Просто

Когда всё гораздо проще, чем кажется. 

Иногда. 

Олег пил вторую кружку чая и смотрел на сложенные пополам две бирюзовые купюры, лежавшие в центре стола, около сахарницы. Он изучал их уже долгое время. «Люська точно завтра что-нибудь учудит. Ведь просил же её...» Олег с досадой потёр лоб и расстегнул молнию мастерки. От долго кипевшего чайника в кухне стало тепло, чего не скажешь про остальные комнаты – ледник. Даже ему, привычному к холоду, было некомфортно. В соседних домах давно затопили, «у нас же, как всегда, что-то где-то лопнуло», отрапортовала вчера не в меру говорливая соседка. Значит, мёрзнуть ещё неделю. Это в лучшем случае. Он взял в руки деньги, развернул, опять сложил. Из-за дня рождения настроение хуже некуда. Уже завтра. 

Олег терпеть не мог дни рождения – ни свои, ни чужие. И в том, и в другом случае это ненужные имениннику презенты – бессмысленные, странные – и больная голова на следующее утро, потому что отказать и не выпить за своё здоровье – миссия провальная с самого начала. Выпить один раз, второй, пятый… По-другому отмечать эти чёртовы дни Олегу удавалось редко. Если только в детстве. Ни выпивки, ни ненужного хлама, именуемого подарками. Игрушки хламом не считались, особенно конструкторы, с ними он мог возиться часами. А потом появился спорт, и сразу забылись подъёмные краны, разборные машинки и дома из лего. Спорт, спорт и ничего кроме. Вот было время!

«И почему, Люська? – Олег раздражённо отмахнулся от не желавшей впадать в спячку мухи. – Что за имя дурацкое. И приклеилось ведь намертво: как Аркадьич окрестил, так и пошло́». Упрощённо, словно какую-то деревенскую девку, её звали так все, кроме Олега. До поры. 

Степан Аркадьевич, тренер, которого за спиной все называли Аркадьич, и правда не слишком жаловал девушку. Олег это замечал, но причины не понимал. Впрочем, не интересовался. С Людмилой, Милой на ту пору, он познакомился за два года до ухода из спорта. 

Спорт. Вольная борьба. Единственная дорога на долгие годы. Тогда казалось, что на всю жизнь. Именно из-за спорта Олегу иногда хотелось вновь стать ребёнком, чтобы снова ощутить горячечный азарт от первого правильно выполненного броска, чтобы ещё раз почувствовать вкус первой победы и вспомнить, как непривычно, но солидно, по-взрослому гудели мышцы после особенно тяжёлой тренировки. И всё же Олег не жалел, что ушёл. Решение он принял быстро. Просто понял: всё закончилось. 

Его и раньше выручало инстинктивное умение мгновенно, в секунду понять, что пришло время действовать, пора что-то менять. Даже в мелочах. Например, надеть в школу не пуховик, а осеннюю куртку, вопреки родительскому «Ещё холодно» и нерастаявшему снегу. Олег, словно дикий зверь, чуял, что можно, что теперь не заболеет. Чтобы, не дай бог, пропустить тренировку. Он всегда полагался на своё чутьё: даже на ковре в последний момент менял тактику, понимая, что бросок наклоном сейчас самое то, а мельница* не годится. За что регулярно получал нагоняй от Аркадьича, который ставил объективную, а не интуитивную оценку возможностей противника на первое место. Но это всё работало, когда касалось его самого. Или во время боя. Вне ковра считывать людей Олег не умел.  

А когда у Олега поплыл вес*, стало совсем невмоготу. Жидкость – на контроле, еда – порционно и по особым рецептам. Не думать, что чувствуешь себя киборгом, питающимся выхолощенным синтетическим топливом без вкуса и запаха. Запрятать поглубже и снова не думать. Только о победе, только вперёд.

Вода… Семь литров каждый день за неделю до взвешивания – перед соревнованиями завести, разогнать на максимум работу почек, чтобы молотили, выгоняя жидкость. За три дня – резко уменьшить объём выпитого, обмануть организм, чтобы он с той же скоростью продолжал избавляться от воды. А накануне и вовсе не пить. Всё ещё не попал в родную весовую?* Значит, бег в одежде, слабительное. Сколько теперь? Можно и бритву в руки, чтобы на теле – ни волоска. Ещё минус грамм, и вперёд без единой тряпки – на весы. Это самое взвешивание* с каждым следующим разом пробуждало в груди что-то тяжёлое и жгучее. Оно ворочалось, давило, тошнотой поднималось вверх. Стыд? Олег не знал, забыл, что это значит. В спорте, где все и всё на виду, где секреты, скорее, от самых близких, нежели от тренеров или сокомандников, стыд был лишним, а потому вредным для достижений. Он смирился. «Надо переждать, отпустит», – говорил себе, вставая на весы. Отпускало. До следующего раза. 

«Меньше веса – ближе к победе. Два периода – моя цель, третий – для неудачников и лентяев*. Всё просто». Это – больше чем девиз, это – он сам, Олег. Он понимал и принимал правила игры: спортсмены – детали в огромном спортивном механизме, забывшие о своих желаниях, не слышащие своих чувств. Лишь дрессировка организма, чтобы, получив временную передышку после победы, снова желать, становиться... Быть. Чтобы стать первым. 

Этот день Олег запомнил навсегда. Он решил выпить текилы – полупустая бутылка нашлась за холодильником. Ребята из команды подарили на день рождения. Тогда он не пил с ними – не хотелось. Олег вообще пил редко. И дело было не в пресловутом спортивном режиме. Ему не нравилось, когда вдруг в давно знакомой компании после принятия на грудь менялось всё: разговоры, поведение, отношение друг к другу. Вылезали непонятные обиды, не стоящие выеденного яйца обвинения. Алкоголь словно срывал маски. Или надевал? Олег не мог разобрать. Да и какое ему дело до других – Олегу менялся сам: вместе с градусом в нём росло странное, иррациональное желание что-то узнать, додумать, на что в обычном состоянии не хватало ни времени, ни ума. Всякие размышления, копания в себе он не понимал, не получалось у него, а алкоголь рождал в нём эту способность. Но полученные в итоге интеллектуальные построения пугали Олега, ещё больше запутывали. Поэтому проще – не пить совсем. 

В чисто текиловом, без примесей, мареве – «Соль и лимон – для позёров» – Олег, забывшись, отпустил себя. И… он снова и снова пробовал на вкус: «Устал», «Не хочу». Нет, ему нравились и Аркадьич, и ребята в команде, суматошные сборы, работа до изнеможения в тренажёрке. Даже жгут давно перестал вызывать отторжение. Но подготовка к соревнованиям… Олег не любил всего, что требовало специальных приготовлений, расчёта, всё это казалось ему ненастоящим, а потому лживым. Позже, уйдя из спорта в торговлю, Олег чётко ощущал разницу между разработкой схемы продаж для получения бо́льшей прибыли и натаскиванием в спорте. И если бы он не напился тогда, то не признался бы себе, что устал от издевательств над собственным телом.

За бегущими по полю футболистами, натужным подрывом штанги, за тонкой взвесью магнезии на гимнастических матах Олег видел годы каторжного труда, боли и лжи: человеческий организм не может безнаказанного существовать в таких условиях. Но спорт без этого невозможен.

Напившись и так и не поняв, в чём прелесть кактусовой водки перед обычной, пьяный Олег, наверное, впервые спал спокойно и глубоко. Можно было забыть о регулярном программировании себя на завтра и дальше, дальше, ещё на годы вперёд, когда замаячат на горизонте очередные первенства, чемпионаты, поединки на звание чемпиона города, области.

Наутро, сразу после душа, не откладывая, Олег поехал к Аркадьичу – выложил ему всё: про трудности с весом, про всё чаще беспокоящие после травмы боли в шее, в колене и скручивающую кишки тошноту, что накатывала аккурат перед взвешиванием. Сказал, что устал. Несколько утешительных поединков в последнее время – битва проигравших за бронзу* – выматывали нервы, заставляя снова и снова сомневаться в своей форме, способностях.

– Всё, край! – закончил он необычно долгую для себя речь. 

Степан Аркадьевич даже перестал вертеть на пальце свой ключ-талисман. Растерялся – один из его лучших спортсменов уходит. Олег не стал ждать, когда тренера отпустит столбняк, и вышел, прикрыв за собой дверь. Больше говорить было не о чем. 

Аркадьич потом неоднократно приезжал к нему: убеждал, уговаривал, упрашивал наконец, но Олег, каждый раз впускавший его и молча выслушивающий, качал головой – решение было принято. И менеджерский диплом, полученный давным-давно и выуженный из коробки с документами, дожидался своего часа на подоконнике.

Ещё несколько месяцев его ломало. Совесть не мучила – Олег чувствовал, что поступил правильно, а вот тело, взбунтовавшись тянущей болью в суставах, мышцах, требовало привычной ежедневной нагрузки. Он продолжал бегать в парке возле стадиона, но этого было мало – боль, правда, уже другая, едва слышная, словно заваленная тяжёлыми спортивными матами, всё равно не оставляла. Олег купил абонемент в фитнес-клуб, давал мышцам родную гудящую боль «на железе», мучил грушу. После, спустившись в бассейн, плавал до изнеможения. Со временем приспособился, привык, вдруг начал курить. Олег чувствовал себя дембелем, вернувшимся домой. Но не растерянным пареньком из казармы, отвыкшим от жизни на гражданке, а состоявшимся взрослым человеком, всё понявшим про себя, а потому спокойным. Оставалось найти работу. 

Олег снял мастерку – в кухне стало совсем душно. «И вот как ей втолкуешь, что не люблю я это всё отмечание!» Он представил, как Людмила расстроится, начнёт упрашивать его, спорить, и как он сам, не выдержав, вспылит, но, в конце концов, сдастся. Однако Людмила всё равно обидится, и Олегу придётся искупать свою несдержанность в постели, дождавшись, когда с ним захотят хотя бы разговаривать. Иногда ему казалось, что она специально искала причины, чтобы обидеться – слишком любила извинительный секс: яркий, шумный, с раздражающим Олега астматическим дыханием. Оргазм прокатывался по её телу, выдавливая все силы, будто тяжёлая артиллерийская установка после залпа. Прощать Людмиле, несомненно, нравилось больше, чем любить.

«Люська... Что за имя! И этот тоже – Ни-ик...». Раздражение не уходило. Переждать завтрашний день. Перетерпеть. Олег отшвырнул деньги к сахарнице. На пороге бесшумно появился Ник и, отступив назад, остановился. 

– Ты, – сказал Олег, словно констатируя чужое присутствие. Он так и не смог заставить себя произносить это заморско-слюнявое «Ни-и-ик».

– Я потом, позже. – Ник моргнул и развернувшись, двинулся в коридор.

– Вернись. 

– Я подумал, что... – Растерянный, он снова возник у кухонной двери.

– Твоё? – Олег поднял свёрнутые им самим в трубочку купюры. Дождался кивка и опять кинул их на стол. – Убери.

Поставив кружку в раковину, обошёл застывшего столбом парня и скрылся в своей комнате.

«Он не страшный», и «Всё нормально», – только вчера Ник твердил себе перед сном. И вроде даже поверил. А сегодня увидел его, злого, и снова... «Я хочу жить один!»  

В будни заведённый порядок не менялся никогда, но сегодня Цыган почему-то задержался и Ник, закрывшись в комнате, ждал, когда он уйдёт, чтобы спокойно позавтракать и принять душ. 

Наконец хопнула входная дверь. Плечи Ника расслабились: следующий день начался. Если бы он мог предположить, что тётка...

Комментарий к Не начало

Для любопытствующих:

– борцы подразделяются на разные весовые категории: полулёгкий – вес пера, лёгкий, средний, тяжёлый и др. Каждый борется с противником из своей весовой категории;

– «попасть» в свой вес очень важно, иначе спортсмена не допустят до поединка. Поэтому сгонка веса – это серьёзно: особый питьевой режим, приём натрия, сауна. За несколько часов до взвешивания, если не попал в свой вес, принимают слабительное, бегают в тёплой одежде, чтобы с потом потерять ещё сколько-нибудь. В критических случаях сбривают волосы на теле. Случается, что потеря веса за счёт вымываемой жидкости может быть настолько критична, что сразу после взвешивания спортсмен для восстановления сил принимает ванну с раствором соли (конечно, не с ароматической);

– приёмы в борьбе: вертушка, мельница, рычаг, бросок накатом и др.; 

– номинальное количество периодов в схватке – три. В конце каждого объявляется победитель. Если один и тот же борец победил подряд в первом и втором периоде (что, безусловно, говорит о его способностях и подготовке или, бывает, о везении), то третий период отменяют;

– битва проигравших за бронзу – это т.н. утешительные схватки. Их ведут борцы, проигравшие тем, кто в итоге вышел в финал. И два победителя двух последних утешительных схваток получают по бронзовой медали. Если перенести сказанное на ситуацию с Олегом, то он никогда до последних событий не принимал участие в утешительных схватках, так как всегда занимал в соревнованиях то первое место, то второе. 

Если бы месяц назад Ник мог предположить, что тётка всерьёз рассорится с его родителями, то, может, и успел бы что-то придумать, но как такое просчитаешь? Хотя вероятность была: Ник нередко слышал, как отец, рассказывая матери про свою питерскую родственницу, награждал сестру различными красочными эпитетами, что «используются лишь маргинальной средой, мой мальчик». Такие выражения семья докторов наук позволяла себе лишь тогда, когда считалось, что Ник не слышит. 

– ...Татьяна вполне сможет приютить тебя: квартира стоит пустой уже целый год, её дочь переехала к мужу.

– Сколько она хочет за съём?

– С родных денег брать не принято, сын. Мы с папой неоднократно говорим тебе о сути родственных отношений и их ценности для каждого человека, но, видимо, безрезультатно, – мать покачала головой.

Так было всегда, Ник привык. На него невероятно давило, что родители слишком умны для него, такого простого и приземлённого. Слишком заурядный, всегда средний во всём – и на детской площадке, и в школе. Ник нередко думал, что они в общем-то правы: способности – не бог весть какие, талантов – ноль, внешность неприметная. И то, что родители не слишком много зарабатывали на научной ниве, ничего не меняло. Переезд в Питер казался выходом – постоянно чувствовать себя в семье человеком если не второго сорта, то уж точно «незрелой, социально неадаптированной личностью, склонной к интровертивному мировосприятию» надоело окончательно. Про «интровертивное мировосприятие» Ник узнал из словаря и снова согласился. Он неоднократно слышал, как мать в телефонном разговоре с неведомым собеседником говорит о нём именно так: умно, из словаря.

