Стойкая ремиссия

Двадцать пять лет назад…
Тоненький большеглазый мальчик неуверенно оглянулся на маму.
– Ну что ты? – улыбнулась она. – Иди!
Мальчик вздохнул, покрепче сжал в руке новенькое пластмассовое ведерко и шагнул к песочнице.
В песочнице хозяйничал русоголовый бутуз. Он восседал на куче песка, возводя редут вокруг замка, который уже был выстроен у дальней, выкрашенной ярко-желтой краской стенки.
Новичок осторожно перекинул ногу в сандалике через бортик и уселся в уголке, стараясь занимать как можно меньше места.
Владелец крепости уставился на оккупанта, сдвинув на затылок панамку цвета хаки, и ничего хорошего его взгляд не обещал. Мальчишка давно бы сбежал, но там, на скамеечке, была мама, она надеялась, что у ее «необщительного сына в новом дворе появится хоть один приятель».
– Тебя как зовут? – спросил крепыш.
– Жан, – мальчишка спрятал глаза, ожидая насмешек.
– А меня Сережа, – он еще плохо выговаривал звук «р», буксовал на нем, от чего угрожающее рычание получалось милым и мягким, – будешь со мной форт строить?
– Буду, – согласился Жан.
– Тогда ты строй стену, вот тут, – ткнул Сережа совком в сторону.
Жан переместился поближе и, устроившись на коленках, начал насыпать узкий вал из сухого, непослушного песка.
– Хорошо, – одобрил Сережа, – я за водой схожу, у меня лейка есть, – похвастался он и направился к луже.
К обеду форт был готов. Перемазанные с ног до головы мальчишки, наломав тоненьких веточек с березки, укрепляли песчаные стены. Жан, сорвав несколько распустившихся одуванчиков, втер их в крышу.
– Это прожекторы, – объяснил он Сереге.
– Здорово, – одобрил тот.
– Сережа, пойдем кушать, – оторвалась от книги Сережина мама.
– Да, и нам пора, – сверившись с часами, сказала мама Жана.
Жан с тоской окинул взглядом такой замечательный хрупкий форт, от которого ну совсем не хотелось уходить.
– Выходи после обеда, я солдатиков вынесу – будем играть, – разрешил ситуацию уверенный в себе офицерский сын Серега Белов, – мне папа целый набор подарил на день рожденья.

Двадцать лет назад…
Жан ковылял из школы, стараясь аккуратнее ставить вывихнутую ногу в новом узком ботинке. Нога отекла, и лаковая кожа больно впивалась в лодыжку. Он присел, чтобы еще больше распустить шнурок, и услышал за спиной:
– Эй, придурок, куда собрался?
Он вздохнул и выпрямился. Удар следовало встречать с гордо поднятой головой. Было страшно – живот подвело и сердце натужно бухало где-то в горле. Два его давних противника и мучителя, пятиклашки Воробьев и Семин, бежали через школьный двор. После уроков они заперли его в опустевшей раздевалке под лестницей, куда очень не вовремя сунулся физрук – пришлось выпустить добычу. А сейчас явно решили продолжить.
– Ну что, артист, деньги давай.
– У меня нет, – сказал Жан, зная, что оправдываться бесполезно.
– А мы проверим, – заявил Семин, вытряхивая содержимое чужого рюкзака прямо на пыльный газон.
Его пожитки рассыпались между островками желтоголовой мать-и-мачехи: тетради, дневник, пенал, который подарил дядя Сева – один из маминых ухажеров. В их доме дяди задерживались ненадолго, мама упорно продолжала искать «идеал», предъявляя завышенные требования к кандидатам. Она любила рассуждать о высоком, о единении душ и предназначении. Усталым мужикам за 30 было не до этого – им бы бабу покладистую под бок, тарелку борща и тихий вечерок под телевизор и пивко. Мама алкоголь не выносила и не умела уступать, поэтому потенциальные отцы в жизни Жана менялись регулярно. Дядь Сева был хотя бы добрый – интересовался делами в школе, таскал в парк аттракционов, водил в кино, дарил подарки. Привез ему из командировки пенал со множеством отделений – в классе ни у кого такого не было – украшенный серебристым байком на обложке. Они с Серым единодушно решили, что пенал «крутой».
– Оп-па! А это что? – Воробьев схватил пенал и начал его расстегивать.
– Отдай! – трепыхнулся Жан.
– Заткнись! – получив болезненный тычок под ребра, Жан согнулся.
Вот если бы здесь был Серый, эти гады ни за что не привязались к нему – двое на двое совсем другой расклад, да и бешеный Серега Белов пользовался авторитетом не только в своей параллели. Только Серый опять уехал на свои дурацкие соревнования, и Жан остался один.
– Слышь, мелкий, это пойдет в счет долга, но в понедельник чтобы деньги принес, понял?
– Нет.
– Чего нет?! – завелся Воробьев.
– Это мое.
– Было твое.
Он сплюнул под ноги и двинулся было обратно к школе, но тощенький мальчишка вдруг прыгнул ему на спину и от души впился зубами в жирный загривок.
Воробьев взвыл и попытался смахнуть взбесившегося четвероклашку, но тот вцепился мертвой хваткой, по шее потекла кровь. Семин тянул Жана за ноги, колотил по голове, пытаясь стряхнуть жертву, которая неожиданно превратилась в противника. Жан даже не уворачивался, только сжимал челюсти сильнее. Наконец, обезумевший от боли Воробьев догадался развернуться спиной к забору и начал колошматить повисшее на нем жилистое тело о решетку забора. После пары ударов у Жана потемнело в глазах, и он кулем рухнул вниз. Сжавшись в комок, прикрыл руками голову, зная, что пока «авторитеты» не выместят на нем зло, не отстанут.
– А ну оставьте его в покое, уроды! – Серега, вооружившись здоровенной веткой из тех, что завхоз спилил по весне, да так и не вывез, несся к ним через футбольное поле.
Пятиклассники переглянулись – силы, по их мнению, были равны, но тут из-за угла показалась фигура в камуфляже – Серегин отец пытался остановить отпрыска, но тот уже ничего не слышал.
Быстро перемахнув через забор, школьные рэкетиры припустили по улице, а Серега присел на корточки около Жана.
– Эй, ты как?
– Нормально, – буркнул тот.
Ему хотелось заплакать от боли и от облегчения, что все позади, что Серый вернулся, но реветь было нельзя: что он девчонка, что ли?
– Привет, боец, встать сможешь? – спросил подошедший Белов-старший.
– Здрасьте, дядь Миш, – хлюпнул носом Жан, – смогу.
Жан попытался выпрямиться, опираясь на широкую, как лопата, руку, но нога подломилась, и он завалился на бок.
– Ясно, – дядя Миша подхватил его на руки, кивнул сыну на раскиданные вещи, – собери.
– Давай-ка в детский травмпункт, – велел капитан Белов шоферу, усаживая Жана на заднее сидение УАЗа.
Серега устроился рядом, подпер плечом, и Жану сразу стало тепло и спокойно – теперь ничего не случится, вместе не страшно.

Пятнадцать лет назад…
Жан, задрав ноги на спинку, валялся на кровати, сводя к нулю идеальный армейский порядок в комнате Сереги. Он почти бездумно вел счет, следя за ровной напряженной спиной друга.
– Сто пятьдесят, – выдохнул Серега, размял кисти и, переставив секундомер, начал второй подход.
«Прикольно!» – проскользнула не оформившаяся до конца мысль в голове Жана. Прикольной была и тренированная спина друга, и этот мощный равномерный вдох-выдох, и капельки пота, выступившие на пояснице, и…
За это лето, которое они фактически не виделись, Серый очень изменился. Мама бы сказала «заматерел». Он раздался в плечах, оброс мясом и махнул вверх на полголовы, оставив Жана с его неизменными метр семьдесят пять далеко позади.
Жан посмотрел на свои длинные тощие руки, потрогал шею – дааа, цыплячье счастье, Белов такую двумя пальцами… Что Серега сможет сделать двумя пальцами, он не додумал – покраснел.
Это началось недавно: в присутствии лучшего и единственного друга стало вдруг стыдно раздеваться, хотя до этого они даже спали в одной постели, когда выбирались к Беловым на дачу и жили в крохотной комнатке под крышей, где кроме дивана ничего не умещалось.
А еще Жан ловил себя на том, что исподтишка разглядывает Серого, не так – вообще, а именно тело, и не с любопытством или завистью, а со странной смесью благоговения и желания прикоснуться. Он списывал это на кратковременное помешательство, затмения в мозгу, который все чаще сбоил, когда Серега оказывался рядом.
Воспоминания этого года разворачивались перед глазами, как картинки в калейдоскопе – яркие, подробные и какие-то ненастоящие.
«Не уверен – не щемись!» Черные готические буквы мушками прыгали перед глазами Жана. Серега обернулся и притормозил, давая ему поравняться с собой. 
– Сдохну щас, – сообщил ему Жан.
– Сейчас не получится, – казалось, Серега даже не сбился с дыхания. – До финиша еще километр. Вдох на четыре счета и выдох так же, помнишь?
– Уммм! – выдавил из себя Жан. 
Выбора нет, можно сдохнуть, но бежать, потому что Серега его не оставит и зарежет свой результат.
***
– Эта или эта? – Сергей по очереди приложил к себе почти идентичные футболки, незначительная разница в цвете не засчитывалась.
Жан отстранил его от шкафа и выудил оттуда рубашку цвета ненастного неба, как раз под цвет глаз друга.
– Нормально? – крутился Серый перед Жаном.
– Мне нравится, – уголок рта дернулся, выдавая сильное раздражение.
– Ты чего? – Серый сгреб его за шею и уткнулся лоб в лоб, заглядывая в глаза.
Жан на секунду зажмурился, пряча правду.
– Нервничаю, блин, как будто сам на свидание, – впервые лгал он, глядя в глаза Серого.
***
– От меня сигаретами не пахнет? – Серега сунулся макушкой под нос Жану.
Жан глубоко вдохнул, пропечатывая в сознании давно знакомый запах друга, перемешанный с сигаретным дымом. Вдруг резким прострелом острого удовольствия прошило позвоночник, заставляя его уткнуться носом и вдохнуть еще пару раз.
– Пахнет? Меня тренер прибьет.
***
– Смотри, какая телка, – Жан ковырялся на порносайте, пользуясь тем, что Серый еще не успел зачистить следы своего пребывания за компом.
Тот навис сверху, заглядывая в монитор.
– Ууууу я бы ее, – жарко выдохнул он в шею Жана.
Эрекцию можно списать на порнушный сайт.

