Чудо обыкновенное, новогоднее - 1 шт.

В новогоднюю ночь Дед Мороз принес хирургу Краснову под елочку: падение с девятого этажа, ножевое ранение в живот, перфоративную язву желудка, девять ДТП и три острых алкогольных панкреатита. Но эта история вовсе не об этом. А о чуде. А все вышеперечисленное не чудо, а так… обычная хирургическая рутина.

Итак, все началось с того, что быть в отделении дежурантом в ночь с тридцать первого декабря на первое января, естественно, не хотел никто. Хотя само по себе дежурство было не хлопотным. Часам к десяти вечера накануне нового года цепочка экстренных пациентов обычно иссякала сама собой, чтобы возобновиться вновь лишь часам к двум ночи. Ну, а самый пик случаев, требующих экстренного хирургического вмешательства, и вовсе приходился на первое и второе января, когда народ, как следует приложившись к алкоголю, был готов наделать настоящих новогодних безумств: штурмовать елку в торговом комплексе и гикнуться с нее под восторженный вопль собутыльников, нассать на Красной площади, чтобы потом огрести люлей от стражей порядка, или пробежаться голышом по морозу и, поскользнувшись, сломать копчик — кому на что фантазии хватит. А тридцать первого все алкаши сидели по домам и ждали команду фас. Тем не менее любой из отделения мечтал провести праздник дома в кругу семьи. Потому что, несмотря на то, что врачи люди образованные и без изрядной доли цинизма в этой профессии никак, а поговорка «Как новый год встретишь — так его и проведешь», была-таки весомым аргументом.

Заведующий отделением общехирургического профиля Краснов семьи не имел, а весь год и так проводил на рабочем месте. Так что дежурство в новогоднюю ночь для него особо ничего не меняло. Именно поэтому вот уже третий год он добровольно брал на себя неприятную обязанность, тогда как другие заступали на пост по графику, который позволял отдежурившему в канун праздника не делать этого следующие несколько лет. И именно поэтому Краснов каждый Новый год встречал с новыми коллегами. Это было даже интересно, учитывая, что к алкогольным возлияниям он относился равнодушно, а дома, в силу постоянной занятости и еще одной пикантной детали биографии, его ждали только телевизор и вызывающая тошноту череда звезд эстрады. А в отделении сплошная веселуха.

Краснов Александр Сергеевич был фигурой колоритной и даже, можно сказать, легендарной. Когда огромный лысый татуированный качок заходил в палату и представлялся лечащим хирургом, половина лежачих больных чудесным образом выздоравливала и норовила уйти из больницы пешком, невзирая на то, что «выписка завтра в два», ночь, отсутствие транспорта, намертво запертую в гардеробе одежду и прочие мелочи. Тех, кто не мог уйти самостоятельно, хирург Краснов тащил в операционную и штопал, как Айболит заек, своими волосатыми, толстыми, похожими на сардельки, и при этом удивительно ловкими пальцами. Увлеченно высовывая язык и напевая матерные частушки. Потому что Краснов был хирургом от Бога. И почти с Господом Богом была сравнима его самоуверенность — неизбежные случаи смертности в отделении он воспринимал как личное оскорбление, до последнего вступая с Создателем в противоборство, и буквально вынимал несчастных с того света. Попасть к нему на операционный стол было настоящей удачей. А за право распределиться к хирургу в ординатуру устраивались настоящие баталии. Потому что, несмотря на крутой нрав и привычку орать так, что в больнице дребезжали окна, Краснов давал новичкам возможность набираться опыта и оперировать самостоятельно, конечно, под его чутким присмотром. И как результат: из-под его могучей, но легкой руки выходили неплохие специалисты.

Что-то я опять отвлекся. История вообще не об этом, а о чуде…

Итак, в девять часов вечера, обойдя еще раз своих острых больных, Краснов мимоходом заглянул в ординаторскую. Медсестрички, пара ординаторов и анестезиолог Паша, игнорируя ранний час, потихонечку украшали помещение мишурой и накрывали на стол. Начальство встретили настороженно, стыдливо накинув на бутылку шампанского одноразовую салфетку. Несмотря на явное нарушение, заведующий отделением промолчал, потому что по опыту знал, бороться бесполезно. Тем более, что ночь обещала быть спокойной. Бросив дежурное: «Я у себя», Краснов отправился в свой маленький кабинет, бубня под нос: «Это просто праздник какой-то» и вертя в руках потертый юбилейный рубль с Ильичом — привычка постоянно тренировать пальцы.

Назвать пространство два на три метра кабинетом, безусловно, можно было с натяжкой, тем более учитывая габариты хирурга, но Александр Сергеевич устроился там с комфортом. Он притащил из дома все самое необходимое: чайник, пару полок и небольшой холодильник. Даже скромный, но удобный диван и мягкий клетчатый плед там имелся, хотя Краснов не мог припомнить, когда в последний раз ему удавалось вздремнуть посреди дежурства. Но главным украшением комнаты с высоким потолком являлось воистину барское окно, доставшееся такому скромному помещению в результате нескольких перепланировок, которые пришлось перенести дореволюционному зданию за несколько десятков лет.

Александр Сергеевич проигнорировал верхний свет и щелкнул выключателем настольной лампы. За многие годы он изучил пространство досконально и ловко маневрировал в небольшом помещении, умудряясь не задевать предметы. Включил чайник и, поджидая, пока тот вскипит, достал из шкафчика сахарницу и любимую синюю чашку размером с голову младенца. Выудил из холодильника лимон и отрезал толстый кружок. Залил чайный пакетик кипятком, положил три куска сахара и толстую шайбу лимона и, погремев как следует в чашке чайной ложкой, расположился за столом. Поставил в круг света от лампы дымящуюся чашку, раскрыл первую из стопки историю болезни, уже готовый заняться привычной рутиной в виде бесконечной писанины, как вдруг требовательно завибрировал мобильный в кармане.

— Краснов слушает, — поморщился он, увидев вызывающего абонента.

— Александр Сергеевич, — затарахтела дежурная медсестра в трубку, — крайне тяжелый шок везут, только что по рации передали.

— Иду, — обронил он без особых эмоций и поднялся из-за стола, с сожалением взглянув на так и не пригубленный чай. Впрочем, оставалась надежда, что бригада скорой помощи, или как их называли в больнице «скорики», как обычно перестраховалась и под видом тяжелого шока везет пациента, внешний вид которого им не понравился. Краснов тяжело вздохнул, щелкнул выключателем, погружая комнату во мрак, и быстрым шагом двинулся в сторону шоковой операционной.

А там уже кипела работа. «Скорики», полностью проигнорировав красную линию и антисептику, прямо в уличной обуви и нестерильных синих комбинезонах, грузили на стол мужчину средних лет в окровавленном деловом костюме. Краснов хотел было по своему обыкновению рявкнуть, но, взглянув на пациента, весь подобрался и молча пошел мыться. Медсестра Оля уже ловко орудовала ножницами, освобождая тело ургентного больного от одежды. Через несколько минут то, что когда-то было дорогим деловым костюмом и рубашкой, валялось на кафельном полу неаккуратной окровавленной грудой. Туда же отправился галстук и нижнее белье. Краснов услышал смешок откуда-то сбоку и скосил глаза из-под маски. Предметом веселья двух ординаторов стало, пожалуй, слишком вызывающее для субъекта нижнее белье.

— Может быть, поделитесь, что вас так развеселило, господа? — спокойно спросил Краснов, и градус веселья резко понизился. Ординатура скромно опустила глаза в стол.

Заведующий отделением взглянул на пациента и пульс у него скакнул. Как хирург, да и не только, Краснов имел слабость к красивым телам. Не тем, что достигаются изнурительными тренировками в спортзале, а таким, как это, — полученным в результате хорошей наследственности, случая и Господа Бога. С широкими развернутыми плечами, плоским прессом, узкими бедрами, прямыми длинными ногами, тонкими ступнями и кистями. Все это лежало сейчас перед ним обнаженное и роскошное, даже несмотря на бледный оттенок кожи и ранение в живот.

— АД 60 на 40, — голос медсестры Оли заставил его очнуться от транса и отлипнуть от широкого торса, покрытого черной порослью, которая острой стрелой вела к паховой области больного. Там на мошонке вольготно разлегся красивый бело-розовый член, даже в спокойном состоянии заставивший Александра Сергеевича затрепетать. Однако он заставил себя быстро прийти в себя, потому что все это великолепие собиралось вот-вот отдать богу душу.

— Да щас, — буркнул под маской хирург. Оля вздрогнула, но промолчала, к странностям Краснова привыкли здесь давно.

— Огнестрел. Сквозное, — сдержанно рапортовала она.

Тем временем пациент, словно почувствовав, что его разглядывают, открыл глаза и, узрев над собой огромного страшного Краснова в круге света, приподнял голову и спросил хриплым голосом:

— Вы кто?

— Для вас сейчас царь и бог, — отрекомендовался медик серьезно и, увидев, как побледнело и так бескровное лицо пациента, смягчился: — Краснов Александр Сергеевич, дежурный хирург.

— Горин Сергей Михайлович, частный предприниматель, — официально представился пациент и уже через секунду, с немыслимой в его состоянии прытью, попытался привстать и спустить ноги на пол. — Мне нужно идти.

— Почему пациент не привязан?! — взревел Краснов так, что жалобно звякнули стекла в оконных рамах. Сразу два ординатора бросились к Горину, прижимая того к операционному столу.

— Вы не понимаете… — сказал пациент, пытаясь заглянуть грозному медику в глаза. — Они меня здесь найдут…

— Я все понимаю, — заверил его эскулап и произнес заезженную, но хорошо действующую на пациентов ложь: — Все будет хорошо.

Пострадавший постарался сфокусировать взгляд на Краснове, но у него ничего не вышло. Вместо этого его голова с гулким стуком упала на операционный стол.

— Пульс нитевидный, большая кровопотеря, — занервничала Оля.

— Где анестезиолог? — рыкнул Краснов.

— Я здесь, Александр Сергеевич, — мягко сказал Паша, возникая из-за плеча, и потянулся к капельнице, — даю наркоз.

