Из хроник смутного времени

«Смутные времена опять пришли на Русь, смутные и голодные… Ляхи шалят, да и татарам- татям нет должного отпора. Ослабел стол Московский без Рюриковичей, и узурпатор татарских кровей присвоил себе шапку Мономаха…» 

Пимен свернул рукопись и украдкой посмотрел на дверь. Как проведает кто о его записях да донесет Бориске-царю, не сдобровать иеромонаху – шкуру до костей, может, и не обдерут, как при Грозном царе, но в застенках сгинешь-сгниешь заживо. Но тихо было в монастыре, лишь солнце медленно всходило над Вознесенским собором, освещая купола древнего Кремля. Пора была молиться да идти на урок – обучать малолетних послушников слову Божьему.
Третий год учил Пимен мальчишек грамоте – сначала писать и произносить буквы, потом заучивал с ними псалмы и молитвы наизусть. А как они пели! Тогда и сам хор ангелов небесных замолкал! Недавно начали нумерацию учить – удвоение да раздвоение, да книги читать. Нелегко давались мальцам книжные премудрости. Для этой цели да для придания большего усердия всегда были под рукой у Пимена соленые розги. А особо нерадивых сек на глазах у всех, прямо под колоколом. Вообще-то мальчишек своих Пимен любил и жалел. Но спуску не давал. А одному из них, Гришке, доставалось больше всех. Чернявый отрок был хорош и глазаст – хоть иконы с него пиши. Росту высокого, кость широкая, нога крепкая…Ладный, как говорится. И когда «Изборник Святослава» изучали, проблем не было. А вот с год назад как подменили пацана – никак «Поучения Владимира Мономаха детям» ему не давались. Через день получал он розгами от Пимена. Пимен раскраснеется, рясу сымет и сечет что есть силы – росту он высокого, руки крепкие. А малец зубы сцепит, в глазах слезы, но ни словечка. Постанывает только иногда. Пимен к вечеру места себе не находит, просит Богородицу-заступницу наставить сироту на путь истинный, спасти от наказания. А перед сном зайдет со своим лечебным бальзамом, на травах степных приготовленном, и раны ему на спине покрывает. А тот – Спасибо, отче! Руки целует. Да через два дня на третий все повторяется. Что-то не давало Пимену покоя, что-то волновало. Огонь в глазах Григория. Бесовский огонь!

«А еще колокол набатный, что в Угличе в Софийском соборе 300 лет висел, а в день убиения невинного Димитрия-царевича вдовым священником Федотом, прозваньем Огурец, по приказу незаконной царицы звонившем, наказан Бориской-царем был. Сбросили колокол священный со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, наказали принародно на площади 12 ударами плетей и «сослали» в Сибирь, повелевши жителям Углича его посменно на себе нести. И когда буде сей колокол на место водворен, и невинная кровь царя-младенца отомщена, то настанут на Руси новые времена, а род Годуновых проклят во веки веков. А с приходом на московский престол человека низкого роду с именем басурманским Бориска снова смута и разорение государству буде».

