Истина в вине

– Мы порвали зал!

– Да бляяя, жюри лежало!

– Сань, ты опять забыл текст…

– Жаль, шутку про гиббона зарезали…

– Надо ее будет в следующем сезоне протащить.

– Мы пьем или где?

Под эту какофонию фраз и звуков, щедро сдобренную оглушительной музыкой, я вяло чокнулся за очередной тост и, пригубив, отставил бокал, спрятав его за одной из бутылок. За столом уже хорошо подгулявшая команда КВН нашего ВУЗа, и мы празднуем победу в городском чемпионате. Я откинулся на удобную спинку диванчика и спрятал зевок. Тупо оскалившись, покивал в ответ на что-то маловразумительное, что нес мне пьянющий Костик. Костик - мой двоюродный брат, долбанутый на всю голову КВНщик. Это он притащил меня в команду в качестве хореографа, и вот теперь я вынужден сидеть здесь, изображая восторг от победы. А я голодный. Но, глядя на уставленный алкоголем стол и нарезанные тонкими ломтиками фрукты, я с прискорбием осознаю тот факт, что кормить тут не будут. 

– Давай, Тим, за тебя. За наш шикарный выход, – дергает меня Малецкий, капитан команды. 

Сука. Но я криво улыбаюсь и салютую ему бокалом.

– Че за фигня? Кто у нас на разливе? Почему у Тима бокал полупустой?

Сука дубль два. И алкоголь обжигает мой пустой желудок, когда я выпиваю «за свой неоценимый вклад в общую победу».

Не срослось у нас с самого начала, как только я переступил порог актового зала, где репетировала команда. Наткнувшись на недоуменный взгляд Малецкого, я застыл у порога, но Костик протолкнул меня в дверь и жизнерадостно заявил, что я тот самый брат, который танцует. Открытой агрессии не было, но ехидных подъебов с легким голубоватым оттенком я отхватил по полной. Пришлось возвращать. И я, сочувственно кивая, изображал полное отчаяние, ласкал слух Малецкого всеми синонимами слова «деревянный». И в сто десятый раз заставлял его прогонять элементы танцевальных связок. Малецкий ненавидел геев и с недавних пор ненавидел хореографов. То есть ненавидел меня дважды. Я платил ему полной взаимностью. Я ненавидел всеми фибрами души гомофобов, а уж гомофобов, которые вызывают у меня неприкрытое желание, ненавидел особо. 

Алкоголь на пустой желудок сделал свое черное дело, и я пришел в себя только на танцполе. Даже не так. На танцполе возле пилона, под бравое завывание толпы я с расстегнутыми джинсами и уже без футболки недвусмысленно потирался о шест пятой точкой. Вот сука! Радостно скалясь и стараясь удержать плавающее сознание, я сделал пару эффектных круток и «ушел в пол». Так, теперь идти ровно до столика, по пути стараясь удержать на себе джинсы, которые пытались стянуть воодушевленные моим добровольным стриптизом девчонки из зала. Где ж моя футболка, а? Вернувшись за столик, я понял, что лучше бы оставался на пилоне, так как мне сразу вручили бокал с очередной дозой «оборотного зелья», которое превращает меня из человека разумного в похотливое нечто. Малецкий же с упоением мял попу какой-то девушки, которая, усевшись на его колени, буквально пожирала его рот. Захотелось подойти и ебануть эту девушку с той же улыбкой идиота, которая как приклеенная сидела на моем фейсе с самого начала. А что? Блядь, идиотам же скидка? Я смотрел на эти длинные пальцы, вцепившиеся в округлые ягодицы девушки, и меня нереально разрывало от желания. Как же я его хочу, до электрических прострелов по телу, до глубокого жжения где-то в груди, до твердокаменного стояка. Так, Тим, дыши спокойно, пей минералочку и не смотри ты на него. Аххххууу… Какой мудак в стакан из-под воды налил водки? Мир вокруг меня перешел в другую реальность. Он медленно крутился, отгороженный от меня звуконепроницаемым барьером, и только мысль о том, что в таком состоянии наделать глупостей не получится точно, несказанно радовала меня, расцвечивая фейс счастливой улыбкой полного идиота. Дрова. Вот оно как, значит, быть «в дрова». Костик, подхватывая мою недвижимую тушку, тащит куда-то сквозь толпу, и на улице моя прострация отступает, позволяя мычать в ответ что-то про дом и минералочку. Вернуться в клуб? Хуй вам! И я с отчаянием смертника вцепился в железные прутья ограды и с благоговением прижался к холодному столбу. Никуда я не пойду, мне и тут хорошо – ветерок, холодная оградка. Костик, поплясав для приличия вокруг, сдался и занырнул опять в чрево клуба. Ну зачем меня отдирать от оградки? Я, между прочим, только за счет нее еще на ногах. Я открываю глаза и смотрю на бешеного Малецкого.