— Ну помогай, Господь, — пробурчал Краснов и вскрыл брюшную полость…

…В кабинет он вернулся около одиннадцати. Сел за стол, но лампу включать не стал: снег, валивший уже вторые сутки, и уличный фонарь, расположенный в аккурат напротив окна, и так неплохо освещали помещение. Настроение было странным, а странностей Краснов не допускал. Рылся в себе до тех пор, пока не извлекал причину беспокойства наружу. Там тщательно препарировал и изучал. Так и сейчас. Покопавшись в себе, Александр Сергеевич признался, что пациент с огнестрелом будоражил сердце и будил тщательно скрываемое и похороненное в душе. От этого стало еще паскуднее, потому что сквозное огнестрельное ранение брюшной полости — это вам не фунт ирисок. У Горина была существенно повреждена тонкая кишка и задета печень, хотя почка, слава богу, не пострадала. Основной проблемой стала кошмарная кровопотеря. В течение операции Краснов два раза гонял ординаторов за кровью для переливания, чтобы стабилизировать пациента, и в итоге это наконец удалось. Заведующий отделением задумчиво отпил абсолютно холодный чай и поморщился от мерзкого вкуса, когда снаружи раздались уверенные шаги. Врач тут же малодушно пожалел, что не запер дверь, и прикинул, может ли он остаться незамеченным, если не будет включать свет, но в последнюю минуту передумал и щелкнул выключателем. Почти одновременно с этим, после короткого и весьма формального стука, дверь в его обитель распахнулась, пропуская посетителя.

— Разрешите? — поинтересовался вошедший, хотя с первых мгновений стало понятно, что разрешение явившемуся в такой поздний час не требовалось. Да и на Деда Мороза визитер вообще не был похож.

Краснов напрягся, разглядывая неожиданного гостя, пока тот по-свойски усаживался на единственный в комнате стул, заняв таким образом собой почти все свободное пространство. С подобным типажом хирургу уже приходилось иметь дело и каждый раз его пробирало по позвоночнику до копчика — так сильно фонило от таких личностей опасностью. Одет гость был дорого, но неброско и явно не отсвечивал, выполняя роль второго плана при ком-то помогущественнее и повлиятельнее. Но отзвук величия того, кто за ним стоял, переполняли посланца чувством собственной важности. Таких, как этот господин, Александр Сергеевич встречал еще во время прохождения ординатуры, совпавшей со становлением экономического строя в стране, и уже тогда стал про себя называть таких людей «помощниками депутата». К слову сказать, с тех пор «помощники» претерпели некие изменения, как, собственно, и сами «депутаты». Вот и вошедший имел интеллигентное и даже располагающее к себе лицо и приятные манеры.

— Александр Сергеевич Краснов, если не ошибаюсь? — аккуратно поинтересовался гость, поглядывая на великана с сомнением.

Заведующий отделением медленно откинулся на скрипнувшую спинку стула и сложил руки на груди.

— Он самый, — ответил он спокойно, пока незнакомец зачем-то взял из стаканчика на столе врача остро заточенный карандаш и стал задумчиво вертеть его в руках. —  Чем обязан в столь неурочный час? — Спрашивать, как гость прошел мимо охраны и почему он без бахил, было бесполезно. Визитер оправдал его опасения по полной и не стал ходить вокруг да около, сразу взяв быка за рога.

— Около девяти часов вечера вам в отделение привезли пациента… Горина Сергея Михайловича… — мягко начал визитер, не глядя медику в глаза. Вместо этого он смотрел на карандаш в своей огромной руке. Словно мельтешение канцтовара гипнотизировало его. Краснов и сам с трудом оторвался от манипуляций с кохинооровским предметом и прокашлялся.

— Я не помню всех пациентов по фамилиям, — соврал он бодро.

Гость коротко взглянул на Краснова, но ничего не сказал. Хотя видно было, что не поверил хирургу ни на йоту. Он коротко хмыкнул и медленно вернул карандаш на свое законное место, но не успокоился и тотчас взял вместо него обычную синюю ручку. Понятно было, что ему постоянно нужно занимать руки во время разговора.

— Для меня более полезной является информация о том, с чем был доставлен пациент, — счел необходимым пояснить Краснов.

— Огнестрел, — тут же бросил собеседник, все так же не глядя на медика и, помедлив, конкретизировал: — Пациента привезли с огнестрельным ранением.

Александр Сергеевич про себя вздохнул и подобрался.

— А вы простите?.. — выжидательно выгнул он бровь.

«Помощник депутата» в этот момент снимал и надевал на ручку колпачок. Краснов подавил в себе острое желание сломать ночному посланнику конечность и остановить тем самым раздражающее верчение. «Руку потом сам прооперирую», — отвлечённо подумал он и встрепенулся.

— Я близкий родственник Сергея Михайловича, — душевно пропел собеседник.

— Обычно в таких случаях справки наводит супруга, — не сдержавшись, пробил почву Краснов.

— Супруги у него нет, в силу некоторых… ээээ, ну, сейчас это неважно, — гадливо улыбнулся опасный визитер и повернул в сторону хирурга массивный корпус, отрываясь от своего увлекательного занятия с жонглированием ручкой, и, наконец, поднимая на Краснова глаза. — А я вот очень волнуюсь за состояние Сергея, доктор. Не могли бы вы посвятить меня в подробности того, как протекала операция и каковы у Сережи шансы выжить.

Лучше бы его визави продолжал тискать ручку, чем так смотреть. Хирурга пробила злая веселость. Краснова недооценивать не стоило. Ибо плевать он хотел на любые страшные глазки, если речь заходит о пациенте, за жизнь которого он боролся без малого три часа.

«Не для тебя, гнида, я его столько времени штопал», — весело подумал эскулап, но свои мысли визуально иллюстрировать не стал, напротив, мгновенно принял решение и сделал вид скучающий и немного торжественный. Как того и требовала обстановка.

— Видите ли… — мягко сказал он, складывая руки на столе и перенося на них вес тела. — Пациента доставили в очень тяжелом состоянии. Операция была сложная, большая кровопотеря…

Помощник депутата замер с ручкой и весь превратился в слух.

— Задеты жизненно важные органы… — душевно продолжил заведующий отделением, делая самые честные на свете глаза. — Мы сделали все, что смогли, но вы же понимаете: врачи не боги…

Собеседник внимательно ловил каждое произнесенное слово, окончательно забыв про ручку.

— К сожалению, спасти вашего родственника не удалось, — закончил Александр Сергеевич трагично, переживая, не перебрал ли с драматизмом.

Над столом повисла пауза. Краснов подумал, что сейчас его собеседник должен сделать какую-нибудь киношную штуку, типа — сломать пластиковый предмет в руках, поставив таким образом точку в их гениально разыгранной мизансцене. Но жизнь не театр. Вместо этого визитер медленно водрузил ручку на место и взял из органайзера прозрачную пластиковую линейку. Внимательно осмотрел ее и недоверчиво уставился на врача. Потом задал вопрос, побивший все рекорды краткости.

— Как?

— Да вы сами полюбуйтесь, — радушно предложил Краснов, входя в творческий раж. Торжественно взял первую в стопке историй болезней, на титульном листе которой значилось совершенно другое имя, недрогнувшей рукой раскрыл папку и пододвинул к гостю поближе. — Вот тут читайте, все написано… — уверенно ткнул он рукой в страницу, мелко исписанную его абсолютно нечитаемым почерком.

«Помощник депутата» покорно перевел глаза на ровные и профессионально неразборчивые строчки и пару минут делал мужественные попытки разобрать хоть слово, но это оказалось невозможным. Наконец бедолага сдался и поднял глаза обратно на Краснова.

— Примите мои соболезнования, — припечатал хирург и аккуратно прикрыл чужую историю болезни.

Ночной визитёр медленно кивнул и коротко потер согнутым пальцем совершенно сухой глаз.

— Ничего нельзя было сделать, доктор? — переспросил он. — Абсолютно ничего?

— Ничего! — отчеканил Краснов и сделал контрольный выстрел: — Тяжелейшие повреждения органов брюшной полости.

На этом первую часть марлезонского балета было пора сворачивать. Заведующий отделением решительно отобрал у гостя линейку и вернул предмет в стаканчик с ручками и карандашами.

— Голубчик, не хочу вас расстраивать, я понимаю, вы сейчас в шоке, но должен отметить, что у вас самый настоящий невроз, — сказал он ласково, наклоняясь к мнимому родственнику поближе. — Смотрите, как у вас ручки все время двигаются. Вас бессонница не мучает случайно? Потливость? Сердцебиение учащенное? Проблем с потенцией нет в последнее время?

«Помощник депутата» с сожалением проводил взглядом линейку и глубоко задумался. Видно было, что он усиленно ищет, а главное, находит в себе все симптомы означенного заболевания.

— Это очень опасно, знаете ли, — вдохновенно продолжал служитель панацеи. — Для начала нужно полностью исключить стрессовые ситуации. Я сам подобными случаями не занимаюсь, но вы позвоните в отделение завтра, мы что-нибудь придумаем. Распишем вам лечение в лучшем виде. Будете как новенький. А то, не ровён час, сердечко стуканет. Себя беречь нужно. Что ж вы так…

Собеседник торопливо засобирался.

— Ну что ж, доктор, раз ничего нельзя было сделать… — он развел руками и попятился к порогу. — С наступающим вас… — и взялся за дверную ручку.

— Тело забирать будете? — нежно поинтересовался Краснов и прикусил себе язык, подумав, что тут явно перебрал.

—  Нет, я, пожалуй… — неопределенно махнул помощник депутата куда-то на север.

—  Но вы же, все-таки, родственник… — расстроился Краснов и следом смилостивился: — А впрочем, Новый год…

— Да! Новый год… — обрадовался «помощник депутата». — Давайте завтра… С наступающим вас, доктор!

Александр Сергеевич покивал в ответ и, дождавшись, пока за визитером закроется дверь, встал со стула. Пересек в два шага свой маленький кабинет, вылил в раковину остывший чай и щелкнул тумблером чайника. Заново повторил манипуляции с сахаром, пакетиком и лимоном, что-то невнятно мурлыкая про себя. При определенном усилии можно было бы разобрать обрывки фраз: «А вот хрена тебе лысого… в следующий раз просто ноги переломаю…».

В коридоре опять загромыхали шаги.

— Да, чтоб тебя, — глухо выругался врач, принимая угрожающую стойку.