Пимена иногда беспокоили видения: то виделись ему в небе железные птицы; то гусеницы, извергающие из себя огонь. А то в палатах царских хмельной низкородный Борис в шапке Мономаха душил законного царя. Лица царя Пимен не видел, только кровавое родимое пятно на голове. А дальше – смута на Руси. И басурманы. В холодном поту просыпался после таких видений Пимен. Только молитва спасала.
Тщательно спрятав рукопись, Пимен решил пойти посмотреть, чем заняты послушники. И уже на подходе услышал знакомый голос, голос Григория:
- Ну как ты не понимаешь таких простых вещей, Никодим? Князь должен и у себя дома, и в военных походах лично следить за всеми делами, не пролагаясь на слуг и приближенных, контролировать дисциплину в своем войске, соблюдать неприкосновенность иноземных купцов и послов, учиться, в особенности — знать другие языки, но главное — иметь «страх Божий».
- А ты, Гришка, другие языки знаешь?
- Да, я по-польски могу. А еще иудеев понимаю – меня один корчмарь в Угличе научил.
- Здорово. А я только по-нашему и могу. И то, читать не получается. Так скажи еще, что там у Мономаха?
-Запоминай, Никодим. Прежде всего, Мономах призывает во всякое свободное время совершать индивидуальную молитву, покровительствовать слабым, не допускать убийства ни при каких обстоятельствах…
- Гришка, а расскажи, как царевича убили.
- Царевич Димитрий нам ровесником был. И законным наследником Грозного царя. А убийцы ему в горло нож. А потом в Угличе двести человек вместе с родителями моими насмерть засекли. Давай лучше про Мономаха. Если ты, Никодим, клятву даешь, то должен ее строго соблюдать. А отцов наших духовных чтить.
- Не могу я Пимена чтить. Злой он. Розгами сечет.
- Ох и глупый же ты, Никодим. Вот у Мономаха сказано о погибельности различных грехов наших (гордыни, лжи, пьянства и блуда). Так Пимен и не дает нам в грехах погрязнуть да в невежестве. Он отец наш и учитель.
- Гришка, признайся, у тебя грехи есть? Клятву даю, что никому не скажу.
- Клятву даешь?
- Да.
- Есть один грех, блудный – когда меня Пимен розгами сечет, ох и сладко мне! Никак не могу потом естество укротить.
- Так ты поэтому никогда уроки не отвечаешь? Ты же самый грамотный среди нас!
- Помни, Никодим. Ты клятву дал! Молчок.
Так и замер Пимен, не дойдя. Ноги ослабели. Вот сученыш. Сладко ему. Да и нужно признаться – я же не так, как других, секу его! И мне…сладко! «Матушка Богородица- заступница, спаси меня от греха тяжкого, ибо эти отроки мне Богом доверены!»
Пимен развернулся и пошел назад в келью. Смута в государстве – беда, смута в душе – трагедия.
Следующим днем после занятий Пимен оставил Григория подле себя.
- А расскажи мне, отрок, как начинается поучение Великого князя Владимира Мономаха с того места, где рассуждается о душе?
- Мне неведомо сие, отче. Тяжело учение дается, - сказал Гришка, опустив глаза.
Пимен подошел, взял мальчика за подбородок и внимательно посмотрел ему в глаза.
- Расскажи!
- "Зачем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня? Уповай на Бога, ибо верю в него". "Не соревнуйся с лукавыми, не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавые будут истреблены, послушные же Господу будут владеть землей". И еще немного: "И не будет грешника; посмотришь на место его и не найдешь его. Кроткие же унаследуют землю и насладятся миром. Злоумышляет грешный против праведного и скрежещет на него зубами своими; Господь же посмеется над ним, ибо видит, что настанет день его. Оружие извлекли грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Лучше праведнику малое, нежели многие богатства грешным. Ибо сила грешных сокрушится, праведных же укрепляет Господь. Как грешники погибнут, - праведных же милует и одаривает. Ибо благословляющие Его наследуют землю, клянущие же Его истребятся. Господом стопы человека направляются. Когда он упадет, то не разобьется, ибо Господь поддерживает руку его. Молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его просящими хлеба. Всякий день милостыню творит праведник и взаймы дает, и племя его благословенно будет. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков".
- «Найди мир и отгони зло, и живи во веки веков», - как эхо повторил Пимен. Вот что, Гриша, я сказать тебе хочу, хоть и нелегко мне. Способен ты к ученью, далеко пойти можешь. Я бы тебя сделал крестовым дьяком. Но из монастыря тебе нужно уходить.
- Зачем, отче?
- Не перебивай. Я твой разговор с Никодимом случайно услыхал. И ты мне люб, и ты у меня желания бесовские вызываешь…Если прознает кто, обоим несдобровать. Мне то что, я век свой отжил. А тебе…
- Отче,- Гришка упал на колени, схватил руку Пимена, и стал жадно целовать. Не прогоняй от себя! Любые муки адовы вытерплю, лишь бы ты рядом был!
- Гришенька, не смогу я так жить. Поддамся демонам, а потом жизни себя лишу. Ты этого хочешь?
Мальчик побледнел, отшатнулся.
- Нет, отче, хочу, чтобы ты жил вечно, и молился за душу мою грешную. А я в ночь уйду.
- Вот хлеб возьми, тут денег немного. А я буду за тебя, за нас молиться, чтобы Господь простил наш грех и был к тебе милостив.
- Благослови, отче. А еще скажи – если Бог есть любовь, а любовь…ну она не такая, не как у всех…Ну не может же она быть от дьявола, если я готов ради тебя и душу бессмертную и тело грешное в огонь и в воду…
- Ох, Гришенька, дьявольские вопросы задаешь. Нет у меня ответа, сам в растерянности. Иди.
- Еще одна просьба, отче. Высеки меня. На прощанье.
- Сейчас. Только свет погаси, увидит кто.

