Гость

Сегодня Мартын Проза с самого того момента как распахнул очи свои принял решение не спешить. Вот не станет он суетливо размахивать скрипучими со сна конечностями, изображая натужную акробатику пионерского детства. И кофе прихлебывать, обжигаясь и кашляя, не будет. Он просто выскользнет из влажных после душной ночи покровов двуспальной кровати. Закурит традиционную утреннюю сигарку, выдыхая в распахнутое окно ароматный вишневый угар. Почешет волосатый зад… Эта подробность, пожалуй, будет лишней.В общем, спешить господин Проза не будет. Горячий эспрессо дожидается его внизу. Прямо через дорогу. В летнем кафе с шустрой, похожей на мальчика-сорванца официанткой и вереницей прохожих интересных и разных. Они будут проплывать мимо сначала редкими, обрывистыми кадрами. За тем все гуще, гулче, но по-прежнему неторопливо-медлительно-вальяжные. Проза раскроет блокнот и примется набрасывать контуры будущих бессмертных сюжетов, коим суждено вскоре обрасти слоями благоуханной краски и сначала подсохнуть, за тем уснуть долгим сном в темных закромах создателя и, в конце своей бесславной жизни растрескаться и покрыться пылью.
Мартын Проза теперь рисовал для себя, не веря, что кому-либо интересны его работы.
— Зритель жаждет красоты! Показывай обнаженных Наяд. Если так уж чешется Тритонов. Но не эти убогие скрюченные тела. Они не продаются. Дурак ты, Проза.
Мартына помнили заядлым путешественником. Не осталось на свете угла, не попавшего в поле всевидящего ока его камеры. Он жил в постоянном поиске пока был молод, считая себя чуть ли не равным богу. Прозу любая критика вгоняла в состояния ледяной ярости. Сейчас же присмиревший художник лишь равнодушно отворачивался, исподволь шныряя цепким взором по искривленным мощеным улочкам в надежде зацепить, ухватить ускользающий образ очередной модели. Творца издавна тянуло к нестандартным проявлениям человеческой природы. Отвратительные морщинистые старцы, с их дряблыми черепашьими шеями. Толстенные поварихи из придорожных харчевен с красными, вспухшими ручищами. Рахитичные дети далеких африканских племен.
Мало кто помнил Прозу-фотографа. В историю вошел Проза-художник. Но в отличие от фотопленки, готовой выдержать любой выкидыш авторской фантазии, холст жаждал гладкого, выхолощенного, почти прекрасного отвратительного. Прекрасное отвратительное — так называл автор свои работы. Именно в момент открытия этой новой черты, а именно любви к странноватым молодым моделям, Проза постиг истинный дзен. Смирился с собой, перестал искать, метаться.
Мартын Проза не был красавцем. Даже будучи молодым и шустрым. Его портил крупноватый нос и глубоко посаженные карие глазки, беспокойные и колючие. Невысок, сухощав к пятидесяти он превратился в некое подобие Египетской мумии. Его крепкий коренастый скелет обвивали жгуты сухих, каких-то вяленых мышц, а дубленую кожу покрывали цветные татуировки, делавшие его похожим на якудза. В его смешанной внешности при желании можно было найти черты любой из существующих на планете рас. Кто-то называл его чукчей, кто-то ацтеком, а особо изощренные — мавром. Мартын не разубеждал никого, в душе упорно решая давно мучащий его вопрос: «КОМУ КАКОЕ ДЕЛО?».
Вот он. Обаятельный, не слишком привлекательный, но никому не навязывающий свое общество мужчина. Принимайте меня или просто идите мимо. Но люди хотели влезть под кожу, порыться в генах, посмаковать на досуге пикантные подробности личной жизни его матери, породившей на свет столь диковинное создание.
Если говорить откровенно, Мартын всю жизнь чувствовал себя выброшенным из бесконечного людского круговорота. Он словно стоял с краю, и молча наблюдал за проносящимся мимо торнадо, ощетинившимся человеческими руками, раззявленными в крике головами, стройными по всем стандартам красоты ногами. А рядом с ним на периферии всего этого движения существовали тысячи таких вот Мартынов обоего пола и, наверное, тоже чувствовали себя брошенными. Но он их видел и запечатлевал сначала в сознании, за тем на пленку, а позже живым карандашом на бумаге.
Итак, сегодня Мартын Проза не спешил. Наслаждался легкостью, с которой ворвалось в его пропахшую красками комнату это обыденное утро. Солнечный луч свернулся на подогретых досках паркета, придавив брюшком скомканную цветастую конфетную обертку. Проза не ел конфет. Это Юрка, наверное, обронил.
