Прекрасная жизнь

– Послушай, чисто гипотетически, возникла такая ситуация…

Начал без предисловия о делах, как ни в чем не бывало.

– Что за ситуация? – спросил полуавтоматически Петр, только чтобы опробовать телефонную сеть на слышимость, проверить ее функциональность, исключить возможность слухового обмана, зыбкой мистификации.

– В клинику обратился пациент по поводу восстановления ногтевых пластин. Но косметологам случай показался таким пугающим, что они вызвали меня, а я посоветовал ему сначала пообщаться с нашим психологом.

– Это гипотетически? Или ты посоветовал?

– Я посоветовал, – сказал Алексей. – А он просто развернулся и ушел. И больше не появился, номера не оставил.

– Что в этом странного? Может, ваши цены его не устроили.

– Не было бы странно, если бы он не выглядел таким подавленным. Хотя там красный «гранкабрио» и вообще вся упаковка. Девочки отследили.

– А что с Димой? Вы вместе?

– С Димой нормально. Я не об этом. Я хотел попросить, если вдруг он к вам обратится, позвони мне, пожалуйста.

– С каких пор ты выслеживаешь пациентов?

– Ты позвонишь?

– Чисто гипотетически? Позвоню.          

Алексей отключился. Как только он отключился, Петр подумал, что этот неожиданный звонок лишний раз подтвердил его давнюю догадку о «гипотетичности» всего, о неверности, неискренности и двойственности. Это вовсе не был звонок из прошлого – это настоящее звонило Петру со старого номера, потому что не могло достучаться к нему напрямую.

А как же Алеша? – пытался рассуждать логически Петр. – Неужели он сам верит в ту картину, которую нарисовал сомнительными красками: красная машина, бледное лицо пациента, невроз, проблема с ногтями? Что за проблема? Какая проблема? Да разве ногти – это проблема вообще? Зачем тогда он звонил? Может ли нарисованная неправдоподобная картина служить лишь предлогом к их новому сближению? Может ли недоверие обернуться доверием? Может ли давно умершая дружба жить загробной жизнью?

Петр качал головой, и человек в зеркале напротив него качал головой. Нет, не может, невозможно. В кабинете пластического хирурга зеркало обязательно – глядя в него, пациент рассказывает, что он хотел бы изменить в себе, каким хотел бы себя видеть, а точнее, каким хотел бы видеть мир вокруг себя, какой реакции на собственное изменение он ожидает. И тогда человек в зеркале улыбается недоверчиво – ну-ну, попробуем, конечно, изменим и подождем. Отчего же не изменить и не подождать?

Такие серьезные проблемы решает Петр ежедневно, ногти – ниже уровня его компетенции. Щеки, носы, уши, недоразвитые подбородки, морщины, шрамы, жировые складки – вот сфера приложения его усилий. Для того чтобы узнать о чьих-то ногтях, пришлось спуститься на первый этаж клиники и поговорить с косметологами.

– Что, о каждом пациенте докладывать? – ерничает Светочка. – Что за праздный интерес, Петр Андреевич? Омолаживать бабушек надоело?

– О каждом пациенте, если это мужчина на красном «гранкабрио».

– Что такое «гранкабрио»?

– «Мазерати» с открытым верхом. Вы заметите.

Окно косметологов выходит как раз в больничный переулок, нельзя не заметить.

– Ах, ну извините, не знали, мы обычно на метро.

Ерничанье, досадные смешки – как огни софитов над привычными декорациями. Мир стоит на китах зависти и гордости, все остальное – лишь визуальные эффекты. Косметологи завидуют тому, что Петр хирург и его ценят больше (дороже). А Петр завидует тому, что Алексей не просто хирург, а полноправный партнер в своей клинике. Каким он стал за эти годы? Более уверенным? Более спокойным? Петр еще помнил, как легко тот мог воспламеняться к кому-то, как томно гореть, как ароматно тлеть своими любовными историями. Что ж, теперь, по его словам, он живет с Димой, живет счастливо, к чему тут чужие ногти?

Нет, ни на секунду Петр не поверил, что мертвые отношения оживут между ними, что «гипотетическая ситуация» – лишь предлог. Но беспокоило то, что ни на что другое, кроме предлога, она не тянула.

Постепенно мысли о звонке Алексея стали затуманиваться и совершенно стерлись. Потянулись обычные дни, загруженные операциями и перевязками, разговорами с ассистентами и медсестрами, звонками Бориса и его шумом в телефонной трубке. И уже хотелось передышки, короткого отпуска, отдыха, который Петр организовывал, почти насильно увозя себя из операционной, выдергивая из перегруженного графика. Иначе – не находилось сил быть строгим и ласковым, не доставало выдержки общаться с пациентами, удивляя их чудесами терпения и внимания, не хватало такта выслушивать пустые разговоры коллег. Казалось, что каждую ночь он засыпает на остатках фраз, на крошках рассыпанных слов, они колются и липнут к телу, и очиститься от них можно только далеко отсюда, морской волной, чужим горячим воздухом, хорошим сексом. И часто Петр думал, что следовало бы накопить денег и уехать вообще, уехать к морю, жить спокойно и тихо, не знать и не понимать звучащего вокруг языка, ни с кем не общаться, найти что-то совсем другое, созданное не разговорами и мнениями, а самой природой, но даже экономию и накопление откладывал на потом, плывя по течению, кружа в хаосе и отвлекаясь от него лишь ненадолго.

Он был востребован. Ему хорошо платили. Его ценили. Его любили. И вместе с тем все это не значило ровным счетом ничего, и нельзя было бы перечислить поименно тех, кто любил или ценил. Это было что-то общее, туманное, выраженное в среднеарифметическом значении дохода или отзывов на сайте клиники косметологической медицины. Но если Петр мысленно обращался к кому-либо из коллег или пациентов, то прекрасно понимал, что этому человеку плевать на него, что для него Петр просто удобен в пользовании как носитель услуг или информации. Он и сам не выходил за рамки шаблонного внимания и терпения, и не было таких пациентов, ради которых он обзванивал бы конкурирующие клиники.

Так его мысли снова вернулись к звонку Алексея. И сразу же, как по команде, в кабинет вбежала Светочка.

– Петр Андреевич! Вы же просили сообщить, если обратится парень без ногтей на красном «мазерати». Вон его машина в переулке стоит!

Светочка решительно бросилась к окну и отодвинула жалюзи.

– Что значит «без ногтей»? – спросил Петр.

– Ну, сами посмотрите, если хотите.

– Хочу.

– Я так и сказала ему, что приглашу специалиста. Мы еще ни о чем не говорили, я только взглянула, что у него с руками, и сразу к вам.

Петр поднялся. Показалось, что и кабинет поднялся вместе с ним, и стол подался к выходу. Он вспомнил о расписании: через полчаса операция, совсем не время отвлекаться. Администратор хирургического отделения Ира остановила его в приемной.

– Вы куда, Петр Андреевич? Там пациента уже готовят.

– Пусть готовят.

Не переготовят, все нормально. Петр спустился на первый этаж и вошел в кабинет косметологии, оставив Светочку за дверью.

 

Парень… Да, парень. Не очень юный, лет двадцати восьми. С немного несвежей прической – отросшие волосы падают на глаза, глаза светлые. Лицо темное, но не загорелое, а изжелта-серое, цвет явно нездоровый. Ему бы больше воздуха, солнца, ветра. Хотя «гранкабрио», куда ж больше?

– Я не стану долго объяснять, – начал он быстро, не глядя в глаза, а только на свои руки. – Мне хотелось бы иметь обычные пальцы, которые не привлекали бы лишнего внимания. А пока «ошибка приложения ногти».

Петр осмотрел его руки. Все десять ногтей были вырваны, раны уже зажили, но новые ногти отросли не более чем на несколько миллиметров.

– Я долго ждал, пока сами вырастут, – сказал парень.

Петр перевел взгляд на экран компьютера, Светочка уже успела завести файл новой карточки.

– Это возможно? Или вы скажете, что мне нужно пообщаться с психологом? – перебил парень его мысли.

– Нет. Конечно, нет. Это ваше дело, с кем общаться, – Петр улыбнулся. – Проблему легко устранить при помощи ногтевых протезов. Специальная масса накладывается на ногтевое ложе, формируется ноготь – прочный и надежный. Это не слишком сложная процедура. На ногах то же самое?

– На ногах? Нет, нет.

– Хорошо, потому что на ногах больше патогенных организмов, заживление обычно не так успешно. А о руках волноваться не стоит. Вы же видели девушек с длинными накладными ногтями? Ваши просто будут скромнее.

– Да?  – спросил парень, непонятно о чем. – Знаете, что я помню о ногтях? Мне было лет семь, я уезжал с родителями в другой город, на похороны дяди. И на автовокзале я увидел девушку – впервые я обратил внимание на женскую красоту, на ее гладкие каштановые волосы, на большие серые глаза, на длинные ногти. Мама плакала, вытирала платком щеки, а я сидел и мечтал быть той девушкой – такой красивой, такой свободной, с такими же длинными ногтями. Когда она взяла сумку и пошла к своему автобусу, я бросился за ней следом: мне было ее мало, я хотел запомнить ее, впитать ее. Отец едва успел схватить меня за руку, я был как под гипнозом. И вот… мечты сбываются. Так?

Петр смотрел очень внимательно. История, которая могла бы другому показаться внезапной или неуместной, Петру такой не показалась. Эта история ждала своего часа и выстрелила. Не наобум, а прицельно – в своего слушателя. Теперь и парень глядел прямо ему в лицо и ждал его реакции. Без смущения. Ничуть не стесняясь себя. Проверяя только его.

– Что касается ногтей, эта мечта обязательно сбудется, – кивнул Петр.

– Вы сами этим займетесь? – спросил парень.

– Нет. Я только запишу ваши данные. Честно говоря, я пластический хирург, не косметолог.

– К счастью, своим лицом я доволен! – парень заулыбался.

Петр кивнул.

– Да, у вас очень пропорциональное лицо.

– Как холодно вы это сказали!

– Было бы совершенным, но…

– Но?

– Но бледность.

– Знаю. Не думайте, что это последствие боли. Боль быстро забывается. Совершенно забывается. Это и плохо. Остается только память о бессилии, о поражении. Александр Вадимович Меньшенин – это для вашей карточки. Год рождения…

Он назвал еще некоторые данные, в том числе и номер телефона.

– Сейчас наш специалист, Светлана, отольет гипсовый слепок каждого ногтя, по нему будут изготовлены протезы. В следующий раз их закрепят и обработают. Таким образом «ошибка приложения ногти» будет устранена, – подытожил Петр и взглянул на часы.

– Я занимаюсь разработкой приложений для смартфонов и планшетов, – сказал Саша. – Поэтому так формулирую.

– Удачная формулировка. Тут, в столице, занимаетесь?

– Да, недавно переехал. Арендую квартиру. И гараж тоже арендую, страшно оставлять машину на улице.

Петр поднялся.

– Может, показать вам в городе что-то полезное? – предложил все-таки.

– Полезное?

– Хороший ресторан.

Саша продолжал сидеть и смотрел снизу вверх.

– Возможно. Но только в рамках экскурсии.

– Конечно.

– Вы согласны?

– Конечно, – повторил Петр. – В следующий раз, когда закрепят ваши ногти, мы проверим, как вы справляетесь с ножом и вилкой.

Петр сделал шаг к двери, парень тоже поднялся и пошел за ним.

– Сейчас к вам подойдет Светлана, – остановил его Петр.

– Здесь очень спокойно, – тот словно удерживал его взглядом.

Петр снова взглянул на часы. Если сказать, что у него операция, станет совершенно ясно, что пришел он сюда случайно, из праздного любопытства. Есть чем гордиться – он все еще не утратил любопытства к миру, который известен ему во всех своих проявлениях. Он все еще пытается препарировать его, приблизить к глазам и рассмотреть на свет. Но вряд ли парень оценит такую попытку по достоинству.

– В одной клинике меня почему-то сразу направили к психологу, – снова сказал Саша.

Петру показалось, что он повторно закинул фразу про психолога, как удочку, в надежде выловить желаемую реакцию. Петр не подвел.

– Это, по меньшей мере, бестактно.

Наконец, вошла Светлана и заняла его процедурами. Петр еще постоял рядом, потом достал визитку и положил на край стола рядом с его рукой.

– Для равноценного обмена.

Визитка была с личным номером. Не из тех, что он раздавал пациентам, а из тех, что мог дать кому-то в «Цитрусе», или в «СоДоме», или где-то в отпуске, в Ницце или в Адехе. Но и тогда он давал скорее на память, не ожидая продолжения знакомства и даже не желая его. Просто считал вежливым представиться.

Ира встретила его визгом. Команда заждалась, пациента уже давно подготовили. Все уже на местах и просто исходят паром. Очередная ринопластика, которая призвана кардинально изменить чью-то жизнь.

 

Он так и не позвонил. Петр стал думать, почему, что могло помешать его явной заинтересованности.

В следующий раз переносить операцию не пришлось, и Петр просто вошел в кабинет косметолога во время его приема. Света уже обтачивала новые ногти, придавая им аккуратную округлую форму. Петр сказал «привет» обоим, как старым знакомым. Саша заерзал в кресле, выдав свое смущение. Светочка удержала его дрогнувшую руку.

– Еще немного потерпите. Я знаю, несколько дискомфортно. Как ваши бабушки, Петр Андреевич?

Петр сел в кресло рядом с Сашей, словно был в группе поддержки. Молча вытянул ноги, сунул руки в карманы халата. Светочка подняла на него глаза.

– Посмотрите, как красиво. Пальцы несколько загрубели, но чувствительность быстро восстановится.

Когда она закончила и вручила счет для оплаты в кассе клиники, Саша поблагодарил и поднялся.

– Если нужна будет реконструкция – не стесняйтесь, – пригласила она.

– Спасибо. До свидания.

Дверь за ним закрылась.

– Так чего вы слоняетесь? Хотите, отполирую?

– Ничего не хочу.

Петр видел из окна, как Саша идет к машине, потом останавливается. Стоит на тротуаре. Прохожие его обходят. Машина заполняет собой почти весь переулок. Тесно от нее, красно. Наконец, он достал мобильный. Зазвенело у Петра в кармане.