Дверь распахнулась после короткого формального стука и в узкий проем просунулась голова Оли. Медсестра раскраснелась. Глаза ее блестели, а вокруг шеи была намотана блестящая мишура. Она явно еще не разучилась верить в чудеса и бой курантов ожидала с веселым нетерпением.

— Что?! — перепугалась она, увидев перекошенную физиономию своего начальника.

— С Гориным что-то?! — отрывисто спросил великан.

— С Гориным… — оторопела Оля, потом просветлела лицом. — Нормально все с Гориным. Давление стабилизировалось. — И вернулась к насущному: — Сан Сергеич, уже без десяти двенадцать! — возбужденно затарахтела она. — Идите же скорее, сейчас куранты будут бить!

—  Иду-иду, — пробурчал Краснов, и Оленька скрылась, уносясь обратно по коридору в сторону ординаторской.

Краснов постоял с полминуты в раздумьях, потом прихватил чашку со свеженалитым чаем и направился к ординаторской, откуда слышалась веселая возня, однако на полпути внезапно передумал и свернул в сторону лестницы. Проигнорировал лифт и легко для такого грузного тела взбежал на два пролета вверх в реанимацию, умудрившись не расплескать чай.

Пост дежурной медсестры был пуст и здесь. Откуда-то доносился бубнеж телевизора, по которому угадывалось, что президент уже начал свою новогоднюю речь. Краснов воровато толкнул дверь и попал прямо в пункт своего назначения.

Горин лежал обмотанный трубками. Попискивала аппаратура и ноздри щекотал запах медикаментов. Краснов приблизился и удовлетворенно осмотрел мирное лицо пациента. Краска уже вернулась на его щеки и в целом внешний вид мужчины хирурга удовлетворил.

— Ну да, органы задеты… — бормотал медик задумчиво. — Но не такие уж и важные… и изменения не необратимые… Ну повреждения, как повреждения, почка-то не задета. — Краснов прищурился. Потом развернулся на каблуках и пошел к окну, удобно устроив задницу на широком подоконнике, откуда открывался вид на заснеженный больничный парк.

Картина отсюда открывалась мирная и безмятежная. На душе стало легко и светло. Александр Сергеевич наконец с удовольствием отхлебнул сладкий крепкий чай, хищно посматривая на пациента. Откуда-то поплыли мелодичные переливы, предвещающие бой курантов. Видимо, кто-то в ординаторской врубил телик на полную катушку.

— Значит, как новый год встретишь? — спросил Краснов вслух неизвестно кого. — С четырнадцати лет ничего не просил. Имею право хоть на одно новогоднее чудо? — И сам себе кивнул, подтверждая, что вполне. В этот момент в тишине раздался настойчивый бой часов. И Краснов пробормотал, поуютнее усаживаясь на деревянный подоконник и поглядывая на пациента:

— Ну, Сергей, с Новым годом, с новой жизнью…

Спросите, где здесь про обещанное чудо? Ну кому-то спасенная человеческая жизнь и не чудо вовсе, а дело обыкновенное. А вот встретить настоящую любовь немолодому гею, который уже ни во что не верит, очень даже чудо. Но об этом в следующем году…

Краснов сидел в своем маленьком кабинетике и мрачно смотрел в окно, за которым дождь сменял снег, с нежностью вспоминая далекое прошлое, когда главных праздника в его жизни было три: Новый год, Восьмое марта и День Победы. Существовало еще чисто гипотетическое 23 февраля, но «День Советской Армии и Военно-Морского флота Отечества» было принято праздновать как профессиональный, и бухали в этот день по праву служивые. Это Краснов точно помнил, потому что дед-отставник, большой любитель выпить, получал в этот день от бабки индульгенцию и сношал на кухне бутылку беленькой под нестройный бубнеж радио.

Теперь все обстояло абсолютно по-другому. Не проходило и дня, чтобы заведующий отделением, придя в свою родную больничку, не получал от коллег помимо банального «Здравствуйте!» еще и «С наступающим!». Он подозревал, что каждый второй прикупил себе по отрывному календарю с коллекцией красных дат по всем возможным поводам. Так или иначе все это здорово походило на всемирный заговор с одной-единственной целью: довести его, Краснова Александра Сергеевича, до точки кипения. Ибо праздники Краснов не любил.

Сегодняшний день не стал исключением. Уже на проходной после стандартного «Здравствуйте!» ему прилетело в спину контрольное: «С праздником!». Краснов помрачнел и набычился, вспоминая, что за дата может быть нынче и кто из коллег сейчас начнет обвинять его в забывчивости и требовать: открыток, валентинок, шоколада или цветов. Кого нужно будет целовать под омелой, на чем гадать или у кого просить прощения.

«М-да. Все смешалось в доме Облонских!» — процедил про себя Краснов и потопал к лифту, вжав голову в плечи.

В отделении его опасения ухудшились, однако ситуация стала слегка проясняться, когда медсестра Олечка, налетевшая на него прямо у лифта, потащила его в ординаторскую угощать блинами собственного производства, потому что: «Масленица же». Блины были вкусные, легкие и кружевные. Они пахли домом, уютом и семейным счастьем. Ни того, ни другого, ни третьего у хирурга Краснова не было, так что угощение лишь раздразнило в нем аппетит, потому что брать больше трех штук он постеснялся. Теперь, дойдя до кабинета, Краснов молча стянул с себя влажную от непрекращающегося мартовского мокрого снега куртку и, налив в ведерную кружку черного чая, воткнулся в окно, мечтая о еде.

А есть он любил, пожалуй, даже больше, чем спать и секс. Тут справедливости ради следует заметить, что это и случалось с ним чаще, чем последние два пункта. Жил заведующий отделением один и готовить не то чтобы ленился, но считал абсолютно нецелесообразным. Его рацион состоял из сосисок, яичницы, вареной картошки и свиных отбивных по особому случаю. Так что такое роскошество, как блины, ему представлялось верхом совершенства и гастрономического разврата. Это был тот самый случай, когда заядлый холостяк Краснов даже помечтал о крепкой женской руке у себя на кухне. Однако тут же отогнал видение в коротеньком халатике и бигудях, ибо давно и бесповоротно понял, что он гей и семья не для него.

В дверь коротко и уверенно постучали, и заведующий отделением горько вздохнул о несовершенстве бытия, возвращаясь в реальность и рутину. Чудом было уже то, что ему позволили целых пятнадцать минут втыкать в окно и абсолютно ничего не делать.

Дверь распахнулась, впуская щеголя в кашемировом пальто и шелковом шарфе. Вошедший был похож на модель из рекламы витаминов для потенции или, напротив, банковских услуг, потому что именно таких бруталов, без грамма слащавости, излучающих секс и благополучие, можно было лицезреть в телевизоре и на рекламных проспектах, но никак не в реальной жизни. Даже ярко-синие больничные бахилы на ногах у внезапного гостя умудрялись не диссонировать с общей картиной, а попадать в тон шелкового галстука, тем самым дополняя его и так совершенный образ. Краснов почувствовал, как сердце предательски бухнуло в желудок, прямо к трем блинам. Именно этого небесного красавчика с огнестрелом он и штопал в новогоднюю ночь два месяца назад. И именно над его больничной койкой позволил себе в последний раз помечтать о чуде и счастье. Впрочем, наступивший 2019-й безжалостно подрихтовал его надежды на несбыточное, ибо, очнувшись и слегка придя в себя, Горин Сергей Михайлович исчез с больничной койки в небытие. Просто-напросто испарился в одно прекрасное утро, не дождавшись перевязки и официальной выписки и не сказав ни слова человеку, спасшему его жизнь как минимум дважды.

— Доброе утро, Александр Сергеевич, — веско обронил неожиданный гость. Сразу стало понятно, что он из категории людей, которые делают все важно, весомо и в тему.

— И вам не хворать, — буркнул хирург негостеприимно, но посетитель не растерялся. Напротив, он бодро водрузил на стол плотный глянцевый пакет, в котором угадывалось очертание продолговатой коробки.

— Это вам, — мягко улыбнулся визитер.

— Что это? — спросил Краснов для проформы, потому что жизнь давно и прочно связала профессию врача с таким благородным напитком, как коньяк. Сергей не стал его разочаровывать и рушить основы бытия, подтвердив то, что умудренный медик знал и без него.

— Это коньяк, — слегка развел руками благополучно выздоровевший больной, живописуя свою следующую фразу: — В благодарность за блестяще проведенную операцию. Я о вас справки навел, и мне сказали, что деньги в конверте совать бесполезно.

— Ну правильно сказали, — кивнул Краснов. — Я нормально зарабатываю, у меня в частной клинике практика есть.

С этими словами он подвинул стул массой своего тела и в пару шагов преодолел расстояние до висящего на стене шкафчика. Там, обозрев ровный ряд подарочных коробок, он взял ту, что возглавляла шеренгу, донес коробку до стола и поставил на тот край, что был ближе к Горину.

— Что это? — удивленно перевел глаза с коробки на него бывший пациент.

— Коньяк, — пожал плечами Краснов.

— Ээээ… А зачем? — окончательно сконфузился Горин, слегка подрастеряв лоск и вес.

— А мне зачем? — резонно возразил заведующий отделением. — Давайте хоть поменяемся: коньяк на коньяк, а то у меня скоро полка обвалится, — он кивнул на подвесной шкафчик.

— Александр Сергеевич, — не оставил попыток Сергей после небольшой паузы, — это действительно очень хороший коньяк. Луи Тринадцатый. Он около трех тысяч евро стоит.

Краснов погрузился в раздумье минут на пять, после со вздохом снова вынул свое тело из-за стола и совершил еще один рейд до своего хранилища со спиртным. Там он методично вытащил все, что было, и поставил в ряд на свой стол. После пересчитал, шевеля губами, и торжественно объявил:

— Восемь!

— Что восемь? — предприниматель был основательно сконфужен, но не сдавался.

— Если коньяк дорогой, меняю все, что есть, на вашу бутылку! — торжественно объявил врач и, усевшись на свое место, демонстративно придвинул к себе стопку с историями болезней, показывая крайнюю степень занятности. Потом подумал слегка и с надеждой взглянул на Горина: — Но я вам буду чрезвычайно признателен, если вы и тезку французского короля до кучи заберете. Я, видите ли, не пью. Совсем. — И с этими словами водрузил на нос очки и углубился в исписанный мелким почерком лист с назначениями.

