Кейси

От холода ломило кости. Боль разгоралась где-то внутри, глубоко в теле, в руках, в рёбрах и переносице, распирающая, сверлящая, грозящая разорвать кости, мышцы, кожу.

Когда Кейси отчаянно вниз головой бросился в водоворот чёрных волн и серой пены, ледяная вода обожгла его, ослепила и выбила воздух из лёгких. Пришлось заставить себя опомниться, сделать глубокий вдох, с силой втянуть запах водорослей, соли и мокрого песка. Дальше началось самое трудное: невысокие метровые волны несли на покатых плечах мощность тяжёлого грузовика. Они закрутили Кейси, будто в стиральной машине, протащили по острым камням, забили глаза солёным песком. Все силы уходили только на то, чтобы не позволить волнам снова выбросить его на берег, чтобы двигаться вперёд, бороться за каждый метр, за каждый гребок, за каждый глоток воздуха. Он знал, что сможет. Конечно, сможет, ведь он отличный пловец!

За линией прибоя океан сменил личину. Не было больше шумной суеты, бестолковой ярости и мелких мутных воронок с щепками и обрывками мёртвых водорослей. Волны здесь походили на покатые холмы. С вершины каждого открывался вид на долину, протянувшуюся до горизонта, посеребрённую лунным светом. В низине между холмами было темно, и глухо, и мёртво. Кейси крестом раскинулся на гребне такого водяного холма, откашлялся, отдышался, протёр глаза, забитые песком, обожжённые солёной водой. Над ним в чёрной вышине в крошеве алмазных звёзд плыла луна — бледная выжатая лимонная долька. Мелькнула странная мысль, что никогда больше он не увидит полной луны. Холод всё ещё не чувствовался. Кожа онемела и отказывалась передавать мозгу сигналы смертельной опасности. Кейси огляделся. Берег скрылся из виду, но далеко на севере сквозь туманную дымку ещё просвечивали огни Сан-Франциско. А значит, он всё ещё может вернуться. Может не выдержать и повернуть назад, туда, где мутные волны выбросят его на берег, вернут к оставленным на камнях вещам, к припаркованной у чужого дома машине. К жизни, в которой его никто и ничто не ждёт. Этого нельзя было допустить. Кейси перевернулся на живот и сделал первый мощный гребок. Он должен отплыть далеко. Так далеко, чтобы скрылись в ночи огни города. Чтобы на обратный путь не хватило сил. Конечно, он знал, что в самом конце его ждёт агония. Инстинкты возьмут своё, заставят бороться за каждый вдох, кричать и звать на помощь, раненой рыбой биться в волнах. Но обратного пути уже не будет. Потому что несколько минут ужаса и предсмертной муки — ничто в сравнении с бесконечным потоком серых дней, сливающихся в недели, месяцы и годы. В сравнении с жизнью, похожей на глубокую колею бесконечной, раскисшей в грязи дороги. В конце которой всё та же смерть, только долгая, мучительная и грязная. Он и так уже задержался на этой земле. Зажился. Протянул почти тридцатник. А ведь не должен был.

Есть такие люди, которые миру живых не принадлежат. Они не пускают корни в землю, в амбициозные проекты или в рутину повседневных хлопот, в походы по барам с друзьями, в футбол, пикники, сауну, в рыбалку, охоту, горные лыжи, ролевые игры, шансон, поездки в Европу, стейки с кровью… Работа для них лишь способ заработать деньги, а деньги и вовсе непонятно для чего. Они скользят по жизни, по самой её поверхности, сохраняя с ней лишь минимальный контакт: двое-трое друзей, любимая книга, любимый фильм, плейлист с десятком композиций, неизменный в последние двадцать лет. Нет в них какой-то внутренней силы, соединяющей душу и тело, нет согревающего сердце огня, заставляющего к чему-то стремиться и чего-то хотеть. Заставляющего жить. Слишком тонкая нить связывает их с реальностью. И оттого именно в их машину врезается пьяный водитель грузовика, их парусник попадает под молот тропического шторма, их сердце разрывает шальная пуля, выпущенная в голову торговца наркотиками на другой стороне улицы, на которую они, законопослушные граждане, и попали-то по ошибке… Кейси всегда знал, что его жизнь — статистическая невероятность, шутка природы, что-то нелепое, вроде зимней грозы или «Титанов» Теннесси в суперболе. Его мать говорила об этом всем, кто готов был слушать, да и прочим, по невнимательности попавшим под руку.