– Вы не выйдете? На минуточку?

Как только Петр вышел, он пригладил волосы и начал, по своей привычке, с места в карьер, не глядя на Петра, а только себе под ноги.

– Я не позвонил, потому что потом проанализировал все, что сказал вам. И все это представилось мне очень глупым. Я, конечно, должен поблагодарить вас за понимание и хороший прием…

– Вы ничего не должны.

– Мне тогда показалось, что с вами спокойно, и я согласился на ужины и прогулки, но потом подумал, что ничем не смогу ответить на вашу доброту, потому что люблю другого человека. Люблю безнадежно. И это будет несправедливо по отношению к вам…

– Просто поужинать будет несправедливо? Преступление против права человека на продолжение свидания?

– Если без иронии, то так и есть.

– То есть отношения с мужчиной для вас изначально подразумевают секс? Как вариант? Или как неизбежность?

– Как вариант.

– Тогда давайте просто исключим этот вариант. Для нас в чужом городе еще останется много других вариантов.

– Вы всегда говорите то, что мне нравится, – сказал Саша и вытер мокрый лоб. – Но я не уверен, что вам это интересно. Говорить и проводить со мной время. Я не тот человек, которым кажусь.

Он невольно оглянулся на свою машину.

– Ну, судя по вашим репликам, я так вообще кажусь вам маньяком, заманивающим богатых пациентов в свое логово!

– О, нет, конечно, нет! – он замахал руками. – Просто я не могу поверить, что вы тратите свое время… на меня.

– Я перезвоню вам, – Петр, наконец, прервал поток самоуничижений и вернулся к работе.

Он был бы рад, если бы знакомство пошло проще. Но оно вдруг обросло каким-то шуршанием, словно осень проникла на все уровни и все без исключения усыпала опавшими листьями.

Петр готов подождать, он все еще любопытен. Его еще интересуют люди, мотивы их поступков, странности их поведения. За странностями ему видятся уникальные узоры мысли, неповторимые в других людях, собранных из тех же частей. Почему-то он почувствовал, что ему нужен это Саша, как новая волна, как модное течение. Что он должен отдать эту дань, помолиться этому богу. И, конечно, он не думал о сексе так прямолинейно, как Саша преподнес ему в своих догадках. Скорее, он думал о некоем флере дружбы, близости, бесконечного доверия, которое сотрет границы двух тел, объединив их в одно. Возможно, ему представлялось совместное посещение сауны или кальянной. Он не опредмечивал свои фантазии и не переводил их в последовательность движений. Он оставлял их легким флером, туманом и маревом, из которого могло возникнуть что угодно – от ангела до чудовища, от радуги до пропасти.

Петр больше не ждал его звонка. Он знал, что дома, наедине с собой, в пустых стенах, Саша уже разобрал их разговор по слову, нашел много лишнего, глупого и двусмысленного, и после этого, конечно, передумал звонить, общаться и встречаться, и сожалел даже о том, что сказал в больничном переулке.

Но Петр ни о чем не сожалел. Он уже понял, с каким характером имеет дело, и ему нравилось угадывать порывистость за тактом, а высокомерие за самоуничижением.

Когда Саша снял трубку, Петр не дал ему ничего выговорить. «Метро «Театральная», пять вечера, завтра», – сказал он и отключился. Тактичному человеку ничего не оставалось, как явиться на место встречи. Саша был тактичным человеком, он явился.

 

Он явился, но выглядел неважно. Лицо казалось еще более тусклым.

– Пальцы ноют. За компом работать невозможно.

– Привыкнешь.

Петр осмотрел его руки, взяв в свои. Ногти были в полном порядке.

– Вы перешли на «ты», – заметил ему Саша.

– Переходи и ты. Есть сможешь?

– Не хочу, но смогу.

– Нужно.

Саша оставил свой автомобиль и сел к Петру. Все складывалось удачно, красного поубавилось, но что-то все равно раздражало. Застывшее страдание на его лице, возможно. Привычное, как приросшая маска. Вполне объяснимое, но все равно вызывающее недоверие Петра.

Ужинали в «Кубиках», где должно было стереться любое выражение. Кубические залы разных цветов, полумрак, атмосфера отрешенности от остального мира, – все к этому располагало. Ресторан «Кубики» представлял собой искусное нагромождение разноцветных кубов с причудливыми лестницами, где посетители могли видеть друг друга, только поднимаясь по этому трехэтажному лабиринту, да и то – видеть странно подсвеченными жертвенными фигурами в гостях у Минотавра, а не знакомыми, способными узнать вас и обрушиться с новостями. Петр иногда думал, если весь мир ляжет в руинах в результате какой-нибудь катастрофы, «Кубики» останутся на месте в той же нагроможденной форме, потому что это и так развал, руины и катастрофа для привычного общения.

Саша оглядывался по сторонам заинтересованно. Они выбрали небольшой желтоватый куб на третьем этаже.

– Нигде нет окон, не видно города, – заметил Саша.

– Здесь другая жизнь. Есть и большие залы, можем поискать, если хочешь видеть людей.

– О, нет, спасибо. Лучше без людей. А чем кормят?

– Фьюжн. Но готовят хорошо.

– Я думал, и блюда космические.

– Почти что.

– А цены?

– Все за мой счет.

– За докторов же всегда платят.

– Не за меня.

– О, конечно. У вас крутая клиника, новейшие технологии, лучшие специалисты.

Саша стал лихорадочно перелистывать меню, словно хотел разорвать на части. Петр откинулся на спинку дивана и просто смотрел на него. Хотелось сказать, что нужно успокоиться, больше спать, чаще есть и тщательнее пережевывать. Не нужно так театрально отвергать себя, а нужно – нетеатрально, втихаря – принять себя, примириться с собой, перестать иронизировать и рвать меню. Но не читать же лекцию, да еще и в «Кубиках». Петр сам сделал заказ, и Саша стал стучать вилкой о край тарелки. Скованность не проходила.

– Я тоже много лет квартиру снимал, – заговорил Петр, – и считал, что своя вообще не нужна. Для арендованной жизни вполне годится арендованная квартира. Но потом доход стал позволять мне сделать такую покупку, и я выбрал не дом в чистом пригороде, а двушку грязном центре, и стал обживаться. У тебя это еще впереди. Это хороший город, Саша, с хорошими возможностями.

Саша смотрел на жаркое из окуня в своей тарелке.

– Ты в офисе работаешь или дома? – спросил Петр.

– В офисе, с калеками. Все в растянутых свитерах и кедах. Бороды не бреют. Думают, что программеры должны поддерживать дух восьмидесятых, с тех пор не моются.

Вилка выпрыгнула из его руки и звякнула о пол.

– Бл*дь! – выругался Саша. – Пальцы не слушаются.

– Я попрошу новую.

– Как? Официанты сюда не ходят.

– Есть связь, – Петр указал взглядом на телефон в углу куба.

– А… да? Сделаешь это для меня?

Петр заказал вилку. Девочка с бейджем «Ясмина» спросила, все ли у них хорошо и не хотят ли они десерта. Саша молча вонзил вилку в несчастного окуня. Петру снова стало казаться, что страдает он нарочито, не рыбу, а себя четвертуя под чужим взглядом. И почувствовал, что за этим последуют обычные извинения.

– Я тебе вечер испортил, я понимаю, – начал Саша. – Прости, никак не могу вжиться, войти в нормальный режим. Но я уже делаю шаги, я пытаюсь…

– Я понимаю.

– Можно будет тебе позвонить?

– Конечно.

– А у тебя семья?

– Нет.

– С кем-то живешь? Встречаешься?

– Бывает, что встречаюсь, но ни с кем постоянно.

– Никто ревновать не будет?

Сквозь страдание пробилось кокетство. Петр покачал головой. После ужина подвез его до машины, попрощался сдержанно.

Нужно ли разгадывать эту загадку? Нужно ли разбираться, есть ли в Саше что-то от девушки с длинными ногтями? Есть ли что-то от парня, открывающего новые горизонты в новом городе? Чего в нем больше – страдания или фальши? Теперь Петр был уверен, что Саша пытается копировать какую-то схему из своего прошлого, в которой ему было максимально комфортно, а схема не ложится. И чтобы легла, Петр тоже должен копировать – кого-то, кого не знает. Сам по себе Петр не важен, не ценен, важен лишь как зеркало, как копия. Интересно, кого он должен копировать? Интересно, сможет ли? А если интересно, то нужно продолжать. Пока интерес не утрачен…

 

Петр решил продолжать, но сразу же, вопреки принятому решению, улетел в Афины. Позвонил Бора, и он не отказался поддержать его. Хорошо ли иметь друга-натурала? Да, это хорошо.

Бора – такой друг, с которым Петр никогда не хотел секса, не планировал ничего интимного, но который всегда был настолько толерантным, чтобы не отрицать его. Это не Алексей, к которому Петр был привязан болезненной, изматывающей, ревнивой, патологической дружбой. Дружба с Борой, начавшаяся еще в институте, все это время оставалось незамутненной, как прохладный «Абсолют». Бора всегда был его антиподом, его антидотом. Петр не мог отравиться самим собой уже только потому, что Бора разбавлял его.

Бора был женат в третий раз, регулярно встречался с детьми двух прежних жен, с родственниками, крестниками, кумовьями и любовницами, но когда ему становилось слишком шумно в его пестрой жизни, звонил только Петру, и они улетали в Афины. Афины были его первой заграницей. С тех пор Бора объездил полмира и сменил несколько загранпаспортов, распухших от виз, но когда ему хотелось покоя, нить прошлого вела его в Афины. Бора не снимал там девчонок, не танцевал в «бузуках», не дрался в тавернах, а тихо, как древний старец, бродил по городу, смотрел на истертые камни Акрополя, и тогда Петр думал о том, что хирургу-травматологу, возможно, тяжелее, чем пластическому хирургу, и контингент в областной больнице отличается от их элитной клиники, и принципы работы другие, и нагрузка жестче.

Бора не старец, конечно, он немного старше Петра. Но если рассуждать о том, почему Петр никогда не хотел его и не пытался попрать их дружбы, ему пришлось бы признаться, что Борис Шильман совсем не в его вкусе. Бора, человек, с несомненным интеллектуальным багажом, прекрасный хирург, с виду похож на победителя в конкурсе «Мистер бодибилдер нашего пляжа». У него массивные бицепсы, сильно развитые грудные мышцы, выступающие икры. Он фанат тяжелой атлетики и изматывающих тренировок.

Бора (как ласково называла его в детстве мама) так боялся быть обычным еврейским мальчиком, рыхлым увальнем со скрипочкой, что самостоятельно записывался во все спортивные секции. К маминому ужасу, конечно. Ужас мамы достиг своего предела, когда Бора стал студентом мединститута – мама была уверена, что он бросит вуз и не сможет продолжить дело отца, деда и прадеда. Она переписывала его расписание и встречала с последней пары. И всегда умилялась, увидев его:

– О, Бора! Ты на занятиях!

Бора учился хорошо, и вуз закончил. Но остался рабом своего тела, своего отражения в зеркале, своей походки, своего фиксатора для кудрявых волос. Он всерьез обижался, когда Петр спрашивал, не дрожат ли после тренировок руки в операционной.

В спорте Бора видел вечную молодость, вечный секс и вечное здоровье. Служить не людям, рвущим тебя на части, а своему телу – это Петр вполне мог понять. Но, глядя на Бору, все равно видел не молодость, не здоровье и не секс, а только мышцы, прущие отовсюду.

Бора, с черными влажными глазами и белоснежной улыбкой, конечно, был красив, но в мужчинах Петра привлекала совсем другая красота. Пожалуй, красота женская – неуверенность жестов, едва проступающая мускулатура, ничего, что ассоциировалось бы с силой и напором. Скорее, с вялостью. Тогда у него срабатывал странный рефлекс – приникнуть к этому телу, обнять его, согреть, а не завалиться под груду мышц.

Поэтому, даже сидя напротив Боры на террасе отеля, Петр смотрел не на друга, а вдоль улицы. Петру нравились здешние мужчины. У них были длинные, вытянутые тела, как у инопланетян. В Афинах Петр всегда чувствовал, что эти высокие мужчины и эти приземистые, шарообразные женщины точно с разных планет, и не обязаны понимать друг друга.

В октябре в Афинах сухо и терпко. Платаны рыжеют, мостовые остывают. Небо становится высоким и прозрачным до космоса. Однажды они попали в Афины в июле, после второго развода Боры. На удивление, шел дождь. Стоило им выйти из отеля, как приходилось снимать раскисшую обувь и полировать пятками мокрые тротуары. В этот раз было намного лучше, они сидели под платанами, облетали листья, Петр любовался афинянами.

– Как хорошо, что мы выбрались! – сказал Бора.

– Я три операции отложил.

– Ничего, твои могут и подождать. Это ж не нога под пресс попала.

– Светлые образы.

– Нет, ты подумай, как хорошо! Мы можем уехать – и нам есть, куда вернуться. Мы востребованы. Нас ждут. Когда я был в Афинах в первый раз, у меня ничего не было, мне некуда было возвращаться, кроме как к маме и папе.

– Отчаяние молодости, – согласился Петр.

– Ты помнишь это состояние? – спросил Бора.

– Конечно. Мне все казалось, что я умру. Вот исполнится семнадцать – и я умру. Вот исполнится двадцать – и я умру. Ничего даже не мог запланировать.

– А сейчас запланировал?

– А сейчас просто не хочу.

– Ты задумчивый какой-то.

Бора присмотрелся.

– Просто один пациент…

– Твой?

– Нет, не мой, косметолога.

Бора засмеялся.

– Наводил красоту? Бровки подкрасил? Я знаю, какие тебе нравятся.

Петр снова кивнул, будто согласился. Конечно, ведь и Петр тоже знает, что Боре нравятся брюнетки модельной внешности, высокие, с большой грудью. И Людочка, его третья, опять такая.

– А ты про Лешку слышал?

– Что?

– Вообще. Хоть что-то.

– Вроде с Димой своим так и живет, – Бора взглянул на часы. – Акрополь нас ждет.