Перевод из столичного вуза в питерский после закрытия зимней сессии, родители устроили в два счёта и без надоедливых рассуждений о смысле жизни. Без стандартной наставительной беседы на старом полосатом диване на высоких гнутых ножках: все серьёзные разговоры в их семье, сколько Ник себя помнил, проходили на нём, невероятно жёстком и неудобном. 

Он уехал. За спиной остались полгода учёбы. Ник привык к одногруппникам, вник в вузовскую иерархию, перестроился под местный, словно бы отстранённый, стиль преподавания, притерпелся к стылому городу и чужой каменно-холодной квартире. Он словно вымерз изнутри. «Миром правит разум, а чувства ввергают нас в хаос!» — любил повторять отец. 

И если бы не впитанная с молоком матери способность... Впрочем, какое молоко? Защита кандидатской тогда стояла на первом месте, а значит, в младенчестве Ник довольствовался искусственной смесью. Он неоднократно слышал историю про метания матери, но в итоге, конечно же, сделавшей правильный выбор между самореализацией и обывательским инстинктом самки – кормлении грудью. Рассказ о нелёгком выборе обычно преподносился гостям, когда хозяйке дома приходило в голову показать свою страсть к науке. Нику было противно слушать это, и он заставлял себя думать о другом, потому что встать из-за праздничного стола и скрыться в своей комнате не было возможности. В конце концов Ник приспособился. 

Поэтому, если бы не впитанная с молоком матери способность «не чувствовать», то Ник бы заплакал, прижавшись лбом к стеклу парадного. Перед глазами всё ещё стояла сцена, ошеломившая, смявшая своей отвратительной реальностью.

– Ты? Как там тебя... Николенька, что ли? – Полуодетая или, скорее, не до конца раздетая девица, не совсем трезвая, с всклокоченными волосами, стояла на пороге его квартиры. 

Мгновение назад Ник, у которого не вышло открыть замок, топтался в растерянности на коврике, держа в руках бесполезный ключ: «И как теперь?..» Но дверь внезапно открылась, и вот он, будто во сне, разглядывал покачивающуюся незнакомку в длинной блестящей майке. Сзади маячил такой же нетрезвый субъект в семейных трусах. 

– Вы кто? – выдавил из себя Ник.

– Я Света. И я, между прочим, у с-себя дома! – Она с вызовом шагнула вперёд. – А ты в гостях! И сейчас тебе пора к себе домой. К се-э-эбе-э! – гнусаво протянула девица и ткнула острым ногтем Нику в грудь.

«Светка моя непутёвая сейчас остепенилась... Скоро родит... Неужто я дождалась? Если бы ты знал, как с ней раньше было трудно», – закружились в памяти тёткины причитания. Тётка в первую и единственную встречу произвела на Ника совершенно иное впечатление, нежели после рассказов отца: шумная, суетливая, и только. Ничего ужасного. Но, всё ещё чувствуя в своей груди невидимый гвоздь, что вбила ему наманикюренным ногтем Света, он начал сомневаться в правильности своих выводов.

Вздрогнув от грохота захлопнувшейся двери, Ник на автомате начал спускаться вниз – надо идти к себе домой, – но на первом этаже очнулся. Постояв в нерешительности у парадной двери, вновь поднялся на этаж: все его вещи остались в квартире. Ник нажал на звонок.

– Ну что тебе! Что непонятно? Уматывай! – Девица опять грохнула дверью у него перед носом.

Ник попятился и, вжавшись в подоконник поясницей, замер. Дверь снова открылась, и на лестницу выполз тот самый парень в безразмерных трусах. Он застенчиво улыбался, что совершенно не вязалось с проглядывающим через ткань стояком. «Какой у него дрын огромный!» – Ник не знал, куда деть взгляд.

– Слышь, чувачок, мы теперь со Светкой тут будем. – Он махнул рукой себе за спину, почесал голый живот, скользнул рукой ниже, но тут же притормозил. Покачнулся и, восстановив равновесие, подошёл вплотную к Нику, положил ему руку на плечо.

– Слышь, ты не тушуйся, нормально всё будет! Ща Светка отвалится, а то разошлась больно, что маман квартирку тебе отдала, я те твои вещички и вынесу. Жди, – и он ушаркал в квартиру. Дверь уже привычно громыхнула.

Ник всё это время пытался не дышать: запах перегара, дрянной закуски и больного желудка вкупе с нездоровыми зубами... Но чужая горячая рука на плече, как ни странно, привела его в чувство. «У меня теперь нет квартиры. И что делать? Звонить тётке? Отцу?» 

Сумка сползла с плеча и бухнулась на пол. Ник запустил руки в волосы и помассировал кожу головы. Он привык к своей головной боли. Здесь, в холодном сыром климате Питера, она мучила его чаще, чем дома, но такой сильной и пугающе пульсирующей он припомнить не мог. Спазмалгон с половинкой но-шпы помогали, но таблетки в квартире, а потому придётся терпеть. Ник снова помассировал голову – никакой разницы. Подхватив сумку, спустился на этаж ниже – находиться рядом со своей теперь уже бывшей квартирой было тяжко.

Седьмой этаж выглядел гораздо чище восьмого, а подоконник вообще сиял подозрительной белизной. Проверив рукой, – не покрасили? – Ник забросил на него сумку и вспрыгнул сам. Идеально, лишь банка из-под кофе с плавающими окурками всё портила. На его этаже жильцы, наверное, не курили или делали это в квартирах. Ник взял банку в руки: несколько размокших коричневых бычков, вода не воняет, значит, кто-то следил за импровизированной пепельницей. Отчего-то эта мысль успокаивала – хотелось знать, что хоть кто-то проявляет заботу. Он задвинул жестянку подальше и уставился в окно. Остаться без квартиры – хуже нет. Место в общежитии не дадут, можно не пытаться. Но больше, чем потеря так и не ставшего родным угла, беспокоило, что и сама учёба в Питере теперь под вопросом. 

Угол… Высоченные потолки, которые не давили, – это всё, что ему нравилось в квартире. Ну, может, ещё свежий ремонт. До пола вот только дело не дошло. Мебели было мало: кухонный гарнитур с маленьким телевизором под потолком, почти офисная стойка для одежды в коридоре, а в обжитой им комнате – шкаф, диван и журнальный столик с двумя стульями. И вот теперь – окно в парадном. 

Только сейчас Ник понял, что вчера хотел сказать отец по телефону, когда ни с того ни с сего начал перечислять все прегрешения сестры и одно из первых – патологическую обидчивость. 

«Выходит, они поругались, а я остался без квартиры? Тётя Таня не могла так поступить!»

Стена охлаждала голову и боль немного притупилась. Стоило бы уйти от этой ненормальной парочки подальше, чтобы голова прошла наверняка, но Ник решил не рисковать – не хотел пропустить момент, когда выйдет «этот, в трусах». Ник вынул из кармана телефон, набрал знакомый номер.

– Тёть Тань, понимаете, я пришёл... Что? Если что?.. А я?.. Что?.. Сказал, но я думал... Хорошо. Нет, я сам.

Боль запульсировала снова: «Значит, могла».

Хлопнула дверь. Ник спрыгнул с подоконника, но тотчас остановился – из квартиры, находящейся аккурат под его, вышел квадратный мужик в красной борцовке. Ник не сводил с него глаз – мужик шёл чётко к нему. Смуглый, темноволосый, с густо заросшими широченными плечами и грудью «Чёрный весь… Цыган, что ли?»

Не обращая внимания на переминающегося с ноги на ногу Ника, Цыган подошёл к подоконнику, придвинул к себе банку из-под кофе и достал из кармана сигареты. Прикурил, выпустил длинную струйку дыма и уставился в окно. Они стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но Цыган никак не реагировал на присутствие Ника, будто тот неожиданно стал привидением. 

Убедившись, что Цыган и правда ведёт себя словно он один на этаже, Ник расслабился и опять уселся на подоконник. Цыган не столько курил, сколько стоял, обхватив себя руками. Коричневая сигарета большую часть времени просто тлела у него между пальцами. Сильный табачный запах раздражал – Ник не курил и оттого тяготился неожиданным соседством ещё больше. Наконец Цыган, взглянув на то, что осталось от сигареты, кинул окурок в банку и ушёл. 

Ник в который раз достал телефон: от звонка тётке прошло полчаса. Он устал ждать. Можно позвонить Сычёву, но он вернётся от родителей не раньше воскресенья. Ник не знал, кого ещё можно «обрадовать» своим приходом в одиннадцать вечера, а вещи раньше десяти он не надеялся увидеть. Денег, кроме мелочи на проезд, у него не было, на ночь в гостинице не устроишься. На крайний случай оставался вокзал, и вещи есть где оставить. Сычёв, единственный близкий друг, делился опытом, что раз-другой тема с вокзалом прокатит.

Лифт исправно ездил вверх-вниз, развозя возвращавшихся с работы жильцов. Ник помассировал голову, достал телефон и открыл папку с фотографиями – давно собирался почистить память. Хлопнула дверь. Ник вскинул голову – опять Цыган. Без лишних движений он прошёл к окну, прикурил. Сигарета истлела сама по себе, почти без затяжек. И Ник снова остался один на площадке.

– Что-то он часто курит: раз в полчаса, что ли? Сейчас сколько? – Ник провёл пальцем по экрану и спрыгнул с подоконника. 

Получилось звонко, на всю парадную. От удара о плитку в пятках сразу закололо. Потоптавшись, Ник поднялся на свой этаж и подошёл к знакомой двери. Постоял. Ночевать на подоконнике не хотелось. Ник прижался ухом к замочной скважине. 

Тётка, когда делала ремонт в квартире, не стала убирать вторую дверь. Вообще, двери в доме изначально удивили Ника своей нестандартностью: высокие, под стать потолкам, двойные. Каждая в свою очередь раскрывалась на две половины – одна створка гораздо шире другой. Что ещё поражало – открывалась та, что ýже. Соседи слева поставили себе высоченную металлическую дверь, и их квартира сразу стала похожа на Форт-Нокс. Ник не знал, что такое Форт-Нокс, но представлял себе тюрьму именно с такими гулко ухающими металлическими вратами почти в два раза выше человеческого роста. Ему нравилось открывать в свою квартиру небольшую деревянную створку: дверь не громыхала, не лязгала, её не приходилось толкать всем телом. И вот сейчас, уловив из-за двери приглушённые женские вскрики – вторую дверь они забыли закрыть, – Ник выпрямился и поплёлся назад. 

– Силё-о-он… – удивлялся про себя Ник. Как нехило поддатый парень ещё не выдохся?

Вернувшись на свой подоконник, Ник задремал, прижавшись затылком к стене. Хлопнула дверь. Вышел Цыган. Ник, не до конца проснувшийся, еле слышно простонал: «Опя-а-ать!»

Весь ритуал повторился: дым, окно, сама по себе тлеющая коричневая сигарета в руке и полное игнорирование его, Ника. Болела голова, всё больше чувствовалась усталость. Он злился на своё малодушие, злился на отца, тётку, на этого – с гигантским членом в дебильных семейниках, — на мужика в красной майке, курящего по расписанию. «Точно цыган, – Ник разглядывал его в упор, – смуглый, кудрявый, абсолютно чёрные глаза под густыми бровями. Квадратный, бугристый какой-то, не человек, а гора мускулов... Наверное, живёт в качалке». 

Олег действительно часто ходил в тренажёрку, но больше по привычке и чтобы хоть отчасти заглушить ноющую боль от травм. От природы невысокий, а после стольких лет, проведённых на борцовском ковре, он ещё больше походил на шкаф: квадратные плечи, широкий торс, крепкие ноги. Темноглазый, с когда-то тонкой, теперь же перебитой спинкой носа, Олег не догадывался, как устрашающе он выглядит, когда встает в стойку. А уж если при этом он и злился... Немногословность тоже не добавляла ему славы добряка. 

Аркадьич, сменивший на своём посту предыдущего тренера, сначала называл Олега Будулаем. Позже нашёл другой позывной – Джованни, решив, что итальянское имя лучше отражает цыганистую внешность неулыбчивого спортсмена. Но и с этим именем постоянно случались метаморфозы. Джо, Вано, Жора – Аркадьич всё не мог найти нужное. Олег не обижался, он вообще мало обращал внимания, как к нему обращались. Особенно в те моменты, когда тренер, потеряв голос, хрипя, комментировал срыв очередного захвата или нулевое по очкам маневрирование в стойке. Из матерной тирады, выдаваемой Аркадьичем, сама собой отфильтровывалась нужная информация: характеристики атак, бросков, советы в движении.

Конечно, Олег сразу узнал парня, что жил в квартире Татьяны Герасимовны – она предупредила, что пустит пожить племянника. Но он слишком устал от этой семейки и больше ничего не хотел знать. Тем более снова впрягаться, разгребая чужие проблемы.

«И чего этой тумбочке не курится дома?» Раздражение у Ника не проходило. Сначала его вот так, без объяснений, выставили из квартиры, отец позвонил лишь для того, чтобы пожаловаться на сестру. Хотя должен был понять, какие могут быть последствия его несдержанности для собственного сына. Вещи Нику отдавать не торопятся. «Наплевали на меня. Цыган ещё этот... Он вообще меня видит? Меня что, нет?»

Ник подпрыгнул и с силой плюхнулся на подоконник. 

– И что ты здесь? 

Ник вздрогнул. Но Цыган по-прежнему смотрел перед собой. 

– Что?.. Вы мне? – на всякий случай уточнил Ник.

Цыган не ответил. Он постоял, бросил окурок в банку, развернулся и ушёл.

Телефон сообщал – десять пятьдесят шесть. Ник жалел, что не сказал сразу, чтобы ему отдали вещи. Как он будет жалок сейчас, если начнёт звонить в квартиру и просить, требовать... Куда пойти без денег и документов, он придумать не мог. В кармане нашёлся проездной и, Ник пересчитал, сто восемьдесят шесть рублей. 

Подтянув колени к себе, он положил на них голову. Снова захотелось плакать. Но не здесь же!

– ...шли.

– Что? – Ник вскинул голову – Цыган стоял рядом и смотрел, как обычно, прямо перед собой. Дымилась сигарета. Ник потёр глаза.

– Раскладушка, говорю, есть. 