В кабинете повисла тяжелая тишина.

— И как же мне прикажете вас благодарить? — наконец подал голос Горин.

Краснов завис над страницей с синей шариковой ручкой в руке и сдался.

— Банального человеческого «спасибо» будет более чем достаточно.

— Но я… — незамедлительно отозвался горе-посетитель, видимо, собираясь оправдываться, и осекся.

— Вот именно, — заведующий отделением посмотрел на бывшего пациента поверх очков и подумал, что в сущности его раздражение не имеет под собой никакого основания. Горин за все время своего пребывания на больничной койке под его опекой никаких поводов для этого не давал. Никто не виноват, что здоровый сорокалетний дядька намечтался несбыточного в новогоднюю ночь. А жизнь не сказка, и уж тем более не мелодрама с непременным хэппи-эндом. Так закрутит, что не выберешься.

— Спасибо, — тихо произнес скисший визитер и без разрешения присел на второй стул. — Вы мне жизнь спасли.

— Пожалуйста, — пожал плечами доктор. — Видите, как просто?

Они помолчали. Краснов думал, что он за каким-то хером все портит. Горин — что нужно переть до конца.

— Простите, я понимаю, что вот так исчезать с моей стороны было хамством, но… — он замолчал, а Краснов не спросил. И так было понятно, что обстоятельства, при которых частный предприниматель попал в больницу, были более чем тревожными. — Вы знаете, — прокашлялся наконец Сергей, — а я все-таки настаиваю. Не привык я оставаться в долгу. Наверняка есть что-то, чем вас можно порадовать. Вот чего вы прямо сейчас хотите?

— Блинов! — абсолютно честно выпалило подсознание Краснова за него, о чем сам хирург сразу же пожалел и поспешил пойти на попятную. — Но вы же наверняка не умеете их печь?

Горин застыл на секунду, переваривая услышанное, и внезапно расплылся в широкой обезоруживающей улыбке:

— Вы будете смеяться, но я действительно прекрасно умею жарить блины.  

И пока Краснов самовозбуждался на слово «жарить», Сергей посмотрел в окно, что-то решая. Заведующий отделением машинально посмотрел в том же направлении, но ничего, кроме дождя вперемешку со снегом, за стеклом не увидел. 

— Вот что! — наконец заявил Горин. — К себе я вас пригласить, к сожалению, не могу, но готов приехать к вам… У вас сковорода блинная есть?

— У меня есть сковорода, — мрачно пробубнил Краснов, делая упор на последнем слове.

— Ну она какая? Плоская или как вок? У нее борта высокие или низкие? — окончательно вверг его в транс ввязавшийся в авантюру своими вопросами.

— Она… — Мужчина надолго воткнулся в окно, соображая, как словами описать сковороду, потом сделал над собой титаническое усилие и, растопырив пальцы, показал наглядно, — …такая!

Исполнитель желаний задумчиво обозрел конструкцию из мощных пальцев хирурга и постановил:

— Так, ладно. Сковороду я тоже с собой принесу. И продукты, — и решительно прихлопнул ладонью по столешнице. — Адрес диктуйте!

…Ночь смотрела в окна двухкомнатной хрущевки на северо-западе Москвы, где на маленькой кухне, у плиты, завернув рукава рубашки и повязав отыскавшийся в хозяйстве у Краснова фартук, стоял Горин. Он смотрелся в этом маленьком пространстве как болид Формулы-1 у сельского клуба. Такие роскошные мужики не приходят сами, не жарят блины и не обращают внимания на таких, как Краснов, думал вконец смущенный хирург. Однако в назначенное время Сергей позвонил в дверь, чинно поздоровался и прошел на кухню. Там без лишней суеты тщательно вымыл руки, выложил необходимые ингредиенты из пакетов с логотипом «Азбука вкуса» и принялся смешивать в миске продукты. Краснов бестолково покрутился рядом, но был усажен на деревянный трехногий табурет, тут же на кухне. Теперь он, хрустя яблоком, которое незаметно сунул ему в руки Горин, наблюдал, как странный визитер не спеша колдует у плиты. Стопка румяных кругов на тарелке рядом с ним росла медленно и верно. Он не отвлекался на светские разговоры и был полностью сосредоточен на процессе, выливая на раскалённую сковороду жидкое тесто, которое весело шипело, пузырилось и превращалось в роскошный легкий кружевной блин. Через несколько секунд мужчина цеплял золотистый кружок кончиком ножа и переворачивал его, а после и вовсе отправлял в стопку таких же ровных, круглых и идеальных, как он сам, красавцев.

Краснов доел яблоко, выкинул огрызок и погрузился в размышления о том, прилетит ли ему раскаленной сковородой по кумполу, если он подойдет сзади и положит руки на крепкую задницу Сергея. А впрочем, ради такой задницы по-любому стоило рискнуть.

Все просто. Встать с табурета. Два шага. Два вдоха-выдоха. Две ладони на талии. Рубашка, натянутая между лопатками. Лбом уткнуться в шею и замереть. Не думать, не ждать, не знать, что завтра.

Сергей осторожно выключил конфорку, отставил в сторону сковороду с недожаренным ажурным изделием. Снял и аккуратно сложил фартук. Повесил его на спинку стула. Повернулся к хирургу и обнял его лицо ладонями, чтобы не дергался и не мешал смотреть в глаза.

— Не думай, что я всех так благодарю.

— Убью любого, — прохрипел Краснов и использовал единственный способ заткнуть наглеца — поцеловал.

Потом они неуклюже довальсировали до спальни, запнулись друг о друга и запутались в рубашке Горина. Рассыпали горох пуговиц по полу и некоторое время выясняли, кто сверху. Краснов победил, зашептав что-то глупо-нежное, расплавил в больших горячих ладонях, поднажал. Горин дрогнул и сдался, думая, что в следующий раз отомстит и обязательно будет сверху, но доверился огромным сильным рукам, привыкшим даровать жизнь и спокойствие, и полностью расслабился — растворился в мощном великане, суровом, но таком нежном. Краснов тотчас принялся по своему обыкновению командовать. Ткнул головой в спинку кровати, установил в коленно-локтевую, прогнул, погладил по пояснице, поцеловал в лопатку и накрыл собой. Растянул, размял, поднажал на входе, поймал стон боли и удовольствия губами, зашептал успокаивающе. Сжал в руках, обнял крепко и пустил вскачь, задавая ритм, подкидывая на себе, входя глубже и почти полностью, потом обратно и из стороны в сторону, выбивая из головы Сергея остатки здравого разума. Потом их обоих скрутило в один на двоих тугой узел и отпустило по ласковым волнам спокойствия и полного расслабленного кайфа.

— Блины надо дожарить, — рассеянно погладил Горин плечо Александра через полчаса и с хрустом потянулся.

— Если только в фартуке на голое тело, — густо и лениво рассмеялся Краснов. Переплел его пальцы со своими и легко поцеловал запястье.

Горин промолчал о том, что необходимо было сказать, и решил оставить разговор хотя бы до утра. Легко соскочил с кровати.

— Да пожалуйста! — И как есть — голышом — прошлепал на кухню.

Если бы Краснову сказали, что самое эротичное мужское белье — это кухонный фартук, он бы не поверил, но на Сергее все смотрелось так, словно было сшито специально для него, на заказ и за бешеные бабки. Даже полинявший фартук. Хозяин квартиры, который тоже с одеждой решил не заморачиваться, уже плотоядно собирался на второй заход, когда перед его носом на стол поставили тарелку с высокой стопкой румяных блинов. Рука Сергея виртуозно жмакнула на самый верхний ложку красной, светящейся изнутри икры и ловко свернула все в конвертик. Рот эскулапа моментально наполнился слюной.

— Открывай рот! — велел Горин. Грозный бог медицины послушался, как ребенок, тут же шумно и торопливо зажевал. Рука же Сергея уже проделывала ту же операцию, и стоило Краснову проглотить божественную пищу, перед его носом замаячил следующий блин с икрой.

— Выходи за меня, — восхищенно выдохнул Краснов и чуть не откусил любовнику пальцы.

После восьмого конверта чуть осоловевший Александр вспомнил о недоделанном и его руки сами собой поползли под передник чудо-повара.

— Что такое? — усмехнулся Горин, сворачивая наконец блин и для себя.

— Чисто шов операционный проверить, — туманно объяснил хирург, сдергивая с пациента фартук и прижимаясь губами сначала к пупку, а потом ниже, по направлению, указанному черной стрелкой волос.

— Доктор, мне лечь? — насмешливо выгнул бровь обследуемый, но в следующую секунду заткнулся, наслаждаясь горячими губами на члене.

— Лягте и расслабьтесь! — оторвался на секунду от своего занятия светило медицины, чтобы покомандовать.

— Лечь могу, а вот расслабиться сильно вряд ли, — расхохотался Сергей.

— Не бойтесь, я вам помогу, — Краснов решительно поднялся и шлепком по голой ягодице отправил Горина по направлению к спальне, последовав за ним. Потом с полпути трусцой вернулся к кухонному столу и, свернув за раз четыре блина, торопливо отправил конструкцию в рот. Облизал пальцы и уже бегом метнулся вслед за Сергеем, бормоча по своему обыкновению: «Это просто праздник какой-то».

…Краснов, всегда просыпавшийся медленно, наблюдал, как серое мартовское утро не спеша вползало между занавесками. Обычно он даже будильник заводил на пятнадцать минут раньше положенного, чтобы спокойно вспомнить и рассортировать, что уготовал грядущий день. Но сегодня, вопреки сложившейся схеме, вспоминалось только хорошее. И выходной, и стопка недоеденных блинов на кухне, и Горин, в фартуке на голое тело.

Вспомнив о последнем, Александр медленно перекатился сначала на спину, а потом на другой бок. Сергей уже не спал. Подперев голову рукой, согнутой в локте, он серьезно рассматривал Краснова. Хирург смутился от такого пристального взгляда, но Горин медленно улыбнулся, и у него с души отлегло, чтобы тут же замерзнуть до кончиков пальцев от того, что сказал Сергей.

— Саш, я должен уехать…

Краснов лег на спину и закинул руки за голову.

— Люди, которые в меня стреляли, сделают это снова, а мне до смешного нравится жить.

Все было правильно, и Александр это прекрасно знал. Жизнь опять становилась тем, чем всегда была.