– Отцепись от забора, пьянь.

– Зачем?

– Костик, его надо забирать. 

– Куда, блядь, его забирать? Меня родители не то что кастрируют, они меня реально по кусочку кастрировать будут за то, что его так накачали. Я говорил тебе, чтобы его не спаивали. А ты что делал? Какого хуя ты его пить заставлял?

– Да блядь, я не думал, что он так… Может, его ко мне? Слышишь ты, алкоголик хренов, ко мне поедешь? Забор отпустишь?

Я радостно закивал и, выпустив забор, тут же повис на Малецком. Неси меня, мой Боливар!

Кажется, я это вслух сказал, судя по перекосившейся роже Малецкого и по тому, как Костик загнулся в приступе смеха. Боливар, хорошо тряхнув меня, со злым шипением потащил в сторону такси.

– Костян, ты утром забери эти дрова, а то я за себя не ручаюсь. Могу вернуть и по частям.

– Тпрууу, – радостно осадил я своего импровизированного жеребца. – Такси!

Малецкий не оценил моего тонкого юмора и, хорошо долбанув меня о дверцу машины, сгрузил вовнутрь. 

Ой, мама дорогая, как мне плохо. Меня обволокло дурнотой, и весь мир закрутился на бешеной карусели.

– Блеванешь тут – я тебя точно прикончу, – прошипел мне Малецкий.

Чем блевануть-то? Мой пустой желудок, жалобно сжавшись несколько раз, выдавил из меня всего лишь икание.

Подъехав к дому, он без лишней нежности выволок меня из такси, пару раз попутно приложив о дверцу. Прислонив меня к холодной двери подъезда и прижав своим телом, чтобы я не съезжал на пол, ощупал карманы в поисках ключей. А дверь какая холодненькая. 

– Хорошо, – довольная улыбка растеклась по моему лицу, заставив Малецкого отшатнуться от меня.

– Ты, сцука пьяная, свои пидорские замашки лучше оставь глубоко в себе, иначе спать будешь прямо тут. Понял?

– Хорошо. Дверь холодненькая, – радостно сообщил я ему, плотнее прилипая к холодной поверхности метала.

– А, ты про дверь, – смутился мой Боливар. – Ладно, ржа, отлипай, пошли. 

– Пошли, – согласился я и тихонько сполз на пятую точку. Видимо, не получится идти, но в принципе можно и доползти? Ой! Отпусти где взял! – брыкнулся я, когда меня бесцеремонно оторвали от земли, предотвращая попытки доползти.

– Бля! Не дергайся, не Дюймовочка! – тащил меня Малецкий, тяжело пыхтя.

– Это да, – согласился я с ним. – Я вообще не девочка, если ты заметил.

– Заметил, – буркнул он мне в ответ.

– Гы-гы-гы, – прорвало меня.

– Че ржешь?! – деловито поинтересовался Малецкий.

– Я, бля, как невеста, на руках меня несешь, фаты и цветов не хватает. Гы-гы-гы. Ой, милый, а поцелуй? Я вообще брачной ночи боюсь.

– Заткнись, а то я реально устрою тебе брачную ночь!

– Да кто тебе даст? Ты вообще меня не интересссс… ааа, сука, не роняй меня! 

– Еще слово, и я уроню тебя с балкона, подниму и еще раз уроню, понял?

– Че не понять-то? Понял, конечно, так и скажи, что обиделся. Ладно, уговорил, ты меня интересуешь. Ааааа. Ты что творишь? 

– Бля, Тима, пидар ты гребаный, еще слово, и мне будет глубоко похуй, где тебе придется ночевать. Ты понял? – Малецкий прислонил меня к стене, подпирая и не давая тушке стечь на пол.

– Все. Я молчу.

– Молчи.

И я заткнулся. В голове, после того как меня пару раз уронили, реально просвет наступил, и резко расхотелось ночевать в подъезде. Я даже, в принципе, и идти бы сам смог, но из вредности молчал. Меня же просили заткнуться? Так что пусть тащит. Наконец, он дотащил меня до квартиры и, снося косяки моим несчастным и хорошо побитым тельцем, внес внутрь. Кинув на разложенный диван, тяжело выдохнул, уселся рядом. Я философски созерцал пространство вокруг. Созерцать-то в принципе нечего было. Один диван и все. Реально все. Сумка с вещами сиротливо стояла около дивана, а на окнах не было даже штор.

– Я только утром переехал, – пояснил мне обладатель этих «шикарных» хором. – Спать придется вместе, у меня одно одеяло и подушка одна. 

Я молчал, выполняя просьбу моего несчастного переносчика грузов. 

– Ты сам разденешься, или тебе помочь?

Но я стоически молчал. 