– И давно.

– Почему ты поехал? – спросил вдруг Бора. – Оставил этого «пациента»?

– Потому что… наверное, нужно оставить.

– В чем проблема?

– Там много проблем, не одна. Не знаю, стоит ли заменять ему кого-то. Не знаю, нужно ли пытаться. Но если решусь – тогда нужно забыть себя, стереть себя, стараться, чтобы все было для него – весь воздух ему, все солнце ему.

– Ну, если любишь…

– Да, если.., – Петр поднялся из-за столика. – Пойдем уже.

– Не понял. Зачем тогда? Ради секса? Ради секса это слишком сложно.

– Конечно, ради секса проще в третий раз жениться.

– А я все делаю по любви!

 

Вокруг клиники шел дождь. Может, в остальном городе и не было, а по стеклам операционной текли потоки. Далеко-далеко остались Афины. Тут на столе новая жертва идеала красоты, сестрички обсуждают, как дети учатся в школе и у кого сколько уроков.

Закончив операцию, Петр все стоял у окна своего кабинета, не хотелось выходить под потоки. Увидел, как подъехал красный «гранкабрио», теперь уже с затянутым верхом. Саша не позвонил, просто ждал в машине. А Петр все не выходил, смотрел сверху, картинка вечера размывалась дождем, плыла, таяла, потом возникала снова, выстраиваясь вокруг красного пятна внизу.

Наконец, Петр вышел и сел к нему в машину. Саша был какой-то взъерошенный, в очках. Петр и не знал, что он в очках водит.

– Я несколько раз набирал, ты вне зоны.

– Улетал ненадолго, телефон не работал, наверное.

Саша снял очки и пригладил волосы.

– Почему не сказал, что тебя не будет?

– Не знал, что тебе это интересно.

– Один был?

– Нет, с Борой. С коллегой.

– Это женщина?

– Да. А ты как развлекался?

– В основном, работал.

– Как ногти?

– Уже привык. Спасибо.

– Так едем?

– Куда?

– Ну, я не знаю. Ужинать. Или ко мне? Хочешь?

– Посмотреть твою роскошную двушку?

– Именно, роскошную двушку.

Петр взглянул на него пристальнее, но не заметил обычного опасения перед чужой территорией, Саша все еще оставался недовольным его внезапным исчезновением.

В квартире осмотрелся внимательно.

– Это все дизайнер, – оправдался Петр.

Квартира оформлена в красно-черных тонах, это поначалу давит. Сидеть за черным столом на красном стуле или брать колу из черного холодильника не всем приятно. И в гостиной, и в спальне – та же цветовая гамма, но в разных пропорциях, в гостиной больше красного, в спальне – черного.

– Впервые такое вижу, – все-таки сказал Саша. – Ты не эмо?

– У них розовее.

Он засмеялся. И Петру понравилось, что он удивлен и не стал скрывать своего удивления. Все-таки удивление – очень живая эмоция, очень искренняя.

– Я есть не буду, – предупредил тот. – Но вина выпил бы.

Вина? То есть садиться за руль он уже не планирует. Петр с готовностью достал бутылку и два бокала. Саша расположился на красном диване в гостиной.

– Очень здорово у тебя, очень уютно. А у Федора Федоровича особняк был, но скромный, без арок и башен, очень современный, минималистичный.  

Они выпили. Петр подумал о Федоре Федоровиче. За окном все еще лило, электрический камин пыхтел, имитируя огонь, пожирающий поленья, ароматизатор распространял запах сосновой смолы. Что вся наша жизнь, если не имитация?

– На работе знают, что ты гей? – спросил Саша.

– Да, конечно.

– Жаль.

– Почему?

– Я хотел узнать, что тебя огорчает, что мучит, но мне кажется, ты все уже совершенно уладил, со всем разобрался, все держишь под контролем.

– Всякое бывало. Теперь это вытесненные воспоминания.

– Например? Втесни ненадолго обратно, – попросил Саша. – Я хочу знать.

Втеснить. Петр задумался. Врать в этом случае точно не стоит.

– Наверное, большинство из них относятся к периоду студенчества. Не потому, что мне не нравилась учеба. Только учеба меня и спасала от того хаоса, который творился в моей жизни.

– Ты понял, что ты гей?

– Да, я понял, что я гей, что мне нравятся мужчины, что я хочу мужчин. Но все мужчины, с которыми я тогда встречался, были мне отвратительны. Вот так мне везло. Был один, академик, кстати, умный, культурный человек, который придавливал меня к кровати, облапывал везде своими потными пальцами, капал на меня слюной. Всегда слюна текла у него по подбородку. И я терпел это и говорил себе, что это мужчина, а значит тот, кого я хочу. От секса я получал только тошноту и разрывы, но терпел.

– Разве ты пассивный?

– Ну, вот тогда я был пассивным. И, конечно, предпочитаю всех этих мужиков не помнить, – честно сказал Петр.

– Но зачем ты с ними встречался?

– Как тебе объяснить? Я думал, что это все равно, что мне должны нравиться все мужчины, если уж мне не нравятся женщины. Мне было восемнадцать лет, я не мог в этом разобраться, пойми. Я не знал, что среди мужчин тоже можно выбирать. Я трахался не влюбившись, никого не любя, ничего не чувствуя, зная только, что женщины меня не привлекают, с женщинами я не смогу.

– И что потом? Как ты покончил с этим?

– Постепенно. Только со временем я стал понимать, что партнера нужно хотеть, а хотеть я могу не каждого, и это нормально – я не должен хотеть каждого, кто хочет меня. Но стараюсь не вспоминать всех, с кем был до этого. Этот опыт только отталкивал меня от секса. И мне не с кем было посоветоваться. Мой друг к тому времени уже был женат, его жена беременна. Все остальные с кем-то встречались, у всех все было нормально, и только я ложился «на пробу» под каждого культурного человека, который тащил меня в постель.

– Ты сейчас кажешься совсем другим, – сказал Саша.

– У тебя такого не было?

– Такого нет. Я влюбился в одноклассника, мы трахнулись, и мне все стало ясно. Он потом женился, а я искал похожих на него – долго. Светлые волосы, голубые глаза – секс. И было достаточно.

Саша допил вино и протянул бокал за добавкой.

– А ты встретил потом того, в кого влюбился? – спросил Петра.

– Я нашел выход в подборе чисто технических характеристик – стал выбирать партнеров, которые соответствовали бы моим вкусам. Перестал наказывать себя за то, что я гей. Научился получать удовольствие.

Петр умолк. Пожалуй, болтнул лишнее. Его история не поддержала, а вошла в конфликт с историей Саши, ведь тот начал с любви и должен был продолжить новой любовью. К счастью, Саша не заметил и признался вполне предсказуемо:

– А потом я встретил Федора Федоровича и влюбился. Это была самая большая любовь в моей жизни, и она никак не умрет, хотя он уже умер.

– Он умер?

– Да, – Саша поставил бокал на столик и помолчал. – Он умер. Погиб в автокатастрофе. Я был с ним тогда, но не пострадал.

– А руки?

– Руки – это другая история. Я… хочу тебе рассказать ее. Но так рассказать, чтобы голос не дрожал.

Его голос, действительно, дрогнул и сорвался.

– В общем, не стану портить тебе и этот вечер своими воспоминаниями.

– Хорошо. Я не настаиваю.

Саша умолк. Оба зависли в недосказанном. Петр уже точно знал, что свой рассказ не продолжит – иначе пришлось бы признаться в том, что любопытство к людям заменяет ему все остальные чувства. А Саше пришлось бы вспомнить о причине, которая привела его в клинику косметологической медицины.

– Это был очень известный человек в нашем городе, бизнесмен, депутат. Мы познакомились по работе. Конечно, встречались тайно. Я не стану называть имен…

Он все-таки начал.

– Но в этот раз я влюбился не в светлые волосы, не в голубые глаза, я влюбился в прекрасного человека, взрослого, опытного, которого, возможно, никто не знал прекрасным.

– В Федора Федоровича?

– Да. Мы встречались, нам было хорошо вместе, мы понимали друг друга. Все было идеально. А потом его машину закрутило на обледеневшей трассе, она перевернулась, он не был пристегнут. В общем, после его смерти выяснилось, что он оставил завещание, по которому передавал мне дом, квартиру, деньги, эту машину… И после этого ко мне пришел его сын, с компанией. Обвинил меня в том, что я аферист, что я обирал его отца, что подстроил его гибель. Потребовал подписать отказ от наследства. Я не стал подписывать – не из жадности, а из ненависти к нему. Я был упорным – терял сознание от боли, потом приходил в себя и снова отказывался подписывать. А потом очнулся – все мне показалось мелким, не стоящим моего упорства. Он оставил мне только эту машину, чтобы я мог уехать из города. И тогда я рад был боли, мне казалось, что эта боль поставит точку в нашей истории с Федором Федоровичем. Но никакой точки нет, я продолжаю жить нашей связью. Я смотрю на бокал и вспоминаю, как он разбавлял ром спрайтом, еду в машине и включаю то радио, которое он всегда слушал, сажусь за комп и смотрю на его ник в скайпе. Он не был старым – ни в чем, он был веселым, активным, он любил общаться. Теперь весь мир для меня – лишь память об одном человеке, все слова – лишь эхо того, что он говорил.

– Но жизнь продолжается, – вставил Петр.

– Да. Но я ее не чувствую. Разве тебе нужен друг, который завис между своей жизнью и чужой смертью?

– Нужен, – сказал Петр. – Даже не сомневайся.

Но сам не был уверен. Видел лишь, что Саша смотрит на него и выжидающе, и с сомнением, словно в очередной раз оценивает. Может, обдумывает, способен ли Петр любить. А Петр может лишь воссоздавать любовь по фрагментам, имитируя заботу и понимание, и то до тех пор, пока имитировать не становится слишком утомительно.

Петр подумал, что они стоят друг друга, как равные фигуры в шахматной партии. Саша приближается к нему, но отвергает, а Петр приближается, но не стремится покорить.

Хорошо бы добавить этому вечеру флирта и теплоты, но хватит и камина. Потерять десять ногтей, только чтобы поставить точку в истории любви, – фальшиво это или нет? Театрально или естественно? Если это было представлением, то для кого? Только для сына и его приятелей, чтобы доказать им, что любовь была настоящей и стоила жертв. А если любовь между ними была настоящей, тогда именно настоящего влюбленного и должен копировать Петр, к тому же опытного, уверенного, преданного, щедрого. Пока что в эту схему он не вписывается, со всей своей теплотой. Пока что он ничтожен и не перевесит на чаше весов Федора Федоровича, как ни извивайся.

Он принес Саше постельное белье и пожелал спокойной ночи. И сам уснул очень быстро. И не интересовался, снились ли тому кошмары в красно-черной гостиной. Петру не снятся никакие кошмары – ни кровь, ни швы, ни раны, ни подкожный жир от липосакций, ни медсестры, ни их дети, ни скучные ассистенты. Он спит без снов, а если перед утром его сознание и подергивается рябью сновидения, он старается поскорее забыть его. Не хочет, чтобы вытесненное поднималось из глубин памяти произвольно, не хочет чувствовать ни тошноту, ни эрекцию от этих воспоминаний.

А вот Саша утром встал с постели невыспавшимся, болезненно серым.

– В следующий раз никакого вина. Будем гулять на природе. Ты неважно выглядишь, говорю тебе прямо, – порадовал его Петр.

– Как скажешь. Если ты хочешь румяного парня…

О, какое хорошее начало дня!

– Станешь румяным?

– Постараюсь, – кивнул тот.

 

Румяного парня, румяного парня – крутилось в голове. В приемной ждала женщина невысокого роста, полная, плотная, с очень короткой стрижкой. Желала липосакцию.

– Мне поможет, доктор?

– От чего?

– Я так одинока!

Люди панически боятся одиночества. И только Петр уверен, что одиночество – не снаружи, а внутри каждого, его нужно лишь выпустить на свободу, тогда и оно освободит тебя от страха, от поиска, от разочарований. Одиночество и есть свобода. Петр пел бы ему оды, слагал бы ему гимны.

– Конечно, поможет.

Она не готова. Пока не готова. Пусть сделает липосакцию, пусть станет красивой. Красивые люди достойны одиночества, как никто другой.

К концу дня позвонил Борис. Бора не знаком с одиночеством, он не понимает, чего ему не хватает, он думает, что Петра. А на самом деле – ежедневно, в спешке, в заботах, с любовницами, женами, приятелями – он теряет себя. Находит ненадолго в Афинах и снова теряет. И ему кажется, что находит, потому что рядом Петр, как тот якорь, который придает ему стабильности. Петр помнит его прежним. Петр хранит его настройки. И он звонит каждый вечер и рассказывает о какой-то ерунде, а Петр кивает в трубку и смотрит за окно. Еще один день окончен.

 

С Сашей Петр организовал прогулку по парку. Выдался сухой и безветренный день, выскользнуло солнце. Запахло промокшей листвой и грибами, словно и не в городе.

– Жаль, что тут велосипеды напрокат не дают. Мы с Федором Федоровичем обычно брали велики и катались.

Начинается! – Петр уже просчитал эту партию наперед: единственное требование к партнеру – повторение.

– Тут только пешком! – Он засмеялся и увлек Сашу за собой, прижав к себе его руку. Но не почувствовал ни его запястья, ни пальцев, ни ногтей, Саша заупрямился и остановился.

– Пойдем, Саш, завтра уже не будет такого дня!

– Для меня и в этом нет ничего, кроме воспоминаний.

Фу, какая бяка! – выразительно подумал Петр. – Сейчас еще и извиняться начнет.

– Извини, я сегодня не в настроении.

– Просто побродим немного. Тебе полезно для цвета лица.

Они прошли парк по диагонали и поужинали в кафе. Саша отмалчивался или бросал язвительные комментарии по поводу блюд и посетителей за соседними столиками. Петру казалось, что он хочет вставить фразы о том, какое вино заказывал Федор Федорович, и сколько на чай давал Федор Федорович, но сдерживает себя. Поужинали практически втроем.