Четырнадцать лет назад…
– Ну! – Жан спрыгнул с подоконника и выдернул наушники из ушей. – Сдал?
Серега молча кивнул и тут же затолкал один из наушников в свое ухо. «Опять херь какую-то слушает». Наушник вернулся на грудь владельца. 
– Ну! – нетерпеливо дернул Жан его за руку.
– Да нормально все. Чего ты кипишь? – Серега искренне не понимал, зачем распинаться, озвучивая очевидные факты. Но Жан его ждал битых два часа и сейчас почти не дышал от волнения, поэтому пришлось худо-бедно отчитаться о сданных нормативах, провожая друга домой.
– Давай после уроков в парк пойдем? – Жан, не умея стоять на месте, отковырял носком кед прилипший к асфальту яркий рекламный флаер, вжикнул пару раз молниями на карманах куртки, зарылся в шапку жестких волос, подергал их и обскакал зависшего в раздумьях друга вокруг.
– Не получится, – по-взрослому собрал лоб гармошкой Серега. – Мамка сегодня дополнительную смену взяла, надо хоть макарон отварить на вечер для бати. Может, вечером в «утопию» задрочить, я танк прокачал?
– Мне русичка в тетради накатала простыню, мамка на дыбы, за комп не пускает, пока не исправлю, – сморщился в ответ Жан.
– Стремно, – посочувствовал Серый, зная, что с сочинением другу не справиться даже при желании, а желания и усидчивости у Жана отродясь не водилось.
Вечером Жан подрисовал скелету в «Большом анатомическом атласе» базуку и лазерный резак и украсил лоб символом своего клана. Читать сразу стало куда как интереснее, фантазируя, какую кость и как можно прокачать у своего скелетона, чтобы получился новый «грамотный» кибер.
– Ты дома? – раздался в трубке голос Серого.
– А где я могу быть?
– Хуй знает. Я сейчас спущусь – поговорить надо.
– Давай.
Чего ему приспичило в одиннадцатом часу вечера разговоры разговаривать? Но это ж Серый – он ничего не делает просто так. Когда тренькнул звонок у двери, из своей комнаты вышла мама:
– Кто там?
– Сережа.
– Вы только недолго – завтра в школу.
– Ладно, мам, иди спать.
Серый мрачной тучей проплыл в комнату. Жан, задумчиво почесав затылок, перебрал свои мелкие и не очень мелкие грешки, решил, что они не стоят такой Серегиной мрачности, и потопал за ним.
– Кто умер? – он заглянул в лицо Серого, читая его не хуже любого физиономиста. Тот явно тяготился предстоящим разговором, боялся, нервничал, психовал и был в больших сомнениях.
– Сан Саныч в гости приходил… – Серый, тяжело вздохнув, слез с кровати и даже не навел на ней по своей неизменной привычке армейский порядок. Качнулся в сторону окна, сгреб в охапку бамбуковые занавески и, выпуская по одной нити, с повышенным вниманием стал следить, как та, возвращаясь на место, возобновляет затухающие колебания других. Надо было рассказать Жану про перспективы, про то, что это его будущее, про то, как отец гордится им, про то, сколько сил Серый положил, чтобы попасть в сборную и вот сейчас уже все решилось. Но еще надо было рассказать о том, что Серый уедет, чтобы поступить в спецшколу. Уедет.
Жан затих, слушая перестук бамбуковых палочек, которые вдруг запустили маховик времени, отсчитывая последние секунды. Он сжал губы, удерживая недоверчивое «Уедешь?». Если бы можно было заглянуть Серому в глаза, найти там горячую бесшабашность и услышать отрицательный ответ. Или втиснуться в эту напряженную спину и завыть «Не отпущу»… Ему хотелось со всей дури стукнуть себя кулаком в грудь, чтобы выбить застрявший там камнем страх. В голове кавардак. Жан и раньше знал, к чему готовится Серый, почему стал пропадать на тренировках в два раза больше, но это было как-то туманно и совсем не из их жизни. Это было как смотреть по телеку какой-нибудь футбол из далекой Бразилии. И вдруг под закат обычного дня для Жана и Сереги наступило то самое «завтра». Наступило прямиком на горло Жана.
Серый повернулся, провел по ежику русых волос отчаянным жестом и начал четко и рублено выкладывать информацию:
– Сан Саныч с родителями решили, когда и как поедем, что с собой брать нужно. С утра тренировки, потом учеба, вечером опять тренировки, жить буду в интернате при школе. Система там такая. Батя хочет по своим каналам пробить, можно ли ему устроить приказ в тот же город, чтобы семью перевезти поближе.
Он шагнул к Жану, желая встряхнуть застывшего соляным столбом посреди комнаты друга. Жан одновременно шагнул навстречу, впечатываясь в тело Сереги. Уткнувшись лбом в его ключицу, он обнял Серегу. Серый растерянно поглаживал спину друга, которая мощными вдохами поднималась под его ладонью. Это было странно. Как-то не правильно. Он понимал, что Жан расстроится, сильно расстроится, он и сам пытался уговорить свое ноющее, не соглашающееся с таким раскладом нутро. Но не так… не так, чтобы вдруг захотелось обнять вцепившегося в него парня и пообещать… хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы получить дозу моментального обезболивания.
Жан решался. Эти внезапные перемены, железными фактами сжавшие его сердце, выдавили на поверхность закамуфлированную, загнанную на самое дно правду. Он скажет. Скажет, что его дружба давно уже перестала быть хрустально понятной. Скажет о том, что Серега уже давно не просто друг, не просто… Как все непросто.
Он вдыхал знакомый с самого детства запах, чувствуя, как просыпается от близости к Серому уже знакомое возбуждение. Медленно оторвался от желанного тела, поднял потемневший, тяжелый от кипевшего адреналина взгляд. Тягуче обвел знакомое до последнего штриха лицо и, зафиксировав шею Серого, влился в его рот поцелуем. Тот сжался, испугано выдохнул в губы, зажмурился, втиснул Жана в себя, на мгновение отвечая, и отшвырнул его, отступив к окну.
– Ты… что? – Серега потемневшими глазами лихорадочно метался по застывшему болезненной маской лицу друга. – Что это?
Сейчас вылететь бы из комнаты, и удрать на край света, и, не удержавшись там, рухнуть в небытие.
– Я тебя люблю, – не давая шанс собственной трусости, отчеканил Жан, ни на секунду не отведя взгляд.
Серый завис в этой звенящей тишине, боясь даже шевельнуться, чтобы не обрушить наметившуюся внутреннюю лавину, которая готова была снести к чертям собачьим его привычный мир.
– Шутишь? – он почти жалобно попытался выпросить шанс у Жана. – Ебануто шутишь.
– Не шучу, – отказался Жан спасти ситуацию.
– На хуй! – Серый зло выплюнул слова в лицо Жана. – Завтра же свалю.
Он шарахнул дверью квартиры, ставя точку в этой, ставшей такой не понятной, дружбе.

Сейчас
Серега, последний раз окинув взглядом знакомый двор, поднялся с лавочки и, тяжело опираясь на трость, поковылял к подъезду. Ничего не изменилось. Все те же облупленные качели с рассохшимися дощечками в сидении, все та же песочница, много раз перекрашенная – слои проступали один из-под другого, как взбитая в миксере радуга. Все те же клумбы, устроенные энтузиастами в старых покрышках. Баскетбольная площадка с единственным кольцом без сетки. Он уехал, а тут все так же шла чья-то жизнь. Взрослели, влюблялись, рожали детей, пока он рвал жилы на результат. Но не получилось, у него не получилось. Будто вся злость и все везение осталось в этом дворе. Их он не смог забрать, так же как не смог и забыть… Чего уж теперь. Он выбрал. Надо начинать все сначала.
Серега дождался, пока кто-нибудь выйдет из подъезда, чтобы попасть внутрь. В лифте были новые кнопки – железные, с выгравированными на них цифрами, а еще пластиковый карман, в который вкладывали рекламу. Новое время. Новые заморочки – СПА, солярий, услуги профессионального фотографа, парикмахерская для собак. С ума сойти.
Знакомую квартиру перекрывала новая дверь – солидная металлическая дверь с яркими латунными цифрами 71. Он позвонил. Открыла мама Жана. Она постарела, но держалась все так же прямо.
– Нинель Даниловна, здрасьте.
– Здравствуйте, – хозяйка квартиры недоверчиво оглядела его с головы до ног.
– Я Сергей Белов, мы с вашим сыном…
– Сереженька, – ахнула Нинель, – это ты? Тебя не узнать! Как ты поживаешь? Да что это я, старая курица? Проходи.
– Да я на минутку, спасибо. Жан дома?
Ему показалось, что на миг лицо Нинель Даниловны омрачилось:
– Он здесь больше не живет, Сережа, квартиру снимает.
– А как мне его найти?
– Я тебе телефон его дам. А сейчас он на работе, у него по вторникам консультационный прием в госпитале ветеранов.
Серега записал номер, поблагодарил и зашагал к троллейбусной остановке.
***
Старый госпиталь несколько раз достраивали, и теперь этот архитектурный монстр растянулся на половину квартала. Он сунулся было в травмпункт, который находился тут же, но ему объяснили, что надо найти второй корпус, обогнуть его и там, во дворе, будет «серая металлическая дверь».
Он долго слонялся по двору – серых металлических дверей было много, а спросить некого. Наконец, одна из дверей выпустила на солнце нестарого мужика в камуфляже.
– Простите, не подскажите, где здесь консультационный прием?
– Вы к Горшину?
Серый кивнул.
– А он на сегодня закончил.
Видя, как понурился собеседник, мужчина продолжил:
– Хотя постучитесь к нему, третий кабинет, он обычно не отказывает.
В маленьком коридорчике было всего четыре кабинета. На одном висела табличка «Горшин Жан Алиевич, ортопед-травматолог». Солидные черные буквы, новая дверь. Серега осторожно постучал:
– Заходите, – раздалось из кабинета.
Жан сидел боком к нему, у окна, и что-то строчил в распухшей от листов желтой медицинской карте.
– Фамилия? – поинтересовался он, не поднимая головы.
– Белов, – каркнул Серега.
– Вам назначено?
– Нет, – сознался Серега.
– Направил кто? Историю болезни хоть принесли?
Он перевел глаза на Серого и заморгал.
– Привет, Жан.
– Привет. Ты ко мне?
– Ага.
– На консультацию?
– Нет, просто так.
– А с ногой что?
– Авария.
– Давно?
– Два года.
– Оперировали?
– Да.
– Диагноз? Снимки есть?
– Жан, – взмолился Серый, – я просто увидеть тебя хотел.
– Извини, профессиональное. Может, присядешь?
