Гавань бумажных корабликов

Глава 1. Метель

В темноте пышными хризантемами расцветала метель, бросала в лобовое стекло белые лепестки. Красиво и жутко. Мне всегда это нравилось, когда за стеклом мороз, ветер, конец света, а в кабине тепло, мотор урчит, как мурзик, музычка в магнитоле. Но только если я сам за рулем. С каким-нибудь водилой-мудилой ночью, в метель, на горной дороге мне ссыкотно, если честно. А что, жопа у меня одна и она по-любому ближе к телу.

Узкий серпантин резко повернул вправо и сразу пошел под гору, машину чуть занесло, но я быстро выправил ее с довольным: "У-упс!"

- Что ты, блядь, летишь, как в жопу раненный! - зашипел осторожный бруклинец Дэйв.

- Да кто летит! - тут же встрял этот засранец Дрю. Вечно он – в каждой бочке затычка, и меряться хуями для него - как дышать. - Ползем, как беременные черепахи!

- Не ебите шоферу мозги, - сказал рассудительный Пат, по-бостонски растягивая гласные. - Ему виднее, как машина идет.

- Да, старички, мне виднее, - я перебросил в угол рта погасшую сигарету. Дурная привычка, вечно надо что-то жевать. - Я же вырос в горах, детки.

- И в каких же ты горах вырос? - опять этот придурок. Он вообще молчать умеет?

- Сьерра, бля, Невада, - ответил спокойно.

- Хули, разве это горы. Это полная фигня.

- А что, по-твоему, горы? Эверест?

- Скалистые, например.

Точно, это чмо было из Колорадо-Спрингс.

- Ну и что, ездил я на соревнования в ваш Аспен. Не лучше нашего Скво. Разве что понтов побольше.

- По какому спорту, лишенец?

- По скоростному, бля, спуску, - ответил я, и все заржали. Я тоже заржал. Хотя, что тут такого? Я действительно выступал, не на профессиональном уровне, конечно.

Дрю еще что-то там вякал, но я уже не слушал. Бывают такие люди, как прыщ на жопе, напоминают о себе в самый неудобный момент. Таких желательно сразу в пятак, но так вышло, что именно он считался лучшим снайпером дивизии и именно его везли мы на базу к союзникам, ночью, в метель, через талибскую территорию. Командование правильно, в общем-то, решило: где целый эскорт с брэдли вызовет подозрение, там один грузовичок может проскочить. Особенно ночью, в метель. Особенно если за штурвалом – летчик-ас, Майк Шоннесси...

Удар, удар под дых, и в зубы, и в каждую кость моего тела. Сноп огня в лицо, каменная крошка под щекой, яростное тявканье автоматной очереди. Крики, вой искореженного металла, воздух вязкий, как грязь... Страха не было, до страха еще дожить надо было. Был только вкус крови на губах и звон в ушах, на одной противной, достающей мозг ноте. Не помню, как заполз за камень, как дернул с пояса гранату, бросил в текущие с откоса тени, снова полыхнуло багровым. Метель как будто сошла с ума, снег повалил огромными хлопьями, черными и жирными, и алыми, как кровь. Увидел чуть в стороне темную груду, рядом холодно поблескивал черный ствол. Подполз, схватил незнакомый автомат, дал очередь в подкравшихся совсем близко, еще одна граната грохнула совсем рядом, обсыпала крошками колючего камня. А потом все стихло. И вот тогда стало страшно. Ниже под откосом догорали обломки нашего грузовика, снег валил сплошной стеной. Тело, с которого я снял ствол, покрылось белой пушистой простынкой. Очень страшно было вылезти из-за камня, выйти на дорогу, таким беззащитным, будто голым. Живым.

Нашел Дэйва, с головой, развороченной осколком, Пата, прошитого автоматной очередью. Услышал тонкий, щенячий скулеж и тихий скрежет, будто похороненный заживо царапал ногтями деревянную крышку гроба. От этого звука захотелось удрать, бежать, куда глаза глядят, и никогда не оборачиваться...

Дрю пытался ползти, его пальцы бессильно скользили по камню. Ниже пояса его не было вообще. Что-то похожее на задний мост нашего грузовика лежало поперек его поясницы, будто перечеркнув его тело на две части жирной черной линией.

– Майк... – прохрипел Дрю. Кровь текла по его подбородку. – Помоги, братан...

– Сейчас, братишка, потерпи... Сейчас посмотрю, что у тебя там.

Я коснулся его засыпанных снегом волос, отошел ему за спину. Тихо-тихо достал пистолет. Выстрел грохнул как-то особенно громко...


... Я с криком подскочил, что-то полетело на пол, покатилось. Сердце все еще грохотало, горло перехватило. Прокашлялся, плеснул в лицо холодной воды, и увидел в зеркале над раковиной отражение своей физиономии с идиотской от уха до уха улыбкой. До меня наконец-то дошло.

В последние двенадцать лет я видел этот сон ровно пять раз. Правда мешалась с ложью, это все действительно произошло: метель, горная дорога, нас четверо в кабине грузовика. Нас сбили ручной ракетой, грузовик взорвался, все погибли. Меня выбросило из кабины. Следующим утром союзники чудом нашли меня, скатившегося со склона, с развороченным плечом. Я не замерз и не истек кровью.
Я не видел своих братанов мертвыми и уж конечно никого из них не убил.

Но каждый раз, когда я видел этот сон, ко мне возвращался мой Бризи.

Неужели двенадцать лет? Тогда мне было двадцать пять, сейчас тридцать семь. С ума сойти. Полжизни прошло.

В двадцать я ушел из армии, уволился по ранению. Вернулся домой, в Траки. Провел три месяца в попытках действительно вернуться домой, работал с отцом в гараже, таскал в постель знакомых девчонок, ходил с пацанами на пиво. А потом понял, что если услышу еще одну историю про то, какие тату они хотят набить, кто кому дал, сколько стоит одна восьмая унции марихуаны и какой байк они купят, когда подзаработают, я просто рехнусь или удавлюсь с тоски. Тогда я продал доставшуюся мне от деда квартиру и купил билет на самолет. Когда я был в пятом классе, мы ездили в отпуск в Коста-Рику. Я помнил только синее море в бирюзовых полосках отмелей и белый песок пляжа. Я знал, куда покупать билет. Пришлось, правда, пожить в рабочих районах Сан-Хозе, побродить по пляжам от Барра-дел-Колорадо до Бока-Рио, пока я не нашел маленькое бунгало в Плайя Бонита, с крохотным пляжем и с двумя чахлыми пальмами у крыльца. Ничего особенного, гостиная с кухней, спальня и обалденная веранда с видом на море. Я сразу понял - это мое. Мое крыльцо, мои пальмы и мое море.

Ближайший город назывался сочно: Лимон. Там была гавань и марина – стоянка для яхт – а с ней и все полагающееся хозяйство: доки, ремонтные мастерские, гаражи, где такому, как я, всегда найдется работа.

Я выучил испанский, начал подрабатывать в марине в Лимоне, так, ничего особенного, мелкая починка катеров и автомобилей, начал также собирать и своего Вепря, надеясь сделать из него двадцатипятифутовый моторный катер. Жизнь налаживалась. А потом мне приснился этот военный сон в первый раз. Тогда я убил Дэйва. Мальчика из хорошей еврейской семьи, который подкупал меня рассудительностью и осторожностью и этими же качествами бесил.
Помню, я ходил целый день сам не свой, вспоминал армию, погибших друзей... Впрочем, мы и друзьями не были, и будь они живы, мы может быть никогда бы и не вспомнили друг о друге...

Налетел зимний карибский шторм, не один из этих летних ливней, громких и пушистых, а холодный и злой, с кусачим ветром и хлестким ледяным дождем. Море казалось серым полотном, брошенным на песок пляжа. В доме стало холодно, темно и сыро. Из своих неприкосновенных запасов я достал полбутылки кубинского рома, хорошего, настоящего, и распил его, глядя на море и дождь. Поздно вечером, уже в полной темноте вышел на веранду покурить. Плети дождя косо ложились на деревянный пол веранды, брызги долетали до самой двери. Огонек моей сигареты светился единственным маяком в ночи.

Я не сразу заметил его, свернувшегося клубком в углу между стеной и перилами веранды.

Скажу сразу, я не люблю бомжей. Когда в гавань приходит катер с туристами и нужно срочно загрузить продукты, попробуй найти кого-нибудь. А в десяти шагах будет сидеть кретин поперек себя шире с картонкой: "Голодный, бездомный, помогите, чем можете, благослови вас БОГ".

Но этот был такой маленький и сидел так неподвижно, будто даже и не дышал. Я даже подумал: может мертвый? Вот и сон такой приснился. Позвал его:

– Эй, ты? Живой?

Темный комок пошевелился, блеснул влажным глазом. Я отреагировал:

– Это частная собственность, бро. Пиздуй отсюда.

По-испански сказал. Никакой реакции. Повторил по-английски. Бомж пошевелился, отозвался тихим, каким-то детским голосом:

– Позвольте мне остаться до утра, сэр. Я не побеспокою вас. Как только дождь прекратится, я уйду.

Новый порыв ветра бросил в лицо холодные брызги. Какого хрена. Пусть сидит.

– Ладно, хоми. Но чтоб утром духа твоего не было.

Утром дух его был. Солнце сияло, и море блестело так, что больно было смотреть, и воздух пах новым днем и молодой надеждой. А на перилах моей веранды висели шмотки: куртка, штаны, толстовка, майка, и пахли немного по-другому. Хозяин этого богатства в одних трусах лежал на песке. Подошел, тронул ногой щуплое бедро. Поинтересовался:

– Что за дела? Кто обещал исчезнуть с первыми лучами? И что это за гаражная распродажа у меня на веранде?

Он вскочил на ноги, и я увидел его в первый раз. У него были странные глаза, сине-зеленые с темной каемкой. Нет, никакой искры нигде не проскочило, и сердце мое не замерло на мгновение, ничего такого, о чем пишут в бумажных книжках по $7,95 за штуку. Я просто подумал: странные у него глаза. И уж потом заметил остальное: длинные светловатые волосы, собранные в хвост, выпирающие ребра, длинные жеребячьи ноги. Худосочный подросток с бирюзовыми глазами, который спал на моей веранде и загорал на моем пляже.

– Ну, что молчим?

– Я просто подумал, сэр, может быть, я могу подсушить мои вещи? Если это вас не побеспокоит...

Странная манера речи, бомжи так не говорят. А день был светлый и ясный, кучерявые облачка, свежий ветерок...

– Ладно, пацан, пойдем бросим твои шмотки в стирку. А то они мне весь участок провоняют. Заодно и тебя самого можно простирнуть. Давай, шевелись, я завтрак готовлю.

Он вошел в мой дом, как в пещеру дракона. Я загрузил стиралку, дал ему свою майку и баскетбольные шорты и принялся жарить яичницу с беконом. Поджарил гренки, налил апельсинового сока, расставил тарелки на столике в гостиной.

Он появился из ванной, вытирая волосы полотенцем. Он завязал майку узлом на бедре, и оттого тонкая ткань обтянула его грудь и талию. Шорты складками юбки падали до середины голени. Это было... мило. Трогательно, в странно чувственном смысле.

Он начал свой завтрак церемонно и неторопливо, но через минуту его тарелка была чисто вылизанной.

– Когда ты ел в последний раз, мелкий? – спросил я подозрительно.

– Два дня назад...

– Вот же недоделок...

Потом он долго блевал в туалете, а когда вышел, взялся вытирать посуду. Его волосы подсохли и оказались золотистыми и слегка вьющимися.
Я переложил его шмотки в сушилку. Выгонять его расхотелось.

– Хочешь, покажу тебе что-то?

Повел его под навес в конце участка, где стоял на козлах мой Вепрь. Стал показывать ему:

– Знакомься, "Морской Вепрь". Корпус от Бостон Уэйлер, сталь, не стекловолокно, дурь эта современная. Мотор – Вольво, восьмицилиндровый, не говно какое-нибудь японское. Вот тут у меня проблема, мне нужно этот клапан открыть, а я не достаю, рука не пролезает. Тогда надо в гараж везти в марине, поднимать весь двигатель краном...

– Я достану! У меня рука меньше. Вот смотрите, сэр...

Так мы и провозились с ним целый день с Вепрем. В обед перекусили сандвичами, в этот раз парень с едой справился. Вечером поужинали, причем я вытащил на пляж гриль и поджарил хорошего тунца. Солнце село, и море полиняло лиловым и серым. Больше всего я любил это время дня, когда солнце уже село, но ночь еще не наступила. И люди, и предметы открывают тогда свое настоящее лицо. Мой гость был задумчивым и тихим.

– Как тебя зовут, парень? – спросил я, глядя в темнеющее небо.

– Бризи*...

– Бризи? – я усмехнулся. – Тебя мама так называла, Бризи?

– Я не помню, как она звала меня. Мне было пять, когда она умерла. Отчим иногда называл меня Брайан, но чаще – Бри. Мне не нравится Бри, это звучит как сыр. Бризи мне нравится.

– Ладно, пусть будет Бризи... – согласился я. – А я – Майк. Откуда ты, Бризи?

– Из Сакраменто. Это столица Калифорнии.

Врет, решил я. Не бывает таких совпадений.

– Сколько часов езды от Сака до Траки? – спросил я, и он ответил, не задумываясь:

– Два часа, – и лишь потом удивился: – А зачем вам?

– Да так... Проверка на вшивость... – промямлил я. Вот тебе на, на краю земли повстречал земляка.

– Майк, спасибо за ваше гостеприимство и за ужин. Мои вещи уже высохли, я пойду...

– Куда ты пойдешь на ночь глядя? – удивился я. – Сейчас постелю тебе на кушетке, а завтра решим, что с тобой делать.

Наутро он встал раньше меня и приготовил нам завтрак. Блины, и бекон, и овсянка. В полдень меня ждали в гавани: большая группа туристов, двенадцать человек, зафрахтовала пятидесятифутовый катамаран для глубоководной рыбалки, меня позвали помочь, как декхэнда. Я подумал, что Бризи, такой молоденький и хорошенький, тоже лишним не будет. Поднесет сандвичи, насадит наживку на крючок, поболтает с туристами, а они ему чаевые оставят. Лишняя копейка ему пригодится, когда он бомжевать пойдет.

Бризи очень обрадовался такой перспективе. Пока мы ехали в Лимон, засыпал меня вопросами: как долго будет рыбалка, а на какое расстояние, а сколько рыбы можно поймать, а что с ней потом делать, а как капитан знает, где рыба, я даже отбрехиваться не успевал.

Марина мне нравилась. Я даже не знаю, откуда у меня, выросшего вдали от побережья, взялась эта тяга к морю, к воздуху с запахом водорослей, к серебряному мерцанию воды в кильватере катера, идущего на малых оборотах, к разноцветными флажкам на мачтах парусников. Даже названия яхт звучали для меня как пароли к чьим-то тайнам, случайно услышанные секреты. Вот, например "Тяжелый случай", сорокафутовый парусник моего приятеля харбор-мастера Бена...

