среди других, должен был бы показаться мелочью, не стоящей внимания, и уж тем более не настолько огорчительной, чтобы самолично пуститься в погоню. Однако мерзавка умудрилась ее обокрасть - сбегая, прихватила пару перстней и драгоценное ожерелье с изумрудами.
А вот этого Ванноцца простить не могла.
Не составило труда выяснить, что девчонка, протаскавшись несколько дней по улицам Рима, нашла себе покровителя в лице одного из кондотьеров, как раз поступившего со своим отрядом на службу к Медичи. На крупе его коня она и уехала на север. Кипящая же негодованием Ванноцца поспешила следом.
Во Флоренции следы воровки затерялись, однако ей донесли, что ожерелье, подобное украденному, видели в лавке некоего маэстро Дапонте, ювелира и торговца драгоценностями.
В лавке, находящейся на одной из лучших торговых улиц города, навстречу Ванноцце вышел сам хозяин.
-- Приветствую, милостивая госпожа! -- ювелир склонился в почтительном поклоне, – Что вас интересует -- перстни, ожерелья, может быть браслеты? Есть сапфиры, опалы, лалы из самой Индии, не желаете ли осмотреть?
Ванноцца жестом приказала сопровождавшим ее слугам удалиться из лавки.
-- Меня интересуют изумруды. Ожерелье с изумрудами.
Хозяин лавки хлопнул себя по лбу.
-- Ну конечно же, конечно! Что, как не изумруды, способно подчеркнуть сияние ваших изумительных глаз, госпожа!
Он предложил посетительнице сесть, а сам отправил подмастерье за товаром. Ей продемонстрировали три прекрасных ожерелья, среди которых было то самое, украденное. Ванноцца не подала виду, но внимательно пригляделась к хозяину: на скупщика краденого, будто бы, не похож, однако же выходит, что так. Нет, этот человек точно не выдаст происхождения его товара... Ну что ж, не впервые Ванноцце приходилось использовать свои женские чары, а здесь даже не придется так уж сильно превозмогать себя: ювелир был хорош собой – уже не юн, пожалуй, около сорока лет, годы несколько посеребрили его шевелюру, однако крепок и статен, да и смотрит с неподдельным интересом.
Ни один мужчина не мог противиться чарам молодой волшебницы... Ни один...
И этот не смог. Через два дня Ванноцца уже знала, что ожерелье было принесено в лавку одним уважаемым флорентийским мясником, как наследство от дальней родственницы, еще через день получила его от Карло в подарок вместе с именем того торговца мясом, который на следующее утро оказался зарезан и подвешен на крюк рядом с тушами свиней, которыми он торговал. Чтобы некому потом было трепать языком.
А Карло... Карло испытывал огромное облегчение, которого не чувствовал уже много лет, которого не находил ни с мужчинами, ни с женщинами, с тех пор, когда исчез Кидерн...
Нерастраченная сила любви переполняла его: в глазах темнело, в ушах начинала стучать дурная кровь и -- увы! -- обычные связи если и приносили желанное облегчение, то очень ненадолго...
А вот с красавицей-незнакомкой он чувствовал, как энергия, душившая его, уходит, оставляя телу пьянящую легкость, а сердцу, потерявшему способность любить, дарит вместо боли сладостную звенящую пустоту... Одно прикосновение этой молодой женщины странным образом умиротворяло разум и усыпляло отчаяние.
Соитие сладостно опустошало и казалось, что как-то можно было жить дальше, хотя Карло так и не смог ответить себе на один очень простой вопрос: зачем? Зачем есть, спать, предаваться любовным утехам? Ведь это никому не нужно, прежде всего -- ему самому. Но религиозное воспитание не позволяло наложить на себя руки, а временами... Временами преодолеть искушение было невероятно трудно.
Незнакомка показалась панацеей от немых вопросов и страшных ответов.