– А, да, конечно.
Серега устроился на стуле рядом, по привычке осторожно вытягивая ногу.
– Болит? – спросил Жан.
– Уже нет, – отрезал Серега.
– Какими судьбами?
– Да вот, работу предложили в областном Комитете спорта, как местному уроженцу, – Белов дернул щекой.
– Высокая должность?
– Нет. Но мне нравится.
– Ясно.
Повисло молчание, неуютное, наполненное воспоминаниями.
– Может, сходим куда-нибудь, посидим? – предложил Серый.
– Давай, – согласился Жан, – только не сегодня. Дай мне свой телефон – я позвоню.
Надиктовав номер, Серый неловко поднялся, попрощался и вышел.
Он чувствовал себя странно, будто что-то важное не сказал, а может, наоборот, наговорил лишнего.
Жан стал совсем другим – порывистый мальчишка пропал, появился собранный, уверенный в себе мужчина, умеющий держать на расстоянии и явно не склонный вспоминать былую школьную дружбу. Зачем Серый к нему пришел? Слишком многое в этом городе, где он собирался начать жизнь заново, было связано именно с Жаном. Ему казалось, он и через столько лет не найдет ни одного места, где бы они не бывали вместе.
Второй причиной, пожалуй, было то, что Серому боженька уж очень скудно отмерил таланта дружить. Если конкретнее – за всю жизнь у него был один друг. Больше он так никому и не поверил, не смог впустить в себя.
Ну и третье – ему было стыдно за то, как они расстались. Помотавшись по спортинтернатам, насмотревшись на странные отношения внутри закрытых мужских коллективов, Серега перестал быть таким пугливым и таким категоричным. А тогда он испугался. Огласки, возможности остаться «без шанса», того, что про него подумают. Так и прожил с безупречной репутацией без семьи, без друзей. Родители давно осели в теплых краях, звали к себе, но Серый зачем-то решил вернуться в «свой» город.
***
– Надо же, – пробурчал себе под нос Жан, – нервничаю.
Он хмыкнул, разглядывая линейку отглаженных рубашек, висевших в шкафу. Задвинул дверь шкафа и уставился на его зеркальную поверхность, придирчиво рассматривая отраженного там мужчину. Мужчина хмурился, пытаясь компенсировать межбровной складкой растерянность, поселившуюся во взгляде. Жан вздохнул, опять открыл шкаф – нарочитая небрежность в одежде порой выдает то, что пытаешься скрыть, куда явственнее.
Он заварил крепкий чай и уставился пустым взглядом в окно, насильно выцарапывая из памяти так старательно забываемые куски прошлого. Дрессированная память хранила почти стерильные, лишенные вкуса, цвета и запаха факты. Его годичное метание из крайности в крайность после отъезда Сереги. Жан иронично хмыкнул, забивая чувство стыда, которое осязаемым привкусом горечи разлилось в горле, и решил, что в принципе все в норме. Немного рефлексии на фоне внезапно объявившегося Белова – это вполне логично.
Они сидели в уютном ресторанчике, пытаясь нащупать интересную обоим и безопасную для обоих тему. Но разговор не клеился. Жан то и дело сбивался на больную ногу Сереги – Серега огрызался. О прошлом говорить было невозможно. Прошлое оказалось неудобным. Неформатным для дружеского трепа за кружкой пива. В конце концов Жану надоело метаться между подводными рифами, пытаясь выплыть в безопасную лагуну.
– Хватит,– он хлопнул по столешнице ладонями.– Послушай, Белов, я не знаю, за каким чертом ты тут нарисовался и нахрена ты меня нашел, но затея провалилась. В общем, будут какие-то проблемы с обустройством, звони, помогу, чем смогу, но лучше не звони. Давай без обид? Сидеть и тянуть пивко, делая вид, что все о'кей, это как-то пошло и натянуто. Разбежались.
Жан выложил купюру на стол и поднялся, подзывая официантку. Домой он шел быстро, впечатывая шаг, хотелось выдохнуть почему-то вскипевшую злость. Злость на самого себя. Внутри метались обрывки неопознанных чувств, незаконченность раздражала и требовала срочно спустить пар. Он выудил телефон, собираясь позвонить одному из тех, с кем можно было ненавязчиво потрахаться, но не смог. Как ни крути, но это встреча встряхнула, вклинила в его жизнь того человека, которого он столько лет выдавливал из себя, из сердца, из памяти.
– Вдох на четыре счета, выдох тоже, помнишь, Горшин?
Жан резко обернулся. Белов тяжело опирался на трость и недобро хмурился.
– Я тебе не сопляк какой-нибудь, чтобы так определять меня. Понял? – он надвинулся на Жана и всунул ему в нагрудный карман свернутую купюру. – В друзья не набиваюсь. Хотелось по-человечески встретиться, поговорить, мне так казалось, нам есть о чем.
Жан недобро прищурился, оглядывая массивную фигуру Серого и оценивая риски.
– Поговорить? Я гей, Белов. Бля, береги честь мундира и держись от меня подальше. Поговорили?
Серый невольно сморщился и тяжело втянул воздух, стараясь перенести тяжесть тела на трость и здоровую ногу.
Жан зацепил взглядом побелевшую кайму губ, расширившиеся зрачки и напряженные крылья носа. Серому было больно. Жан на автомате шагнул к нему и, приобняв за талию, скомандовал:
– Не спеша идем к той лавочке. Что ты принимаешь?
– Ты куда-то шел? – вывернулся Серый из-под руки. – Ну, и пиздуй. Мне твоя жалость на хрен не упала. Справлюсь.
Он дернул плечом, пытаясь отскочить, неловко встал на больную ногу, замычал и начал заваливаться вбок. Жан вцепился в него, как кошка в оказавшуюся слишком тонкой ветку – оторвать можно, но только вместе с веткой.
– Дебил, – рявкнул Жан, – баран упертый, как всегда…
– А ты, значит, помнишь, как было всегда, – оборвал его Белов, но позволил дотащить себя до скамейки.
– А я амнезией не страдаю.
– Да ладно, доктор, амнезией не страдают, ей наслаждаются.
Жан фыркнул:
– Я смотрю, ты пообтесался, язвить научился.
– Самоутверждался в мире грубой силы, – буркнул Серый.
– Что-что?
– В спортинтернате в морду не всегда аргумент, – пояснил Серега, – лоб здоровей тебя обязательно найдется.
– Весело у вас там было.
– Ага, – согласился Белов сухо, – обхохочешься.
Они опять замолчали. Редкие прохожие с любопытством рассматривали странную парочку на лавке, что расползлись как можно дальше друг от друга и сидели, рассматривая что-то на асфальте.
– Ты иди, Горшин, – сказал Серега, – я все понял – звонить не буду, не волнуйся.
– Я и не волнуюсь, – огрызнулся Жан.
Он подождал хоть какой-то реакции, но не дождался, разозлился и встал.
– Ну, бывай тогда, пока.
– Ага, – согласился Серый.
Что можно было сказать? «До свидания»? Его не будет. «Увидимся»? Явно нет. «Бывай» – отличная формулировка. Вместит, что угодно.
Жан, засунув руки в карманы, зашагал домой. На углу не удержался и обернулся. Серый сидел на скамейке, положив свои лапищи на колени. Левой осторожно, явно на автомате, поглаживал вытянутую больную ногу. И смотрел куда-то в сторону, не отрываясь. Как будто видел там что-то, недоступное Жану. Хотелось подойти и спросить, что, но влезать во все это опять просто не было сил. Однажды он уже вытащил себя за косицу, как Мюнгхаузен, второй раз может не получиться.
***
– Это не мои проблемы! – сообщил Жан в никуда, закрыл глаза и попытался заснуть. Но острые обломки мыслей раздражали беспокойное врачебное нутро.
– Обломки, отломки… – пробормотал Жан и, сдавшись, уселся взъерошенным сычом на кровати. – Надо бы снимки глянуть до и после операции. А где их взять?
Жан понимал, что после их задушевной беседы Белов будет очень конкретно и подробно объяснять ему маршрут похода на хуй. Он сорвался с кровати, нашел еще пяток аргументов не лезть к Белову, а потом набрал номер своего начальства:
– Юрий Александрович, это Жан, я к вам с просьбой.
Утром он постучал в кабинет завкафедрой.
– Заходи, – донеслось из-за двери.
Его учитель, уже совсем седой, но все такой же энергичный и язвительный, Юрий Александрович Нетесов, смотрел на него из-под очков:
– Ну, котяра, что у тебя опять случилось?
Жан подошел к столу:
– Сесть-то можно?
– Присаживайся, – согласился заведующий.
– Юрий Александрович, мне надо историю болезни достать из краевой больницы.
– Однако… – профессор откинулся в кресле.
– Вы же можете?
– Могу, а зачем?
Жан попытался подобрать слова:
– Мой друг детства, Сергей Белов, у него нога…
– Господи, Жан, ну что ты мямлишь? Диагноз-то какой?
– Не знаю.
– То есть как?
– Не говорит.
– Подожди, – Нетесов поднялся, – то есть лечиться он не хочет?
– Пока нет.
– Что значит пока?
– Уговорю.
– Ну, котяра, ты даешь.
Он подошел к Жану, опустил руку ему на плечо. Горшин по старой привычке потерся об нее носом.
– Что творишь? – вздохнул Юрий Александрович. – Знаешь, что я тебе отказать не могу.
– Вот и не отказывай, – ухмыльнулся Жан.
– Сам в краевую за документами поедешь?
– А у нас Андрей Михалыч на учебу вроде бы собрался на следующей неделе?
– Всем работу нашел! – возмутился профессор. – Ладно, позвоню, будет тебе история болезни.
– Спасибо! – Горшин поднялся.
– Жан, – догнало его у самой двери, – ты бы хоть проведать зашел.
– Юр...– начал было Горшин.
– Знаю я, все знаю. Ладно, гуляй сам по себе. Просто если захочешь вернуться…
– Я помню, – тихо сказал Жан и вышел из кабинета.
Интерес заведующего отделением к собственной скромной персоне Жан почувствовал, еще когда они пришли в больницу на клинический курс. И уж никак не ожидал, что блатное место в ординатуре достанется ему, а не кому-то из родственников многочисленного начальства. Но Нетесов за него встал горой, ходил к ректору, доказывал, что ему нужен именно этот парень «с руками», а не очередная красна девица с папой-проректором. Профессору Горшин был обязан и местом на кафедре, куда его взяли сразу после ординатуры. И он пахал. Не за страх, не из благодарности, а за совесть. Он не мог подвести учителя, который ему безоговорочно доверял.