Я с удовольствием стал показывать марину Бризи, как свою собственную. Подвел его к причалу, у которого рыбаки чистят улов, где у дна в прозрачной неглубокой воде мелькали темные тени.

– Акулы! – ахнул пацан, и я думал, что он так и занырнет туда. – Какие большие! Настоящие? А они опасны?

– Настоящие, акулы-няньки. Это еще не большие, они по десять футов бывают. Зубы у них небольшие, но есть, так что укусить могут. Одного чудака за жопу укусила, я сам видел следы. Видимо, сел на нее, что ли.

Показал ему знакомые яхты, "Тяжелый Случай" в том числе. Пояснил:

– Харбор-мастер в марине – царь и бог. Любой шкипер должен выполнить его приказ, не задумываясь. И Бен – хороший парень, так что это вообще не проблема. Вон, видишь, на крайнем причале стоит "Артемис", пятьдесят футов, красавица. Ее шкипер, один мой знакомый из Майями, возит дайверов по всему карибскому морю от Флориды до Арубы. А вон "Рио Экспресс", этот делает дневные дайвы. Видишь, от него трубки на причал уходят? Это они к компрессору подключились, баллоны заправляют. А вот и наша – "Фортуна IV", специально для рыбалки. Когда мой Вепрь будет готов, я тоже буду возить туристов на рыбалку. Поэтому я сейчас присматриваюсь, что да как. Пойдем, я тебя познакомлю.

Пожали руки со шкипером, дочерна загорелым блондином по имени Пит. Пошли получать продукты: сандвичи, чипсы, апельсины, воду, напитки. А по пути отвел Бризи в магазин, велел ему выбрать себе плавки. Сказал: считай, что это спецодежда. Какой ты декхэнд в джинсах?

На борту Бризи сразу схватил стерильные салфетки, стал протирать сиденья и столики в кают-компании, а тут и туристы потянулись. В основном, конечно, среднего возраста, как это бывает в большинстве случаев. Из молодежи были только один парень и две девушки, одна из которых уселась на верхней палубе с книжкой, а другая приклеилась ко мне. Взрослые тетки, как я и ожидал, набросились на Бризи, и он крутился с ними всю поездку.

Едва вышли в море, поймали хорошего, фунтов на семь, тунца. Пит тут же сообщил, что видел в округе марлина, и тунца насадили на большой крючок-трезубец и стали таскать за собой по кругу. Через два часа его с крючка сняли и порезали на сашими. Гордый Бризи вынес из кухни поднос с рыбой, имбирем и васаби соусом, было вкусно. Все хвалили Бризи, как будто он эту рыбу и поймал и разделал, мы с Питом тихо ржали.

Потом нам повезло, и мы вытащили трех больших морских окуней, прямо одного за другим. Тогда же пришло и предложение - поджарить улов прямо в марине. Вечер получился неожиданно приятным. Туристы угостили нас пивом, и мы успели пожарить на гриле рыбу, помыть Фортуну, выбросить мусор и даже посидеть на причале, потравить байки. Как всегда бывает в таких случаях, команды и пассажиры других яхт вскоре присоединились к нашей компании, расселись на кулерах и раскладных креслах, а то и просто на дереве причала, нагретом за день, отполированном годами. Пошли рассказы о штормах и шкиперах, о шикарных яхтах и странных морских тварях, причем истории профессионалов были, как правило, смешными, а туристы рассказывали ужасы. Владелец стофутовой "Коломбины", миллионер Гарри Томас, сидел на кулере между мной и Бризи и смеялся вместе со всеми и пугался в положенных местах. Только в маленькой марине в тропическом море на закате теплого и тихого дня возможны такие посиделки.

Туристы дали Бризи сорок долларов. Он прибежал похвастаться, потом отдал деньги в общий котел. При дележе ему досталось двадцать семь. Он был горд и счастлив.

По дороге домой Бризи не сказал ни слова. Дома вышел со мной на веранду, тоже молча. И только через несколько минут решился:

– Майк, можно я с тобой поживу? Я буду готовить и убирать, помогать тебе с катером и в марине и делать все, что могу. А ты за это позволишь мне жить с тобой...

Это меня напрягло. За пять лет я привык жить один. Сказал ему:

– Я один, много ли мне нужно готовить. Да и с уборкой я сам справляюсь.

– Ну, тогда... Могу сделать тебе другое предложение. Я великолепно делаю минет. Все так говорят.

Я на время завис. Все мысли как сдуло, и слов не было. Бризи понял мое молчание по-своему.

– Но если захочешь вставить, это тоже возможно. Только в резинке. Это твердое правило... И не бить.

И снова я ничего не сказал. В голосе мальчишки послышалась паника:

– Если ты предпочитаешь без резинки, то хоть не кончай в меня. И можешь шлепнуть, если тебе так нравится. У меня высокий болевой порог. Только не по лицу... Не до крови, в любом случае...

Тут я рассвирепел. За кого это чмо меня принимает? Рявкнул:

– Не интересует. Совсем. Мне телки нравятся.

– Какие телки? – удивился мальчишка.

– Взрослые. С сиськами, – ответил я и показал руками, для наглядности.

– Какая разница? Особенно если минет?

– Для меня есть разница. У меня на тебя не встанет. Я не вижу в тебе сексуального партнера.

Парень набычился:

– Это от меня зависит, я полагаю. Дай мне шанс, и покажу тебе, что ты не прав. Что я сумею тебе доставить удовольствие не хуже твоих телок, а может быть и получше.

– Вот борзой! – поразился я его наглости. – Ты по-английски понимаешь или тебе по буквам сказать? Не интересует!

Он ничего не сказал, но в глазах его я увидел выражение скрытого упрямства, которое впоследствии мне пришлось хорошо изучить.

Мне бы выгнать его прямо тогда, но мы оба устали за день, и ночь стояла на дворе, и я позволил ему постелить себе на кушетке, а сам отправился спать.

Заснул как убитый, а проснулся с членом у него во рту.

Глава 2. Вопросы веры

Сбросил его с постели, сел, опустив ноги на пол. Меня повело от каменного, просто невыносимого стояка. И когда только успел, сука? Я схватил себя за член, терпеть это не было никакой возможности. Он подполз ко мне, влез между коленями, схватился за мои руки. Несколько секунд я еще боролся с ним, потом уступил. И взвыл, когда он взял меня в рот. Он был прав, тысячу раз прав. Никто не умел делать это так, как он. Как он умудрился взять в горло мой довольно большой агрегат, я не знаю, но ему это удалось, и вокруг моей головки сжались упругие подвижные кольца. Я зажал в кулаки теплые шелковые пряди, дернул его на себя, вжал лицом в пах, задвигался быстро, резко... И заорал, когда меня накрыло. А потом он очень аккуратно вылизал мне член, и яички, и промежность. От щекотных и ласковых прикосновений его языка у меня снова встало. Я лег на постель и потянул его на себя.

Прохрипел в волосы: "Что же ты делаешь, сучка ты малолетняя?.." Он сел на меня верхом, гибко скользнув по моему телу, лег сверху, поцеловал шею, грудь, соски, присосался к пупку, вылизав его острым языком, обвел языком головку, пощекотал уретру... Я думал, он снова возьмет в рот, но он оседлал мои бедра, прихватил член и стал медленно на него насаживаться. Я хотел его согнать, прекратить эту самую настоящую гомосятину, но сил просто не хватило. Его тело оставалось неподвижным, двигались только бедра, с каждым движением принимая меня глубже, в жутко узкий, гладкий и упругий канал, сжимающий меня так сладко... Наконец, я не выдержал и, схватив его за бедра, насадил на себя до конца. Он тихо ахнул. Сразу стало так жарко, что просто невозможно дышать. Он двинулся вверх, очень медленно, выгибаясь в пояснице, замер, практически выпустив мой член из себя, потом резко сел, принимая сразу до конца. Вскрикнули мы оба. Это было... Просто крышесносно. Чуть больно, чуть похабно, до воя возбуждающе. И снова медленные круговые движения бедрами, чудом сохраненный, сладкий контакт, резкое проникновение... Снова я не выдержал первый, схватил его, задвигался быстро и сильно в его горячей глубине... Кончил в него, конечно, и без резинки. И только тогда заметил, что его собственный член болтался мягким маленьким стручком.

– А ты как же? Не кончил?

– Это неважно, Майк. Я никогда не кончаю. Но тебе понравилось?

– Нет! – заявил я вопреки очевидному. – Мне не понравится, пока ты не кончишь сам.

– Но я... – начал Бризи, я заткнул ему рот поцелуем.

Я чувствовал вкус своей спермы у него во рту, и это тоже было похабно и неправильно, грязно и возбуждающе. Однажды мы с пацанами на спор украли в "7-Элевен" бутылку текилы, так вот, это тоже было страшно и стыдно, и чутко волнующе. Я целовал, я трахал несовершеннолетнего пацана, и это было ужасно. Ужасно неправильно, ужасно хорошо... Раздвинул ему ноги, погладил его член, стал перебирать пальцами яички. Мне показалось, что его член чуть дрогнул под моими пальцами. Как он раньше, пососал его нежные сосочки, он гибко прогнулся, вздохнул. Наконец, я решился, коснулся губами его члена, мягкого и чуть влажного. Он снова ахнул: "Майк, милый, не надо..." Стал тихонько посасывать, сжимая в ладони яички. Определенно, у него начало вставать. Нажал пальцами на дырочку, засунул внутрь, на фалангу, стал гладить нежные стенки. Он начал извиваться подо мной со стоном: "Майк, трахни меня, пожалуйста..." Я дождался, когда у него полностью встанет, и согнул его ноги в коленях. Он сам мне помог, подхватил себя под колени, разведя их еще шире, открываясь полностью. Старался не спешить, входя в его дырочку, такую тесную, но влажную и скользкую от моей спермы... Задвигался, как он вначале, плавно и медленно, не забывая подрачивать его маленький твердый член, но потом снова сорвался, стал вбиваться в него со всей дури, втрахивая его в кровать. А потом он схватил меня за задницу, впиваясь в кожу ногтями, и прижал меня к себе с криком, и я почувствовал какие-то похожие на волны судороги там у него, внутри, и снова кончил, взорвавшись, как граната, на тысячу осколков.

Потом заметил, что кончил и он. Заметил слезы у него на глазах и сразу вспомнил, как вдалбливался в его тщедушное тельце.

– Маленький, прости меня. Тебе больно?

– Нет, нет... – прошептал он, касаясь моих губ пальцами. – Мне так хорошо... Никогда так не было. Только сам с собой, ни с кем не кончал никогда.

– Нам надо в душ. А то мы склеимся.

В душе поцеловались немного, погладили друг друга, но ни на что серьезное сил уже не было.

А когда мы вернулись в темную комнату, меня вдруг накрыло. То, что между нами произошло, ударило меня, как взрывная волна. Я только что переспал с пацаном, это раз. С подростком, это два. Переспал без резинки с не по годам опытным несовершеннолетним пацаном. Который, видимо, на своем коротком веку перевидал больше хуёв, чем я – хот-догов. Он завис у входа в спальню, а я проскользнул мимо, прихватив со стола пачку сигарет. Сидел на веранде, курил, пока не замерз. Понял, что хочу вернуться в дом и увидеть, что его там нет. Совсем нет, как будто и не было никогда.

Но он был, свернулся на кушетке едва заметным клубком. Хорошо, что догадался не лечь в мою постель.

Утром я встал очень рано, сел в грузовик, поехал в Лимон. Мне нужно было в банк, потом в один магазин, который объявил сезонную распродажу на электрику для моторных яхт, короче, провел в городе целый день. Даже в кино сходил. А когда вернулся, Бризи дома не застал. Постельное белье было сложено, кушетка собрана, купленные мною плавки аккуратно лежали на сидении. Мне бы обрадоваться, ведь я же и хотел, чтобы он ушел, а я отчего-то расстроился. Как будто я не дочитал хорошую книгу и названия не запомнил, и теперь уже никогда не узнать, чем закончится история. Моя история, быть может. К тому же стало стыдно: сам же трахал парня, как подорванный, а потом вдруг начал целку из себя разыгрывать.

Вышел на веранду, закурил... И вдруг увидел его, сидящего у самого прибоя, опустив голову на колени, а рядом лежала его куртка и пластиковый мешок, – собрался, значит. Подошел к нему почти бегом, сел рядом, притянул к себе за плечи. Заметил красные глаза и сопливый нос. Спросил:

– Ты чего, Бриз? Ревешь?

Он резко замотал головой.

– Ветром надуло. Вот, хотел уйти, да потом решил подождать, попрощаться. Спасибо тебе, Майк, за все. Немного на земле таких людей, которые впустят в свой дом...

– Забей. Оставайся, Бризи.

– Я вижу, что неприятен тебе, Майк. Что ты жалеешь о случившемся. Остается только уйти, чтобы своим присутствием не напоминать тебе...

– Бризи! – оборвал я его явно заранее придуманную речь. – Ты прости меня, малыш, я в самом деле запаниковал. Ну, это все новое для меня, понимаешь? Я до тебя ни с одним парнем даже за руки не держался, даже мысли такой не было, даже в шутку, или, там, чтоб развести кого. Никогда. А тут ты такой, весь из себя. Пацан пацаном, а опытный, как гейша какая-нибудь. Ну я и растерялся.

– Опытный, говоришь... – он шмыгнул носом совсем по-детски. – А я и есть опытный, Майк. Я четыре года с мужиками спал, иногда по несколько партнеров за ночь менял. Ты не гейшей хотел меня назвать, а шлюхой. И был бы прав, потому что спал я за деньги. А то, что эти деньги платили не мне, меня не оправдывает. Ладно, Майк, я пойду. В восемь последний автобус в Лимон...

– Я тебя не отпускаю! – разозлился я. – Я встал на скользкую дорожку и покатился по наклонной: от изнасилования к похищению. Теперь уж точно плохо кончу.

Он фыркнул. Я прижал его к себе сильнее, заныл жалобно:

– Пойдем домой, Бризи, а то холодно, ветер такой, и жрать хочется.

– У меня бутерброды. – Он протянул мне свой мешок. – Я себе сделал, с ветчиной и с индейкой...

– Хорошо собрался в дорогу, ничего не скажешь...

Мы посидели немного, пожевали его бутерброды. Низкое солнце грело наши спины, море дышало в лицо.

– Если хочешь, я тебе расскажу... – предложил Бризи. – Если ты не поверишь, я уйду. Поверишь – останусь.

– Расскажи, малыш. Я поверю, сразу тебе говорю.

Он еще чуть-чуть помолчал, потом заговорил, не спуская глаз с горизонта, где вечерняя дымка уже соединила море и небо.