Но интерес к мужчинам вообще и к этому ювелиру в частности, недолго смущал сердце и разум Ванноццы. К тому же пропавшая подруга все-таки нашлась и весьма занимала ее помыслы, – куда больше, чем Карло, не знающий, как вымолить у охладевшей возлюбленной хоть одну еще ночь любви. Тогда-то маэстро и вспомнил о странном камне, который он самолично оправил в червонное золото и преподнес тому, кого не в силах был забыть даже в жарких объятиях «уроженки Неаполя», которой представилась Ванноцца. Он понимал, что у розовой шпинели есть необычные свойства, и, кто знает, может, она поможет вновь приворожить красавицу?
Того что произошло, когда Карло встретился с Ванноццей и достал перстень, никто не ожидал! Женщина побледнела как смерть и не могла отвести взгляд от мерцающего камня. Казалось, он притягивал ее куда больше, чем ласковые руки и белозубая улыбка нового любовника.
Резким движением Ванноцца выхватила перстень и, когда размечтавшийся любовник попытался ее обнять -- грубо оттолкнула его: она видела только сияние розовой шпинели. Что-то новое и неуловимо жуткое промелькнуло в лице красавицы, которая уже вовсе не казалась Карло красивой – настолько изменились черты...
Это страшно обидело и насторожило самолюбивого ювелира. Он, более не церемонясь, отнял у неприятно преобразившейся женщины перстень, и покинул охладевшую к нему возлюбленную, поклявшись больше никогда не иметь дело с женщинами.
Клятву свою он сдержал, -- тем более, что его до полусмерти напугал страшный звериный рев, раздавшийся из дома, откуда он только что выскочил, не прощаясь.
Утром возлюбленная исчезла из Флоренции и из его жизни. А в арендованной усадьбе нашли тело молоденькой девушки, истерзанное до неузнаваемости каким-то огромным зверем... Горожане шептались, что это сбежавший из цыганского табора медведь так порезвился-поохотился... На всякий случай цыган изгнали из Флоренции на многие годы.
Но Ванноцца запомнила удивительный камень и его воздействие на ее тайную и жутковатую сущность, сокрытую от смертных... И вспомнила о нем больше двух десятков лет спустя, когда уже отчаялась найти средство, чтобы вернуть себе былое могущество и силу.
****
Как известно, самый сладкий и крепкий сон – перед рассветом. Вот и Петруччо долго не хотел просыпаться, хотя Карло уже несколько минут настойчиво тряс его за плечо. Уже третью ночь подряд парень ночевал не на набитом шерстью матраце, брошенном на ларь в кухне, а на мягких перинах хозяйской кровати. Ох, как же хотелось понежиться на них подольше, но хозяин не отставал, и волей-неволей пришлось открывать глаза.
Все эти три дня, просыпаясь, он ожидал, что все произошедшее окажется сном, что не было никакого чудесного превращения, нет никакого таинственного камня, обладающего магическими свойствами, а маэстро Дапонте не грозит смертельная опасность, из-за которой они должны покинуть Флоренцию. Однако же, каждый раз все оказывалось явью.
Вот и сейчас, в утреннем полумраке, он увидел хозяина, все такого же молодого, как и в тот день, когда они столкнулись в заброшенном доме. Тот уже надел рубашку, и сейчас высекал огонь, чтобы зажечь свечу. Окончательно проснувшийся Петруччо одной рукой потер примятую с ночи щеку, а второй потянулся и приподнял подол рубашки, чтобы приласкать своего любовника. Однако Карло отстранился.
– Не время сейчас. Ты забыл, какой сегодня день? Давай, лентяй, вставай и принимайся за дело.
Противу обыкновения, слово "лентяй" прозвучало с нежностью...
Петруччо действительно забыл, что на сегодня был назначен их отъезд, хотя сам же все и организовывал в соответствии с указаниями хозяина. Все эти три дня парень только и делал, что носился по городу с поручениями, да изредка отваживал заглядывающих соседей, ссылаясь на нездоровье мастера. Еще бы! Ведь нельзя было допустить, чтобы кто-то увидел, что маэстро уже не седовласый старец. Стоило кому-то об этом прознать, и их обоих неотвратимо ждал бы костер, как колдунов и пособников дьявола. Но, слава Господу, болезнь старого ювелира ни у кого не вызвала подозрений, тем более, что и до этого он не слишком привечал гостей.