Давным-давно у них даже случился роман. Хотя романом это могло называться только в каком-то мелодраматическом кино. Скорее, Жан чувствовал себя бездомным щенком, которого подобрали. Привели в теплую квартиру, накормили, позволили спать на кровати…
До Нетесова он не знал, как с собой жить. Его мотало от осознания собственной невъебенности до тихой, упорной ненависти с затяжными приступами самоедства. От них Юра его вылечил. Ему действительно было наплевать на то, что думают о нем окружающие. Хирург он был от бога, а когда плохо и страшно, все нормы и правила, все впитанные с молоком матери глупые обобщения падают ниц перед суровой повелительницей – болью, которой отдали тебя в безраздельную собственность. А еще Жан был уверен – он нужен, его любят по-настоящему. Прощают. Ежевечерне ждут в просторной квартире, где горьковато пахнет домом.
Ему понадобилось пара лет, чтобы понять – в том коктейле чувств, которые он испытывал к Нетесову, не было самого главного ингредиента. Он преклонялся, восхищался, боялся, вожделел, но не любил. Не любил так, как Серегу. И тогда он ушел.
***
«Комитет спорта и физической культуры» – гласила скромная черная вывеска, спрятавшаяся за монументальной колоннадой. «Спортсмены, бля!» – окинул Жан взглядом оплывших мужичков, отравлявших воздух никотином. Он злился оттого, что нервничал, а нервничал, потому что понимал – ничем хорошим их разговор с Беловым не закончится. «Жалость ему моя не нужна… Жалость! Какая на хрен жалость? Просто… Что просто-то? Просто я смотреть не могу, как этот идиот хромает. У любого существа механизм самосохранения на инстинктивном уровне, а этот… Как же он его отключить-то умудрился?»
Жан накручивал себя, он вообще стал жить в режиме закипания с той самой первой минуты, когда снова увидел Белова. Тот словно вывернул рычажок газовой горелки, и небольшое ровное пламя вырвалось из намеченных и утвержденных рамок, моментально облизав внутренности Жана, заставив его бурлить.
Жан выложил на темную поверхность стола распухшую историю болезни, рентгеновские снимки и, тяжело упершись в стол кулаками, приготовился выдержать лобовую атаку. Белов, откинувшись на спинку стула и зло прищурившись, внимательно изучал Жана.
– Гиппократ тобой гордится. Мо-ло-дец! Считай, свой долг перед человечеством ты выполнил, – он хмыкнул, дернув к себе до последнего листка знакомую медицинскую карту.
– Ты сможешь ходить нормально, – Жан подался чуть вперед, не собираясь уступать ни на йоту.
– Горшин, у меня к тебе просьба, – голос Белова зазвучал обманчиво мягко, – не лезь в мою жизнь. Мне без твоей жалости вполне комфортно.
– Комфортно? – Жан сорвался с места и, подхватив приставленную к стенке трость, рванул к окну. Вышвырнув ее, он уже спокойно повернулся и скрестил руки на груди, уставившись на закипающего Белова. Тот сжал челюсть, так что заиграли желваки, подчеркнуто неторопливо, опираясь рукой на спинки стульев, столешницу и стенку, подошел к Жану и сгреб его за рубашку. Бешенство тугой горячей волной готово было выплеснуться и смять напряженного до звона Горшина.
Жан задохнулся горьковато-агрессивным ароматом Серого, заглянул в потемневшие от бешенства глаза, и его затопило тягучим, горячим желанием. Захотелось со всего размаха влепиться в нависшего над ним скалой Белова.
Серый растерянно глянул в глаза Жана и понял, что не страх и не упрямая злость плещутся там темной водой.
Он отступил на шаг и тяжело сглотнул:
– Придурок! Как мне теперь по лестнице спускаться?
– Я провожу – хватайся, – Жан протянул руку.
– Я сам, – Серый двинулся вперед, осторожно припадая на ногу.
С третьего этажа они спускались минут десять. Вышли из подъезда. Жан поднял с газона трость и отдал Белову, кивнул на скамейку во дворе:
– Присядем поговорим?
– О чем?
– О тебе.
– А чего обо мне разговаривать?
– Тебя нужно обследовать.
– Зачем?
– Пластину когда сняли?
– 8 месяцев назад.
– Улучшения есть?
– А я откуда знаю? – возмутился Серый.
– Хорошо. ТЫ чувствуешь, что улучшения есть?
Белов молчал.
– Вот именно, – припечатал Жан, – короче, в пятницу после обеда приезжай в больницу, я договорюсь, чтобы тебя специалист посмотрел. Сделаем снимки.
– А ты, значит, не специалист? – подъебнул Серый.
– А ты хочешь, чтобы это сделал я? – удивился Жан.
– Хочу.
– Значит, соберем консилиум, – решил Жан, – в пятницу к трем я тебя жду. Второй корпус. Пройдешь через приемный покой, скажешь, что ко мне – я предупрежу. Поднимешься на второй этаж и прямо по коридору. Упрешься в ординаторскую. Не опаздывай.
– Ладно, – буркнул Серега.
– Ну, если ладно, тогда пока.
Горшин поднялся и, махнув на прощание рукой, пошел к воротам, а Серому, в который раз за эти дни, до одури захотелось курить.
***
– Итак, молодой человек, – Нетесов, как мудрый филин, рассматривал Серегу сквозь очки, – что вам обещал лечащий врач?
– Ничего не обещал, – буркнул Серый, – ходить буду.
– Ходите?
– Да.
– Улучшения есть?
Белов засопел и опустил голову.
– Ясно. Вот смотрите, – профессор включил проектор, – при подобных переломах чаще всего страдает коленный сустав, как произошло и в вашем случае. Главным осложнением при такой травме является контрактура, то есть ограниченная, а иногда и полная неподвижность сустава. И мы ее наблюдаем. Я прав?
Серый кивнул.
– В стационаре вам провели артроскопию, чтобы освободить коленный сустав от скопившейся в нем крови. К сожалению, в процессе операции была повреждена хрящевая поверхность суставной кости. Судя по всему, повреждения серьезные. Мы с коллегой можем диагностировать деформирующий артроз. При таком диагнозе возможно лечение – медикаментозное, физиотерапия, массаж и так далее. Но оно малоэффективно. Пожилым людям при подобных повреждениях хряща я рекомендую эндопротезирование. Но срок службы эндопротеза 25 лет. Да и после таких переломов ставить протез – большой риск. Возможны осложнения.
– И что делать? – буркнул Серега.
– Сейчас существует метод аутологичной трансплантации. Суть метода – лабораторное выращивание хрящевой ткани из ее фрагмента и последующее замещение поврежденного участка.
– Чего? – не выдержал пациент.
– Жан, – повернулся к Горшину профессор.
– Из коленного сустава берут образец хряща, затем полученные клетки выращивают в специальной лаборатории. Потом проводится операция, когда выращенная хрящевая ткань трансплантируются в область дефекта. Операция не такая сложная, как протезирование. Восстановительный период меньше. Неделя в стационаре, потом неделю на костылях, потом несколько недель с тростью.
– В чем подвох? – Серега внимательно смотрел на серьезного дяденьку доктора в белом халате и не узнавал друга детства в холодном сосредоточенном профессионале.
– Подобные операции успешно делают в Германии и Израиле, есть несколько клиник в Москве и Питере. Но нужны деньги.
– Много?
– В Германии это стоит двадцать тысяч евро, у нас дешевле, но сколько, я тебе не скажу.
– Понятно, – Серый нахмурился, – спасибо, я подумаю.
Он поднялся, пожал руку профессору, кивнул Жану и вышел, опираясь на трость.
– Ндааа, сложный случай, – улыбнулся Нетесов.
– Вы про перелом?
– Я про друга твоего. Иди, догоняй, чего встал?
Когда за Горшиным закрылась дверь, Юрий Алексеевич достал заначенную бутылку коньяка из ящика письменного стола и с комфортом устроился под кондиционером – в пустую квартиру он еще успеет, торопиться не к кому.
***
– Серый, стой, Серый!
Жан не мог докричаться до споро шедшего по улице Белова, который явно ничего и никого вокруг не замечал. Горшин прибавил ходу, а потом побежал.
– Ору, ору, – сказал он, поравнявшись с Серегой, – а тебе хоть бы хрен!
– А орешь чего? – зыркнул на него Серега.
– Поговорить хотел.
– Слушай, Жан, спасибо тебе еще раз за заботу, и все такое, но ты же сам говорил «держись от меня подальше».
– Запомнил, значит?
– На память не жалуюсь.
– Пойдем выпьем где-нибудь?
– Чего вдруг? – удивился Серый.
– Ты знаешь, – Жан вытащил сигарету, – я вчера коробку со старыми фотками нашел – начальная школа, все испуганные, руки на коленках сложили, и Серафима с халой на голове посередине.
– А чего в фотки полез? Ностальгия замучила?
– Нет, у Ваньки Силуянова година, девчонки просили снимки поискать. Оцифровать хотят.
– Ванька умер? – Серый безуспешно боролся с шоком.
– Ты не знал?
– Нет.
– Саркома. Болел долго. Мы завтра у Нины Степанны собираемся. Она совсем одна. Пойдешь?
– Надо выпить, – просипел Белов.
Они сидели в квартире Жана. На столике перед ними стояла запотевшая бутылка водки, немудреная закуска и коробка из-под обуви, из которой Жан аккуратно доставал фотографии.
На одной они вдвоем, Ляма – Димка Лямин – и Ванька скалились в объектив на фоне школьного двора. Ванька, веселый и шебутной, был главным заводилой, хоть и самым мелким в классе. У него всегда в голове был набор шалостей, которых хватало не только на их класс, но и полшколы точно. Неугомонный, громкий Ванька умер. Уже год прошел. Это не укладывалось у Сереги в голове.
– Ляма теперь мент, следователем работает, – продолжал рассказывать Горшин, – Наташка Меер и Ольга Кравцова в столицу подались. Кузнецов в городской Думе заседает – помощник депутата. Рождественская преподает в универе, у Бодрова бизнес. Завьялова в монастырь ушла.
– Да ладно? – удивился Серый.
– Угу. Сестра Марфа она теперь.
– Обалдеть. Ты со всеми общаешься?
– Да нет. С Лямой пересекаемся, да Лилька Рагимова звонит, пишет. Учились вместе в институте. Она нас завтра и собирает.
– А Лилька как?
– Нормально. Замужем. Двое детей. Диссертацию пишет. Кардиолог.
– А помнишь, директриса нам всегда говорила, что из нас только дворники получатся?
Жан фыркнул:
– Она много чего говорила. Я должен был умереть от курения, а ты сгинуть в детской комнате милиции.
– Да уж, педагоги от бога.
