Звезда

Я знал, что у него СПИД. Да это все знали. Это был общий секрет. Секрет… Как там его Тамара называла? Что-то с шинелью связано. Это когда все всё знают, но делают вид, что ничего этого нет.

Я ни разу не слышал, чтобы хоть кто-нибудь говорил об этом прямо: в курилке, например, или в крохотном закутке, где мы ели, или в приёмной, в те моменты, когда там не толкались клиенты и курьеры. Но стоило Тимохе появиться на пороге своего кабинетика, как коридор пустел – работнички тут же исчезали по срочно придуманным неотложным делам. Когда же он заходил к нам в комнату за чем-нибудь, то все, точно по команде, сразу опускали головы и делали вид, что погружены в работу. Я же, наоборот, надолго зависал, разглядывая его – впервые близко видел спидоносца. Понимал, что пялюсь как на зверушку в зоопарке, но всё равно не мог заставить себя не смотреть. Тимоха уходил, и народ брезгливо кривился, выдыхая: я прям слышал этот выдох облегчения. И опять всё вокруг становилось нормальным, до следующего раза, который мог случиться ещё очень нескоро – бывало, мы не видели его неделями.

В целом наша контора мне нравилась. Название, правда, слишком выпендрёжное – «Звезда». Как мне объяснили, в переводе на русский это имя матери нашего шефа. Понимать я лучше не стал – зачем так называть свою фирму? – но хозяин-барин. А Тахир и впрямь вёл себя как какой-то помещик: требовал от нас стопроцентного подчинения и хотел ещё больше денег и известности. Наверное, у него получалось, потому что его боялись и старались работать по-нормальному. Зарплата была не ахти, но к ней за усердие полагались надбавки. У особо прилежных они тянули на вторую зарплату.

От настоящей типографии мы отличались лишь квадратными метрами. Брошюровка, тиражирование, календари всякие, плакаты, вырубка – столько всего, что я даже не сразу всё запомнил. А к лету в пока пустовавшем левом крыле здания Тахир собирался открыть крошечное издательство. Да по всему моё новое место работы оказалось не в пример лучше, солиднее других. Я здесь уже второй месяц и всерьёз рассчитывал задержаться подольше. 

Как я выяснил, все, кто следил за техникой до меня, исчезали сразу после первой серьёзной поломки. Почему я всё ещё работал? Потому что просёк – кроме канцелярии и расходников Тахир не будет тратиться ни на что-то другое. Поэтому я не выносил ему мозг: тупо чинил раритеты и не заикался об их замене.

Закончив училище, я только и делал, что занимался ремонтом техники, как раз по своей специальности. Однако в «Звезде» я впервые в одиночку отвечал за оборудование, а значит, в первый раз назывался красиво – менеджер. Позже, втянувшись в работу, понял, что я менеджер старой рухляди, а не оборудования. Тахир Саитович, великий экономист, использовал лишь старые машины. Но встречались и совсем динозавры. В один из дней, разобрав тигель чуть ни до винтика и увидев выбитые цифры года, я не поверил своим глазам – надо же, какая древность! Получается, что фирмы, выпустившей его, давно не существовало. Кажется, её название нам приводили в пример ещё во время учёбы как вполне надёжную, но уже откинувшую копыта. Теперь я на деле убедился: полиграфические ископаемые стойко держали удар и продолжали обеспечивать нас зарплатой и нехилыми премиальными. Так почему бы здесь не закрепиться? По моим прикидкам, к этому всё шло, вот только этот парень…

Он здо́рово нервировал. Я не очень-то разбирался в его болезни, знал лишь, что как ни лечись, всё равно сдохнешь. Если честно, мне было плевать на него: по работе мы с ним никак не пересекались, ни с какими вопросами он не лез, и видел я его толком несколько раз. А потому не всё ли равно, что там у него течёт по венам вместе с кровью? Если бы не одно но. Вот это точно полный пиздец! Тимоха был геем, причём явным пассивом. Ошибки быть не могло: личико, голос, повадки. Да и не нужен мне его фасад – я чуть не по запаху мог сразу срисовать своего, с которым «одной крови». Только одной крови с этим быть не хотелось, что я дурак, что ли? Он для меня вроде живого примера, как можно закончить, продолжая и дальше без разбора шпилить парней.

Я и не вспомню, от кого я впервые услышал, что он болен. И слышал ли вообще? Иногда казалось, что, придя сюда работать, я словно бы оказался в какой-то секте, будто бы нами управлял грёбаный коллективный разум: то, что знал один, без особых рассказов становилось вдруг известно всем. 

Тимоха почти всё время сидел в своём кабинете. Не кабинет, так, комнатушка, и занимался разными подсчётами: заказы, зарплата. Изредка он делал на нашем ксероксе копию каких-то здоровенных таблиц или брал с Леркиной этажерки пачку бумаги. Его, понятное дело, не любили, но не любили как-то вяло. Будто бы тот самый коллективный разум сдерживал, не давал развернуться вовсю. Хотя чего уж тут, сдерживал вполне конкретный разум – Тахир. Зачем и как он это делал, я сначала не понимал: лекций про «возлюби ближнего» он нам не читал, к Тимохе относился никак и в кабинет к нему практически не заходил. Я спрашивал у наших, почему он просто не уволил спидника, сразу как узнал – ответа они не знали. Зато рассказали, как быстро Тахир вышвырнул двух Свет, что, не разобравшись в ситуации, стали при встрече тыкать в Тимоху пальцами, закатывать глаза и даже обзывать. В довершении они начали «лечить» Тахира: вроде бы за таких больных сотрудников можно огрести какой-то огромный штраф от проверяющих. Что он им ответил – никто не узнал, но на следующий день их столы оказались пустыми. Гошка, как самый смелый, тут же позвонил одной из Свет, той, что ему нравилась: наслушался рыданий и мата. Информации – ноль.  

И с тех самых пор никто не то что косо, а вообще никак не смотрел на Тимоху – игнорили по полной программе. Будто вокруг него соорудили здоровенный забор из кольев, и никому не хотелось, чтобы его голова в один прекрасный день оказалась на очередном колу. Две башки там уже были. 

С ним и раньше-то не особенно общались: на обед не звали, чтобы не заразиться, и ему приходилось есть в своей комнате, после работы не ждали, чтобы вместе со всеми дотащиться до метро. Никто и не видел, когда он уходил и каким транспортом добирался домой. Теперь же он стал пустым местом. Лишь когда Тимоха с кем-то заговаривал, приходилось отвечать – трусили, что до шефа дойдёт. Вдруг уволит?

В шесть вечера наша контора обычно пустела. Я ждал этого времени – не переваривал суету. Клиенты, заказы, поставщики, кто-то из наших вечно роется в высоченные стопках из коробок, приминая пустую упаковку и рассовывая её по ещё не занятым углам… Если текущий ремонт не требовался кровь из носа, то я занимался починкой, когда оставался в офисе один: никому не мешал, а главное – никто не мешал мне. Включал музыку и возился с одним из трёх ксероксов или брошюровщиком, или, если совсем не везло, то разбирал Бостич – проволокошвейный агрегат портил мне жизнь больше всех остальных. Натягивал перчатки и, пытаясь подпевать колонкам или переорать их, смотря по настроению, приступал к починке. 

Сегодня из колонок надрывался Таки. Для меня его Антидот вне конкуренции уже третий день. Жаль, что громче не сделать. Значит, мне оживлять цветной ксерокс, а на десерт – Таки. 

Закончив с ремонтом, я выключил технику и ещё какое-то время копался в своём телефоне – идти домой было неохота. Зависнув пальцем над Перцами и решая, удалить древнюю Калифорникейшен или оставить, я услышал шаги за спиной. С интересом повернулся на звук. Гошка постоянно стебался над какой-то уборщицей: над манерой говорить, одеваться и даже ходить. Я не видел её ни разу и с чего-то решил, что это она.  

– Ой, я думал, что здесь один, – проблеял наш спидник, застыв в дверях. 

Взгляд замороженный, испуганный. И если я чутка прибавлю жести, надумав что-то сказать, то он просто грохнется замертво. Но стращать парня было неохота.

– Ща ухожу, – прохрипел я севшим после музыкальных воплей голосом и встал.

За всё время моей работы здесь я разговаривал с ним впервые – непривычно как-то. Захотелось встряхнуться точно мокрой псине. Вместо этого я снова включил ксерокс и прогнал пару листов: зачем-то опять проверил, как он работает.

– Нормально? – прозвучало неожиданно из-за спины.

Я дёрнулся и воткнулся в парня, каким-то макаром оказавшегося рядом со мной.

– Блядь! Напугал! Какого ты топчешься за спиной? – Я думал, он уже слинял.

– Извини.

У Тимохи был такой жалкий и испуганный вид, словно не он, а я подкрался к нему сзади, чтобы сожрать бедного.

– Ты чего пришёл? Хотел чего-то, так делай, я не съем тебя!

Больше от страха – вот он стоит рядом, наглядный пример того, как я могу кончить, – чем от того, что и впрямь захотел ему помочь, я чуть не вырвал из его рук стопку каких-то бумаг и заложил её в ксерокс.

– Сколько тебе надо копий?

– Мне вообще-то сброшюровать... Верни документы, – продребезжал он в ответ.

Ощущая себя придурком, я отошёл в сторону, давая ему возможность забрать бумажки. Чтобы как-то исправить ситуацию, уточнил:

– Сам сделаешь?

То, как Тимоха держал свои листки, выравнивал их, постукивая по ксероксу, мялся, продолжая стоять на месте…   

– Не умеешь?

– Раньше у нас брошюратор другой стоял, а на этом я не пробовал ещё.

– Значит, остальную технику всю изучил?

Я представил, как он в опустевшем офисе осваивает все агрегаты подряд. Смешно. И главное – зачем?

– Да, – просто ответил он, – изучил. Только со скобами у меня не очень, всё время застревают.

– Боишься пораниться? – выпалил я.

И видя его ошарашенное лицо, понял, что ляпнул. Теперь я точно полный дебил.

– Ну да, пораниться… – он опустил голову.