Наконец, все было готово к отъезду, вещи собраны и спрятаны в надежном месте, деньги переданы на хранение представителю одного известного генуэзского банкира, а три лошади -- две оседланные, и одна под поклажу, сразу после рассвета будут ждать их за городскими воротами. Покидать дом при свете солнца было опасно, однако выдвигаться в путь под покровом ночи было опаснее вдвойне -- пришлось бы объясняться со стражей на выезде из города. Было решено, что как только прозвонят колокола к утренней службе, Карло плотнее укутается в плащ, изобразит старческую походку, и они вместе выйдут из дома. Никого не должно удивить, что хворый старик захотел посетить церковь.
Но перед этим Петруччо предстояло выполнить еще одно поручение: забрать из тайника самое драгоценное - тот самый перстень с чудотворным камнем. Петруччо заберет его, вернется, и еще до полудня они будут уже далеко на пути в Милан, ко двору герцога Сфорца, где жил, пожалуй, единственный человек, который поверит своим глазам, а не религиозному страху. Уж маэстро Леонардо точно не испугается «дьявольских козней» и сумеет помочь своему старшему (а ныне, скорее, младшему) другу.
При мысли о «дьявольских кознях» ничего не дрогнуло в груди Петруччо, он даже не поплевал себе за левое плечо и не перекрестился, как непременно сделал бы еще неделю назад. Со своей бессмертной душой он уже распрощался еще тогда, когда достоверно убедился в материальности и ... хм... телесности явленного ему чуда, и отнюдь не Господня. Вначале у него была мысль бежать сломя голову подальше, покаяться, податься в монахи. Но... тайна манила и влекла его юную душу, а тело неудержимо желало повторения того, что произошло между ним и его хозяином на пыльном полу старого дома. И Петруччо остался.
В тот день, после того, как они немного отдышались, и как сумели, привели в порядок свою одежду, Карло заставил парня трижды поклясться в том, что это не он выдал тайну о том, что его хозяин хранит у себя один необычный камень. Парень поклялся собственной жизнью, и хозяин был этим удовлетворен, хотя и потребовал новой клятвы, что Петруччо будет хранить молчание обо всем, что видел и узнает. На этот раз слуга на всякий случай поклялся могилой матери, хотя мать его была вполне жива, и до сих пор в деревне каждый год производила на свет младших братьев и сестер Петруччо. Тогда и узнал парень удивительную историю перстня, в которую поверил сразу, потому что, пожалуй, больше ничего не могло его удивить.
А Карло... Карло понимал, что слуга - это единственный человек во Флоренции, который может ему помочь. Он уже видел волшебное превращение, и теперь, хочешь не хочешь, придется ему довериться и в остальном. Да и плоть, ставшая снова молодой, требовала того, чего была лишена уже многие годы. А парень был хорош собой – Карло будто увидел его новым взглядом. Будучи дряхлым стариком, он видел в Петруччо только хитрого, ленивого и строптивого слугу, а его привлекательность для себя списывал на обаяние юности. Но теперь он осознал, что парень и вправду вполне красив - не аристократической прелестью Кидерна, конечно, но той жилистой и смуглой красотой, которой хороши были иногда крестьянские мальчишки, приходившие во Флоренцию в поисках работы. Да, лентяй и пройдоха, но крепок, податлив и горяч, в чем Карло довелось не раз убедиться за те дни, что они готовились к отъезду, а точнее - к побегу из родной Флоренции.
Петруччо добрался до заброшенного дома в предместье, забрал перстень и, насвистывая «песенку о семи радостях бытия», направился обратно в город.
В его немудреной жизни все было просто: был старый противный хозяин, надо было его терпеть. Хозяин стал молод и красив – так надо его любить! Салаи, небось, от зависти сдохнет теперь! Мысль увидеть вороватого любимца маэстро Леонардо и глазами показать ему на своего ослепительного Карло привела парня в состояние радостного ожидания. Уж скорей бы добраться до Милана! Говорят, тамошний герцог щедр и милостив, хоть и похож на мавра... И в мечтах юный Петруччо уже видел себя любовником и герцога Лодовико Моро, и вообще всех герцогов и королей. И как ему подобострастно кланяется местный падре, еще вчера грозивший геенной огненной из-за смешливой и кудрявой служанки соседей: святой муж сам положил на нее глаз.