– Мой отчим не обращал на меня внимания. Кормил, одевал, покупал необходимые вещи, но не более. Я старался ему угодить, помогал по дому, хорошо учился, но наше общение сводилось к минимуму. Я рос довольно одиноким ребенком. Рано приучился к чтению, перечитал всю школьную библиотеку, классику в основном. До сих пор Китса могу читать наизусть часами... Мне было около двенадцати, когда он изнасиловал меня. То есть, я даже не совсем понял, что между нами произошло и для чего он сделал это. Его поступок показался мне не преступным, а именно бессмысленным. Потом наступил и второй раз, и третий, и десятый. Я понял, что ему это нравится. Понял и принял это. Можно сказать, я и сам не возражал. Боль была вполне терпимой, зато у нас с ним появилось что-то общее, общая тайна, время, которое мы проводили вместе. После каждого акта он целовал меня, ласкал, говорил теплые слова. Мы стали вместе ходить в кино, в кафе, ездили гулять в Сан-Франциско. Однажды даже ездили в отпуск в Мексику. Конечно, я чувствовал, что это было неправильно, а потом понял, что не только неправильно, но и преступно. И все же для меня это было лучше, чем одиночество. Пока однажды он не привел своего приятеля. Понимаешь, это было предательством. Так я это воспринял. Тогда я сопротивлялся, орал, вырывался, кусался, дрался. Они скрутили меня вдвоем и вдвоем же отымели.

Бризи замолчал на минуту. У меня потемнело в глазах, и я понял, что перестал дышать. Заставил себя сделать вдох, выдох... Голос Бризи зазвучал спокойно, отстраненно, будто говорил не о себе, а своими словами пересказывал содержание книги:

– Он начал приводить людей. Некоторых я видел раньше, большинство были мне незнакомы. Кто-то из них предпочитал минет, кто-то – другие вещи. И каждый раз, после каждого посетителя он бил меня. Он ревновал меня, ты знаешь? Заставлял меня говорить, что я хочу только его, что только с ним мне хорошо. И я говорил... Просил его, умолял, чтобы он не приводил больше никого. Он обещал. А потом приводил снова. Ему нужны были деньги, он стал нюхать кокс... Не исключено, что его подсадили нарочно. Я пригрозил пойти в полицию. Он сказал, что если его посадят, меня отправят в приют. Там узнают, что я пидор, и станут приходовать всем приютом. Я поверил ему. Он стал продавать меня все чаще, каким-то все более странным личностям, и бить стал по-другому, со злобой. Сам он спать со мной перестал совсем. И я понял, что должен бежать, пока он не убил меня. Вспомнил о паспорте, который мне сделали перед поездкой в Мексику. Посмотрел, куда он прячет деньги. Денег хватило ровно на билет в Мехико. Дальше рассказывать не интересно. Бомж из меня получился не слишком удачный, очевидно, мое призвание в другом. Но этого, другого, я не смог заставить себя сделать. Вернее, твердо решил: лучше сдохну от голода, но не буду себя продавать. Ради чего стоило тогда убегать из дома? Вот таким ты и подобрал меня, голым и голодным. А теперь просто скажи мне: ты веришь мне?

– Я верю тебе, Бризи, – ответил я, не задумываясь. – Останься со мной хотя бы до весны. А там посмотришь, как тебе лучше. Останешься?

Почти стемнело, и в сумерках я увидел, как блестят его глаза, не от тех слез, которые катились по его щекам, а от тех, что были выплаканы давно, и от тех, что предстояло еще выплакать. Я поцеловал его в кончик носа, и он забросил руки мне на плечи и обхватил меня за шею и уже тогда разревелся по-настоящему.

Я немного приврал, когда сказал ему, что поверил его истории. Что-то было в ней от дешевых фильмов или книжек в мягких переплетах, слишком была она удобная, слишком безотказная. Это точно, как показывают по телевизору глазастенького щенка из приюта и говорят: "Пожертвуйте хотя бы пять долларов, позвонив по этому номеру, или завтра его усыпят". И идиотом себя чувствуешь, и номер набираешь.

С другой стороны, думал я ночью, поглаживая острые позвонки уснувшего у меня на груди Бризи, что важнее – правда или то, во что ты лично сам хочешь поверить? Вот, что тебе самому приятнее думать: что ты – насильник и педофил или же спаситель и защитник? А этот мальчик, он кто, малолетняя шлюха, которая использует тебя в своих целях, или беспомощный, затравленный подросток? И если ты выгонишь его, куда он пойдет, делать минет со свистом в туалете на автобусной станции в Лимоне или топиться в море? Просто выбери уже, во что тебе хочется верить, и верь.

Вот я и поверил.

Глава 3. Марина

Жить с Бризи оказалось легко и приятно. Он неплохо готовил, лучше меня уж точно, ездил на велике за покупками, убирал и стирал и в постели вытворял чудеса. Не знаю, как это он никогда не кончал раньше, со мной он заводился с одного поцелуя. Мне нравилось доводить его до состояния скулящей зверюшки, прежде чем позволить ему кончить. Надо сказать, что со мной этот гаденыш проделывал то же самое.

Бризи оказался страшно любопытным и жадным до новых впечатлений. За неделю он перезнакомился со всеми соседями и неожиданно быстро залепетал по-испански. Все давалось ему легко. Я начал учить его водить машину и в первые же дни серьезно об этом пожалел: таких безбашенных я даже в армии не видел. У Бризи вообще не было инстинкта самосохранения. Пришлось специально найти видео в интернете для арестованных за вождение в состоянии опьянения, с кровью и кишками и поломанными костями, чтобы объяснить ему, что автомобиль – это тоже оружие. И в наши мирные дни убивает оно больше людей, чем любой вооруженный конфликт.

Когда я работал в марине, Бризи всегда увязывался за мной. Всем любопытным я говорил одно и то же: пацан – сын друзей семьи, здесь на отдыхе. Все поняли это однозначно: у парня проблемы с законом, и расспросы прекратились. Такими отдыхающими у нас была половина декхэндов и кое-кто из шкиперов в придачу. Бризи помогал в простых вещах, трепался со шкиперами и декхэндами и через месяц знал больше людей и больше яхт, чем я узнал за пять лет. Когда он получил права, мы устроили большую вечеринку в марине, где я с удовольствием насосался пивом, а Бризи на законном основании отвез меня домой.

Той же ночь я сказал ему, отлюбив до потери сознания:

– Права работают только в Коста-Рике. В Штатах тебе придется сдавать заново.

– Зачем? – спросил он настороженно. – Я не собираюсь туда возвращаться.

Я оставил это без внимания, но может быть уже тогда каким-то животным чутьем я знал, что наша семейная идиллия вечной не будет.

И вместе с тем я сам же вынудил его сделать первый шаг.

Шел футбол, матч отборочного круга, играли мои Сан-Франциско 49-ers. Я сам играл в футбол с семи лет и даже мечтал о профессиональной карьере, а когда из моей мечты ничего не вышло, со злости пошел в армию. Так что такую игру я просто не мог пропустить. А Бризи футбола не любил, за что его отчиму тоже надо было бы яйца открутить. Вот он и маялся, ходил, как тень, лез ко мне с разговорами, мешал, короче. Я ему сказал: бери велик и кати в марину. Мужики говорили, там "Октопус" Пола Аллена стоит, вот заодно и посмотришь. Он тут же улетел.

Вернулся поздно, привез какие-то вечные истории, но я слушал невнимательно, потому что наши проиграли и я переживал.

С тех пор стал он ездить в марину чуть ли не каждый день и пропадать там подолгу. Я не видел в этом ничего плохого. Чего молодому пацану сидеть дома? В конце концов, он не пленник. Потом я понял, что мне не хватает его, веселой трепотни, шлепанья босых ног в кухне, простого и теплого присутствия. А однажды он задержался дольше обычного, и я сел в грузовик и поехал за ним.

Я застал его врасплох. Нет, ничего плохого он не делал, он просто танцевал. На борту большого катера, стоявшего у причала, играла музыка, обычная публика сидела кругом с пивом в руках, а в центре круга танцевал мой Бризи. Тонкий и гибкий, позолоченный загаром, в блядских красных европейских плавках, похабно обтягивающих круглые ягодицы, он кружил в танце, забыв обо всем на свете. Я глядел, как взлетают над плечами светлые пряди, как изгибается тонкая талия, переступают стройные ноги, как под тонкой кожей движутся юношеские мускулы и капли пота выступают на подтянутом животе... Я смотрел, и было мне так плохо и обидно, будто меня развели, будто пообещали мне большой и личный подарок, а потом раздали его всем, чужим и своим, бросили на доски причала под ноги туристам из Чикаго, дайверам и шкиперам, и владельцам, и рыбакам. Я не узнавал моего Бризи и в то же самое время понимал, что лишь тогда впервые увидел его настоящим, молодым, красивым и соблазнительным самцом, ничем не похожим на моего веселого ребенка, увидел его огненную суть, которую ничем не удержать...

Бен подошел ко мне, заговорил осторожно:

– Майк, ты бы парнишке своему сказал, пусть бы он поосторожнее. Нам тут плохие случаи не нужны. Сам знаешь, половина из них платит за стоянку наличными, а у таких мы и документов не требуем...

– Скажу, Бен, – пообещал я. – Он молодой еще, глупый. Я скажу.

Бризи увидел меня, подбежал первым, заглянул в глаза и виновато, и радостно.

– Одевайся, поехали, – сказал я и повернул к парковке. Еще не хватало порадовать публику скандальчиком.

В машине Бризи сразу спросил:

– Майк, ты сердишься на меня? Ты же не видел, на самом деле, мы все танцевали, это потом в конце я один остался...

– Бризи, пожалуйста, пойми. Я не сержусь, – соврал я. – Мне за тебя страшно. Это не школьный двор, это стоянка для яхт. Половина этих людей проведут здесь одну ночь и потом никогда больше не вернутся сюда. Если они тебя обидят, искать их будет негде, да никто и не будет искать. Они это тоже знают прекрасно. Так танцевать перед ними это все равно, что в привокзальном буфете положить бумажник на стол и пойти отлить. Даже нельзя никого винить, если твоему бумажнику приделали ноги. Ты сам виноват, ты ввел в искушение. Вот так и ты сегодня, ты ввел их в искушение.

– Майк, ну что они могут сделать?..

– Да ничего особенного, – перебил я. – Просто заманят тебя на борт, запрут в каюте. Выпустят, когда яхта уже выйдет в море. Будут развлекаться с тобой, как захотят, отсюда и до Ямайки. Там привяжут тебе к ногам якорь и бросят в воду. И никто никогда тебя не найдет.

Он притих.

– Ты так плохо о людях думаешь, – проговорил он задумчиво.

– А ты – хорошо, да, Бризи? У тебя есть причина думать хорошо о людях, да?

Он промолчал. Я продолжил:

– Два года назад у нас пропала американская школьница, выпускница. Ну, не у нас, в Санта-Розе, это на тихоокеанском побережье. Ее родители подняли международный скандал. Ее искали всей страной, нашли ребят, с которыми она веселилась в клубе, выяснили, что они вместе пошли куда-то, вроде купаться. Они сказали, что поссорились с ней и оставили ее одну на пляже. Может быть и так, а может быть и нет. Ее не нашли, Бризи. Даже следа ее не нашли, как не было человека. Если с тобой произойдет то же самое, я не знаю, как смогу жить дальше, малыш.

Он положил мне голову на плечо и обнял меня за талию.

– А откуда у тебя такие похабные трусищи? – спросил я, чтобы немного разрядить обстановку.

– Нашел! – обрадованно сверкнул улыбкой. – Нашел в прачечной в марине. Они там с неделю лежали, вот я и решил их взять себе. Красивые, правда?

– Очень красивые, – согласился я. – Неделю, говоришь, лежали? Тогда понятно. Шкипер "Мэри Джейн" растирал ими мастику на перилах. Помнишь, они у него такие красные? Пит полоскал в них червей для прикормки. Бен затыкал ими течь в сливном баке, знаешь, за это штрафуют жутко...

– Все ты выдумываешь! – засмеялся Бризи.

Дома он танцевал для меня одного. Первая попавшаяся музыка оказалась самой верной.

* "See the pyramids along the Nile
Watch the sun rise from a tropic isle
Just remember, darling, all the while
You belong to me," –
пел негромкий мужской голос, будто беседуя с кем-то близким, тепло светилась настольная лампа, а у моей кровати плавно изгибалось обнаженное тело, самое желанное и прекрасное на свете, золотыми волнами струились волосы, и лебедиными крыльями парили длинные и сильные руки. Он превратил крошечную просто обставленную спальню в покои падишаха, где течет волшебная музыка, и блестят драгоценные камни, и поражают красотой юные наложницы. И как это я раньше этого не замечал.

Этой ночью я любил его по-другому, пробуя на вкус, впитывая и узнавая каждый изгиб его тела, пропуская через себя, будто пытаясь если не удержать, то хотя бы запомнить, оставить себе частичку Бризи, хоть крохотную и невидимую, но только мою...

Неделю он не ездил в марину. А потом поехал и исчез.

Обычно он возвращался засветло, чтобы не ехать в темноте на велике по нашим раздолбанным улицам. Я начал волноваться на закате. Пошуровал в шкафу, нашел его куртку, а во внутреннем кармане – паспорт, свидетельство о рождении, новенькие права. Появилось желание всыпать этому малому засранцу по заднице, чтобы знал, как портить нервы взрослым людям. Потом я решил, что мне пофиг, пусть хоть вообще не возвращается, меньше головной боли. Всему назло лег спать. В два часа ночи подорвался и понесся в марину.

Бен ушел домой, на ночь оставив Рамона, местного полубомжа. Он, конечно, ничего не видел и не слышал.

Я заметался по причалам. Прислушивался к каждому борту, все мне казалось, что кто-то стонет, всхлипывает тихонько. Ночью в марине никогда не бывает тихо. Стонут натянутые канаты, потрескивает такелаж, всхлипывает вода у борта, кряхтят кранцы, зажатые между бортом и причалом. Все эти привычные звуки казались мне зловещими в ту ночь.

Наконец, ночь прошла, и с рассветом марина стала оживать. Проснулись и стали выходить на палубу люди, я подбегал к каждому с вопросом о Бризи. От выкуренных сигарет меня тошнило, в глотке застрял страх.

Явился Бен, выслушал мое испуганное кудахтанье. Протянул мне святая святых – журнал гавани со списком всех яхт, стоявших вчера в марине. Шесть из них вышли вчера в море. Потеряв стыд, я стал набирать номера всех шкиперов из списка Бена. Никто ничего не знал. Каждый обещал поспрашивать. Мы местные, они говорили, мы должны помогать друг другу.

К полудню один шкипер, которого я раньше не знал, привел в кабинет к харбор-мастеру двоих декхэндов. Они рассказали, что видели, как Бризи поднимался на борт яхты под названием "Вакансия". Стоянка этой яхты была оплачена еще на два дня, но ее причал пустовал. Никаких сведений о владельце или о шкипере...