– Может, про себя расскажешь? – предложил Горшин.
– А чего там рассказывать, – махнул рукой Серый, – ничего не получилось. В сборной юниоров еще играл, а как вырос, понял – не дотягиваю. Тренер заставил в институт поступить. Потом к малышне приставил. Говорил, у меня талант с мелочью возиться.
– А где же ты травму получил? Я думал…
– Нет, – прервал Серега. – Меня девица на переходе сбила, на новенькой машинке. Муж подарил. Да еще с места свинтила, сказала, что испугалась.
– А потом?
– Потом муж в больницу пришел, предложил очень серьезную сумму, чтобы я заявление забрал. Так что лечение он оплачивал.
– Весело.
– Не то слово, – усмехнулся Белов, – хвастаться мне нечем. Ни карьеры, ни семьи.
– А тебе нужна?
– Чего?
– Карьера и семья?
– Всем нужна, – уверенно заявил Серый.
– Кто сказал? – не унимался Жан.
– Да все говорят.
– Как меня это бесит, – прошипел Жан, опрокидывая в себя очередную стопку, – «всем нужна», «все говорят», единый стандарт, все под одну гребенку и все счастливы. А я, может, не хочу как «все».
– Горшин, ты чего завелся-то на ровном месте?
– Надоело. На работе поучают – надо писать диссертацию, заниматься наукой, делать карьеру, преподавать. А я не хочу преподавать! Я оперировать хочу! Мне эта кафедральная дележка теплых мест на фиг не сдалась, – он вскочил и заходил по комнате, – Мать задолбала – женись, будь как все, не высовывайся. Внуки ей нужны! Блядь! Где я и где внуки!
– Ты поэтому от нее съехал?
– Да она в квартиру уже всех незамужних дочек, внучек и племянниц перетаскала.
– Жан, а ты это… – Серый замялся, – с бабами… то есть с девушками вообще не можешь?
Лицо у Горшина стало непроницаемым, как маска.
– Могу.
– Так чего тогда…
– Серый, тебе лекцию о человеческой сексуальности прочитать?
– Не надо.
– Вот и иди на хуй.
– Уже пошел, – Серега дохромал до двери, взял трость, обернулся на пороге. – Поговорили, в общем.
Когда за Серым закрылась дверь, Жан сполз на пол и уткнулся лбом в колени. Сколько лет прошло, а все еще болит. Собственная ненужность воспринимается как унижение, как ущербность, как клеймо «эрзац». Все это время он думал, что смог забыть, оказалось, его память – шкатулка с сюрпризом. Воспоминания, как связка пожелтевших писем, обитают где-то у ее второго дна, вдалеке от посторонних глаз. И важны они только владельцу.
Воспоминания ведут куда-то, обозначают фарватер, пытаются вытянуть из мелкой грязной лужи, где ты привык барахтаться, в глубокие чистые воды, которые когда-то для тебя, безмозглого малька, были домом. И ты не боялся. Совсем не боялся.
Наверное, зря. Ты чуть не погиб. Инстинкт самосохранения загнал тебя сюда. И тут, в этом мутном мирке, ты тихонько обитаешь, скрываясь под слоем ряски, и борешься с недостатком кислорода народными средствами – одноразовыми любовями, нетрезвыми встречами в чужих квартирах, выцеливанием себе подобных в сети.
Правда, однажды тебе предлагали жизнь в чистом комфортабельном аквариуме, где за любовь нужно было платить благодарностью, а нежность отдаривать натурой. Но тогда тебе хватило смелости отказаться. Хотя до сих пор иногда рука тянется к телефонной трубке. Нужно просто позвонить и сказать «я согласен», и стеклянные стены надежно укроют от потрясений, убаюкивая пузырьками пропущенного через аппарат воздуха. Вот только ты из породы свободолюбивых тварей – в неволе не выживаешь.
***
Жан проснулся от стука тяжелых дождевых капель по оконному козырьку. Ливень настойчиво тащил из мутного, похмельного сна громким стаккато. Его рваный ритм выстукивал в голове «день-день-день, по-ра-по-ра…». Горшин потянулся за часами, которые лежали на тумбочке, и наткнулся взглядом на смуглую спину, которая выплывала из-под одеяла, мерно вздымаясь.
Черт. Как его? Саша? Миша? Леша? Жан неохотно взялся за чужое плечо и тряхнул:
– Эй, подъем.
Обладатель спины завозился и высунул голову из-за подушки.
– Доброе утро.
– Доброе, – сухо сказал Жан, – тебе пора.
Сонные глаза напротив обрели осмысленную яркость, крупный рот растянулся в усмешке:
– Я так и понял.
Сережа… вспомнилось Жану. Точно. Вчера, после ухода Белова, он успел напиться и снять в баре Сережу. Кажется, он даже пытался поведать ему историю своей первой любви. Трагическую и неоконченную. Вот идиот!
Между тем гость, который, по смутным воспоминаниям Горшина, оказался неплохим любовником – внимательным и настойчивым – влез в джинсы и взялся за рубашку.
– Я не буду предлагать тебе созвониться, – констатировал он.
– Не стОит, – кивнул Жан.
– Но просто так уйти тоже не смогу.
Горшин напрягся. Сколько в его жизни уже было этих утренних расставаний – не знаешь, когда нарвешься. Оказавшийся Сережей подошел поближе, обнял боявшегося пошевелиться хозяина:
– Ты был великолепен, дорогой, – томно проговорил он, – надо как-нибудь повторить.
Жан боязливо фыркнул, а потом заржал, уже без страха рассматривая глумливую физиономию своего неожиданного гостя.
– Я знаю, что ты не позвонишь, но карточку свою оставлю. Если что – обращайся.
Плотный белый прямоугольник лег на краешек письменного стола.
– Пока, – сказал Сережа, закрывая за собой дверь.
– Пока, – повторил Жан, превращая визитку в мелкие клочки.
***
Белов проявился через неделю. Сказал, что договорился с начальством – может ехать. Только не знает, куда. Теперь Горшин работал персональным ассистентом. Обзванивал клиники, отправлял факсы с запросами, уточнял, что нужно с собой привезти. Гонял Серого на анализы и исследования, готовил выписку из истории болезни.
Когда он посадил бледного от волнения Серегу в поезд, то почувствовал себя хлопотливой мамашей, которая оправила свое лелеемое дитятко в лагерь в первый раз. В его жизни вдруг стало чего-то не хватать. По-прежнему был дикий загруз на работе, по-прежнему план операций был расписан на месяц вперед. По-прежнему он, приходя на прием в поликлинику, видел длинную очередь страждущих. И по-прежнему, валясь к вечеру с ног от усталости, он думал о Сереге. Тот присылал смс-ки раз в несколько дней. Обычно все ограничивалось стандартным «все нормально». «Все нормально, приняли», «Все нормально, назначили операцию», «Все нормально, прооперировали». И больше никаких подробностей.
Жан только знал, что Серегу приютили какие-то дальние родственники. У них он жил между операциями. К ним должен был выписаться из клиники, чтобы отлежаться несколько дней. Горшин твердо для себя решил, что сам заберет Серегу из столицы. Он стыдливо прикрывался милосердием и заботой о ближнем – незачем человеку на костылях по поездам прыгать, но сам все еще ждал, вдруг что-то изменится. Если бы у него спросили, что, а главное – как, он бы пожал плечами. Но его дурная надежда все никак не дохла.
Из тяжелого сна Жана вырвало так внезапно, что сердце гулко зашлось в груди гидравлическим молотом. На полу у кровати жужжал телефон.
– Юр? – севший со сна голос расцарапал тревогой ночную тишину.
– Жан, ты бы приехал?..
– Буду, жди.
Жан, зажав плечом трубку, вызывал такси и одновременно пытался втиснуться в джинсы. Ключи, телефон, деньги. Вопрос «Что случилось?» был лишним – Нетесов не из тех, кто будет выдирать среди ночи просто так.
Жан сунул купюру, отмахнулся от закопавшегося в поисках сдачи таксиста и рванул наверх, перепрыгивая через ступеньки. Дверь была открыта, взъерошенный Нетесов, тяжело осев в своем любимом кресле у окна, перекатывал по столу, заваленному бумагами, красные шарики нитроглицерина.
– Скорую я вызвал, но ты быстрее, – улыбнулся он Жану посеревшими губами.
Жан взбил подушки, перенес Нетесова на кровать, распахнул окно и, вернувшись, сел рядом.
– Скажите, больной, что вас беспокоит? – фыркнул он смешливо, расстегивая рубашку «пациенту».
Тот, кривовато улыбнувшись в ответ, успокаивающе похлопал Жана по руке.
– Нормально все, Жан, страшно немного, но паники нет.
С лица Жана тут же слиняла маска несерьезности, и он уже сам испуганно сжал пальцы профессора.
– Может, поживешь потом тут пару-тройку дней?
– Ты от меня так просто не отделаешься, – кивнул Жан.
Дни, слившись в одно скучно-тревожное ожидание, вяло ползли по проторенной дорожке: работа-больница-чужая пустота квартиры Нетесова. Жан включал телевизор и бездумно пересматривал корешки книг, плотно прижавшиеся друг к другу на книжной полке. Парадные обложки дорогих изданий. Он вытянул анатомический справочник, который сам когда-то дарил. Между страниц яркими снимками притаилось прошлое.
Вот тут на рыбалке. Жан распорол большой палец рыболовным крючком. И, сморщив нос, вылизывал пострадавший участок кожи, плюнув на антисанитарию. Да… инстинкты тогда побеждали.
А это их первый совместный отпуск. Жан пытается сдержать рвущуюся улыбку, но глаза-то… Глаза светятся. Нетесов добродушный, чуть захмелевший, в сбитой на бок белой шляпе. Они хорошо смотрелись вместе.
А эта, новогодняя… На крыльце ресторана. Нетрезвый Жан, взъерошенный, с галстуком, небрежно засунутым в карман пиджака, и Нетесов, придерживающий его. Лицо напряженное, губы скупо сжаты. Злится.
«Может быть, я ошибаюсь? Было же хорошо?»
В кармане тихо тренькнул телефон, извещая о пришедшей смс-ке.
«Завтра выезжаю домой. Все нормально».
Сергей…
Жан вернул справочник на полку, сунул поверх книг телефон и пошел на кухню, там должен быть хороший коньяк.