— Я понимаю, — сказал он ровно, внимательно всматриваясь в потолок.

— Поехали со мной? — неожиданно предложил Горин.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — пожал плечами Краснов, думая, что легче не становится.

— Я знаю, что ты любишь спасать людей, секс и есть мои блины — этого более чем достаточно. А специалист твоего уровня везде будет нарасхват. Я собираюсь в…

— Не говори, — поспешно прервал его Краснов, и Горин послушно замолчал, все поняв, но не сдался.

— Я уезжаю через три дня. Ты все же подумай…

Я заканчиваю эту историю ровно год спустя...

— Мась, к тебе можно? — просунулся Александр Сергеевич в приоткрытую дверь кабинета и, увидев, что та говорит по телефону, стал сдавать назад.

— Краснов, заходи, — одними губами пригласила главврач и вжала трубку в ухо так, словно хотела протолкнуть ее прямо в мозг. На лице ее отразилась мука. — Ща, — она показала глазами на ряд стульев за длинным столом и заинтересованно уставилась на Краснова, который крался на цыпочках, стараясь производить как можно меньше шума. Получалось хреново. Несмотря на предосторожности, половицы скрипели, стекла в старых рамах дребезжали и даже в шкафах, в которых ничего звенеть не могло, что-то жалобно тренькало. Заведующий отделением наконец добрался до стула, устроился, примерно сложил перед собой руки и замер, рассматривая крупные снежные хлопья за окном, пока Мася железным тоном отчитывала кого-то за поставку некачественных катетеров. К слову, в Масе, несмотря на уменьшительно-ласкательное обращение, было почти сто килограммов и была она дамой весьма представительной, хотя умудрилась не растерять при этом живость, кокетливость и женскую привлекательность. Но называть ее Масей не решался никто, даже законный четвертый муж. Только Краснову позволялось такое панибратство, за то, что он помнил ее голоногой, стройной и легкой на подъем студенткой меда. Было это, правда, много лет назад. Так много, что Мася — для других главврач Минина Марина Петровна — под угрозой смертной кары запрещала говорить, сколько именно. А запрещала она Александру Сергеевичу редко что. Они были повязаны накрепко и взаимовыгодно со студенческой скамьи и даже пытались закрутить роман, но оба плюнули, поняв, что для них работа значит гораздо больше, чем весьма сомнительная перспектива иметь под боком вечный источник раздражения. С тех пор их дружба перенесла много чего, включая четыре брака и три развода Маси, признание Краснова в тяге к мужскому полу, которое Минина готовилась унести в могилу, и по прошествии стольких лет стала только крепче. И, естественно, не было в больнице человека, который знал Краснова так, как Мася. Это и облегчало, и усложняло ей предстоящую задачу. Но она была не из тех женщин, которые пасуют перед трудностями.

Полыхнув молниями напоследок, главврач грохнула трубкой телефона, поднялась, достаточно грациозно обогнула стол под подозрительным взглядом Краснова и, встав за спиной, принялась умело разминать его бычьи плечи и шею.

— Ну, как ты, Саш? — заботливо поинтересовалась она. Так заботливо, что Краснов тут же налился нехорошими подозрениями. — Как жизнь, как пациенты?

— Нормально я, Мась. Ты бы… это, говорила сразу, чего надо, — заведующий отделением на всякий случай напрягся.

Мася кивнула себе самой:

— Устаешь ты, Краснов. Себя не жалеешь совсем. Ты когда спал-то нормально в последний раз?

— Мась, я надеюсь, ты меня не в отпуск отправляешь? — нахмурился Краснов.

— А прокатит? — выгнула красивую бровь Мася.

— Ты же знаешь, что нет, — фыркнул Краснов.

— Так я и думала, — сокрушённо развела руками главврач, но, опомнившись, вернула их обратно на мощные плечи. И только после этого рубанула без всяких вводных данных: — На конференцию тебя отправляю, Александр Сергеевич! Поедешь в Лондон!

— Ээээ, не! — рванул со стула несогласный хирург, но готовая к броску Минина предусмотрительно навалилась сверху, прижимая его обратно к стулу.

— Да сиди ты, дурак! — зашипела она. — В Лондон говорю, не в Урюпинск же!

— Меня и здесь неплохо кормят, — процитировал Краснов и снова попытался вывернуться из стального захвата, но Минина, поняв, что проигрывает в массе, схватила красновское ухо пухленькими пальчиками с хищными кроваво-алыми коготками.

— Че я не видел в твоем Лондоне? — засопел Краснов, а Марина Петровна, изловчившись, крутанула его ухо по часовой стрелке.

— Ничего, Саша! Ничего ты там не видел. Ты там даже не был ни разу! А там, Саш, Тауэр, Парламент, там автобусы ходят двухэтажные, — пыхтела она.

— Хрень все это! Давно там ничего такого не ходит, — взвыл Краснов так, что стекла в окнах чуть не вылетели — ухо горело огнем. — А мне и тут неплохо, Мась! У меня тут больные! Операции! Мась, отпусти меня, ну можно я никуда не поеду?! — Он изловчился и повернулся к ней лицом, делая самую жалобную физиономию, на которую был способен.

— «Щенячьи глазки»? — одобрила Мася и вроде как даже прислушалась к себе. — Не! Не действует.

— Ухо хоть отпусти, садистка! — взмолился Краснов.

— Отпущу, если обещаешь не сбегать и выслушать спокойно, — принялась по-женски торговаться Марина Петровна.

Краснов шумно выдохнул и обреченно кивнул. Минина выпустила багровое ухо, одернула засборивший на обширной заднице белоснежный халат, грациозно поправила чуть растрепавшуюся прическу и вернулась на рабочее место, мысленно поставив себе галочку, что первый раунд выигран. Краснов не сбежал из кабинета и обещал выслушать. Она добралась до стола, ловко подцепила картонную папочку, подтолкнула к Краснову и велела:

— Читай, — а сама жадно припала к стакану воды. Борьба с Красновым ее порядком вымотала.

— Ну… «Эндоваскулярные решения при хирургических кровотечениях и травмах»… — прочитал Александр Сергеевич на обложке и потер нос в раздумьях.

— Ну, интересно же? — поддела главврач.

— Ну… интересно, — вынужден был признать Краснов. Тема напрямую перекликалась с его диссертацией, и оба об этом прекрасно знали.

— Дальше читай, — настаивала Минина. — Там… докладчики.

Краснов молча проскользил глазами по списку фамилий и нахмурился. Потом заученным движением достал из нагрудного кармана белоснежного халата неизменный юбилейный рубль и стал ловко вертеть его в массивных пальцах.

— Чего молчишь? — Минина выудила из верхнего ящика стола пудреницу, щелкнула крышкой и принялась уверенными движениями приводить себя в порядок. — Углядел чего интересное?

Краснов сморщил нос и лихо крутанул рубль на ребре.

— Ну… углядел, — монотонно подтвердил он и, подхватив рубль, снова пустил его юлой по столешнице.

— Кого углядел? — весело поинтересовалась Марина Петровна и, выудив из того же ящика помаду, выкрутила почти на полную яркий красный столбик.

— Доктор Чарльз Эванс, — кисло озвучил Краснов.

— Ммм? — оживилась Минина и стала старательно рисовать на себе новый рот. Из-за этого ее следующие слова выходили несколько приглушенно. — А это случайно не тот ли доктор Эванс, про которого ты мне все уши прожужжал?

— Тот самый… — нехотя согласился Краснов.

— Ага… — не стала форсировать события Минина. Вместо этого придирчиво оглядела результат в зеркальце и старательно почмокала губами, словно хотела расцеловать свое отражение в зеркале. Краснов тем временем задумчиво вертел рубль в руках, поглядывая на папку, лежавшую перед ним.

— Слушай, так здесь даты стоят 29–31 декабря, — вдруг сообразил он. — Странно. Это ж почти Новый год.

— А… это, — беспечно махнула рукой Марина Петровна. — В Англии основной праздник Рождество. Они Новый год как таковой и не празднуют.

— Не празднуют… — эхом отзывался Краснов, погружаясь в раздумья. Праздники он терпеть не мог, а Новый год с некоторых пор и подавно. Минина быстро и коротко взглянула на него поверх зеркальца и ровным тоном проинформировала:

— Билеты обратно второго утром. Еще и погулять там денек успеешь.

— Но я дежурю всегда с тридцать первого на первое, — вяло отозвался Краснов, в принципе понимая, что его дожали.

Главврач лихо покидала в ящик стола помаду и пудреницу и с грохотом закрыла его, ставя жирную точку в их дискуссии:

— Обойдутся без тебя в этот раз!

В кабинете повисла долгая пауза. Минина рассеянно смотрела за окно и ей казалось, что она слышит шорох, с которым снежные хлопья ложатся на карниз.

— Я подумаю… — наконец услышала она и подавила желание со свистом выдохнуть застоявшийся в напряжении воздух из легких. Однако вместо этого лишь сдержанно улыбнулась и завершила полемику:

— Подумай, Саш, подумай…

…Марина Петровна Минина прислушалась к удаляющимся за дверью слонопотамьим шагам и чуть расслабила жизнерадостное лицо. Между бровями у нее залегла устало-тревожная складка. Она еще раз воровато глянула на дверь, за которой скрылся все еще ворчащий и недовольный, но уже смирившийся хирург, и, выдвинув все тот же верхний ящик стола, выудила оттуда слегка потрепанную визитку. Достала из кармана халата мобильный и неуверенно потыкала в кнопки, ежесекундно сверяясь с цифрами на гладком прямоугольнике и чертыхаясь про себя на непривычный код чужой страны. Длинные гудки оборвались почти мгновенно. Так, будто ее звонка с нетерпением ждали.

— Я свою часть договора выполнила, — сообщила главврач в трубку мрачно-угрожающе, — так что встречайте. А, ну да… на ты. Встречай. Только имей в виду, сдашь меня — я знаешь, что с тобой сделаю? Не знаешь? Ну, у меня тут целая машина бракованных катетеров… Угу… И тебе не хворать!