Я уже почти ничего не соображал, когда на входе в марину появилась ухоженная тридцатипятифутовая моторная яхта. На носу стоял Бризи с веревкой в руках. Он красиво спрыгнул с высокого борта на причал, быстро намотал веревку на кнехт, ему бросили еще одну с кормы, он справился и с ней. Только потом поднял голову и увидел меня. Видимо, такое было у меня лицо, что он даже подойти не решился.

Я решил подождать его в машине. Долго ждать не пришлось. Он скользнул на пассажирское сидение тихо, как мышка. Пролепетал:

– Майк, я...

Я перебил его свирепым:

– Заткнись, Бриз!

Руки тряслись. Не знаю, как я доехал до дома.


В гостиной бросил ключи на журнальный столик, и звон металла по стеклу взорвался в тишине, и что-то взорвалось у меня в башке, в горле, в груди. Я схватил Бризи за шмотки и бросил его к стенке. Прорычал в белый круг лица:

– Ты что, блядь? Ты что, вообще охуел? Что ты творишь, сука?

– Майк, я не думал...

– Не думал? Башка тебе для чего, волосы растить? Да я из-за тебя всю марину на уши поставил! К каждому шкиперу доебался, они теперь все кипятком ссутся, а мне с ними работать! Но это ладно! Ты понимаешь, что Бен уже в береговую охрану решил звонить, чтобы они задержали эту твою трижды ебаную "Вакансию" по подозрению в похищении! Вот это была бы коррида! Тебя бы выкинули из страны и отправили бы обратно твоему папахену, это ты понимаешь своей дурной башкой?

– Майк!.. – всхлипнул Бризи тихонько. – Ты только не бей меня, Майк. Я просто не знаю, что будет, если ты ударишь меня...

Трудно было расцепить пальцы у него на груди, отпустить его майку.

– Да нужен ты мне, еще руки марать...

Ушел в спальню от греха подальше, а то и вправду врежу ему, и что потом делать.

Через минуту он появился в дверях, держась на расстоянии.

– Майк, прости меня, пожалуйста. Так получилось... Мы хотели только на закат посмотреть, а потом один сказал, что знает хорошее место для ночной рыбалки...

– Что ты за человек такой, Бриз? Ты что, не мог позвонить мне, предупредить?

– Я твоего телефона не знаю...

– Идиота кусок, – снова мозги затягивало красным, и становилось трудно держать себя в руках. – А Бену ты не мог позвонить? Или на этом вашем говновозе сраном радио нет? Или...

– Майк, я не знал...

– Да ладно, Бриз. Тебе просто похер было. Ты даже не вспомнил обо мне. Тебе просто плевать, что я чуть с ума не сошел. Нашел себе новую игрушку, поинтереснее, да?

– Нет, Майк, нет, я ни с кем, клянусь!.. – он двинулся ко мне, но я остановил его жестом.

– Не подходи ко мне сейчас. Лучше не подходи.

Целый день я провозился с Вепрем. Бризи позвал ужинать, но я не пошел, хотел остыть немного, чтобы не наговорить ему всякого. Спали тоже раздельно, а впрочем, не спали. Я слушал, как он ворочался на кушетке в гостиной и лишь под утро затих.

Встал рано, собрался, стараясь не шуметь. На секунду завис возле кушетки, так захотелось погладить белобрысую макушку, но потом подумал: пусть поспит. Тоже ведь замучался.

В Лимоне походил по магазинам, купил всякого вкусного, да еще телефон, не самый навороченный, но нормальный, получше моего. Сразу забил туда свой номер и номер Бена. Подумал, как обрадуется Бризи, ведь там же и музыка, и мобильный интернет, и фотки можно делать. Надо было давно купить ему такую игрушку, и как я раньше не додумался. Сам идиот, значит.

Пришел домой как раз к ужину, нагруженный пакетами. И сразу понял, что дом мой опустел.

Не было в шкафу куртки с документами, не было его вещей. Зато нашлась на столе записка, написанная аккуратным школьным почерком:

"Дорогой Майк! Надеюсь, ты сможешь со временем простить меня. Я всегда хотел повидать мир, и сейчас мне предоставилась такая возможность. Могу сказать тебе только одно: я очень, очень тебя люблю. Твой Бризи"

Записку я тут же порвал и выбросил. Потом пожалел: ничего не осталось у меня от Бризи, как будто и не было его вовсе. Но через пару дней пришла открытка из Нассау, с видом отеля Атлантис. Бризи писал:

"Дорогой Майк, я в Нассау! В Атлантисе! Здесь есть аквариум, а в нем настоящая манта, огромная! Люблю тебя, Бризи"

Я бывал в Нассау и в Атлантис заходил, видел их манту. Она у них совсем маленькая.

Но откуда Бризи знать, какими бывают настоящие манты?


* (Вольный перевод автора):

Посмотри на пирамид покой,
На тропических морей прибой.
Где б ты ни был, помни, дорогой,
Навсегда ты – мой...


Глава 4. Жизнь, вроде бы

Следующая открытка от Бризи пришла из Сиэтла. Буквы прыгали, будто написанные нетерпеливой рукой:

"Майк, я теперь живу в Сиэтле! Поступил в городской колледж, беру школьные предметы, чтобы получить диплом. Здесь здорово. Пиши мне по адресу..."

Дальше шел адрес электронной почты. Я тут же его занес в контакты. Вечером выпил для храбрости и написал, ничего особенного: как ты, как дела?.. Он ответил. Мы стали переписываться, но без особого надрыва. Целый мир лежал между нами, и ниточка, все еще связывающая нас, натянулась до звонкой прозрачности. Потом он позвал меня в друзья в Фейсбуке; у меня была страничка, про которую я и думать забыл. Я стал смотреть на его фотки, на его колледж, на его друзей, таких же, как он, веселых и глупых мальчишек и девчонок. Я вглядывался в лица на фотках, пытаясь вычислить щедрого спонсора, но никто из них не катил на эту роль. Видимо, степенный женатый человек, которому светиться в сети ни к чему. Это почему-то успокаивало. Я говорил себе: у Бризи вся жизнь впереди. Ему нужно именно это – учиться, получить специальность, стать доктором, или учителем, или писателем, встретить хорошего парня, а может и девушку. Он же не был никогда с девушкой, вдруг ему понравится? Он еще может жениться, завести детей, купить дом в предместье. А что мог предложить ему я? Место декхэнда на чужом борту? Чаевые от туристов? А значит, нечего ныть. Если любишь его, должен радоваться.

Я и радовался. Как мог. Смотрел на его милое лицо, читал дурашливые посты:

"Ну и зачем мне сдалась эта физика?.. Ясно же, что я – гуманитарий..."

И к этому фотка, круглые забавно грустные глазищи анимэшного котенка.

Я тоже однажды приготовил пост. Залил свою фотку с двумя молоденькими туристками на фоне Вепря, вспомнил смешную историю, приврал немного. Так написал:

"Вчера один чудак уронил с борта очки, какие-то жутко навороченные. Стал ходить по марине, предлагать награду, если кто нырнет и достанет. Дайверы из Флориды, которые вообще ныряли, не приходя в сознание, за деньги под воду идти отказались, жлобы. Я им сказал: правильно, старички, вы все равно ничего не найдете. Дно в марине - тонкая пыль, вы плюхнетесь, поднимете муть, друг друга не увидите, не то что очков. Они мне, конечно: поспорим на ящик пива, что достанем? Забили. Короче, достали они очки. Я с того чудака срубил награду (двести баксов, между прочим) и купил два ящика "Короны", один лично пацанам из Флориды, другой – на всех. Хорошо посидели. Я у Бена в офисе ночевать остался, так напивасился ;))"

Потом почитал и подумал: что за фигня? Кому это может быть интересно вообще? Все удалил нафиг, только фотку оставил.

Кстати, Вепря я своего спустил, наконец, на воду. Зарегистрировал его, так классно было смотреть на свидетельство: "Судно (плавательное средство): Морской Вепрь, шкипер и владелец Майкл Шоннесси". Так получилось, что сразу навалилось на меня море заказов. Помог Пит, который направлял ко мне все небольшие группы. Ему выводить его громадину в море ради трех несчастных инвалидов не с руки, а мне как раз. А я ему все группы больше пяти направлял, когда они у меня нарисовывались. Бен тоже подкидывал мне работу. Я даже одного декхэнда нанял, местного парнишку по имени Пончо, хотя на двадцатипятифутовом катере можно и одному управиться. Так что же, всем жить надо. И мне так спокойнее, и туристы довольны. Вепрь сиял чистотой, рыба ловилась исправно. Я заказал банданок с надписью "Sea Hog"*, давал их в подарок всем туристам и разрешил на борту пить пиво. Дело пошло. Так много работы было, что даже на пасху к родителям не поехал, хоть и собирался. Отец потом смеялся: плохой ты католик. Но он тоже понимал, такое наше дело: сегодня густо, а завтра пусто. Пока есть работа, надо дело делать. Потом придется лапу сосать.

На День Независимости в марине устроили праздник. Коста-Рика, конечно, этот день не отмечала, но зато половина туристов были американцами, да и нас, местных американцев, тоже набралось немало. Я поднял на Вепре наш звездно-полосатый, повесил вместе с Пончо гирлянды с трехцветными флажками, купил нам обоим патриотические майки, короче, все было путем. Нам даже удалось запустить две петарды, красную и синюю, пока не прилетел задерганный Бен и не заорал, что мы спалим ему всю марину. Умница Пончо сразу указал на шикарную яхту под флагом Эмиратов и сказал: это они. Бен умчался скандалить с шейхами, а мы с Пончо пошли на причал пить пиво, где пьяные туристы обнимали нас и давали нам хай-файв.

А дома было пусто, темно и пусто, так пусто. Я завалился спать, не раздеваясь, на кушетке, где в последний раз сопел Бризи.

Мне снова снилась метель, четверо в кабине грузовика, взрыв, боль, страх. В тот раз я убил Пата. Тоже ирландец, тоже католик, хоть и с другого побережья, но в чем-то родственная мне душа, он подкупал меня незыблемым спокойствием, абсолютной стабильностью. Казалось, пока рядом Пат, ничего плохого не может случиться. Я влепил ему пулю в затылок, и снег под его головой вспыхнул красным.

Нечего говорить, что утро вышло нерадостным. Я хандрил, выпил бутылку виски, отказался от выгодного рейса. И только вечером проверил емэйл и обнаружил письмо от Бризи. Он прислал мне номер телефона и предложил мне позвонить. В любое удобное для него время.

Я набрал номер сразу же, не задумываясь. Он ответил после первого гудка, будто ждал звонка. Его знакомый голос прозвучал так ясно и громко, будто из соседней комнаты. Я на мгновение затормозил...

– Алло! Кто это, я вас не слышу! – звенел знакомый голос, и я все же собрался, проквакал в трубку:

– Бризи, привет, это я, Майк.

– Майк! Как же здорово, что ты позвонил! Ну как у тебя дела? Я видел твоего Вепря, он красавец! Ты знаешь, на тебя похож, такой серьезный, правильный...

– Да брось... Лучше скажи, как ты? Как учеба?

– Закончил экстерном летние классы, теперь свободен до середины августа...

– И какие планы на лето?

– Да вот, подумал... Я хотел бы приехать к тебе, Майк. Если не помешаю, конечно.

Я так хотел этого, откуда же взялся этот страх?

– А, ну понятно... – он понял мое молчание по-своему. – Ладно, Майк, я рад, что у тебя...

– Заткнись, Бризи, – разродился я, наконец. – Приезжай, конечно. Пришли мне твой рейс, я встречу тебя в Сан-Хозе.

Аэропорт в столице, Вавилон и Ноев ковчег, обожженные солнцем туристы, возвращающиеся в свои северные широты, и бледнолицые новобранцы, немного нервные и нетерпеливые. И среди них светлым пятном, тонким лучиком света – мой Бризи. Он показался в потоке пассажиров, прибывших последним рейсом из Атланты, и не стало других людей, и мрачный коридор обернулся подиумом. На нем были светлые летние брюки и белая рубашка, спортивная сумка через плечо, высокий хвост золотистых волос. Он шел походкой человека, который знает, куда он идет и зачем. Люди оборачивались ему вслед, но он не замечал их взглядов. Я глядел на него с восторгом, похожим на боль, и не верил тому, что вернулся он ко мне. Казалось, он должен пройти мимо, сесть в шикарный лимузин, укатить в звездные дали. А потом он оказался совсем рядом, нарядный красавец, чужеземный принц. И обхватил меня за шею, уронив на пол сумку, и прижался ко мне всем телом.

– Бризи, – я прошептал в его макушку, – как же я соскучился по тебе...

Даже не заезжая домой, поехали смотреть на Вепря. Бризи крутился по небольшому борту, как белка, гладил ладонью сиденья, крутил штурвал. Наконец спросил:

– Ты же возьмешь меня декхэндом, правда же, Майк, возьмешь же?..

– У меня есть уже Пончо. И потом, у тебя есть похабные красные плавки?

– Нет... – смеялся Бризи.

– Вот видишь, без них нельзя. У меня это спецодежда на Вепре.

– Но порулить-то дашь?

– Порулить дам. Но не в марине. У меня страховка маленькая...

Поужинали в новом ресторане, который открылся рядом с мариной, прямо через дорогу, морепродукты, рыба свежего улова, сам пару раз им груперов сдавал.
А рядом был Бризи, а рядом с ним и я был другим, и так легко было верить в чудо.

Домой приехали уже в темноте. Я даже подумал: пусть он не захочет никакого секса. Может быть и к лучшему, как я коснусь его, такого. Как посмею. Лишь бы просто был рядом. Мне и этого хватит, за глаза.

Он пошел в душ с целой сумкой, пропал там надолго. Вышел в пижамных штанах, мягкие фланелевые складки обхватывали узкие бедра. Остановился в дверях, опустил голову, будто прислушиваясь к чему-то. Длинная светлая прядь упала на грудь.

– Майк, – сказал он негромко, – можно я с тобой?..

Я вдруг понял, почуял вставшей дыбом шерстью, это он о нем, о спонсоре своем вспомнил. Но не было его здесь, а мы были вместе, одни в темной комнате.

– Иди сюда, маленький, – сказал я просто.

А дальше было все очень просто, и очень радостно. Тонкое гибкое тело, мягкие губы и то, чему я не знаю названия, вязкое, горячее, самое настоящее. Неужели когда-то не было его со мной? Неужели мог я любить кого-то еще?

Я пристроил Пончо в команду Пита, всего на месяц. Сказал: друг семьи приехал, студент, ему подзаработать надо. Я не хотел отпускать от себя Бризи ни на минуту. Я знал, немного их будет, этих минут.

Море, синее и бирюзовое, лежало под нами, мой Вепрь вспарывал волны белой грудью, а Бризи был рядом. Золотистый загар лег на его плечи, выбелил его волосы до цвета белого золота, и казалось, что были мы одним целым: мощный Вепрь, с восьмицилиндровым горячим сердцем, я, конечно, за штурвалом и Бризи, самый красивый в мире морской ветер, непостоянный, чистый и настоящий...