Петру все больше нравился этот Федор Федорович, он совершенно перестал его раздражать. Петр не сомневался, что во всем тот был лучше и позитивнее. И он любил искренне, что и подтвердил своей последней волей. Не в пример Петру, конечно. Так пусть и дальше тусуется вместе с ними, пусть ездит с ними на заднем сидении «гранкарбрио», пусть ужинает с ними в ресторанах, пусть приходит в гости к Петру, пусть наблюдает за ним на работе. Он ничего уже не может. Может только ревновать тихо и бессимптомно.

 

Федор Федорович еще и приснился. Петр, который обычно не запоминал снов, четко увидел высокого, седоватого мужчину – стройного, красивого, в хорошем костюме, в дорогих очках. Саша носит такие же – в память о нем, конечно. Даже во сне Петр осознавал, какой Федор Федорович замечательный, прекрасный человек. Мысль сияла в ореоле восторга – вот таким человеком он был, берите пример.

Сон вызвал не боль, не зависть, а недоумение. Пожалуй, никогда в жизни Петр еще не видел таких ярких снов о незнакомых людях. Да и вообще не видел таких ярких.

Несколько дней прошли спокойно – в режиме паузы, потом он поужинал с Борисом и выслушал историю об излеченной пациентке, сломавшей руку на катке, которая упорно зазывала Бору в гости. Бора как будто спрашивал совета и одновременно, несмотря на возможный совет, хвастался новой поклонницей, а заодно – всем, что привело его к успеху: образом жизни, успешной карьерой, бицепсами…

– Ах, Бора…

Он хвастался, а Петр не завидовал. Во-первых, собственной карьерой был доволен куда больше, в поклонницах не нуждался, спортом занимался без фанатизма, исключительно для поддержания физической формы, а во-вторых, знал, что Бора не бахвальства ради заводит эти разговоры, а исключительно в моральных целях – хочет еще раз искренне прорекламировать все это – спорт, пикники, поклонниц – как несомненно легальные удовольствия своей жизни, положительные, разрешенные, вызывающие всеобщую зависть. Если бы в ряд таких удовольствий Петр внес самокрутку с марихуаной, Бора бы изумился.

– А с твоим как? Продвигаются дела? – поинтересовался из вежливости.

Гей-отношения, как и марихуана, между ними обычно не обсуждались. Наконец, Петр со всей отчетливостью уяснил себе смысл длительной рекламной кампании Боры. Бора никогда не осуждал открыто его образ жизни, но все эти живописные рассказы о девочках и спорте, все эти обширные посты в жж о тренажерах, горных лыжах, вреде курения и крепости духа были направлены только на одно – утверждение гетеросексуальности и пропаганду здорового образа жизни. Все они провозглашались таким тоном, будто Бора был уверен на сто процентов, что геи спортом не занимаются, за своим внешним видом не следят, пользы обществу не приносят, ни в каком деле не преуспевают, а только курят, пьют и тратят время на незащищенный секс. Хорошо ли иметь друга-натурала? Не так уж и хорошо. Скрытый спор между вами никогда не исчезнет, ничем не сотрется. Все твои успехи никогда не сравнятся с его успехами, все твои отношения никогда не станут крепче его отношений. Тем более, если ты не катаешься на горных лыжах и у тебя нет никаких отношений.

           

Осень снова стала сырой, с туманными утрами. Петр почувствовал себя целиком в своей тарелке, такая погода была для него привычнее, чем скользящее, лукавое солнце. Он позвонил Саше:

– Приедешь ко мне?

Услышал только непонятное шипение в трубке. Или это Федор Федорович глушит телефонные сети?

– На работу?

– Нет, зачем на работу? Домой приезжай.

– Хорошо, приеду, – согласился тот.

Петр заказал еду из кафе. Умел готовить, но не хотел рассеивать ожидание звоном посуды.

Саша появился к девяти вечера. Вежливое время. Вежливая бутылка вина в руке. Конечно, такое любил Федор Федорович. Петр взял вино и приобнял Сашу за шею.

– Ну, привет.

– Привет, – ответил Саша и не отстранился.

Петр удивился. Нарочно замедлился, долго возился с закусками, накрывал стол предельно неторопливо. В гостиной, в мягких креслах, в приглушенном свете, с салфетками, приборами, ведерком льда для принесенной бутылки…

Саша ел неохотно, приборы по-прежнему звякали о края тарелок, словно хотели до них достучаться. Он бросал на Петра какие-то кривые, злые и вместе с тем смущенные взгляды, которые Петр никак не мог расшифровать.

Наконец, Саша подошел к окну и оперся руками о подоконник, потом наклонился… Петр наблюдал с интересом. Саша замер, словно примерял позу к обстановке.

– Можешь взять меня так? – спросил не оборачиваясь. – Вдруг секса захотелось…

– Именно так?

– Да. У Федора перед окнами гостиницу строили. Мы всегда на пустое здание смотрели, представляли, что там будет бордель, ржали. Так весело это было.

– Из моего окна ты увидишь только шоссе.

– Ничего. Я почти два года ни с кем не был. Хочу вспомнить.

О, так я, оказывается, достоин быть копией Федора Федоровича. Я заслужил. Я был избран среди возможных претендентов, не дотянувших даже до подобия светлого лика покойного! – Петр засмеялся. Подошел к Саше сзади, стал расстегивать ремень на его брюках.

– Как он входил? – спросил без стеснения. – Растягивал или сразу?

– Сразу, но медленно.

– С резиной?

– Да.

– Ок.

Не очень удобно стоя, но ок. Тесновато, но ок. Медленно, но ок. Чужая история, но ок. Петр обхватил его член рукой.

– Не надо. Я так не выдержу, – сказал Саша.  

– А Федор Федорович так делал?

– Да. Но сейчас я не готов. Я сразу кончу.

– Мы же не будем менять правила.

Наверное, сказал ему назло. Прижал его член, сам сделал глубокий толчок. Саша наклонился еще ниже.

– Все? – спросил Петр. – Дальше не хочешь?

– Извини, не хочу.

– Ок.

Саша быстро застегнул брюки.

– А ты не стеснительный, – заметил Петру.

– В сексе? Никогда. Мне нравится, когда партнер знает, что ему нужно.

– Ты не обиделся? – спросил все-таки тот.

– Нет.

– Будем считать это сексом по дружбе?

– Не думаю, что мы друзья.

Саша, наконец, посмотрел прямо ему в лицо, словно только теперь заметил в комнате.

– Сделать так, чтобы ты кончил? – спросил вежливо.

– Федору Федоровичу ты тоже помогал?

– Нет. Но тогда все было… по-другому. Я был…

– Тогда не нужно. Пусть все будет, как раньше. Или у него член был больше?

– Я хочу уйти.

– Конечно, – Петр распахнул перед ним дверь.

Никто из нас давно не считает секс результатом или достижением. Важнее то, что бывает после секса – продолжается твоя обособленность от мира или устанавливается связь с другим человеком. В этом случае Саша, скорее всего, предполагал возобновить связь с Федором Федоровичем при помощи члена медиума. Что тут могло понравиться? В этом сексе Петра вообще не было.

 

Осень перешла в стадию тумана. Петру казалось, что туман сгустился не только над больничным переулком, не только над районом, не только над городом, а затянул весь мир вокруг, подернул все лица. Он мог четко воспринимать только операции, словно делал их не на телах пациентов, а разрезал скальпелем белесую реальность, обнаруживал за ней красный подвой и просыпался.

Саша позвонил, будто между ними и не было ни напряжения, ни размолвки. И Петр воспринял это как должное, как обычное поведение в туманной реальности – как продолжение его пути по уже проложенному маршруту.

Снова ужинали в «Кубиках», на этот раз в общем зале, Саша выглядел (старался выглядеть) живее, шутил, в том числе и над собой, усмехался, и Петр тоже казался довольным – предполагал продолжение вечера и краткий миг забытья в повторении.

И вдруг перед их столом возник Алексей, словно наслоенный из прошлого, но дополненный своим теперешним партнером, маячившим немного позади. Пространство куба заколебалось и замерло, словно устало, выплюнув с трудом Алексея.

Он никак не мог пройти мимо, но и не здоровался – просто остановился и стоял перед их столом молча. Смотрел на Сашу. Тот, не узнав его, не помня его, продолжал что-то жевать.

– Что ты сделал? – спросил вдруг Алексей. – Ты украл его!

Подошел Дима, не знакомый ни с Петром, ни с Сашей, и вежливо поздоровался. Еще некоторое время все озадаченно молчали. Дима удивлялся тому, что Алексей застыл без движения. Саша – тому, что Петра обвиняют в какой-то краже. Петр – тому, что Алексей отреагировал так болезненно.

– Вот твоя находка, – Петр указал ему глазами на Диму. – Вот твое счастье.

Дима заулыбался.

– Я сам знаю, в чем мое счастье, – сказал Алексей, взял Диму за руку и вывел из зала.

– Я его вспомнил! – воскликнул Саша. – Он из другой клиники.

– Считает, что я украл пациента.

– Меня?

Петр не стал объясняться. Он  хотел найти объяснение для самого себя, не для Саши. Но не находил никакого, кроме всепроникающего тумана.

– Ты часто думаешь о том, что ты гей? – спросил вдруг Саша.

– Никогда. Мне совершенно безразлично, кто я и кем являются люди вокруг меня, какого они пола или возраста. В нашем мире это совершенно неважно.

– Я не знаю такого мира, – Саша пожал плечами. – У нас на работе постоянно рассказывают анекдоты о пидорах.

– Все это чушь, слова, часть иллюзии, в которой мы барахтаемся, взваливая на себя несуществующие проблемы, загоняя себя в комплексы. Это часть зыбкой синтетики, фальши…

– А что на самом деле?

– Жизнь и смерть. Есть разница лишь между живым и мертвым.

– Именно эту разницу я и не хочу чувствовать. Хочу вернуть его.

Петр услышал вздох Федора Федоровича над ухом.

Секс не вспарывает реальность, не оголяет суть, а размывает ее еще больше. Ночь лезет из окна, врывается внутрь, прыгает безумцем по стенам. Что он украл? Кусок этого ночного полотна? Да заберите, выстирайте, вдруг там окажется прозрачный солнечный день.

Если Саша снова спросит, не обидел ли его, он скажет все начистоту. Скажет, что ему не за что обижаться, потому что он ни на что не претендует, он ничего не украл – ни у Алексея, ни у Федора Федоровича, ничего не взял себе, не присвоил, ему не нужно. В этом его чистота. И в этом его порок – он не сочувствует Саше, он просто играет в игру на повторение и рад, когда у него получается.

 

– Я все пытаюсь вспомнить, – говорит Саша. – Глупость, но послушай. Я пытаюсь вспомнить название улицы, по которой он жил. Мы всегда приезжали на машине, часто в сумерках, особняк стоял отдаленно. И вдруг на каком-то счете за коммунальные услуги я прочитал название его улицы – я так смеялся. И он смеялся. Это было смешное название. Как я мог забыть его? Мне кажется, если бы я его вспомнил…

– Что тогда?

– Не знаю. Но я изучил карту района, все улицы, все переулки. Думал, что смогу как-то угадать. Но не Селекционная, не Инициативная, не Энтузиастов. Тогда это не казалось важным, а сейчас так важно для меня!

– Если прошлое уходит, его лучше отпустить, – мягко намекнул Петр.

– Нет! Я просто не понимаю, как мог забыть это!

Петр сел и обдумал все спокойно.

– Ты помнишь расположение дома?

– Нет. У меня тогда не было машины, я не водил, он всегда подвозил меня.

– Этот дом он потом завещал тебе? Адрес мог сохраниться в документах.

– Об этом я тоже думал. Но я все отдал, никаких бумаг у меня не осталось. А мне нужно вспомнить!

Саша уже привык, что Петр вошел в его историю, живет в ней и действует по ее правилам. Он не может даже предположить, что Петр уже начинает тяготиться. Что история Саши уже начинает сливаться для него с историями прочих пациентов, растекшимися цветными бензиновыми пятнами – у нее такой же химический запах.

– Ты нигде не называл его адрес? Ничего не заказывал? Ничего не регистрировал?

– Да… называл однажды у зубного. С утра разболелся зуб, я пошел в стоматологию у метро и назвал его адрес.

– Ну, вот. Осталось найти телефон стоматологии, позвонить и спросить данные.

– Получится, что я забыл, где живу?

– Хорошо, я сам позвоню как врач, который разыскивает своего пациента.

– Позвони сейчас! Я посмотрю в Интернете номер стоматологии.

– Одиннадцать вечера, Саша.

 

Улица называлась Экономическая. Петр услышал, как рядом с ним в кабинете громко захохотал Федор Федорович.

– Ха-ха-ха, Экономическая!

Они тогда точно были навеселе, когда рассматривали счета за коммунальные услуги. И эта чужая история теперь звучит эхом в кабинете Петра – ха-ха-ха! Петр отодвинул телефон и подпер голову кулаком. Вошла Ира со своим разбухшим регистрационным журналом.

– Ирочка, когда вы свой журнал переведете в электронную форму?

– Это зачем еще? Мне так удобнее, – уперлась она.

– Вот, кстати, вычеркните мне всех на следующей неделе.

– Как?!

– Или перенесите. Или перепишите всех Валентину Григорьевичу.

– Вы снова уезжаете?

Конечно, снова. Конечно, перенесет. Петр работает на таких условиях – отпуск без содержания в любое время года. Иначе вообще не сможет работать.

Бору в компаньоны не хотелось. Хотелось тишины, состояния вне спора и соревнования. Написал Саше смс: «Экономическая». Получил ответ: «Не может быть». И улетел в Черногорию.

Уютный отель, хороший ресторан, экскурсии по Подгорице. Все еще теплая и мягкая погода, не то, что дома. Милый мальчик. Иногда Петру кажется, что мальчики входят в меню ресторанов, в программу отелей, ему никогда не приходится искать их нарочно.

О, как хорош бывает мальчик с некрасивым лицом, с живыми ногтями, с жадными глазами, который не пытается ничего вспомнить и ничего забыть. Только утром, прощаясь с ним при дневном свете, Петр перекроил мальчика привычно: нос бы сузить, подбородок бы увеличить, пусть не силиконовым имплантатом, но хотя бы филерами. А впрочем, и так хорош. На следующую ночь найдется другой мальчик, который будет коверкать английские фразы, и это действительно будет смешно, а не «Экономическая».

