Вишневый "Манлихер"

  Думаете, зависть  душит? Ну, только если самую малость. А все Палыч, скотина такая, с его идеями. Нет, сама идея, может, была и неплоха, вот только известное дело: гладко было на бумаге…

   Лицензия на отстрел в наше время немалых денег стоит. Да если бы только это! На весь район дается в свободный доступ лицензий пятнадцать-двадцать, остальные распределяются среди загадочных персон, солидно именуемых «держателями квот». Кто эти «квоты» и за какое место их держат, мне неведомо. А лес манит, снится, зовет. Скажете – что мешает? Лыжи вздел и шлепай. Так ведь я не турист, я охотник. Зверя протропить и не взять – это ж издевательство над  моей нежной душевной организацией.  Так что повелся я на палычевы речи как миленький. Считайте, заглотнул голый крючок без наживки, да еще радостно так, с энтузиазмом идиота. 

    Вообще, червячок сомнения точил. Если бы еще отыскать то место, в котором он обретался, может, я бы не подписался на эту авантюру. Палыч же так талантливо прикинулся дятлом, что продолбил мне весь мозг и, походу, того мудрого червяка склевал. Дело, по его словам, выходило пустяковое: договориться с состоятельными кротами из столицы, доставить их в хозяйство, обогреть, обобрать… не, все-таки обогреть.

- Санек, загон организуем, лосика  стукнем, им же не столько мясо, им трофей нужен. 

 Понятное дело, зачичеревели мужики в офисах, а природа самцовая, добытчиковская берет свое. Со времен неолита мужик мало изменился. Тока вместо дубины карабин, а смысл все тот же – Ларису Ивановну… стоп, не туда…  мамонта хочу!

  Покуда Палыч мотался к шоссейке встречать дорогих гостей,  я протопил дом, распинал по углам хлам неизвестного происхождения, поставил вариться картошку, натаскал воды из прудика в баню, почувствовал себя Золушкой и решил выйти перекурить. Рычание «буханки» услышал издалека, ага, осталось только заорать от счастья: «Едут»!  

   Следом за УАЗом вальяжно покачивалась на ухабах серая «Тойота Сурф Хантер» с московскими номерами. Хороший агрегат, на  таких еще моджахеды рассекают. Надеюсь, эти кадры хотя бы не с «калашами» прибыли, а то с них станется. Из машины вышли двое, и я напрягся. Их двое, нас двое – путного загона не получится. Палыч же про троих говорил? Да еще хрен знает, какие они спецы, если  никого не добудем, не то что гонорара не получим, в минус уйдем.

  Москвичи возились возле «тойоты», вынимали рюкзаки и сумки. Количество багажа удивляло – они что, на неделю приехали? Но больше всего хотелось увидеть их оружие.  Многое можно сказать об охотнике, даже не зная его, по выбору ствола. Вечное мое любопытство – глянуть на чужой ствол: какой калибр, производитель, настрел. Я вытянул шею, разглядывая два чехла – один обычный, камуфляжный, а вот второй – из золотистой лакированной кожи. Су*а, да один такой чехол стоит дороже, чем мой «Барсик»! Подавив легкий приступ классовой ненависти, я подошел знакомиться. Занятная пара. Один – пухлый пончик, пониже меня, коротконогий, хм, это плохо – вряд ли способен на дальние переходы, будет пыхтеть и тормозить остальных. Второй вроде ничего, высокий, поджарый, в дорогом штатовском камуфляже, ага, кажется, понятно, кому принадлежит пижонский чехол. 

  Представились: Анатолий – тот, что пончик, пижона величали Дмитрием. Толик еще и говорун знатный оказался, с разбегу затрещал про дорогу, погоду, байку какую-то попытался втереть. Пижон фасонился, помалкивал. Взял кофры с оружием, а сумки достались принимающей стороне. Ну а че – все правильно, начинай лакействовать, Санек, раз подписался. Дальше все по плану – стол накрой, гостей усади и шуруй баню топить. К моему возвращению Палыч и гости вкушали буржуйский напиток и развлекались светской беседой. Так, выходит, пойло они свое привезли, нашими «журавлями» побрезговали. Мне, конечно, без разницы, алкоголь почти не употребляю, но все же штришок к портрету.  