Закруглив разговор на такой жизнерадостной ноте, Марина Петровна грузновато поднялась из-за стола. Дошла до окна, уставилась на театрально-пушистые хлопья снега, валившие со свинцово-серого московского неба, и в сотый раз задалась вопросом: правильно ли поступила, ввязавшись в эту авантюру. Хотя ответ был очевиден. С того самого мартовского дня, когда она засекла Краснова у окна на лестнице между вторым и третьим этажами. Грозный хирург, которого боялось и уважало все хирургическое отделение, огромной стокилограммовой мышью притаился за занавеской и, не отрываясь, сверлил глазами темный заляпанный бурой грязью мерседес, который поджидал кого-то среди больничного двора. Ровно в двенадцать дня мерс как по команде рыкнул двигателем и плавно отчалил за ворота, а Краснов как ни в чем не бывало отправился на операцию. И все было как обычно. Минина и сама не поняла, чего ее так продрало и что было такого в широкой удаляющей спине хирурга, что ей захотелось немедленно налететь на него, обнять сзади и заболтать-забаюкать, как мамке. Да только разве бы он ей позволил? И да и потом, ничего же не произошло? Обычный будний день. Только Краснов — вчера еще сиявший, будто хирургический скальпель, — яркий да острый, теперь был как застиранный больничный пододеяльник — серый и мятый. Знай себе дежурства внеплановые добирает, да спать вообще перестал. Круги под глазами, как у панды. Шансов, конечно, у всей этой затеи, на которую Минина подписалась, нет ни фига, но и это лучше, чем ничего. С этой мыслью она вздохнула всей своей монолитной грудью и пошла дальше — руководить любимой больничкой.

Неделей позже, в самолете компании «British Airways», Краснов проклял все на свете: конференцию, эндоваскулярную хирургию, профессора Чарльза Эванса, Масю, а особенно Николаса Евсеевича Сологуба — убеленного сединами маленького, будто игрушечного, доктора медицинских наук, которого обнаружил в соседнем кресле эконом-класса. Сологуб обрадовался ему даже больше, чем дармовому алкоголю на борту. Он накинулся на Александра Сергеевича с жадностью собеседника, которому не часто выпадает возможность встретить халявную пару ушей, и за четыре с лишним часа полета умудрился подробно рассказать свою биографию, включая историю приобретения таких плохо сочетаемых имени, фамилии и отчества. Он, как заправский фокусник, разматывал перед носом у Краснова длинные ленты фотографий всех своих родственников, в том числе многочисленных внуков, правнуков и внучатых племянников, сыпал прибаутками и пространно вспоминал поездку в Болгарию с советской делегацией, имевшую место лет эдак тридцать назад. Краснов все больше впадал в уныние, понимая, что и в гостинице они, скорее всего, будут жить дверь в дверь и Сологуб с него не слезет до конца поездки. После очередного бокала ша́рового белого вина захмелевшего пожилого пассажира сморило, и Краснов испытал чувство, сродни тому, которое испытывают молодые родители, когда их беспокойное новорожденное чадо наконец засыпает. Он смотрел на розовую, прикрытую белым пухом волос голову Сологуба, которую тот примостил прямо на его плечо, и пока говорун пускал ему на любимый пиджак слюни, погрузился в раздумья.

В глубине души он был рад сбежать из Москвы перед Новым годом. Если быть точнее, то был рад сбежать даже из любимой больницы, в которой дежурил в новогодний праздник уже много лет. Вроде как сам такую традицию завел, а теперь вот боком вышло. В этот раз слишком по-живому все было. Слишком все напоминало о прошлом Новом годе, когда он, большой, взрослый, серьезный дядька, вдруг разнюнился, расплылся, размягчел и поверил в чудо, как шестилетний дошкольник, читающий стишок на табурете. И бред все это про то, что как Новый год встретишь, так его и проведешь, — судьба столкнула с Гориным только раз и развела навсегда, оставив железный привкус одиночества, тем острее ощущающегося теперь. Жизнь вернула все на свои места очень быстро, еще раз доказав давно понятое и усвоенное правило: любовь, романтика, блинчики и офигенный секс — это не про него. Про него — операции, тяжелые больные, внеурочные дежурства, въевшийся под кожу больничных дух и бдения без сна по двое суток кряду. Тогда есть вероятность лечь в кровать и отрубиться до того, как нахлынут воспоминания, что в этой самой кровати засыпал в марте не один. Слава богу, хватило ума ни с кем это не обсуждать. Надежда — маленькая, но острая, как игла, кольнула быстро и глубоко и вышла обратно, почти не оставив следа. Да и сомнений в правильности принятого решения не было. В России дом, любимая работа, и привычно-понятный уклад жизни. А чудес не бывает. Ни под Новый год, ни в сочельник. Только воспоминания раздражали и жгли, как комариный укус, который так и тянет расчесать до крови. Так и Краснов: вместо того чтобы плюнуть на все по-мужски и забыть, до сих пор гонял в голове, как трек на реверсе, тот вечер, когда Сергей кормил его блинами и не только.

Так что, может, оно и к лучшему все. Может, и хорошо, что в другой стране, где вообще ничего не напоминает и не связывает. Погуляет, развеется. Вот только…

Самолет резко тряхнуло. Сологуб беспокойно зачмокал губами.

— Тшшшш… — торопливо зашептал Краснов, приходя в ужас от мысли, что замшелый садовый гном с пучками седины даже в бледных ушах, сейчас проснется и нырнет в воспоминания по новой. Сологуб завозился и устроился на его широком плече поудобнее. Александр Сергеевич облегченно выдохнул и задумчиво уставился в иллюминатор на приближающуюся, непривычно ровно расчерченную в зеленую клетку полей английскую землю. Вот еще бы отделаться от прилипчивого соседа, вообще бы настала красота.

Конечно, скептик Краснов был готов к тому, что Лондон его разочарует. Так ведь всегда бывает: насмотришься красоты в интернете, которую профессиональные фотографы сотворили под правильным углом и нужным ракурсом, а на деле все и меньше, и бледнее, и давно все перекрыли и перекопали. Однако Лондон был таким же, как на картинках, только лучше. Все было на месте: и ярко-красные телефонные будки, и почтовые тумбы, и полицейские бобби, и гвардейцы в высоких меховых шапках из медвежьего меха. И даже двухэтажные автобусы виртуозно-ловко разъезжались на узких улицах. Хотя наблюдать всю эту красоту приходилось в основном мельком и на бегу, ибо программа конференции была насыщенной, а тема интересной. Два дня Александр Сергеевич вскакивал в семь утра и, как следует отдав дань буфету на завтраке, несся слушать докладчиков, таща за собой на буксире Сологуба Николаса Евсеевича. Бойкий старичок оправдал самые худшие опасения и вцепился в Краснова, как охотничий терьер в лису. Причем бонусом к уже известной болтливости у него по сошествии с трапа выявилась еще одна особенность — он свято верил в приметы и относился к числу людей, которые постоянно плюют через плечо, стучат по дереву и держатся за пуговицу.

— Привет на сто лет! — радостно кричал он, стоило им с Красновым разойтись хоть на секунду.

Тот молча скрежетал зубами, стирая верхний слой эмали, но бойкий старикан не отставал.

— Голубчик, вы непременно должны сказать мне в ответ: «Привет на сто лет», иначе мы с вами поссоримся.

— Николас Евсеевич, вы же говорили, что мы поссоримся, если я вам на ногу в ответ не наступлю, — бурчал мрачный Краснов, ускоряя шаг и мечтая оторваться от старикана.

— И это тоже, — ускорялся вслед за ним профессор, словно Пятачок за Винни-Пухом. — Но «Привет на сто лет» говорить надо обязательно.

Краснов клял на все лады воспитание, не позволяющее послать человека таких лет далеко и надолго, и послушно бубнил, чувствуя себя последним идиотом:

— Привет на сто лет…

Только на второй день после обеда он смог выбраться в город без сопровождения. Правда, ради этого все-таки пришлось пройти препятствие в виде Николаса Евсеевича, который ловил присутствие Краснова каким-то встроенным радаром и караулил его за дверью своего номера, как дракон вход в пещеру с сокровищами. Он распахнул дверь как раз в тот момент, когда Краснов крался по коридору к лифту и дальше к желанной свободе.

— Вот вы где, голубчик! — нарисовался Сологуб на пороге. На нем была аккуратная белая майка, щека измазана в пене, а в руке он держал старо-советский бритвенный станок. Зачем старичку понадобилось бриться после обеда, было непонятно. Вполне возможно, Краснов недооценивал престарелого гнома и тому светило свидание.

Краснов крупно вздрогнул и подавил глупое желание вжаться в стену и попробовать прикинуться невидимым.

— Здравствуйте, Николас Евсеевич, — протолкнул он из себя непривычное имя и с тоской взглянул в сторону лифтов.

— Вы не по магазинам ли собрались, голубчик? — хитро прищурился старикан.

— Нет, — помотал Александр Сергеевич головой и бодро соврал: — У меня дела.

Сологуб пожевал сухонькими губами, поправляя вставные челюсти:

— Угощайтесь! — и протянул на раскрытой ладони ириску «Золотой ключик»… — Ах, через порог нехорошо, зайдите.

Но Краснов яростно помотал головой и, наплевав на очередную примету, быстро сцапал ладони Сологуба ириску.

— Мне-то нельзя… челюсти вставные… — посетовал Сологуб и пока Краснов соображал, зачем пенсионер возит с собой ириски, которые жевать не может, старичок бойко продолжил: — Я, собственно, хотел бы попросить вас об одолжении, голубчик вы мой. — Он глянул на Краснова светлыми выцветшими глазками. — Вы не могли бы пройтись со мной по магазинам? Я слышал, что после Рождества тут самые скидки. А я ведь по-англицки ни бум-бум.

— Так и я ни бум-бум, — попробовал откосить Краснов, но это было последнее, что он смог сказать: ириска склеила челюсти понадежнее суперклея. «Так вот зачем ему «Золотой ключик», — пришла ему в голову нелепая, но вполне правдоподобная версия.

— Значит, вместе не так боязно будет! — рассыпался в смехе треснувшим колокольчиком старичок. — Давайте завтра после обеда. Прямо как освободимся.

Краснов замычал было в тщетной попытке расцепить зубы, чтобы напомнить, что завтра тридцать первое декабря, но внезапно вспомнил, что праздновать он не собирается, а главное, осознал, что прямо сейчас его никто держать не намеревается, и радостно закивал. Он сделал нечеловеческое усилие и раскрыл-таки рот, чудом не повырывав себе половину пломб.

