Лиличка

 (или один день тихой пьяницы)

Осенью сего года как раз на Рождество Богородицы двадцать первого сентября рано утром на остановке одной малоизвестной дороги ведущей, из городка Н. в такой же захолустный городок М. под большим черным зонтом стояла маленькая одинокая женщина. Она уже давно стояла на остановке, так как снова изменили расписание автобуса, и она не знала, во сколько он сегодня пойдет. Всю ночь и вот уже утро моросит и моросит дождик, хорошо, что она взяла зонтик – думала сейчас эта маленькая женщина и с надеждой поглядывала из-под зонта на крутой подъем бетонной трассы, на котором вот-вот должен показаться ее автобус.
Ну, наконец, автобус показался и скоро, затормозив на остановке, принял в свои светлые и теплые чрева нашу страдалицу. В салоне было всего два три пассажира, которых она не знала, но все же со всеми вежливо поздоровалась. Автобус стоял, пока она вытаскивала из сумочки свой миниатюрный кошелечек, пока вынимала из него купюру, получала сдачу, и все это время она мило улыбалась спине шофера. Она была вообще очень вежливой, тихой и доброй. Наконец, автобус тронулся и женщина присела на краешек соседнего сидения.
Ее звали Лилия Георгиевна Кувшинкина, или просто - наша Лиличка. Она была очень маленькая, всего один метр сорок семь сантиметров ростом, и даже, когда надевала свои миниатюрные туфельки на каблуках, все равно она казалась всем очень маленькой. Все жители окрестных поселков и деревень знали ее, потому что она уже много лет работала акушеркой в местной больнице и зимой даже жила при ней. Ей было уже семьдесят два года, но выглядела она благодаря своим миниатюрным размерам и тихой, ласковой нежности в голосе намного моложе. У Лилички было милое птичье личико, и даже ее маленькие, глубоко посаженные глазки и пухлые губки над острым носиком не портили ее вида. Она была и не красивой и красивой одновременно, как кому покажется. Одевалась она тоже очень даже со вкусом, потому что шила себе сама и выкройки, модели брала из модных журналов, но если там были модели ростом не менее ста восьмидесяти сантиметров, то Лиличка очень просто все это укорачивала, уменьшала, как уменьшает свой образ иногда художник, рисуя не большую картину, а миниатюру с него. Платков и косынок она не носила, а очень любила шляпы. Их она делать-шить не умела и покупала на рынке в районном городке. Но все равно даже шляпы уже готовые она украшала по-своему, и к ней за ее выдумками приходили даже такие дамы, как жена председателя совхоза и попадья хотя с их топорными и самодовольными лицами той, и другой больше бы подошли платки.
У нее был еще одно очень ценное достоинство: она, уже много лет работая в больнице, хотя у нее не было специального образования, могла всегда прийти на помощь. Она могла помочь и при зубной боли, и при болях в животе, и в сердце, и еще, и еще, и еще. Может быть, она и не все сама понимала, что делает, но даже ее присутствие у больного облегчало его страдания. Если не могли дозвониться до "Скорой помощи", то вызывали, или сами ехали к ней, и она никогда никому не отказывала.
Она ехала сейчас в церковь на раннюю заутреннюю службу, где она уже много лет пела в хоре на клиросе. Пела она очень высоким голосом, и раньше еще, когда она только начинала петь, регент хора сравнивал ее голосок с чистым серебром. А потом ей надо было заехать в больницу получить там зарплату, потом зайти на базар купить подарки детям и еще вернуться в больницу к себе в комнату, в которую она накануне уже перебралась из своего летнего домика в деревне, зимовать.
Судьба ее была непростой: она совсем не помнила отца, он умер, когда ей было всего один годик, мать же ее тоже вскоре исчезла из жизни, оставив ее, совсем крошечную на попеченье бабушки и козы Варьки. Мать ее, говорят, видели иногда в разных местах их большого района. Лиличку воспитывала одна бабушка, которая и работала все в той же больнице санитаркой. Так что маленькой Лиличке детство помнилось как большие палаты, залитые солнцем, с белыми простынями и старинная церковь; бабушка была очень верующая, тоже вся в блеске сусального золота и в ярких огнях свечей, негромкого кашля в больнице и тихого пения на клиросе, под который она часто засыпала на деревянной лавочке около него.