   Застолье перед охотой – святая традиция, а в нашем случае и необходимая. Посмотри на поддатого охотничка, послушай и сделай выводы, меньше потом материться будешь. Вот я и разглядывал потенциальных спонсоров нашего безнадежного предприятия, да невольно косился в тот угол, где масляно поблескивал кожаный чехол. Лысоватый румяный Толик споро разливал, обильно закусывал и убедительно изображал тамаду. Так, этот типаж мне знаком, шуму много, толку мало. Интересно, а что это «граф Суворов» у нас ничего не ест? Звезды ждет? А красивый мужик, не отнимешь. Темноволосый, с заметной сединой, хотя лет ему вряд ли больше, чем мне. Цвет глаз не разобрать, щурится близоруко. И молчит, зараза, хрен поймешь, что на уме.

- Саш, пойдем покурим? – опа, надо же, боярин Дмитрий до челяди снизошли. Вовремя он, мне давно хотелось на свежий воздух – в доме натоплено, душно, я перестарался. Пижон легко подхватил золотистый кофр, выходя.

- Кто? – я кивнул на чехол.

- «Манлихер». Оптика Сваровски.

 Я ощутил себя Че Геварой и Ильичом в одном флаконе. Пепел пролетариев всех стран стучал в мое сердце, пока он доставал из золотого лона этот шедевр австрийских оружейников. Карабин был совершенен. Ореховый приклад темно-вишневого цвета, лаконичный черный ствол, логотип с ястребком на оптическом прицеле. Это оружие хотелось взять бережно и властно одновременно, прижаться щекой к прохладе полированного приклада, положить палец на спусковой крючок и, задержав дыхание, почувствовать плавность хода. Да хер там, кто ж по доброй воле такое чудо из рук выпустит.

- Пристрелян? – я не поднимал головы, чувствуя уже не только плебейскую зависть, но жгучее  смущение от осознания, что он срисовал и то, как я его разглядывал, и как стрелял глазами в сторону зачехленного оружия. 

- Да.

Сказано спокойно, ровно, да только мне вдруг стал неважен ответ, потому что поднял, наконец, башку и завис. Дмитрий смотрел на меня без насмешки, без превосходства, наоборот,  вроде как растерянно. Ах ты ж, е-мое, глаза-то какие! Темно-серые, с траурным ободком вокруг радужки. И ресницы чернущие, длинные, как у девки. А взгляд отвести не могу, нет сил. Молчим оба, даже вроде не моргаем. Блин, ну палюсь же, надо сворачивать игру в гляделки, да как назло все мысли словно метлой вымело. Спас меня от окончательного позора визгливый смех Палыча. Вздрогнули мы с москвичом оба разом, словно проснулись. А я до кучи еще и испугался – знаю слабость напарника к халявному алкоголю, ведь нажрется, скотина, угробит всю затею. Надо было срочно сворачивать застолье, но москвич удивил, сунул мне в руки красавца «Манлихера»:

- Прикинь, как по тебе? – вот зачем это ему? Умный бы анализировать начал, так то ж умный. А я принял карабин, как мать младенца, только что к груди не прижал. И не заметил привычного своего жеста – прежде чем вскинуть к плечу, мазнул пальцами цевье, здороваясь, лаская. Старая привычка, еще с армейских времен – так я свою девочку, СВД, приветствовал. И вдруг все стало так правильно, словно и было задумано для меня одного. Сложилось, случилось на раз. Стало так, как должно было, и этот мужик, и его невозможные глаза, и неловкое молчание, и буржуйский карабин были сделаны для меня и под меня. Пропали, как не были, смущение и злость - здесь и сейчас были только мы -  этот такой непонятный москвич и я с вишневым «Манлихером» в руках, неотделимые друг от друга, связанные, как сиамские близнецы общей кровеносной системой, одной тайной на двоих. Все, о чем мы молчали, озвучилось в шепоте ветра, в запахе ружейного масла и кожи, тепле его длинных пальцев, оставшемся на прикладе карабина. 

- Красавец, – вот знать бы еще, кому я это адресовал. – Дим, пойдем-ка, проветрим мужиков, что-то развеселились больно.