Ник молчал, пытаясь сосредоточиться. Он мало спал последние дни и как раз завтра собирался встать не раньше двенадцати дня.

Цыган ушёл. Ник снова ощутил пульсацию в затылке. Достал из кармана телефон: часы равнодушно оповестили о наступлении полуночи. И куда сейчас – на вокзал?

– Спать пора. Пошли. – Цыган стоял на пороге квартиры в странном халате, делающим его ещё квадратнее и ниже. Не ожидая ответа, он скрылся в прихожей.

Сон как ветром сдуло. Ник стащил сумку с подоконника и поволок её за собой к двери.

На тумбочке сразу у двери сидел Цыган. «Тумбочка на тумбочке», – беззлобно подумал Ник.

– Там ляжешь. – Цыган показал пальцем на дверь комнаты. – До восьми чтобы убрался. Не люблю посторонних в квартире.

– Зачем тогда... – начал Ник, успевший обидеться.

– До восьми. И вещи свои занеси в квартиру, чтобы не украли, – продолжал отдавать распоряжения Цыган.

– Но мне их ещё не... 

Цыган уже исчез в ванной. 

У Ника болела голова, веки опускались сами собой. Усталость, как свинцовый пиджак, давила на плечи. Сделав усилие, Ник потащился в точную копию своей собственной комнаты. «Теперь уже не моей», – поправился он. В комнате недавно закончился ремонт: витал запах побелки и ещё чего-то свежего и нового. Мебель в комнате отсутствовала. Прислонённая к стене раскладушка да стул – не в счёт. 

Сумку Ник кинул на стул, кутку – на подоконник. Дальше раздеваться не осмелился: было ощутимо прохладно, а одеяла он не увидел. Какое-то время Ник потратил на конструирование своего спального места. Занятно. Ещё никогда ему не приходилось встречаться с раскладушкой. Справился, даже нашёл как приподнимается изголовье. Последнее, что он запомнил, – противный скрип пружин.

Среди ночи Ник неожиданно проснулся и, хлопая слепыми от темноты глазами, попытался понять, что его разбудило. Голова не болела, вокруг – тишина. Ник пошевелился, разгоняя кровь в спине, закостеневшей от жёсткого брезента. Плед! На нём лежал тяжёлым колючим комом плед. Ник рывком сел, провалившись чуть не до пола. Тут же скривился от взревевших пружин. Упершись ногами, напрягся и встал – раскладушка оказалась слишком низкой, – разделся. Тело приятно откликнулось на свободу от ремня и джинсов. Под ногами на полу что-то лежало. Ник нагнулся, протянул руку, которая уперлась в мягкое. Подушка. В уши вновь ввинтился всё тот же скрежет. Устроившись с бо́льшим комфортом, чем раньше, Ник сразу заснул, поставив будильник на телефоне на семь сорок пять.

Проснулся он раньше сигнала. Осоловелым взглядом прошёлся по комнате: «Цыган. Вещи. Отец». Собрал раскладушку, плед и подушку положил на подоконник. Надел куртку и, подхватив сумку, вышел из комнаты. В квартире тишина. У двери, на тумбочке, где вчера сидел Цыган, стояла родная зелёная сумка, на полу – чемодан на колёсиках. Ник подошёл ближе и погладил сумку по вспухшему боку. Открыл боковую молнию: паспорт, медицинский полис и бумажки, снятые из-под магнитов на холодильнике.

По тому, что входная дверь не щёлкнула язычком замка, Олег понял, что парень не пошёл ни за какими вещами. Значит, у него и впрямь была одна сумка, та, которая лежала рядом на подоконнике. Получается, Светка с мужем так торопились выставить его на улицу, что даже вещи не отдали.

Олег не любил Светку и её свалившегося с неба придурковатого мужа – Иннокентия, который едва и на Кешку-то тянул. И до его появления Олегу приходилось частенько выпроваживать из той квартиры нетрезвых типов, что тащила домой с улицы тогда ещё шестнадцатилетняя оторва. Татьяна Герасимовна, плакала и благодарила за помощь. Олег и новоявленного мужа, бывало, приводил в чувства. Но постепенно всё более-менее наладилось: Кешка вроде приняли в семью, а после «молодые жёны» и вовсе съехали.

Выйдя из ванной, и убедившись, что вещей и правда не прибавилось, Олег, выматерившись про себя, поднялся на восьмой этаж. Позвонил. Ему никто не открыл. Он звонил ещё и ещё, рассчитывая во что бы то ни стало добудиться хоть кого-нибудь. Открыл Кешка. Сонный, замотанный в одеяло. 

– Насовсем, я смотрю?

– А-а-а... – прогундел тот, узнавая позднего визитёра. – Там ма-а-ать... – зевок перекосил рот, – не особо-то с ней... 

– Вещи парня давай.

Кешка кивнул и уплыл в своём белом одеянии вглубь квартиры. Олег зашёл за ним, поморщился – кролики озабоченные – в коридоре на полу валялась одежда, явно снятая впопыхах.

Он ещё помнил прошлогодние ахи Людмилы: «Умеют же люди!» Когда соседи сверху занимались сексом, у Олега в комнате чуть не люстра шаталась, и Людмила мечтательно закатывала глаза к потолку. 

– Хоть бы раз меня так... – зажмурившись, она тянулась в истоме.

Как же Олег бесился из-за этого: приглушённые вскрики, нёсшиеся сверху, ритмичные стуки – что-то ударялось то ли о стену, то ли о пол, но добивал взгляд Людмилы, намекавший на... На что? На его несостоятельность? Никто не жаловался. Сама Людмила его после секса иначе чем «ты моя пантера» не называла. Она ластилась к нему, как кошка, льнула, греясь от чужого тепла. Может, ей хотелось чего новенького? 

Олег в омерзении качнул головой. Никаких выкрутасов в постели ни сейчас, ни в юности, когда гормоны, бурля, рвали в клочья мозг, он не любил. Да? Да. Нет? Нет. Подростками на выездных, запершись ночью в номере, для разрядки они, бывало, «гоняли лысого»: в одиночку, затаившись каждый под своим одеялом, или дуэтом, исподволь настраиваясь на звуки, издаваемые соседом или его кроватью. Даже изредка случавшаяся взаимная дрочка происходила по-деловому: просто чужая рука отзеркаливает твои собственные движения. Всё без условностей и обязательств. Главное – разрядка.

Олег помнил своё облегчение, когда Светка с мужем наконец куда-то съехали. И вот теперь вернулись. И, значит, Людмила совсем скоро снова начнёт двусмысленно смотреть на потолок? Олег ощутил горячее желание прямо сейчас попробовать на крепость ближайший шкаф. Правой. Боковым. Но тогда про спокойствие придётся сразу забыть. 

Кешки долго не было, и Олег, в ожидании, присел на корточки, разглядывая узор на тонюсеньком синтетическом паласе. Поддел пальцем угол. Оказалось, палас лежал сразу на бетоне, пол сняли до плиты. В комнатах наверняка так же. Вот почему в его квартире было слышно всё, что здесь происходит 

Наконец держась за выдвижную ручку, Кешка подкатил к Олегу чемодан, рядом поставил сумку.

– А ты что это?.. – начал он.

– Захлопнись. Здесь всё? – Олег поднялся на ноги и кивнул на вещи. 

– Кажись, всё собрал, – пожал голыми плечами Кешка.

– Какого хуя вы вот так, за здорово живёшь, вышвырнули парня на лестницу?

– Светка сказала, что... Ну, мать ей говорила... Ник, он же просто так, без денег, ну и... – Кешка соблюдал осторожную вежливость – он побаивался угрюмого соседа снизу. – А чего ты? – Кешка встрепенулся и вдруг зачастил, вспомнив про свои права: – Это вообще-то наша квартира!

Олег шагнул ближе и сгрёб его за одеяло на груди:

– Лучше заткнись! – Он впечатал Кешку в шкаф, подхватил сумку, чемодан и шагнул за порог.

Вернувшись к себе, Олег решил занести вещи в комнату – парню, скорее всего, понадобится одежда, но, толкнув дверь, на мгновение остановился на пороге. Но стучаться передумал – он у себя дома, двинулся дальше: освещённый светом из коридора, на голом брезенте раскладушки, съёжившись от холода и обхватив себя руками, его нежданный квартирант спал, открыв рот. 

– Вот тетёха! – На мгновение стало жаль мальчишку.

Когда через минуту Олег сгрузил на него сложенный плед и подушку, от жалости не осталось и следа – не ребёнок, мамок здесь нет!

Серое осеннее утро размыло ночной мрак. На часах – почти десять. Нерешённый вопрос с отпуском делал Олега ещё мрачнее. Отгулять оставшиеся две недели требовалось сейчас, в сентябре и Людмила не сдавалась, упрямо долдонила про Эмираты. Зачем он вспомнил – вставать сразу расхотелось. Олег потянулся до хруста и зевнул. Несмотря на устоявшуюся спокойную жизнь, он никак не мог насытиться сном: если в выходные поднимался рано, то чувствовал себя усталым всю неделю. 

В коридоре вещей уже не было. Впереди его ждал очень долгий выходной: Людмила хотела поехать на природу, на пикник к друзьям, словить последние тёплые деньки. Олег вздохнул и пошёл чистить зубы.

Ник провёл на вокзале две ночи. Хорошо, что в университет не надо было ездить: как появиться там таким помятым? С другой стороны, именно «благодаря» выходным он с огромным трудом смог найти себе свободные сдвоенные кресла для сна. Денег в сумке – он выскреб все – оказалось достаточно, чтобы, тратя экономно, протянуть целую неделю. Всё-таки накопилось что-то с подработок. Внепланово просить денег у отца было боязно – родители, разобравшись в ситуации, вполне могли заставить вернуться домой. Они с самого начала не собирались оплачивать съёмную квартиру, а брать за неё расходы на себя – Ник не потянет. Он пробовал найти работу, но все мало-мальски приемлемые по деньгам варианты не устраивали по занятости: учиться будет некогда. Оставалась одна надежда – Сычёв.

Нормально поспать на вокзале не получилось – за несколько часов лежания тело застыло и скрючилось. Но и этого оказалось недостаточно: суперудобные, идеально – правда, для сидения идеальные – отлитые пластиковые кресла приподнятыми краями ощутимо впились в бока. Уже на второй день отчаянно захотелось помыться и лечь, вытянувшись. Но больше убивали вокзальные запахи: пота – от расположившегося рядом мужика, еды – из закусочных, работающих круглосуточно, сладкой парфюмерной разноголосицы – из закрытого на ночь павильона с нарисованными разноцветными флаконами на входной двери. Из окна долетал кислый масленый дух разгорячённых поездов. 

Ни первую ночь, ни вторую Ник почти не спал – всё считал часы до рассвета. Днём болтался по городу. К вечеру воскресенья, усталый от недосыпа и отчего-то замёрзший, несмотря на тёплые для Питера дни, Ник поехал к Сычёву. 

На лавочке у парадного он прождал больше часа, когда в конце улицы увидел Дэна: с двумя большими корзинами, обмотанными белыми тряпками и оттого похожими на сдувшиеся дирижабли. Ник не удержался от смеха – такая нелепая для города поклажа. 

– Салют! Давно сидишь? – Дэн, улыбаясь, остановился рядом.

– Ну ты нагрузи-и-ился. Родня всем колхозом собирала, чтобы дитяко пережил суровую зиму на чужбине? – Ник тронул тряпку, пытаясь посмотреть, что внутри.

– Лапы убрал! Сам же жрать будешь.

Ник отобрал у Дэна одну из корзин и, перекосившись на бок, первым пошёл в парадное.

В квартире, затащив свою ношу на балкон, Ник упал в кухне на табурет.

– Как ты с ними пёрся? Подохнуть можно.

– Норма-ально. – Дэн сел на соседний табурет, даже не подумав убрать свою корзину. – Ты чего такой убитый?

– Я поживу у тебя? Недолго.

– Не свисти, Смирнов. Судя по твоей кислой роже, твоё «недолго» будет о-о-очень долгим.

– Так могу или нет?

– Живи. Но имей в виду, что на следующей неделе приедет Ларка. Маман чем-то там обязана её отцу, вот и старается: велела поселить и всячески угождать. Пока девчонка будет здесь, тебе придётся спать на полу. Надувной матрас имеется. Если тебя устраивает?..

– Пофиг, могу и на матрасе. Я помоюсь? Потом ещё за вещами ехать.

– Ого! Ты единственный, кто ко мне ещё не просился на «пожить». А тут сразу и на пол согласен, шмотьё своё припрёшь.

– Сычёв, отвали, я – мыться, – вяло отмахнулся Ник и двинулся в коридор.

– Стой, Ник! У тебя ж было всё схвачено! 

– Жил у тётки, она выгнала. Всё. 

– Охуеть... А что так?

– Сычёв, отвали, просил же.

– Чудик ты неприспособленный, где жить-то собираешься? Имей в виду, у меня не получится. За Ларкой следом приедет сеструха с детьми и своим мужем-уродом. В отпуск вроде. Ты же знаешь, мне башку оторвут, если увидят, что в квартире кто-то живёт. Хотя если только башку, то это ещё хорошо. 

– К тому времени я что-нибудь придумаю. – Дверь ванной комнаты захлопнулась. Ник хотел скорее смыть с себя все запахи и лечь в нормальную постель. Приезд же каких-то «родственников-уродов» — он пропустил мимо ушей, каких именно, — сейчас казался ему таким далёким, что можно было о них и не думать вовсе. 

Денис Сычёв был неплохим другом, но ещё лучшим он был сыном – послушным: когда требовали обстоятельства и плата не слишком высока. На его проводах в город на учёбу, после обильного застолья, утерев родительские слёзы, мать сказала: 

– Сынок, ты будешь жить в большом городе. Мы с отцом решили, что общежитие, рассадник порока, не для тебя, потому сняли жильё. Но у нас есть условия, запоминай. Ты должен хорошо учиться. Каникулы будешь проводить здесь: от семьи не след отрываться. Квартиру тебе подыскали немаленькую, но такие хоромы не про тебя – никаких друзей-подружек быть не должно. Ты едешь учиться, а не безобразить. К тебе Вера будет приезжать, я тоже стану наведываться: будем присматривать за тобой. Не вздумай хитрить, отца ты знаешь – глазом не успеешь моргнуть, как снова окажешься дома. И не кривись, не кривись, здесь тоже люди живут. До Казани от нас рукой подать, сможешь и там учиться, не убудет. 