Что поделаешь, плебей остается плебеем.
Тем временем в доме разыгрывались события, напрочь лишенные очарования грез Петруччо...
Чудесно помолодевший Дапонте возился с седельными сумками и прочим барахлом, пряча в укромные потайные отделения золото и оставшиеся от лучших времен драгоценные безделушки.
Почему-то из памяти не выходил человек, что вчера несколько раз принимался стучать в двери дома, но не дождавшись ответа, уходил... Карло тогда украдкой выглянул в окно и увидел очень высокого, статного изыскано одетого синьора с красивой бородкой, в которой уже мелькала седина. Карло мог поклясться, что никогда не видел этого человека, но что-то – в повороте головы, в манере поправлять плащ, показалось странно знакомым...
Кто это был и что за нужда привела его к дому ювелира на покое, осталось тайной.
А тем временем дверь со стороны внутреннего дворика неслышно отворилась и в дом проникли трое неизвестных.
– Эй, парень, а где твой хозяин? – услыхал Карло, подняв голову от обширной сумки, в которую утрамбовывал одежду.
– Он... Он в эту... в церковь ушел... А что вам угодно? – проговорил вдруг осипшим голосом ювелир, сразу смекнувший, что незваные гости не в курсе, что старика-хозяина больше не существует. Зато они явно были в курсе существования перстня: в одном из вошедших Карло узнал того унылого человечка в мокром плаще, что смущал его расспросами о рубине-балэ еще недавно, в рождественскую ночь.
– А ты кто будешь? – говоривший подозрительно прищурился, словно парень ему кого-то напомнил... – На слугу не похож, чистенький больно... Так кто ты?
– Я – племянник маэстро Дапонте... внучатый... из Фьезоле... Дядя... то есть дедушка что-то занемог и вызвал меня к себе... – Карло вдохновенно врал, беспорядочно хватая с пола то куртку, то штаны и медленно двигаясь в сторону наваленных в кучу вещей, среди которых должен был лежать кинжал.
Незнакомцы вели себя свободно: вид робкого парня не внушил им серьезных опасений. Двое подручных так заросли бородами и так низко надвинули свои шапки, что внешность их была невнятной, анонимной, в толпе уже не узнаешь...
– Что ж, мы его подождем. – и главный уселся в кресло, расположившись вполне комфортно, по-хозяйски.
– Вы позволите мне закончить перебирать вещи? А то дядя будет сердиться, если я этого не сделаю к его приходу...
– Хм, похоже, вы с дядей куда-то собираетесь ехать! А мы вовремя пришли, однако...
– Так что вам угодно? – повторил «племянник» старался изо всех сил сохранить вежливый тон.
– Твой милый дядюшка весьма задолжал мне и я хотел бы получить долг! Как он посмел, подлец, куда-то уезжать, не расплатившись!
Карло потупил блеснувший яростью взор: его еще никогда не обвиняли в нечестном поведении. Впрочем, он уже находился совсем рядом с кинжалом. Выхватив его из кучи плащей и камзолов, он нанес неожиданный удар одному из бандитов – тот рухнул как подкошенный. Второй немедленно вытащил из ножен шпагу, а сидевший в кресле главарь быстро сунул руку в недра своего широченного плаща и достал кремневый пистолет и принялся заряжать его – сноровка указывала, что дело свое он знает. Карло тем временем защищался от нападок опытного фехтовальщика, которому мебель мешала развернуться с его длинной рапирой.
Неизвестно, чем закончилась бы схватка ловкого и физически развитого Карло с этими головорезами, если бы в дверь вдруг громко не постучали. Стук повторился, еще громче и настойчивее.
Петруччо украдкой наблюдал за стучавшим синьором из-за угла: у него хватило ума не начинать разбираться на улице неизвестно с кем. Да и не пристало слуге пререкаться с благородным джентильоме!
Но вот настойчивый синьор вдруг перестал колотить в дверь и прислушался: из дома донесся приглушенный хлопок, словно вдруг лопнули меха, которыми ювелиры раздувают горн.