Август, спелые звезды падали с неба. В Коста-Рике это еще не конец лета. Много еще теплых и солнечных дней ждало нас впереди. Много бледных северных людей, которые приезжали к нам всего на неделю, чтобы потом сохранить Карибское тепло на целый год. И мы с Вепрем и с Бризи помогали им в этом. Гости увозили на север короткие мгновения: Бризи с карибскими косичками на висках обнимает за плечи двух мягкотелых дев, обширный банкир из Чикаго держит пред собой серебристо-синего тунца, техасская домохозяйка стоит за штурвалом, а волны за ее спиной серебрятся на солнце... Много еще будет хорошего, пока не прольются над моим домом холодные дожди. Только Бризи не будет.

– Мне нужно получить диплом, – говорил он мне в последнюю ночь, – нужно понять, что делать дальше. А потом я вернусь к тебе, Майк...

– Я буду ждать, Бризи, – ответил я, а мог бы и не отвечать, и так понятно.

В аэропорту обнимались у всех на глазах, а потом он скрылся из вида. Если бы я знал, на сколько мы расстаемся, ломанулся бы за ним, не отпустил бы никуда.

Четыре года, да еще пару месяцев... Сначала мы говорили по телефону, обменивались фотками и смсками. Потом звонки стали реже и наконец совсем прекратились. А вскоре после Рождества Бризи исчез. Его телефон не отвечал, закрылся почтовый ящик, и исчезла страничка на Фейсбуке. Бризи старательно обрубил все связи с прошлым. Было ли это как-то связано с его спонсором, а может быть он попал в беду или просто встретил кого-нибудь и решил начать все сначала, я не знал, да и значения это не имело. Какой бы ни была новая жизнь Бризи, мне не нашлось в ней места.

Я, конечно, тоже не сидел у окошка четыре года. Работал, раз в год ездил к родителям, даже встречался с девушкой, с администратором того ресторана, что напротив марины. На Бониту, так ее звали, заглядывались все, такая она была красивая, настоящая латинка, волосы, фигура, глазищи. И характер хороший, никаких истерик, и в постели все в порядке было. Но чего-то все-таки не хватало в наших отношениях, чего-то очень важного, что словами не опишешь, а можно лишь почувствовать, как корни, которыми вы с другим человеком друг в друга прорастаете. С ней это не давалось, вроде мелькало где-то на пределе зрения, а потом ускользало, а с Бризи приходило легко, как дыхание. Мы встречались больше года и расстались друзьями. Она даже меня на свадьбу пригласила, но я не пошел.

Когда я увидел военный сон, вспомнил о Бризи. Сообразил, наконец, что как раз после этого сна он появлялся в моей жизни. Начал его немножко ждать, даже уборку сделал. А появился он точно, как в первый раз: я вышел покурить на веранду и увидел его, сидевшего на ступеньках. Даже дождь шел, хоть и не такой сильный.

Я сразу понял, что Бризи моему хреново. Поволок его отмывать в ванне, откармливать, отпаивать чаем. Волосы у него были в дредах, ребра натягивали кожу, глаза ввалились, руки дрожали. Всю ночь он трясся в ознобе под двумя одеялами, а когда я лег к нему и обнял, чтобы согреть, он вдруг заскулил: "Не надо, пожалуйста, не надо..." Пришлось срочно консультироваться с Пончо, у которого брат подсел на героин и потом его ломало... Правда, потом он покончил с собой...
Лечение, впрочем, было простым: кормить хоть насильно, давать витамины и снотворные таблетки, следить, чтобы не сделал с собой плохого. Две недели его трепали приступы лихорадки, в промежутках между которыми он сидел, бессмысленно уставившись в одну точку, потом ему стало легче. У него появился аппетит, и он стал отвечать на простые вопросы. Вместе с выздоровлением что-то другое появилось в нем, какая-то мрачная решимость, и выражение лица такое, как у человека, задумавшего большую и опасную глупость. Я пытался разглядеть в нем прежнего Бризи, светлого и ласкового, живого, моего, и не мог. А когда он исчез, я почувствовал и боль, и облегчение, будто похоронив близкого человека, давно и безнадежно болевшего...

Через какое-то время он позвонил мне, и наша связь снова наладилась. Появились фото, Лондон, Париж, Мадрид. Бризи на них выглядел респектабельным и чужим. Но в каждом письме было такое детское: "а помнишь, как мы поймали ската?", "а помнишь, как забыли отвязать кормовую веревку?", "а помнишь?.." Будто Бризи хватался за обломки этих простых воспоминаний в отчаянном желании удержаться на плаву.

За следующим военным сном последовал его визит. В тот раз он был при деньгах. Достаток виделся во всем: часы, бумажник, ноутбук, планшет, каждая рубашка дороже всего моего гардероба. О себе он ничего не рассказывал, но я и не спрашивал особенно. Жив, здоров, и то слава богу. Только в постели он становился прежним, чувственным, ласковым, щедрым, радостным. Уезжая, он оставил мне конверт с тремя тысячами баксов, засунул под телефонную книгу, я только через пару дней нашел. Разозлился, решил отдать деньги в приют какой-нибудь или в детский фонд. Потом плюнул и купил новую трансмиссию для Вепря.

И вот снова этот сон. На этот раз я уже не сомневался, мой Бризи близко. Даже стало тревожно: каким появится он в моей жизни на этот раз? А вдруг совсем чужим? Вдруг я взгляну на него и не почувствую вот этого, главного, соединивших нас корней? Ведь столько лет прошло с нашего первого свидания... Двенадцать лет, если быть точнее.

Глава 5. Своими словами

Позвонил он поздно вечером. Голос прерывался, тонул в шуме, смешивался с обрывками чужих разговоров:

– Майк! Это я, Бризи! Ты меня слышишь?..

– Слышу, Бризи, говори!..

– Майк!.. Слушай, я хочу приехать!.. Можно?..

– Что ты спрашиваешь, конечно!

– Майк, мне нужны деньги на билет... Поможешь?

– Могу переслать через Вестерн Юнион...

Он продиктовал мне точные паспортные данные: Брайан Грант Стивенс, год рождения 1988, место рождения Сакраменто, Калифорния...

Назавтра поехал в Лимон, отослал две тысячи. К вечеру получил смс: деньги получил, билет купил, выезжаю таким-то рейсом.

Снова аэропорт в Сан-Хозе, снова высокая и светлая фигура в сером коридоре. Только теперь уже взрослый мужчина шел мне навстречу, спокойный и уверенный в себе. Он изменился и остался прежним. Он снова отрастил волосы до плеч, и в эти светлые волны я запустил пятерню, притягивая его к себе, прижимаясь поцелуем к его нежным губам. Он ответил, ласково и чувственно. Будто тоже скучал. А потом я взглянул в его глаза и увидел в них что-то безумное. Что-то, похожее на панику.

– О, у тебя новый грузовик! Смотри, а эта заправка здесь всегда была? А как называется тот ресторан напротив марины?

Он слишком много говорил. Как будто боялся замолчать. Как будто знал, что в молчании придется сказать правду.

– Хочешь, заедем пообедаем? – спросил я.

– Нет, хочу домой. Поехали домой, Майк.

Дома тоже никак не мог успокоиться:

– Я смотрю, у тебя ремонт и вся мебель новая! И такой удачный ансамбль, неужели ты сам подбирал, Майк?

– В каталоге увидел, – ответил я коротко. – Просто сел и заказал все, от мебели до картинок на стены.

– Теперь понятно, откуда такая гармония. Ты потрясаешь меня, Майк, знаешь, в этом ты весь, такая целостная натура...

– Бризи, – перебил я его, наконец, – ты есть хочешь? Или в душ? Нет? Тогда сядь и заткнись. И скажи мне, что с тобой происходит.

Он послушно сел на диван, сложил на коленях руки. Поднял на меня глаза, а в них блестела паника. Но начал он чинно:

– Ты прав, Майк. Прежде всего, мне следует извиниться. Что не приезжал к тебе так долго. И что приехал сейчас. Возможно, приехал умирать. Но так уж вышло, нет у меня другого места на свете.

Паника коснулась и меня.

– Что ты плетешь, Бризи? Что еще за "умирать"?

Я видел, как усилием воли он заставил себя не отвести глаз.

– Я болен, Майк.

Я вскочил на ноги, сделал несколько шагов. Вокруг меня мир распадался на части.

– Блядь! – заорал я. – Блядь, Бризи! Что ты плетешь?

– Майк, я...

Я уже не слушал его. Страх и ярость свели меня с ума. Бризи умирал, и все, что я мог делать, это наблюдать за его медленной смертью. И я орал, разрываясь от боли:

– Да, ты! Именно ты, Бризи! Если бы именно ты не подставлял свою задницу всем желающим от Нассау до Сиэтла и обратно, может быть ты и сумел бы сохранить здоровье. Блядь, ты вообще про презервативы слышал когда-нибудь?

– Ах, вот как! – он вскочил и оказался носом к носу со мной. – Ну что ж, скажи это мне в лицо! Назови меня шлюхой, скажи, что рано или поздно это должно было произойти! Что я заслужил это! Только с высот своих незыблемых добродетелей постарайся понять, что тот, кого с детства насиловали, не может слишком серьезно относиться к сексу! Как-то это не способствует формированию стойких моральных критериев!

Это не имело смысла. Ни ругань наша, ни моя любовь, ни двенадцать лет ожидания, ничто не имело смысла. Бризи умирал, и моя ярость не могла этого изменить. Какой бы праведной она ни была.

Я опустился на диван, спрятал лицо в ладонях. Застонал почти беззвучно. Услышал, как он опустился на пол у моих ног, как тронул мое колено.

– Прости, Бризи, – пробормотал я, не отпуская рук. – Ты прав, я не имею права...

– Нет, Майк, – заспорил он тихо и мягко. – Ты как раз имеешь право. Единственный на земле, ты имеешь право.

Он стал тихонько гладить меня по руке, по предплечью, будто не решаясь на более интимный жест. Так же тихо и осторожно прозвучали его слова:

– Это не то, что ты подумал. У меня рак, Майк. Рак легких. Нужна операция.

– Нужна операция, – так сказал онколог в Сан-Хозе.

Снимки, привезенные Бризи из Штатов, он развесил на подсвеченной стенке и показывал шариковой ручкой на что-то белое. Такого белого на снимках было полно, а вот опухолью было именно это белое.

– Размер около двух сантиметров, но нужно сделать другие снимки, в других проекциях. Из этих не видна глубина опухоли. Кроме того нужна биопсия и зондирование изотопами, чтобы понять, не затронуты ли лимфатические узлы. Это может существенно изменить клиническую картину.

– Какой у нас следующий шаг? – спросил я, сжимая руку Бризи в ладонях.

– Получить страховку. Лечение будет дорогим. Сумма будет исчисляться сотнями тысяч. У вас есть страховка, мистер Стивенс?

– Нет... – проговорил Бризи. Я снова сжал его руку.

– Следующий шаг после страховки - найти себе онколога. Я мог бы взяться, у нас хорошие хирурги и солидный департамент радиологии. Но вы – гражданин США, и я рекомендовал бы вам лечиться на родине. Могу вам посоветовать хорошего онколога в Миллер медицинском центре при университете Майями. Это очень уважаемое медицинское заведение, причем онкология, хирургия, радиология, помощь психотерапевта, консультация для членов семьи – все вместе.

Бризи устало прижался лбом к моему плечу.

– Что мы будем делать, Майк?..

– Как доктор и сказал: страховка. Давайте, доктор, вашего онколога в Майями. Мы рассмотрим варианты.

Варианты были у нас такие: партнерство или замужество. Так мне объяснили в моей страховой компании, куда я позвонил прямо из офиса онколога. Страховка у меня была ветеранская, вроде козырная, но я в последний раз обращался к врачу в госпитале в Дюссельдорфе, сразу после ранения, и оттого был не очень в курсе.

Домой ехали молча, потом я спросил:

– Бризи, согласен стать моим партнером?

– Я и так уже твой партнер, Майк.

– Правильно, – согласился я. – Осталось это только оформить.

Записались на прием в посольстве, через пару дней снова поехали в Сан-Хозе. В приемной заполнили бумаги, в кабинет к послу вошли, держась за руки. Посол оказался моложавым подтянутым живчиком, похожим на латинца. Я протянул ему анкеты, изложил суть просьбы.
Он поднял на меня темные, умные глаза. Сказал:

– Вы понимаете, что вы действительно должны жить вместе, вести совместное хозяйство?..

– Господин посол, – ответил Бризи очень светским тоном, – мы с Майком живем вместе уже двенадцать лет. Мы можем привести сколько угодно свидетелей, которые знают нашу семью на протяжении этого отрезка времени.

– В этом нет необходимости, господин Стивенс. Вот список документов, которые необходимо предоставить, не обязательно лично, можно прислать по электронной почте или факсом. Это могут быть счета коммуникационных служб, на оба ваши имени, или же титулы на совместное имущество, а также общие финансовые обязательства, как то: долгосрочные кредиты... Ознакомьтесь, пожалуйста. После того, как документы будут в нашем распоряжении, нам понадобится срок в три месяца, чтобы оформить все необходимые документы. Вы получите их по почте или же можете забрать их лично из секретариата...

Бризи закусил губу, отвернулся к окну. Я взял разговор в свои руки.

– Господин посол, можно начистоту? Партнерство - это ведь только слово. Мы с Бризи жили без бумажек и дальше могли бы жить сто лет. Но у моего партнера рак, нужна операция. Мне нужно записать его на мою страховку. Мы не можем ждать три месяца, будет слишком поздно...

– Поймите меня, господин Шоннесси...

Я перебил его:

– Вот видите, вот моя страховка. Я звонил им...

– Погодите... – Посол взял в руки мою карточку. – Вы ветеран? Что же вы сразу не сказали?

Я выложил на стол свою ветеранскую книжку, рядом подвинул удостоверение о награде. Уши просто загорелись, но есть вещи пострашнее стыда.

– Мы не делаем секрета из ветеранских льгот, – проговорил посол, возвращая мне документы. – Мы перед вами в долгу, господин Шоннесси, и вряд ли нам предоставится возможность этот долг вернуть. Но мы обязаны сделать все, что в наших силах. Вы можете подождать здесь, или в приемной, или же вернитесь через полчаса, если вам так удобнее.

Мы спустились на первый этаж, выпили кофе в Старбаксе. Говорить ни о чем не хотелось. Вряд ли Бризи понимал, как погано было мне козырять этими бумажками. Ведь я ничего не сделал, просто остался в живых. Мне дали награду, Пурпурное Сердце, за проваленную миссию. Я никогда в жизни, никогда – в – жизни, не думал повернуть это в свою выгоду...

Через полчаса мы вышли из кабинета посла партнерами. Прямо из холла посольства я позвонил в страховую компанию и добавил Бризи к моему полису. Мне еще нужно было прислать им копию нашего вновь полученного свидетельства, заполнить какие-то онлайн формы, но это уже было формальностью. Путь наш лежал теперь в Майями. Сразу позвонил и записался на прием к доктору Россу, онкологу центра Миллера, через четыре дня.