Я хотел оказаться подальше отсюда, но как теперь уйти – стыдно, что ли? Да и как бросишь его тут одного, неумёху.

– Давай сделаю.

Через минуту, сунув небольшую брошюрку ему в руки, я был уже на улице. Сбежал, будто бы он гнался за мной, чтобы ткнуть меня в то, какой я придурок.

На следующий день в офисе я весь день вскидывал голову на звук открывающейся двери. Стрёмно. Вдруг он зайдёт, заговорит со мной и все узнают, что я вчера оставался с ним вдвоём в конторе? Впрочем, день прошёл спокойно, видно, Тимоха, сделав брошюру с моей помощью, выполнил программу максимум по выходу из своей каморки ещё на неделю вперёд. Но я всё-таки решил перестать задерживаться после работы. 

Решить-то я решил, но забыл про Тахира и его издательство, что он планировал открыть. Снег стаял, почки-листочки вот-вот попрут, май весь в праздниках пролетит и не заметишь – только успевай просыхать. Когда там оно должно заработать, это издательство? А я в новом крыле был всего пару раз. Пора сходить, сервер погонять, тем более что шеф сегодня ненавязчиво поинтересовался у меня продвижением работ. Два раза намекать не надо – надо идти и двигать эти самые работы.

Про Тимоху я, по правде, и думать забыл. С того дня, как помог ему, прошёл почти месяц. Он заходил к нам за это время лишь однажды, что-то спросил у Гошки, нашего бессменного спеца по календарям и ламинированию, и сразу ушёл, даже не взглянув на меня. Постепенно я перестал напрягаться, видя, как открывается дверь – с Тимохой по доброй воле разговаривать не будут, сам он тоже вряд ли к кому подойдёт душу излить, а значит, никто ни о чём не узнает. 

Однако сегодня, зайдя в гулкое, пахнущее побелкой помещение будущего издательства и оглядев практически пустое пространство, мне сразу вспомнился наш нелепый с Тимохой диалог: зашуганный парень и я – тупой и ещё тупее тупого. Не хотел бы снова встретиться с ним, даже просто разговаривать не хотел! Тут ещё Тамара, любительница сочинять про всех небылицы, стала оставаться после работы: убиралась в конторе вместо заболевшей, так до сих пор и не виденной мной уборщицы. Попади мы ей на глаза… На следующий день расспросы от одних, фэйспалм у других обеспечены. Гошка глумиться начнёт, деда, нашего главнюка по вёрстке, вообще кондратий хватит. А уж причитания курицы-Леры, переплётных дел мастерицы, мне хуже рвотного. Факт, напридумывают чёрт знает что!  

Но в глубине души я знал, что убирать новое крыло Тамара не пойдёт – не требуется пока. «Да что я из-за этого придурка волнуюсь! Всё сделаю и уйду, я же по делу». Успокоившись, я врубил музыку и включил сервак. 

Провозившись гораздо дольше, чем планировал, и собираясь сворачиваться, услышал, как музыка за моей спиной внезапно стала тише. 

– Привет.

Ну конечно, кто ж это ещё может быть! Тимоха. За каким он выполз из своей каморки? Здесь и батареи не работают – дубак нормальный такой, и из техники ничего кроме компов нет, что он тут забыл? Какого хрена он вообще лезет – трогает мою музыку. Мою!

– Мешаю? Уже ухожу, – еле сдержался я.

Меня взбесило, что он вёл себя так, будто он здесь главный: припёрся без приглашения, распоряжается. 

– Извини, я помешал тебе.

Он слишком быстро развернулся к колонкам: может, хотел всё вернуть, как было? Но, не рассчитав расстояния, сбил одну из них рукой. Грохнув корпусом, она, помоталась и повисла, натянув тонкий провод. Лицо у Тимохи вспыхнуло, показалось, что он сейчас слезу пустит, но рассмотреть я не успел – бедолага, суетясь, кинулся восстанавливать порушенное. По резко наступившей тишине, я понял, что провод всё-таки оборвался. Тогда Тимоха по очереди стал брать каждую колонку, подносить к глазам, и тыкать концом проводка в заднюю стенку. Что-то пытался там разглядеть и снова тыкал. Я глядел на его дрожащие руки, и меня, как ни странно, отпустило. Всё сразу показалось таким неважным: и моё детсадовское «вдруг кто-то что-то узнает», и его страх из-за выдранных проводов. Голова стала пустой и лёгкой. Я с силой повёл плечами, распрямился. Захотелось что-то такое сказать, чтобы и Тимохе полегчало, чтобы он забил наконец на эти колонки и расслабился.

– Ты так ненавидишь Гринов? – я кивнул на заглохшие динамики в его руках.

– Нет, – он вскинул на меня взгляд, – их я иногда слушаю. 

– Иногда? А что не «иногда»?

Так и ждал, что он сейчас загнёт что-то блевотно-классическое. 

– Тебе такое не понравится. Кабалье, например.

– Это кто? – из вежливости уточнил я, понимая, что не ошибся – муть какую-то хавает.

– Может, знаешь, она ещё с солистом Квин пела? Барселону.

Меркьюри я ещё в училище себе закачал, но чтобы с ним кто-то ещё пел?.. И Кабалье, получается, баба, что ли? 

– Вроде, – соврал я. – Так ты чего громкость-то кинулся убавлять?

– Просто не хотел тебя напугать. Вдруг ты снова не услышишь, как я подхожу?

– Напугать?.. 

Я едва сдержал смех. Да что там смех – ржать тянуло. С его такого серьёзного и детского ответа, со своего глупого страха и какого-то мутного напряжения: он же не трахаться предлагает, человек всего лишь зашёл поговорить, а я успел накрутить себя.

– А хотел чего, снова техника понадобилась?

– Нет, – парень поставил умершую колонку на стол и вроде как улыбнулся. – Я тебя не поблагодарил тогда. Вот и… заглянул, на звук.

Хотелось, чтобы он перестал нести всю эту вежливую ерунду и сказал что-нибудь другое, настоящее, без всяких этих «спасибо-не хотел-извини».

– Ты уже уходишь? – он показал подбородком на затихший сервер.

– Я – всё. А ты чего сидишь на работе, время-то ого-го?

– У меня график такой, и нравится, когда никого нет.

Сам не знаю почему я вдруг ляпнул:

– Тебе очень страшно?

– Мне?.. Почему? Ты имеешь в виду – одному на работе? 

– Ну, ты же... – я привычно почувствовал себя придурком, но отступать было поздно, – ты же болеешь.

– А-а... Ты про это, – он кисло улыбнулся. – Для того чтобы испытывать страх, необязательно болеть. 

– Красиво загнул. Философ?

– Приходится. Меня Тим зовут. Ты – Глеб?

Он так жадно ждал ответа, что я задумался: он просто уточняет имя или знакомится? Но всё же есть в бумажках, в которых он копается у себя в кабинете, значит… знакомится. Зачем? И если я ему отвечу сейчас, то что это будет значить? Ничего не придумав, кивнул. Это ведь не совсем ответ?

С того самого якобы знакомства я только и думал о нём. Как он живёт, с кем? Что ест? Надо ли ему какое-то особое питание? Знают ли его родители, друзья, что он болен? И есть ли у него вообще друзья, остались после такого? Ему можно бриться станком? А если он порежется, что тогда? 

Особенно часто я думал про то, как он обходится без секса. До конца жизни ни с кем не потрахаться! Как выдержать-то?! Купить резиновый член и долбить себя? Мерзость! Всякие там игрушечные причиндалы я не понимал и не любил. Как он в принципе собирается так жить? Хотя сколько ему осталось. Как ни крути, ни с кем нельзя – предохраняйся, не предохраняйся, всё равно заразишь кого-нибудь, это ж ясно как день! Значит, одна сплошная дрочка. Эдак себе и руку, и член в кровь сотрёшь. 

Я, словно впервые, рассматривал всех, с кем я работал. Чтобы они делали, будь у них СПИД, как бы вели себя? Лера точно бы с моста сиганула, исстрадалась бы вся, изнылась и спрыгнула. Гошка?.. Ясен пень, ржать бы стал меньше. Вот Тамару было бы жалко: муж у неё вечно чем-то болеет, двое детей школу на уши ставят. Она продолжала бы тянуть их всех, плевать, что помирать не сегодня-завтра. А уж Гаврилович вряд ли бы изменился: всё также бухтел бы про политику и ругал цены. Ему чуть больше сорока, а послушаешь его – трухлявый дед. 

Как бы повёл себя я, прикинуть не получалось. Такого «счастья» не хотелось. И как бы Тим не старался, что бы ни надумал, типа про дружбу нашу – я готов был только разговаривать с ним, иногда разговаривать, и точка. Представляя, как ему здесь – вроде среди людей, а на деле – в пустыне, жалко его становилось, ну, как уличного щенка: грязного, лишайного… Все ходят вокруг и никто ни кости не бросит, ни погладит – заразный.

А в один слишком долгий вечер я решил глянуть, что это за зверь-то такой и открыл первый попавшийся сайт про СПИД. Почитал слегка, дошёл до места, где говорилось про бесполезность презерватива, и закрыл нахуй! В пизду всё!

Я орал с Горшком про мужиков с мясом и жалел, что нет сейчас у меня ни того, ни другого. Потом, решив дать отдых горлу, заполнил журнал: даты заправки и замены картриджей, все, какие смог вспомнить. На этом Тахир тоже не прочь сэкономить – требовал чуть ли не досуха выжимать у струйников контейнеры для чернил. Мне повезло, что он не успел сунуть нос в записи – голову бы оторвал за пустые строчки. 

– А это кто?  

Тим снова появился внезапно, но я был готов к тому, что он придёт, и даже будто ждал его. 

– КиШ, ты такого точно не знаешь.

Он с таким лицом вслушивался в слова песни, словно не верил собственным ушам.

– В рожу целовали?.. Мёртвого? – морщась, уточнил после.

– Ну да.

– Не-е, мёртвого и… – Тим замотал головой.

– И что?

– Глеб, тебе нравится эта песня?

– Нравится! – И чего припёрся? Кто его сюда звал?

– Но что именно тебе в ней нравится? – не отставал он. И чего доколебался? 