Конечно, оценив своё новое положение и прикинув риски, Дэн всё равно пускал к себе желающих перекантоваться, да и себе не отказывал в удовольствии покувыркаться то с одной девчонкой с потока, то с другой. Однако всё это было несерьёзно – возвращаться домой в маленький городок Дэну не улыбалось. Поэтому на первом месте у него стояла учёба: за пятёрки в зачётке родители ещё и премиальных подкидывали. Зачем же лишаться свободы? Впереди – четыре беззаботных года, и Дэн мечтал провести их подальше от родителей. А каникулы на родине – ничего, их можно перетерпеть.

«Ларка – свой человек, – думал Дэн, стоя в коридоре и прислушиваясь к шуму воды в ванной. – Тем более что Ник ей, кажется, понравился: всё лето только и делала, что пялилась на его фотку в моём телефоне. Она будет молчать. А вот сеструха точно сразу сдаст матери или того хуже – отцу. Не она, так муж-козёл постарается». О том, что последует дальше, Дэн и думать не хотел. Но друга было жаль.

– Ни кипишуйся, говно-вопрос, найдём тебе жильё! – весело проорал Дэн в закрытую дверь и, словно ставя точку, грохнул по ней кулаком.

Неделя пролетела как один день. Приехала Ларка: рослая и фигуристая, с цепким женским взглядом, но совершенно безмозглая в свои восемнадцать. Но Нику её интеллектуальный уровень был не интересен. По вечерам в кухне, когда девушка возвращалась, нагулявшись по городу, они вдвоём долго пили чай и она разрешала брать себя за руку. Но дальше дело не шло.

– Мать убьёт, – сказала Ларка, когда он потянул её к себе, пытаясь добраться другой рукой до пуговиц на блузке, – не смей.

И Ник не смел. Он вообще был не слишком смел с девушками. А если точнее, то сумел лишь два раза – в девятом и в выпускном классе, за месяц до последнего звонка. 

Свой первый раз он помнил во всех подробностях: беленькая, остроносенькая одноклассница Даша с несколько тяжеловатым для её лица подбородком. Она отдалась ему в подвале, среди рассыпанных то тут, то там бумажных мишеней. Каждая была испещрена съёжившимися прорывами от маленьких литых пулек. Ник сам стрелял такими на занятиях по ОБЖ. Зачем их хранили, почему не выбросили? Они с Дашей нашли целую стопку чёрно-белых перекрестьев в большой картонной коробке и, смеясь, разбросали их. Потом бегали по полутёмным отсекам подвала мимо пыльных стендов, покрывшихся от времени жёлтыми пятнами, и с грохотом сбивали сломанные стулья, чудом исхитрявшиеся удерживать вертикально свои покалеченные металлические тела. Ещё не затих шум от последнего упавшего стула, а Ник уже повалил раскрасневшуюся от бега девочку на кучу тряпья, сваленного в углу, собираясь защекотать. Но Даша, так и не засмеявшаяся от его неловких попыток, неожиданно взяла руки, бегающие по её телу, и перенесла себе на грудь. Нику понадобилось какое-то время, чтобы понять, чего от него хотят. Он знал, какие про неё ходили слухи по школе: «Дашка – молоток на передок», «Дашка – мастер спорта по прыжкам на член». 

Теперь, чувствуя под пальцами девичью грудь, он понял смысл свиста, что раздался в классе, когда Елизавета Максимовна озвучила задание: «Смирнов, возьми Минькову, и спуститесь в подвал за материалами к постановке, она знает, где что лежит». И, словно подтверждая его догадки, Даша поощрительно улыбнулась, лёжа под ним. Ник осмелел и навалился сильнее – девочка скривилась: оттолкнув его, она приподнялась и завозилась, нащупывая что-то под собой. Через мгновение вытянула куклу лисы с непропорционально большой почти каменной головой. Испытывая её твёрдость, они простучали лисой и пол, и ближайшую стену, и даже свои лбы – звук был отменно громкий, только голове больно. Произведя раскопки, выяснили, что под ними, под старой занавеской, на которую они упали, погребён весь штат истёртых временем марионеточных актёров. 

Твёрдокаменная лиса и другие звери быстро наскучили, и девочка, притянув к себе одной рукой Ника, другой принялась расстёгивать ему брюки. От такого напора мальчик растерялся. И если до этого он скорее по инерции, нежели от настоящего желания сжимал подставленную под его руки грудь, то от лихорадочной возни со своим ремнём, который оказался в итоге выдран из шлёвок, он по-настоящему возбудился.

– Давай быстрее, вдруг Лиза отправит кого-нибудь проверить, почему нас долго нет. – Даша проворно стащила с себя трусики. – Ты ведь ещё ни с кем не трахался? – Ник закусил губу, не зная, что отвечать на такой прямолинейный вопрос. – Я так и знала, значит, будем без презика. Ты не бои́сь, проскочим, у меня ещё нет ничего. Здорово, правда?

– Да, – согласился Ник на всякий случай, толком не поняв, куда они должны «здорово проскакивать» и чего нет у Даши. 

Зато сразу понял и обрадовался, что резинка не нужна – у него их отродясь не водилось. Позору было бы, начни он вроде как искать их по карманам. С остальным же проблем не предвиделось: что такое секс, ему подробно разъяснили друзья ещё в пятом классе. А глянуть порно в сети – чего уж проще? 

Но всё оказалось сложнее, чем представлялось: от волнения у него тряслись руки, возбуждение почти спало и исключительно благодаря Даше он смог попасть туда, куда с налёта засаживали пышногрудым красоткам загорелые мускулистые самцы на недавнем скаченном Ником видео. Начав двигаться, он тут же устал, но не сдавался – когда ещё представится случай? Ему чудилось, что он уже бесконечно долгое время совершает эти однообразные движения. И хотя на самом деле его первый раз получился слишком коротким и скомканным, к концу Ник совершенно выдохся. 

– Ла-а-адно... – протянула на одной ноте Даша, когда всё закончилось. – Пошли, я вспомнила, где реквизит складывали в прошлый раз.

Ник долго приводил себя в порядок у старенькой раковины, притулившейся при входе в подвал: стряхивал ошмётки пыли, прилипшие к свитеру и брюкам, приглаживал взлохмаченные волосы, умывался. Из подвала он вышел другим человеком. Но войдя в класс и услышав сдавленные смешки, сопровождаемые недвусмысленными стонами, Ник смутился и копался в своём рюкзаке до тех пор, пока цвет лица не выровнялся.

После урока Ник пытался поговорить с Дашей – неудачно. В конце дня, уже после классного часа, попытался ещё, но девочка в ответ смеялась и гладила его по голове, словно маленького. Ник же, зациклившийся на своём новом статусе, даже не обиделся. «Я теперь мужчина!» – заполняло его мысли. Он был необыкновенно горд собой и через неделю почти не вспоминал про Дашу Минькову в этой связи. 

Ник так и не узнал, что по чистой случайности не попал в разряд тех, кого девочка после близкого общения, кстати не всегда заканчивающегося сексом, зачисляла в «нецелованные телки́». Это самое зачисление происходило прилюдно и громогласно – на всю школу. Верили ей безоговорочно – получить оценку у Даши значило получить пропуск чуть ли не во взрослый мир. И только то, что на следующий день девочка заболела и не пришла в школу, а выздоровев начала активно строить глазки хмурому амбалу из одиннадцатого, забыв про подвальное приключение, не дало Нику ощутить, что значит иметь клеймо «телка́». Он, не особо интересовавшийся особенностями выстраивания подростковой иерархии в школе, чудом избежал обидных подколок и смеха за спиной.

Второй раз Ника случился через несколько лет. С двадцативосьмилетней теткой, племянницей матери, которая пережидала у них пару дней между самолетами с курорта на курорт. Во вторую ночь, когда в квартире все заснули, она пришла к нему в комнату и без лишних разговоров отдёрнула одеяло. Ник уже спал и не сразу сообразил, что происходит и кто это. От такого напора он в первое мгновение испугался – ночь, чужие руки, шарящие по телу, и свистящий шёпот:

– Ты же хочешь, давай!

Когда Ник узнал тёти-Наташин голос, его страх тотчас улетучился. Она ещё за ужином постоянно бросала на него задумчивые взгляды и дёргала своими просьбами. Ник же был занят тем, что пытался представить её в купальнике, а то и вовсе голой, когда она, смеясь, рассказывала, сколько раз ей пришлось упасть с банана в море и как трудно было залезть назад. 

И теперь, без лишних слов придавив Ника к кровати, она, захватывая пальцами кожу на боках, мяла и тискала его. Запустила руку в трусы... После он пытался найти причину такого сильного возбуждения, потому что обычно по вечерам в кровати, когда накрывался с головой, подобного с ним не случалось. Тёплое тело рядом? Всё дело в чужой инициативе? Лишь от слишком слюнявого поцелуя было неприятно сладко во рту: перед своим ночным вторжением женщина щедро намазала губы клубничным блеском.

Сбитое дыхание, потное тело… Ник шумно выдыхал прямо в лицо тёте Наташе, пытаясь из последних сил удержаться на дрожащих руках и не свалиться на неё. Пот щипал глаза, даже на носу висела капля, но Ник не мог её смахнуть. Он устал до белых всполохов под веками и ждал конца, как избавления, но не отступал – он должен выдержать. И Ник выдержал, но заснул сразу же – настолько вымотался. 

Этого опять-таки стихийного второго раза могло не случиться, если бы не разговор, состоявшийся между матерью Ника и приехавшей гостьей.

– Мы с Вадимом… До чего дошло, боимся оставить одного в квартире – приведёт ещё кого. 

– Ну и хорошо, пусть приводит. Я не понимаю! Восемнадцать лет, пора.

– Что ты не понимаешь! «Пусть приводит». А если он приведёт парня?

– Ка...кого парня?

– Обыкновенного! Я боюсь, Наташ, ночи не сплю – вдруг он этот... Ник всё время дома, ни с кем не встречается. По-моему, ему и не звонит никто. Я так и знала, что эти его головные боли с самого детства нам аукнутся.

Наталья приглядывалась к Нику весь ужин. Ей не верилось, что родной племяш, совершенно нормальный с виду – ну да, стеснительный немного – был геем. Она улыбалась ему, просила передать ей салфетки, соль, поправляла воротник его рубашки. Ник не реагировал. «Наверное, не понял, – успокаивала она себя, заходя к нему ночью в комнату, – надо в лоб...» 

С тех самых пор с сексом у Ника было не очень – помня, насколько всё это тяжело в процессе и смазано по ощущениям в конце, он инициативы не проявлял. Ларка — первая девчонка, которая обратила на него внимание, но, несмотря на взаимный интерес, дальше платонических кухонных посиделок Нику зайти так и не удалось. Он чувствовал, что делает что-то не то.

Дни проходили один за другим. Вроде бы лишь вчера Ларка, приехав с вокзала, втаскивала свой неподъёмный чемодан в квартиру, а сегодня утром Дэн, отводя взгляд, уже намекнул, что пора освобождать помещение – в выходные приезжает сестра с семьёй. Выспавшийся, отдохнувший – благо ко второй паре – Ник пообещал себе начать что-то думать по поводу жилья по дороге в универ. Но мысли о предстоящих практических по лексикологии и грамматике мешали сосредоточиться. Контрольные следовали по расписанию одна за другой, и ни к одной из них он не подготовился как положено – всё свободное время ошивался около Ларки. Девушка хоть и не подпускала его к себе, но и не отпускала: строила глазки, сюсюкала и, сидя рядом, норовила всякий раз провести рукой по его щеке, словно копируя чей-то жест. 

Сколько раз в школе Ник слышал такие рассказы – пресловутое «динамо», – но с ним самим этого не случалось никогда. Сказывался небольшой опыт в отношениях. «А вот сейчас... – он скривился в усмешке, – ешь это самое «динамо» — не хочу. И почему, например, не Спартак какой-нибудь?» К спорту он был равнодушен. «Что не так? – думал Ник. – Я же всё правильно делаю: не напираю, вежливо». А теперь, когда надо было съезжать не сегодня-завтра, ему точно ничего не светило.

Автобус встал на перекрёстке – сейчас под светофор налево и через одну выходить. От работающего в салоне отопления начало клонить в сон. «Что делать с жильём? Почему Ларка так себя ведёт? На какую оценку напишу работы?» Мысли лениво наползали друг на друга. Дэн злил: «Ты извини, но портить отношения с родителями я не хочу. Вещи можешь оставить у меня, я же понимаю». 

Чтобы и правда не заснуть, Ник стал смотреть по сторонам. Справа от автобуса тоже на светофоре стояла чёрная дэу. Перед ней на дорогу с газона спрыгнула ворона. Постояла, потом неуверенными скачками приблизилась и остановилась точно напротив машины. Ник от нечего делать стал разглядывать её: взъерошенная, грязная. Из какой-то передачи, виденной в детстве, он знал, что вороны не слишком приятные птицы: воруют чужих птенцов, разоряют гнёзда, не откажутся и от валяющейся на шоссе мёртвой собаки, в помойках шарятся. Но в той же передаче говорилось и об их исключительном уме. «Зачем она тогда выперлась на дорогу, раз такая умная?» – думал Ник, успевая следить и за вороной, и за стрелкой, что никак не загоралась на светофоре. 

Наконец красный смигнул и поехали те, кто прямо: дэу, тронувшись с места, сразу остановилась, видимо ожидая, чтобы птица освободила ей путь. Ник вспомнил, как весной почти на таком же перекрёстке, несмотря на горящий зелёный, все машины стояли, ожидая, пока по зебре, шлёпая вразвалочку, перейдёт дорогу утка с пятью утятами. Когда всё семейство оказалось на другой стороне дороги, Ник невольно улыбнулся и выдохнул, а сухенькая старушка, сидевшая рядом с Ником, прокряхтела:

– Ишь... На пруд, должно, повела, туточки он, рядышком совсем. 

Ник как сейчас видел: у последнего птенца тогда не получалось вскарабкаться на высокий поребрик, но мама-утка крякнула, и малыш, поднажав, словно по волшебству, тут же оказался наверху. 