— Он родился шестимесячным, — говорила она тоном, которым гёрлскауты рассказывают у костра жуткие истории. — Он был таким маленьким, что помещался у врача на одной ладони, и кожа у него была сине-красной, как у цыплёнка, только что вынутого из морозилки. Это оттого, что подкожный жир не успел сформироваться.

Потом голос понижался до зловещего шипения:

— Акушерка сказала мне: «Оставьте его здесь, а сами идите домой. Вам здесь делать нечего. Ведь такие, как он, не живут. Вы ещё молоды, родите других детей. А этот боженьке нужнее, чем вам».

Вслед за трагическим началом следовала история борьбы, страданий и трудной победы. Подвиг матери, ни на минуту не спускавшей с рук писклявый комочек сизой плоти. Отец, не готовый к испытаниям, не выдержал бесконечной битвы и позорно дезертировал в самом начале войны. Кейси его не винил. Он и сам, наверное, сделал бы так же, бежал бы куда глаза глядят из бесконечного ада, прочь от исступлённой мученицы-жены и её обречённого детёныша. В детстве Кейси часто думал, что, может быть, и вправду он нужен был боженьке, но судьба обманула их обоих, оставив его в живых, при этом не дав того, что прочно связывает тело и душу.

Это таинственное «что-то» можно назвать разными словами. Жизненная энергия, инстинкт выживания или самосохранения, воля к жизни. Ангел-хранитель, невидимо стоящий за плечом. У Кейси ничего этого не было. Он ничего не боялся и ничего не хотел. Он плыл по жизни, не радуясь и не плача, по самой её поверхности. Над его головой грохотали ураганы и сияли радуги, на смену дождливой зиме приходила цветная весна, но он не замечал течения времени и нигде ни с кем ни на минуту не бросал якоря.

Маленький и слабый, мечтательный и напрочь лишённый агрессии, он представлял собой идеальную мишень для издевательств. Но отчего-то его не третировали. Что-то было такое: какие-то разорванные учебники, тумаки и подножки, капли крови на грязной кафельной плитке школьного туалета, — но боль не запомнилась, тучкой на небе прошла и обида. Короли их серой школы, с трудом втиснувшей дряхлые конечности между проволочными заборами складов и пыльным монотонным гулом скоростной автомагистрали, его не замечали. Через много лет, изучая подростковую психологию на медицинском факультете скромного университета, Кейси пришёл к выводу, что, пожалуй, третировать его было неинтересно. Монстр подростковой жестокости питался страхом или сопротивлением. У Кейси не было ни того ни другого. Он ходил по тем же коридорам, хранил вещи в таком же металлическом шкафчике, брал те же уроки и в то же время был безмерно далёк от всех этих шумных, вечно смеющихся, жующих, орущих, дерущихся, бегающих, матерящихся, задирающих, ненавидящих и любящих друг друга особей. Он жил в параллельной вселенной, а значит, по определению не имел с ними точек соприкосновения. И оттого они не могли причинить ему ни боли, ни радости.

Пожалуй, было только чувство долга перед мамой, крепко замешенное на впитавшейся с материнским молоком вине. Ведь именно он, недоношенный, неполноценный, был причиной ухода отца. Да и других несчастий.

— О, в молодости я была очень и очень ничего, — говорила мама, искусственным жестом взбивая светлые прядки, — но Кейси часто болел, и я просто вынуждена была посвятить себя ребёнку. Всю себя, без остатка!

Кейси это понимал. Долг был за ним, значит, нужно отдавать. Хорошо учиться, не попадать в неприятные истории, помогать по дому. И никогда ни при каких условиях ничего не просить и уж тем более не требовать. Позже появилась секция по плаванию, где тоже нужно было стараться. Ведь мама платила за это немалые деньги, деньги, на которые она могла бы покупать наряды, делать маникюр и ездить в круизы, а тратила на него. Потому что плавание укрепляет здоровье и развивает лёгкие. Это решение было неожиданно удачным. Кейси полюбил воду, запах хлорки и мокрые зеркальца керамической плитки, белые поплавки дорожек, гулкое эхо, повторяющее плеск воды. Лёгкий, длиннорукий и длинноногий, он подавал надежды. Подвело всё то же: отсутствие огня под кожей. Тренер орал на него, говорил о воле к победе, о кубках, лигах и стипендиях в колледже, а Кейси понимал, что, по сути дела, ему всё равно, займёт он первое место, третье или десятое. Он только не понимал, как объяснить это тренеру, и не знал, зачем вообще нужно что-то кому-то объяснять.

В университет Сан-Франциско поступил, потому что того хотела мама. У неё была мечта: увидеть сына врачом, желательно хирургом. У него же был долг, а кроме долга, не было ничего.