– Да мало ли что?! Слишком умный? Небось, твой Кабалье про правильное поёт? Это просто песня! Нормальная. 

Я слишком завёлся и, отвернувшись от него резче, чем надо было, с замаха вспорол канцелярским ножом следующую коробку с картриджами. Плевать, что её можно было и так запросто открыть, без показухи, но мне надо было сделать что-то. Не, гляньте на него, чистоплюй какой! До кучи спросить осталось, как в школе: «Как вы поняли прочитанное произведение?».

Почувствовав движение за спиной, не успел среагировать: парень, коснувшись меня рукой, уже стоял сзади.

– Глеб… 

Чего я на него накинулся? Ну, спросил, и что?

– Слушай, – я кинул коробку на стол, – похороны – всегда отстой: мертвяк в ящике, все рыдают. У КиШа же не страшно, а весело. Потому и нравится. Не знаю, почему, короче.

– Я никогда не думал об этом так… С такой точки зрения. Наверное, в этом есть что-то, я просто не привык к такому.

– Ладно, – я дёрнул плечом, чтобы скинуть ощущение чужой руки. – Я тебе завтра принесу то, что тебе понравится, уверен. Ты, небось, мюзиклы уважаешь?

– Ты тоже? 

Ишь, обрадовался как!

– Терпеть не могу! Завтра усё будет, шеуф, подождите только.

Злорадно ухмыляясь, даже чувствуя какое-то мстительное удовольствие, я скачал на найденную недавно за монитором старенькую флешку-череп горшенинского Суини Тода. В предвкушении завтрашнего лица Тима, ехидно улыбаясь, свалился спать. Утром, правда, выяснилось, что забыл выключить комп – бедняга всю ночь истошно мигал синей полоской из-под стола. Уж слишком я увлёкся, представляя, как Тим откроет рот, слушая мюзикл в таком исполнении.

Не помню, чтобы я с таким азартом когда-нибудь ехал на работу. Я думал только о том, как охренеет Тим, и опомнился лишь, когда закрыл за собой дверь его кабинета, выйдя в коридор. Тима не было на месте, но свою каморку он никогда не закрывал, поэтому я просто положил флэшку в центр стола, отодвинув клавиатуру в сторону – чтобы он сразу её заметил. Шагнув в коридор и закрыв за собой дверь, я сразу наткнулся на Лерку: прижав к себе стопку разноцветных переплётов, она, не мигая, смотрела, как я выходил из чужого кабинета. Нда, видок у меня, наверное?.. С таким лицом, какое было у Лерки, на приведение ночью натыкаются.  

Я понимал, что надо ей что-то сказать, пошутить как-нибудь или помочь дотащить до стеллажа эти заготовки, можно было бы наплести про зарплатный квиток, что суперсрочно понадобился, или ещё что в этом духе, но никакие слова не придумывались, даже улыбнуться не мог. В голове вертелся только наш предстоящий разговор с Тимом: он же наверняка притащится ко мне вечером, когда все свалят домой. Так я и стоял, вытаращив глаза. Короче, просрал шанс отмазаться.

Лерка же тем временем отмерла, ещё сильнее вжала в себя обложки и припустила по коридору к приёмной. Значит, теперь и я заразный? Ругать себя за тормознутость поздно – всё произошло само собой, будто бы без моего участия. Я ведь автоматически зашёл к нему в кабинет, словно по привычке, которой и взяться было неоткуда. Значит, в следующий раз… Какой, нахуй, «следующий раз»? Никакого «следующего»! Чтобы я к нему ещё раз сунулся! О чём я? Больше и не потребуется – уже сегодня все будут знать всё.

Я не смог себя заставить идти в нашу комнату. Завернул в туалет. Умылся, потоптался на месте, даже зачем-то поприседал и, обозвав себя ссыклом, рванул щеколду на двери.

В комнате Гошка рассказывал очередной анекдот, на сей раз что-то еврейское, он картавил и прикладывал руку к груди в конце каждой фразы. Обычно угорающий над его шутками народ, сейчас стараний не оценил: все сдержанно похихикали и умолкли. Только дед раздражённо запыхтел – он не любил ни евреев, ни анекдоты про них. Судя по обстановке вокруг, Лерка ещё ничего не рассказала, хотя я дал ей достаточно времени почесать языком и поохать. Она сразу начинала кудахтать, когда что-то не умещалось в её курином мозгу. Так зачем сейчас дело встало? И Тамара обзавидуется, что не она узнала такую шикарную новость.

Я снял ветровку и прошмыгнул к себе в угол, как всегда обогнув по дороге самый неудобно выпирающий стол – Леркин. Она так низко склонилась над каким-то листочком, что я не смог разглядеть её лица. 

На обед я шёл, как на расстрел – может, она планирует сказать при всех? 

Сегодня все были какие-то ненормальные: говорили, перебивая друг друга, спорили. Март, весна – обострение, не иначе. За столом я очутился между Тамарой и Лерой. Блядь! Охуеть, перспективы: одна начнёт, другая – добьёт! Менять место не стал, хотя очень хотелось. Сейчас начнётся... Но Лера отмалчивалась, опустив нос в свою чашку, захватила бы тот бланк, чтобы втыкаться в него, а то в чае и захлебнуться можно. Я, понятное дело, тоже не горел желанием подавать голос. Гаврилович, вдохновлённый нашим молчанием, особенно моим – мы вечно спорили с ним, без помех облегчался своим словесным поносом. Тамара и Гошка, не слушая его, обсуждали что-то своё.

Когда в конце обеда я, совершенно убитый ожиданием, выползал из-за стола, то молча взял Лерку за руку и потащил за собой. Гошка кричал нам вслед что-то про сексуальный аппетит, проснувшийся после обеда, но я не обернулся.

– И что скажешь? – спросил я её, остановившись у входной двери. 

Здесь, наверное, было самое удобное место для разговоров – никто не сможет незаметно подойти и что-то услышать. 

– Я не скажу, – она разглядывала свои туфли.

– Что не скажешь? Ты о чём?

– Я вообще ничего не скажу, – повторила она как автомат.

– Да о чём ты не скажешь, о чём?! – я не выдержал и трясанул её за плечи.

– Не надо, больно, – она дёрнула локтями, вроде отталкивая. – Никто не узнает ничего.

– Лер, – я убрал руки, – я просто зашёл к нему. Просто. Зашёл. Здесь не́чего рассказывать, понимаешь?

Она обхватила себя руками и потёрла плечи: правда, что ли, так больно? Да ладно, придуряется больше! Подняла наконец голову, воткнулась в меня застывшими глазами и зашептала:

– Глеб, я знаю, что ты гей. Слышала, как ты по телефону разговаривал однажды. Забыла перчатки, пришлось вернуться, а ты громко так разговаривал, смеялся… 

Я не помнил уже, с кем я смеялся по телефону, но понимал, что придумывать такое она бы не стала, мозгов бы не хватило. 

– Тогда же никто не узнал и про это тоже не скажу. Глеб, как ты можешь с ним… Он, конечно, не урод, но он же больной! Тебе что, всё равно?

Блядь, ну и дела! Час от часу не легче! Если бы в конторе все узнали, что я гей, я бы как-нибудь пережил, но какие выводы можно сделать сейчас? Меня видела местная истеричка, когда я выходил из кабинета того, у кого на лбу написан и диагноз, и ориентация! Того, к кому здесь не принято ходить ни просто так, ни за делом. Кстати, получается, не один я тут такой проницательный, с ёбаным гей-радаром?! Я пнул ногой стену.

– Пойду я, – Лерка снова уставилась в пол.

– Почему всё так хуёво выходит, не знаешь?

Она пожала плечами и ушла. Я же выкатился на улицу, прошвырнулся по округе, сделал два круга вокруг нашего здания и вернулся. С работы меня никто не отпускал.

Разговор с Леркой вроде помог, а вроде и нет. Если в первый раз она ничего не сказала, то, может, и сейчас промолчит? Хуже другое: я почувствовал себя дерьмом, настоящим таким дерьмом, а не просто недоумком. При первом же смешке в мою сторону я был готов тут же сдать этого недопырка-Тимоху, свалить всё на него. Быть геем? Пожалуйста! Только здоровым геем. Но тусить с педиком-спидоносцем?.. 

Страх. Животный страх, стягивающий нутро в узел – быть одному против всех. 

Сегодня я не остался после работы – не смог бы посмотреть ему в глаза. Словно я своим скотством, которое никто и не заметил, кроме меня, опустил Тима ещё больше. Хотя куда уж больше?! Но я смог, герой! А что, говно вопрос! Будто бы заразил его этим блядским СПИДом второй раз. 

Нет, не поэтому не остался. Ремонтировать ничего не надо было. А флешка с Горшком... Хрен с ней! 

День, другой… Лерка меня не запалила: слово держала, молчала. Вот только стала шарахаться от меня, и это заметили все. 

– Вы не смотрите, что наши Лерочка с Глебушкой игнорят друг друга, – как будто открывая страшную тайну, повторял Гошка всем по несколько раз на дню. - Это всё для отвода глаз.

Он из штанов выпрыгивал, придумывая истории о наших чувствах и секретных встречах после работы. Пересказывая их, он по-блядски играл бровями и тут же, как заботливый, но нудный папашка, хлопал меня по плечу, юморист, чтоб его! Тамара, глядя на Лерку, вообще перестала со мной разговаривать, видно в воспитательных целях. Наверное, думала, что я трахнул бедняжку и послал. На своё «послерабочее» рабочее время я окончательно забил – всё успевал делать за день.

К концу следующей недели Лерка, кажется, свыклась с новыми тараканами в своей башке и смогла на меня более-менее нормально реагировать. Перестала замирать, как испуганный сайгак, когда я решал что-то сказать, стала говорить мне больше двух слов в день, но смотрела всё равно настороженно. Я всё ждал, что когда она совсем придёт в себя, то в порыве своей куриной заботливости начнёт уговаривать бросить больного парня и найти себе здорового. И как её убедишь, что нет у меня этого «больного парня», да никакого нет, потому и бросать некого. Сашок, бывший, как свалил с родителями в Питер ещё летом, так и пропал с концами: ни тебе звонков, ни эсэмэсок, ни обещанного вирта до утра. Сгинул, видать, в пучине приключений – нашёл их на свою задницу, как пить дать! А сколько он пролил слёз, когда уезжал, сколько наговорил мне этих своих сопливых словечек. Ау-у, где ты, зайчик мой, столичный? Кому ты теперь втираешь про любовь? 