«Шанса нет. Что ты как подросток? Опять вцепишься в него клешнями в надежде на понимание, а он отшатнется и рванет в неизвестность. Будешь потом… А ты будешь, дури хватит, – очередной стопкой залил Жан свой внутренний диалог. – А с Юрой… Было, все было. И до сердечной аритмии сердце замирало. И тянуло. И просыпаться с ним нравилось. Да и… – Жан, поморщившись, еще одним залпом опрокинул стопку, глуша анастезией мысль, которая не в первый раз процарапала и раскровила нутро. – Кому ты кроме него нужен? Так что помогаешь Белову и валишь, тихо валишь куда подальше. План Барбаросса… Бля».

Невнятно матерясь, Жан глотал минералку, стоя на продуваемой всеми ветрами платформе. Утреннее похмелье раздражением толклось в душе и отдавало поверхностной болью в висках. Поезд опаздывал, минералка была теплой, народ суетливо и по-дорожному громко врезался разговорами в туго соображающую голову Жана.
Серегу он перехватил еще в вагоне, протиснувшись мимо недовольной толпы приехавших пассажиров.
– Как доехал? – хлопнул он Белова по плечу и тут же переключился на багаж. Перекинул через плечо ремень сумки и потянулся к костылям.
– Не надо, я сам, – раздраженно дернул Серый за ремень сумки.
– Зачем? – Жан перетянул сумку за спину. – Чтобы доказать мне что? Что ты супермен и тебе на послеоперационную адаптацию надо в два раза меньше времени? Серый… это необходимость, – Жан постучал ладонью по сумке. – Тебя ждет еще немало неприятных сюрпризов. Идем?
Серый нахохлился, выдернул костыли и попытался как можно ловчее протиснуться в двери купе. Но спортивное прошлое, непривычные уже или еще костыли застопорили его, заставили чуть резче, чуть сильнее дернуться. Да еще раздражающее дыхание Жана, стоявшего за спиной. В общем, из поезда Серый выбрался на взводе. На стоянке такси напряг только усилился, когда водитель, не выходя из салона, просто открыл багажник и Жан, сгрузив Серегу, закинул туда костыли и сел рядом.
– Переезжай ко мне на период реабилитации? – Жан поднял руку, предупреждая уже готового отбояриться Сергея. – Я сейчас у друга живу. Но присматривать за квартирой надо. К тому же тебе лишний раз не придется по мелочи выходить. Мусор вынести, продукты купить… Другую фигню. Мне удобно, тебе удобно. Соглашайся?
Серега вспомнил маленькую съемную квартирку, заставленную мебелью, старый узкий не раскладывающийся диван.
– Я половину аренды оплачивать буду, – буркнул он, соглашаясь.

Серый понемногу обживал квартиру, стараясь не сбивать установленный круговорот вещей в этом пока чужом пространстве. Жан появлялся по утрам, скрестив пробежку и набег домой. Вваливался в пропотевшей футболке, распихивал продукты по кухне и зависал в душе почти на полчаса. Серый невольно прислушивался к шуму воды и кромсал крупные мясистые помидоры, безвкусные длинные огурцы и брынзу в незамороченный салат. Против привычных трехслойных бутербродов, щедро заправленных маслом, Жан взбунтовался в первый же день. Против каши жестко и категорично выступил Серега. Она ему за годы учебы обрыдла. Сошлись на салате и крепком чае, Жану со сливками, Сереге с лимоном. За завтраком Серега исподволь вглядывался в лицо Жана, гадая, что там за «друг». Подчеркнутые синевой недосыпа глаза как бы тонко намекали на ответ. Но Серега с какой-то маниакальной настойчивостью все искал и искал немые подтверждения. Зачем? Да шут его знает… Потом Жан осматривал, пальпировал ногу и, переодевшись и прихватив список покупок, если тот вызревал, пропадал до вечера. Серега устраивался перед телевизором, вытаскивал очередной диск из внушительной стопки, возвышающейся рядом, и начинал разрабатывать ногу. Но когда Жан возвращался после дежурств, быстро проглатывал черный чай, щедро заправленный сахаром, бегло скидывал в сумку вещи на день и, осмотрев ногу, срывался ТУДА… то Серега хмурился. Недовольно слонялся из угла в угол запертым зверем. День тянулся бесконечно, нудно, заставляя бродить в душе какую-то гадливую злость, которая выплескивалась на появлявшегося к вечеру Жана недовольным напряженным молчанием.
***
Жан жил в дублированном мире. Двойной завтрак: либо до пробежки, с Нетесовым, и после с Серегой, либо наоборот, стакан чая в обществе хмурого Серого и потом сервированный, продуманный до мелочей неторопливый завтрак в доме профессора. Двойной список продуктов: стабильный и короткий для Сереги, измеряющийся штуками и килограммами, и рассыпанный в граммах перечень от Нетесова. Двойной комплект ключей, тяжело лежащий в руке, двойной набор одежды, двойная атмосфера. Уютно баюкающая у профессора и натянутая, заряженная непонятным напряжением рядом с Серым. Невыносимо. Тянуло ужом вывернуться из этого двойного захвата и сбежать в примитивный мир простых отношений. Поэтому Жан, отбегав по привычному маршруту Серега-Нетесов, рванул устраивать себе пятничный вечер. Устроившись в мягкой податливой глубине дивана, откинув голову на спинку, он слегка позвякивал кубиками льда, таявшими в толстостенном стакане с виски. Минуты каплями стекали по бутылочному стеклу вечера, заполняя его хмелем. Нужно бы влиться в атмосферу, кипящую на танцполе, попасть в чьи-то правильно расставленные сети. Выискивать самому сил нет. Да и желания…
– Привет. Это жестоко – сидеть весь вечер тет-а-тет с бутылкой, когда в клубе столько неприкаянных душ, – рядом с Жаном пристроился парень. Тот самый случайный Сережа.
– Я не священник, грехи не отпускаю, – буркнул Жан.
– Я помню, что ты грехи не отпускаешь, а лечишь их последствия, – рука парня мягко и легко огладила бедро. – Составить ненавязчивую компанию?
– Очень ненавязчивую?
– Рассеюсь утром, как легкая дымка.

Жан на ощупь собирал вещи в чужой квартире, стараясь не разбудить хозяина.
– Уходишь уже? – застиг его утренний хрипловатый вопрос.
– Миссию дымки я решил взять на себя, – попытался отшутиться Жан.
– Могу предложить кофе и минет взамен номера телефона.
Жан остановился посреди комнаты, придавленный собственным скотством.
– Извини, – выдохнул он, отступая к двери.
– Секс на короткие дистанции не поможет тебе убежать от себя, – хмыкнул вдогонку ему Сережа.
***
По дому Серый уже ползал с тростью. Шел на поправку, как формулировал Горшин. Весь этот медицинский лексикон, участливость, мягкие, профессиональные прощупывания в последние дни дико бесили Белова. Где-то внутри тлел запал, и Серый не мог найти способа его затушить.
Когда на пороге появлялся измученный, но довольный друг детства, хотелось поднять его за шкирку и приложить об стену – не больно, просто чтобы растерял свои непробиваемое спокойствие и уверенность. То, чего с приездом в родной город лишился Серега.
Ему казалось, во всем виноват Жан. Виноват в том, что внутри скребет и дергает, будто нарыв, и хочется забраться внутрь, за грудную клетку и ногтями пройтись по тому месту, где, по ощущениям, находится душа, что была не на месте. Тот факт, что Жан много работал, да еще и имел явно бурную личную жизнь, не давал Сереге покоя. Получалось, что он со своей несостоявшейся спортивной карьерой и полным отсутствием отношений никуда не годен сам по себе. И неважно, на чьей он был стороне – мальчишей или кибальчишей, в нем самом чего-то не хватало. Тот алгоритм, который должен был обеспечить хорошему мальчику Сереже хорошую жизнь, не работал. Внутри его добротной стандартной комплектации было серо и скучно. Получается, статус вечного запасного был дан ему по заслугам. Ущербное нутро навсегда загнало его в середнячки. А вот у Горшина была искра. Он был достоин прожить жизнь по-другому. И воспринимал это совершенно естественно, как будто иначе и быть не могло.
Белов злился, искал повод для ссор, боясь лишний раз вспоминать, что все эти годы ждал кого-то, кто без спросу влезет в душу и останется там навсегда, как сделал это кареглазый задохлик двадцать пять лет назад. Два с половиной десятилетия. И никого ближе… 
Жан пришел поздно вечером, полумертвый от усталости, с пакетом корма, который молча начал разбирать на кухне.
Маленькая красная метка на шее у самого уха. Она почти не заметна, если не сканировать Жана пристальным взглядом. Она кричащая, бесстыдно рассказывающая, она прижигающая нутро чем-то горячим, заставляющая беситься в тесноте кухни. Серега отвел глаза… Ну и что? Он же знал. Нифига это не открытие. Это гребаный прожигающий факт…
– Чайник поставить? – спросил он, выцарапывая из себя последние крохи воспитанности.
Горшин только кивнул и стек на табурет.
– Я договорился с реабилитационным центром – будешь туда ездить с понедельника. Гимнастика, массаж, физиолечение. Твои документы я уже отправил.
– То есть ты опять за меня решил, что я буду делать? – рыкнул Серый.
Горшин поднял на него покрасневшие глаза:
– Почему решил? Это стандартная схема после операции.
– Шли бы вы со своими схемами…
Серый до белых костяшек сжал трость и отвернулся к окну.
– Чего ты опять бесишься? – с недоумением спросил Жан, разглядывая напряженную спину в домашней растянутой футболке, – Мы это обсуждали. Реабилитация – обязательный пункт в меню. Иначе зачем оперироваться? Это все равно, что дрочить и не кончить, – попытался пошутить и отшатнулся, когда Белов развернулся и сделал пару резких шагов в сторону Жана. Навис, тяжело опираясь рукой о стол, и прошипел с непонятной Жану злостью:
– Что, большой опыт имеется?
Горшин вспыхнул:
– Имеется! А тебе завидно, что ли? Могу поспособствовать.
– Я с тобой… – зашипел было Серый.
– Со мной? – рявкнул Жан. – Даже не мечтай! Телефончик могу дать некапризной девочки с бааальшим опытом лечения сперматоксикоза.
– Сутенером подрабатываешь? – не остался в долгу Белов.
– Надо же как-то квартиру оплачивать, – трясущимися губами улыбнулся Жан, – да и тебя кормить на что-то.
Опомнился он раньше, чем договорил, но было поздно. Серый с совершенно белым лицом деревянной походкой дошел до ванной и аккуратно закрыл за собой дверь.
– Бляяяяяяяяядь, чертов идиот, – простонал Горшин, дергая себя за волосы.
Скрестись под дверью и извиняться бесполезно. Не простит. Он сам бы не простил. Любая попытка объясниться все только ухудшит. Лучшим выходом сейчас было бы уйти. И потом искать Серегу по друзьям и знакомым? Что же делать?