Незнакомец приналег на дверь и замок не выдержал массы достойного синьора – еще бы: целых шесть футов роста! Дверь поддалась и незнакомец скрылся в доме.
«Вот же говорил хозяину, что замок хлипкий!» -- пронеслось в голове Петруччо, пучившего глаза из-за угла.
Было совсем раннее утро, на улице еще никого не было и бледная зимняя заря только-только окрасила верхушки башен в розовый цвет: тогда благородные камни Флоренции не потеряли еще своей белизны...
Одуревший от неожиданности Петруччо застыл в своем укрытии, не решаясь последовать за мужчиной. Но любопытство преодолело страх, и он юркнул в приоткрытую дверь.
Какая странная и ужасная картина открылась его глазам...
Когда Карло искусным выпадом обманул противника, обезоружил его и уже был готов нанести решающий удар, раздался выстрел: пуля попала ему прямо в спину... Сил хватило лишь на то, чтобы, обернувшись, метнуть кинжал: главарь рухнул обратно в кресло, захрипев, -- кинжал Карло угодил ему прямо в горло.
И тут силы оставили того, кто был искусным ювелиром, пламенным любовником и молчаливым хранителем тайны...
Оставшийся в живых бандит подскочил на ноги, оценил обстановку и, услыхав треск ломаемой двери, лихорадочно ретировался через внутренний дворик, в то время как в парадную залу влетел неизвестный здоровяк.
Он бросился на звук выстрела, но головореза и след простыл. Рванулся было догонять, но остановился – нет, сейчас важнее было другое. Среди трех тел, неподвижно лежащих на полу, он моментально опознал того, ради кого пришел сюда. Ради него, и ради сокровища, что он много лет назад оставил этому человеку. Поняв, что не сможет быстро оправиться после злодейского нападения сатиров – увечья были нанесены серьезные, – он сунул перстень в ладонь юноши, а сам, покинув особняк, оставил в ближайшей роще израненное тело.
Пришлось уйти в тиамат и долго восстанавливать силы...
Единственным способом сохранить камень, было оставить его Карло: не было сомнения, что тот не подведет и сохранит.
Кидерн (а это был он) уже и не надеялся застать Карло в живых – слишком велика была вероятность того, что возлюбленный умер давным-давно: от чумы, холеры или просто от старости. Инкуб не чувствовал времени, полностью погрузившись в сверкающие волны энергии, и залечивая раны, а когда понял, что может вернуться, прошли долгие годы. Выбирать идеально подходящее тело уже не было возможности, поэтому пришлось остановиться на теле сорокалетнего греческого патрикия, бежавшего еще ребенком от захвативших Константинополь турок, а теперь – в корчах и криках – умиравшего во Флоренции, вдали от родины, от лихорадки равеннских болот.
Знатный грек был уже далеко не юн, но крепок и в остальном здоров, к тому же богат, что было Кидерну на руку. После воплощения, чудом исцелившийся патрикий немедленно начал поиски, и был удивлен, что они принесли результат: Карло был все еще жив, хотя уже и очень стар.
И вот теперь оказалось, что он опоздал, на каких-то несколько роковых минут...
Опустившись на пол возле Карло, Кидерн пристально вглядывался в его лицо, которое уже покидали краски жизни, и с удивлением видел не ветхого старца, а того же юношу, которого оставил много лет назад. Значит, парень догадался? Значит, использовал камень так, как его могут использовать смертные... Карло открыл уже начавшие мутнеть глаза и встретился взглядом не с синими, как раньше, а с темно-карими глазами -- и узнал! Сделав усилие, он прошептал – а скорее, прохрипел: "Кидерн! Это ты... наконец-то... как же долго тебя не было... но я знал, знал, что ты вернешься...".
Кидерн почувствовал, что горло сжалось от ... чего? От воспоминаний?.. Он провел ладонью по белокурым волосам своего давнего любовника.
– Тише, тише... Карло, кариссимо...