– Домой... – бормотал Бризи, цепляясь за мой локоть. – Я так хочу домой...

Мы вернулись домой. Снова шел дождь.

– Я устал, – вздохнул Бризи, – хочу сразу лечь. Ты не против?

– Не нужно спрашивать моего разрешения, малыш. Иди ложись, я скоро приду к тебе.

Нагрузил поднос чаем с бутербродами, понес в спальню. Бризи читал, в теплом свете лампы его кожа отливала золотом.

– Не отстану, пока не съешь что-нибудь.

– А спать ты со мной не будешь? – он спросил это очень ровно. – Ты знаешь, это не заразно...

– Боже мой, какой же ты идиот, Бризи...

Идиотом был я. Целовал его, и мне казалось, что у его губ другой вкус, что его волосы пахнут иначе. Я заново узнавал его тело, тело взрослого мужчины, с мышцами под кожей, с сильными руками. Но там, внутри, может быть как раз под моими губами, росло это, белая смерть, каждую секунду становилось чуть больше...

– Пожалуйста, Майк, пожалуйста!.. Мне так нужно... Так нужен ты... Со мной, во мне...

Уже коснувшись головкой узкого входа, вспомнил о резинке. Решил – поздно мне от него защищаться, да и нет у меня от него защиты. Подвел ладони под его ягодицы, чуть приподнял, раскрывая, вошел до половины... Так узко было, так тесно, может быть, давно никого не было у него?.. Тихий стон: "Майк..." движение бедер, и он принял меня до конца. Я прижался к его губам, и к бедрам, будто пытаясь втиснуться в него еще глубже, до самого неведомого дна, чтобы остаться там навсегда, чтобы никогда не разлучаться... Он крепко сжал меня, снова двинул бедрами, так плавно, так развратно. Обхватил меня ногами за поясницу, сплелся со мной, открываясь, отдаваясь до самого края. Я уперся ладонями по обе стороны от его прекрасного лица и задвигался сильно, все быстрее, не сводя взгляда, улавливая каждую черту, каждое отражение: распахнутые задыхающиеся губы, опущенные веки, дрожащие ресницы, складка между бровями, изломанные линии, крик, судорожное дыхание и блестящая дорожка у виска...

Я перевернул его на живот, поднял бедра, вошел сразу до конца, резко, быстро, крепко схватил за бедро и за плечо, он широко раздвинул колени, практически опустившись на постель, и я последовал за ним, влажно шлепаясь яйцами в промежность, прихватывая зубами нежную и стройную шею у самого плеча... С животным рычанием выплескиваясь в его жаркую глубину...

Он лежал на спине, бессильно раскинув конечности, прикрыв глаза в блаженном изнеможении. Я очертил пальцами линию его скул, щеки, челюсти, стройную шею, длинные руки-крылья. Светлые волосы нимбом лежали на подушке, тени от ресниц дрожали на щеках.

– Бризи, малыш, ты такой красивый, – я другое хотел сказать, но не знал как. – Ты должен работать моделью. Миллионы заколачивать на каждой фотке.

Он улыбнулся, грустно и беспомощно.

– Я и работал... Некоторое время...

– Это когда же? – поинтересовался я.

– В Сиэтле. Когда мне перестали оплачивать колледж, и я решил найти способ заработать.

– Ну, и как пошло?

Его улыбка стала еще более жалкой.

– Посредственно. Выяснилось, что мое настоящее призвание лежит немного в другой сфере. А соответственно, и возможности для заработка...

У меня в башке как будто граната взорвалась. Я накатился на него, схватил за запястья, припечатал их к подушке. Не замечая паники в широко распахнутых глазах, зарычал:

– Не смей, ты слышишь, не смей! Не смей даже заикаться, что все, на что ты способен, это быть шлюхой! Ты... Ты, – мне не хватило слов, и я торопливо поцеловал его куда-то в глаз, – ты самый красивый, самый нежный, самый тонкий. Ты говоришь, как моему учителю по английскому и не снилось. Он слов таких не знал! Ты вырос в говне по горло, а манеры у тебя такие, что хоть сейчас к королеве Англии на прием! Ты самородок, удивительный, редкий, алмаз. Не каждый родится с клыками и когтями! Это общество, цивилизация должна заботиться о людях без волчьей хватки и дать им шанс раскрыть таланты. А у тебя не было такого шанса! И это не твоя вина. Не смей верить ни на минуту, никому, что это твоя вина! Слышишь?

Я еще раз встряхнул его и только тогда заметил слезы, текущие по вискам.

– Боже мой... – прошептал Бризи. – Боже мой, ты ТАК меня любишь...

Я, наконец, отпустил его. Поцеловал красные пятна на запястьях, стыд какой, ведь синяки будут, а нам к врачу через четыре дня. Что он подумает, что я бил больного... Сказал:

– Ты не знаешь, КАК я тебя люблю.

– Расскажи, – попросил он. Но я ответил:

– Я не умею словами. Давай я так тебе расскажу.

Я попробовал рассказать ему губами и руками, языком и пальцами, и каждой частью моего тела, но не знаю, понял ли он. Ведь некоторые только слова и понимают. А слова слишком часто врут, даже не нарочно, но врут. Ведь словами можно рассказать лишь то, что уже бывало с другими людьми. А если не бывало? Вот ты чувствуешь что-то особенное, сложное. И пытаешься понять, что это было? И мысли твои уже меняют это чувство, будто разбирают его на части. А потом ты эти мысли высказываешь словами и меняешь их снова. И так мало остается от того, живого, странного, неправильного, немного больного, несмелого, глупого...


Глава 6. Лилии

Мы приехали в Майями. На месяц сняли комнату у Джо, декхэнда с "Артемис". Комната была крохотной, но зато с отдельным туалетом с душевой кабинкой. В десяти минутах ходьбы тусовался Северный пляж, с его клубами, ресторанами, магазинами. Мы пошли туда в первый же день, но шел дождь, и холодный ветер летел с океана, и мы вернулись в нашу конуру и забрались под одеяло.

Миллер центр встретил нас полной неразберихой, пришлось ждать полтора часа, пока нас принял онколог, доктор Томпсон, немолодая полная афроамериканка в домашней вязаной кофте. Я бы не удивился, если бы она угостила нас чаем с вареньем и показала фотки своих внуков, такой она нам показалась своей и уютной. Мы с Бризи сразу как-то успокоились, а вокруг закипела бурная деятельность. Бризи повели на МРТ, потом на биопсию, попутно взяли кровь, измерили давление, взвесили, померяли рост... Пока делали биопсию, молодая бойкая сестричка посмотрела томограммы, заказала дополнительные снимки, снова Бризи увели. Пришла другая сестричка, заявила: "У Брайана анемия, я сейчас вам выпишу рецепт на железо, и я сделала запрос в отделение диетологии, они пришлют вам подробные инструкции"...

Вернулся Бризи в сопровождении вежливого китайца в интеллигентных очках, тот нес толстую папку с белыми лилиями на обложке.

"Прошу вас ознакомиться, здесь все результаты и план лечения, а в этом разделе – ресурсы для онкологических пациентов и членов их семьи..."

В регистратуре, где мы записывались на прием к хирургу, нас ждала первая плохая новость.

– Господин Шоннесси, – щебетала девчушка, похожая на подростка, – у вас очень хорошая страховка, она покрывает сто процентов услуг, но выплаты начинаются только после того, как ваши личные затраты превысят годовой лимит...

– И какой же у меня лимит?.. – чековая книжка противно зашевелилась в кармане.

– Всего пять тысяч!

Я готов был стукнуть ее за это "всего", выписывая чек. Я не сомневался, что потрачу эту сумму в ближайшие два дня. Девочка тем временем переключилась на Бризи:

– Вам крупно повезло, Томпсон и Мэй – лучшая команда в нашем центре. А знаете, вы такая красивая пара: брутальный брюнет и хрупкий блондин, вам бы в рекламе сниматься...

– Благодарю вас, милая Аманда, вы очень любезны... – лучезарно улыбнулся Бризи.

Хирург доктор Мэй тоже оказалась женщиной, довольно молодой, моложе меня, китаянкой. Она снова послала Бризи на какие-то процедуры, при этом ввела в опухоль радиоактивный изотоп.

Бризи это воодушевило. Вечером он никак не мог успокоиться:

– Представляешь, во мне сейчас происходит радиация! Майк, давай выключим свет, а вдруг я свечусь в темноте?..

– Какое же ты у меня глупое дитя, Бриз... У тебя ничего не болит сейчас?

– Н-е-е-т... – он призывно раскинулся на простыни. – А я хочу, чтобы немножко болело, и прямо сейчас, сам знаешь где...

Наш секс на новом месте тоже изменился. Бризи стал нетерпеливым и жадным, будто спешил получить от жизни как можно больше, я осторожничал. Он злился:

– Что ты дрожишь надо мной, как над хрустальной статуэткой? Я не девочка, ты же знаешь, как я люблю...

И я любил его так, как нравилось ему, жестко, до боли, до кровавых разводов на простыни, а потом укладывал себе на грудь и долго гладил выпирающие лопатки, круглые позвонки, причесывал пальцами длинные пряди, целовал тихонько, едва касаясь губами, и от этого получал больше удовольствия, чем от секса, задыхаясь от невыносимой нежности, разрывающей мою душу.

И снова поездка в Миллер центр, визит к хирургу, биопсия лимфатических узлов, в которых нашлись давешние изотопы. Хорошая новость: узлы в порядке, можно не удалять. Назначили день операции, 14-е февраля, День Влюбленных. Хотели назначить на 13-е, я не позволил. Еще чего. Совсем люди без воображения в этом Майями.

За два дня перед операцией повел Бризи в клуб на Северном Пляже и даже немного пожалел об этом. Казалось, на него глазели все, и от этих взглядов с ним самим происходили странные перемены. Другая улыбка трогала его губы, по-другому ложились на плечи волосы, как-то особенно блядски выгибалась тонкая талия, выставляя напоказ небольшие круглые ягодицы, даже джинсы обхватывали бедра по-другому. А когда мы танцевали, только вместе, казалось мне, что танцует он голым, один, как на витрине, а вокруг пускает слюни грязная толпа и лезет за бумажниками... Как я никого не прибил в том клубе, сам не знаю.

В ночь перед операцией он не мог уснуть. Сначала потребовал от меня, чтобы я его отлюбил до потери сознания. Потом еще долго не мог успокоиться, говорил всякую ерунду. И наконец, признался:

– Майк, Майк, мне так страшно! Если бы ты знал, как мне страшно. Ведь я могу просто не проснуться завтра...

– Глупости не говори, – обрезал я. – Мне делали общую анестезию, и я проснулся, никуда не делся. Здесь университетский госпиталь, не гоп-стоп какой-нибудь в Сан-Хозе.

– Да, да, конечно... – соглашался он, едва меня слушая. – Просто, знаешь, так обидно. Мне всегда казалось, что я жить еще не начал по-настоящему. Что все, что у меня в жизни было – это лишь эпизодическое, не главное. Что-то вроде затянувшегося вступления, а история только вот-вот начнется, и будет она удивительной, волшебной. А оказалось, что это и была моя история. Такая вот, глупая, бессмысленная. И теперь она подошла к концу. И ничего другого уже не будет.

Пришлось дать себе минуту, чтобы взять себя в руки, ничем не показать обиды. Он ведь даже не знал, как больно ударил меня. В конце концов, это не у меня завтра операция, ни к чему сейчас выяснения отношений.

– Все у тебя еще впереди, Бризи. Ты молодой, здоровый. Ты поправишься. И напишешь свою волшебную историю, – сказал я, а сам подумал: а меня в этой истории не будет. Я останусь эпизодом вступления... – Постарайся уснуть, хороший. Тебе надо отдохнуть.

Утром он казался совершенно спокойным, сосредоточенным. Операция начиналась в десять, прийти велели в восемь тридцать. Мы приехали еще раньше, но нас тотчас же приняли. Бризи переоделся в стерильные шмотки, с бумажными башмаками и шапочкой. Он улыбался мне грустно и чуть виновато. Я не мог говорить и молчать не мог.

– Смотри ты, какая распашонка... И завязывается сзади, очень удобный фасончик. Тебе идет...

Он вежливо улыбался в ответ на мой казарменный юмор.

В палату все время кто-то приходил, задавали вопросы, в десятый раз объясняли ход операции. Бризи подписывал бумаги: что его ознакомили с правами, что он понимает риск общей анестезии, что согласен на присутствие студентов и интернов. Наконец в палату вошла целая толпа с миниатюрной доктором Мэй во главе, Бризи пересадили в инвалидное кресло и укатили прочь. Меня проводили в большую светлую комнату с телевизорами на стенах и фикусами в кадках.

В центре комнаты стоял диван. Я уселся и стал смотреть, как дельфины ловят рыбу. И сам не заметил, как уснул. Проснулся, решил пойти в Старбакс за кофе, побоялся пропустить Бризи... В углу стоял аппарат с водой, выпил воды.

По телевизору рыба-клоун пряталась в анемоне. Я достал телефон и неожиданно набрал номер мамы. Она очень удивилась, и правильно, надо чаще ей звонить. Когда я рассказал ей о Бризи, она удивилась еще больше. В комнате сидели и другие люди и может быть они прислушивались к нашему разговору, но мне было все равно. Мне просто хотелось, чтобы кто-нибудь еще знал, что есть на свете такой Бризи, и сейчас ему удаляют опухоль из легкого, и он очень боится не проснуться. А еще он мой партнер, у меня даже бумага есть об этом...

– А почему ты его замуж не позвал? – спросила вдруг мама. – Ведь теперь же можно. Вроде, закон такой вышел. Или это только у нас в Калифорнии?.. Я не знаю, честно говоря.

– Позову, – пообещал я. – Вот пусть поправится немного, и позову. Хочешь, привезу его к вам, познакомить? Или вы ко мне приезжайте.

– Нет, лучше ты к нам, а то твой отец уже совсем из гаража не вылезает, скоро спать там будет...

Я попрощался с мамой. Подумал, что отец будет в шоке. Он у меня гомофоб, наверное. Как-то раньше меня его позиция по этому вопросу не интересовала, впрочем, и сейчас не особенно волнует.

По телевизору ползали по камням игуаны. Я понял, что сойду с ума, если не выпью кофе. Пошел на пост, спросил про операцию, поныл насчет кофе. Оказывается, можно было попросить, чтоб принесли. Появился молодой китаец, может быть тот, что дал мне папку с ресурсами, а может и другой. Я попросил у него двойной эспрессо, дал пятерку. Вернулся он быстро, отдал сдачу. Кофе был хороший, горячий, крепкий.

По телевизору показывали теперь пингвинов, они ныряли и ловили рыбу в неспокойной мелкой воде. Картинка расплывалась, теряя резкость, и я вдруг понял, что плачу. Никаких там соплей или судорожных рыданий, просто слезы текут по щекам, и не остановить. На столике заметил коробку с салфетками, вытащил себе много, целый комок. Кофе кончился. Я подошел к окну, лишь бы не видеть пингвинов. На парковку въезжала огромная фура, задние колеса наехали на бортик...

