Зимние маршруты

К чертям вашу тухлую романтику — я ненавижу зиму. Меня не возбуждает вселенская пандемия в преддверии Нового года, безвкусно разряженные елки и запах кислых абхазских мандаринов. Залитые кочками катки во дворах, нечищеные тротуары и тягостные думы о выборе подарков родным. Нет во мне ощущения долгожданного праздника, которое переполняет и свербит где-то под ложечкой, и ты судорожно, в предвкушении перечеркиваешь шариковой ручкой черные будни в календаре до наступления заветного дня. Того самого, что с вялой, но пафосной речью президента о никому ненужных успехах в сельском хозяйстве и боем Курантов. С непременным шампанским, от которого на утро болит голова, а желудок мучает изжога, и с сокровенным желанием, которое никогда не исполнится.Только лютая, ничем неприкрытая нелюбовь к жестоким морозам и многослойной одежде. К голым ветвям деревьев на фоне полинявшего неба и пронзительным вскрикам голодного воронья. К сумеркам в четыре часа дня и чуть теплым батареям в квартире. К толчее в магазинах с заоблачными ценами, по случаю все того же вожделенного народом праздника. К занесенной снегом машине на ближайшей парковке и многочасовым пробкам в пути.
Но самое ужасное, что может случиться в предновогоднюю пору, это дождь, который неожиданно обрушивается с неба посреди зимы, нагнанный каким-нибудь атлантическим циклоном. Мать его, ледяной дождь в конце декабря! И ты идешь, как распоследний придурок в теплых ботинках, в которых в какой-то не менее мерзкий момент начинает хлюпать холодная вода, делая пальцы ног под носками до противного скользкими и ледяными, совсем как у трупа утопленника. А на следующий день: да здравствует затяжной ринит, температура в районе тридцати семи и бесконечные флаконы с «Ксиленом». При этом работу никто отменять не будет, какой больничный, вы о чем, когда на носу конец финансового года, отчетность и призрачная надежда на получение тринадцатой зарплаты, которую уже мысленно распланировал до последнего рубля.
Всем этим великолепием, подарившим мне сегодняшнее настроение, я сполна насладился утром, когда ступил из подъезда в темноту, рассекаемую рваными линиями дождя. Снег за ночь осел и превратился в отвратительную серо-грязную кашу по обочинам обледенелых дорожек, пешеходы, как инвалиды — гуськом-гуськом, руки в разные стороны, чтобы сохранить равновесие и не приземлиться на задницу в подтаявшую лужу, заработав какой-нибудь перелом бедра или лодыжки. Маршрутки мчат мимо остановок, разбрызгивая фонтаны мутных брызг, и нужно успеть вовремя захлопнуть рот и отпрыгнуть, чтобы не потерять тот самый презентабельный вид до начала рабочего дня.
Хотя какой к чертовой матери вид, когда чтобы попасть в желанное теплое чрево старенького, забитого под отказ, Форда, нужно совершить подвиг. И не потому, что ты гребаный неудачник, который не накопил на захудалую Ладу десятой модели двухтысячного года выпуска или что хуже — не взял пятилетний кредит на Шевроле. Нет, не потому, а просто… просто потому, что ты кретин, для которого нет большего счастья, чем успеть втиснуться в переполненный микроавтобус пятьдесят второго маршрута, который подойдет к остановке строго по расписанию: в восемь ноль пять…

Это случилось два месяца назад, в одно ничем не примечательное утро, когда я всеми фибрами своей банковской продажной сущности ненавидел осень с ее промозглой паскудной погодой. Я был невыспавшимся и злым, как тысяча чертей: на себя, на нескончаемый дождь, на отсутствие зонта и наличности в кошельке. А все потому, что приехав вечером с любимой работы, забыл отключить габариты у машины, что ожидаемо привело к трехэтажному мату, разряженному аккумулятору и поездке в общественном транспорте. Уже тогда можно было предположить, что я кретин, потому что с вечера не снял денег в банкомате, не смог вызвать такси и уже значительно опаздывал к началу ежедневной планерки, и еще десятку другому глубокомысленных, почти философских причин.