Но тут же взял себя в руки, и осторожно перевернул юношу набок, чтобы осмотреть рану. Расплывшееся по рубашке кровавое пятно своим местоположением свидетельствовало, что жить раненому оставалось совсем немного. Он снова опустил Карло на пол. Может быть, еще не поздно? Он наклонился, и приник к губам умирающего, делая тщетную попытку напитать его силой. Но волны линнгамы, источаемые им, не приносили результата. Душа Карло уже устремилась далеко, к Вечности смертных, и Кидерн был не в силах ее удержать, как не в силах был и последовать за возлюбленным, ибо инкубы -- сущности, лишенные души...
А насмерть перепуганному Петруччо показалось что голубоватые светящиеся струи... дыма? Пара? – это душа Карло, которую высасывает из его рта зловещий незнакомец. Не иначе это был сам Дьявол! Вроде даже и серой пахнет в старой зале, где поселилась смерть.
Каждый ведь видит и чувствует лишь то, на что способен...
Тут инкуб вспомнил наконец о камне.
– Карло, ты слышишь меня? Помнишь перстень? Скажи мне, где он?
Но Карло уже не видел и не слышал его, только шептал в бреду о своей любви. Кидерн с силой сжал плечи умирающего:
– Где перстень? Скажи, где рубин-балэ?
Ему, изрядно разозленному разразившейся здесь нелепой трагедией, показалось, что Карло услышал. Что поделать, инкубы бессмертны и за века привыкли к тому, что смертные рано или поздно уходят, сколь бы прекрасными они ни были и сколько бы наслаждения ни дарили...
– Перстень... там... должен забрать... она подослала... берегись...
Тут сильная судорога сотрясла тело Карло, и душа его отлетела. Однако последним словом умирающего все же оказалось имя. Женское имя: Ванноцца...
Кидерн осторожно опустил тело Карло на пол, и закрыл ему глаза по обычаю смертных. Еще несколько мгновений вглядывался в его по-прежнему – даже сейчас – прекрасное лицо, потом поднялся, внимательно огляделся, и быстро вышел тем же путем, каким недавно покинул дом оставшийся в живых один из браво – наемных убийц.
Тайну сокровища Карло унес за собой в могилу. Но Кидерн запомнил имя, что пробормотал Карло, прощаясь с миром. Имя это было знакомо... И пощады Ванноцце деи Каттанеи ждать не приходилось: вызвать гнев высшего инкуба – это не кардиналов и князей направо и налево ядом травить!
Выбравшись из своего укрытия, Петруччо прислушался –- точно ли не звучат больше в доме чужие шаги. Затем приблизился к лежащему на полу телу хозяина, опустился возле него на колени и сотворил краткую молитву за упокой души невинно убиенного. Что ж с того, что маэстро был связан с дьявольскими силами, милость Господа беспредельна, и может быть он сжалится над грешником. Хотя, в этом Петруччо сомневался. Тот таинственный человек, который явился после убийц, и к кому были обращены странные и непонятные последние слова маэстро – уж не был ли он самим Дьяволом, явившимся, чтобы утащить душу ювелира с собой?
Закончив молитву, парень поднялся, сорвал со стола камчатую скатерть и бережно укрыл тело, на этом посчитав свою миссию исполненной. Скорбеть и оплакивать своего хозяина -- и своего любовника -- у Петруччо не было ни сил, ни времени. Да и желания: скоро, совсем скоро соседи поинтересуются шумом в доме почтенного ювелира и Петруччо -- как Бог свят! -- обвинят в убийстве! Надо бежать, бежать, -- а не лить слезы и стенать! Жаль только, что придется оставить его без погребения... Но страх -- та самая сила, которая часто бывает сильнее любых других чувств -- гнал его прочь из этого дома, прочь из этого города.
Убийцам нужен перстень, перстень нужен и незнакомцу, ... и он был у Петруччо! Значит, за его жизнь теперь не дашь и ломаного сольдо. Избавиться от магического украшения, спрятав его или выбросив с моста в реку, тоже не было выходом. Злодеи не добились своего, они продолжат искать «старого ювелира», а значит, будут искать и его слугу.
Нет, у Петруччо был только один путь -- следовать их первоначальному плану, то есть бежать из Флоренции. Благо, для этого есть все возможности.