Вездесущий Федор Федорович не знает и не чтит границ, косится из угла отельного номера недобрыми глазами: не стоишь ты моего Саши, не достоин ты даже его искусственного ногтя. Следит, не одобряет, укоряет – безмолвно и незримо.

– Знаю, – говорит Петр. – И даже не пытаюсь. Мне не нужно.

Хорошо бы и Рождество провести в Черногории. Каким чистым тут будет снег! Какими яркими огни гирлянд! Но ждет работа, звонит на выключенный телефон администратор Ирина, Петр это чувствует. Может, и еще кто-то звонит...

Но когда Петр вернулся и стал доступен, на телефон прорвался только Бора, который звал на Новый год в Альпы. А Петр не поклонник лыж, ему не хочется в праздники сломать там руку, ему бы к морю – просто посмотреть, как оно зимует, тепло ли ему.

 

Саша обиделся. Это заметно по выражению заученности на его лице. Такое выражение бывает у ученика, который много раз репетировал стихи перед зеркалом и теперь пытается удержать в голове последовательность строк.

Готовится мне что-то высказать, – понял Петр, но не удивился и не насторожился. Стал ждать, а Саша продолжал молчать, сохраняя на лице прежнее сосредоточенное выражение.

– Я все понимаю! – сказал, наконец, и Петр вздохнул с облегчением.

Подумал, что тот действительно сообразил, что им нужно расстаться, что пришло время.

– Ты вот так просто взял и уехал без предупреждения, потому что хочешь наказать меня! И пока тебя не было, я мучился, я все осознал.

– Что именно?

– Ты показал мне, что я думал только о себе, был полностью поглощен прошлым, все время говорил о Федоре, пересказывал тебе все наши разговоры. Я не пытался узнать тебя, не интересовался тобой! Но я исправлюсь. Я интересуюсь. Я хочу знать о тебе все. Я хочу знать твою самую страшную тайну.

– Думаешь, моя страшная тайна нас сблизит?

– Я разделю ее с тобой, как ты разделил со мной мою связь с Федором!

Саша восклицает очень убежденно. Петр смотрит на него и чувствует – сейчас скажет. Скажет, потому что надоела эта связь, затянулась, выросла каким-то нарывом, пора удалять.

– Расскажи мне свою тайну, и все будет хорошо! – продолжал уговаривать Саша.

– Я тебя не люблю.

– Что?

– Моя тайна в том, что я тебя не люблю.

Саша вскочил из кресла, словно хотел выбежать, но не выбежал.

–  Но ты же… Ты был так добр, помогал мне, заботился обо мне, даже угождал мне…

– Да. Возможно, я так и делал. Но в целом, к твоей истории, к тому, что ты чувствуешь, к твоему прошлому, к воспоминаниям, я равнодушен. Поэтому все твои подозрения, и невысказанные упреки, и высказанные упреки, – это не ко мне.

– Но зачем тогда? – не мог понять он. – Зачем ты встречался со мной? Только ради секса? Но у нас и секса почти не было. Ты никогда не настаивал… Зачем тогда ты был таким хорошим, заботливым? Расспрашивал меня?

Он все продолжал задавать вопросы, просачиваясь головной болью.

– Мне было интересно, – сказал Петр. – Но теперь мне не интересно. Я потерял интерес к тебе.

– Но я же не муха! Не червяк какой-то! Что значит, потерял интерес? Изучил меня и потерял интерес? Так? И мы не будем больше встречаться?

То есть через «нелюбовь» он вполне может переступить ради своей новой схемы, – Петр кивнул самому себе.

– Я был так слеп, я не ценил тебя! – продолжил казниться Саша. – Прости меня, пожалуйста, пожалуйста. Я все исправлю. Ты дал мне хороший урок. Я одумался. Я теперь все понял. Я понял, что могу тебя потерять. Только не говори, что я уже тебя потерял. Я этого не переживу! Ты меня обидел, очень обидел тем, что не любишь. Но я люблю, пока этого достаточно! Я люблю. Я не хочу тебя потерять! Ведь у тебя никого нет, ты ни с кем не встречаешься. Почему тогда не со мной? Почему я перестал тебе нравиться? Ведь я же тебе нравился?

– Саша, я не могу долго прикидываться хорошим. Потом я становлюсь самим собой –черствым, равнодушным, холодным человеком.

– То есть ты просто прикидывался? Я не вижу цели…

– Мне хотелось чувствовать себя влюбленным, живым.

– Но ты не чувствовал?

– Нет. Но ты ни при чем. Это целиком моя вина.

– Ты даже не представляешь, как ты виноват!

Саша, наконец, хлопнул дверью. Но головная боль осталась.

 

Короткая, хаотичная, дерганная жизнь, а люди пытаются наполнить ее еще и нервотрепкой, и бессмысленными разговорами, и выяснениями отношений. Как Петр устал от этого!

И Бора тоже был чем-то недоволен. Даже в «Кубиках» Петру стало не так уютно, как бывало прежде.

– Снова один? Значит, никакой любви не было? – Бора задавал риторические вопросы. – А ведь все стремятся к любви, мечтают о любви. И я хочу кино смотреть о любви, книги читать о любви, а не о равнодушии, не о презрении, не о ненависти, не о жажде славы, не о карьерном росте. Только в любви движущая сила. Так человек устроен, обычный человек.

– То есть? Что значит «обычный человек»? Гетеросексуальный человек?

– Нет, я, конечно же, не об этом.

– Конечно же, об этом, Бора! И ты всегда об этом. Так вот я говорю тебе, что я и есть обычный человек – ничем не выдающийся, в меру одаренный, немного образованный, достаточно современный, самостоятельный в своих оценках. Просто я не чувствую, что в этом мире есть любовь, что кто-то кого-то любит. Я вижу только взаимное использование и взаимное удовлетворение. Или даже не взаимное. И в этом случае я непредвзят – я не конкретизирую, материальное это использование, психологическое, физическое, анальное, вагинальное или оральное.

– Фу…

– Что ж «фу», Бора? Разве ты не внушаешь мне каждый раз, что гетеросексуалу живется проще и счастливее? Что ему радостнее заниматься спортом и кататься на лыжах? Что ему легче знакомиться, и что его любят все без исключения, и все взаимной, обоюдной любовью?

– Просто у тебя в семье нормальных отношений не было, поэтому ты вырос таким…

– Я вырос уже давно, Бора. Я вырос, и ничего с тех пор не изменилось. Я рад, что ты смотришь на мир по-другому. Но не навязывай мне больше… ничего не навязывай! Мне казалось, ты разбавляешь мой пессимизм. Но такой гадостью, такой ложью разбавлять его не нужно. Мне стало очень тяжело с тобой общаться. И, пожалуй, я больше не буду.

Бора даже волосы не пригладил по своему обыкновению, просто сжал кулаки и поднялся из-за стола. Давно нужно было это сказать, но Петр все не решался. Он смотрел вслед Боре очень спокойно, даже с облегчением. Минуло и это.

Как только Бора ушел, за соседним столиком стал виден парень с планшетом. Он жевал, то и дело что-то кликая на экране. Иногда вскидывал глаза и обводил рассеянным взглядом зал, никого не замечая. Петр смотрел на него до тех пор, пока не поймал его взгляд. Глаза были светлые. Петр улыбнулся, парень уткнулся в экран.

Потом он снова поднял голову, посмотрел прямо на Петра и сразу отвернулся. Петр улыбнулся еще шире, но парень больше не поднимал головы, замер, съежился. Петр на его месте, пожалуй, вообще избегал бы ужинать в публичных местах: тот был полным, грузным, неповоротливым, толстогубым, с розовыми щеками. Такие всегда обращают на себя внимание.

Вот и румяный парень нарисовался, – подумал Петр и почувствовал любопытство.

 

Саша стучал, звонил в дверь, забыв позвонить по телефону, нервничал и топал на лестничной площадке.

Суть была в том, что… В том же, в прежнем. Саша понял, что любит Петра, и что Федора Федоровича уже не любит и не хочет жить прошлым, а жить настоящим ему не дает Петр, потому что не отвечает ему взаимностью.

Что-то вроде удавки стало ощущаться на шее. Связался, впутался, вовлекся, затягивает, не дает дышать, топит под толщей бессмысленных слов. И Федор Федорович тоже держит холодными пальцами, не отпускает своего преемника. Чтобы не объясняться бесконечно, Петр предложил где-нибудь поужинать.

– Ты можешь о еде думать, будто все у нас нормально? – восстал Саша.

– И тебе советую.

– Только не в «Кубиках», не в этом зеленом свете, где не видно лиц!

А он не покладистый, – думал Петр. – Продолжает выламывать свое, с первого разговора, с первый ноты.

– Поедем, куда скажешь.

– Ты со всеми соглашаешься и никого не любишь! До каких пор ты будешь соглашаться? Мои двадцать минут еще не истекли?

Теперь еще и этим будет укорять – бесконечно. Поехали в «Океан». Есть такая точка, не слишком близко, но тоже смешная, с аквариумами внутри. Петр аквариумы не любит из-за предчувствия неприятного запаха. Неприятного запаха нет, рыб в «Океане» содержат предельно чисто, в соответствии со всеми экологическими нормами, но предчувствие не покидает.

И вдруг – не может быть такого совпадения – за аквариумом слева Петр заметил того же парня, что и в «Кубиках». А толстый-то, оказывается, тусовщик. Посещает все модные точки на пару с планшетом. Тычет в него пухлый пальчик. Очень возбуждающе, надо заметить.

На столе перед толстым Петр заметил пиццу – вовсе не диетическую, а с ветчиной. Петр немного передвинулся за спину Саши. Саша уже нервически листал меню, треща ламинированными листами.

Знать бы точно, что гей…

– Что тут заказать можно? Я думал, тут рыбу готовят. Все какое-то непонятное, – говорил Саша. – Ну, хоть столы чистые. При советском названии это вообще удивительно.

– Откуда тебе знать советские названия? – удивился Петр. – Детский сад назывался «Океан»?

– Нет, гастроном на углу.

Петр снова поглядел на толстого с пиццей.

– Саша, ты пока выбери что-то. Мне поговорить нужно вон с тем…

Саша оглянулся.

– С жирным? А нам с тобой поговорить не нужно?

Петр подошел к парню и сел за его столик. Тот поднял голову и внезапно густо, до испарины на румянце, покраснел.

– Привет, – сказал Петр. – Я ненадолго. Помнишь, в «Кубиках» виделись?

– Помню, – выдавил тот сквозь недожеванный кусок пиццы.

Петр заулыбался.

– Хорошо. А ты как здесь?

– Живу тут рядом. А в «Кубиках» просто нравится.

– Мне тоже.

– Извини, ты… эээ… ты Майк80?

– Что? – не понял Петр.

– Ну, с сайта?

Ясно-ясно, с какого сайта.

– Нет, не Майк80. Но я тоже по этим делам, – протянул ему визитку.

Парень прочитал и отшатнулся.

– Нет! Мне не нужно! Это слишком дорого!

Петр уже собирался вернуться к Саше, но снова сел.

– Что именно?

– Пластическая операция.

– Я и не предлагаю.

– Зачем тогда визитка?

– Чтобы познакомиться.

– Со мной?

– Да. Или ты только на сайтах знакомишься?

– Нигде я не знакомлюсь. А пластические хирурги только с моделями встречаются, я знаю.

Петр засмеялся.

– Как тебя зовут?

– Стасик.

– Станислав?

– Да.

– Станислав, я с моделями не встречаюсь. И пластическую операцию тебе не предлагаю. Просто ты мне понравился.

– А вон парень тебе машет, зовет, – указал Стасик глазами.

– Он мне уже не нравится, – сказал Петр. – Он мне надоел. Хочешь, уйдем отсюда?

– А он красивый, – Стасик все смотрел на Сашу. – Стройный.

– Да, он пропорциональный, – согласился Петр. – Так идем?

Петр попросил счет  и расплатился. Саша смотрел на него безумными глазами. И как только Петр открыл перед Стасиком дверь, подлетел к нему:

– Я тебе этого никогда не прощу! Ты добивался меня, ты хотел меня, а теперь бросаешь! Да еще и как! В какой-то рыбной забегаловке! Ради какого-то жирного урода! А я так люблю тебя! Я жизни без тебя не представляю!

– Как же ты фальшивишь, Саша, просто звон в ушах. Не меня ты любишь, а копию Федора Федоровича. Но мне копировать больше не хочется.

Стасик попятился наружу, едва не свалившись с крыльца. Петр схватил его за руку и удержал.

– Не обращай внимания. На Сашу находит временами.  

– Как это печально, – сказал Стасик в машине. – Но я все равно очень рад. Я никогда раньше в такой машине не катался.

 

Только бы не ушел этот драйв, – думал Петр по дороге. После слов «это печально» обычно не секса хочется, а еще глубже – в печаль, в самокопания, в рефлексию.

– Это не печально, – сказал самому себе Петр. – Это не печально. Это жизнь. Это норма. По-другому не бывает.

– Я знаю.

В квартире Стасик испуганно озирался.

– Выпьешь?

– Да.

Петр налил ему неразбавленного джина, Стасик поморщился.

– Мне бы мартини.

– А кем работаешь?

– В компании мобильной связи, в колл-центре.

– Откуда деньги на «Кубики» и «Океан»?

Стасик опустил глаза.

– Мама помогает, чтобы я иногда выходил «в люди», а не сидел за компьютером.

– Ну, вот сегодня мама будет за тебя рада. Позвони домой и скажи, что не придешь ночевать.

– К такому, наверное, она не готова.

– Ни разу не было?

– Нет, – Стасик сделал большой глоток. – Но я позвоню.

Петр ждал с интересом.

– Мам… я у друга сегодня останусь, – начал мямлить Стасик в трубку. – Да, встретил в кафе. Нет, давно знаю. Еще с института. Петя. Нет, не Сафронов. Он не курит. Кошек нет. И от него сразу на работу. Да, покушал. Нет, бутерброды не надо приносить… В квартире, да, почти в центре. Адрес я точно не знаю. Кошек точно нет. Хорошо. Нет, кошек точно нет.