- Да… – и опять в одной тональности, абсолютное понимание. Ну не бывает так, чтобы сразу, навскидку. Или бывает? Да откуда ж ты взялся, чудовище сероглазое? Мой личный фетиш, награда и проклятие – серьезные серые глаза. Нет, надо заканчивать представление, иначе быть беде. На шею не брошусь, конечно, но мозг себе вынесу качественно, подробно. Значит, пока есть шанс, давим в зародыше все, что собралось зародиться. Смог. Сунул в Димины подставленные руки свою воплощенную мечту, распахнул дверь и заорал:

- Следующим номером нашей программы банька «по-белому»! – клоун, бля. Самому противно. Да еще этот внешний раздражитель шагнул вслед за мной и  будто нарочно прижался к спине, выбивая напрочь остатки самообладания. Дохнул в затылок:

- Саш, а ты идешь? – сука, еще немного и никто никуда не пойдет. Устрою маппет-шоу прямо здесь, и плевать на все. Рваные картинки в голове, нечто вроде «сна за секунду до пробуждения»: разворачиваюсь к нему, ладонь на шею, наклонись, не подпрыгивать же мне. Глаза не закрывай, мне так надо. Губы твердые, не ожидал, да? Языком, как жалом, внутрь. Электрическим разрядом  по нервам, не шарахайся, ты мой, слышишь? Плевать на ошалевших зрителей, пусть идут… лесом, благо, недалеко.  

  Оборони, господи… Наваждение, морок. В башке вишневый туман с золотыми искрами. Жар, ломает, стучит в висках, летит осенними смятыми листьями, сносит все барьеры и запреты, все, что убивал в себе, за что приговорил к плахе, от чего отказался однажды – догнало, накрыло в одночасье. Черти бы взяли эти серые глаза московского разлива! 

  Как спровадил их всех в баню, не помню. Помню, что сидел на крыльце и курил. Все равно мне туда нельзя. После контузии не переношу перепадов температур и ненавижу объяснять и оправдываться, отчего вполне себе русский мужик бежит от бани, как черт от ладана… Собирал себя по частям, складывал, как паззл, подходящую личину. Готовился холодно встретить взгляд близоруких серых глаз, мол, показалось тебе, родной, не было ничего и не могло быть. Мираж, фата-моргана, болотный морок, все, что угодно. Уговорил сам себя, поверил – ровно до того момента, когда вздрогнул от тихого:

- Не спи, замерзнешь, – когда подобрался?  Да, стареешь, разведка, а неплохо он ходит, грамотно. Ишь, как подкрался. Взять что ли с собой завтра, а Палыч нехай на номере стоит. Обдумаем. 

  Дмитрий уселся рядом, закурил, пошутил что-то про обварившегося в бане Толика. И говорит очень знакомо: негромко, но не шепчет, а в шаге от нас слов уже не разобрать. Но ведь такой технике обучают специально и не абы кого. Спецура? Похоже. Нет, надо бежать и как можно быстрее и дальше, пока не начал увязать в нем снова, пока не растекся сопливой лужицей. Ты мужик, Саня, или где? 

- Дим, ложись спать, утром подниму рано. И этим кексам больше не наливать, проследи, хорошо? – поднялся, не глядя на него. 

- Так точно, - надо же, походу, я угадал. 

 Выгнал из бани Палыча и Толика, распахнул дверь, пусть остывает. Спать в перетопленном доме с тремя поддатыми мужиками то еще счастье – под утро там такие вихри враждебные гулять будут, что топор можно левитировать безо всяких заклинаний. Кинул одеялко на лавку в предбаннике, все, считай, отель «Хилтон». Сон не шел. Обычно засыпаю, как повернуть выключатель, но не тут-то было. Честно? Ждал. Скрипа двери, шагов, тихого, пробирающего до мурашек: «Са-а-ш»… Размечтался. Под утро увидел в штриховке прицельной сетки усталые серые глаза, темные круги под ними. Мало спит, много курит? На автомате навел перекрестье на переносицу, выдох – выстрел. И проснулся. 

  Утренняя суета сборов, проверка оружия, короткие команды – моя стихия. Всех построил, ЦУ раздал – герой, Рэмбо сушеный. Расставил номера, определил сектора стрельбы, в загон ушел один, вопреки всем правилам и здравому смыслу. Только бы отрешиться от назойливого взгляда, прилипшего ко мне, словно осенняя паутина. Все я выдумал, не было ничего – болотный морок, не иначе. И холодной ночью, замирая в ожидании несбывшегося, решил для себя – хватит. Не бывает таких подарков судьбы, да и не заслужил я. Поэтому – работаем, по максимуму, на результат. Пусть скорей все кончится, переболею – забуду. 