— Завтра что хотите, Николас Евсеевич, — бодро пообещал Александр Сергеевич, приобретя свободу слова, и зачем-то прибавил скороговоркой: — Кино-вино-домино!

— Вот и славненько, — заключил Сологуб, а Краснов рванул вниз по лестнице, наплевав даже на лифт, — так сильно опасался, что назойливый старик передумает и припашет его еще куда-нибудь прямо сейчас.

Выбравшись во влажный, не по-московски теплый воздух, Краснов вздохнул полной грудью, воткнул в уши горошины наушников и жадно принялся наматывать круги по незнакомому городу. Карты у него не было, местности он не знал, но небольшая аккуратная гостиница, в которой обосновался, находилась в самом центре. Краснов топографическим кретинизмом не страдал и, двигаясь по спирали, всегда представлял, в какой именно стороне остался отель. В наушниках сменяли друга друга Ария, Пикник и Би-2 и сердце стало понемногу отпускать.

«Какая песня сейчас будет, так все и сложится», — неожиданно загадал он по старой еще студенческой привычке. Загадал и замер на несколько долгих секунд, пока один трек сменял другой, и невольно улыбнулся, услышав удар в гонг и свист ветра, а затем и до дыр заслушанное, но так и не надоевшее вступление. Подстроил свой шаг под темп и вслушался в знакомые слова, которые лил в уши Шклярский.

Его окружал мощный, великий и абсолютно чужой город, и он был в нем как та самая иголка, затерявшаяся в стоге сена — так далеко от всего, что могло сжимать в тисках сердце, бередить усталую душу и раздражать новой надеждой. Он бродил по богато украшенному к праздникам центру без цели и без мыслей. С пустой и легкой головой и неожиданно хорошим настроением. Иногда заходил в небольшие магазинчики и кафе, из которых тянуло ни с чем не сравнимым духом только что смолотого кофейного зерна. Английского он почти не знал, но вскоре убедился, что его не знает и половина тех людей, которые шли ему навстречу. И потом слово «кофе» интернационально, а в булочку на витрине можно молча ткнуть пальцем. Так передохнув, он шел все дальше и дальше, ловя редкие минуты покоя и абсолютно не ведая, что его уже ведет давно предначертанная дорога туда, где ему и следовало находиться. И это неведение было офигенно прекрасным.

Находившийся и умотавшийся хирург вернулся в номер поздно и впервые за несколько месяцев заснул быстро и без сновидений.

Универмаг, куда на следующее утро притащил его Сологуб, оказался невероятно огромен, роскошен, но, пожалуй, единственное, что мог там приобрести пенсионер, был пакет на кассе. Краснов прямым текстом много раз предлагал Николасу Евсеевичу пойти в место подешевле, а главное, посвободнее, потому что давка была нереальная, но старенький профессор упорно не слышал его. Он не уставая бегал между прилавками, охал, держался за сердце и не переставал хватать своего спутника за рукав со своей присказкой про «Привет на сто лет» каждый раз, стоило тому попробовать отлепиться хоть на секунду. Этот «привет» так пристал к Краснову, что он плюнул и уже механически отзывался на него, как на позывной. Время между тем шло к вечеру, и Краснов мечтал о еде или хотя бы о чашке кофе на худой конец. Сологуб как раз застрял у витрины с серебряными ложками, причитая что-то про то, что его покойной супруге Анастасии Павловне всегда хотелось именно такие. Краснов сместился на пару шагов назад, стараясь не терять из виду спину пенсионера в черном пальто, и почесал колонной между лопатками, перенося вес с одной ноги на другую. Чтобы скоротать время, он огляделся на роскошное, украшенное к Рождеству пространство с настоящей раскидистой, богато декорированной елью посреди зала. Все вокруг гудело  пчелиным роем и кто-то весомо прошелся по ноге Краснова, отдавливая ее к чертям собачьим. Краснов мстительно помечтал, как догоняет незнакомца и оттаптывает ему ногу в отместку с криками «Чтобы не поссориться», как вдруг почувствовал… Да, не увидел, как потом дотошно вспоминал, а именно что почувствовал в толпе высокого, черноволосого мужчину, как всегда одетого в элегантное черное пальто.

Краснов ощутил, как его спокойствие смывает к ебеням бурлящим потоком кипятка, так сильно обожгло где-то внутри. Он дернулся и непроизвольно спрятался за елку, недоумевая, зачем, собственно, прячется. Они с Гориным не ссорились, не ругались и даже не расставались. В день отъезда Сергей несколько часов просидел в машине во дворе больницы, а Краснов впервые сорвал операцию, прячась, как дебил, за занавеской и дожидаясь, пока Горину не надоест. О том, чтобы ехать куда-то с Сергеем, и речи не было. Они и виделись-то до этого от силы раз десять. Девять из них Сергей был подключен к капельнице, а на десятый выяснилось, что именно этот мужик сделан и вылеплен по спецзаказу для Краснова где-то в небесном цеху, только вот непонятно, где болтался до этого времени. Но все, что у них было за плечами, одна-единственная ночь, половину из которой Краснов провел в гастрономическом оргазме, а вторую в физическом — чистом, ослепительном кайфе обладания лучшим из тех, кто ходил по земле, и на сто процентов своим человеком. Вот только как бросишь страну, в которой родился, вырос, обдирал коленки сопливым пионером, потом вгрызался в единственную профессию, какую для себя выбрал еще в детстве, наблюдая за дедом — сильным, жилистым, уверенным и непотопляемым мужиком. И больницу не бросишь, там все знакомо до последней царапины на подоконнике его маленького кабинетика, где коллеги, пациенты и любимое дело.

«И, естественно, из всех стран на земном шаре он уехал именно в Англию, — Александр аккуратно выглянул из-за елки. — А меня угораздило именно сюда припереться. Ну что ж такое-то?!»

Он внимательно просканировал этаж универмага и сердце гулко стукнуло откуда-то снизу: Горин собственной персоной стоял почти посреди зала, обтекаемый потоком других покупателей, но был не один. Рядом с ним стояла нарядная девочка лет восьми, которую Краснов поначалу не разглядел из-за толкучки. Что-то непонятное больно кольнуло в груди. Не ревность, потому что глупо ревновать к ребенку, а скорее сознание, что ничегошеньки он про Сергея не знает. Даже то, что, возможно, у него есть семья и дочь. И судя по тому, что девочка вполне взрослая, на момент их встречи она уже существовала. Значит, правильно получается, что он разговаривать на тему отъезда отказался. Значит, не только страну мог покинуть, но и чужую семью разбить. Да Сергей его благодарить должен. Теперь может спокойно заниматься шопингом с замечательной девочкой, очень на него похожей. А ему остается пасти садового гнома, охочего до серебряных ложек.

Краснов, так и не успевший высунуться из-за елки, еще раз выглянул из своего укрытия, но ни Горина, ни девочки не обнаружил: видимо, те отправились дальше за покупками. Александр аккуратно сделал пару шагов назад, словно старался не расплескать в груди сосуд с не пойми откуда взявшейся горечью, и налетел деревянной спиной на неожиданное препятствие. Краем глаза охватил черное пальто и, подумав, что Сологуб наконец налюбовался на столовые приборы, обречённо первым произнес привычный позывной:

— Привет на сто лет.

— Ну, привет!

Краснов молниеносно обернулся и уставился на Горина собственной персоной. Девочка, похожая на Сергея как две капли воды, внимательно и без тени смущения рассматривала Александра снизу вверх.

— Ну и какова была вероятность, что мы еще увидимся? — философски изрек Горин и скомандовал девочке как ни в чем не бывало: — Поздоровайся, Лелище!

— Здрасть! — поздоровалась девочка и облизнулась.

— А ну не облизывайся! — дернул ее за руку Горин. — Вон все губы обветрились, нас с тобой твоя мать убьет. Это Лелище, — пояснил он любезно для Краснова. — Точнее, Леля, конечно, но…

Александр машинально кивнул девочке, а та, абсолютно не смутившись ни замечания Горина, ни присутствия чужого человека, еще раз облизнулась и спросила, кивнув в сторону Краснова:

— Это кто?

— А это дядя, с которым я сегодня буду есть оливье, пить водку и смотреть «Иронию судьбы», — невозмутимо представил его Сергей, не дернув ни мускулом на неподвижном лице.

— А что такое оливье? — спросила Лелище.

— О, это кошмарное блюдо, залитое майонезом и вызывающее изжогу у любого нормального человека. Переварить его может только русский человек. У англичан от него понос, запор или изжога. Вот ты, Лелище, русский человек?

— А что такое ирония судьбы? — не дала себя сбить с толку девочка.

— Это такой фильм, про то, как пьяный дядя вломился в дом к тете, — любезно объяснил Горин.

— А тетя вызвала полицию? — допытывалась Лелище.

— Нет, тетя в него влюбилась, — терпеливо объяснял Горин, посматривая на застывшего соляным столбом Краснова.

— А почему?

— А ни почему, — пожал плечами Горин, — любят не почему-то, а просто так.

— А зачем? — не сдавалась девочка.

— Вот ты птица-говорун! — восхитился Краснов, вклинившись в диалог.

— А что такое птица-говорун? — с легкостью переключилась на него бойкая девчушка.

— Ты что, не смотрела «Тайну третьей планеты»? — поразился Александр. — Чему тебя только в школе учат.

— Фониксы, спеллинг, грамматика, — старательно перечислила девочка. Несмотря на довольно правильную речь, отчётливо послышался английский акцент.

— Фигне всякой, короче, — огорчился Краснов.

— А покажешь? — не сдавалась Лелище.

— Что? — пришла пора опешить Александру.

— «Тайну третьей планеты», — невозмутимо отозвалась девочка.

— Леля! — одернул Горин. В его глазах зажглись огоньки. — В России взрослым принято говорить не ты, а вы.

— А! — беспечно махнул рукой Краснов. — Со мной можно на ты.

— Тогда пойдем, — распорядилась девочка Леля, — нам еще много чего купить надо, а Новый год уже на носу.

— Не могу! — спохватился Краснов. — Я тут одного садового гнома пасу.