Иногда начинало казаться, что Лерка жалеет меня. Нахуй! 

Тахир приволок диск с какой-то чудо-программой, просил установить на компы в типографии. Волей-неволей потащился в новое крыло. Сколько я сюда не заглядывал: неделю, две?

– Привет.

Пришёл, значит? Кто бы сомневался. Следил он за мной, что ли? Я и музыку включать не стал, чтобы он не вычислил.

– Ну да, и тебе того же, тем же самым, – я вроде пошутил, но сам заметил, что вышло как-то не так. – Ну как, послушал оперетку? 

Зачем я нападал на него? Почему в последние дни я вдруг стал считать, что это он виноват передо мной? С чего всё вывернулось наизнанку? Зато стало проще: я мог смотреть на него, и душу мне ничего не тянуло.

– Почти. Я пришёл вернуть, спасибо, – он протянул мне мою гиговую черепушку.

– Зачем, себе оставь.

Он внимательно посмотрел на меня, и чёрт его знает, что он такое увидел, но аккуратно положил флэшку рядом со мной на стол и ушёл. Вот и поговорили, блядь!

      Настроение – улёт! Может, из-за Серёги? В пятницу звал на шашлык, всех наших обещал собрать – за шесть лет в первый раз увидимся. Мясо, выпивка, на улице теплынь... Гуляй, рванина! Так хорошо, что мне сейчас наплевать, есть ли в конторе Тим. Я хотел проораться, хотел на свободу. Адреналин взрывался в крови. И где мне оторваться, если не на работе? Дома не получится – соседи сразу ментов вызовут. Хвала картонным стенам! А в родной конторе хороший, ещё пока пустой зальчик, а потому и звук улётный, и вокруг ни души. Дверь у Тима закрыта, я дёрнулся, чтобы потом без неожиданностей. Значит, громкость – до отказа и караоке по-нашему, до одури оглушительно. Хочется переорать этого Кабелье, то есть – эту!

– Ки-и-ил... – мой последний выдох.

Придя к финишу вместе с Таки, ноздря в ноздрю, я с размаха упал на колени и даже проехал слегонца вперёд по скользкому полу. Зачётно! В груди вибрировало и гудело от низкочастотного пульса. Я всё ещё слышал его. У Адамов это самое убойное. Дра-айв… Под веками билось-стучалось, вдохнуть не получалось... Плевать, что я, кажется, сорвал себе голос, плевать, что отбил правую коленку. Ещё раз бы повторил, на бис. Адреналин в ушах булькал. Жаль, что когда здесь будет стоять техника, звук таким забойным уже не будет. Бля-я-а-адь… 

С открытым ртом и вытаращенными глазами на полу у стены сидел Тим. Неслабое такое потрясение, когда ты открываешь глаза после угарного трэш-припадка. 

– Ты откуда тут взялся? – прохрипел я, так и не отдышавшись нормально.

Я не видел его уже давно: он и в комнате у нас не показывался, и в те дни, что я оставался после работы, не приходил больше. Я как будто виноват перед ним… Или всё-таки нет? И вот теперь – нарисовался. Откуда он взялся? И чего молчит, переваривает представление? Пёрло меня неслабо, сам чувствовал. К такому зрелищу он точно не привык. Его Кабелье вряд ли так умеет. А ещё у меня слух отменный, до кучи: Сашок ласково называл меня Кобзоном. Поэтому Тима понять можно – в ауте от моей охрененной пластики и воплей раненого Кобзона-бизона.

– И давно ты здесь сидишь? – я, чуть не кряхтя, поднялся с пола.

– Нет, – отмер он. – То есть да.

– Понял-понял, не напрягайся. Между прочим, интересоваться надо, нужны зрители или нет. Впадлу?

– Я… Нет. Я стучал, здоровался, но ты…

– Что ты делал? Здоровался? Да здесь окна от моих воплей вылетали! – Это он серьёзно или типа шутит? – Ладно, забыли. И откуда ты, я ведь здесь один был. Даже Тамара убралась за полчаса и слиняла.

– Вернулся недавно. Тахир Саитович просил съездить кое-куда.

– Кстати, о Тахире. У него там юбилей, кажись? Говорят, отмечать будем. Дарить только что?

Хорошо, что завязался разговор – мы не делали вид, а реально разговаривали. Рядом с ним мне было против шерсти: смотреть на него и пыжиться, изобретая, чего бы сказать правильное и не такое тупое, как обычно. А тут и тема сама образовалась, настоящая, не из пальца высосанная. И так я не чувствовал своей вины. «Вины? Какой вины? Что я сделал-то?!»

– Я уже купил подарок.

– Жалко, можно скинуться и деньгами подарить – больше народу, больше денег. 

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Дарить деньги?

– Скидываться.

Только я набрал в рот воздуха, чтобы начать ему, несмышлёнышу, объяснять прописные истины, как сообразил, что сейчас опять скажу глупость. Как он будет скидываться? Кто деньги у него брать будет, кому он здесь нужен вместе со своими заразными деньгами?!

– А что сам купил? – задал я более-менее безвредный вопрос.

– Ручку. Он любит эту фирму. 

– Когда пьянка будет, не знаешь?

– Тахир Саитович собирался в пятницу праздновать. Я как раз сегодня заказ делал в ресторане.

– Чё заказал, кишки невинного ягнёнка? Чего у него там на родине едят?

– Ничего такого, – Тим улыбнулся и закончил со вздохом: – Вино, мясо, гарнир, салаты. Всё как у всех.

– Что, не любишь салаты? Небось, улиток уважаешь с креветками? Или может, вегетарианец?

– Почему, я мясо ем.

– Так чего вздыхаешь, вот в пятницу и наешься! 

– Вряд ли. 

– Чего так?

– Я в пятницу заболею.

– Как это? Заболеешь именно в пятницу? Или у тебя по расписанию бабские дни?

– Смешно, – он, противореча сам себе, даже не улыбнулся. – Чтобы вопросов не было. 

– Вопросов? – сейчас я тупил уже по привычке, потому что на большой скорости пролетел мимо своей догадки.

– Это никому не надо. Да и я не очень люблю застолья с выпивкой. 

– Ну и дурак, что заболеешь. Тебе от другого надо лечиться, от зацикленности на себе. Болеешь, ну и хрен с тобой, но к людям-то надо выходить. Они ж наверняка думают, что ты чмо последнее. А ты – нормальный.

Чего я разошёлся?.. Страшно стало. Это не жизнь! Все вокруг считают тебя трупом, все, кроме тебя. А потом и ты начинаешь в это верить, вон как Тим. С-сука!

– Ты не передумал? – ради этого вопроса я сам зашёл к нему в кабинет, правда, дождавшись, когда опустеет офис. – Может, пойдёшь всё-таки завтра на Тахир-махир-банкет?

– Зачем?

– Я тебе вчера растолковал все твои «зачем». Не прокатило? Можно и другие «зачем». Тахир наверняка хочет, чтобы ты пришёл. Он ведь вроде… Ну, он же держит тебя здесь, значит…

Как! Ну как можно перестать вечно загонять себя в такие вот дерьмовые ситуации. А глядя на разъехавшееся лицо Тима, так вообще хотелось убиться об стену. Вот прямо здесь, вот прямо об эту.

– Забудь, я говорю хрен знает что. Тим, сходи, хоть похаваешь. Ерунда всё! Ты же не будешь плевать всем в салат?

Бля-я-а… Наверное, мне лучше зашить себе рот.

– Ты хочешь, чтобы я пошёл? – он встал из-за стола и, обойдя его, подошёл ближе.

Казалось, что он вообще не слышал меня, потому что никак не прореагировал на мой очередной, просто невьебенный косяк по поводу его болезни. 

– Я?.. Не знаю. Почему я? 

Не знал, что я умею скрипеть голосом. Теперь хотелось зашить себе всё: рот, глаза, уши и напоследок на лбу выбить «мудак». Тим усмехнулся дёрнувшимся ртом и отступил к столу.

– Не бойся, Глеб, я не пойду.

Теперь можно и домой. Везде, где можно было сегодня накосячить, я накосячил. Он подумал, что я его пригласил? Вроде как с собой. И как это выглядело бы в натуре? Лучше подумать о том, что дома жрать нечего. 

После пельменей, которые у меня чуть из ушей не лезли, я снова открыл тот сайт. Какого опять туда сунулся?! Пришлось, правда, попотеть, чтобы его найти. Дошёл до уже знакомой строчки о гондоне, от которого толку, как от козла молока, и опять закрыл всё. Нахуй!

Я еле досидел до конца рабочего дня: так и подмывало по-тихому свалить домой. Но как уйдёшь, если днюха шефа на вечер назначена. Вздремнуть на диванчике в кухне до события, так сказать, я не рискнул. В глаза хоть спички вставляй! И всё почему? Провалявшись без сна до часа ночи, я всё-таки засел плотно на том сайте. Потом ещё один нашёл, потом ещё. Ночь кончилась, когда я оторвался от монитора. Еба-ать, засосало! 

А у них там, у спидников, всё совсем плохо. Таблетки жри всю жизнь вёдрами, кровь сдавай постоянно на какие-то там тела, и всё равно в любой момент можешь помереть от соплей. Самое главное, я вычитал, что есть два СПИДа. Один, вроде, ерундовый, у него даже название другое. И другой, настоящий СПИД, вот он-то… пиздец! Посмотрев фотографии тех, у которых настоящий СПИД и чуть не сблеванув, я решил, что у Тима, скорее всего, лёгкий вариант болезни – он не был похож ни на одну из тех тошнотных фоток. Значит, он не так быстро помрёт?