Маршрутку, которую я ожидал что-то около пятнадцати минут, что в моем тяжелом случае было подобно смерти, я взял почти на абордаж, едва протиснувшись в узкую дверь. Оторвав в неравных боях от пальто пуговицу, расталкивая сонных студентов и вездесущих старушек, которые за каким-то чертом куда-то ехали в такую рань, я прошел в глубь салона, уцепившись рукой за поручень сиденья. И сдвинуть меня с отвоеванного места мог разве что ураган Катрина или всемирный потоп. Дверь захлопнулась, автобус дернулся и медленно поплелся в горку, утрамбовывая пассажиров, я полез в карман за мелочью. И сразу со всех сторон раздалось разноголосое нестройное: «Передайте за проезд!», а потом: «Возьмите сдачу!». Да, мать вашу. Я что, контролер-кондуктор? Билетик не прокомпостировать? Не надо меня так настойчиво хлопать по плечам и пихать локтем в бок, я вообще, ненавижу, когда кто-то врывается в мое личное пространство без приглашений. Но я стойко терпел, прижимая портфель с документами к животу, презрительно молчал и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, изредка поглядывая в запотевшие окна, чтобы узнать, где мы едем.
Казалось, этой утомительной поездке не будет конца и края, я задыхался в духоте салона от отвратительного сонма людских запахов, чувствовал, как взмокла спина под белой рубашкой, и клял себя последними словами за идиотизм и забывчивость. Словно первый день за рулем, словно курсант школы вождения. Ну, какого рожна я не отключил фары? Ведь всегда все по сто раз проверял, прежде чем нажать на брелок сигнализации. Какого черта не зашел к соседке, занять сотню до вечера? Какого, в общем…
Я плавал в невеселых мыслях, отсчитывал минуты, материл себя со всей широтой русской души. На какой остановке зашел он, не заметил, да и дела мне не было до других, только чуть позже ощутил, как амбре из лука-чеснока — боже, кто только такое ест с утра? стрелять без суда и следствия — сменил тонкий аромат мужского парфюма. Я втянул поглубже приятные нотки морского бриза, покрутил головой в поисках благословенного источника… Он был где-то сзади, а я обидно не мог развернуться в узком проходе, стоило чуть дернуть рукой, как со всех сторон слышалось злое шипение и вымученные стоны.
Но море за спиной неукротимо манило и молило его вдохнуть, и я, поддавшись неожиданному искушению, наплевал на тех, кто стоял рядом. Двинул корпусом раз-другой, потоптался, подергал локтями и вот я уже уткнулся носом во взъерошенную темную макушку молодого парня. Откуда узнал, что он молодой, лет двадцать от силы? Так по аляповатой, фривольной курточке, что на фоне моего строгого серого пальто, смотрелась, как волнистый попугайчик на фоне вороны. Без всяких задних мыслей, да и откуда им тогда еще было взяться, я просто упивался его свежестью, прикрыв от наслаждения глаза. Так и ехали, плотно соприкоснувшись, его спина к моей груди, мое лицо в его волосах, которые чуть колышутся от тряски и моего же дыхания.
Он вышел в центре, всего на пару остановок раньше меня. К тому моменту в салоне стало свободно, и я немного отодвинувшись, успел рассмотреть ту самую короткую куртку — лиловые и зеленые ромбы по голубому фону, которая задралась вверх от давки и тесноты, приоткрывая полоску смуглой кожи над поясом джинсов. Таких узких, что я, как загипнотизированный не мог отвести взгляда от его аккуратных ягодиц. Должно быть, именно в тот момент, эти стежки на задних карманах навечно впечатались в мою память, а как иначе, ведь когда в следующий раз, где-то через месяц, я снова воспользовался маршруткой, я узнал его только по этим отличительным признакам.
Лица, в тот первый раз, я так и не рассмотрел, да и особого интереса оно не вызывало, только вскользь профиль с прямым носом и отросшую челку. Но тогда это не имело никакого значения, тогда я как мудак стоял посреди салона и пялился на задницу незнакомого парня и это настолько меня поразило, что я даже забыл куда и зачем, вообще, еду.

Во второй раз причина моего присутствия в общественном транспорте была еще более прозаичная, чем в первый — я умирал с редкого для меня, но дикого похмелья. Проснувшись утром от разрывающей голову боли, я с удивлением отметил, что вторая половина ноября решила отметиться небывалым снегопадом. Когда осень обыденно черно-серая еще вчера вдруг сменяется ослепительно-белым покровом, до рези в глазах — ясно одно, об автомобиле можно забыть. Как и о такси, о чем мне равнодушно в телефонную трубку поведала уставшая девушка, сказав, что все машины заняты и освободятся нескоро.