Взяв нож, парень вновь, с некоторым содроганием уже, откинул покрывало, и срезал с пояса Карло кошель с монетами, которые тот собирался взять в дорогу.
После этого он осторожно спустился, переступая через поваленную мебель и разбросанные по всему дому вещи, и с величайшими предосторожностями вышел на улицу.
На постоялом дворе за городскими воротами Петруччо забрал одну из приготовленных лошадей, и через пять дней пути уже был у стен Милана. Вьехав в город, Петруччо стал осматриваться в поисках таверны. В пути он только перекусывал, и теперь в животе изрядно урчало, да и кобыле следовало задать корма.
В таверне, взяв себе тарелку супа и хлеба с сыром, парень уселся за стол и стал обдумывать свое положение. В пути, подгоняемый страхом, он не строил никаких планов, но теперь его одолели сомнения. Если бы хозяин был жив, то все прошло бы гладко – они разыскали бы маэстро Леонардо, Карло поговорил бы с ним, и тот предоставил бы им убежище и свою помощь. Но теперь?.. С чем явится Петруччо к другу своего убитого хозяина? С невероятной историей о волшебном камне, чудесном омоложении и злодеях, погубивших Дапонте? Да он велит гнать его пинками, даже если узнает и вспомнит. А то ведь, неровен час, еще решит, что это сам слуга и укокошил своего хозяина. Нет, не поверит маэстро Леонардо, не поверит... Может быть, придумать что-то другое? Но мозги у Петруччо работали туговато, поэтому связной и убедительной истории не выходило.
Парень совсем уже повесил нос, когда услышал разговор, доносившийся из-за соседнего стола. Там подкреплялись двое молодых парней, по виду подмастерьев, они пили вино, и уже захмелев, обсуждали свои дела. Говорили громко, однако Петруччо пришлось приложить усилия, чтобы все понять. Проклятое грубое ломбардское наречие – не то что сладкозвучный и ясный тосканский язык! Понятно было не все, однако, предмет разговора парня заинтересовал.
– ...мастер Солари... ищет себе помощника... ехать в Московию...
– Куда? Никогда не слышал... а ты что?
– Побойся Бога, Беппо... Я лучше сдохну здесь под палкой своего мастера, чем... Говорят, там везде снег и лед, а сами московиты с ног до головы поросшие шерстью, и едят медвежатину...
Еще несколько минут Петруччо прислушивался, а потом заказал кувшин вина и подсел к парням. Уже через час они были лучшими друзьями, и Петруччо выяснил, что некий маэстро Пьетро Антонио Солари, зодчий, приглашен в Московию тамошним правителем, и теперь ищет себе помощника, понимающего в строительном деле. В строительстве парень не разбирался совершенно (впрочем, как и ни в чем другом), однако же покровительства ему ждать не приходилось, денег в кошельке оставалось не так уж много, и даже если он продаст лошадь, надолго этого не хватит. А тут представлялась хорошая возможность получить место, да еще и уехать на край света. Если злодеи дотянулись из Рима до Флоренции, то, глядишь, дотянутся и до Милана... А собственная шкура была Петруччо ой как дорога.
****
Хмурый верзила ранним утром постучал в дверь палаццо моны Ванноццы. Хозяйка, как только ей доложили, что прибыл посланный из Флоренции, не стала дожидаться, пока его проведут в ее покои, а сама выскочила ему навстречу, нимало не смущаясь своего неприбранного после сна вида. Не до того было благородной синьоре – две недели ожидания хоть каких-то вестей сильно измотали ее. Наконец-то! Наконец она получит перстень в полное свое распоряжение, проверенный в самых темных и опасных поручениях Джузеппе и в этот раз не мог подвести! Однако гость был ей не знаком.
Верзила поклонился и пробасил:
– Приветствую, досточтимая госпожа...
И замолчал, уставясь в пол.
Ванноцца вся дрожала от нетерпения.
– Ну, говори же! Почему Джузеппе сам не явился? Где перстень?
– Простите, госпожа... Джузеппе мертв, убит.