– Ты, что ли, совсем в хлам? – Малецкий, вздохнув, стал стягивать с меня обувь.

Я молчал из вредности. Но когда он стал расстегивать мои джинсы, я трижды проклял себя за эту врожденную вредность. Тело моментально откликнулось волной дикого возбуждения на эти торопливые, почти грубые прикосновения. И я, боясь разоблачения, сам змеей вывернулся из тесных штанов и свернулся в позу зародыша, пряча такую красноречивую реакцию. Он ушел в душ, а я проклял себя еще раз. Сжав рукой стоящий колом член, постучался головой о спинку дивана. Как я буду спать рядом с ним? Мне же реально разорвет яйца. Перевернувшись на живот, я подгреб под себя подушку и натянул одеяло, приготовился к долгой и мучительной смерти. Когда уснет, пойду в ванну подрочу, иначе не доживу до утра. Я почувствовал, как диван прогнулся под тяжестью другого тела, и я сполз ближе к середине. Но едва я коснулся его прохладной после душа кожи, как шустро переместился на другой край и, едва не падая, пристроился с краю. И тут же откатился назад ближе к середине от рывка одеяла.

– Охренел? А я чем укрываться буду?

Я молча скинул одеяло и опять эмигрировал на облюбованный край дивана, молясь про себя о временной импотенции. Не помогло. Через секунду из-под меня подобным образом вырвали подушку и, заржав, сообщили:

– Че жмешься как девочка? Не бойся, я тебя не съем.

Зато я тебя съем – мысленно вернул я ему. Но с места не сдвинулся. Через полчаса я понял, что я ни фига не стоик. Я реально замерз. Но плюсы в этом определенно были. Возбуждение как-то поулеглось. И я, дрожа всем телом, так что диван начинал синхронно мне сопереживать, влез под теплый бок Малецкого, стянув на себя кусок одеяла. Он, вздрогнув, чуть потеснился, поворачиваясь ко мне. Зря. Мое чуть согревшееся тело моментально отреагировало на это бурным восторгом, я шустро повернулся к нему спиной, чтобы скрыть доказательство этого восторга, и замер. Это просто ад какой-то. Меня потряхивало от нереального возбуждения. Хотелось залезть по стенке на лампу и выть от отчаяния. Меня возбуждало даже его дыхание, которое щекотало мой затылок и отправляло волны мурашек вдоль позвоночника. Мучительно хотелось прижаться ягодицами к его паху, и будь что будет. Я, напряженно скорчившись, боялся даже шевельнуться, дыша через раз. Но когда его рука опустилась на мое бедро, я, кажется, дрогнул так, что пространство пошло волнами, разнося по комнате сгустки моего концентрированного желания. Тихо, Тим! Спокойно! Это всего лишь рука. Он спит и во сне может сложить руки куда угодно. Терпи, в следующий раз будешь меньше пить. А сердце выламывало грудную клетку набатным колоколом. Я вспотел как мышь под веником, жадно закусывал губы, чтобы не застонать. Бляяяядь! Рука медленно поползла по моему бедру и застыла на бедренной косточке, вызвав во мне почти мучительные волны возбуждения. Я жадно втянул в себя воздух, сжав до белых костяшек свой край одеяла, и попытался все же чуть-чуть отодвинуться от него. "Тим!!! Ты что вытворяешь, собирайся и съебывай отсюда?!" – кричало мне мое полупьяное сознание. Но я не мог. Я не мог отказаться от этого мучительного пребывания рядом. От этого нереально острого возбуждения. Ненавидя себя в душе за это, я качнул бедрами и прижался ягодицами к паху Малецкого. И, почувствовав его не менее твердый стояк, выгнулся дугой от скрутившего меня желания. А его рука, переместившись с бедра на мой живот, подгребла меня еще ближе, вдавливая его каменный член между моими ягодицами. Губы жарко обожгли мой загривок горячим поцелуем. Я, взвизгнув, выкрутился в его руках, прильнув всем телом и впиваясь в рот. "Я сейчас кончу!" – пульсировала у меня одна мысль. И я жадно и жарко целовал эти податливые губы, но он меня перевернул на спину, отобрал инициативу, а его язык вторгся в мой рот. Это был ни хрена не красивый поцелуй, мы, стукаясь зубами, закусывали друг другу губы, вдавливались друг в друга телами, жадно ощупывая и оглаживая. Я, кажется, поскуливал, находясь на грани оргазма, впиваясь пальцами в его влажную кожу, впечатывая его в себя еще сильнее. Он все сильнее терся об меня, и я чувствовал пульсирующий в предоргазменном напряжении член. Я нашел в себе силы оттолкнуть его, для того чтобы стянуть с нас остатки белья и пережать его член у основания, не давая кончить. Он, рыкнув, толкнулся мне в руку, требуя немедленной разрядки, а я, мешая сопротивление и ласку, отталкивал его, желая большего.