– Господин Шоннесси?

Я подскочил как ужаленный. Смутно знакомое лицо расплывалось передо мной.

– Операция закончилась, Брайан в комнате отдыха. Он должен скоро проснуться. Если хотите, я вас провожу.

– Господи, спасибо, конечно... Вы извините, я плохо соображаю. Как прошло?

– Все хорошо, без осложнений. Доктор Мэй встретит вас в комнате ожидания, вы можете спросить ее обо всем.

В комнате ожидания стояло с десяток кроватей, разделенных занавесками. На одной из них лежал Бризи с волосами, стянутыми пучком на макушке. Выглядел он совершенно нормально, разве что чуть бледновато. Я задернул занавеску и осторожно поцеловал его губы. Получилось немножко неловко, из носа у него торчали кислородные трубки. Сел рядом, взял в ладони прохладную руку. Его губы дрогнули, растянулись в сонной улыбке. Хриплый голос позвал:

– Майк...

Если я и обиделся на него за что-то, то одно это слово перечеркнуло все плохое.

– Бризи, маленький. Все хорошо. А ты боялся...

Он снова улыбнулся, сверкнул из-под ресниц синим. Спросил:

– А ты?..

– А я боялся еще и как, в десять раз больше, чем ты. Ты у меня очень храбрый заяц.

Когда появилась доктор Мэй, Бризи уже совсем проснулся. Я долго держал ее маленькую ладошку в своих лапах, хотел поцеловать, но не решился. Она принесла нам хорошую новость, опухоль удалось удалить всю, она оказалась инкапсулированной, и по тому, как она это сказала, я понял, что это хорошо. Эту ночь Бризи предстояло провести в госпитале, и если все будет в норме, то завтра можно уже забрать его домой. Вскоре после ее ухода пришли двое санитаров и покатили кровать Бризи в палату. Я, конечно, направился следом.

Госпиталь – это совершенно точно не отель. Особенно университетский госпиталь, где за каждым врачом ходит двое интернов и пятеро студентов. Каждые полчаса там меряют температуру, давление и кислород в крови. Потом приносят еду, потом ее уносят. Периодически приходят и задают вопросы. Бризи клонило в сон, боль появилась только к вечеру. Ему сделали укол морфина, и он заснул. Чтобы сходить на ночь в туалет, ему разрешили встать, даже можно сказать велели. Я, конечно, был рядом, но мне сказали, чтобы я не мешался. Из бока Бризи торчали какие-то трубки, и меня это напугало до тошноты. Ночью пришел другой врач, слушал Бризи стетоскопом. Потом пришла сестра и проверила повязку. В шесть – прием лекарств, в семь – завтрак, потом пришла целая делегация учить Бризи дуть в трубку... Неудивительно, что к полудню он взмолился, чтобы я забрал его домой. Едва дождались доктора Мэй, которая дала добро на выписку, снабдив нас инструкцией на нескольких страницах. "Домой" – это значило в нашу крохотную комнату, конечно. Через день нужно было ехать на перевязку, через неделю – на визит к хирургу. Комната была оплачена до конца февраля.

В первые дни Бризи был необычно тихим и немножко сонным. Казалось, он каждую минуту прислушивался к себе. Ему нельзя было уставать, смеяться, кашлять. Но можно было ходить, и нужно было дуть в специальную трубку, заставляя красный флажок подниматься до верха. Выглядел он при этом очень забавно, но я не решался смеяться, чтобы не рассмешить его тоже. Я ловил себя на том, что просто смотрел на него и не мог насмотреться, смотрел, как он читает, склонившись над страницей, как ест, говорит. Через неделю рана затянулась, оставив с правой стороны ближе к боку красный рубец. Хирург назначила прием через месяц. Примерно тогда же можно было начинать радиотерапию. Мы решили делать ее в Сан-Хозе, поближе к дому.

В ночь после приема у хирурга Бризи крутился, никак не мог успокоиться. Я тоже заволновался, сон прошел. Наконец спросил:

– Маленький, у тебя что-нибудь болит? Или дать тебе что-нибудь? Может таблетку снотворную?

– Майк, - он поймал мою руку и прижал к своему члену, твердая головка тепло ткнулась в ладонь, – пожалуйста, отсоси мне... Так хочется, просто ужасно...

– Солнышко, тебе же нельзя, – пробормотал я, мгновенно хмелея от желания.

– Ты сделай так, чтобы я не смеялся, а все остальное мне можно...

Шутник нашелся... Я уложил его на спину и впервые после операции поцеловал. Кажется, он никогда еще не был таким желанным, таким нежным и ранимым. Я готов был вылизать его с ног до головы, но он потянул меня вниз с нетерпеливым:

– Майк, ну пожалуйста, я так хочу...

Я взял губами гладкую головку, погладил ее языком, ощутил густую сладко-соленую каплю, взял глубже, начал тихонько посасывать...

– Сильнее, Майк!

Пришлось ввести ему в дырочку палец, и нащупать бугорок, и зачмокать развратно... Он кончил мне в рот, не сдержав крика, и недовольные хозяева заворочались за стеной, но мы уезжали наутро, а значит, и стесняться нечего.

Он снова уснул у меня на груди, и впервые за все эти ужасные недели я поверил, что все теперь будет хорошо, и Бризи поправится и станет прежним.

Дорога прошла без приключений, разве что Бризи устал больше обычного и по дороге из Сан-Хозе заснул в такси. Я исполнил свою давнюю мечту и внес его в дом на руках. Он не весил ничего, я даже испугался, таким легким был мой взрослый мальчик. Он проснулся уже в постели, когда я снимал с него туфли, блаженно потянулся и проурчал:

– М-м-м, дома, как же хорошо...

Как же хорошо, думал я, разбирая наши вещи, раскладывая их рядом, в общем шкафу. Мы дома, мы партнеры, и Бризи непременно поправится.

В следующий месяц мы провели больше времени вместе, чем за все предыдущие годы. Вместе ездили за покупками, готовили, смотрели телевизор, читали. Уезжая в Майями, я сдал Вепря в аренду Пончо и его многочисленной семье, но Бризи как-то попросился на прогулку, и я снова взял его в море. День был очень тихий и ясный, я стоял за штурвалом и глядел, как Бризи сидит на носу, свесив ноги за борт.

Потом он поднялся в кабину и сказал:

– А давай поймаем рыбу, а, Майк? Помнишь, как тогда, в первый раз, когда ты взял меня декхэндом на Фортуну?

Я оставил Бризи за штурвалом, приготовил снасти, нацепил на трезубцы макрелей, подвесил к поплавкам осьминожков, пластмассовые разноцветные щупальца заплескались в воде. Мы вместе смотрели в экран эхолота и вроде бы различили что-то перспективное. Бризи остался за штурвалом, а я обнимал его сзади за талию и слегка потирался членом о его круглую попку, даже плавки стянул пониже, чтобы показалась такая чудная ложбинка в тонких золотистых волосках... А потом он погнал меня следить за удочками, бессердечный. Я тогда загадал: если поймаем тунца, то все-все будет хорошо. Просто все, с Бризи, со здоровьем, с нами... И только успел загадать, как один поплавок нырнул под воду и зазвенел привязанный к удилищу колокольчик. Тунец, точно как я себе и представлял, сине-серебряный, размером с локоть, хищный молодой красавец, взлетел над водой и влажно шлепнулся на палубу. Ничего нет вкуснее такого вот сашими, из рыбы, в которой еще минуту назад билась жизнь. Я разложил розовые почти прозрачные ломти на деревянную дощечку, добавил васаби, налил в пиалу соевого соуса, понес это все в кабину. Мы кормили друг друга изысканным лакомством, вылизывая и обсасывая пальцы, а потом я все же исполнил свою грязную мечту и вставил моему капитану, когда он так красиво и гордо держался за штурвал... Правда, после этого его сморило, и он прилег отдохнуть на сидении на нижней палубе, но мне все равно было хорошо его видно из кабины.

Это был самый лучший день того лета и самый лучший – за много прошедших лет.
Так прошел месяц, а потом мы снова поехали в Майями, остановились в гостинице. Пошли гулять на Северный Пляж. На Бризи были светлые карго, низко сидевшие на бедрах, и короткая просторная маечка, и меня почти не волновало, как на него пялились мудаки обоих полов. Весь следующий день провели в госпитале, снова Бризи водили на МРТ, на сцинтиграфию, еще куда-то, но к концу дня и хирург, и онколог остались довольны и дали добро на радиотерапию. Я с удовольствием распрощался с этими потрясающими женщинами и от души понадеялся, что навсегда.

Зато радиолог, к которому мы пошли в Сан-Хозе, мне сразу не понравился. Слишком много оптимизма, какие-то ухмылочки, ужимочки, очень хотелось его послать. "Пидор", – прошептал я Бризи, когда доктор отлучился, и тот усмехнулся: "А сам?"

Конечно, я стал возить Бризи на радиацию сам, но все время быть с ним рядом не разрешалось, приходилось ждать его в комнате, чем-то неуловимо напоминающей ту, с пингвинами. Я спросил Бризи, какую книгу почитать, и тот подсунул мне "Триумфальную Арку", змей. Но лучше уж читать Ремарка, чем снова смотреть морские сюжеты.

После радиации мы обедали в каком-нибудь милом ресторане и ехали домой. Бризи быстро уставал в эти дни и рано ложился спать.

Может быть поэтому он захандрил. Подолгу валялся в постели и уже не так охотно занимался нашими мелкими домашними заботами. Зато много читал, устраиваясь с планшетом на коленях в тени на веранде или по вечерам в гостиной, с ногами усаживаясь в углу дивана. В теплом свете лампы его волосы вспыхивали золотом, контрастные тени делали его лицо тонким и строгим. Он казался мне неправдоподобно красивым, и от этой красоты приходила тревога.

Потом я понял: то, что я принимал за усталость, было просто скукой. Я даже подумал, что он уедет, как только закончится курс его радиотерапии. Он остался. Может быть потому, что некуда ему было ехать?

Однажды я отобрал у него планшет, взял его лицо в ладони, спросил:

– Ну, что ты киснешь, малыш? Хочешь, поедем куда-нибудь? Хочешь, в Майями?

– Фу, ты! – фыркнул Бризи. – Ноги моей там больше не будет!

– А что, тебе же нравилось там в клубе... Ну не хочешь в Майями, сядем в чартер, поедем в Нассау. Помнишь, там манта в Атлантисе?

– Майк, да ты смеешься надо мной! – возмутился Бризи, освобождаясь из моих ладоней. – Ты мне еще в Диснейленд предложил съездить!

– Ладно, не хочешь, не надо, – сказал я ему миролюбиво.

А сам понял: скучно ему не в Плайя Бонита, не в Майями и не в Нассау. Скучно ему со мной. И куда я ни взял бы его, хоть в Лас-Вегас, хоть в Монте-Карло, эта скука никуда не денется. Пока я буду рядом.

Тогда я отыскал толстую папку с белыми лилиями на обложке и открыл последний раздел: онлайн ресурсы для онкологических пациентов и членов их семей.

Глава 7. Ресурсы

Нужную фишку я нашел почти сразу. Все подходило идеально: срок, расположение, программа, только цена зашкаливала. Я и так был на мели, все эти медицинские расходы, обеды в Сан-Хозе, прочие мелочи съели все мои сбережения, да там и было негусто. К тому же три месяца без работы, откуда деньгам браться... Только один остался, последний ресурс. Жалко, а нужно.

Я встал пораньше, попытался тихонько выскользнуть из постели, но тонкая рука поймала меня за локоть, притянула, сонный голос прогудел:

– Куда это ты убегаешь?..

Я заправил за ушко светлую прядь, поцеловал приоткрытый глаз.

– По делам, в марину. Скоро вернусь, хороший.

Приехал в марину, поднялся в кабинет к Бену. На душе было погано. Постоял у большого окна, из которого открывался вид на все причалы. Спросил:

– Бен, я не вижу "Артемис"... Ты от Алекса не слышал?

– Нет, не слышал. А что случилось? Может, я могу помочь? Работы полно, Пит опять спрашивал...

– Может позже, через пару недель. Просто Алекс хотел купить Вепря, вот я и спрашиваю.

Бен даже поднялся, подошел ко мне, заглянул в лицо.

– Ты что, продаешь Вепря?

– Ну, ты же знаешь, как это: продается любая яхта, дело лишь в цене, – я попытался улыбнуться. – Мне просто деньги очень нужны.

– Сколько тебе нужно?

– Десять тысяч. Вепрь, конечно, стоит дороже. Алекс предлагал за него тридцать, а я еще второй винт поставил...

– Не продавай, Майк. У меня есть деньги. Я дам тебе.

Я даже растерялся.

– Бен, спасибо, конечно... Но как же я отдавать буду?..

– По частям. По пять сотен в месяц, пойдет такое?

Не дожидаясь ответа, ушел куда-то, вернулся через пару минут с пачкой новеньких соток. Я подержал пачку в руках. Никогда не видел столько денег сразу, в одном месте.

– Бен, слушай... Спасибо, конечно, огромное, но... Надо же как-то это оформить, расписку, нотариуса, по закону...

– Напиши расписку, если хочешь. А что до закона, так я знаю, где ты живешь. Твой Вепрь у меня стоит, что мне еще надо. Да и тебя я знаю, Майк. Когда надо было людей с "Тяжелого Случая" снимать, ты среди ночи подорвался, и когда "Леди Нуар" пропала, да мало ли чего было. Так что, я не волнуюсь. Я больше волнуюсь за те бабки, что у меня в банке, чем за те, что у тебя в руках сейчас.

– Господи, Бен, ты нереальный чувак...

– Забей.

По радио поступил запрос, и Бен отвлекся. Стофутовая красавица с вертолетной площадкой появилась в канале, и я тихо смылся. Десять штук оттягивали внутренний карман.

Поехал в банк, положил деньги, сделал перевод. Вернулся домой, хотел сразу сказать Бризи, и вдруг увидел его круглую голую попку на кухне у плиты, а над розовыми полушариями – кокетливый бантик передника... Тотчас же схватил, засмеялся его испуганному писку, спросил грозно:

– А кто это здесь попой вертит, пока хозяина нет дома? Не мой ли это законный партнер дошел до такого похабства?

Опустился на колени, развел крепкие половинки, прижался носом к чуть влажной ложбинке и вдохнул запах мяты, моего любимого масла, от которого так приятно холодит прямо там...

– За похабство положено наказание, – ответил Бризи, уже немного задыхаясь, и прогнулся, раздвигая ноги, такой послушный, такой нежный везде.