– Черт с ним! Где камень, я спрашиваю? Ты привез? Давай же его сюда.
Но гость только развел руками.
Сдерживая ярость, Ванноцца выслушала сбивчивый рассказ о том, что перстня они не нашли, старик пропал, как в воду канул, а его племянник, которого они застали в доме, смертельно ранил их главаря.
– Но мы расквитались с ним, госпожа, -- уточнил посланец, как будто это могло что-то изменить или оправдать.
Верзила покорно снес две хлесткие оплеухи, которыми наградила его нанимательница (и сумела же дотянуться!), и попытался завести разговор об оплате, чтобы покрыть хотя бы расходы...
Но женщина, сквозь зубы, только процедила:
– Будет... будет тебе оплата.
Развернулась, и деревянной походкой удалилась в свои покои.
В спальне Ванноцца рухнула на кровать, и впервые за долгие годы – да что там годы, столетия! - разрыдалась злыми и беспомощными слезами. Все было кончено. Теперь, даже если Родриго и станет папой - с помощью подкупа и шантажа, это он умеет - то последние надежды сохранить свое положение и влияние на него будут полностью утрачены...
Но и черт бы с ним, с Родриго, гори он в аду смертных, и черт бы с ней, с властью - не впервой Ванноцце было начинать все сначала. Но только не в этот раз, не в этот. И винить некого, сама забылась, слишком часто прибегала она к обращению в звериный облик, и теперь, если она сделает попытку перейти в новое тело, есть огромный риск обратиться в медведицу уже навсегда. Следовало сделать перерыв, и долгий перерыв, восстановление способностей может занять годы. И все эти годы ей придется провести в этом ненавистном, хотя и все еще привлекательном, но ветшающем теле, восстанавливая его только до такого состояния, чтобы не стать дряхлой старухой. Но молодости ей было не обрести. Будь у нее камень, он бы мог помочь и в этом тоже, но увы...
Оплакав свое незавидное будущее, Ванноцца вытерла слезы. Теперь оставалось только руководствоваться девизом "Делай что должно, и будь что будет". Она оставит в покое Родриго, станет жить незаметной жизнью, накапливая силы и продолжая поиски камня. Когда-нибудь, когда-нибудь он обязательно будет у нее.
****
Разыскать мастера Солари не составило труда. Невысокий сухопарый маэстро был так поглощен сборами, и так отчаялся найти себе еще одного необходимого помощника, согласного пуститься в долгий и опасный путь к диким и холодным краям, что принял Петруччо без дополнительных расспросов, поверив на слово, что тот обучен строительному и камнерезному ремеслу. Через три дня они выдвинулись в дорогу. Морской путь из Генуи через Константинополь и Кафу уже почти два десятка лет был закрыт, там властвовали османы, поэтому решено было добираться сушей.
Два тяжело груженых возка с архитектором и его подручными присоединились к купеческому «каравану» и направились на север.
В дороге Петруччо с ленивым интересом слушал рассказы Кристофоро, серебряных дел мастера, который тоже ехал с ними, и которому уже доводилось бывать в тех краях. Парень пытался себе представить все то, что он слышал, но у него не особо получалось. Ничего, через каких-то два-три месяца он своими глазами увидит и эти бескрайние, занесенные снегом просторы, и непролазные леса, и большой город, в котором все дома, кроме церквей, были выстроены из дерева, и даже улицы замощены досками. Пока же Петруччо подремывал, убаюканный неспешным движением лошадей, и наконец-то чувствовал забытое уже спокойствие и умиротворение. Волшебный перстень вместе с несколькими золотыми монетами был зашит в пояс, убийцы были далеко, воспоминания о его погибшем хозяине-любовнике, хоть и были печальными, но уже не тревожили. Жизнь налаживалась.
Однако Петруччо и представить себе не мог, что ожидает его в действительности в далекой Московии... Через несколько лет в одной из Московских летописей появится краткая запись:
«В лето 7001 иулия месяца архитектон Петр Фрязин злодейски бысть погублен татями. Подручник же его Петрушка такожде удавлен бысть»
Перстень с таинственным розовым камнем на долгие годы канул в неизвестность...
5 комментариев