В пятнадцать лет после восьмого класса школы бабушка отвела ее в больничную бухгалтерию, где ее приняли сначала курьером, потом младшим счетоводом, а потом… - потом судьба ее резко изменилась: у главного бухгалтера больницы Анастасии Ефремовны Кувалдиной заболела мать, случился инсульт. Вот тогда всесильная Анастасия Ефремовна и вызвала к себе нашу Лиличку:
- Я знаю, что тебя воспитывает и кормит одна твоя бабушка и сейчас вы с нею нуждаетесь, что это за доход у вас на двоих всего сто двадцать рублей, это же полная нищета, а ты уже невеста, тебе надо о приданом думать и как дальше жить! Вот я тебе и предлагаю пойти сиделкой к моей матери, ты будешь числиться в нашей бухгалтерии и тебе будет начисляться твоя зарплата младшего счетовода, а дома у меня ты будешь на всем готовом получать еще столько же, как тебе мое предложение? Ты сейчас пойди, посоветуйся с бабушкой и завтра придешь ко мне с ответом! Я вас обоих не обижу!
- Спасибо, хорошо! – только на это и смогла ответить Лиля.
Мать Анастасии Ефремовны, дамы очень властной и умной, которую боялись все, даже главврач больницы, звали Анной Ивановной. Лиля пришла к ней сиделкой, когда ей был уже двадцать один год и прожила у них все десять лет, пока Анна Ивановна не умерла, а ей самой было предложено перейти в няни к внукам Анастасии Ефремовны Сашеньке и Лешеньке. Она и так уже нянчилась с ними, когда еще была жива Анна Ивановна, а сейчас и подавно.
Вот сегодня она к ним и собиралась пожаловать в гости, а заодно уж и угостить уже и их пятерых детей. К ней там относились очень хорошо, считали членом семьи, но все благодаря своему росту и возрасту она чувствовала, что над нею там посмеиваются, она как бы клоун у них в доме. Лиличка уже много, много, много раз приезжала к ним на все большие праздники, дни рождения, свадьбы обоих Сашеньки и Лешеньки и всегда привозила им что-то вкусное, изысканное и почему-то смешное.
Маленькая женщина подъехала к церкви и вошла через черный ход в ее прохладные залы. Она разделась в уголочке клироса, там у нее был свой шкафчик, и встала на свое место. Раньше в хоре пели двадцать человек, а сейчас осталось всего семь: кто умер, кто уехал, кто как, а она как пришла сюда еще девочкой, так и осталась здесь навсегда. Вот на этом самом месте она простояла почти все шестьдесят лет. Лиличка всегда приходила первой и сейчас еще несколько минут она это знала, будет здесь одна. За эти несколько минут у нее в голове пролетали целые десятилетия: уже нет в живых ее любимой бабушки, уже нет всесильной, как казалось всем, вечной Анастасии Ефремовны, сменились несколько священников, уже пятый по счету регент хора, а она, кажется, нисколько не изменилась. Вот хотя бы вчера вечером, когда она в последний раз сняла с себя летний наряд и приготовила все к сегодняшнему дню: новую юбку, белую рубашку, новую кофточку с кружевным жабо, даже новые туфельки на каблучках были ею куплены заранее. Все это она наденет завтра, а сейчас она, встав перед большим зеркалом, снова и снова всматривалась в себя обнаженную – тонкое миловидное лицо, почти без седины черные волосы, постриженные "под сэссон", как у Мирей Матье, все та же маленькая грудь, похожая на два яблочка, белая, почти сахарная кожа, тонкая талия на развитых миниатюрных бедрах, ровная ямочка пупка и от него волосяная дорожка к ее «мамочке». Она так называла свою вагину, ровненькую, всегда припухлую, немного влажную, похожую на городскую булочку. Лиличка была девственницей. А в свое время ее «мамочка» доставляла ей много хлопот, то она начинала буянить и кровоточить, то набухала и не давала ей сосредоточиться и о чем-то, как только думать, думать, о мужчинах, о красивых женщинах, виденных ею на обложках журналов, и прочее. Она повернулась к зеркалу спиной и увидела всю ту же белую спинку с пуговками-костяшками, как у корсета, своих позвонков, все ту же тонкую талию с ямочками на крестце маленькую, еще достаточно крепкую попочку, бедра, ножки преходящие в изящные ступни двадцать восьмого размера. Ей очень нравилось свое миниатюрное тело. Она считала, что оно - ее тело - всегда чистенькое ухоженное с ее «мамочкой» во главе и есть само совершенство.