Тахир весь вечер толкал свои национальные тосты, рассказывал какие-то истории, что-то вроде басен. Уж больно поучительные. Нахрена такими на своей днюхе всем по мозгам ездить? В конце концов, мне настолько обрыдло всё, что я сидел и пил, как сок, бутылку красного – она стояла аккурат рядышком. На столе и впрямь валом: салаты, мясо в маленьких глиняных горшках, нарезка, корзинка с фруктами. Моя бабка с такой за грибами в лес ходила. Горшки с мясом – родная кухня Тахира? Хуйня какая-то. Это нельзя было есть! Спасался салатами и колбасой, чтобы разбавить градус. 

И Тахир тоже, блядь, Троекуров – «ба-а-арин приехал»! Сократил бы лучше рабочий день и начал пьянку пораньше, ну хотя бы часа в три, так нет же – мы отработали, как положено. Но это не испортило настроение всем собравшимся любителям пожрать на халяву. Оказалось, что Тахир позвал ещё гостей, таких же, как мы, полиграфистов из другой мелкой фирмочки. Не конкурентов. Их он бы и на порог не пустил! И всё это сборище смеялось над хозяйскими шутками, хвалило еду, вино, по очереди говорило заковыристые длинные тосты, благодарило за что-то. Я к тому времени уже просто не мог слушать всю эту дребедень: спать хотелось всё больше, от шума болела голова. 

Мой народ «комнатный», что б их! – старались вовсю. Даже Тахир перестал лыбиться, видать, устал от облизывания своей задницы. Гошка никак не мог угомониться: старался переплюнуть шефа и по шуткам, и по тостам. Тамара затянула что-то заунывное про какую-то ужратую бабу, чужие тётки подхватили песню так чётко, будто хор по телеку. Гаврилович, наш дед, пытаясь их перекричать, рассказывал своему соседу, такому же тёпленькому старпёру, очередные политические бредни.

Народ развлекался: смеялись, когда пора было смеяться, бегали плясать под очередной слащавый хит, топали ногами и визжали, как на деревенской дискотеке «для тех, кому за сто», опять возвращались за столы. Тамара всё рвалась поднять меня, чтобы подёргался со всеми вместе. Я успешно отбивался.

Я то выключался из окружающего меня балагана, то находил себя за столом, выпивающим свой дежурный стакан, или очухивался в туалете с головой под краном, или (вот потеха!) застёгивающим ширинку лишь перед входом в зал, где стояли столы. Тахир всех собрал в ещё пахнущем ремонтом левом крыле. Гадство! Словно они все ввалились в мой собственный дом без приглашения – я единственный, кто мог бывать здесь. Ну, ещё и Тим. Хреново я с ним обошёлся. И не друг он мне, вроде, а я… Нет, не предал, просто облажался. Испугался? Значит, не только плавать боюсь? Выходит, я серенький, тот, который под ёлочкой скакал – зайчик, блядь!

Вторая бутылка вина. Я обнаружил её в коридоре, в коробке – там ещё таких несколько было. Надо бы срочно отметить эту свежую серую мысль, жаль, что зима не скоро, а то сразу под новогодним деревцем и обмыл бы её, родимую. Не каждый же день труса празднуют! 

В очередной раз я встрепенулся, когда все вдруг рванули к окнам: чуть не отталкивая друг друга, лапали руками стёкла. Стало настолько шумно, что я окончательно выплыл из сумрака и напряг свой мозг – уж очень хотелось знать, что происходит. Оказалось, что та самая уборщица-невидимка подарила Тахиру цветок в горшке. Цветок в горшке! Я даже потрогал его руками – настоящий. Вдруг какой-то прикол? Ну там – поющий бутон, например. Какую херь сейчас только не напридумывают, лишь бы продать. Но оказалось куда прикольнее – мухоловка. Живой монстр в виде устрицы – торчит из земли, раскрывает свои половинки и цапает всех, кто мимо пролетает: комары там, букашки всякие. Вот все и ломанулись ловить проснувшихся мух, чтобы накормить этого живоглота. Но повезло Тамаре. Я знал, что бабы самые кровожадные люди на земле, и не пошёл смотреть, как окончит свою жизнь мушиная смертница. Слишком много выпил или, наоборот, мало? Но она и не стала есть, устрица эта – сытая, наверное.

Когда я всё-таки решил подойти – когда ещё такое видишь, то цвет созрел откушать свежатинки. Все так бурно этому обрадовались, что я пожалел, что вообще встал с места – чуть не затоптали.

Чтобы я ещё хоть раз пошёл что-нибудь праздновать с начальством? Да никогда!

– Наша техника совсем не годится? – за моей спиной голос Тима.

– Жить можно. 

– Скажи как есть, когда будет край? Начинать Тахира готовить к предстоящим тратам или ещё терпит?

– Старички ещё поработают. Я был не прав, Тим… Перед днюхой Тахира мне… – я сдулся. 

Как это говорится-то? Как извиняются? А может, не надо извиняться, может, фигня всё, ну не думал же он всерьёз, что я должен его приглашать? И не девка, в конце концов, чтобы слёзы лить, тем более из-за такого, как я?

– Проехали, – он махнул рукой и, выкатив стул из-под соседнего стола, сел на него.

– Мясо на днюхе было дерьмо, не жалей. Тим, как ты так живёшь? – меня давно мучил этот вопрос. – Постоянно, каждый день… Это ж такое дерьмо, что и не знаю как сказать! 

Что я, блядь, несу?!

– Ты тоже как-то живёшь. У тебя ведь не всегда всё гладко? Тахир Саитович, как я понял, совсем тебя загонял последнюю неделю. Тоже ещё та задница.

Я был благодарен ему, что он заговорил про другое – легко как-то, незаметно. Тим сказал – «задница»?

– Привык уже: Лебедев – туда, Лебедев – сюда… Да я всегда так работал, по-другому и не знаю как.

– Тебе повезло с фамилией.

– С чего это?

– Кличку тяжело придумать. 

– Тебя обзывали?

Вместо ответа он пожал плечами.

– А как? У нас в классе все с кличками ходили, я постарался. Знаешь, какая у тебя была бы? Как, кстати, фамилия-то?..

– Не надо.

– И имени хватит! Я умел придумывать, только так сочинял. Вот, например…

– Не надо, Глеб, пожалуйста.

Я и правда хотел блеснуть своим остроумием, потому как всякие такие штуки из меня вылетали на раз: речёвки, кричалки для школьных соревнований, замороченные девизы для конкурсов, ну и клички. Всем нравилось. Подумал, что ему тоже может понравиться, не всё же мне придурка из себя делать? Но его напряжённое и какое-то жалкое лицо… Я уже привыкал в его присутствии выглядеть и тупым, и наглым одновременно. Сейчас же я почувствовал себя настоящим отморозком. И что теперь, как исправить всё? Значит, нормально ему так доставалось в школе: и за имечко несуразное, и за кудряшки эти его.

– Эй, ты куда? – я спохватился, когда заметил, что Тим не просто встал, а даже успел задвинуть стул обратно под стол. 

– Мне пора, – он пошёл к двери.

Уйдёт? Но я же ещё ничего не успел испортить?! Ладно, по хрену, пусть идёт. Но мы только начали разговаривать?

– Тим, подожди, я же не сказал тебе, какая у меня была кличка.

– Ты сам себе дал кличку? – он хоть и остановился, но я видел, что всего-навсего из вежливости.

– Её не было сначала, ты верно просёк. И придумал её не я, ясен пень. Сама как-то появилась, я маленький был ещё, класс четвёртый-пятый, кажется. Весна, май, вроде бы… 

Я говорил, говорил. Откуда это лезло: весна, класс какой-то, – я ничего такого не помнил! Мне казалось, что пока я говорю, он не уйдёт. Надо ещё что-нибудь сказать. 

– Концерт в школе какой-то был, мы пели. Может, на девятое? Короче, какая-то херь – «знаменосец». С чего это я – знаменосец? Бред, конечно, но мне понравилось.

– Ты и сейчас не знаешь?

Он уже не стоял вполоборота и даже как будто сделал один шаг назад, ближе ко мне. Чтобы ещё такого рассказать, чтобы улыбнулся? Почему так назвали? Откуда я знаю, не спрашивал. 

– Хочешь узнать, почему ты – знаменосец?

С чего бы эта левая история так на него подействовала?

– Даже если бы и хотел, как узнать, где народ искать, чтобы спросить? И не вспомнит уже никто.

– Я знаю, почему.

– Ты-то откуда?

– Поэт такой был Лебедев-Кумач. Вы на том концерте наверняка песню его пели. Объявляли ваше выступление?

– Когда это бы-ыло. А ты, правда, знаешь?

– Лебедев-Кумач. Кумач – знамя. Ну и знаменосец, – он улыбнулся.

– А знамя при чём тут?

Он битый час болтал про какие-то ткани, доисторические рубашки, про войну что-то заливал. Я кивал и, кажется, задавал вопросы, даже не вспомню о чём. Тим разошёлся: он улыбался, размахивал руками, рассказывая, изображал непонятных всадников, разъезжая на стуле. Мне было параллельно, что он там говорил – я просто смотрел на него: он совсем другой, когда разговаривает нормальным голосом, а не мямлит тусклую вежливую хрень.

Наверное, впервые я ушёл домой, не чувствуя себя дебилом.

После работы я остался заправить расходники для ксероксов. Решил освоить новый метод – шприцовку. Тахир совсем клина дал со своим скупердяйством. Впервые придётся такой херью заниматься. Как бы не засрать здесь всё краской. Работы на час, а потом ещё столько же, чтобы убраться – сдохнуть можно!

Заправив всё, что заправлялось, я решил заполнить журналы. Теперь их стало два, второй – по будущей типографии. Все машинки для неё уже заказаны, вот-вот должны привезти. Со дня на день откроется, но Тахиру вынь да положь – переписать всё, что я тут делал. Вспомнить бы.

Я встал и подошёл к окну – и сколько здесь ещё торчать? Он вообще здесь? Хотя, какое мне дело, я здесь совсем не поэтому, мне работать надо. И музыку вполне можно сделать погромче. Причины нет, просто хочется.  

– Хорошо, что ты сегодня задержался.

