Огузок

   Ночь за стенами полу разрушенной часовни невыносимо светлая. Звёзд так много и луна с надкушенным боком заливает светом в разбитый местами витраж, искусно подсвечивая остатки библейской фрески. А ветер надсадно воет и зазывает в подпевалы серую стаю из густого мрачного леса неподалёку.

   Он запер уцелевшие, арочные двери-врата, на дубовый заслон и для надёжности сдвинул пару-другую массивных скамей из первых рядов. Развёл огонь вот прям под сводами, над усыпальницей и вещи сгрудил неподалёку, да меч держал прямо под рукой, не выпуская. Будто ожидая нападения, коего не будет.

   Здесь же рядом у огня укрытый двумя плащами, почти с головой, спал его Рябчик. Престранный малец, которого все, да и он сам иногда, до всего, считал огузком. Бесполезным и даже обременяющим, но от чего-то всегда безоговорочно спасаемым, не смотря ни на что. Малец отнюдь не навязчивый, совсем не болтун, он нем с первого дня и его вот так запросто можно потерять, что бывало уже не раз и он сам же и возвращался за ним, словно спасая от гибели в самый последний миг. И представления не имел зачем же ему это, но... Отыскав этот огузок когда-то на поле брани средь тел после большой битвы, он по сей миг сам не желает с ним расставаться. Вот же пристранность.

   И он думает, уверяет себя, что всё дело только в этих прошлых, липких ночах. Тех что случаются вот в такие невыносимо яркие и ветреные ночи, когда Рябчику снятся кошмары. Одна из первых оглушила и ослепила их обоих. После неё он сам долго не мог очнуться, а потом долго словно прятал от мальца глаза, да и тот сам не сильно то нарывался даже просто смотреть в его сторону. Он понятия не имел, что чувствует сам огузок, да и знать тогда точно этого не хотел, потому что у него то самого очень ярко стаяли в глазах пляшущие полу тени, а там под коже и особенно в пальцах ещё очень долго оставалось яркое чувство касаний, да в ушах, точно застыло, эхо из тихих шорохов и... Только позже, со временем становится легче и почти получается случившееся отпустить, ибо он словно оправдывает себя и мальца. Ну вот когда последний раз он бывал с женщиной? А Рябчик? Тот и вовсе их возможно не знавал. Нашёл то он его в странной сутане не то послушника, ни, то вообще не пойми кого. Да ещё кандалы и побои на теле измотанном. Кто знает кем был молчаливый найдёныш? Вот и случилось то, что случилось. Забыли. Пережили. Чего не случается?

   Но всегда случаются повторения, как доказательства, того что всё не так просто. А ведь он честно старался доказать те свои оправдания. Больше женщин. Чаще остановки на постоялых дворах и трактиры, как же без них? Меньше стоянок в глухих лесах. И Рябчик хоть и рядом, но не ближе чем в соседней комнате или койке. Оба отмытые и приодетый и даже меньше затравленности в таких глубоких глазах мальца. Он временами даже улыбается, но всё так же нем и глаза отводит, когда ему подмигивают. Странный огузок с причудливым цветом волос. И да, почти выходит забыться обоим. Малец даже не вздрагивает и не косится испуганно, когда его игриво при обнимают за плечи и хохоча в хмельном угаре прихватывают за рыжую чёлку и притянув жмутся щекой к щеке, заглядывают в глаза и быстро, словно опомнившись отступают. А затем в ту же ночь всё случается снова. Он всё ещё в хмели, зачем-то приходит в комнату Рябчика. Совсем неостывший от пылкой барышни, которую едва ли не с час изматывал там за соседней стеной. Ввалившись в комнату он будто на миг каменеет, смотрит в окно на откушенную луну, слышит стук веток, охапкой брошенных ветром в окно и потом в глазах только агония мальца, сперва та что от настигших кошмаров, а затем совсем другая и уже на двоих. Придя в себя его вдруг охватывает ярость и он хватается за меч, и будто даже силится зарубить всё ещё распластанного на мятых простынях Рябчика, а затем звякает металл о пол и он подхватив грубую полу мешковину с головой накрывает мальца, сам же вылетает из комнаты прочь. Оправляясь на ходу, он зверем смотрит по сторонам, но его глаза сейчас точно ослепли, и он не видит... Но зато очень хорошо слышит. Спустя будто бы короткий миг, резко разворачивается и снова массивной глыбой застывает в проёме двери только покинутой комнаты. На мальце уже нет той наброшенной танины и одежды тоже нет. Его Рябчика стараются вдавить в жесткую постель всем весом, ухватив за чёрные завитки на затылке. Тот барахтается, силясь скинуть с себя, какие-то едва уловимые звуки срываются с его губ, но их сейчас не разбирают, а просто делают шаг и выпад, подхватывают брошенный здесь меч и бьют, в раз отсекая руку, что удерживала, причиняя боль. Оглушающий вой и тело валится, освобождая полностью от давления. А потом вся очень быстро, чтобы хорошо вдуматься и разобрать. И они снова в бегах, снова в лесах глубоких, окольными тропами от людей.