***
К утру мальчик исчез. Его и не искали. Да и где искать – времена смутные. А Пимену с тех пор стал сниться один и тот же сон: он на костре горит, а с неба на него глядит лик Григория. В стране, тем временем, выдались годы холодные да неурожайные. Много народу умерло. По дорогам шастали разбойники, а на Русь с запада двинулось войско самозванца, называвшего себя спасшимся от убиения царевичем Димитрием. Да так, что это войско в Москву вошло, а самозванца собирались венчать на царство.

«А незаконная царица признала в самозванце сына и невесту его польского роду-племени в Вознесенском монастыре привечала. А на престоле московском царствует теперь вовсе не ее сын, а обманщик; она из своих видов хотя и признала его за сына, в тайне сообщает, что этот обманщик расстрига хотел было выбросить из Углицкой церкви гроб настоящего ее сына, как ложного Димитрия; ей, как матери, стало очень жалко; кое-как хитростью она помешала этому, и ее сына кости остались нетронутыми».

Постарел Пимен за эти годы, глазами слаб стал, но летопись свою тайную не оставлял. Верил, что настанут на Руси другие времена, не смутные, когда люди захотят правду знать. Вот когда только настанут, одному Богу ведомо!

- Отче!
- Чего тебе, Никодим?
- Тут люди пришли служивые от самого царя, тебя спрашивают.
- Иди, скажи, скоро буду.

Пимена доставили в только что отстроенные новые царские палаты. Все стены были увешаны парчою и бархатом, а крюки, петли и цепи покрыты позолотой. Окна были обиты кармазиновым сукном, а изразцовые печи удивляли богатством узоров.
- Здрав будь, отче,- услышал Пимен у себя за спиной, и повернулся. Голос показался ему знакомым.
Напротив стоял молодой человек лет двадцати трех, красивой наружности, статный, в богатых одеждах. Он кивнул, и сопровождающие его бояре и стража удалились.
- Отче, я вот по какому делу пригласил. Задумал я жениться, да перед венчанием хочу Патриарха сменить. Буде моим Патриархом, Отче!
- Негоже мне, простому иноку, в Патриархи. Да и прослышал я, что ты веру своих отцов сменил, а папский посланник советником у тебя. Что ты Русь Святую католикам запродал! Негоже мне.
- А что гоже? Помолись за своего Государя, отпусти грехи.
- Нельзя молиться за царя-Ирода, Богородица не велит.
- Не свои, ох не свои слова ты сейчас сказал, отче. Высечь бы тебя за такие слова надобно.
- Сечь меня или не сечь – не мне решать. Я не о теле, о душе забочусь. А розги…Так они не всегда и не всем помогали, правда, Гриша?
- Узнал? Узнал таки! Пимен, родненький, как же я скучал по тебе, как встречи нашей ждал! - Парень к ногам бросился, обнял.
- Только не выдавай меня! Вот и царица сыном признала. И народ царевичем. Стань Патриархом, вдвоем править будем, нам никто во всей Руси не указ теперь.
- Нет, Гришенька, негоже мне.
- А мне гоже было по лесам прятаться, шляхтичам руки целовать, от веры отцов отрекаться? На все пошел, лишь бы к тебе вернуться, полмира перевернул!
- Прости, Гришенька. Отпусти меня с миром отшельником в дальний монастырь. Я проведу свои дни в уединении и молитве.
- С миром уйти хочешь? А меня с войной оставить? Ну если меня не любишь и не жалеешь, страну, людей пожалей! Ты как учил? «Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков". А меня от добра, от любви уклонил, в зло и месть вбросил! Моя жизнь теперь пропащая и бессмысленная, так что все кругом гореть будет, и реки крови прольются…
- Не усугубляй вину свою, не возлагай на меня грехи свои, не венчай незаконно чужой короной недостойную голову. Покайся! Признайся!
- Покаяться! Нет уж! Коль Бог от меня отвернулся, и я от него отвернусь. Коль ты меня предал, и я тебя предам! Стража! Сюда все! Вырвать монаху язык его лукавый, сейчас, здесь, немедленно! А на рассвете сжечь.

«Последнюю свою ночь мне разрешили провести в моей келье. Последняя запись в моей летописи. Что может быть страшней, чем колокол, обреченный на молчание, и человек, обреченный на забвение. Завтра я умру по воле отрока, которого любил всю жизнь. Из праха пришел, в пепел превращусь. Мне немного страшно, признает ли Господь мою любовь праведной. Постараюсь объяснить. Если мне будет предоставлено слово».