Ласково улыбнувшись, как могут только нежно любящие родители, Мартын поднял обертку. Принюхался. Пахло шоколадом. Восхитительное утро! Тихое, солнечное…
Давно сломанный дверной звонок вдруг ожил, неистово затрезвонил, и в унисон гулко забарабанило сердце.
— Кто? Кого черти принесли!
Проза зашлепал к двери, на ходу стаскивая со спинки кресла льняные брюки, мимоходом заглядывая в старинное напольное зеркало, купленное как-то по случаю на распродаже. Оно в который раз равнодушно отразило поджарый торс, разукрашенный драконами. Одной рукой Проза боролся с замком, второй подтягивал штаны.
Человек, выросший в дверном проеме улыбался, но почему-то улыбка эта не вызывала ответного желания проявлять радушие. По голой спине пробежал сквозняк из приоткрытого окна, а в затылке дробно застучал воробышек-интуиция.
«Захлопни дверь и подопри шкафом! Вооружись ножом и запрись в ванной!».
— Э-э…
— Приветствую. — Прошипел незнакомец и церемонно приподнял белую шляпу, обнажив на мгновение розовую плешь, накрытую перекидным мостиком упругих редких желтоватых волос.
Посетитель представлял собой престранное зрелище. Ростом почти на голову выше Прозы, с мощной фигурой отставного боксера. Кожа бледная, почти белая. Бесцветные водянистые глаза. Человек-негатив. Крупный нос его покраснел и шелушился. Струпья солнечного ожога уродовали и скулы. Белый костюм тройка, белоснежная рубашка и шейный платок цвета переспелого лимона придавали ему гротескный, почти комичный вид. Однако смеяться все еще не хотелось.
Придушив интуицию, мечущуюся под сводом черепа, истерично выкрикивающую идиотские советы в стиле бежать и не оглядываться, Мартын Проза застегнул пуговицу на ширинке и вопросительно кивнул. Незнакомец кивнул в ответ утвердительно.
— Мы, естественно, не знакомы. Это если смотреть под углом рационального мышления. Если же сменить угол зрения, то вы обнаружите массу сходных черт меж нами, уважаемый Мартын.
Проза изумленно приподнял бровь.
— Мы знакомы? То, что вы знаете меня, еще ни о чем не говорит. Не трудно узнать, где я живу.
— Позволите?
Незнакомец бесцеремонного оттеснил невысокого Мартына и прошагал в комнату. Хозяин возмущенно запыхтел, но смолчал. Захлопнул входную дверь и прошествовал за гостем.
— Представьтесь хотя бы. — Бухтел Проза.
— О! Это лишнее. Зовите меня…гость. — Не оборачиваясь, прошелестел незнакомец.
— Вы же сказали, что мы знакомы? Как по мне, так вы знаете обо мне гораздо больше. Неравная ситуация, не находите?
Гость подошел к окну. Потянул носом, видимо, пытаясь уловить аромат из кафе напротив.
— Там варят чудесный кофе. Ведь именно кофе свел вас с Юркой, не так ли?
«Ах, вот в чем дело!» — пронеслось в голове Мартына.
— Понятно! Кто вы? Его отец? Грозный дядя? Юра взрослый человек и может сам решать…
Гость вдруг расхохотался. Глаза при этом оставались ледяными, не смотря на выступившие слезы.
— Вы действительно думаете, что сюжет настолько банален? Разочаровали. — Отсмеявшись, проговорил все в той же шипящей манере гость. — Я полагал наличие фантазии у художника вашего уровня.
Юрка был первым объектом, к которому Проза прикоснулся буквально, не прячась за мембраной творческого процесса. Прикоснулся и так и залип на долгие полгода.
Проза сидел за любимым столиком, потягивая кофе. К тому времени привычка выходить на утреннюю охоту сформировалась окончательно. Человеческие типажи проплывали мимо, карандаш скользил по бумаге.
— Постой! Дай отдышаться.
Видно, что ходьба на подпорках для него дело не привычное.
— Шевелись. Я тебе говорил, что спуск для профи. Ты сам полез. Я тебе говорил!
— Задрал ты уже!
Останавливается. Закуривает, задев костылем приятеля.
— Да иди ты!
Проза делает первые наброски.
Художник так бы и не узнал, какой клад перед ним, если бы парень не решил подтянуть сползший носок. Остановился посреди улицы и, задрав штанину, явил конечность киборга.