В кармане зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, Жан нажал «принять вызов».
– Юра?
– У тебя ключи с собой?
– Да, а что случилось?
– Меня забирают в больницу, я…
– Сейчас буду!
Горшин сбросил вызов и заколотил в дверь:
– Белов, я тебя прошу, слышишь? Прошу! Не пори горячку. Я вернусь утром, и мы поговорим.
Он прислушался:
– Сережка! Ты слышишь? Пожалуйста, дождись меня. 
Постояв еще немного и не услышав ответа, Жан рванул по ступенькам вниз.
***
Белый халат постоянно соскальзывал с левого плеча, Жан его подправлял, снова и снова, сжав побелевшие губы в жесткую линию.
– Жан, – главврач выбрал из его пальцев халат, расправил и посадил на плечо правильно. – Не переживай, операция необходимая, но не опасная. Юр Санычу бы потом отдохнуть с полгодика. Уговоришь? Я знаю, ты его на что угодно уговоришь… Сам в отпуске не был сколько? Вот и составил бы ему компанию, на месяц…
***
– Смотри, вот в Небуге хороший пансионат, пять минут до моря, дельфинарий... Хотя нафига нам с тобой дельфинарий? Юр? Не хочешь? Агой есть еще…
Нетесов накрыл сухой ладонью руку Жана, заставляя того замолчать.
– Небуг – хорошо. Дельфинарий – отлично. Я, знаешь ли, никогда там не был. Сначала не было дельфинариев, потом не было времени. Наверстаю. Ты мне зарезервируй номер, как я люблю, да?
– Тебе?
– Жан, это очень привлекательная картинка. Пешие прогулки, ты рядом по утрам, теплый и молчаливый со сна. Но эта картинка привлекательна только для меня.
– Юр…
– Устал. Иди, Жаник, и не забудь СВ одноместный, чтобы без суеты. Недельки через три… А пока хорошо бы сиделку толковую.
Жан выпал из палаты в стерильное больничное пространство общего коридора. Припечатал ладонь к стене, впитывая ее равнодушный холод. Побрел к выходу, чувствуя, как душу затопило нелогичное чувство выброшенного на улицу кота.
Дома притихли разворошенные вещи. Ушел. Жан побродил по виновато молчащему пространству квартиры, натыкаясь, словно слепой, на то тут, то там оставленные Серым приметы своего существования. Стопка сложенных вдоль купюр на кухонном столе, недопитая чашка чая с островком лимона, распечатанная коробка таблеток. Ушел.
«Устал» – рефреном продублировалась в голове мысль. Жан стянул через голову футболку, вопреки своим привычкам зашвырнул ее в кресло, следом туда же полетели джинсы. Он приволок одеяло и, вытянувшись на диване, заснул тяжелым крепким сном в уютном коконе тепла.
Серый ежился на неудобном жестком пластике скамейки. В последнее время у него вошло в привычку отправляться на прогулку по вечерам. Всегда по одному маршруту: вдоль кованых старых оград Политеха к набережной, где в маленьком скверике можно было отдохнуть на лавочке, поразглядывать влюбленные парочки, которые в этот час сменяли мам с колясками. Позже появятся разношерстные и недружелюбные нетрезвые компании, которые, сбившись в стаю, будут искать развлечений в темноте.
Он сидел под фонарем на всегда пустующей скамейке – «часовые любви» предпочитали более интимную обстановку – и думал. Ежился от чувства вины, которое методично, словно смакуя конфету, разворачивало ситуацию в другой плоскости. Жан, который встопорщил все свои иголки, но кинулся помогать ему. А не должен был… И Серега, который недовольно принимал эту помощь, не забыв мимоходом наступить на любимые мозоли бывшего друга. Нехорошо… Этот глупый зацеп с целью наставить зарубки на самом болезненном… Как тогда, много лет назад… Серый вытянул ногу и по привычке принялся ее разминать. Столько лет прошло, но почему он раньше не думал, как Жан пережил это свое признание и Серегин отвал по всем фронтам? Накопленный жизненный опыт делал вопрос тяжелым, неповоротливым, неприятно въедливым. И куда он рванул-то? В такой панике на свидания не сбегают. Может, случилось что, а он тут сидит, покарябанную гордость лелеет… Идиот. Серый тяжело поднялся, с силой вытер лицо, словно смазывая прикипевшую туда маску вечного недовольства, и пошел домой.
Побренчав ключами-замками, пошебуршав обувью в прихожей, Серый втек в комнату. На диване, завернувшись в плотный кокон, спал Жан. Серега навис над другом, заново изучая черты лица. Запавшие глазницы, заострившиеся скулы, вдруг махом выдавшие примесь азиатчины. Высокий лоб, который уже пересекла пара глубоких вдумчивых морщин. Приоткрытый рот с пересохшими губами. В детстве Серый нередко подшучивал над любившим поспать Жаном и, помаявшись с утра от безделья, в ожидании побудки скармливал Жану печенье, которое тот хомячил не просыпаясь. Серый, наклонившись, коснулся пальцами губ, проверяя, сохранилась ли реакция, и Жан послушно прихватил губами его пальцы. Серый шумно вдохнул и отстранился, попятился, рухнул в кресло. Сжав руку в кулак, попытался справиться с вдруг поскакавшим галопом сердцем. Может, и прав Жан, поминая спермотоксикоз?
Он убрался на кухню и, громыхая шкафчиками, принялся сооружать поздний ужин, так и не решившись больше войти в комнату.
Жан выполз на шум, встретил чуть виноватый взгляд Серого и благодарно ему кивнул. Чего уж… оба молодцы. Закрывшись в ванной, простоял под душем добрых полчаса, пытаясь смыть осадок ночного тягучего сна, который нечетким, но волнующим образом мягко сжимал низ живота, протягивая вдоль позвоночника несвоевременным желанием.
– Что у тебя случилось? – начал Серый, щедро плеснув сливки в кружку Жана.– Куда ты так сорвался вчера?
– Хм… – Жан покрутил кружку, соображая, как в два-три слова уложить всю историю про Юрия, про операцию, про себя. – Проблема со здоровьем. У друга, – обвел он нечетким контуром солидный период своей жизни.
– Все серьезно?
– Очень, – делиться накопившимся с Серым не хотелось. Он еще и сам не утряс в себе случившееся.
– Ясно.
Слово-точка, слово-тупик.
Находиться вдвоем в квартире было неловко. Серого не покидало нелогичное ощущение хозяина, которому нужно развлекать внезапного гостя. Жан же, забравшись с ногами на диван и пристроив ноут на коленях, чувствовал себя лишним настолько, что хотелось найти повод и сбежать.
– Ты сегодня остаешься? – Серый перебирал диски с фильмами.
– Могу переночевать в другом месте, если что…
– Да мы поместимся, – выдавил из себя Серый, кивнув на диван. Единственное спальное место в квартире.
– Не проблема, на полу расстелю, – Жан захлопнул ноут.
– Нет. Лучше я. В конце концов, ты тут хозяин.
Жан взглянул на упрямо выпяченный подбородок офицерского сына и сдался. Если Белов упирался, то проще уступить, результат все равно не изменится, а вот времени и слов может уйти немерено.
Ночью Жан, стараясь не крутиться, созерцал идеально ровный потолок. «Хоть бы какие-то трещинки, – с тоской думал он, – как в любом приличном романе. Потолок с трещинами, потеками и всякой херью, а тут… Тьфу ты. Банальщина».
Он осторожно переполз к краю дивана и, перевернувшись, уставился на Серого. Раньше тот феноменально чутко чувствовал взгляд и просыпался.
Серый завозился, выпростав руки и ноги, сбил одеяло на бок. Жан, пользуясь покровом ночи и смещением правил, заинтересованно разглядывал бывшего друга. Красивую лепнину мускулатуры, которую нисколько не затянула жирком вынужденная неторопливая жизнь. Длинные ноги, одна из которых была покрыта полосками розоватых шрамов. Он скромно отвел глаза от показателя мужского здоровья, которое натягивало ткань трусов. Не удержавшись, еще раз взглядом скользнул к паху и, тяжело выдохнув, рухнул на подушку, мысленно проклиная себя, бессонную ночь и Серого, беззаботно спящего в полуметре. Проклятия действия не возымели. Острое желание медленно, но агрессивно пожирало терпение и выдержку. Жан, прикрыв глаза, неторопливо огладил возбужденный член, сжал его и горячо выдохнул в ночную тишину комнаты. Стараясь дышать как можно тише и размереннее, он скользил пальцами по восставшей плоти, умирая от желания прикоснуться к Серому.
Белов прислушивался к сбитому дыханию Жана и сам старался не нарушить ритм вдоха-выдоха. Он проснулся почти моментально, почувствовав ползущий по коже чужой взгляд, но интернатские годы научили его одному простому правилу: «Не мешай дрочить, и тебе зачтется». Ему до боли хотелось скользнуть рукой в трусы и отсинхронить в том же ритме под жаркое учащающееся дыхание, сквозь которое уже пробивались тягуче-хрипловатые постанывания.
Жан через несколько минут затих, а Серега еще долго лежал, пытаясь приноровиться к неудобной позе. На боку он спать не мог – мешала нога. А спина, на которую сквозь тонкую прослойку матраца давил пол, уже давно онемела и застыла, как затвердевший цемент. Он попытался пристроить ногу повыше, на валик из скрученного одеяла, и расслабиться. Под тихое сопение Серый незаметно уснул.
Утро было наполнено неловкостью. Жан торопливо натягивал домашние шорты, а потом, косясь на Белова, который изо всех сил изображал беспробудный сон, сдирал постельное белье, чтобы бросить в стирку.
Серый проводил его взглядом из-под ресниц и осторожно пошевелился – спина болела, плечи налились тяжестью, поясница потрескивала при попытке перевернуться. Казалось бы, сложная задача – встать. Но, побарахтавшись, попробовав то так, то эдак, Серега плюнул на гордость и позвал:
– Жан, – подождал ответа и крикнул еще раз, – Горшин!
– Чего? – заспанный Жан появился в дверях, лицо было перемазано зубной пастой, в руке – зубная щетка.
– Помоги встать, – попросил Серый, – спина.
– Сейчас, – Горшин пристроил щетку на стол и протянул Сереге руку.
Белов попытался оторваться от подстилки и скривился – в спине что-то заклинило.
– Подожди, не так быстро, – он перехватил руку Жана поудобнее.
– Ну, репка, давай уже, – Горшин как следует дернул, и Серый зашипел, – что?
Серега замотал головой и опустился на краешек дивана, осторожно вытянув ногу. Жан бесцеремонно прощупал мышцы, надавил на поясницу, Серый ойкнул.