И вот я, утопая по колено в снегу, который никто и не собирался разгребать — зима нагрянула неожиданно, коммунальные службы оказались не готовы, техника встала — пробирался к заветной остановке. Поездка вышла такой же увлекательной, как и месяц назад. С той лишь разницей, что пальто на мне было зимнее, темно-синего цвета и на этот раз на нем умудрились сохраниться все пуговицы — можно сказать, что из битвы за проезд в автобусе я вышел победителем.
Стряхнув снег с плеч и волос, шапки носить никогда не любил, я старался дышать в потолок маршрутки, чтобы не отравлять своими похмельными выхлопами набившихся в салон людей. Мне казалось, о том, что вчера у нас в банке был корпоратив, знал каждый, по крайней мере, догадывался по моим красным опухшим глазам — было отчего-то стыдно. Я, вообще, пил редко, наверное, потому что не умел и меня уносило за горизонт с третьей рюмки. Но разве можно отказать начальству, которое так настойчиво просило об уважении… Вот и я об этом — нельзя.
Мы скорее стояли, чем ехали, пробки собрались многокилометровые, все из-за тех же нечищеных дорог. Об опоздании даже не думалось, после вчерашнего, хорошо если пол-офиса работников наберется. Это я один такой чересчур ответственный, но что не сделаешь ради очередного повышения, и не потому что ты хитрожопый подхалим, как раз-таки нет, задницы никогда никому не вылизывал, пляшу от обратного — просто работаю так, как умею. Чуждо мне состояние абсолютного наплевательства, радею за показатели сильнее, чем за личную жизнь, которой не особо и много выпадает на мою долю.
Похмелье, которое отпустило на легком морозце, в переполненной маршрутки решило взять реванш. От духоты мутило, расстегнув пальто и ослабив узел галстука, так остро хотелось урвать хоть глоток свежего воздуха, я стал ненавязчиво проталкиваться по проходу вперед, ближе к двери, в которую поддувало, когда маршрутка притормаживала на очередной остановке. Поэтому и зашедшего парня, все в той же яркой курточке я увидел сразу, практически лицом к лицу. Он, как и в прошлый раз, обдал меня горьковатым ароматом моря и холодком еще не растаявшего снега на капюшоне, который он поспешил откинуть, как только протиснулся в салон.
Я опустил взгляд вниз, на его узкие джинсы, определенно те же самые, что плотно облегали ноги, и теперь уже горел не только снаружи, но и почему-то изнутри. А он, равнодушно мазнув самыми обычными карими глазами по людям, отсчитывал в ладошке мелочь, чуть покачивая головой в такт музыке, которая едва слышно раздавалась из больших наушников ярко-красного цвета. Как только маршрутка тронулась и его качнуло вперед, парень вцепился рукой в поручень, а я, стоя в каких-то десяти сантиметрах от него, только и мог, что задержать дыхание, чтобы не вызвать чувство брезгливости в молодом организме.
Рассматривать его лицо, стало каким-то небывалым до этого дня приключением. Все эти косые линии скул и бровей, изгибы тонких губ и узких крыльев прямого носа. Он точно не был одним из тех красавчиков, на которых так любят вешаться девушки, да и ростом не вышел — едва доставал мне до плеча, и кажется, слишком худ, хотя, что я мог знать о мужской красоте, до которой мне никогда не было особой разницы. Другое же дело женщины, с ними все всегда просто и сложно одновременно, не сказать, что я был большим знатоком, но иной раз и мне перепадало толика их великодушного внимания. Но почему-то не они, а именно он притягивал к себе и заставлял склоняться ближе. И когда парень через какое-то время, сняв наушники, крикнул водителю об остановке, я только и смог, что тяжко вздохнуть и посмотреть на то, как резво он соскочил с подножки и быстрым шагом направился по тротуару прочь.
Остановка называлась «Дом печати» — я запомнил, и оставшийся отрезок пути, был проведен мной в серьезных раздумьях на тему: куда он пошел и работает ли он в этом самом «Доме», где сосредоточилась жизнь всей прессы нашего уездного городка.
А на завтра, я даже не задумался пойти на стоянку и откопать из снега свою машину, уже знакомой тропой я двигался в сторону остановки, чтобы успеть на тот самый маршрут…

Сегодня было на удивление просторно, словно и не час-пик, словно воскресный день, а я заблудившийся в предпраздничной суете прохожий, который непонятно зачем проснулся в такую рань, или еще не засыпал, чтобы куда-то отправиться по своим неведомым делам. Даже места свободные были, но я стоял, отсчитывая остановки и время. Вот еще немного, остался всего один поворот и светофор, и будет плевать на мокрые ноги в ботинках и отяжелевшее от влаги дождя пальто. Будет плевать на все.