Пришёл. Повезло, что я успел отойти от окна и от нечего делать стал щёлкать задней панелью бостича – обернулся только тогда, когда не торопясь закрыл корпус проволокошвейника (уже в тысячный раз). Мне нужно было время. Зачем-то было нужно.

– Скучал? 

Чего ляпнул? Захотелось вроде свой напряг снять. Снял, называется!

– Да.

Вот такое же лицо, как у меня сейчас, уверен, было у Лерки, когда я на неё в натолкнулся, выходя из Тимкиного кабинета. Наверное.

– Глеб, ты гей?

Это где он нахватался? Мальчик-зайчик, а такие вопросы задаёт! Или осмелел, потому что узнал, что ему недолго осталось? Точно помрёт скоро, иначе бы и заикаться не стал на эту тему.

– А ты не охуел ли часом?

– Мне не надо было спрашивать? Или ты не хочешь отвечать? – он шумно дышал – волновался или ему плохо? Он пилюли-то свои пьёт или что там ему положено?

– Ты здесь кони не двинешь, Тим? Может, тебе принять что-нибудь надо, таблетки?

– Мне не нужны лекарства, всё нормально. Глеб, ответь, пожалуйста. 

– А раз нормально, то иди лесом, с такими вопросами. – Послать его красиво язык не повернулся.

– Ты не думай, я молчать буду, – не отставал он.

– Я не гей, доволен? – Ещё не хватало! Мне что, перед ним исповедоваться? Сидел здесь, как дурак, ждал его зачем-то.

– Глеб, я знаю, что ты гей.

– Ещё-о-о один. – Так и швырнул бы монитор в стену – он стоял ближе всего. – Что вам всем от меня надо? Гей, не гей… Какое вам всем дело?!

– Кто-то ещё знает? – он стал дышать ещё чаще и поэтому говорил тише. И что, мне теперь ему про Лерку рассказывать? – Ты громко разговариваешь по телефону вечерами, песни свои ор… поёшь. В офисе тихо и всё хорошо слышно. 

Ещё бы я громко не разговаривал?! Я же думал, что один в здании. Что я ещё, сам не зная, успел растрепать про себя? И с кем я, чёрт возьми, тогда разговаривал по телефону? Я уже перед всем городом стою с голой задницей, а ничего вспомнить не могу! 

– И что теперь, что ты с этого хочешь? Я, блядь, всё равно не подойду к тебе на пушечный выстрел, с этим твоим дерьмом спидным! – я уже кричал. Всегда громко разговариваю? Ну и нефиг терять квалификацию. – Даже если бы хотел, даже если бы думал!

– Ты мне нравишься, Глеб. И если бы я тоже тебе нравился, то тогда…

– Что тогда, что? – Что он несёт? – Совсем рехнулся? Ничего нет. Ни. Че. Го. Понял?

– Понял.

Я ехал домой, и что-то больно грызло меня изнутри, выедало дыру. Если оно прогрызёт её насквозь, то вылезет наружу и мне полегчает, так ведь?

Лерка вроде очухалась – пришла в себя. Хотя в её случае это называлось «снова стать занудной курицей». Мне бы расслабиться, что никто не лезет с расспросами и челюсть на пол не роняет, да не выходило. Тянуло в груди, хоть убей!

Тим продолжал заходить к нам. На меня – ноль внимания, будто я пустое место. Один раз я даже специально папку грохнул со стола, но Тим и головы не повернул. Зато остальные… Все в делах! Особенно, если на лица посмотреть – нацепили на свои будки зашибись какое умное выражение. Одинаково поганенькое, будто откопированное на ксероксе, на том самом, что я недавно заправлял. Каждый делал вид, что чертовски занят, лишь бы Тимка не к нему подошёл, а к кому-нибудь другому. Уроды! И я тоже урод, даже ещё больший, чем они!

В сети я уже нормально так пошарился. Наверное, скоро врачом заделаюсь: диагнозы, мудрёные схемы лечения, про титры с телами почти понял. Но всё равно не отпускало – спал хреново. И заснуть сразу не получалось – всё думал о чём-то, крутил разные мысли то так, то эдак. На работу еле-еле просыпался.

Нашёл форум для спидных больных, зарегался там. За компом мог до утра досидеть, несколько раз даже заснул сидя, но легче не становилось. В итоге списался с несколькими с вич, это та болезнь, что у Тимки. Познакомился с одним, нормальный пацан, не такой, как Тимка. Отвязный, просто чумовой: летом у него палатки, байдарки. Зимой – езда на собаках. Работает в заковыристой лаборатории и умудряется ещё на вписках зависать. Вот только про свою болезнь он никому не сказал. Понятное дело – тогда накроются все его тусы медным тазом. Я спросил, что он делает, когда свою дурную башку, вывалившись из лодки о какой-нибудь булыжник разбивает. Ответил, что пока обходилось. Не втупляю, почему Тимка так не может? Какого он сидит целыми днями на работе, как монах?

Близились майские. Сажание картошки на даче у родоков не радовало. Серёга опять звал к себе на дачу, на все три дня. Решил, что поеду к нему, тем более что в тот раз не срослось: он долго объяснял про проблемы с водопроводом, да я ни черта не понял. 

– Глебыч, пошли, покурим? Выйдем, так сказать, на свежий воздух из нашей клоаки.

Гошка решил позвать меня, некурящего, с собой на улицу? С чего бы это? Я кивнул ему и первым пошёл к двери. Пока топали к выходу, вытер о штаны взмокшие ладони – курица проболталась? И что он скажет там, за дверью, без всех: пошутит про здоровый образ жизни или я услышу очередной анекдот про педиков, – он будет второй за сегодня, но теперь лично для меня? 

Но переступив порог «Звезды» и выйдя на солнце, Гошка будто забыл про меня: зажмурился, потянулся и, усевшись на крыльце, закурил. Я пристроился рядом, надеясь, что больше никого не припрёт «выйти на свежий воздух» – вставать, чтобы освободить проход, не хотелось.

– Слышь, что расскажу, – начал он наконец после множества затяжек. Я даже успел подумать, что мы так и просидим молча всё время, пока он будет курить. – Это покоя мне не даёт... Ты свинтил тогда с банкета и пропустил самое интересное: приехали Тахировы родственнички, толпа целая – человек пять, не меньше. Один из братьев сел за стол около меня, ну, мы с ним коньячку накатили, разговорились…

Когда я понял, что он сейчас погонит какую-то пургу про шефа и его родню, то от накрывшей меня расслабухи, тоже решил поучаствовать в разговоре:

– Откуда коньяк, его не было на столе?

– С собой принесли, – Гошка вопросу не удивился, наверное, сам тогда рыскал в поисках чего покрепче. – А братец этот уже готовый приехал, просто упал к нам за стол, потом ещё догнался – коньяк хоро-ош, где берут-то, черти. Короче, развезло его знатно. Тахир чуть не убил брательника, когда понял, что к чему.

– Гош, мне не упали ни чьи родственники, не томи, что хотел сказать-то? 

Он курил такое забористое дерьмо, что оно и на улице чувствовалось. Да и задница отмёрзла на ледяных ступеньках сидеть.

– Короче, мать у Тахира убили в их деревне или как-там… в ауле. Родственничек совсем в дрова был, я не разобрал половину, понял только, что чуть не камнями забили. Но они лажанулись там по-серьёзному, перепутали её с кем, что ли, ни за что померла, короче. Так Тахир и оказался у нас в городе. Ему вся родня деньги собирала, чтобы он побыстрей уехал, боялись, чтобы дел не натворил там.

– Это тебе всё его брат рассказал?

– Рассказал? – Гошка хмыкнул. – Он и говорить под конец связно уже не мог. Всё булькал горлом да слезу пускал. Второй братец подсел, просветил. Слышь, Глебыч, ты не знаешь, чего они в своих аулах детей безостановочно строгают и строгают?

Руки мои давно высохли – напряжения как ни бывало, а сидеть и слушать чужие бредни было влом. Когда он закончит свою тягомотину, на кой это мне.

– Не, нормально, да? Камнями забить. Ты знал?

– Откуда? Ну теперь понятно, на хрена он назвал именем матери нашу контору.

– А мне понятно, почему он нашего спидника так охраняет. 

– И почему? – спросил враз охрипшим голосом, радуясь, что не плюнул и не ушёл раньше.

– Чтобы мы его тоже камнями не забили.

– А мы тут причём, совсем заговорился?

– Тугой ты, Глебыч, ох, туго-ой… Что ж не учился-то, когда мамка заставляла? Жалко ему пацана, вот и всё. 

– Ты больно умный, – я толкнул его локтем в бок. – Пошли, мне ещё оборудование сегодня для типографии принимать. Тахир голову снимет, если что не так будет – новьём закупился, скупердяй.

Впервые за всё время я видел Гошку таким серьёзным: пока мы грели задами крыльцо, он ни разу не пошутил. Ни разу! Ещё и умные мысли толкал. Я бы не дотумкал связать убитую Тахирову мать и Тимку. Может, так и есть? Жалко его… Твою мать, как же его жалко!

Гошка докурил, долго целился окурком в стоявшую недалеко урну и в итоге позорно промазал. 

– Уже сегодня всё приедет? – Он встал, подошёл к своему окурку и отшвырнул его ногой в ближайшую лужу.

– Тахир сказал, машина будет к трём часам. 

– Так что скажешь, Глебыч, дурак наш шеф или обыкновенное блаженное чмо? Видать, грехи замаливает, а?

– Ты, мудрец недоделанный, потише ори, услышат! И харе умничать, пошли.

– Пошли, пошли. Испугался грозного начальства? – Гошка заржал. – Не бои́сь, твоей башкой в боулинг не поиграешь – ухватить не за что, на полку в качестве украшения тоже не поставишь. Если только в кунсткамеру её определить, там ей самое место. Прогадает Тахир, если снимет её. Глебыч, а ты чего, кстати, как зек всё время стрижёшься?

– Моя черепушка – не твоя забота! Что хочу, то и делаю.

– Ты и так не красавец, а с таким причесоном так вообще на этого… который «аста ла виста бэйби» похож. Как его там?

Ну что, он долго продержался, но не выпендриться, не подъебнуть всё-таки не смог.