Дэу, проехав вперёд, загородила собой птицу, и Ник безуспешно тянул голову, пытаясь разглядеть, как именно ворона будет уступать дорогу автомобилю: делая одолжение, нехотя вернётся на газон или, торопясь убраться, перелетит. Машина через мгновение уехала, а Ник начал выглядывать на траве птицу. Но газон был пуст. «Может, на дерево перелетела? Теперь и не увидеть...» – Он разочарованно откинулся на спинку сиденья. Автобус тоже пришёл в движение – загорелась стрелка. Поравнявшись с тем самым местом, где ворона спрыгнула на проезжую часть, Ник неверяще распахнул глаза... На шоссе дэу оставила после себя раскатанное серо-чёрное нечто. Мёртвое.

Автобус давно свернул с шоссе на тихую улочку, а Ник сидел, по привычке зажав ладони между ног, – перед ним всё стояла картинка мягкой заплатки на асфальте. То, что секунду назад двигалось, дышало… «Она же живая… была. Зачем?!»

Контрольные работы Ник писал «на автомате»: вопрос – выбор правильного варианта, вопрос – найти ответ, вопрос... Есть ли ответ? Будто и не он вовсе заполняет сейчас пропущенные места в бланках – он остался там, на дороге, распластанный и распотрошённый. Сдавая работу по лексикологии, Ник машинально выудил из раздражённой тирады профессора, недовольного подготовкой группы, дату и номер аудитории – пересдать тест. Жаль, что грамматику переписать им не разрешили.

Две оставшиеся пары Ник прилежно писал за преподавателем, зажав другую руку между коленей, но мысли блуждали далеко отсюда: сначала он всё думал про ворону, потом про квартиру, потом — снова про ворону. Птица и квартира в его голове словно срослись в единое целое. Как можно выгнать на улицу человека, которому негде жить: выставить, даже не попытавшись хоть как-то объясниться с роднёй и отстоять друга? И как можно так просто взять и убить птицу? Вот она, стоит перед тобой, ветер раздувает её перья. Она, наверное, смотрит на тебя, видит через стекло, а ты, нажав на педаль, берёшь и переезжаешь чужую жизнь. Навсегда. 

Вечером он не смог найти тетрадь по стилистике. Перебрав всё на столе, подоконнике, перерыв сумку с вещами, даже заглянув под кровать Ларки, на которой раньше спал, Ник всё не решался поверить в очевидное: тетрадь осталась на квартире у тёти Тани. Он мысленно прошёл по комнатам, пытаясь припомнить, где её оставил. Иллюзий, что дадут самому поискать, Ник не питал, значит, надо вспомнить точное место, где она лежит.

Когда Ларка вечером, как обычно, налила себе чай и выставила на стол варенье с баранками, то обнаружила, что её постоянный кавалер отсутствует. Впервые с тех пор, как она приехала, Ник не сидел рядом. Поджав губы, девушка раздумывала: позвать скромнягу-тугодума или уже спокойно допить чай и не заморачиваться? Когда в Усадах она слушала рассказы Дениса о его жизни в Питере, то всё, что было связано с пока неизвестным ей огромным городом, казалось исключительно желанным. Но теперь город утратил ореол сказочности. Ник тоже изрядно потерял в её глазах: невысокий, совсем без мускулов, мямля бесхребетная. Не то, что тот красавчик, с которым она несколько раз в одном лифте ехала. «Ник, Ник, Ни-ик… Если только на личико симпотный, а сам точь-в-точь родной Усадский тихушник-ботан. Да и вообще… – Девушка хрумко разгрызла баранку, отправила в рот ложку с вареньем и, зажмурившись от сладости, снова вспомнила незнакомца в лифте. – Надо у Дэна поспрашивать, он должен знать, в какой квартире живёт такая милашка. Тем более скоро тётя Вера приедет, а значит, Нику придётся свалить. – Допив чай и облизав блюдечко из-под варенья, Ларка успокоено выдохнула: – И хрен с ним, я себе настоящего мужика найду!»

 

На следующий день, ближе к вечеру, чтобы застать Свету или того, в семейниках, Ник вновь приехал по знакомому адресу. Поднимаясь по лестнице, прикидывал, чем окончится встреча с новыми хозяевами квартиры. Когда увидел, что стоит перед дверью Цыгана вместо своей бывшей двери, понял, что уж слишком задумался. Идти не хотелось, но и терять лекции тоже, и, преодолев ещё два пролёта, Ник надавил кнопку звонка. Потом ещё раз. Ни движения в ответ. Словно было мало тишины за дверью, хищными, ещё не стёртыми от времени зубчиками сияла новая личинка замка. Это конец. Засунув в карман бесполезный теперь ключ, Ник начал медленно спускаться вниз. В Москве стилистику читал отличный преподаватель и так подробно за ним писал только он, Ник. А значит, восстановить материал не получится, даже если волшебным образом Светка или Игорь, бывшие одногруппники, решат заморочиться и выслать скрины своих конспектов.

На седьмом, у окна, стоя спиной к лестнице снова, как и тогда курил Цыган. Ник остановился, воткнувшись взглядом в бугристую спину в красной борцовке. Он ничего не ждал – завис на знакомой фигуре, единственном человеке, которого он, получается, знал в доме. Цыган не изменил своим привычкам: не курил, а обхватив себя руками, держал сигарету. На шаги за спиной оглянулся: 

– И?

Пожав плечами на непонятное «и», Ник принялся изучать свои кроссовки. Цыган тем временем избавился от дотлевшей сигареты и повернулся. «Зачем я остановился, он бы меня не заметил! А лучше бы вызвал лифт», – ругал себя Ник, продолжив спускаться.

– Что там, – догнал его громкий голос, – этот хмырь обидел?

Обидные, но одновременно такие нужные сейчас Нику слова ударились в спину, будто снежком кто бросил. Он остановился – теперь действительно надо что-то сказать, невежливо будет молча уйти.

– Нет. Их дома нет.

– Приходил зачем? – Цыган подошёл к перилам и смотрел вниз, ожидая ответа.

– Тетрадь оставил.

– Так купи другую, нашёл из-за чего!.. А-а, по учёбе, – догадался Цыган.

– Да. Я пойду.

– Завтра приходи вечером, после девяти, будет тебе тетрадь.

– Она чёрная. – Ник не верил своей удаче. Попросить Цыгана сам он бы не догадался. 

Назавтра Ник сидел на подоконнике около своей сумки и ждал, когда Цыган выйдет курить. Съехав от Дэна, он взял с собой самые необходимые вещи. В кармане джинсов лежали два адреса пресловутых «гостиниц на час». Ник не знал, останавливаются ли в таких на целый день или сразу на неделю, но его денег хватало лишь на такое пристанище. Рассудив, что отец наверняка чувствует хоть каплю вины за то, что оставил сына без жилья, Ник запланировал разговор с ним на завтра. Тогда можно будет поискать сговорчивую бабульку за городом, пусть даже в небольшой избушке в Шушарах – получить от родителей сумму, годящуюся на съём комнаты в городе, он и не мечтал. А потом уже поспрашивать на кафедре, может, кто из преподов посоветует что-то с нормальной подработкой. Ник втайне рассчитывал на помощь Сухарниковой. Вера Савельевна, преподаватель по речевому общению, явно благоволила ему. А с каким-никаким, но постоянным заработком со временем можно будет перебраться в город. 

– Пришёл? – Цыган вышел на лестницу с сигаретой в руках. Снова скрылся в квартире, чтобы через секунду появиться, но уже со стопкой тетрадей.

– Ой, – не сдержался Ник, – я столько забыл?

– Может, ещё что?.. – Цыган листанул тетради, задержавшись на одной из страниц: – Ник, что ли?

– Да. Нет, ничего. Спасибо вам. – Ник взял тетради из чужих рук и перебрал по одной: основы теории французского, драгоценная стилистика, история языка и две новые, без единой записи.

Цыган прикурил, не отходя от двери, продолжая разглядывать улыбающегося парня. Затянулся, выпустил дым в сторону:

– С вещами, значит?

Ник с тотчас потухшим лицом отступил назад. Радостное настроение словно мыльный пузырь лопнуло и осело грязными хлопьями: сейчас ему предстоит тащиться через весь город, чтобы гарантировано, прибыв на место, потащиться в другой конец. Дозвониться в гостиницы у него не получилось: в одной было всё время занято, в другой не брали трубку. Сайтов такие «дыры» не имели. Ник подозревал, что его затея провальная от начала до конца. 

Подойдя к окну, он стал засовывать тетради в и без того битком набитую сумку. Получалось плохо. Надо было уложить их по одной, но Ник нервничал под тяжёлым взглядом Цыгана и потому с непонятной остервенелостью бестолково толкал и толкал стопку целиком в спрессованный ком вещей.

Цыган подошёл ближе и, кинув в банку наполовину истлевшую сигарету, забрал тетради и ловко рассовал их по сумке. Застегнул молнию и, стащив с подоконника, протянул Нику. Тот послушно взялся за ручки, но, словно забыв вес поклажи, едва удержал её, сильно качнувшись по инерции вперёд.

– Совсем плохо? – Цыган снова подхватил сумку и, слегка дёрнув к себе – Ник автоматически разжал руки, – закинул её снова на подоконник.

Вытянул из кармана пачку сигарет, Цыган выбил одну, прикурил. 

– Жить, значит, негде, – прозвучало утверждающе, а потому обидно.

– Есть, почему?.. – Нику из упрямства хотелось спорить и доказывать обратное. Хотя то, что ему некуда податься, было аксиомой даже для этого качка, вряд ли близко знакомого с математикой. Ник любил точные науки: цифры, логика и ноль эмоций. Удобно и, главное, привычно. Но пошёл на лингвиста, чтобы доказать, что сможет учиться не там, куда настойчиво тянули и убеждали поступать родители. Смог. Втянулся. Как будто понравилось. 

– Я вижу. И куда двигаешь? 

На этот вопрос у Ника ответа не было. Отшутиться? С этим? Чтобы перестал буравить своими чёрными провалами и отпустил, нужен чёткий ответ. Сам же Ник не мог уйти, ему словно требовалось разрешение. А его не давали, поэтому надо ответить, как урок учителю, чтобы Цыган поверил, чтобы не держал под прицелом своих жутких глаз. Заболела голова.

«Куда «двигаю»? В гостиницу, которая – «на час», а потом, когда не выгорит, на вокзал ожидать, чтобы капнуло на карточку. Так и сказать? Глупее и придумать нельзя! – Ник продолжал молчать. – Мифический друг тоже не прокатит. Иначе я бы не торчал здесь. И поздно врать – надо было сразу».

– Пошли, – снова дотлевшая до половины сигарета полетела в банку, – пока у меня поживёшь. – Цыган взял сумку и пошёл в квартиру. Нику ничего не оставалось, как последовать за своим имуществом. Хотя бы выпить спазмалгона с но-шпой.

Ему нравилось жить у Цыгана. Тот не лез с вопросами, не учил жизни на правах старшего, не требовал соблюдения внешних приличий: совместных трапез по-соседски и положенных светских бесед. Спокойно реагировал – никак – на то, что, придя с улицы, Ник сразу скрывался в своей комнате. Но больше всего Ник оценил тишину. На квадратных метрах Дэна жизнь протекала слишком бурно: очередной «послушай только, зацени» диск через пару дней заменялся другим, с названием «этот ещё круче», подолгу шумел фен Ларки, из ванной доносились вопли Дэна, называемые пением. На кухне в режиме нон-стоп взрывался закадровым смехом комедийный канал, который никто толком не смотрел. 

У Дэна было шумно, бестолково, но у него, как ни странно, Ник чувствовал себя спокойно, как дома. Как в ту далёкую пору, когда он был ещё настолько маленьким, что ему полагалась сказка на ночь: мама плотно обжимала вокруг сына одеяло и пусть торопясь, но всё же прочитывала несколько страниц. Потом её ждал либо телефон, либо вечерний научный диспут с мужем, а Ник после её ухода ещё долго лежал, не шевелясь, чувствуя себя в уютном домике-коконе из одеяла. Он был счастлив. 

Сейчас же… Цыган возвращался с работы, и Нику буквально становилось тяжелее дышать: слыша шаги рядом со своей комнатой, он неосознанно затаивал дыхание. С приходом хозяина в квартире делалось не намного шумнее, нежели без него: ни музыки, ни говорящего телевизора, ни суетливых громких шагов, ни тем более пения в ванной. Иногда, впрочем, Ник слышал телефонные разговоры с какой-то Милой, но девушку ни разу не видел.

На четвёртый день Ник набрался смелости и сунул нос в хозяйскую комнату – чисто и пустынно. Небольшой шкаф, двуспальная кровать с маленькими тумбочками у изголовья, стул. Ничего лишнего. Ни тяжёлых гардин на окнах, ни ковров, ни картин. Книжные полки не нависали над головой, нигде не валялись носки, и спинку стула не загораживали висящие рубашки. Даже подоконник был пуст – ни одного цветочного горшка.

У Дэна в квартире, что в комнатах, что на кухне, был вечный бедлам, который, как и шум, раздражал. К полу постоянно липли тапки – звук отклеивающихся подошв от очередной застывшей сладкой лужицы сока или пива действовал на нервы. Пол мылся не больше нескольких раз в год: к приезду родителей. Цыган же, не гнушаясь явно женским занятием, раз в неделю драил по-палубному пол, наверное, оттого что постоянно ходил босой. Ник, однажды застав этот процесс, долго ходил под впечатлением, жалея старенький паркет.

У Цыгана на кухне царил почти армейский порядок: в белоснежной эмалированной раковине никогда не лежала посуда, немногочисленные кастрюли, столовые приборы, крупы, заварка, кофе аккуратно были распределены по ящикам и полкам. В доме всё занимало своё чётко выделенное место. В ванной комнате не громоздились рядами баночки и флаконы, когда как у Дэна всё это великолепие, оглушительно громыхая, регулярно слетало на пол, стоило лишь зазеваться и расслабиться. 

Про оплату комнаты разговора не было ни сразу, ни потом, это не могло не радовать – присланных отцом денег Нику хватало только на еду и дорогу. Рассказ о ситуации с жильём не произвёл должного впечатления: «Сын, ты взрослый уже. Уехал – решай такие вопросы самостоятельно. Если в общежитии нет мест, возвращайся домой, но звонить Татьяне я не буду. Это она должна передо мной извиняться». 

Домой Нику не хотелось. Но и здесь, среди идеального порядка, он так же чувствовал себя лишним – привыкнуть к чужой квартире, к её немногословному хозяину не получалось, да и зачем? Ник вообще старался как можно реже встречаться с Цыганом: выходил из комнаты, когда того не наблюдалось на горизонте, вещи исхитрялся стирать так, чтобы, высыхая в ванной под потолком, они не успевали намозолить глаза. Приспособился вместо стола обходиться подоконником – ширина позволяла. Главное – крыша над головой.

