Роял флэш, мой милый

Есть стойкое ощущение непричастности к жизни. Особенно остро по весне. Особенно в конце марта. Под ногами грязью вскипает вчерашний снег, небо окрашивается в ярко-лазурный, солнце бьет наотмашь по подслеповатым глазам… Люди вокруг улыбаются, может и повод есть, да я как всегда не в курсе. Все мимо… И гомон птиц будит чуть свет, и с головой под одеяло, позволить себе еще немного застрять в кошмарных снах, но не таких предсказуемых, как реальность.
Воспеть Бродского, ощущая себя в стадии: слился лицом с обоями… Там еще было про что-то про эрос…, но трахаться отчаянно не хочется. Уже ничего не хочется или всего и сразу, как в пубертатном периоде. Так давно это было. Отсчет пошел уже на минуты и перевод часов так некстати. Живешь по московскому, пьешь отвратительный кофе ближе к обеду. По утрам невыносимая тошнота: от себя, от работы, от бытовых проблем. И да, не забыть бы купить вечером хлеба, того самого, баварского, заискивающе оскаливаясь человеку в белом колпаке.
Писать, кому-то что-то, разыгрывая себя как по нотам реквиема Вольфганта Амадея или как фишку в казино Цезарь, поставив на красное. Ухватить лживой заботы и симпатии, распадаясь за залапанном стеклом монитора на атомы никчемности бытия. И пожалеть под занавес, погладить по груди, ощутить потной ладонью аритмию и адреналин, выбрасываемый надпочечниками. Окунуться в страх, что осталось совсем немного. Позже сожрать плитку горького шоколада, наплевав на диету и больную печень, заработать слабый по шкале Рихтера всплеск эндорфинов в крови — захлебнуться в минутном счастье и чьих-то стихах. Через час скорчиться от боли.
Подумать, что было бы неплохо набить еще одно тату и тут же забыть об этом, не потому что память подводит — бессмысленно. Разводить реверансы, посылать кривые вымученные улыбки, отбиваться от чужих рук, пафосно заявляя, что внутри вытянутого свитера, который напялил от холода, кроется никем непознанная вселенная и тут же открыть нараспашку душу для очередного удара. Да-да, с правой, вот сюда, видишь тут еще с прошлого раза не зарубцевалось и иногда кровоточит. Давай, тебе можно, именно тебе — роял флэш, мой милый. У тебя сегодня сорван банк, а я хреново блефую.
И курить, не электронную, а настоящие, да так чтобы повело, чтобы съехать вниз по стене и задницей припасть к полу. Житана крепкого без фильтра, как в юности или даже Беломора, смять бумажную гильзу зубами, и тут же вспомнить едкое слово Раневской, что жизнь это затянувшийся прыжок из пизды в могилу. Молчаливо поддакнуть ей неуверенным кивком — точка невозврата давно пройдена, уверенная просьба стюардессы пристегнуть ремни и быстрое сообщение о температуре за бортом. Нет, рано, скребешь обшивку, стучишь кулаками в поцарапанный иллюминатор, но там внизу, уже ничего кроме пелены облаков.
Потом проснуться среди ночи с криком и слезами, сорванным дыханием. А перед глазами все еще будет отчетливо стоять кладбище, будто выжгли на сетчатке, покосившиеся кресты и чья-то тянущая рука — не вырваться. Приложиться к стакану с теплой водой, жадно напиться. К телефону, пальцем нажать на иконки и кнопочки, войти туда, где ты никому не нужен, громко выдохнуть и успокоиться ничем. Посмотреть в потолок, вызвать на ум сонет за номером девяносто или вот это вот: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…», еще раз пожалеть себя. Уснуть под утро, когда до противного писка будильника всего ничего.
Почитать в маршрутке чужое «про любовь»: погрустить, порадоваться, позавидовать, в конце концов, наплевать, прикрикнув на что-то внутри себя, что еще верит, надеется и ждет. Ждет, блядь, а часы уже тик-так тик-так — поздно. Просрано все, что можно было просрать, зато как феерично когда-то горело, с треском и искрами до черного неба. С ритуальными танцами и с томным взглядом по крышам десятков городов. Кто ты? Какой по счету? Я сбился когда-то давно на полусотне.
А потом застрять в цифрах и деловых письмах, где под именем не раз за день мелькнет: «С уважением», высказать про себя все, что думаешь — трехэтажным, при этом сверкнув вспышкой усталой улыбки. С мечтами о доме и о чем-то горячем, что по утрам омывает сознание и низ живота, скручиваясь в тугой узел невозможности. Выдохнуть с облегчением к шести и выйти под звезды, спешно накинув на плечи пальто. Окунуться в выхлопные газы и сигналы клаксонов, поспешить истертыми зебрами на зеленый туда, где никто не ждет.