Солнце конкретно поджарило спину. Зря я снял футболку – успел сгореть на этой чёртовой картошке. Распрямившись, посмотрел на конец грядки – осталось досадить совсем чуть-чуть.

Вместо дачи я поехал к родителям и уже задолбался скидывать звонки Серёги. Потом пошли вызовы с левых номеров – много, видать, наших собрал, все их телефоны перебрал, умник. Пока дошло и эти звонки стал сбрасывать. А что ему сказать – мать достала своим нытьём, подключился отец, и мне пришлось поехать? 

Опять ломится какой-то неизвестный номер. Ну сколько можно? Не поеду я никуда. Сегодня поздно куда-то срываться, а завтра я вообще буду ни на что не годной развалиной – ни согнуться не смогу без мата, ни разогнуться. Надорваться на фамильной плантации – почётная смерть! Последний раз поговорю – не дойдёт, тогда вырублю нахуй трубу.

– Серёг, какого ты не угомонишься!

– Глеб, ты?

Тимка! Он-то откуда свалился?

– А ты кому звонишь? – я вроде как сострил.

– Я телефон взял в личном деле – вдруг, неверный? Звоню, чтобы извиниться перед тобой: что полез с вопросами, что был, возможно, слишком назойливым и бестактным.

– Каким-каким ты был? Ты что городишь, чудик! Ещё на колени встань с извинениями своими.

СПИД у него до мозга, что ли дошёл? Он, значит, ебать как виноват, а я – пострадавший, блядь, херувим? Это мне надо извиняться перед ним! За сволочизм свой, за трусость. Отец вышел на крыльцо и махнул рукой – мать ужин накрыла, наверное. А я ещё не докопал.

– Тим, раз ты позвонил… Я – сам хорош! Перегнул тогда, наехал на тебя не по делу. И вообще… Забудь. Всё ерунда. Забыли? 

– Я уже забыл, – сказал Тимка и отключился. 

Вроде бы нормально поговорили, я даже извинился, но почему же так погано?

Посчитав, что после всех трудов заслужил право забить на другие задания, выданные утром матерью, и пораньше свалиться на кровать, я пошёл на улицу и как будто помылся, вылив на плечи кастрюлю с подогретой на плите водой. В бочке, стоявшей под водостоком и успевшей нагреться за целый день, я поболтал сначала одной ногой, потом другой и решил, что теперь точно могу сойти за чистого. И когда родаки баню наконец достроят? До сих пор торчат у соседей: небось и попариться успели в их навороченной сауне, и дачный сезон раз сто открыть. 

Экспоната с Кокаином в уши и на кровать… Бля-я-а! Как я смело: спина – как обгорелый мешок с костями. Что в городе не спится, что здесь, в тьмутаракани – один хрен, но здесь ещё и лечь не знаешь как, чтобы поменьше болело. 

По привычке списался с S12. Зря написал, не подумал, что, имея СПИД, можно так ужраться. И как мне, трезвому (пара пива) и убитому на жаре за целый день на грядках прикажете его понимать? Он такую херь нёс, такие буквы сыпал, что я, тот ещё знаток русского, сам с трудом разбирался. Докопался до меня: «как ты можешь?!» «ты не понимаешь!» Что за хуета?! Он, пьянь, сам хоть понимал, что писал? 

Только когда плюнув на эти игры в угадайку, я отключился, то, кажется, допёр, что он пытался мне натыкать своими грабками на клаве. Этот двенадцать недоделанных долларов – придумал же себе ник! – решил, что мой парень болен, и я поэтому его и послал. Ну не придурок?!

Праздники… И где они, куда девались?

Кажется, или Тимка и правда стал чаще ходить к нам? Я больше не мог смотреть на него, как раньше – в упор, разглядывая. Теперь не мог. Не из-за этих уродов, срать я на них хотел. Что-то глодало и глодало меня. Когда эта зубастая сука, что поселилась в кишках, наконец оставит меня в покое? 

Вечерами после работы я не оставался – в левом крыле неделю хозяйничали двое пришлых, Тахир нанял технику установить. У нас же, как назло, чинить было нечего. «И сколько можно возиться, уёбки?! Спите целый день, или руки из задницы растут?»

Может, остаться без ремонта, просто так? Я хотел увидеться с Тимкой по-нормальному, поговорить, давно решился, но как сломать систему. Привык, что не я, а он приползал ко мне после работы. А после того звонка на дачу… Он, вообще, чего хотел от меня, когда позвонил: извиниться? Ерунда какая-то! С ориентацией зачем-то полез выяснять. Он же не думал всерьёз, что я буду с ним, с больным, встречаться?! Бред какой-то! Буду?

Всё, свалили: Гошка доложил, что Тахир подписал все бумаги и установщики убрались, а значит, сегодня я буду один в типографии. Только проигрыватель не забыть открыть на компе. Всё равно что, главное, быстрее. И сундук не понадобится с запчастями, и перчатки не нужны. Нет никакого ремонта. Тимка здесь сегодня. Музыку – ещё громче, чтобы услышал. Он придёт, должен прийти. Вот только эта песня закончится… На хуй песню, слишком долго ждать!

Мы столкнулись с ним в коридоре. Точняк, в типографию шёл.

– Ну и? 

– Что?

Вопрос – ответ. Разговор двух дебилов. Заржали. Точно – дебилы!

Сдуру сказал, что почти все праздники с лопатой упражнялся. Тимка полез в научные дебри: вынес мозг названиями сортов картошки, яблок, ещё чего-то. Он всё время проводил рукой по волосам, поэтому я быстро нашёл себе занятие – разглядывал его. Нравятся ему эти агрономовские штуки – пусть, а мне нравится… Вот же чё-ёрт! Ну а что? Он свои завитушки смешные совсем замучил, так и хотелось за руки его придержать, чтобы… Чтобы перестал уже себя за волосы дёргать!

…И давно он молчит? Наверное, спросил чего, а я не слушал. Может, ему ответить надо, он же явно что-то ждёт от меня? 

– Ты смотришь на меня…

– Что?.. А куда смотреть, если ты рассказываешь, положено же так?

– Да, это понятно.

– Ну так что не так?

– Ты по-другому смотришь, – он снова дотронулся до волос. 

Тимка всё время промазывал, не попадал по одной своей ебучей кудряшке на самой макушке. Её тоже надо пригладить, распрямить, ну или потянуть за неё. Чего он привязался: так смотрю, не так!

– Глеб, я нравлюсь тебе? Если бы, – Тимка подъехал на своём стуле к моему, – если бы у меня не было никакого СПИДА, то ты захотел бы… Стал бы встречаться со мной?

– «Если бы», да не «если бы». Весна, Маугли?

Как бы ещё пошутить, чтобы он заткнулся или, наоборот, продолжил опять про свою картошку с помидорами. Сажает он всю эту фауну, что ли?!

– Глеб, послушай… – Тимка встал.

Вот какого он подошёл так близко? Что ему надо? Он за сегодня, вообще, причёсывался? Его точно надо расчесать, свалялось уже всё на башке. Глаза серые. Нет, голубые. Цвет непонятный, и сам он тоже непонятный, и чего лезет в душу? И трогать меня не надо. Хотя от этого не заражаются, кажется... Пусть, ладно. А потом что? Я тоже могу потрогать его. Расчёски нет… Руками можно?

– Гле-еб, – вышло у него как-то страшно – не плакать ли собрался? – У меня нет никакого СПИДа.

– Да знаю я, что нет. 

– Знаешь? – он так раскрыл глаза, что я разглядел, они – голубые. И ещё серые. 

– Что я, по-твоему, дурак совсем? У тебя всего лишь вич, а с ним долго прожить можно… 

– Глеб, послушай, я – здоров. Как ты, как все. 

– В смысле – здоров? Лекарства помогают, антитела правильные?

– Какие антитела, Глеб, – он ткнул кулаком в моё плечо, – какие лекарства? Они мне не нужны. Мне нечего лечить. Слышишь? Я не болен!

Всё было по-дурацки. И комната эта, вся заставленная: как я буду тут музыку теперь слушать? И этот… баран кудрявый! Съездить бы ему, здоровому, в табло, чтобы… А сейчас – синие, ресницы загибаются…

– …тебе страшно?

– Отвали!

– Глеб, тебе страшно, я знаю. Чего ты боишься? Что я сейчас вру или того, что мы с тобой?.. Что ты со мной... Глеб, если хочешь, я сдам анализы. Ты тоже можешь поехать, чтобы убедиться. Я узнавал, на Соколиной горе. Ты сможешь проверить… Я не вру тебе, Глеб!

– Я пойду… Домой надо. – У меня сейчас черепушка треснет.

– Глеб, пожалуйста, поговори со мной. Глеб!

Оказывается, шёл дождь. Капли захлёстывали под козырёк и падали мне на лицо. Постояв так немного, я запросто умылся, проведя ладонями по лбу, щекам. Кожа всё ещё горела, показалось даже, что дождь тут же впитался в неё. Я ещё раз провёл по лицу, сгоняя новую дождевую воду на губы – хотелось пить. 

– Ти-и-им, ты где-е? – заорал я во весь голос, зайдя обратно. Контора как вымерла. Ясно, в туалете. – Тим! Я ору, ору. Оглох?

Он не отвечал – умывался, наклонившись над раковиной. Что-то слишком долго плещется. Наконец повернулся: на подбородке – капля, волосы надо лбом намокли.

– Ну нашёл, и что скажешь?

– Боюсь. Ты спросил у меня… 

– Меня или себя боишься? – Тим рукой пытался вытереть лицо, как я только что на крыльце.

– Не знаю. Не понял.

Слова приходилось выталкивать – они вылетали как воздух из лёгких при хорошем ударе «в душу». Получилось с вызовом, словно бы не в трусости признался, а совсем наоборот.

– Ну хорошо, – он перестал тереть лицо и подошёл ближе.

– Да уж усраться как хорошо! Заебись просто! – я не понимал, почему он так спокоен.

– Пошли? – Тим взял меня мокрой рукой за ладонь и потянул в коридор.