Приятель раздраженный ускоряет шаг. Парень на костылях замер, забыв о сигарете. Не спешит догонять, лишь смотрит растерянно и жалобно.
Потом была чашка кофе и долгая беседа. Мартын не торопил, исподволь делая наброски. Паренька звали Юрка. Любитель экстрима он потерял ногу после неудачного спуска на сноуборде. Сложный перелом. Длительное лечение. В итоге протез, который натирает и жмет, хотя врачи утверждали, что современные технологии позволят даже не хромать. А он скачет на костылях и чувствует себя уродом.
— Ты не урод! Ты даже представить не можешь, насколько ты красив! Я покажу тебе!
Рука сама скользит по бумаге, а глаза ласкают живую модель, вытаскивая наружу внутреннюю суть. Его душу.
-Так кто же вы? — Вопрошает Проза, выныривая из воспоминаний.
— Ты не помнишь меня? Не думал, что память твоя столь коротка. Так Юра придет сегодня? В полдень. Портрет завершен, и ты планируешь открыться ему?
Художник скрипит зубами. Горло сдавил спазм.
«Откуда! Откуда он знает?!».
— Полгода бесплотных ожиданий. Полгода мальчик Юра позирует тебе, в чем мать родила, а ты даже не попытался прикоснуться к нему? Не верю!
Снова издевательский смех.
Юрка пришел в тот же вечер. Стук его костылей отдавался болью в душе Прозы. Еще не поздно все переиграть. Сказать, что передумал.
— Ты уверен, что это можно? Просто я со дня операции никогда… Я никому не показывал. Только своему парню… Бывшему… Это ничего?
— Что именно?
— Ну…что я про парня так…
— Ничего.
— И все же это уродство!
— Парень?
Смеется.
— Давай выпьем, а? У меня есть ром, и… Хочешь пива?
— Пива.
Они сидели рядом на диване, глядя на пустой холст. Юрка потягивал пиво. Мартын, обжигающий ром. Он хотел положить руку Юрке на плечо. Еще лучше на бедро и сжать покрепче. Вместо этого сжимал стакан.
В тот вечер Юрка не разделся. Лишь отстегнул протез, закатав штанину. Проза скользнул пальцем по розовой культе.
— Ты прекрасен!
— Зачем ты здесь? Я даже не хочу знать, откуда ты все это знаешь. Мне плевать. Может быть, он тебе рассказал.
Может ты, мать твою, медиум. Зачем ты здесь?
Гость снимает шляпу и швыряет на стол.
— Я всегда прихожу, когда ты ошибаешься. Ты вновь совершаешь ошибку, Мартышка. А я ее исправляю.
Мартышка. Так его называл лишь один человек.
— Как ты меня нашел?! Столько лет!
— От себя не убежишь. — Усмехается гость. — Я там, где грех. Ты пошел против законов природы, Мартышка.
Тебя нужно наказать.
Громадная туша надвигается неумолимой грудой плоти.
— Нет! Только не Юрку! Нет!
Мартын вспомнил. Тот прыщавый рыжий паренек был его первой настоящей любовью. В общежитии института Мартын чувствовал себя вырванным из привычной жизни. Здесь нет ни кого, кто бы был интересен замкнутому молодому человеку. Никого, кому интересен он со своими странными взглядами на мир. С вечно заряженной камерой. Он не общается. Он отщелкивается затвором камеры. Только тот рыжий понимал Прозу.
Парни влекли Мартына давно, и этот факт был принят им, аккуратно уложен в закоулки души и бережно оберегался от чужих липких взоров. Но этот рыжий первым царапнул сердце. Веснушками своими. Зелеными глазами с легкой косинкой. Копной огненных волос. Хрупкостью своею. Он напоминал горящую спичку, и Проза про себя прозвал его Фитилек. Потом уже вслух выдыхал в жилистую шею…
Тогда Проза понял, что влюбиться может только в особенного.
Осенняя слякоть, по стеклу бегут капли дождя, худощавое покрытое веснушками с огненной головы до розовых пяток тело. Лишь камера видит их, но она будет молчать.
Проза на утро отправился бродить в парк. Пинал носками кед мокрые кленовые листья, промочив ноги. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, спросить совета.
Случилось еще два вороватых свидания, пока не появился он. Грубо, демонстративно задел плечом в коридоре коренастого Мартына. Бледный, желтоволосый, в модной куртке и джинсах. Молодой и сильный.
— Эй! — Возмущенно выкрикнул Проза в широкую спину.