Целый месяц я катался по уже известному каждым метром и каждой кочкой маршруту — должно быть, я смогу воспроизвести его по памяти с закрытыми глазами — игнорируя успевшую примерзнуть к земле машину. А все ради тех десяти-пятнадцати минут персонального дурмана, в который я погружался, как только парень входил в салон. Мы встречались почти каждое утро в тесном микроавтобусе, а в те редкие разы, когда он отсутствовал, мне казалось, что день определенно точно прожит зря. В такие моменты, я мучился тем, что выдумывал сотни разных причин, одна страшнее другой, почему его нет. И сердце обрывалось, когда я понимал, что возможно, его больше никогда и не будет. Но наступал новый день, и я снова настырно ожидал на остановке маршрутку, чтобы потом с легким сердцем видеть, как он привычно входит в нее, безразлично осматривает пассажиров и передает деньги за проезд. Тогда я, наконец, расслаблялся и прятал широкую улыбку в приподнятом вороте пальто, желая, чтобы это проклятое утро и эта выматывающая душу поездка никогда не кончались.
Наши взгляды пересеклись лишь однажды, но черт, как меня тогда тряхнуло, до сих вспоминаю и мурашки по телу бегут врассыпную. Словно пресловутая молния пронзила все тело, навечно пригвоздив к этому невзрачному созданию в кричащих вещах. Он часто вставал около меня, иногда плотно прижимаясь спиной, и я в такие удивительно короткие и в тоже самое время длинные мгновения ненавидел зиму с ее толстой одеждой, мешавшей мне полностью насладиться его близостью. Я успел изучить его затылок с завитками темных волос, пару мелких родинок на шее за розовой ушной раковиной с левой стороны, тонкие запястья с голубыми венками, которые, казалось, несмело выглядывали из рукавов пуховика, когда он тянулся к поручню.
Вот и сегодня, когда парень вошел, закутанный по нос в цветной шарф, его глаза пробежались по людям, наткнулись на меня и тут же устремились куда-то в заляпанное грязью окно. Понимая, что глупо на что-то надеяться, да и на что, я всегда болезненно переживал его равнодушие. Ведь так хотелось в ответ теплого, подтаявшего взгляда, который бы чуть дольше положенного задержался на моем лице. Я бессознательно сделал шаг вперед, чтобы снова оказаться рядом, и все равно, что места в салоне предостаточно, кто мне запретит еще раз — последний, так для себя решил — насладиться ароматом его безбрежного штормового моря?
Я снял зубами перчатки с въевшимся в кожу запахом табака, чтобы словно невзначай, коснуться его руки своей. Ощутить живой огонь под пальцами, пусть мимолетный, но этого всегда хватало, чтобы на мгновение стать снова счастливым. Приготовив очередное тихое: «Извините», я сдвинул ладонь по поручню — липкому, наверняка грязному от сотен чужих потных лап, и дотронулся до холодных пальцев. Он чуть вздрогнул, как это бывало и раньше, но даже не сделал попытки отпрянуть, просто продолжил стоять, отвернувшись к окну. Подняв глаза, я посмотрел на свою руку, которая плотно стискивала маленькую ладонь, а дальше неожиданно наткнулся на наше отражение в темном окне маршрутки, которое словно таинственное зеркало показывало его пронзительный взгляд, направленный на меня.

Завтра я непременно опоздаю на работу, потому что наберусь смелости и выйду вслед за ним, а он будет выжидающе стоять под раскидистым, опутанным переливающимися гирляндами деревом, впервые смотреть мне в глаза и молчать. Снег будет медленно, крупными хлопьями опускаться на его хрупкие плечи и непокрытую голову, и я с трудом смогу отвести взгляд, чтобы немного успокоить бьющееся с перебоями сердце. Я тоже буду молчать, потому что не буду знать, что сказать, потому что сказать захочется так много и так долго, что не хватит всей нашей жизни. И тогда я просто возьму его холодную руку в свои горячие ладони, несильно сожму, прикоснусь губами, сцеловывая тающие снежинки, чтобы передать этому маленькому существу всю свою огромную, как само небо, любовь…