Но если в ее имени и фамилии было все цветочное - и Лилия, и Георгин и Кувшинка, цветы все нежные, ласкающие слух и зрение, то Лиличка по натуре своей была самым настоящим Нарциссом, и вообще - не может же быть человек, пусть даже такой ангел, как она, без недостатков. Они были и у нее.
Лиличка любила выпить. Пила она исключительно только водку, и то ею самой приготовленную, то есть она покупала в магазине хорошую дорогою водку и настаивала ее на травах ей одной известных. Вот почему от нее часто пахло мятой, жасмином, и другими сладкими на вкус травами. Это мало кто знал или, лучше сказать, что вообще никто об этом не знал. У нее была всегда в сумочке ее заветная фляжка, умело сделанная под косметичку и вмещавшая в себя ровно "чекушку" – это была ее дневная норма. Больше стакана водки Лиличка редко когда выпивала, и то этот стакан растягивался ею почти на целый день. Если было мало водки, то Лиличка умело добавляла ее, если же больше, то здесь надо было быть осторожней, она могла просто… заплакать.

Когда она вышла из церкви, уже темнело, она почти целый день провела в храме, сходила ненадолго в больницу за зарплатой, а так все пела и пела сегодня, пела, как никогда. Она и пообедала у настоятеля, что жил вместе с семьей при церкви и фляжка ее была уже пуста. На улице все так же моросил дождь, дорога и тротуары были мокрые и блестели от него. Она открыла свой зонтик и пошла в сторону рынка. На ходу она снова и снова перебирала в уме, что ей надо сегодня купить в подарок детям и, конечно же, Сашеньке и Лешеньке с их женами, тещами и еще кучей народа, что сегодня будут на торжестве.
Лиличка шла быстро, гордо подняв под зонтом голову и думала, какое вот счастье, когда у тебя есть свои стабильные деньги: пенсия, счет в банке, зарплата в больнице и в церкви, - есть к кому пойти в гости и вообще, счастье вот так просто жить на свете. Пусть идет дождь, пусть надо мной немного там посмеются, пусть даже моя фляжка сейчас пуста, я добавлю водочки, добавлю немного на вечере и спою им у пианино, спою, конечно! Она очень надеялась, что все так и будет.
А все же, как быстро выросли Саша и Леша, только вчера казалось, она им вытирала носы и попки, одевала на прогулки в парк, укладывала спать и сидела с ними всю ночь, когда они болели. "Сейчас Саша и Леша уже большие мужчины с животами, женами, своими уже детьми, но для меня они все те же два мальчика, нежных, ранимых, талантливых и которых я очень и очень любила и люблю", – думала и думала сейчас Лиличка, и на лице ее вместе с ними менялось и его выражение, то грустное, то нежное, то тревожное, то смешное.
На улице, ведущей к рынку, никого не было видно, здесь всегда было немноголюдно, а сегодня вообще казалось, что весь поселок уже спит. Она решила сначала зайти в кондитерский павильон. Там она долго выбирала сладости, торт, пирожные, конфеты и вышла из него, нагруженная большим фирменным пакетом. На входе у павильона она заметила знакомую фигуру высокой женщины, неторопливо поднимающей по ступенькам. Лиличка посторонилась, сделав несколько шажков в сторону. Конечно же, навстречу ей шла высокая, худая старуха неопрятного вида - Любовь Александровна Дуванова. Когда-то очень давно они дружили. Почти каждый день после школы Люба, которая была старше Лилии на два года, приходила к ней в дом, когда бабушка была на дежурстве в больнице. Люба была отличницей, комсомолкой, спортсменской и еще к тому же настоящей русской красавицей. Она была прикреплена к Лиличке по комсомольской линии, так как Лиля училась довольно плохо. Но эти все попечения со стороны Любы мало что давали, потому, как девочкам было более интересней быть вместе. Они долго смотрели журналы, выбирали, что себе пошить на школьный бал и тогда, раздевшись догола, они накидывали на себя всевозможные куски материи, простыни, скатерти, платки и прочие тряпки, смеялись, кружились и… целовались. Потом, уставшие, они лежали на большой бабушкиной кровати, и Люба, гладила обнаженную спинку и ножки Лилички, приговаривая: «Какая ты у меня маленькая, совсем маленькая как куколка – ты куколка моя!». "Вот тогда моя «мамочка» могла бы и пострадать – до настоящей любви и секса было одно мгновение!, – всегда так думала Лиля, когда смотрела на себя в зеркало или просто вспоминал Любу Дуванову.