Петр налил и себе.

– Аллергия на кошек?

– Да. Чихаю, и лицо отекает.

– А мама учительница?

– Нет, медсестра.

– Знает, что ты гей?

– Ну… наверное, подозревает.

– В душ пойдешь?

– Пойду.

Петр провел его в ванную, закрыл за ним дверь, послушал шум воды. Потом сменил постельное белье и стал ждать. Вода все шумела. Наконец, Стасик вернулся – снова одетым в джинсы, рубашку навыпуск и даже вязаную кофту поверх.

– Ясно, – сказал Петр. – Ты теперь снова раздевайся и ложись, я скоро.

После Стасика в ванной был потоп, вода стояла на полу глубокими лужами. Петр вытер пол, сам наспех помылся, развесил мокрые полотенца.

Стасик лежал в кромешной тьме под одеялом.

– Ты светильники нарочно погасил или случайно?

– Боюсь, ты скажешь, что мне нужно на диету сесть и в спортзал записаться.

– Я этого никогда не скажу. Я так не считаю. Красота, о которой ты мечтаешь, иллюзия, которая никому не нужна и никому не приносит счастья. Ты по-своему красив. Говорю тебе, как специалист. Если спорт доставляет тебе радость – занимайся. Иначе – не стоит.

– Если бы я был худым, у меня был бы опыт, и сейчас я бы так не боялся.

– Мне твой опыт как раз совсем не нужен.

– А мне нужен.

– А ты хоть раз перестань думать о себе и подумай о другом.

Стасик вздохнул. И Петр подумал, что неопытный Стасик, лишенный прошлого в виде какого-нибудь липкого Федора Федоровича, ничем не лучше прочих опытных. Он полон одних лишь сожалений.

На ощупь Стасик был не упругим, а мягким. Скорее всего, уже делал попытки похудеть, отчего тело одрябло. Петр погладил его попку, потрогал член – эрекции не было.

– А ты пользуешься… ээээ…, – начал нудить Стасик.

– Да, пользуюсь, не волнуйся. Сейчас уже начну пользоваться. Повернись ко мне.

Стасик заворочался.

– Ты, правда, меня хочешь? – спросил с сомнением.

– А ты не чувствуешь? – Петр положил его руку на свой член.

– Значит, ты извращенец какой-то, если на жирных западаешь.

Петр взял его лицо в ладони, поцеловал в губы, проглатывая его слова.

– Прекрати ломать мне кайф, – сказал на ухо. – Я запрещаю тебе говорить. Молчи. Или стони, если больно. Но ничего не говори. Как только заговоришь, вернешься к маме.

После этого можно было сбросить одеяло на пол – Стасик не мог протестовать. Петр все делал сам – целовал, сосал, добился его эрекции, массировал его дырочку, проникал в нее осторожно, ласкал его член, потом двигался резко, уже не обращая внимания на его стоны и оргазмы, пока сам не кончил.

Стасик засобирался.

– Ты куда?

– В душ.

– Нет, не ходи. Я хочу, чтобы ты пропитался этим – спермой, потом, мною. Мне нравится, что я буду твоим прошлым. У тебя не было никакого прошлого – теперь оно будет, и у него должен быть запах.

Стасик лежал на спине, дышал тяжело, будто всхлипывал.

– Умереть бы сейчас, – сказал тихо.

– Зачем?

– Чтобы ничего больше не ждать.

– У тебя есть мой номер, мы всегда можем повторить.

Но Стасик на это ничего не ответил.

 

С утра Петр чувствовал себя очень хорошо. Тротуары покрылись инеем, с неба срывался мелкий снег, но Петру повсюду мерещились солнечные блики.

В полдень того же дня позвонила Людочка, третья жена Боры.

– Я знаю, что вы.., – начала было, и Петр подумал, что прознала об Альпах и хочет с ними в Майрхофен. Почему бы и нет? Почему бы и самому не поехать? Петр был умиротворен настолько, что мог стерпеть и шумную лыжную компанию. Ссора с Борой совершенно забылась.

– …что вы были друзьями, – продолжала Людочка.

Так она о ссоре! Наверное, Бора захандрил, и как раз самое время признать его правоту, извиниться перед ним и вместе встать на лыжи.

– Надеюсь, и будем друзьями, – сказал Петр.

– Борис вчера умер, – ответила на это Людочка. – Приходи к нам. Завтра похороны.

Еще недавно Бора спорил… о чем-то, неважно. Что-то утверждал, что-то доказывал. Все кануло.

Сразу же позвонил Соснин, еще один институтский приятель.

– Ты уже слышал про Шильмана?

– Да. Но как? Как? – не мог поверить Петр.

– Да вот просто так. Очень обыденно. Отработал, сходил на тренажеры, приехал домой. Не поужинал даже. И сердечный приступ.

– Может, перенагрузка?

– Да вряд ли. Он же постоянно. Пошел к себе, прилег. Сказал Людочке, что немного отдохнет. Врачи сами себя плохо лечат, а диагностируют еще хуже. Вот у меня третий день в боку ноет, но я же к гастроэнтерологу не иду, терплю.

Петр вздохнул.

 

Смерть Боры никак невозможно было осмыслить. На похоронах Петр думал только о том, насколько было бы правильнее проводить обряд в похоронном доме, а не в доме покойника, где постоянно лезут мысли о том, как нелепо жил Бора, какая нелепая у него мебель, какая нелепая Людочка. Выбирал три раза, и все три раза ошибся, а между этими тремя разами ошибся еще триста тридцать три раза, но все равно рекламировал образ жизни неутомимого ловеласа.

Петр встретил всех знакомых – с печальными, перекошенными лицами. Институтских, ординатурских, коллег по прошлой клинике, знакомых по курсам и стажировкам, и еще знакомых из «Помады», «СоДома», разных ночных клубов и прочих увеселительных заведений. Костик даже отвел его в сторону за рукав пиджака и спросил, давно ли он видел Панчина и не знает ли, с кем тот теперь встречается, и тут же приложил к глазу салфетку – в память о Боре.

Бора, горят без тебя пламенем твои Афины. Заносит снегом лыжные трассы Майрхофена, пишутся новые посты в Интернете – все без тебя, Бора.

Пришли и пациенты – благодарные, спасенные, пережившие спасителя. Какие руки были у Бориса Львовича! Умелые, аккуратные, терпеливые, уверенные руки. Теперь сложены скромно на груди – не шелохнутся. Мама, папа, Людочка, две предыдущих Людочки, дети, друзья, любовницы. Шумно, душно и печально. Воздуха не хватает. Скорей бы на кладбище – там всегда ветер.

Как странно, сколько теперь остается от умершего – не просто наследники, не просто память о нем, но и его номера в телефоне, его аккаунты в соцсетях, его отзывы на туристических сайтах, его блог в жж. Все успевал Бора, везде хохмил, везде выхвалялся, везде добавлял свои стопицот.

           

Дома Петр смотрел на телефон пустым взглядом – тот аж подпрыгивал. Точно, не Бора. Наверное, Стасик. Но после похорон Петр уже не мог вспомнить и восстановить радость от Стасика. Казалось, ее и не было.

Он потерял Бору раньше, до похорон. Возможно, Бора никогда и не был ему настоящим другом, но из Стасика тем более друга не слепить. Вот и выходит, что трахать есть кого, а за плечи обнять некого. Просто за руку взять и сказать: друг, такой хаотичный мир, такая короткая жизнь, так стремительно зима сменяет лето, а мы все никак не можем остановиться, замедлиться на своих орбитах, посмотреть вокруг. У нас работа, тренировки, пациенты, конкуренты, чужое мнение. Мы и в отпусках стремимся увидеть больше всех и обо всем высказаться. А мы такие мелкие, мы песчинки, мы прах со своим стопицот.

Телефон сошел с ума – брякнулся со стола и затих. Выпал аккумулятор, потому и отключился. Стасик, конечно. Хочет спросить, когда они снова увидятся, когда Петр снова повезет его к себе, напоит, искупает, доставит ему оргазм. Это Стасику нравится. А кроме Петра, нет больше желающих ублажать Стасика. И что толку в его невинности? Зачем она? Только сначала он показался Петру настоящим, не подстроенным под других, не транслирующим чужие мнения и схемы. Но Стасик не хочет быть настоящим – он до макушки забит комплексами по поводу собственной внешности и успешности. Он никогда не поверит, что может нравиться кому-то просто так. Вот Боре он точно не понравился бы, Бора был помешан на красоте. И сегодня он был очень красив. Если и смотрел сверху, то остался доволен.

 

Все пропущенные оказались от Саши. От Стасика – ни одного. Это Петр обнаружил только утром, когда сложил телефон из разрозненных запчастей заново.

Поехал на работу, занялся кровавым делом. К вечеру Ирочка впихнула в кабинет очередную, поставила перед зеркалом.

– Что вы хотели бы в себе изменить? – спросил Петр автоматически у дамы с портфелем.

– Ничего, Петр Андреевич. Я к вам из Днепровского районного управления внутренних дел, майор милиции Усова.

Ирочка замерла в дверях – по какому делу майор Усова, зачем так официально.

– Вы знакомы с Александром Меньшениным?

– Да, в общем-то. Наш пациент. Ирочка, вы свободны…

Заявил что ли? Изнасилование? Растление? Нашелся тайный несовершеннолетний? Майор Усова женщина, в юбке, она поймет. Женщины лояльнее к геям.

– Вы состояли в интимных отношениях? – продолжала Усова.

– Я не понимаю, простите, сути допроса.

– Это не допрос. Но в рамках расследования дела о доведении до самоубийства – будет и допрос, и не один. Статья 120 УК, если вы не в курсе.

– До какого самоубийства? – снова не понял Петр.

– Петр Андреевич, этой ночью Меньшенин покончил с собой. Тело обнаружили утром. Он оставил входную дверь открытой. Соседка вызвала милицию.

– Я не знал… ничего об этом. Мы редко виделись.

– Это нам известно.

– Откуда?

Откуда вообще весь этот кошмар? Вот только похоронили Бору, только телефон принял все неотвеченные, а того, кто их отправил, уже нет.

– Нам это известно из предсмертной записки, которая все объясняет. Поэтому я задаю вам эти вопросы – пока что в неофициальной обстановке, надеясь на ваше сотрудничество.

Петр поднялся, подошел к окну. Еще недавно красная машина распирала переулок. Заплакать бы, но слез нет. Никогда не бывает.

– А как он это сделал?

– Повешение, – ответила майор Усова.

Петр хмыкнул.

– Странно, да? Откуда люди знают, как надо вешаться. Я врач, и то не уверен, что смог бы повеситься. А их как будто в школе этому учат. Я недавно читал о женщине, которая повесилась на дверной ручке, стоя на коленях. Это же невообразимо, это эквилибр какой-то!

– Петр Андреевич, у нас есть его записка. Я вам прочту.

– Может, я сам?

– Мне нужно, чтобы вы все хорошенько поняли, – отрезала майор Усова.

Петр снова сел к столу. Она достала из пластикового портфеля листок бумаги и четко прочла: «Петру Аримову. Ты всегда меня обманывал! Ты всегда притворялся! Ты не относился ко мне серьезно, потому что я казался тебе фальшивым. Ты игнорировал меня, изменял мне, не отвечал на мои звонки, унижал. Но я знаю, как доказать тебе, что я настоящий, что моя жизнь настоящая. Я тебе ее дарю. Забирай на память. Только помни, помни меня! Я был настоящим и умер по-настоящему. Люблю тебя. А.М.»

Майор Усова многозначительно умолкла и поправила рыжие крашеные волосы.

– Господи Боже мой, – сказал Петр. – Ну, и бред.

– Тем не менее, здесь изложены все факты, – поспорила Усова. – Жестокое обращение, систематическое унижение человеческого достоинства.

– Да какие факты? Он обратился к нам за ногтевой пластикой, у него была психологическая травма – умер друг, которого он любил. И, так сказать, переключился на меня, – объяснил Петр.

– То есть, по-вашему, вы его не провоцировали? – нажала Усова.

– На что?

– На самоубийство.

– По-моему, нет. А как по-вашему, не знаю.

– В общем-то, решение об открытии уголовного дела буду принимать я. Вы уважаемый человек, Петр Андреевич, у вас хорошая репутация, о вас положительно отзываются коллеги и пациенты, вы пользуетесь известностью, – лицо майора Усовой стало добрее, но наперекор выражению лица она продолжала. – Но к вам обратился психологически надломленный человек, вы должны были направить его к специалисту, хотя бы к психологу вашей клиники, вместо этого вы вовлекли его в интимную связь, которая подорвала последние ресурсы его психики.

– Ого! – удивился Петр.

– Я не пойму, вы иронизируете?

– Нет, я рад, что вы так ясно формулируете.

– Тогда я сформулирую еще яснее: основания для открытия дела есть. Следующую встречу мы проведем вместе с вашим адвокатом. Если у вас нет адвоката, вам предоставят государственного защитника. И он уже вам объяснит, какие последствия может иметь для вас это разбирательство.

– Это я как раз понимаю. Как мы можем… уладить этот инцидент?

– Смерть любовника вы называете инцидентом? – майор Усова снова проявила досадную нелояльность.

– Повторяю вам, я очень мало знал Александра.

Майор Усова поднялась. Петр понял, что должен уговаривать и просить. Иначе, если она выйдет из кабинета, завертится совсем другая мясорубка, которая перемелет его жизнь со всеми ее подробностями в кровавый фарш. Но все казалось Петру настолько уродливым, бредовым и неправдоподобным, что он никак не мог заставить себя участвовать.

Я боялся, что когда-нибудь не смогу участвовать, и вот… наверное, этот день уже настал. Все настолько искусственно, что ни одного слова невозможно подобрать – нет таких фальшивых слов, нет такой дрянной музыки, нет таких кривых жестов, чтобы годились для этого спектакля. Реальность не просто угрожает туманом или непрозрачностью, она полностью превратилась в фарс, она смеется надо мной – испытывает меня уже без надежды, что я смогу подстроиться, – думал Петр полусознательно.