Вскоре жизнь захребетника начала его беспокоить. Поэтому откладывать разговор с Сухарниковой и дальше не стал.

Вера Савельевна не подвела, и через несколько дней, съездив по адресу, полученному из унизанных кольцами сухеньких пальцев, он договорился о работе – техническом переводе. Но то ли заказчик попался не денежный, то ли Ник вёл себя неверно – не демонстрировал коммерческой нахрапистости, – но полученный гонорар особых изменений в его финансовое положение не внёс. Чувствуя себя обязанным, Ник вымыл плитку в ванной и на кухне. Заметил Олег или нет, но никакой реакции не последовало. 

Что Цыгана зовут Олег, Ник узнал случайно: зацепил взглядом платёжки, воткнутые за рамку зеркала в коридоре. Подошёл ближе узнать, сколько хозяин платит за квартиру. Варчук Олег Андреевич. Перед сном, орудуя зубной щёткой, Ник вдруг понял, что они с самого начала и не подумали представиться друг другу. «Да и правда зачем?» – пожал плечами самому себе в зеркале. Живя вместе, они почти не разговаривали и ели отдельно, каждый готовил себе сам. Но то, что как будто «готовил» Цыган, Нику хотелось немедленно выкинуть в окно, а лучше забетонировать, словно отработанное ядерное топливо, – фонило так кислотно, что впору было начинать учиться не дышать. Ник не мог понять, зачем сыпать столько приправы. Он открывал окно в своей комнате, но это помогало мало: химический запах пищи ещё долго витал по квартире.  

Но, в общем, всё было бы вполне терпимо, если бы не страх. Ник боялся Цыгана. Но не так, как шарахаются от оскалившейся на тебя собаки или отморозка в тёмном переулке. Он чувствовал исходящее от Цыгана нечто на каком-то потустороннем, животном уровне: его угрюмость, молчаливость, то, как он смотрел своими чёрными глазами, будто знал что-то такое, в чём ты сам себе не мог признаться. Ник всё время был настороже, опасаясь чего-то неосязаемого и, может, даже несуществующего, но точно – возможного. Это его всерьёз напрягало и заставляло вновь и вновь засиживаться до поздней ночи со словарями. Ник очень хотел съехать. Но ничего не получалось: отец ясно дал понять, что денег на отдельное жильё не даст, с подработкой ситуация не менялась, а потому приходилось начинать и заканчивать каждый день с набившей оскомину мантры: «Он не страшный». Регулярно болела голова. Ник грешил на ужасные запахи, разносящиеся вечерами по квартире и своё постоянно напряжённое состояние.

Олега же не напрягало ничего. Уходил утром, приходил поздно вечером. Случалось, что он не видел своего квартиранта по несколько дней кряду. Лишь по скрипу раскладушки и мокрому полотенцу в ванной можно было догадаться, что тот ещё здесь. Искал он жильё или нет – неясно: живёт себе и живёт. Вреда от него никакого. Счета за коммуналку стали больше, но не настолько, чтобы об этом стоило заводить разговор. Жилец готовил себе сам, сам покупал продукты, посуду мыл, гостей не приводил. Безобидный, пусть. 

День рождения… Не иначе как угадав, что в этот день Олег хотел одного, то есть, по сути, ничего, Людмила не стала настаивать на очередном сборище у кого-то из своих многочисленных знакомых на даче.

– Хочешь, соберёмся как раньше? Аркадьича твоего любимого позовём, ребят, закажем зал в кафешке или ресторане, выбирай. Или по-другому можно.

– По-другому?.. – Олегу не верилось, что так легко отменилась пытка его собственным днём рождения.

– Можно пойти в тихое местечко и посидеть вдвоём. Тридцать лет – не шутка, это надо отметить. – В такие моменты он вспоминал, почему стал встречаться с Людмилой: если хотела, она неплохо его понимала.

Обошлось модной едальней и кругленьким счётом, который предусмотрительно принесли сразу после заказа Людмилой устриц и самого дорого шампанского, что нашлось в карте. И это не считая горячего и заковыристого – и по названию, и по виду – десерта. Олег готов был оплатить ещё больший счёт – его спокойствие стоило дороже.

– Удивительно, что ты не захотел Аркадьича позвать и никому из своих не позвонил из сборной. – Людмила, сделав глоток шампанского и отставив бокал, смело взяла со льда половинку раковины и шумно всосала содержимое.

– Мил, ты же знаешь…

– Да знаю я, знаю, что тебе не нравятся компании, – перебила Людмила, выдавив несколько капель из дольки лимона в следующую раковину, – но всё-таки… Ты всё забыл? Неужели не хочется увидеться?

– Много времени прошло. Каждый сам по себе. – Олег с удивлением наблюдал, как Людмила ловко управлялась с устрицами.

– И твой Аркадьич сам по себе?

Олег залпом осушил бокал:

– Аркадьич – другое дело. И я всё хорошо помню.

– Как он вас гонял, словно каторжных, как орал и матерился?

– Не без этого. Ещё помню, что возился чуть не до ночи, объясняя нам, тупоголовым, наши промахи, оттачивал технику падения, каждую мелочь растолковывал. Помню, как разобрался с отчимом Пашки Терёхина, когда он стал приходить на тренировки избитый. И, как того же Пашку, а после и Сковороду, когда у него мать стала пить по-чёрному, Аркадьич с женой оставляли у себя ночевать, хотя сами в однушке жили, тоже помню.

– Олежек, ты так говоришь… – Людмила дотронулась до волос и медленно обвела край бокала пальцем. – Можно подумать, что тебе нравится такая жизнь: нянчиться с мелюзгой, слушать нытьё и решать их проблемы? А Сковорода – это Скворцов, что ли, тот, что себе молнии вечно выбривал на висках? Отвратный тип. 

– Никакой он не тип, нормальный, как все. Мил, херово, когда идти некуда, когда никому не нужен.

– Ты всерьёз или на тебя шампанское действует? – Людмила достала зеркальце из сумки и, подкрасив губы, кивнула на свой бокал: – Налей мне. 

Олег и сам не понял, что на него нашло. И смог бы он вот так, как Аркадьич, всё своё время и силы отдавать малолеткам? Сначала неуклюжих, боящихся всего и всех, потом подросших и нагло отпускающих беззвучный матерок в ответ на окрики тренера. А после, одержав первую победу, и вовсе мнящих себя великими спортсменами. Наверное, видя, как с твоей помощью из маленького зверька вырастает настоящий борец и стоящий человек, ты понимаешь что-то. Узнаёшь себе цену. Что заставляло Аркадьича брать задиру Скворцова к себе в крохотную квартиру? Он так выводил тренера в зале, что тот сам звал его Сковородой, пропесочивая по полной, но после, на выходе из зала, Аркадьич всё равно спрашивал: «Дома нормально?» Как встречала его жена, когда в очередной раз тренер приводил Сковороду к ним домой? Может, дело в том, что своих детей у них не было? Олег качнул головой – сложно. 

– Ко мне? – мурлыкнула Людмила, отложив десертную ложку и пересев ближе. Она тянула слова, сыто жмурилась и льнула всем телом. 

– К тебе ближе, – улыбнулся в ответ Олег.

За спокойный день рождения, за внимание к своим желаниям он совершенно искренне отблагодарил Людмилу ожидаемым ею способом: неутомимо вбиваясь в податливое тело, меняя позы, чередуя подходы и, в конце концов, оставив под кроватью три использованных презерватива. 

– Там, в кармане плаща коробочка, – девушка сонно проговорила вслед уже одевшемуся Олегу, – возьми. Забыла в ресторане отдать. Поздравляю.

Как бы ни было поздно, Олег всегда уезжал к себе. И Людмила тоже, казалось, не любила просыпаться с кем-то в одной кровати. Олегу нравилось, что они совпали в этой житейской привычке. Разговоров о свадьбе, как и о том, чтобы начать жить вместе, за все три года, что они были знакомы, не возникало. Встречи пару раз в неделю, совместные отпуска и праздники – ощущение свободы, должно быть, было важно им обоим.

Было далеко за полночь, когда Олег вошёл в квартиру. Выкладывая на тумбочку в коридоре подарок Людмилы – запонки, – он услышал, как в маленькой комнате разом взревели пружины и что-то тяжёлое глухо ударилось об пол. Решив, что Ник просто-напросто свалился во сне, Олег ушёл в душ. 

Ник, с трудом выбравшись из огромной дыры аккурат посередине раскладушки и включив верхний свет, обозревал масштабы катастрофы. Совсем древний брезент, теперь он это понял, протёрся от времени и банально разъехался под ним. Перенеся постельное бельё на подоконник, Ник отыскал в сумке допотопную деревянную катушку с нитками и иглой; забрал у Дэна, когда в единственных кедах стал отрываться язык и пришлось, экономя деньги на обувной мастерской, пришивать его самому. Сложив нить в несколько раз, Ник, как мог, стянул края прорехи множеством стежков. Боясь вновь оказаться на полу, с большой осторожностью лёг и не двигался до утра. Ник то засыпал, то просыпался, сканируя своё положение – нитки не расползлись? К утру он был совершенно измучен этим жалким подобием сна. Яснее ясного, что вторую ночь его штопка не переживёт, поэтому Ник утром пошёл на кухню «сдаваться». Заставляя себя смотреть Цыгану в лицо, сообщил об умершей ночью раскладушке.

– Я понял, решу вопрос. А что с квартирой, варианты есть?

– Варианты? Да, но пока… – Ник знал с самого начала, что этим кончится. Ни квартиру, ни комнату он не искал – всё равно денег не было. 

– Не мельтиши. – Цыган не стал слушать и махнул рукой. – Будет мебель, давно пора купить. Пока со мной поспишь, не проблема. Всё равно больше не на чем. 

Выслушав решение Цыгана Ник, кивнув головой, ушёл в свою разорённую комнату. Он понимал, что никто не обязан решать его проблемы, но с другой стороны… спать вместе?! «Не проблема! – возмущался про себя Ник. – Для тебя, может, и не проблема». Однако вернувшись вечером позже обычного, думал уже иначе: после занятий он провёл два часа в читальном зале и теперь еле-еле мог держать глаза открытыми. Зайдя в квартиру, есть не стал, а сразу пошёл в ванную. Голод был усмирён двумя сэндвичами из автомата: Ник заглотил их в библиотеке, прячась за монитор, чтобы не выгнали с едой. Не думая ни о чём, кроме сна, Ник разобрал с одного бока двуспальную кровать Цыгана и, завернувшись с головой в одеяло, принесённое из своей комнаты, сразу уснул. 

Утром, едва дождавшись, когда Цыган уйдёт, Ник метнулся в маленькую комнату, надеясь обнаружить если не купленную мебель, то хотя бы новую раскладушку. Ничего. Старая, прислонённая к стене, укоризненно выставила в сторону Ника свой кривой шов.

За первой ночью наступила вторая, но вопрос так и не думал решаться. И следующим вечером Ник, подгоняя себя и прислушиваясь к каждому шороху в квартире, со спринтерской скоростью поужинал сырковой массой, намазанной на кусок белого хлеба. Дожёвывая, принимал душ, чтобы успеть до скрежета ключа в замке. 

На третий день, придя из университета пораньше, Ник сварил два яйца, отрезал кусок сыра, запил его сладким чаем и сразу засел за учебники – надо всё сделать и лечь, пока один в квартире. Только вот до треклятой брошюры по французским холодильным установкам опять добраться не успел. И, согреваясь на своей половине кровати, Ник дал себе слово завтра подольше посидеть в библиотеке, чтобы всё закончить: близился срок сдачи материала заказчику. 

Утром завести разговор о раскладушке Ник не отважился. К Дэну тоже невозможно было переехать – сестра всё ещё жила у него. И Ник решил терпеть столько, сколько сможет.

На следующую ночь быстро заснуть у Ника не получилось. Цыган давно вернулся, поужинал чем-то резко пахнущим, принял душ и лёг, а Ник всё таращился в ночь. Бессонница, темнота, сосед – всё напрягало. Вспомнил, как сегодня утром тот не взял его несчастные две тысячи, вспомнил облегчение, которое испытал. Какое лицо при этом было у Цыгана, Ник предпочитал не думать. Деньги. Они были совсем не лишние – можно не торопиться с переводом, который так и продолжал висеть на шее тяжким грузом. Сухарникова не ошиблась – к техническим текстам он не был готов. Впрочем, две тысячи слишком мало, на отдельное жильё всё равно не хватит. 

Дождавшись, когда дыхание Цыгана станет глубоким и шумным, Ник переменил позу. «Как можно спокойно спать с совершенно посторонним человеком в одной кровати?» – Ник покосился на Цыгана. Он уже в который раз задавал себе этот вопрос и не мог на него ответить. 

Сна ни в одном глазу. Может, виноваты злосчастные французские холодильники? Мысли сами собой переползли на учёбу. Ник перебрал в уме будущие зачёты и возможные «автоматы» за семестр. «Сухарникова «автомат» мне только так поставила бы, если бы у неё был зачёт, а не экзамен, – вздохнул он. – А сколько всего предметов в этом семестре?» Увлёкшись, Ник пересчитал все предметы за год. Быстро справившись, выстроил их в алфавитном порядке, пробежался по названиям в обратную сторону. Один раз ошибся и вдруг зевнул. Обрадовавшись зевоте, принялся делить предметы по родам: женские – налево, мужские – направо. Большинство оказались женского рода. Завис над Древними языками и культурами. Нет, не помогло, даже зевать не потянуло.

Дальше пошло веселее – придумать преподам прозвища. Сразу на двух языках: Риторика – Руины – ruines romaines*. Риторику вёл неряшливый пожилой профессор, но обижать хорошего, в общем-то, дядьку не хотелось, поэтому в выборе прозвища Ник был снисходителен. Философия – Фифа – la fifa. История языка – Индейка – dinde. Ник настолько вошёл во вкус, что ему пришлось зажимать себе рот, чтобы смехом не разбудить Цыгана. 

Окончательно разогнав все маломальские ростки дремоты, Ник завозился, чтобы лечь по-другому и в ту же секунду подскочил от громкого:

– И долго ещё? 

– Нет… То есть да, – прошелестел Ник, ругая себя, что разбудил Цыгана. Всё-таки он страшный, и как ни старайся не обращать на это внимания, как ни борись с собой, но холодок по спине пробегает всякий раз от его тяжёлого взгляда или слишком серьёзного голоса. 