Девочка покосилась на него с сомнением, а он поспешно осматривал зал с нарастающей тревогой — но Сологуба и след простыл. Заприметив Краснова, беседующего с Гориным и девочкой, старичок перестал охать над прилавком с ложками, деловито протолкался на улицу, где влажно поблёскивал асфальт, и лихо тормознул черный кэб. Далее на чистом английском назвал адрес гостиницы и, бросив взгляд на электронное табло, на котором пошел отчёт стоимости поездки, достал из кармана телефон. Из его движений пропала суетливость и старческие руки, обтянутые пергаментом морщинистой кожи, больше не тряслись.

— Марина Петровна? — осведомился он у трубки. — С наступающим, голубушка! Не извольте беспокоиться, доставил я вашего Краснова на место передачи в самом лучшем виде.

— Ай, спасибо, Николай Евсеевич! — восхитилась Минина и покосилась на часы, попутно чуть не отхватив себе полпальца ножом, которым нарезала соленые огурцы для оливье. — Вот видите, какой из вас замечательный новогодний эльф получился!

— Да какой из меня эльф! — рассмеялся незаметно преобразившийся старикан. — Скорее уж гном!

— Не наговаривайте на себя, — укорила Марина Петровна, — вон какую аферу провернули. Единственное, мне неловко, что на самый Новый год вас на чужбину отправила. Вроде как без оливье и мандаринов остались.

Николас Евсеевич покосился на сливающиеся в одну сплошную огненную ленту огни Пикадилли за окном и вдохнул полной грудью:

— Вы знаете, всем бы так страдать, как мне сейчас! Вам, если еще разок понадобится какую аферу провернуть за границей, не стесняйтесь — я всегда готов.

Минина хохотнула, нажала на отбой и покосилась в сторону гостиной, откуда бубнил телевизор и плыли обрывки фраз то ли Баскова, то ли Галкина. Прижала телефон к груди и подавила жгучее желание позвонить, чтобы узнать подробности. Все бы оно ничего, если бы не Краснов. Как ни любила она своего студенческого товарища, а никак, кроме «тугодум», его назвать иной раз и не хотелось. Так и сказала странному, заявившемуся к ней в кабинет человеку почти год назад:

…— Он раб привычек, понимаете… — и подумала, что мужик, который сидит напротив нее в ее кабинете, смотрится в нем так, будто это он главврач больницы, а не она.

— Марина, мы же договорились на ты… — укорил ее Сергей и потянулся, чтобы разлить принесенный коньяк по рюмкам. За окнами сгущалась сумерками чернильная московская ночь, подкрашенная где-то сбоку оранжевыми уличными фонарями.

— Да… Я помню, — Минина покатала в ладонях пузатый бокал и подумала, что она гораздо пьянее, чем хотела казаться. Больница съедала все силы, и хороший коньяк, который принес и поставил прямо на стопку бумаг этот странный человек, ударил в голову. А еще поняла, что волнуется. Дико волнуется. Найти свое счастье немолодому гею, вроде ее друга, было нереально. И дело было даже не в том, что гей в России это почти приговор и статья, а в том, что эта неповоротливая на первый взгляд глыба ни за что в жизни не даст никому приблизиться ближе чем на пушечный выстрел. Что Краснов женат на работе, своих пациентах и аспирантах, которые его боготворят, несмотря на непрекращающийся ор, от которого в больнице звенят стекла в оконных рамах. Что Краснов проработал в этой больнице уже лет двадцать и знает тут каждую щелку. Что ему невыносимо будет срываться с этого места, да еще и так внезапно, когда на раздумье всего несколько дней. — Пойми, он не поедет.

Мужчина в кресле напротив зло дернул узел галстука, открыл рот, чтобы что-то сказать, и замолк на полуслове. Минина с тоской подумала, что они чертовски непохожи. Что этот столичный элегантный хлыщ и Краснов без тени сомнения не пара, и что гнать бы этого пижона из кабинета прямо сейчас.

— Я без него не поеду, — произнес Горин спокойно.

— Тебя найдут и убьют, — отозвалась Минина эхом.

— Ну и хрен с ним. Достало скрываться, — скривился Горин и выпил коньяк так, словно это была вода из-под крана.

— Если тебя убьют, ты думаешь, ему будет лучше? — криво усмехнулась Марина Петровна. Кому «ему», и так было понятно. — Зря он, что ли, тебя штопал, как Айболит зайку?

Сергей молчал, понимая, что возразить нечего.

— Тогда что? — сделал он единственное правильное, что следовало, — попросил совета.

Минина глотнула жидкий янтарь из бокала и пожевала лимончик, который всегда был наготове тут же в небольшом холодильнике — ну, а что? Работа нервная, стресс снимать надо, а где коньячок, там и лимончик — и выдала безапеляционно:

— Езжай! — А заметив отрицательное движение головой, пояснила: — Будешь давить и уговаривать, только хуже сделаешь. Дай ему время все обдумать и решить. И дай ему время пожалеть о своем отказе. А я что-нибудь придумаю…

С тех пор прошел почти год. Год подготовок. Детально разработанный план, продуманный до мелочей. Тщательно подготовленная и целиком спонсированная Гориным со своего счета конференция. Целый набор задействованных статистов, начиная с того же Сологуба. И что, если все зря?

Марина Петровна покосилась на дверь в гостиную и на цыпках прокралась к кухонному шкафчику. Открыла дверку, ловким движением булькнула себе из красивой хрустальной бутылки и, воровато оглянувшись, махнула рюмашку. Прижала запястье к губам и переждала выступившие слезы. Грудь мгновенно согрело как одним большим горчичником.

«Все, что могла, я уже сделала, — махнула рукой она неизвестно кому. — Дальше сами…»

…— Пойдем! — решительно потянул Краснова за рукав Сергей и сам первый двинулся к выходу из универмага.

— Я не могу! — взмолился Александр, готовый прожечь дырку в спине Горина, но не двигаясь ни с места.

— Из-за гнома? — нахмурился Сергей.

Краснов помотал головой и посмотрел на девочку, которая увлеченно косила в сторону отдела с женской бижутерией.

Сергей соображал, что к чему, и просветлел от понимания.

— Ты про Лелище? Нет, ну моя племянница чудовище то еще, — хохотнул он в рифму, — но через полчаса срок моей кабалы как дяди, который развлекает ребенка по воскресеньям, истекает и мы полностью свободны.

Племянница и сестра звучало всяко лучше, чем дочь и жена, но все же Краснов медлил. Горин молча разглядывал его лицо, а потом подошел вплотную и заглянул в глаза. Шум огромного универмага стих, словно их накрыли стеклянным колпаком. Краснов попытался сглотнуть шершавый ком в горле, но не смог, — так и остался с перехваченным горлом, будто его душили.

— Я второй раз тебя не отдам, — тихо, но внятно предупредил Сергей. — Мне тебя сама судьба подогнала. Что хочешь со мной делай, но просто так ты меня из своей жизни не выкинешь! По крайней мере, не сегодня и не под Новый год. У нас традиция Новый год встречать вместе, забыл?

И пока Краснов думал, что ответить, Горин взял и коротко поцеловал его. Краснов дернулся и с облегчением вспомнил, что они в Англии и тут не линчуют целующихся мужиков. Тем более влюбленных до усеру друг в друга целующихся мужиков.

— Дядь Сереж, а ты теперь с дядей муж и жена? — спокойно поинтересовалась Лелище откуда-то снизу и справа.

— Определенно, — хрипло подтвердил Горин.

…— Как Новый год встретишь, так его и проведешь, — философски заметил хирург Краснов, задумчиво рассматривая свои трусы на верхней ветке елки. На деле прошло всего несколько часов с судьбоносной встречи в универмаге Харродс, а по факту уже наступал следующий год. По телевизору вместо привычных рубиновых звезд Кремля показывали Биг-Бен и Темзу и шел обратный отсчет.

10… Горин только и успел, что сгонять за бутылкой шампанского…

9… — Ай, бокалы! — голые пятки застучали куда-то в недра чужой квартиры, планировка которой была для Краснова тайной за семью печатями, — не до того было.

8… Половина содержимого открытой кое-как и второпях бутылки была пролита на Краснова.

7… остатки шампанского наполнили бокалы.

6… — Как встретишь Новый год, так его и проведешь, — произнес спокойно Сергей и добавил на тот случай, если у Краснова проблемы с причинно-следственными связями: — Ты сейчас в моей постели.

5… Горин отпил из бокала и поставил его на пол рядом с кроватью.

4… потянулся к Краснову, вновь дурея от его близости и от того, что тот опять рядом.

3… Краснов ответил, не раздумывая. Шампанское из его бокала, шипя, полилось по предплечью Сергея, но тот даже не вздрогнул.

2… Краснов сплел пальцы на спине Горина и отстранился, чтобы заглянуть в глаза…

1… Горин сонно-счастливо открыл их и поздравил:

— С Новым годом!*

… — Как будем жить дальше? — спросил Александр часом позже, поворачиваясь к всклокоченному Сергею.

— Разберемся, — беспечно отмахнулся тот и заботливо накрыл его одеялом. — По фигу как, важно принципиальное желание быть вместе. А «где, что, когда» это несущественно. Это мы решим.

— И как это мы будем решать? — оперся о согнутую в локте руку Краснов.

— Ну со встречей же решили, — философски заметил Горин и с ужасом покосился на Александра. Однако тот сладко зевнул и, коснувшись головой подушки, пробормотал:

— Я не сплю… Разница во времени, будь она неладна…

— Спи-спи… — погладил его бицепс Горин и улегся сзади, прижимаясь грудью к широкой спине. Полежал так минут десять и, заслышав ровное сопение, сполз с кровати. Выудил из кармана пиджака телефон и выскользнул в коридор, аккуратно притворив за собой дверь.

— Марина? — шёпотом закричал он в трубу. — Да! И тебя с наступившим! Все прошло хорошо. Правда, мне чуть сестра все не сорвала, подкинула племянницу в последний момент, но так даже лучше получилось — при девочке он не смог меня сразу на фиг послать. Так что…

Краснов зевнул и поправил подушку под головой, прислушиваясь к возбужденному шепоту за дверью.

«Уши поотрываю, — сыто подумал он сквозь сон. — Всем. И Масе, и Сологубу, и Горину в первую очередь. Но не сейчас, естественно. После  старого Нового года…»

Комментарий к Привет на сто лет

В Англии в последнюю минуту уходящего года ведут обратный отсчет.