Кому отомстил Саша? За что? Его смерть почему-то представилась Петру гнилым плодом, который вдруг сорвался на его голову с красивого дерева. Стены кабинета стали покачивать и разъезжаться, Петр переступил ногами в гнилой луже – испачкан с головы до пят, не отмыться. Майор Усова шагнула к двери и взялась за ручку. Чтобы не упасть, – подумал Петр. – И некому даже рассказать об этом тягостном кошмаре!

– Госпожа майор! – сказал Петр и засмеялся, так нелепо прозвучало.

Усова оглянулась.

– Госпожа майор, подождите. Вы же понимаете, что ситуация неоднозначная. Называя его фальшивым, я имел в виду лишь некоторую манерность, довольно характерную, ничего другого, уверяю вас. Парень меня просто неправильно понял. Это его ошибка. И это его решение. Я сделал для него все, что мог. Я помогал ему в меру своих сил, не сомневайтесь. Ведь моя задача – помогать людям стать лучше, увереннее в себе, гармоничнее. Если бы вы, например, захотели что-то изменить в себе, я бы помог вам с большой радостью, совершенно безвозмездно…

– Ну, я понимаю, Петр Андреевич, что вы шокированы и пытаетесь скрыть свое горе. Я хотела бы увеличить грудь. Как думаете, это можно сделать до Нового года? – спросила майор Усова.

 

Если бы уметь плакать! Как научиться? Ведь есть поводы для слез, и много. Умер Бора, покончил с собой Саша, расследование причин его суицида закончилось маммопластикой майора Усовой. Есть, о чем плакать, есть. Но Петру кажется, что одни фигуры просто исчезли в тумане, а другие выступили яснее, не более того. Он и раньше не чувствовал исчезнувших рядом, словно и не говорил с ними, и не смотрел им в глаза, хотя один из них считал его своим другом, а второй – любовником. А ведь он общался, рассказывал им что-то о себе, делился какими-то воспоминаниями – просто чтобы рассказывать, не молчать, поддерживать беседу. Откалывал от себя куски, бросал, они таяли, а он не чувствовал, что что-то потерял, что стал меньше. Он снова до краев полон самим собой. И это ужасно.

Петр даже не помнил адреса, по которому жил и умер Саша, хотя сам записывал его в файл карточки. Он не просто забыл, он не обратил на него внимания, он не интересовался. Он имитировал доброе отношение, но не глубоко, не надрывно, не слишком чувственно, скорее даже – бесчувственно, равнодушно. Его любопытство к человеку не распространилось на его адрес, на его звонки, на его жизнь после их разрыва, на его возможную смерть. Когда оно кончилось? Когда Саша признался в любви, стал требовать любви в ответ, стал давить на него. И этой смертью тоже думал надавить на его совесть.

Может, нет у Петра никакой совести. Ведь он многого лишен. У него нет чувства красоты. Пластическому хирургу его заменяют таблицы пропорций человеческого тела. У него нет чувства привязанности – он никогда не привязывался ни к родным, ни к любовникам, ни к коллегам. Конечно, еще жива память об Алексее, но лишь как сожаление о невозможности дружбы и искренности между ними. Да и как возможна искренность? Тогда Петру пришлось бы признаться, что он ничего не чувствует: ни печали, ни радости, ни красоты, ни уродства, он не отличает выпуклое от вогнутого, круглое от квадратного, шаткое от устойчивого, он ничему не верит, он никому не сопереживает. О чем дальше говорить? Где фундамент для общения? Где то общее, что могло бы их объединить?

 

Лучше не думать об этом. Если думать, становится очень страшно. К чему приводит его любопытство? Он приближается к человеку лишь затем, чтобы узнать, как тот освоился в мире, как он чувствует этот мир, насколько в нем участвует. И вот Петр подносит к подопытному лупу, а тот начинает греться под увеличительным стеклом, принимая эту теплоту за его чувства. Но у наблюдателя нет никаких чувств, он лишь отмечает результат в дневнике наблюдений: человек неестественно искривил лицо.

И вдруг все они притворяются, когда кривят лица? Не может быть, чтобы весь мир был жив и натурален, а сам Петр холоден и синтетичен, чтобы в нем не было ни одной живой эмоции. Нет, нет, нет. Это он живой и настоящий, а весь мир – непонятная бутафория. Если Саша так любил Федора Федоровича, как мог так быстро влюбиться в Петра и требовать взаимности? Если Бора так ценил свое здоровье, как мог не понять, что его сердце сбоит? Если майор Усова пришла к нему с обвинениями, как могла закончить маммопластикой? Разве все это нормально? Разве не странно?

Петр сделал последнюю затяжку, потушил папиросу с травой и лег на диван. Мысли стали приобретать легкость и подниматься над головой к потолку. Потом упали вниз горошинами и раскатились по квартире. Петр довольно засмеялся – легче, конечно, стало легче. Хорошо, что нашел этот пакет, в третьем ящике стола, за коробкой с люминесцентными лампами. В последний раз курил, когда распрощался с Алексеем. А что, не любовь же у них, не трах, не тибидох, не роковая страсть. У него вон с Димой страсть, а у Петра – со многими другими. Такое у Петра хобби – рассмотреть человека, изучить его и угодить его желаниям. Просто акция «удовлетвори ближнего своего» одноразовая, а всем хочется продолжения, вечного потакания и удовлетворения. Нет, Петр хорош лишь один раз – он неповторимо хорош.

Покурить бы еще, но завтра… завтра наступает уже сегодня, на одиннадцать назначена операция, курить больше нельзя.

Какая-то мысль была интересная. А, неповторимо хорош. То есть, хорош, как опытная проститутка, как одноразовый шприц, как презерватив, как пластиковый стакан – уместен и не надоедлив. Разве не сплошные плюсы? Разве кто-то хочет пить из одного пластикового стакана всю жизнь?

Нет, курить больше нельзя. Петр лежал и смотрел в потолок – наполовину черный, наполовину красный. Хотелось, чтобы кто-то позвонил, чтобы звонок раздробил эту затянувшуюся легкость, но телефон был полон пустых номеров – Бора, Саша. Вдруг Петр понял, что Стасик не позвонил ни разу за все это время. А ведь это он дал ему свою визитку, Стасик в ответ не оставил никаких координат, и если Петр вдруг захочет найти его – не сможет.

Значит, Стасика нужно бросить. Возможно, он уже бросил Стасика. Но отчего-то живо представилась его мягкая задница, и член стал подниматься. Петр еще раз порылся в бумажнике и визитнице, ничего не нашел и занялся онанизмом.

 

На следующее утро Петр уже точно знал, что бросил Стасика, что никогда больше его не увидит, не будет искать, и что это к лучшему.

И вдруг пронеслась другая мысль – с той самой ночи Стасик ни разу не напомнил о себе. Сказал «вот бы умереть» – и исчез. А что, если? Петр застонал вслух.

– Очень эротично, – заметила Ирочка.

– Задумался, – оправдался Петр.

Это нужно выяснить – узнать наверняка, жив ли толстый, ест ли мамины бутерброды, обслуживает ли недовольных клиентов. Но как узнать это? Ни фамилии, ни адреса, ни телефона…

Это нужно узнать так, чтобы не встретиться с самим Стасиком и не дать ему напрасной надежды. После работы Петр засел в машине перед «Кубиками» и стал наблюдать за входной дверью. Стасика не было. Петр поехал к «Океану» и посидел немного там – тот же результат.

А вот допустим, со Стасиком что-то случилось – что это изменит для Петра? Заденет его несуществующую совесть? Упадет камнем на его черствую душу? Пробьет в ней брешь? Петр оставил слежку и вернулся домой.

 

Стоит только сказать «я пластический хирург», как все начинают ахать и улыбаться. На первом месте по ахам и улыбкам только «продюсер».

– Понимаете, я пластический хирург, и пациент не оставил нам своих данных, это касается его матери, – Петр пытался растопить все сердца в отделе кадров мобильного оператора, и вместе с тем не задеть самолюбие Стасика своим вмешательством. – Есть только имя – Станислав, работает в колл-центре вашей компании.

Петр не уверен, что «вашей», просто для начала выбрал самую крупную.

– Ой, да у нас девочки в основном. Незамужние! Ха-ха! Но мы сейчас все проверим.

Все данные сотрудников в файлах, это не шкафы с папками, тут быстрый поиск.

– К сожалению, ни одного Станислава.

За день Петр повторил свою легенду еще два раза и поехал на работу ни с чем. Потом вспомнил еще одну компанию мобильной связи – самую непопулярную в городе. С нее-то и следовало начинать. В hr-отделе сразу отыскался Станислав Яцко, двадцати четырех лет от роду, неженатый, проживающий по адресу…

– Мне только данные, вызывать его не нужно, – предупредил Петр.

Продиктовали адрес и телефон. А ведь и данные уже не нужны. Станислав Яцко жив-здоров и продолжается смиренно трудиться на благо непопулярной телекоммуникационной компании. Петру остается только порадоваться за него. Видеться с ним, разумеется, не нужно. Стасик уже часть прошлого.

Но Петр вдруг поехал по его адресу. Открыла, конечно, мама.

Петр опасался, как бы мама не оказалась его ровесницей, но нет, маме было под пятьдесят, и она не особо молодилась – не в пример его пациенткам. Была одета в брюки и такую же вязаную кофту, в которой щеголял в прошлый раз Стасик. Волосы красила в светло-русый цвет и особой полнотой не отличалась. Отцовские гены что ли?

– А я к Стасику! – бодро сказал Петр.

– Стасика еще нет. А вы?

– А я его друг. Тот, у которого он ночевал, помните?

– Петр?

– Да.

– Очень приятно. Инна Михайловна. Но… мне сейчас нужно уходить, а Стасика нет. То есть мне уже пора идти на работу, – ныла она, чтобы не приглашать Петра внутрь.

– Можно подождать его у вас? – нажал Петр.

Она пропустила Петра в квартиру и села перед ним на стул, будто только что и не собиралась уходить. Боится за столовое серебро? – думал Петр. – Где же оно спрятано?

– Ну… вот даже хорошо, что я вас увидела, – начала Инна Михайловна. ­­– Может, вы сможете повлиять на Стасика. Он опять не ест. У него бывают такие периоды, когда он хочет похудеть, однажды на работе даже в обморок упал. У Стасика очень слабый организм, ему нельзя голодать. И я так понимаю, что это из-за вас. После того, как он с вами познакомился, он от еды вообще отказался. А для Стасика это очень опасно.

– Но я не хочу, чтобы он худел, – Петр покачал головой. – Мне жаль, если он так меня понял. Он мне очень нравится.

Мама наверняка знает, что Стасик гей, – подумал про себя. – Просто они не говорят об этом. Но если она вываливает на меня подробности его пищеварения, значит, уверена, что я не просто друг.

– В каком смысле нравится? Какие у вас общие интересы?

Жесткий секс, – почти произнес Петр. Эксперимент уже не забавлял его. Мама Стасика явно хотела услышать от Петра объяснение всего и вся: почему Стасик худеет, какие между ними отношения, какие общие интересы, какое будущее, как развивается вселенная,  какова структура пространства-времени.

Наконец, появился Стасик, увидел Петра и испуганно застыл на пороге.

– Привет! – сказал ему Петр.

– Это вот Петр – к тебе зашел. Если ты хочешь, чтобы я осталась.., – забеспокоилась мама.

А ведь может и захотеть. Стасик был нем и бледен. Розовые щеки поблекли, живот под кофтой сдулся. Голодает.

– Нет-нет, не нужно. Петр ненадолго. Мы только поговорим…

Инна Михайловна вышла из комнаты. Стасик помолчал.

– Как ты узнал, где я живу? – спросил все-таки. – И зачем?

– Что значит «зачем»? Чтобы убедиться, что ты не моришь себя голодом, не огорчаешь маму.

– Мне очень неудобно, что ты пришел. У тебя такая квартира, а у нас вон обои в цветочек и радио на стенке, как и было при моем рождении.

– Ты же только начал работать, еще успеешь заняться ремонтами и перепланировками.

Хлопнула дверь – это Инна Михайловна ушла-таки на работу.

– Мы одни? – спросил Петр. – Покажешь мне свою комнату? Или где ты обычно занимаешься онанизмом?

Стасик только хлопал глазами.

– Я ничем таким не занимаюсь.

– И я бы поел чего-нибудь, – продолжал Петр. – Может, угостишь ужином? Тебе тоже можно – секс много калорий сжигает.

Стасик стоял неподвижно, Петр сам пошел на кухню. Инна Михайловна обо всем позаботилась – на столе ждала гора отбивных и кастрюля картофельного пюре.

– Руки мыть и ужинать! – крикнул Петр Стасику.

Стасик и за столом сидел молча и понуро. Петр начал вдруг понимать, что пришел напрасно, что Стасик не просто смущается, а, действительно, не рад ему, или рад не настолько, чтобы забыть свое смущение.

– Боже, я так хотел естественного человека! – взмолился Петр. – За что ты меня наказываешь?

– Я не могу. Ни есть при тебе не могу, ни пить. Ничего делать при тебе не могу.

– Но почему?

– Боюсь, что тебе не понравится, как я ем, как хожу, как одеваюсь.

– Но мне все нравится! Я уверен, что тебе вообще не надо худеть.

– Хочешь, чтобы я оставался уродом?

Стасик стал злобно жевать. Петр не знал, о чем говорить с ним, и подробно расспросил о том, что происходит у них на работе. Там происходили сплошные разбирательства с недовольными абонентами. Потом Петр поинтересовался, на кого Стасик учился, оказалось, что на бухгалтера, но опыта для работы по специальности не хватало. Чем увлекается. Какой-то мангой. Общих интересов не находилось, в подробности манги Петр вникать не стал.

После ужина Стасик вымыл посуду и аккуратно сложил в навесной шкаф. Хозяюшка. Пригласил Петра в свою комнату – с рисунком какого-то фиолетового парня с длинными волосами и вытянутыми ушами на двери. Петр подумал, что мог бы сейчас быть в «Цитрусе», как минимум, а он здесь…

В комнате Стасика стояли тахта и стол со старым компьютером. На книжной полке пылились учебники по бухучету, ничего личного. Петр выдвинул ящик письменного стола.