– Тихо! – не выдержав, рявкнул я. – Дай какой-нибудь крем! 

Малецкий, подпрыгнув на диване от неожиданности, смотрел на меня неадекватным взглядом. Взъерошенный, с полубезумным взглядом, зацелованными губами, он заставил меня скрутиться в очередном остром приступе желания, и я с матом понесся на кухню. Распахнув холодильник, пообещал поставить свечку в благодарность всем богам и, схватив брикет сливочного масла, вернулся в комнату. Опрокинув Малецкого на спину, я уселся сверху. Развернул брикет и, щедро зачерпнув кусок масла, разогрел его в ладонях. Когда оно стало мягким, я размазал его по члену парня, чуть не вызвав незапланированный оргазм, сам смазал себя и одним рыком опустился на него на всю длину. Я был так возбужден, что никакая растяжка была не нужна. Качнувшись пару раз на нем, я с позором кончил. Рухнув на грудь Малецкого, почувствовал, как его мышцы сокращаются в оргазме. Минуту спустя он с просветлевшим, но полным обалдения взглядом, уставился на меня.

– Это… это охренеть!

– Угхм, – согласился я с ним, чувствуя внутри себя, что эрекция его, несмотря на оргазм, не прошла. 

– Еще! – качнул он бедрами, одновременно впиваясь жесткой хваткой в мои ягодицы.

– Еще! – горячо поддержал я его, насаживаясь глубже.

В эту ночь я накрепко получил еще один условный рефлекс: вкус и запах сливочного масла отныне вызывал у меня стойкую эрекцию. Уснули мы только под утро, перепачкав всю постель в масле и свернувшись обессиленным клубком. Я даже во сне прижимался к нему и постанывал от волн удовольствия, которые сквозь сон покачивали мой обесточенный разум. 

Звонок пробуравил мой сон, и я почувствовал, как диван прогнулся, оттого что по нему, тяжело переползая через мое тело, полз в направлении источника шума Малецкий. Кого с утра принесло? Ой, бля! Подскочил я на диване, обозревая комнату. Разворошенный диван, постель в масле, воздух в комнате перенасыщен запахом секса, и я, мы оба – все в засосах с опухшими губами. Костян! Это же он с утра должен меня забрать. Я нырнул с головой под одеяло, надеясь на чудо. Но чудо не случилось, одеяло с меня все-таки стащили, как я ни упирался. Костя, обалдев, обозревал разгром. Лихорадочный румянец и пылающие уши Костика подсказали мне, что в заблуждении он не остался.

– Какого хуя, Тим? Ты что тут вытворяешь? Ну-ка быстро собрался домой, – шипел на меня Костик. 

– К-куда? – встрял Малецкий.

– Куд-куда, блядь! – взорвался Костик. – Я тебе его отдал. А ты? Сука! Игрушки, думаешь, это? Я тебе как другу, а ты… Сука! 

И я повис на плечах Костика, который рванул к Малецкому в желании отомстить за мою поруганную честь.

– Не надо, Костик. Я сам все это… – обвел я широким жестом постель.

– Бляяядь, – Костик сидел на кровати и пытался лишить себя своей шикарной шевелюры. – Если ты кому скажешь про Тима, – ткнул он пальцем в Малецкого, – я лично тебя кастрирую, ты понял? 

Я перегнулся через диван в поисках куда-то закинутого белья, желая провалиться сквозь землю от стыда. Было очень неловко светить перед братом ягодицами в засосах, синяках и укусах. Но следующая фраза заставила меня свалиться с дивана и притихнуть на полу.

– Тим никуда не пойдет, – Малецкий меня прям удивил, и я затаился, ожидая развязки.

– Че? – Костик реально выпал в осадок, как и я.

– Он останется со мной, мы не выспались.

Я тихонько заржал, пытаясь заткнуть дебильно прорвавшийся смешок кулаком. Не выспался, бля! Дааа! Я реально не выспался. Несколько раз не выспался, если быть точным.

– И ты можешь кому угодно говорить о нас с Тимом. Мне че-то так по хрену на всеобщее мнение стало, – Малецкий выудил меня из-под дивана. – Останешься? 

Я резко заткнулся, глядя в абсолютно спокойные и серьезные глаза парня.

– Можно попробовать, – выдохнул я ему в ответ.

Костик, молча кивнув, пошел к двери. Напоследок обернувшись, пообещал Малецкому:

– Обидишь Тима, я тебя урою, блядь. Совет да любовь, алкоголики.

Малецкий, повернувшись ко мне, заявил:

– В общем так, Тим, у меня для тебя одно условие. Пить ты будешь отныне только в моем присутствии, понял? 

– Угу,– согласился я с ним, устраиваясь на диване. Спать хотелось нереально.