- Здравствуй, Люба! – сказала ей Лиличка и улыбнулась. Та же подслеповато глянула вверх и, узнав свою старую подругу, кивнула ей головой. Она, видимо, тоже была рада.
- А это ты, куколка моя! – ответила ей Люба, приводя дыхание в норму.
Они обнялись. Вернее свои руки Люба положила ей на плечи, а Лиличка могла обнять ее только где-то чуть поверх бедер. Обе не виделись очень давно, поселок можно было пройти весь за полчаса, это ведь совсем не много, но жизнь иногда так распоряжается, что даже в небольших поселках люди иногда не встречаются годами: сидят дома, ходят в свои магазины и места, куда другие не ходят. И где им было встречаться, если Люба никогда не ходила в церковь и никогда не болела.
- Как ты живешь? Я вижу, ты к своим «кувалдам» собралась, а? – спросила ее Люба и насмешливо улыбнулась. Она прекрасно знала судьбу Лилички и когда-то даже завидовала ей: жить в большом богатом доме, какой был у главбуха больницы, так хорошо питаться и одеваться, как ее подруга детства, она могла только мечтать. Ее жизнь резко отличалась от Лилички. Судьба Любы была поначалу даже и ничего, она кончила животноводческий техникум и долго работала на ферме заведующей, там же вышла замуж за скотника Ваську, и там же они вместе стали выпивать. Родилось трое детей, ферму закрыли и Люба много болталась по разным приработкам, долго нигде не задерживаясь. Дети кое-как росли, вещи постепенно проедались, а какие и пропивались, и вот так, к своим семидесяти четырем годам Люба Дуванова, потерявшая уже и мужа, и одного сына, стала почти нищей.
- Да, да, у сына Лешеньки Илюшеньки сегодня день рождения, представляешь, прямо на Рождество и день рождения! С праздником тебя, Люба!
- Что это за Рождество такое? У нас ведь Рождество на январь приходится, а? - спросила ее Люба и усмехнулась.
- Да Рождество Богородицы сегодня, наш праздник, наш женский! – Лиличка с радостью стала объяснять подруге, что есть и такой праздник у них.
- А-а-а! Ну, ладно, давайте, веселитесь, а ты все своих бугаев «Лешеньками» и «Сашеньками» зовешь? У них, поди, и своих детей уже куча?
- Пятеро на двоих – у Лешеньки двое мальчиков, а у Сашеньки трое: мальчик и две девочки, одну из них даже Лиличкой назвали в честь меня, представляешь? А как у тебя твои-то живут, тоже хорошо? – спросила ее Лиличка, зная при этом, что у нее не так все гладко по жизни.
- Да куда там! Оба пьют, снохи попались, и обе стервы, борюсь с ними каждый день, внуки не слушаются, все подавай, им то компьютеры, то мопеды с кедами, а где я возьму пенсии, хватает только на хлеб да молоко! – ответила ей Люба, с завистью поглядывая на Лиличкин пакет из кондитерского магазина.
- Ты знаешь,,а я сегодня зарплату получила, давай я тебя с праздником поздравлю, вот на тебе, возьми, своим купи им что-нибудь сладкого, а? – Лиличка, вытащив свой кошелек и порывшись в нем, вытащила из него довольно крупную купюру.
- Давай, давай! Не по нашим делам-то отказываться от подаяний! – усмехаясь, отвечала Люба, принимая деньги от подруги. – Ну, что, давай обнимемся, да поцелуемся, что ли, а? Помнишь как в детстве-то? – засмеялась Люба и, склонившись к подруге, крепко обняла ее, поцеловав в губы. Лиличка ничего подобного не ожидавшая даже чуть не выронила пакет из рук, а Люба, смеясь, уже открывала дверь кондитерского магазина и, махнув ей на прощание рукой, вошла в него.