– Что ты делаешь? – ужаснулся Стасик.

– Ищу какой-нибудь компромат. Могу и комп проверить – какое порно тебе нравится.

Стасик присел на край тахты, посмотрел в пол.

– Отвечать? – спросил покорно.

– Нет. Пусть это останется твоей тайной. Ты секса не хочешь?

– Хочу. Конечно, хочу. Но мне так стыдно, что я плохо выгляжу.

– Сними одежду.

Стасик не пошевелился.

– Разденься, – повторил ему Петр.

– Совсем?

– Не забывай, что я пластический хирург, я видел такое, чего тебе даже в кошмарных снах не снилось.

Стасик стащил вязаную кофту, снял через голову водолазку, потом футболку, потом майку. Человек-капуста. Или его мама собирает на работу? А под брюками колготки?

Стасик выпутался из штанов. Колготок, к счастью, не было.  Он остался в трусах типа семеек и взглянул умоляюще на Петра.

– Совсем, Стасик, – напомнил Петр.

Под обвисшим животом Стасика прятался совсем мелкий, вялый член.

– Как долго ты не ел? – спросил Петр.

– Все это время.

– Больше недели? И что тебе теперь не нравится?

Глаза Стасика наполнились слезами.

– Все! Это все!

– Без физических упражнений ты не похудеешь правильно. Если уж ты задумал. И голодать нельзя. Просто нужно перепрограммировать маму готовить тебе другую еду. Думаю, она просто не понимает, что тебе нужно. Но это легко откорректировать. Ты молод – твое тело пока еще податливо. Я напишу маме твою диету и закажу продукты из супермаркета. И вот тебе абонемент в фитнес-клуб, тренера зовут Роман, скажешь, что от меня, – он распишет тебе комплекс упражнений и будет за тобой следить, – Петр протянул Стасику свой абонемент.

– Ты серьезно?

– Конечно. Можешь одеваться.

– А… а секс?

– А секс тебе не нужен, я так понимаю. То есть, нужен секс, но не со мной, а какой-то идеальный секс, между какими-то худыми парнями с вытянутыми ушами.

– Это эльфы.

– Я недавно в сексе покойником притворялся, но притворяться эльфом я точно не смогу, – сказал Петр. – А у тебя есть цель, ты должен к ней идти, и в этом я тебе помогу.

Петр нашел лист на столе Стасика и составил диету для похудения, во всех подробностях, с понедельника по воскресенье. Стасик взял дрожащей рукой.

– Не бросай меня, Петя! Если ты меня бросишь, у меня никакого секса вообще не будет!

– Будет, Стасик, все у тебя будет. И прости меня за то, что я с тобой делал.

По пути домой Петр вспомнил себя в молодости. У него тоже не было выбора, он просто не понимал, что нужно и можно выбирать. А Стасик это как раз понимает, просто выбирать ему не из кого, поэтому он готов притворяться и врать Петру дальше.

Но как он мог обмануться? Почему поверил? Почему увидел в Стасике естественного человека? Потому что тот толстый и девственник? И еще боялся, что Стасик из-за него покончит с собой! Искал адрес, летел, чтобы познакомиться с его мамой, чтобы удивить Стасика. Какой фарс снова! Ведь ложь Стасика совсем без претензии на театральность, на искусную постановку, на сложный обман, это ложь наивная, жалкая. Можно ли при такой лжи достичь оргазма? Конечно, можно. Но какой же тошнотворный это оргазм!

 

Кстати пришлись новогодние праздники, отпуска, каникулы, отгулы и переносы операций – Петр уехал. Но и море – в тех краях, где Петр особенно его любил, – было холодным. Просто лежало серое море, выплескивалось на серый берег. Петр взял машину напрокат, объехал близлежащие районы и посмотрел несколько домов на продажу. Английского никто из местных не знал, объяснялись с Петром жестами и цифрами на бумажках, Петр не объяснялся вовсе – просто смотрел.

Ему всегда нравилось в этих местах – с высокими зелеными холмами, с церквями на холмах, с колокольным звоном в церквях, и вдруг перестало. Рыба дороже, чем дома. Фрукты дороже, чем дома. Все привозное, все импортное. Где же натура, где природа? Где персиковые плантации? Где мандариновые деревья? Где серебристая форель?

Очень тоскливо было Петру в этом путешествии. В отеле нашелся парень – не похожий ни на Стасика, ни на Сашу, ни на Вадика, который был до Саши, ни на Славика, который был до Вадика. Просто парень, кажется, Никос. Очень горячий холодной зимой. Очень южный, очень чужой. С тонким членом, острым, как копье спартанцев. Петр давно мечтал отдаться и расслабиться, но отчего-то ранило, скребло внутри, словно железным наконечником, а не гладким презервативом.

Стало еще холоднее. Грозился наступить февраль, Петр вернулся домой и занялся работой. Бросил ходить в зал, в «Океан», в «Кубики», чтобы нигде не столкнуться со Стасиком. Уже не было любопытно. Не было любопытно, соблюдает ли Стасик диету или трескает отбивные, занимается ли на тренажерах или валяется на диване, общается ли с живыми людьми или тыкает пальцами в планшет, трахается ли с кем-то или вяжет с мамой носки.

Петр думал о том, что мечта может сбыться – он купит дом в теплых краях, уедет, окружит себя новыми людьми, однозначными фразами, естественными отношениями. А вдруг и там все покажется ему лживым и постановочным? Вдруг ничего не изменится? Вдруг станет еще хуже – он будет скучать по работе, по самореализации, по знакомому языку? И его любопытство к той, другой жизни, тоже кончится? Ведь оно едва не кончилось и в этом зимнем отпуске.

 

Телефон звонил настойчиво, раздраженно, уже одним только дребезжанием выбиваясь из хора звонков пациентов. Петр узнал Алексея.

– Нам нужно увидеться и поговорить, – сказал тот.

– Но прежней проблемы уже нет.

– Я знаю, что прежней проблемы уже нет.

Он все равно хотел высказаться – для этого назначил встречу в «Кубиках». Петр уже так давно не был в «Кубиках», что едва помнил причину, по которой перестал туда заходить. Ужинали в отдельном зале – чисто символически, не глядя на еду.

Петр понимал, что символически, но символом чего являлся этот вечер, понять никак не мог, лишь ждал покорно, пока Алексей заговорит.

Раньше ему казалось, что, стоит только увидеться с Алексеем наедине, вернется прежнее – мир станет прозрачным и даст им возможность начать заново, построить в нем совсем другие, честные и искренние отношения, без зависти, ревности, обид и несправедливых упреков. Но Алексей смотрел на него почти с отвращением.

– Значит, самоубийство Саши ты считаешь просто решением проблемы? – начал он. – Я ведь узнал все. Стал расспрашивать, позвонил ему на работу. Мне рассказали, что он оставил записку с обвинениями.

– Я бы назвал это просто «стилизованная записка», а не «записка с обвинениями»…

– Его коллеги считают иначе.

– Они всегда демонизировали геев.

– Петя, ты что? Ты довел парня до суицида и живешь спокойно? Шутишь шутки? Ездишь на курорты? Я же предупреждал тебя, что ему нужна помощь.

– Он просто играл человека, которому нужна помощь.

– Но умер-то он по-настоящему!

– Ты цитируешь? Будем считать, что он умер во время оказания ему помощи – той единственной помощи, которую я мог ему оказать. Так или иначе, если он был проблемой между нами, ее больше нет.

Алексей смотрел пораженно.

– Я не помню тебя таким!

– Может, поедим все-таки? Ты еще не рассказал, как у тебя все хорошо.

– У меня все хорошо, не беспокойся. Мы с Димой готовимся усыновить ребенка, пока неофициально, но я думаю, все решится.

– Кстати о детях, ты не был на похоронах Боры?

Алексей снова дернулся на диване, словно порывался встать.

Петр только теперь увидел, как он изменился, каким серьезным стал его взгляд, каким вытянутым лицо. Алексей постарел, помрачнел, полысел, но выглядел вполне спокойным, уравновешенным человеком – не добрым или злым, не собранным из парадоксов, не конфликтующим постоянно с внешним миром. Повзрослев, он научился притворяться до такой степени, что совершенно сжился с окружающей средой. А Петр научился лишь временно приспосабливаться, балансировать, играть по правилам, вписываться в чужие схемы, не создав ни одной собственной. Почему он не смог взять от жизни то, что нужно ему? Наверное, потому что ему ничего не нужно от жизни.

– Я бы хотел взять от жизни только дружбу с тобой, – сказал вдруг Петр. – Но ни по каким законам космоса она не возможна.

– Мне кажется, я очень любил тебя тогда… когда ты был, как я.

– И я все делал для того, чтобы ты меня любил, я очень старался, пока не устал. Теперь я устаю намного быстрее. Но пока я не устал, пока притворяюсь, пока живу для других, я хорош, я неповторимо хорош, – сказал Петр.

– Охотно верю, – сказал Алексей. – Обвинять тебя бесполезно, у тебя своя логика. Но знай, что ты очень плохой человек, Петя. Очень плохой, хотя не совершаешь плохих поступков. Просто в какой-то момент ты говоришь людям правду и требуешь правды в ответ. А они не готовы, они ничего не могут тебе ответить, многие вообще не способны жить с правдой.

– Но какой смысл обманывать себя, барахтаться в тумане?

– Для этого не нужно большой силы. Вот и весь смысл.

– А ты?

– И я. И я тоже предпочитаю не знать ничего о Диме, о том, что между нами на самом деле, сможем ли мы что-то дать нашему ребенку. Я не такой сильный человек, как ты, я предпочитаю обманываться. Ты же, как бомба замедленного действия, в любой момент готов взорвать привычный мир к черту. Так что, – Алексей поднялся, – я рад, что мы больше не видимся и ты ничем не угрожаешь моему миру.

 
Стасика Петр встретил только в мае, в тех же «Кубиках», и не узнал его. Тридцать килограммов сброшенного веса отличали этого парня от прежнего Стасика, как выяснилось. Это был обычный парень, нормального телосложения, симпатичный, немного бледноватый, с яркими голубыми глазами, с выступающими хрупкими скулами. Он подошел к Петру и стоял молча, пока Петр соображал.

– Стасик?

– Помнишь меня?

– Конечно, помню, – Петр отчего-то заволновался и заговорил быстро. – Ого, какой ты стал! Все продолжаешь? А я нет, я все бросил, и спортзал тоже. Летал на юг, и море какое-то не такое, или время неудачно выбрал. С другом одним виделся – тоже разочарование. Даже светлой памяти не осталось. В «СоДоме» новая программа, но стриптизеры такие вялые, что в сон клонит. А мама, мама как?

– Мама отлично. – Стасик дернул плечами. – Товары из супермаркета так и приходят.

– Какие товары? А, я и забыл. Я на год воскресную доставку заказал: морепродукты, фрукты, овощи. Это?

– Да, это.

– Так что, отменить? Ты больше не худеешь?

– Отмени. Худею, но я дальше сам.

Стасик почему-то оглянулся. И тут Петр заметил, что Стасик не один в «Кубиках», что он оставил за столом друга, как когда-то Петр оставил ради него Сашу. Друг, на удивление, был вовсе не эльфийской наружности. Стасика поджидал невысокий коренастый мужичок, с выщипанной бородкой и массивным желтым браслетом на запястье, выставленным явно напоказ. Он был старше Петра, но не беспокоился по поводу возможного конкурента, не выказывал ни тени ревности, а ждал терпеливо, словно позволил Стасику ненадолго отойти в кустики.

– Ааа, – протянул Петр. – Я понял. Но не делай так. Не оставляй его. Иди к своему Федору Федоровичу.

– Это Аркадий Алексеевич.

– Да-да.

Стасик посмотрел пронзительно.

– Я так хотел быть красивым! Так хотел для тебя измениться!

– Ну, ты хотел этого для себя, а не для меня, будем честными. И ты достиг результата, ты прошел трудный путь – это стоит похвал. Теперь у тебя есть друзья, есть выбор. Я очень надеюсь, что красота сделает тебя счастливым. Не нужно было подходить ко мне.

– Ты больше не хочешь меня? – спросил Стасик.

– Так ведь и ты меня не хочешь. Ты просто хочешь сгладить некрасивую сцену секса между нами новой красивой сценой, но мне она дорога такой, какой была. На этом и точка.

Кажется, Петр все-таки надеялся, что Стасик станет спорить, скажет, что хочет его, что скучал по нему, что бросит Аркадия Алексеевича, что они познакомятся заново, узнают друг друга по-настоящему. Пусть даже соврет, но скажет. Как никогда раньше Петру захотелось принять все на веру. Он даже решил притвориться обманутым и снова сыграть в доверие, понимание и заботу о ближнем. Но Стасик сказал о другом:

– Ты даже не представляешь, какие у меня теперь друзья!

– Не представляю и представлять не хочу. Мне это не интересно, Стасик. У меня свои друзья и своя жизнь – работа, развлечения, путешествия. Скоро дом куплю на побережье Эгейского моря. Это чудесное место. Там прекрасный климат, всегда солнце, теплое море, самые лучшие фрукты. Буду ездить туда в отпуск, расслабляться, отдыхать от операций. У меня полная, прекрасная жизнь. Я всем в ней доволен. И я тоже прошел трудный путь, чтобы жить именно такой жизнью.

Стасик вернулся к другу, но до конца ужина продолжал резко разворачиваться за столом, запрокидывать голову и громко хохотать, всеми возможными способами давая понять, какую бездну красоты и смыслов потерял Петр в его лице.

Петр смотрел на него с непонятной радостью. Снова ему стало очень уютно в «Кубиках», снова понравились и освещение, и еда, и посетители. Казалось, что он испытывает восторг и облегчение одновременно, глядя на такого милого, тонкого, ломкого Стасика и понимая, что его красота, его манеры, его диета, его дальнейшее будущее – это заботы и проблемы Аркадия Алексеевича.

Произведение опубликовано с согласия автора