Что ты чувствуешь?

Мишка терпеть не может, когда он мерзнет с сигаретой на улице, еще со школы. Не выносит этой картинки, как он мнется за углом: пальцы красные, нос красный, подвороты эти дурацкие.

— Ты же бросить собирался…

— Да, — махает на него кистью, стряхивая пепел между делом, — отстань.

Мишка отстает и вздыхает. Деня улыбается ему и грустно, и ласково. Бросает окурок, топчет ногой. Пачкает пушистые волосы пальцами, которые пахнут так… никотиновой горечью. Пачкает, и Мишка, ероша обратно, как было, всей пятерней, вспоминает, что пассивному курильщику достается поболе.

Они идут по коридору, уже пустому, потому что все давно расселись по аудиториям, и Деня пытается загладить вину — может, от того, что снова провалил обещание, данное себе самому, и толкает Мишку плечом, и растекается довольно на рассеянный взгляд. И не скажешь по его хулиганской наружности, по траурным шмоткам, по рассеченной брови, по острым чертам, что он дурашливо-ласковый, как шкодливый кот. Мишка говорит ему беззлобно:

— От тебя теперь несет, как от курилки.

Деня хохочет, а он пытается удержать улыбку и, удержав, теряет:

— Что-то с предками?

Деня унимает веселье, отводит взгляд. Снова толкает Мишку. На этот раз потому, что задело. На этот раз потому, что тот знает. Может, лучше других. Мишка изучает его взглядом несколько секунд, ровняется шагом, приобнимает за плечи и бодает его лбом в висок. Вызывает усмешку. Идет, прицепившись, пару метров, а потом отпускает, потому что Деню «отпускает» тоже.

Мишка извиняется за них обоих и проскальзывает вглубь аудитории, куда-то в самую середину. Деня предпочитает ошиваться на галерке — там к нему не прикопаются, но кое-кто любит учиться, так что… середина, да.

На самом деле, Мишка не выглядит на свой ум. Хотя вполне себе... со стороны он смотрится, как положено мальчику из академичной семьи среднего достатка: то ли модно и со вкусом, то ли пидорковато.

Мишка тянет Дене жвачку. Тот, копаясь в тетради с конспектами сразу по всем предметам, между делом извлекает подушечку зубами и отдает пачку, мокрую от слюны с краю, ее владельцу. Мишка сворачивает и убирает в карман. Сам он не ест.

Об этом мало кто знает, но он лет с девятнадцати носит брекеты. Они какие-то мудреные и крепятся с внутренней стороны зубов — их не видно. А еще это дело — зубы выравнивать — страшно дорогущее, и Мишка честно отпахал на эту красоту, самостоятельно.

У него с класса восьмого была мечта, чтобы ровные зубы — и улыбаться можно сколько влезет. Они уже сейчас аккуратно стоят, но у Мишки в компании так и осталась привычка — прикрывать рот кулаком, когда смеется.

Кстати, о компаниях:

— Ты вечером чего? Пойдешь к Умнову?

— Не пойду. И ты бы не ходил.

— Да брось… — заранее утомляется.

— День, он в последний раз чуть хату не сжег.

— Не сжег ведь.

— Ага.

— Зануда ты, Мишань, — говорит ему Деня с пониманием и, чтобы совсем уж смягчить комментарий, ерошит Мишке волосы — как-то медлительно, отклоняя его голову вбок.

Мишка убирает от себя чужую руку механически-привычным жестом и поправляет, как было.

Потом они встречаются уже после работы, трясутся в полупустом трамвае, растекшись на своих местах очень сонно. За окном мелькает витринами и фарами вечер. Деня копается в телефоне. Мишка следит, как копается. Периодически они посмеиваются. Периодически откровенно хохочут. Когда Мишка запрокидывает голову, видны темные крепления на зубах. Деня залипает ответственно и почему-то ими очень гордится.

Он в целом гордится Мишкой, как братом. Вот с тех пор, как перешел, весь из себя боевой, в новую школу, а тот — единственный среди всех людей, наперекор взрослым — в упор отказывался видеть в его ясных серых очах будущее в СИЗО.

Деня за ним пошел в универ. Помнится, все ночи напролет Мишка в ущерб себе помогал ему готовиться к экзаменам. Просто потому, что вот такой он: борется за чужие желания почти так же яростно, как за свои. Хотя по нему не скажешь, что он локомотив — и тащит.