Здоровяк обернулся. Смерил Мартына презрительным взором и ухмыльнулся.
— Не верещи, Мартышка.
Душа сжалась. Знает!
С того дня Проза ждал липких слухов, смешков за спиной. Ничего не произошло. Фитилек смотрел жалобно. Мартын изнывал.
Они целовались в темноте под лестницей. Рисковали, но не могли иначе. Проза на мгновение открыл глаза и остолбенел. Бледный здоровяк стоял, прислонившись к стене, и беззвучно смеялся. Тряслись широкие плечи, вздымалась борцовская грудь. Недвусмысленный жест прервал смех, и лицо его застыло. Прочертив большим пальцем полосу на собственном горле, здоровяк растворился во тьме. А на следующий день…
— Это ты убил…рыжего?
— Ты даже имени его не помнишь. — Усмехается гость. — Нет. Он сам случайно споткнулся и свернул шею. Ты сам знаешь.
— Я вспомнил тебя!
После трагической смерти рыжего, Мартын больше не влюблялся. Сначала душил иррациональный страх. Подсознательно он верил, что стоит по-настоящему потянуться к кому-то и придет ОН. Как возмездие. Постепенно трагическая история стерлась из памяти. Была череда встреч и расставаний, но особенного так и не случилось.
И вдруг, когда надежда почти умерла, если не умерла, то пребывала в глубочайшей коме, появляется Юрка и тянет за собой гостя.
— Как ты меня нашел? Этого не может быть!
Проза озирался в поисках спасения. Наткнулся взглядом на старинное зеркало в тяжелой раме. На мгновение его затянула голубоватая бездна. Захотелось сбежать в ту пустую комнату. Он не верил в мистику. Всему есть логическое объяснение. Этот человек преследует его. Он болен! Маньяк помешан, зациклен на художнике. Возможно еще в те далекие временя, когда он был студентом, что-то перемкнуло в башке этого странного типа. Он борется за чистоту. Возможно, считает, что душу Прозы еще можно спасти, а те, кто сбивает его с правильного пути, уже не исправимы. Или он верит, что художник еще принесет пользу миру. Да кто может знать, что в голове этого психа!
Гость пришел за Юркой. Юрка в опасности! Этот тип непременно убьет его. Пока он жив будет преследовать Прозу до конца его дней. Пока он жив…
Мартын Проза сидел на полу посреди разгромленной гостиной. Смотрел на окровавленные руки, скользил невидящим взором по ощетинившейся осколками глиняной статуэтке. Задержался на мгновение на розовой, теперь бардовой от крови плеши гостя. Желтые волосы слиплись. Руки неестественно вывернуты. Одна нога согнута в колене. Он словно собирался исполнить замысловатое па, но так и замер, застигнутый внезапной смертью. Проза вновь посмотрел на руки.
— Хороший цвет. Нужно запомнить. Никогда не удавалось добиться такого оттенка. Надо запомнить…
Первым звуком, прорвавшимся сквозь пелену безумия, был стук костылей Юрки. Мартын с трудом поднялся. Шатаясь, побрел к двери. Он сейчас с порога скажет, что любит Юрку. Любит так, как никого никогда не любил. Потом объяснит ситуацию. Он поймет. Он…
— Черт возьми! Тебя ограбили?! Напали, да? А руки… Черт!
Юрка бросил костыли, ухватив Мартына за руки.
— Ничего…ничего…
— Да как же ничего?! Руки! Нужно обработать чем-нибудь…
— Юра, это не моя кровь. Ничего.
Парень недоуменно посмотрел на Прозу. Оглядел разгромленную гостиную. Снова взял в пригоршню руки художника. Заглянул тому в глаза.
— Не твоя кровь? Как не твоя. А чья?
— Гостя. Я, видишь ли…убил.
Юрка сглотнул.
— Мартын, ты чего?
Проза втянул воздух сквозь дробно стучащие зубы и на негнущихся ногах прошел к месту, где оставил труп.
На полу валялись осколки глиняной статуэтки, клочья бумаги, перья из диванной подушки, осколки зеркала. Капли крови вовсе не напоминали ту лужу, что натекла из раскроенного черепа гостя. Трупа не было.
Проза поднял глаза и уставился в измазанное кровью покрытое трещинами зеркало. Потом перевел взгляд на изрезанные руки. Снова заглянул в зеркало, и на мгновение ему показалось, что сквозь трещины он видит не собственное искаженное безумием лицо, а бездыханное тело гостя. Мартын Проза захохотал…