   Теперь его мучает страх, что малец не забудет. Так и будет шарахаться от него, смотреть снова затравленно и молчать угрюмо, без улыбки. Рябчик принимает еду, но смотрит с недоверием. Ночью у костра, когда он прижимается к спине спиной малец пусть и не отодвигается, но зато дрожит всем телом и точно не от холода. А когда выходит так, что вдруг, будто невзначай они соприкасаются руками, тот их отдёргивает и поджимает губы, зажмуривая глаза. И это всё почти причиняет боль, там внутри опаляя злостью. На себя, на случай и рок. Теперь оправданий найти не выйдет, пусть даже и будет очень стараться. Разве можно оправдать как-то это желание? А злость после него? Направленную, открытую, сразу после этого самого желания... Страх Рябчика справедлив и его оправдывать точно не нужно. Потому когда очередная ясная ночь с оглушающим ветром настигает их у лесной реки он всеми силами старается действовать только голосом, уговорами на расстоянии. А сдаётся лишь тогда когда малец захлёбывается страхом, выгибаясь в дугу. Даже сквозь дикий вой ветра его агония распугала всё живое и сил смотреть и слушать это больше совсем не остаётся, а страх потерять возрастает в разы. И теперь он точно убьёт любого, кто хоть в шутку, хоть взаправду назовёт мальца огузком. Он огибает костёр и склоняется к губам, что уже искусаны до крови и даже успевает обронить: "я не отдам тебя твоим кошмарам". А потом ещё долго не может и не хочет выпустить своего Рябчика из объятий. И даже когда он увлекает мальца в реку после всего, стоя в свете луны он вслушивается в себя самого... Словно очень старается свыкнуться с тем что теперь там глубоко под кожей.

   И на смену слепоте и глухоте, гневу и страху приходит она... Сперва едва различимая - растерянность. Будто витая в воздухе она даже по началу не ощутима. Её перебивает долго не отпускающая эйфория. И лишь спустя время, когда малец снова от чего-то вздрагивает и отшатывается. Глаза угольки словно стекленеют от ужаса на миг, в этот самый момент, его крепко обнимает растерянность. И ему теперь очень хочется знать кому принадлежат кошмары, отчего его Рябчик не может принадлежать только ему и больше никому?

   Потому вот сейчас, здесь, под сводами полуразрушенной часовни он всматривается в свёрток из двух плащей и словно ждёт нападения, но оно не случается. Бои закаляют дух. В сражениях на полях рождаются не только воины, но и герои, что идут на риски до начала сражения.