  Лосиху с бычком-сеголетком нашел быстро. Стоят в осиннике, притаились. Шумнул, погнал на стрелков, обходя по дуге. Азарт охоты опустошил голову, ох, как же мне полегчало. Выгнал зверей на стрелковую линию и молился про себя, чтобы не стукнули матку – ну не переживет сеголеток зиму один. Или от жадности не положили обоих, тогда с егерями проблем не оберемся. Услышал выстрел, отметил про себя - работает «Сайга», значит, Толик. Говорю же – оружие есть «альтер эго» человека. Выбирая реинкарнацию «калаша», охотник расписывается либо в неумении стрелять, либо в банальной трусости. Тем не менее, характерный шлепок попадания я услышал, значит, пора дорабатывать ситуацию. Пока пер, не особо разбирая дорогу, ждал еще выстрелов, даже позавидовал слегка – ишь ты, с одного и сразу положил!  Молодца, пончик. Продрался через подлесок к краю  поляны, вскинул бинокль и остолбенел: лосенок мучительно пытался подняться на перебитую переднюю ногу, скреб задними, мотал головой, не понимая, как, почему еще совсем недавно бежал, ловил ноздрями обжигающий холодный воздух и вдруг – удар, боль, невозможность догнать знакомую коричневую спину матери. 

  Есть непреложное правило – ранил зверя, добери, не мучай. Ты охотник, а не палач. У него и так немного шансов против тебя, снабженного высокоточным оружием, оптикой, ПНВ. Ты сладко попил, поел перед охотой, ты вышел стрелять не ради голодающих и замерзающих деток, а ради собственного удовольствия. Ты тешишь личное самолюбие высшего существа в пищевой цепочке, так будь им, сука! Прекрати мучения подранка, будь милосерден. Подари легкую смерть – да я бы и сам принял это с восторгом.

      Два выстрела слились в один. Мой – в надглазничную ямку, беспроигрышный, наверняка. Благородный, мягкий хлопок «Манлихера» – в позвоночник, такой же верный, решающий,  обрывающий агонию. Лосенок ткнулся мордой в землю, завершив недолгий цикл смешного, глупого существования. Что ты против нас, великих, самих себя назначивших вершиной мироздания? И зачем, на самом деле, сдалась нам твоя смерть? Ну не ради же куска жилистого мяса, драной шкурки? Тогда чему так рад двуногий хрен, выскочивший на поляну с телефоном в руках - твоей боли, твоему страху, невозможности убежать, спастись? 

  Мы сошлись на поляне почти одновременно – Дима и я. Первым добрался до подпрыгивающего от счастья Толика он. И хорошо потому, что я бы вырубил урода нахрен. Снимать на телефон агонию беспомощного существа, имея возможность и право избавить от мук – тут уж не о бесчеловечности речь. Да и крышу мне сносило капитально, так что выжил и сохранил телесное здоровье Толик только благодаря провидению господню в лице Дмитрия как-его-там. А мне выпала сомнительная честь разделки туши. Толик и тут отличился – сунулся сфоткаться  верхом на трофее. Только руки Дмитрия на моих плечах удержали от прямого джеба в челюсть. Дима вцепился, завернул мне правую руку на болевой, обхватил левой поперек груди: «Отставить. Саш, все, тихо, остынь»…

   Даже не могу объяснить, что вдруг меня так проперло. Но оттирая от крови руки, внезапно понял – это была моя первая и последняя такая охота. Лимит смертей превышен. И не мне решать, кому выпадет пропахать мордой жухлую траву. Может, моя очередь следующая. 

   Честь прощания с гостями я оставил Палычу. Чего уж он там с ними мутил, мне было совсем неинтересно. Ушел в дом, ковырялся в рюкзаке. Увидел в окно белый дымок из выхлопной трубы тойоты – давайте, езжайте уже. Скатертью дорога. На скрип двери даже не подумал оборачиваться, но вздрогнул, услышав:

- Саш, найдемся, да? Я позвоню. Саш, ты меня слышишь? – шаг, и теплые губы у виска.  

Он позвонит. Ему – верю. Не знаю, почему, но верю.