– Говорил же тебе, чертов осел, ложись на диване!
– Не ори.
– Так, – на лице Горшина проступило профессиональное выражение, – я тебе сейчас ванну наберу, полежишь – отогреешься. Потом массаж и пару уколов.
– Уколы-то зачем? – заныл Серега.
– Затем, чтоб хуже не было, – отрезал гражданин доктор.
Белов отмокал в горячей ванне с каким-то ароматическим маслом – от него слегка вело голову, хотелось тонкой пленкой растечься по поверхности и так проспать часов шесть. Но каждые две минуты дверь ванной открывалась, впуская холодный воздух, Горшин пробегался пальцами по плечам и спине, спрашивал «Нормально?», дожидался утвердительного кивка и исчезал. Чтобы вернуться через две минуты.
Потом его вытащили из ванны, разложили на диване и начали мять, вертеть, растирать и поглаживать. Белов балдел от ощущения горячих сильных ладоней на коже, которые находили точку, в которой пульсировала боль, и вкручивались в нее, давили, рвали, вытесняя, изгоняя, оставляя после себя жар и истому. Серега готов был, как ласковый кот, подставляться под эти руки и мурлыкать от удовольствия. Но неожиданно все закончилось. Жан прикрыл его одеялом и куда-то ушел.
Вернулся, откинул одеяло и всадил шприц в задницу.
– Ай! – возмутился разомлевший Белов.
– Это первый.
– А еще будет второй? – пробубнил Серега.
– Обязательно.
– Садист.
– Все мы немножечко лошади, деточка, – Жан уже надевал куртку, – Я на работу, а тебе рекомендую сегодня отлежаться и не делать резких движений.
– Ты поздно вернешься? – неожиданно для себя спросил Белов.
Жан посмотрел на него безразлично и сухо сказал:
– Не знаю.
За ним закрылась дверь, и Серый остался один. Как раз вовремя, чтобы подумать и понять, что же с ним происходит. 
Вся его жизнь последние месяцы вертелась вокруг Жана. С одной стороны, в этом не было ничего странного – Горшин, как локомотив, волок его в светлое будущее со здоровыми ногами и перспективами снова вернуться к тренерской работе. А возиться с мальчишками Серый любил. Намаявшись с авторитарными тренерами, которые решали, что и как Сережа Белов будет делать в следующие пять минут, он разговаривал с опекаемой гашой строго, но уважительно. Сейчас не станешь мужчиной – так потом и будешь оглядываться вокруг в поисках дрессировщика, который заставит прыгать через обруч за сахар. Пацаны перед Сергеем Михайловичем благоговели, и не было горя страшнее, когда нетвердо стоящий на костылях Белов объявил им, что больше не будет с ними работать. Провожали всей командой, хлюпая носом и втихаря вытирая слезы рукавом. Серега сам чуть не разревелся. И если ради призрачного шанса снова выйти на лед с подопечными надо будет пережить еще операцию, через не могу разрабатывать ногу, таскаться в реабилитационный центр или жрать таблетки тоннами, то он сделает это не задумываясь. 
Но все дело было в том, что не только внешняя, небогатая нынче событиями жизнь Серого была заполнена Жаном. Внутри тоже был Горшин. В мозгу, в сердце, в печени. Он неимоверно бесил своей таинственностью и холодной отстраненностью и в то же время тянул к себе как магнитом. Те минуты, когда Горшин становился озорным и смешливым старым другом из двора на Первомайской улице, Серега коллекционировал. Он без конца гонял эти моменты в голове, как пленку на старом катушечном магнитофоне.
Серегу замечательно научили выполнять приказы. Ему твердили – есть тот, кто знает лучше. Нужно просто изо всех сил копать отсюда и до светлого будущего. И он копал. Сначала сценарий светлого будущего писал для него отец, потом тренер, а потом он выпал из обоймы и оказалось, некому объяснить, что делать дальше. Ты – взрослый мужчина, сказали ему, и оставили на пустыре, где все нужно было строить самому, голыми руками.
Чему его не научили – это отчаиваться и винить других. В его мире существовал культ силы и культ слова. Мальчикам было запрещено плакать, мужчинам – говорить о чувствах. Нужно было действовать и всегда выполнять обещания. Полутона, из которых ежедневно складывалось настроение Горшина, в эмоциональной палитре Сереги отсутствовали. Ему проще было кинуться на амбразуру, чем сознаться, что, сидя в пустой квартире в ожидании Жана, он скучает, а еще ревнует. До такой степени, что пару раз копался в чужом телефоне, перебирая контакты и пытаясь за списком имен увидеть личную историю.
Серый решительно сполз с дивана. Пусть он не может помыть пол или разобрать скопившиеся после стирки вещи, но приготовить ужин-то он в силах. Вечером они, как нормальные люди, смогут сесть за стол, поесть и поговорить о том, что делать дальше.
***
Серега бездумно пялился в экран телевизора, периодически щелкая пультом и проверяя время. Синие равнодушные цифры говорили, что Жан задерживается. «Задерживается» переросло в вопрос «не придет ночевать?», тот в свою очередь незаметно перелинял в злое «с кем он?». Ужин так и остался стыть на плите.
Ключ в замочной скважине провернулся глубоко за полночь. Серый вытащил телефон из-под подушки, фиксируя время, и прикрыл глаза, пытаясь унять ревнивые всплески злобы. Он прислушался к перемещениям Жана. Ванна-кухня-ванна-кухня. Маршрут был странным. Чего он мечется? Серый потихоньку выполз из-под одеяла и выглянул из комнаты, как раз когда Жан, перекособочившись, пытался что-то разглядеть в небольшое зеркало. На столе кучей – разворошенная аптечка: вскрытая пачка бинтов, перекись, какая-то мазь…
– Что случилось? – ахнуло что-то внутри Серого испуганно, почти по-женски.
Жан, повернувшись к нему, продемонстрировал разбитую переносицу и обшарпанную половину лица.
– Шпана. Домой возвращался, приглянулся вот… подрастающему поколению, – голос его звучал ровно, насмешливо, но руки заметно подрагивали.
– Дай посмотрю, – Серый забрал у Жана зеркало и усадил на стул. – Рассказывай.
– Переносица… Завтра глаза заплывут, наверное. Щеку разодрал об асфальт. За ухом бутылкой, смазали…
– Как все случилось? – тряс его Серега. – Что забрали? Телефон? Деньги? Документы? Знаешь кого?
– Посмотри за ухом – рассечение большое? – Жан постарался унять задрожавший голос.
Адреналин, схлынув, обнажил переломанное в хлам равновесие. Слишком много сразу. Юра с сердцем, Серый. Сам Жан, заплутавший в дебрях собственной души, упрямо вышагивающий по дороге безнадежной старой влюбленности. Шпана вот эта, последним граммом рухнувшая на перегруженный рычаг, которым Жан пытался ворочать жернова своей жизни. Треснуло. Переломило. Жана начало мелко поколачивать. Он обнял себя за плечи, стараясь сдержаться, растер сильным движением предплечья, задышал глубоко, пытаясь обмануть накатившую истерику.
– Ты чего? – Серый сдернул его со стула и, припечатав к своей груди, загудел успокаивающе, поглаживая спину. – Все нормально. Успокойся. Найдем эту шантрапу…
Жан, уткнувшись носом в горячее горло Серого, сцепив зубы глотал спазмы, словно заталкивал назад прорывающиеся слова. От Серого пахло теплым ночным ароматом дома, остро спиртом-кровью-улицей – от Жана. Жан поглубже вдохнул этот недоступный аромат, и его снесло… Он, выдравшись из рук Серого, отступил к противоположной стене и крепче схватил себя за плечи; все еще пытаясь удержать и закрыться, глухо рявкнул:
– К ебеням эту шпану. Все нах. Осточертело.
– Жан… – растерянно качнулся к нему Серый.
Горшин притерся спиной к холодной стене в поисках дополнительной опоры и слегка толкнул в грудь Серого, пытаясь отстраниться от его заботы. От него самого. Лопнуло. Рухнуло все, что Жан попытался понастроить, отгораживаясь от правды.
– Все, Серый. Не могу больше, – признался он. – Не мо-гу. Не получилось. Я… – Жан строптиво мотнул головой, задирая подбородок, – я не могу с тобой жить. Люблю я тебя. Понял? Так что давай… Разбежимся.
– Разбегались уже, – буркнул Серега.
Он всматривался в Горшина, которого штормило у стены, и в башке была только одна мысль – обнять, успокоить, снять половину груза с этих узких плеч.
– Раздевайся и ложись, а я вещи в стирку закину.
– Серый! – взвился Жан. – Ты меня слышал вообще?! Я. Тебя. Люблю. Не прошло, понял?! Нихрена не изменилось!
– Это для тебя, – тихо уронил Серега, – спать иди, говорю. Я сейчас.
– Что значит «для тебя»? – не отставал Жан.
– Для тебя не изменилось, – нехотя проговорил Серега, – а для меня – да.
– И что? – продолжал долбить свое Горшин.
– Завтра поговорим.
– С тобой? Поговорим? Да ты же, блядь, как неживая природа! Как с тобой разговаривать?
– Завтра попробуешь, – повысил голос Белов, – сейчас такого нагородим… Но запомни, Горшин, я нихуя не уйду.
– Решил лагерь сменить? – побелевшие губы скривились в похабную ухмылку.
– Дурак ты, – вздохнул Белов.
Он сделал шаг вперед. Взял Горшина за плечо, сжал крепко, до боли, открыл было рот, подыскивая слова… Не мастак он говорить. Проще сграбастать и прижать к себе, чтобы между ними не осталось ни миллиметра. Проще наплевать на сопротивление, перехватить ладони, которые уперлись в грудь, и отвести в сторону, сжать в шершавой лапе. А вторую осторожно на затылок. Зарыться лицом в волосы… И просто держать, крепко, чтобы знал – сдержит слово, не уйдет.
Жан, потрепыхавшись, сдался. Вжался в добротно отстроенное, по-медвежьи сильное тело, окунулся в знакомый запах, закрыл глаза. Он сейчас постоит немного, чтобы запомнить, а потом найдет силы и оттолкнет, отступит, сбежит.
В этот момент сухие горячие губы провели черту вдоль виска и остановились, впитывая ритм пульса.
– Серый, – каркнул Жан, – я жалостью не возьму.
– Знаю, – острая корочка мазнула по тонкой коже виска.
– Что делать будешь?
Жан закрыл глаза и сжался, будто в ожидании удара.
– Ничего.
– Как это? – Жан попытался отстраниться, его прижали еще теснее.
– Жить будем, Горшин. Разберемся.