   Выпустив меч из пальцев, ими он тянет шнурку на своей одежде. Ещё раз поднимает глаза на надкушенную луну, что почивает на иссиня-чёрных перинах в россыпи звёзд и хмыкнув подмигивает ей точно живой. Он больше не отдаст мальца не одному кошмару. Не позволит страхам, гневу и сомнениям управлять ими обоими. Потому когда последняя тесная тканина стянута с тела он тут же забирается в этот свёрток из плащей и уверенно прижимается губами к приоткрытым и ещё не напряжённым губам Рябчика. В это же время пальцы начинают перебирать шнурку на чужой одежде от чего глаза мальца тут же распахиваются и он даже упирается обеими руками в голую грудь. Страх и растерянность появившиеся в глазах-угольках на миг рискуя разрушить победоносный план, но... Но малец смаргивает раз, другой и руки его гнутся, а тело расслабляется и он отвечает чужим губам, всё ещё стараясь всмотреться в глаза. Его неспешно и очень осторожно будто вытряхивают из плотного кокона вещей и всё это время целуют и что-то заговорчески роняют между поцелуями. А когда тело наконец оказывается совсем нагим его ласкают сперва только пальцами, потом чуть смелее и более настойчивее ладонями. И малец всхлипывает, но совсем не так как раньше после кошмаров. Сейчас его голос звенит и совсем не изломан, сейчас он ласкает слух больше чем всегда. Пальцы пусть и грубые, но они чувствуют шрамы от побоев на теле мальца. Натыкаясь на некоторые уже повторно он вдруг чувствует необходимость прикоснуться к ним губами. И тело пластичное точно глина в руках гончара, податливо отвечает на каждую ласку. Те прежние ночи ласк прошедшие сквозь кошмары сейчас не идут в сравнение с тем, что происходит между ними сейчас. Рябчик не прячется в этих ласках, он им отдаётся. А сердце воина, что было кусками разбросано, сейчас собирается воедино и пламенеет, и ему от чего-то хочется сказать: "мне думается я могу полюбить". Но губы сейчас способны ронять только очень низкие хрипы, от того, что он прижался чреслами к бёдрам мальца и всё там пульсирует отнимая силы и разум. А ещё в этот миг он безумно желает обладать не только телом, но и всей душой Рябчика, всей без остатка. Не важно совсем кому и почему принадлежат те кошмары, но больше он не желает отдавать им мальца, никогда. Он хочет вытеснить их, заполнить всего его только собой, быть единственным. Занять место не только вот сейчас и только на ночь, а глубоко там в сердце в разуме, навсегда. Только он один. Рябчик вскидывается, хрипнет от того, что там внизу его касаются не руками, как было уже привычно, а губами. Малец цепляется обеими руками за плечи и силится уйти, но одно его запястье перехватывают настойчиво одной рукой, а другой же с расправленной сильной ладонью замирают на животе чуть придавливая, заставляя не двигаться. С безднами-угольками встречаются ясно-голубые очи и тот теряет силу сопротивления в миг утопая в мягкой, укоризненной улыбке. Первой волной накрывает только Рябчика, да так стремительно и оглушительно, что он не сразу чувствует, как начинают зазывать вторую. В него толкаются в тот миг, когда он всё ещё барахтается на краю и едва ли этим не сбрасывают снова, но чудом успевают словно подхватить, сцепившись сперва глазами и за тем уже губами. Его зовут. Его ласкают словами, руками, губами. Небо с луной в его глазах раскачивают. Звёзды начинают ударяться друг о друга и звенеть заглушая ветер. Он снова цепляется обеими руками за сильные плечи и широко открывая рот старается вдохнуть, но наткнувшись на очередную улыбку теряет надежду выплыть. Волна вздымается так высоко, что когда в него толкаются особенно сильно то накрывает ею стремительно и теперь уже обоих. И в себя ему прийти суждено от того, что к уху прижавшись роняют очень бархатистое, надсадное и липко-хриплое: "мы просто обязаны хоть немного верить - в любовь".

   Кошмары не уходят сразу, но силу и власть они теряют именно в эту самую ночь, под сводами старой часовни.