– Ты спать собираешься?

– Я буду тихо, – пообещал ему, в конце концов, Ник и отполз на самый краешек своей половины кровати. Там с ещё бо́льшим рвением принялся усыплять себя, но спасительные снотворные мысли не приходили, наоборот, резво заскакали с порванной раскладушки на Дэна, потом на Ларку, так и не позволившую себя поцеловать, на Цыгана… «Почему он всё время хмурый? Лицо строгое». Со всеми предосторожностями Ник медленно лёг на спину. Почему Цыган не покупает мебель, раз собирался? Нет, завтра он сам купит себе раскладушку, теперь, когда Цыган вернул его две тысячи, денег хватит. И уже не заботясь о производимом шуме, Ник снова отвернулся к окну. Глаза закрылись сами собой.

Олег в последние дни с трудом засыпал – слишком уставал за день, шея ныла сильнее обычного. А как только Ник начал оставаться на ночь в его комнате, стало ещё хуже: еле-еле задремав, всё равно в итоге просыпался – слишком уж тот беспокойно спал. Олег не понимал, почему зелёный пацан, который должен засыпать мгновенно – он помнил себя в его возрасте, – крутится и вздыхает, а заснув, всё равно продолжает ворочаться. 

Заходя в комнату после вечернего душа, Олег сразу же раздражался, понимая, что в очередной раз совершенно забыл про сломанную раскладушку. Который день, утром, он давал себе обещание после работы проехать на две остановки дальше, чтобы зайти в магазин и купить хотя бы диван, потому что ни сил, ни желания выбирать всю обстановку не было. Но вспоминал об этом лишь вечером, когда ложился в свою уже занятую кровать. Ждать от Ника, чтобы тот напомнил, – бесполезно. С первого дня Олег заметил, что тот как будто шарахается от него. Поначалу хотел поговорить, но каждый раз что-то мешало, а потом и вовсе передумал – ни к чему, не маленький. Где питаться, мыться-стираться, сам разберётся, а то, что не лезет с разговорами, так Олег сам не любил пустой болтовни. 

Комментарий к Соседи

* Ruines romaines – римские руины

Закончилась пятая пара, и, выйдя на улицу, Ник не стал дожидаться автобуса, а дошёл до мебельного магазина, вывеску которого он видел всякий раз, проезжая мимо. Раскладушек там не оказалось. В следующем магазине тоже. Поискав в сети, Ник нашёл адрес другого мебельного, побольше, и поехал туда уже из упрямства. 

В автобусе, вжатый толпой в чей-то пухлый бок, он напряжённо вслушивался в названия остановок, боясь проехать. Его страдания были вознаграждены: голубая раскладушка с ромашками, разбросанными по брезентовому полю, сиротливо стояла в самом углу витрины. Однако зайдя внутрь магазина и найдя продавца, Ник узнал, что в продаже есть только раскладушки с ламелями и двуспальные, а та, что он видел, – возврат из-за брака. Выслушав подробный рассказ о преимуществах деревянных реек и убедившись на практике, что лежать на матрасе гораздо удобнее, нежели на натянутой и к тому же порванной ткани, Ник достал деньги, но через мгновение, услышав цену, убрал купюры обратно. Пусть ламели несравнимо лучше скрипучих пружин, а двуспальная раскладушка выглядела и вовсе царским ложем, но ни та, ни другая были ему не по карману. 

Шла пятая ночь, которую он проводил в чужой кровати. «Что бы теперь посчитать: дни до конца универа?» – Ник пытался подмять ногами одеяло, чтобы закрыть невидимую щёлочку, через которую до него добирался прохладный воздух из комнаты – сегодня Цыган приоткрыл форточку, находившуюся как раз напротив. Теперь холодом мазнуло бок, и Ник снова завозился, желая найти новое место утечки тепла. 

– Чего не спишь? – внезапно раздалось над ним. Ник заставлял себя лежать с закрытыми глазами, приманивая сон, а когда Цыган заговорил с ним, и вовсе сильнее смежил веки. 

– С-сейчас буду. – Ник просчитался, решив, что Цыган заснул. «Завтра надо занять денег у Дэна и купить себе чёртову раскладушку, сколько бы она ни стоила, хотя бы и двуспальную. Всё равно какую! С доставкой, лишь бы быть подальше от Цыгана!»

– Случилось что? 

– Ничего.

– Так чего не спишь?

– Не знаю. Так... – Хотелось отодвинуться ещё дальше, но Ник уже лежал на самом краю. Одно движение – и можно слететь на пол.

– Может, в ванную? – Ник не понял вопроса и предпочёл промолчать. – Пойдёшь?

– Я мылся.

– Подрочить.

Ник распахнул глаза. 

– Что?

– Помогает, говорят.

Страх! Никогда от него не избавиться. Хорошо, что в комнате кровать большая и у каждого своё одеяло, хорошо, что до утра ещё достаточно времени, чтобы всё-таки поспать. Всё было хорошо, кроме того, что сейчас предложил Цыган совершенно серьёзным голосом. И Ник, уже не заботясь о том, что снова шумит, сильнее натянул одеяло. «Так нельзя дальше, – пронеслось у Ника в мозгу, – я его боюсь».

– Будешь до утра вздыхать и ёрзать?

– Нет, я сейчас… сейчас засну. 

«Что ответить, когда тебе только что посоветовали сходить подрочить Поблагодарить?» – Ник на пробу усмехнулся, дёрнув углом рта.

Судя по колыхнувшемуся матрасу, Цыган перестал нависать над ним и лёг. Ник снова зажмурился: «Может, действительно попробовать?» Не очень-то ему удавалось это дело. До разрядки доходило, конечно, но она была настолько невразумительной, что иногда лишь по вязкой влажности на ладони и приятному ёканью внизу живота Ник понимал, что кончил. Но к этому ещё надо было себя подвести: долгие, однообразные движения удовольствия не приносили и потому быстро надоедали. Наверняка он делал что-то не так, что было обидно – Ник нередко слышал, как Дэн говорил: «Своя правая – лучшая давалка». 

Ник осторожно выдохнул и помассировал переносицу. Он очень хотел уснуть, но ничего не выходило – счёт и всякие лексические упражнения были испробованы вчера и не помогли, – оставалось и впрямь последнее средство. Однако идти в ванную после того, как ему прямо на это указали… Может, прямо здесь? Всего-навсего дождаться, чтобы Цыган заснул. Ник благодарно погладил своё тяжёлое одеяло – под ним ничего не будет заметно, если что. 

Прислушиваясь к звукам за спиной Ник с большими предосторожностями понемногу повернулся. Цыган и правда лежал на спине, закинув руки за голову. Судя по дыханию, казалось, что он заснул. Ник ещё полежал немного, замерев в неудобной позе, продолжая слепо вглядываться в светящуюся белым чужую подушку, а после залез под одеяло целиком и, оставив себе небольшое окошко для воздуха, опустил правую руку на пах... Желания не наблюдалось, и предстоящая бесконечная монотонность не радовала. Ник выдохнул и решительно стащил трусы. 

 Олег тоже старался заснуть, но все старания были впустую. Недавний заключённый им договор, суливший неплохие комиссионные, Людмила, с хлюпаньем втягивающая в себя моллюска, Аркадьич с его вечным ключом от тренерской на пальце, последняя победа на ковре с решающим перевесом в двенадцать очков – перед мысленным взором Олега будто кто-то переворачивал картинки. Каково это — работать с молодняком и получится ли у него, если он решится на тренерство? Почему вообще он выбрал себе такую жизнь после спорта, а не другую? И квартирант этот странный. Олег, бывало, думал: зачем он позвал незнакомого парня к себе? Вроде и живёт рядом, а словно в шапке-невидимке: Олегу иной раз хотелось зайти в маленькую комнату и проверить, что Ник на самом деле существует, что он не плод его воображения. Недотёпа отважился и выполз из своей норы лишь тогда, когда развалилась раскладушка. «Что за имя у него – Ни-и-ик... – Олега снова потянуло на любимую тему, – так и хочется с языка сплюнуть. Вик, Дэн, Джон... Чем плох Женя, например? Надо обязательно – Джон, что за мода?!»

Олег так хотел спать, что этикетом не заморачивался и потому предложил ему первое, что пришло на ум: «Подрочил, всяко отпустило бы. Из-за этой бледной немочи усну к утру». «Бледной немочью» Олега каждый раз называла мать, когда он в детстве капризничал над тарелкой с супом. Очень кстати сейчас пришлось Нику чужое детское прозвище. Нередко в мусорке или на кухонном столе Олег видел упаковки из-под спазмалгона. Он и сам его принимал от головной боли, но чтобы в таких количествах, будто питаясь им?..

Тем временем Ник зашевелился, затих и снова завозился. Было понятно, чем он занят – одеяло заглушало звуки, но вот матрас выдавал своими колебаниями чужие старания. «Сейчас, сейчас… – уговаривал себя Олег, из последних сил стараясь не взорваться, – он быстро управится». Но возня не прекращалась. И хоть обычно терпения Олегу было не занимать, сейчас же он не выдержал и взревел:

– Что ж ты такой безрукий! Не умеешь?!

– Ч-что? – пискнули в ответ откуда-то из-под одеяла. 

– Лысого гонять! Как дожил-то до своих?.. 

Проведя бурлящую гормонами юность на сборах: живя на спортивных базах, в дешёвых гостиницах, а иногда и в домиках летних лагерных комплексов, пустующих в не сезон, он знал, как надо снимать напряжение после ковра. Тренеры не поощряли постельные контакты мальчишеских сборных с девичьими. Ничем хорошим это, как правило, не заканчивалось. Нарушение режима, вспыхивающие дурным огнём любовные треугольники, а иной раз и драки – всё это ставило под вопрос не только исход соревнования в целом, но и элементарное участие в боях. Вот и получалось, что особо страждущие «школьники» и «кадеты» считали вечернее дрочилово в кроватях или в душевых кабинках более безопасным, нежели восстановительный перепих с соседкой по корпусу. Полномасштабный вынос мозга на утро в наказание – то ещё удовольствие. А зная крутой нрав Аркадьича, рисковать отваживались либо тупоголовые смертники, либо немногочисленные пофигисты, которые со временем будто сами собой пропадали из команды.

Просыпаясь среди ночи по нужде или не вовремя заходя в общий лагерный душ с выбитыми кое-где плитками на стенах, Олег, бывало, заставал соседей по номеру (его частенько селили с двумя неуловимо похожими друг на друга, словно братья, Куркиным и Стасько) за вполне недвусмысленным занятием. Он будто бы привык считать такой способ снятия напряжения одним из не слишком распространённых вариантов нормы. Но в своих выводах кадет Варчук упускал одну деталь: под одеялом или же вечерами в душевых напряжение снимали многие, но уединялась лишь одна парочка – Куркин и Стасько. 

Однажды после отбоя они, выпив какой-то бурды и разойдясь по кроватям, втроём двигали шкурку на «кто быстрее», пыхтя алкогольными выхлопами в потолок. Куркин, придя к финишу первым, предложил Олегу свою помощь, и, не дождавшись ответа, пошёл оказывать её Игорю Стасько, перебравшись к тому на кровать. Но подобные случаи были единичными. Каких-то особых отношений между Владом Куркиным и Игорем Стасько Олег, будучи не слишком наблюдательным за пределами борцовского ковра, не замечал. Он и вовсе ничем таким не интересовался – настолько был зациклен на спорте: на гудевшем от нагрузки теле, на неудачных тренировочных боях, гоняя в голове очередной разбор Аркадьичем своего нулевого броска, разогревая, прорабатывая в тренажёрке мышцы. Чужие отношения – мелочи. Взгляды, ободряющие улыбки, молчаливое участие, замершее дыхание одного, когда другой вот-вот коснётся лопатками ковра, – ты не видишь всего этого, когда не хочешь видеть. 

Олег вгляделся в застывшую под одеялом фигуру: он привык к темноте и хорошо различал очертание головы на подушке и разведённые в стороны ноги. Откинув нижний край одеяла, сразу наткнулся на едва живое чужое достоинство и бессильно лежащую рядом руку.

– Давай сюда, сейчас оформим! – В этот момент Олег думал, что от сна его отделяют какие-то минуты, и оттого свои действия воспринимал исключительно как акт доброй воли. Ник был совершенно чужим человеком, он до сих пор шарахался от него, даже живя в одной квартире, и потому сейчас вполне мог испугаться подобной помощи. Но Олегу было плевать. Он смутно разбирался, что такое «личное пространство», «такт», он всего лишь хотел заснуть.

Голова Ника под одеялом, качнувшиеся навстречу друг другу острые колени, классическое «вверх-вниз» горячей ладонью… 

– Вот и молодец, – не встретив сопротивления, удовлетворённо кивнул Олег. И сразу увидел неверное движение чужой руки. Помня, как неумело Ник пытался что-то сделать сам, уже без разговоров подхватил его руки за запястья и придавил к животу. – Лежи, не дёргайся. 

В то же мгновение из-под одеяла раздался всхлип, и, тело, выгнувшись дугой, с силой опустилось на матрас. Олег ощутил под рукой тягучую влагу.

– Ты старался, – сказал Олег безвольно раскинувшемуся перед ним телу. Он видел только судорожно ходящий живот, дрожащие колени. Всё остальное было по-прежнему скрыто одеялом. Олег выпустил чужие руки, и они тотчас съехали на матрац. Обтерев ладонь своей футболкой, он снова посмотрел на Ника и укрыл его целиком – тот так и заснул, наполовину замотанный в одеяло. Теперь можно и самому поспать. 

В автобусе, прижавшись лбом к стеклу, допотопным мальчишеским способом охлаждая голову, Ник ехал в университет. Учёба, Питер, квартира, деньги, холодильники, Цыган с его «Не дёргайся»… Ник добросовестно хотел всё обдумать и во всём разобраться. Именно сегодня и именно сейчас разобраться и что-то решить. Но вся муть размышлений мешалась с отголосками ночного удовольствия. Даже сейчас просто от воспоминания у Ника уже сладкой судорогой свело живот. Почему, откуда так мощно накатило вчера?