Начали на кухне, потом я подхватил его, усадил прямо на член, так и понес в спальню, а он схватил меня за шею и запрыгал у меня на бедрах так быстро и сильно, что я так и не донес, расплескал все по дороге. Его пришлось доводить ртом, всунув во влажное растянутое отверстие все пять пальцев, еще бы чуть-чуть и кулак вошел бы, но я, конечно, побоялся, еще не хватало порвать... Решил пока ничего не говорить, сказать вечером, после ужина.

Ужин ели на террасе, я достал из запасов бутылку вина, поджарил на гриле морского окуня с овощами. Море вздыхало совсем рядом, слабый ветерок шевелил пламя свечей, и я не мог понять: как можно не любить это? Как можно хотеть чего-то еще?.. Решил, нельзя тянуть. Подал ему руку:

– Пойдем, покажу тебе что-то.

– Что это? – спросил он подозрительно, разглядывая на экране нарядную страничку.

– Вот, здесь все написано: уникальный восстановительный центр, укрепляющий здоровье тела и духа. Медицинские процедуры, специально подобранные с учетом диагноза пациента...

– Это что, госпиталь? – в голосе Бризи зазвенело негодование. – Ты что, сдаешь меня в госпиталь?

– Нет, глупый, никакой это не госпиталь! Вот, смотри, там все по высшему классу. Сауна с массажем, йога, мастер-класс современной органической кухни. Экскурсии по историческим местам, пешие прогулки по джунглям Таиланда, водные прогулки...

– Ты решил меня отправить на водные прогулки, отсюда, из Плайя Бонита?!

– Бризи, ну не будь ты таким упрямым! Вот смотри, какие там люди отдыхали: Анджелина Джоли, Майкл Дуглас, Шер, Барбара Буш! И все оставили отличные отзывы! Это совсем другой уровень, тебе понравится. Смотри, примерное расписание дня: завтрак на открытой террасе с видом на пруд спящего Будды! Прогулка по Спрятанному саду, в сопровождении доктора биологических наук, профессора... вот этого, не могу произнести этого имени... Но ясно, что кто-то крутой. Занятия Хатха йогой с инструктором Кавитой Сакеш. Молодая девка, красивая, вот и фотка ее. Сауна и массаж. Обед в саду Забвения, встреча с Просветленным Бхандари Паваном, видишь какой дяхан, сразу видно, что не от мира сего, духовно продвинутый. Экскурсия...

– А бинго у них когда, после ужина? Ты что, не понимаешь, это же типичный дом престарелых? Неудивительно, что Барбаре Буш понравилось...

– Солнце, а тебе что надо, дискотеки? Вот смотри, здесь написано: уникальный опыт, из которого каждый почерпнет именно то, что ему необходимо для лучшего осознания своего места в жизни...

– Ты считаешь, что мне необходимо осознать свое место в жизни? – голос Бризи налился пугающим холодом. – Вернее, что мне нужно переосмыслить это осознание?

Я тоже разозлился:

– Это нужно всем, Бризи, а тебе – больше других. Потому что то, что с тобой происходит сейчас, в эту самую минуту, и есть твоя жизнь, и никакое это не вступление, а самая настоящая история, причем только твоя. И другой не будет у тебя.

Он вскочил, встал ко мне лицом, пылая яростью.

– Как это низко, попрекать меня тем, что я открыл тебе в минуту слабости! Доверил, как самому близкому человеку, показал свою болевую точку! Как это низко, пользоваться этим!

– Я тебя ничем не попрекаю, Бризи, пойми ты! Я знаю тебя двенадцать лет, и ты все эти годы ищешь себя. Может быть, я хочу тебе помочь в этом? Ты такую мысль допускаешь? Может, тебе будет хотя бы просто интересно, что там происходит. А если нет, так поправишь здоровье, отдохнешь и через две недели вернешься. Две недели, малыш, все включено, питание по высшему разряду, все процедуры, экскурсии, билеты на самолет, транспорт от аэропорта до гостиницы, даже чаевые давать не положено, вот так и написано. Ну, походишь по джунглям, посмотришь на обезьян, смотри, какие хорошенькие! Вот эта на тебя похожа, только прическа другая...

– Это не обезьяна, – хихикнул, наконец, Бризи, – это повар из Парижа, Патрик ДиАнджело, победитель международного конкурса...

– А, ну да, ошибочка вышла... Надеюсь, он готовит лучше, чем выглядит, а то и вправду, так себе харизьма.

– Я просто надоел тебе, Майк, и ты хочешь от меня избавиться. Я не вписываюсь в твой идеальный мир.

– Иди сюда, глупое ты существо, – я сгреб его в охапку, такого сердитого, такого моего. – Ты единственная идеальная часть моего мира. Без тебя просто нет смысла ни в чем, понимаешь? Я живу для того, чтобы тебе было куда вернуться.

Конечно, я его уговорил. А через три дня отвез в аэропорт. Перед этим ночью так напрощались, что Бризи даже чуть прихрамывал. Той же ночью, разрываясь между желанием и нежностью, надрачивая в ладони оба наши члена, я спросил:

– Бриз, а ты не хочешь поменяться? Ну, вставить мне?

Он даже замер на мгновение, потом решительно замотал головой:

– Нет! С тобой – не хочу. Не хочу видеть тебя снизу. Это неправильно.

Я, конечно, настаивать не стал, нет так нет, и самому не больно хотелось. Просто это было последнее, чего я ему еще не дал. Больше нечего было мне предложить ему.

Я долго смотрел ему вслед, видел, как он проходил досмотр, потом оглянулся, с улыбкой махнул мне рукой, исчез за поворотом коридора. Тогда я решил: если он вернется ко мне через две недели, возьму его замуж, познакомлю с семьей и никуда больше не отпущу. Если надо будет – поеду с ним. Дом можно и не продавать, сдавать отпускникам через агентство, у нас так многие делают...

Первый звонок был из Атланты, рейс задерживался, и Бризи захотелось поболтать. Я сидел с пивом на веранде, смотрел, как над морем собиралась огромная, как гора, дождевая туча, и слушал голос Бризи, и уже жалел, что придумал всю эту его поездку. С чего я взял, что он заскучал? Вот и ехать не хотел. Зато сейчас сидел бы рядом со мной...

Следующий звонок разбудил меня под утро, Бризи звонил из Бангкока. Он встретил еще двоих, направляющихся на тот же курорт, и теперь они ждали, когда за ними придет автобус.

Из гостиницы он позвонил только один раз и предупредил, что у них не принято говорить по телефону и он будет, скорее всего, посылать мне смски и, может быть, ставить фотки на Фейсбуке. Тексты действительно приходили:

"Майк, здесь так скучно! Я сбегу, честное слово! И в наказание привяжу тебя к кровати на неделю и буду тебя грязно домогаться..." К тексту прилагалось фото его члена, маленького и грустно сморщенного. Да, действительно, скучно.

"Сегодня ходил на йогу. Пришлось купить себе специальные трусы. Миленько. Я самый гибкий в классе, даже включая прекрасный пол". Тут фото не было, а жаль, хотелось бы посмотреть на милые трусы.

Зато появились фото на Фейсбуке: пышный тропический сад, пруд со статуей Будды, бассейн с водопадом. На одном снимке он держал в руках маленькую обезьянку и делал такую же обезьянью мордашку. Подпись говорила: "Хочу домой!", но я ей не очень поверил, похоже, что Бризи привыкал к новому месту.

Были на фото и другие люди, в основном действительно постарше, на фоне которых Бризи казался особенно молодым. На одном таком фото был и шеф из Парижа, нахально отирающийся подозрительно близко к Бризи. Подписано было: "Сегодня учились готовить кёрри по традиционному тайскому рецепту. Когда приеду домой, приготовлю для тебя, Майк!"

От этого стало так тепло, что я даже выпил. И написал Бризи большое письмо, ни о чем и обо всем, так хотелось, чтобы он понял, как я люблю его.

Были фото и с экскурсий, буддистские храмы, в основном. Похоже, Бризи заинтересовался этой философией. Стали встречаться фразы: "Легко объявить неважным то, чего мы не понимаем. Но значение объекта нашего невежества от этого не уменьшается."

А вот это уже, видимо, после беседы с Просветленным: "Мы не можем изменить то, как мир воздействует на нас. Все, что мы можем изменить, это нашу реакцию на внешние воздействия. И этим изменить свой мир".

Я стал надеяться на чудо: а вдруг Бризи действительно вернется ко мне другим? Способным воспринимать жизнь такой, какая она есть, и получать удовольствие от простых и верных вещей? Вдруг придет к миру с собой? За это никаких денег не жалко.

Через неделю он перестал посылать мне смски и не говорил о скуке. На Фейсбуке появлялись только фото. Очень красивые сады, здания, пляжи. Один из снимков был подписан: "Изумительная лагуна с бирюзовой водой и белым песком, мелким, как пудра. Невозможно себе представить такую красоту".
Я расстроился: серьезно? Он не может себе представить бирюзовую воду и белый песок? Да я тебе таких лагун покажу десяток, мне для этого полбака топлива – за глаза...

Моложавый дядечка лет пятидесяти, стройный и породистый, появлялся на фото с Бризи чаще других. Я подавил ревность. Срок путевки подходил к концу.

За два дня до возвращения Бризи пришло, наконец, то, чего я смутно ждал:

"Майк, у нас тут образовалась небольшая компания, с которой мы решили провести несколько дней в Бангкоке. Надеюсь, ты не возражаешь. Деньги, которые ты мне дал в дорогу, практически не тронуты, так что материально все в порядке. Целую тебя. Напишу, когда ждать. Твой Бризи"

Я еще ждал некоторое время. Потом перестал. Ближе к Рождеству перестал ждать. Один раз я не выдержал, позвонил ему, но телефон не отвечал.

Жизнь постепенно вернулась в свое русло, моя простая жизнь: дом, море, катер, работа. Пахал я, как вол, хватался за все, водил Вепря, когда не было другой работы, а когда была – отдавал катер Пончо, а сам мыл чужие яхты, нанимался декхэндом, чинил катера и машины, даже посуду мыл в ресторане у Бониты. Отдал долг Бену меньше, чем за год, по тысяче в месяц выплачивал. Потом по случаю купил хороший мотор, тоже восьмицилиндровый Вольво, чуть меньшего объема, чем на Вепре, но почти новый.

Такой произошел у нас курьез, один кубинец купил яхту, собранную каким-то друганом. У причала ее решил не ставить – дорого, привязал ее к бую на внешнем рейде и укатил по своим делам. На борту открылась небольшая течь, что часто бывает даже с добротными яхтами. Для такого случая есть автоматика, которая включает помпу в трюме, так все и произошло. Если бы его посудина стояла у причала, подключенная к береговой сети, ничего бы не произошло. А у буя сети нет, вот в чем проблема. Помпа пыхтела, пока не сел аккумулятор. После этого яхта красиво пошла ко дну. Наверное, красиво; случилось кораблекрушение ночью, и никто гибели этого титаника не видел. Позвонили владельцу. Тот вначале попытался продать яхту как есть, то есть на дне. Потом пытался подарить – на тех же условиях. Но оказалось, что стоимость подъемных работ и штраф за загрязнение воды немного превышали возможную стоимость яхты. От подарка отказались. Пришлось владельцу все же раскошелиться, а когда яхту подняли – продать ее по частям. Я взял себе мотор, совсем дешево. Как только вернулся от родителей после Рождества, принялся этот мотор перебирать, все равно зимой работы не было. Может быть, со временем соберу себе еще одного Вепря. Вместо навеса построил себе легкий гараж и иногда даже в темноте приносил туда фонарь и продолжал работать, пока в глазах не начинало двоиться. Зато спалось после таких трудовых запилов, как под наркозом.
Так хорошо было завалиться на постель ни о чем не думая, ни о чем не жалея...


Пахнет горелой резиной. Острые камни под спиной впиваются в тело, но не встать, даже не пошевелиться. Снег валит сплошной стеной, засыпает глаза, забивается в горло, душит... Они выходят из снега, трое в камуфляжной форме, мои мертвые друзья: Пат, Дэйв, Дрю. В их руках холодным металлом поблескивает смерть.

– Пацаны, – свой голос я слышу будто из-под воды, так глухо и не понятно откуда. – Что со мной? Хреново?

– Фигня, все путем, – они говорят, как будто все вместе, странным искаженным голосом. – Закрой глаза, Майки, и все будет путем.

Я закрываю глаза. Темно, холодно, страшно. Гром надо мной, и небо падает, падает...

Вскакиваю в измятой, влажной от пота постели, в панике шлепаю в воздухе ладонью, наощупь включаю лампу. Снова грохот, это ветер бросает в стекло струи дождя. Ого, вот это шторм! Встаю, натягиваю на себя свитер, штаны. Бризи. Это даже не мысль, это голос в ночи. Я его не слышу, но он все равно звучит. Выхожу на веранду, оглядываюсь, почти ожидая увидеть его. В такую же ночь он появился в моей жизни. Никого. Косые плети дождя хлещут дощатый пол. Я сажусь у самой двери, закуриваю, прикрывая сигарету ладонью. Ветер бьет в лицо. Что-то глухо стонет в ночи, это дрожат под ударами шторма стены моего хлипкого гаража. Вот развалится эта глупая постройка, сложится, как карточный домик, и ветер подхватит листы гофрированного железа, протащит по всему участку...

А где-то там, в темноте – мой Бризи. Хочется пойти, отыскать, но мое место здесь. Он знает, где меня найти. Огонек сигареты – последний маяк в ночи.

Ветер постепенно стихает, а дождь усиливается, льет сплошной стеной, пузырится, грохочет. Потом выдыхается и дождь, шуршит вчерашней газетой, всхлипывает в темноте, будто шепотом жалуясь на что-то, и, наконец, замолкает. Слышно только море. А потом в мокрых кустах свистит первая птица. Птицы всегда знают, когда кончается непогода. Но море, вздыбленное недавним штормом, волнуется, плещется, вздыхает. Успокойся, море, это не первый твой шторм и не последний.
Шторм приходит и уходит, а ты остаешься. Мы в этом похожи.

Светлеет. В небе, затянутом тучами, на самом горизонте появляется маленькая теплая искра. Сначала медленно, потом все быстрее загораются на востоке облака, и наконец, первый луч солнца вспарывает сумрак и разливает по волнам золотистое сияние. Пахнет так, как бывает только после шторма, мокрым песком, свежей травой, близкой весной.

Я возвращаюсь в дом, по пути прихватываю из холодильника бутылку пива, сую в карман телефон, выхожу на крыльцо. Сажусь в деревянное кресло-качалку, влажное от дождя. К ручке кресла привязана открывалка для пива. Первый глоток "Короны" – то, что надо в такое утро. Но увлекаться особенно нельзя, может еще придется садиться за руль. Пальмы, уже не чахлые, а вполне приличные, осторожно шевелят широкими ладонями, чистыми до блеска.

Конечно, лучше бы сидеть на веранде и смотреть, как разгорается над морем рассвет. Но отсюда, с крыльца, мне видна дорога, по которой очень скоро придет ко мне мой Бризи.

Чтобы остаться со мной на день или на месяц.

А может быть, в этот раз он останется навсегда.