А еще Деня до сих пор удивляется, как мало надо человеку, чтобы захотеть измениться. Или дружба, или поддержка, или искреннее непонимание, с чего бы не поверить в тебя, — это не мало?.. Может, много. Может, больше всего остального. От всего сердца. От широкой души. Мишка-то на сноба похож только сейчас, в двадцать один, но Деню этим уже не проймешь: он знает, куда смотреть.

Они выходят, ежатся на морозе. Мишка вздыхает по марту, читая февральские «стихи навзрыд» Пастернака. Деня не в курсе дел, но Мишка хорошо читает — и даже почти ясен посыл.

Деня провожает его до дома и, стискивая крепко его ладонь на прощание, свободной рукой хлопает по плечу. И напоследок еще раз, когда Мишка уже, успокоенный, решает красиво свинтить, ерошит ему волосы. Иначе, считай, проводы не состоялись. Мишка поправляет, как было, и вспоминает:

— Я бы на твоем месте к Умнову больше не ходил.

— Ты не на моем месте.

Резонно. Мишка кивает и прощается с ним еще раз.

Наверное, он так до сих пор и думает, что Деня выбрал ту же специальность и что так удачно совпало с работой — по месту и времени. А Деня выбрал продлить что-то очень светлое и надежное между ними двумя. Он ни черта не разбирается в этом Мишкином любимом матане, и аналитика ему дается с трудом, и на работе ему не особенно без дружеских сообщений.

Зато есть лишний повод проехаться вместе, пройтись от остановки, под воскресенье надолго зависнуть и избегать совместной учебы, чтобы бить баклуши и хохотать над тупыми комедиями. Мишка комедии, да еще и тупые, не любит, но всякий раз соглашается.

Деня не в курсе, что ему делать со своей жизнью дальше, не в курсе, куда применить диплом — может, сойдет за подставку для чашки. Он не в курсе, но он точно знает: невозможно возвращаться без Мишки, невозможно шагать вниз по улице к собственному дому без улыбки о нем. При других обстоятельствах в этот дом, пропахший алкоголем, никотином и болезнью, он ни за что бы не пошел. Пошел бы к Умнову, который скорее Безумнов.

Но он заворачивает домой. Просто потому, что Мишка после похмелья ему и жвачки не протянет, не то что руки. И скажет еще перед парой: «Давай ты сегодня отсядешь. Поговорим с тобой завтра». И придется ехать в другом конце трамвая, и слать ему сообщения, и наблюдать, как он пытается сдержать улыбку. Это тоже приятно, но не так приятно, как сидеть рядом.

Надо бы такую квартиру, чтобы хотелось возвращаться. Они могут снять вместе. На первое время. Деня думает об этом, поднимаясь по лестнице.

«Твое тело надо будет доставлять домой? Если ты на вписку собрался».

«Варю себе макароны».

«Серьезно?»

Деня молчит и улыбается. Классное это ощущение, когда Мишка такой: «Ну, что с тобой поделаешь? Давай тебя вытащу», — а ты ему в ответ говоришь, что не полез в этот раз в болото.

 «Молоток. Может, и курить еще все-таки бросишь?»

«Отстань».

Мишка отстает.

Деня открывает форточку, чтобы проветрить проспиртованную кухню. Собирает со стола бутылки, бросает в мусорку. В соседней комнате орут родители. Исключительно матом, как-то однотипно о том, кто кому вытравил душу больше.

«Надо съезжать».

«Что случилось?»

Деня не знает, что случилось, и зависает с телефоном в руках.

Прилетает через терпеливые полминуты целая дробь сообщений:

«Ты в порядке?»

«Давай ко мне».

«День?»

«Эй, а у нас сегодня тоже макароны».

Ага, какая-нибудь итальянская паста. Деня усмехается. Не знает, как ему сказать прямым текстом.

«Мишань, надо съезжать от предков».

Пауза. Деня смотрит в экран и ждет. Мишка, наверное, надумал всякого: поссорились или что хуже… А Деня повзрослел, что ли. Или захотел чего-то другого. Принял решение.

Мишка спрашивает:

«А ты макароны нам варить будешь?»

Деня улыбается, как дурак. Вопрос о соседстве закрыт. Проще простого, когда с нужным человеком.

«Стану шеф-повар. Я быстро учусь».

«Знаю».

В коротком Мишкином «Знаю» умещается все, что не знает о себе сам Деня. А еще Мишка — ответственный парень. Завтра вместо похмелья будут большие планы и с десяток вариантов квартир.