Цыган. Впервые разговаривающий с ним, впервые совершенно не похожий на себя обычного – замкнутого и отрешённого, – его руки, которые лучше Ника знали его, Никово, тело. Похоже, Цыган и вправду гей – лишь они так хорошо разбираются в этом во всём. А Людмила, та, с которой он разговаривает по телефону, получается, его сестра или хорошая знакомая. Выходит, Ник живёт с гомиком. И спит с ним в одной кровати. Сейчас картина вырисовывалась достаточно ясно. Но вчера…

Как только чужая рука коснулась его, Ник закаменел: мозг воспринимал всё с большой задержкой, даже страх перед Цыганом отступил. Сердце и лёгкие – единственные органы, продолжавшие работать как ни в чём не бывало; Ник в секунды надышал себе под одеялом целую Сахару. «Не дёргаться? Молодец? Что за дерьмо! Он, что?.. Он будет…» Но тело Ника не задавало вопросов – чужая огненная рука, чёткий ритм… Ник потянулся отлепить от себя бесцеремонные пальцы и успел взяться за них. Но его руку легко откинули в сторону. Мешал шум крови в голове, мешала собственная рука: она словно обкрадывала, лишая части удовольствия, всё портила, убивая своей неприкаянностью. Ник всего лишь хотел... Он и сам не знал, что он хотел сделать, но тут жар от живота покатился к коленям, другая волна подобралась к груди, лицу, закололо губы. «Бля-а-а, что за...» Терпко и сладко взорвалось животе, судорогой свело мышцы на ногах, казалось, свет вспыхнул под веками. И вот он уже лежал, будто разобранный на составные: неразумный, пустой. От состояния блаженного покоя, разлившегося по телу, Ник чувствовал себя счастливым.      

Проснувшись утром, нагло раскинувшись в разные стороны на кровати, он расслабленно качался в своём ночном сумасшедшем осадке. «Я всего лишь кончил», – пробовал одёрнуть себя Ник. Он едва заставил себя встать – было жаль стряхивать приятную липкую дрёму. И голова… У него не болела голова. Наверное, в первый раз после того, как переехал в Питер, Ник не чувствовал боли. Он привык, что если голова не болела с самого утра, то к обеду словно острой леской перехватывало лоб или ныла алая точка ровно в центре переносицы, а к вечеру вполне могло начать давить в висках. Но сегодня голова составляла с телом единое целое, а не жила своей собственной недужной жизнью. 

И поэтому сейчас в автобусе Ник, опасаясь разрушить хрупкое перемирие с организмом, стал думать о безопасном: «Первая пара – речевое, семинар. Надо вызваться ответить – это не холодильники описывать». И тут же радовался, что не видел утром Цыгана: его чёрные немые глаза теперь пугали Ника ещё больше. 

Выдохнув, он немного сдвинул лоб в сторону, где стекло ещё оставалось холодным. Наверное, придётся вечером разговаривать с Цыганом. Если рассудить, то, может, не стоит возвращаться туда, где с ним поступили, как… Словно он предмет мебели, который хозяева по настроению ставят то в одну комнату, то в другую. Но тогда куда идти? И вообще, это нормально, когда незнакомец тебе вроде по-дружески подрочил? 

– Молодой человек, уступите нам место, пожалуйста. – Ник с сожалением оторвался от стекла и поднял голову. Рядом стояла молодая женщина, держа маленькую девочку за руку.

Сообразив, о чём речь, Ник встал. Но сменив положение тела, уже не вернулся к прежним мыслям. Мелькавший за окном город вдруг стал необычайно интересен.

Олег пытался найти ошибку в базе данных. Сводка должна была быть на сервере с утра, а поиск всё сбоил. Но торопливость – и в жизни, и в делах – это было не его. «Поспешать надо при ловле блох, да и то в ночное время», – так говорила когда-то учительница по математике. Её слова тогда удивили Олега отсутствием смысла. Он учился в пятом классе и, что такое блохи, не знал; представлял себя нечто крошечное и не понимал, зачем их надо ловить и тем более ночью. Но позже – и почему нам всегда запоминаются слова случайных людей и ненужные подробности? – Олег оценил юмор, и в дальнейшем получилось, что именно такой стиль жизни пришёлся ему по душе. 

В программе уже и ключи стояли по-другому, но поиск всё равно не выдавал всех полей. Олег перепроверил таблицы заново. Ничего. В типах данных ошибок нет – каждая буква пересмотрена уже несколько раз. От бесполезной работы, внимание всё больше рассеивалось. Дважды заглядывал Дурсун, руководитель отдела, и, стоя в дверях, стучал указательным пальцем по наручным часам. Скорее всего, уже внёс Олега в свой ежедневник. 

Регулярное озвучивание фамилии претендента на увольнение во время еженедельной планёрки – коронная фишка Дурсуна. Конечно, это не означало немедленного увольнения, но те, кто трижды попадал в «расстрельный список», работали в фирме недолго. Но Олега больше волновала полуживая база данных, чем какой бы то ни было список. Он вообще не волновался. Даже на соревнованиях стоя на ковре перед противником. После отчисления из спортивной секции в далёком детстве другие проблемы, возникающие в его жизни, не особенно трогали – всё, как оказалось, можно было решить. 

Маленький Олег до вольной борьбы какое-то время занимался спортивной гимнастикой. Его по ошибке приняла в группу неопытная помощница тренера. Олег уже успел войти во вкус, когда, выписавшись из больницы, вышла на работу сама тренер. Она оценила излишне коренастую фигуру отца мальчика, и, отчихвостив свою безголовую помощницу, сразу отчислила физически непригодного ребёнка.

Ему, первокласснику, казалось, что рухнул мир. Наверное, те слёзы были первыми и последними в его жизни. Забравшись под одеяло с головой, Олег беззвучно выл, скулил, задыхался и снова выл. Захлёбывался соплями, слезами и немыми злыми вскриками: больше никогда он не будет заниматься гимнастикой. Его горе было таким огромным, что, наплакавшись, Олег на полном серьёзе ждал смерти. Проснувшись, искренне удивился, что жив. Мать, едва узнав утром сына из-за опухшего от ночной истерики лица, на следующий день записала его в другую спортивную секцию. И там-то Олег забыл про брусья и кольца, он собрал свой мир заново. 

Он тогда ничего не понял в «особенностях телосложения и строения скелета», о которых говорила маме тренер по гимнастике, но уяснил, что в мире есть вещи, которые получить не удастся ни за что: не помогут ни упрашивания, ни усиленные тренировки, ни сумасшедшее желание. Поэтому, увольнение?.. Найдёт другую работу! И пусть он не успел с базой данных к сроку, но ошибку выловит всё равно. Упорство. Чему-чему, а этому спорт учит быстро.

В итоге разобраться помогли в информационном отделе, в том самом, где ждали файл с самого утра. С чего он взял, что те два чудика, сидящие в сизой от табачного дыма комнатушке, разбираются только в железе и куреве? Как бы то ни было, но ошибку «чудики» нашли. Обещающий «весёлую» жизнь взгляд Дурсуна не трогал – главное, Олег решил проблему.

После пар Ник спустился в библиотеку, планируя закончить перевод. Около пяти в читальный зал вошёл Дэн, сел рядом и принялся рассказывать про Ларку, сестру с семьёй, оккупировавшей его квартиру. Отпускал едкие ругательства в адрес её мужа. Потом достал телефон с очередными фотками мотоциклов. Ник честно пытался слушать, но Дэновых родственников он ни разу не видел, Ларка, так и не ответившая на его звонки, стала постепенно забываться и характеристики чопера его совсем не интересовали. 

Дэн, разойдясь, заговорил во весь голос – на них шикали. В конце концов, библиотекарь пригрозила выставить их из читального зала, но у Дэна к тому времени уже закончились фотки, и он слинял сам. А Ник всё сидел, рассеянно перебегая с буквы на букву на открытой наугад странице в словаре. Pourquoi pas... Ответы, это то, чего Ник не мог себе позволить. Или они просто не давались ему. «Значит, вопросы я задаю себе не те», – эта мысль понравилась своей глубиной, и, мусоля её то так, то эдак, Ник положил голову на стол и закрыл глаза. Но ничего такого же мудрого на ум больше не пришло. Тогда он снова взялся за французскую брошюру – перевод двигался вяло. 

Придя в библиотеку, Ник честно набрал словарей – все компьютеры были заняты, – собираясь дойти до конца холодильной инструкции, и вот теперь сидел и ничего не делал. Надо было возвращаться к Цыгану домой. 

Ближе к закрытию Ник собрал все книги в стопку и отнёс на прилавок. Облокотился на местами выщербленную стойку. Библиотекарь копалась в подсобке. Кто-то, видно, не дождался её и ушёл, бросив на стойке свои книги. Вдавленные в обложку красные буквы: «Much Ado About Nothing». Ник хмыкнул и тоже ушёл – и без него сама отметит всё в формуляре. 

В квартире – тихо. Ботинок Цыгана на коврике под одёжной вешалкой не наблюдалось. Ник разделся и, взяв полотенце с шортами, прошёл в ванную комнату: смыть с себя мысли, что весь день не давали покоя.

Выйдя из ванной, он наскоро перекусил бутербродами и выпил кружку чая. Раздевшись до трусов, затормозил перед кроватью. Вчера Ник рухнул спать с пустой головой, но сегодня было странно ложиться туда, где совсем недавно Цыган по-хозяйски дрочил ему. Забравшись с головой под одеяло и, надышав себе собственный микроклимат, он заснул.

Олег начал целовать Людмилу у двери, пытаясь нащупать на стене выключатель.

– Ну и долго? – Девушка отстранилась и, внезапно взвизгнув, подпрыгнула и повисла на своём спутнике, обхватив его за шею. – Пантера моя. – Она, дурачась, поболтала ногами в воздухе и подула Олегу в нос.

– Прекрати. – Тот замотал головой.

Людмила, смеясь, спустилась на пол и, сбросив с плеча крошечную сумочку, потянула Олега за собой:

– Пошли-и-и, пошли-и-и. Хочу тебя. – Свет они так и не включили – того, что попадал в квартиру с улицы, хватало. – Ну! Чего молчишь?

– Я не молчу. – Олег вспоминал, положил ли он в карман джинсов презервативы или оставил в куртке на вешалке.

– Так радуйся активнее, что ты как неживой. – Людмила остановилась и, играя голосом, протянула: – Деревя-а-ашка.

– Хорошо.

– Ну вот, опя-я-ать – «хорошо-о-о-о», что ж ты такой бирюк! – Девушка, двигаясь вперёд спиной, первая добралась до двери в спальню и так толкнула её бедром, что та, распахнувшись, с грохотом врезалась ручкой в стену. – Ой, – Людмила прыснула, – теперь наша очередь будить твоих соседей. Покажем им?.. – Продолжая пятиться, Людмила задела выключатель и комната озарилась ярким светом люстры, заставив их зажмуриться. 

– Кто здесь? – Ник приподнялся на локте, закрывшись ладонью от слепящих лампочек ладонью.

– Блядь, – Олег рванул девушку из комнаты, – парня разбудили. Совсем из головы вон. – Людмила неловко семенила за любовником, дёргающим её за руку. 

– Олег, подожди, куда ты. – Она пробовала притормозить, но её рывком потащили дальше. – Ты рехнулся со своим пацаном! Он долго здесь жить собирается? Ты же говорил, что неделю всего!  

– Пошли в другую комнату, там диван. – Олег уже взялся за ручку, но, сказав: «Диван», остановился. Он воочию увидел эти сиротские двенадцать квадратов: стул, и сломанную раскладушку у стены («А я ведь её так и не выбросил»), и никакого дивана. В комнате не было ничего, что могло бы хоть на время сойти за кровать.

– Что? Ты совсем?! Этот недоделанный будет спать на кровати, а меня ты будешь трахать на диване? – Голос прерывался от ярости. 

– Люсь, не кричи. – Олег поморщился.

– Не кричи? Охуел?! Только такой идиот, как ты, уступит свою кровать неизвестно кому!

– У него голова часто болит, вот он и упал, где было разобрано. – Олег с одной стороны вроде бы говорил правду, но с другой стороны... Как объяснить своей девушке, что они уже которую ночь спят вместе, и всё потому, что ему недосуг зайти в мебельный.

– Он не у себя дома, чтобы ложиться, где вздумается! – Людмилу было невозможно запутать. – Думаешь, если блондинка, значит, дура! – кричала она. – Признайся, ты просто хочешь сопельки утирать шпане отмороженной! Хочешь, как твой Аркадьич жизнь положить на них?! 

– Люсь, хватит. Прекрати орать. – Ему казалось, что ещё мгновение, и она перейдёт на ультразвук. – И почему шпане?

– А кто, думаешь, идёт в этот ваш спорт уродский? – Людмила понизила голос до яростного шёпота. – Шпана уличная, отморозки, которым бешенство своё девать некуда. Ну или как квартирант твой... Он же тёпленький, ты что, сам не видишь? Явно со сдвигом! 

– Я тоже отморозок? Или, может, ненормальный? – Желваки заиграли на скулах. Олег провёл по лицу рукой. Отчего-то припомнилось взвешивание перед соревнованиями: фантомно затянуло под ложечкой... 

Они стояли напротив друг друга в тёмном коридоре, буравя сумрак глазами, и придушенно шипели. 

– Да если бы не я...

– Прекрати!..

Незаметно и Олег, и Людмила снова перешли на повышенный тон.

– А когда мы с тобой поженимся, ты тоже будешь таскать в дом всяких бродяг? 

– Почему бродяг? Люсь, подожди! – Девушка быстрым шагом пошла к входной двери.

– Пошёл ты, вместе со своим убогим! 

Когда парочка оставила его одного, Ник сначала спустил ноги с кровати, намереваясь встать и одеться, но потом передумал, прислушиваясь к разгорающемуся за дверью скандалу. В семье докторов наук было не принято повышать голос, поэтому Ник терялся в таких ситуациях. 

Посидев, снова лёг и укрылся с головой. «Значит, не гей. Значит, просто так… Вон и девушка есть. А «недоделанный» – это я? – От резкого пробуждения, от обиды Ника как будто знобило. – Сейчас я могу уйти, встать и уйти, и всё само собой разрешится. И повод есть – ничего объяснять не придётся». Но было одно «но» – идти было некуда, и это единственное, что его удерживало.

Через какое-то время Ник стащил с головы одеяло: воздуха почти не осталось. Напряжённо вслушиваясь в воцарившуюся тишину, Ник задремал. Проснулся от вздрогнувшего под ним матраса – рядом укладывался Цыган.

– Я мешаю? Я могу... – вспомнил Ник спросонья свою подготовленную фразу. – Я правда могу уйти, вы только... – снова начал Ник.

– Уйдёт он. Спи.