Я выдернул руку и пошёл за своей ветровкой. Надев сумку на шею, двинул на выход. С чем там возился Тим, не посмотрел. Хотелось уйти, чтобы сердце перестало ухать, чтобы перестать злиться на него и перестать ненавидеть себя. Он мешал думать. Я не мог понять. Если он не болен, выходит, я ещё большее дерьмо – так как теперь точно могу… Блядь! Блядь!! Значит, когда СПИД этот ёбаный – пошёл на хуй, а раз нет, значит, добро пожаловать на мой член?!

Тим догнал меня у самой двери.

– Постой, послушай, Глеб, я хочу объяснить тебе. – Он даже ухватился за мою сумку, крепко ухватился – я видел, как натянулась кожа на костяшках. – Тахир… он подошёл однажды и предложил… В общем, так было проще. Я не знал, как отказать ему, и сдуру наплёл, что болен. Глеб, я испугался тогда: мой начальник и… такое. Он мог меня уволить. Наверное, кто-то слышал. Короче, через неделю уже сам хотел уволиться – такое началось. Пока Тахир не заступился. Я до сих пор не знаю, поверил он или нет – я никогда не умел хорошо врать. Глеб, пожалуйста, я бы не стал тебя обманывать, да я никого тут не обманывал. Кроме Тахира. 

Теперь я хотел врезать не Тимке, а шефу. Подкатывал, значит? Урод! Видит же, что Тимка слабый, что не сможет отказать. И потом, Тахир – гей? Не верю! Хотя, глядя на Тимку, окрас так и тянет сменить, пусть и на время.

– Глеб, ты мне веришь?

Он собирается отпустить мою сумку?

– Слушай, давай завтра поговорим, я устал, голова трещит.

– Да.

Он убрал руку, отступил назад и отвёл взгляд в сторону. Глядя на его опустившиеся плечи, несчастное лицо, я взбесился ещё больше. Мальчик-зайчик, блядь! Всю душу из меня вынул! Что я только не передумал за последние дни, как только себя не называл! Да я как малолетний задрот гонял шкурку, вспоминая его, сидящего на полу в типографии с открытым ртом. А сейчас получается, что я… 

– Тимка… Вот дерьмо! Ты понимаешь, когда я думал, что ты болен, то всё было нормально, то есть… 

Я ведь совсем не то хотел сказать!

– Я так понял, что мне потом прибегать, через год? Ну, когда вич заработаю, тогда и...

– Тим, ты сучий потрох! Какого ты пиздел, что болен? – Хотелось орать от бешенства, волосы двинулись на голове, я чувствовал. Как всё исправить теперь?! Я же не могу вот так, взять и передумать!

– Я тебе ничего не говорил про свою якобы болезнь, – он снова смотрел на меня. И куда делся испуганный мальчик.       

– Ты?!.. Ты не говорил?.. Да ты поимел меня, всех нас! Знаешь, мне своих проблем хватает, чтобы твои заскоки терпеть!

– Как? Скажи, как я тебя обманул, когда? – Он вдруг оказался рядом со мной. Взъерошенный, с дрожащими губами. – Да пошёл ты, Глеб!

– Спасибо за совет! Но ты опоздал, я уже давно там, куда ты меня своим правильным ротиком и послать-то не можешь! 

«Ротиком?!» Да я точняк с ума сошёл! 

Ночью я во всей красе наблюдал такие сны, что покруче тех фоток, которые со СПИДом в последней стадии. Всё тело горело, словно его жарили на сковородке, я был весь покрыт теми самыми ужасными пятнами, болячками – они чесались, ныли. Болел живот. Но я не мог пошевелить рукой, чтобы дотронуться до себя. Тимка тоже там был, плакал, просил о чём-то. Мне совсем не было его жалко, не до него. Судя по всему, я умирал и потому думал только о себе, хотя у Тима получалось очень натурально: он всхлипывал, хватал за руки, даже встал на колени. Что ему надо? У него опять дрожали губы. Мокрые. Слёзы стекали по лицу. Или это дождь, тот, с козырька. Тима я тоже не мог коснуться. Я хотел прекратить этот балаган и для начала поднять его с колен. Я не слышал ни слова из того, что он говорил, смотрел как он облизывает губы и пытался угадать по движению. Мокрые губы…  

Как и я, бля-я-а! Отлично, просто отлично! Кончить без рук – мечта любого молокососа!

Утром, ненавидя себя, выпросил у Тахира два дня. Позвонил, поскулил, погундел в трубку этому уёбку. Он разрешил. Урод!

Как я появлюсь на работе после всего? А если Тимку увижу? 

Лоб не горячий. Кажется. Хотя с кровати встал с трудом. Мышцы ныли, голова плыла, словно я болел гриппом. Меньше думать надо! Я с ним с ума сойду, с этим чудиком глазастым с кудряшками и… без СПИДа? Так наебать меня, так поиметь мой мозг! Я ведь уже успел себя возненавидеть по его милости.

Жуя недоделанный омлет и макая в сковородку кусок хлеба, я, пошевелив своим выебанным мозгом, понял, что всё правильно, я – та ещё сволочь. Есть у него СПИД или нет. Я ведь с самого начала только и делал, что притворялся: вроде и не отталкивал его, даже разговаривал как с нормальным, но знать не хотел в принципе. «Ну, что Глебыч? Ты трусливая вежливая сволота. Доволен?» И что теперь с этим делать? Зачем я в тот день попёр бостич чинить? Заговорил с Тимкой, помог ему… Интересно было: какой он, тот, который уже и не жилец. Как в детстве, когда отрывал мухам крылья, делая их жуками. А что? Они должны были зажить другой жизнью, жучиной, и всё благодаря мне. Я, сраный волшебник, смотрел, как очередная осчастливленная мной муха, перебирая лапами, уползала от меня по подоконнику. Интересно же! Тогда я не думал, что с ней будет потом – живой, но уже покалеченной. 

Твою мать! Чем я лучше Тахира?!

– Пошли мяса пожрём нормального? 

Не слишком оригинально, но надо же было как-то начать? Особенно, когда тебе на пути попадается Тамара с ведром и шваброй. У нас опять уборщица заболела? Я даже не обернулся, чтобы посмотреть на её лицо, когда рванул на себя дверь Тимкиного кабинета.

– Мяса?

Он барабанил по клаве, когда я вошёл. Как же быстро у него получается.

– Да. Настоящего мяса, а не того говёного, в горшках, что у Тахира ели.

– Ты хочешь есть?

Почему он такой спокойный? Уж лучше бы злился на меня. 

– Тим, мне насрать, веришь? Ещё раньше стало похую! Вот щёлкнуло что-то и насрать стало. Ты веришь? 

Вся эта чепуха вылетела изо рта сама. Я всего лишь хотел позвать его в едальню какую-нибудь. Он молчал и смотрел на меня, потом отвернулся к окну, убрав руки с клавиатуры.

– Ну, хочешь… Хочешь плюнуть мне в салат? – Ещё раз ощутить себя придурком? Да это ж моё нормальное состояние!

– Хочу, – Тим оторвался от окна. 

Кажется, это что-то означало, и это был совсем не плевок в салат. Я понял. Значит, можно подойти к нему. Хорошо, что он закрыл глаза. Ресницы сцепились, переплелись между собой. И я между ними – не вырваться. Как муха в цветке Тахира: застёгнут намертво. Заманили. Или я сам залез, добровольно? Я провёл по ресницам пальцем, и Тимка сразу открыл глаза. 

– Ты всерьёз предлагал… Анализы? Поехать на ту птичью гору, где можно сдать. Чтобы для меня?

– Всерьёз, – он поднялся на ноги. – Хочешь убедиться перед тем…

И я увидел, как, недоговорив, Тимка в секунду стал малиновым. 

– Не-а, не хочу. – Я сразу передумал. Видно, придётся смириться с моей вечной дуростью. Не исправишь уже, так чего трепыхаться?  

От его лица шёл жар. Наверное, у него всё тело горячее сейчас. От Тимки здо́рово пахнет. И губы горячие, и спина под рубашкой, и…

По тому, как Тимка охнул и замер, я догадался, что он кончил. Что я сделал-то? Ну и дела… Только взялся, а эта барышня тургеневская уже заляпала себе труселя.

– Я нечаянно, – выдохнул в моё плечо.

– Ты дурак? – я шутя боднул его. – Первый раз слышу такую херь! Ты решил, что я буду тебя трахать? 

– Не знаю… – Он на ультразвук решил перейти? Ещё и плакать? Бля-я-а!.. 

Губы дёргались, Тимка вроде пытался их остановить, сжимал, но не получалось. 

– Какого ты тут устраиваешь, Тим?

– Я просто подумал, что ты… Ну, раз ты… – Он уже был около окна, и пытался загородиться шторой. Повезло мне на скромника!

– Ну спустил и спустил. Нашёл из-за чего нюни распускать. Я здесь не хочу трахать тебя. Слышишь? Здесь!

Тимка не отвечал. Связался на свою голову с этим шизиком!

– Тим, подойди сюда. Чего скажу… Давай топай ко мне, тонкая душевная организация.

Он, вцепившись в штору, не двигался с места. Я стопудово закончу свои дни в дурке. Это без вариантов. Может, у нас в роду полно ненормальных? Я сам подошёл, дёрнул Тимку на себя, перехватил голову – так удобнее, и укусил за губу. Вгрызся так, что он взвизгнул от боли и, оттолкнув меня, прижал руку к губам. Я видел, что выступила кровь, и снова дёрнул его на себя. Ему верняк было больно – тяпнул я его от души. Он всё ещё мычал и пытался вырваться. Сообразив, что, целуя его, я делал Тимке ещё больнее, просто стал тереться губами о его рот, чтобы точно вымазаться в крови. Я чувствовал её вкус, Тимка, наверное, тоже. 

– Дай вытру тебя. 

Он точно джокер из Бэтмена улыбался кровавым ртом. Я как мог стёр красные разводы с лица. Сам наверняка такой же красивый. 

– Жив? – Я притянул его и прижал голову к своему плечу. 

– Знаешь, что ты придурок? – Тимка потёрся об меня лбом и уцепился за мою футболку.

Знаю ли я? Ещё бы!