До того самого дня на втором курсе, когда на вечеринке к нему подошёл Дэн.

— Ты один? — задал Дэн неожиданный вопрос, сунул ему в руки стакан с чем-то розовым и, увидев смущение, широко, хищно, понимающе улыбнулся.

Тогда всё понял и Кейси. Понял, что у этого мира есть возможность сделать ему очень больно или же очень хорошо. Скорее всего — больно. Ведь только что он пустил корень, впился в твёрдую землю, вцепился в её вечную мерзлоту, и когда корень этот оборвётся, Кейси, пожалуй, умрёт. Как должен был умереть двадцать лет назад.

— Ты очень милый, — сказал ему Дэн в их первую ночь. — Похож на Кибу из «Волчьего дождя».

Кейси было больно, неловко и тревожно, он быстро возбудился, но кончить так и не смог, зато плечо под щекой было тёплым и жёстким, и сухие пальцы в бездумной ласке поглаживали спину, и Кейси почти физически чувствовал, как пускает корни, связывая себя с «сегодня» и «здесь», накрепко сплетаясь с этим человеком, получившим над ним абсолютную власть.

Неожиданно волна захлестнула с головой. Кейси выскочил на поверхность, откашлялся, огляделся. Погода портилась, ветер усилился, и океан отозвался ветру нервной и злой лихорадкой. Долька луны подёрнулась дымкой, звёзды исчезли. Город вдали ещё угадывался в тумане, но стал уже неярким пятном дрожащего сумрачного света. Кейси почувствовал холод, который, наконец, забрался под кожу и отозвался в теле глубокой, сильной дрожью. Внутренняя поверхность правого бедра потянула глухой болью: дала о себе знать ещё не судорога, но родная её сестра. Кейси решил, что будет менять стиль: по двадцать гребков кролем, брассом и баттерфляем. Он ещё слишком близко от берега. Пожалуй, он ещё может повернуть назад, а этого допустить никак, ни за что нельзя. Одна только мысль о возвращении домой придала ему сил. Она была ужасна. Всё что угодно, только не это. Только не открыть эту серую дверь с номером 71, не войти в коридор, где справа встроенный шкаф, а слева столик с зеркалом, не бросить ключи на тёмную мраморную доску…

Дэн был хорошим первым. Это стоило признать. Он не был ни слишком искусным, ни особенно заботливым или страстным в постели, да Кейси и не смог бы оценить таких талантов. Зато Дэн раз и навсегда привил Кейси спокойное и бесстрашное отношение к однополым связям. Их союз не скрывался и не афишировался. Просто Дэн переехал в комнату, которую снимал Кейси, и стал платить половину аренды. Перезнакомился с ребятами и девчонками, снимавшими комнаты в этом же доме. Принялся таскать с собой Кейси повсюду и представлять его друзьям, знакомым и чужакам: «Мой бойфренд». Никто не падал в обморок и не бился в истерике. А Кейси внезапно понял, что, дожив до двадцати лет, ни к кому: ни к юноше, ни к девушке, ни к Дженнифер Лопес — не испытывал сексуального влечения. Только к Дэну. Может быть, Кейси гей, но, скорее всего, он асексуален. Нет для него ни женщин, ни мужчин, только Дэн. А глаза у Дэна золотые, сумасшедшие у него глаза. У людей таких не бывает, только у львов в саванне и у хищных птиц. Только у тех, кто приходит к тебе без спроса, и берет тебя за горло, и раз и навсегда ломает твою судьбу, перекраивает её на свой лад, подгоняет под собственные мерки. А тебе не остаётся ничего, только выискивать в золотом сиянии признаки близкой беды.

Беда пришла и оказалась событием повседневным, даже скучным. После летних каникул Дэн в универ не вернулся. Перевёлся в другой колледж поближе к дому и даже не стал утруждать себя объяснениями. Кажется, он не считал, что должен что-то бывшему бойфренду, и Кейси, со своими бессонными ночами, сгрызенными до медного крошева ногтями, с беззвучным воем в кровь закушенных губ, вынужден был признать: да, никто ничего никому не должен. Они взрослые свободные люди. Хотят — уходят, хотят — забывают.

С исчезновением Дэна Кейси приобрёл неожиданную популярность. Какие-то парни звали его на вечеринки, предлагали сплавиться на плотах по Рашн Ривер, касались его рук и заглядывали в глаза с просьбой, с голодом, с вызовом. Они были весёлыми или скучными, симпатичными или странными, это не имело значения. У каждого из них был один огромный недостаток: никто из них не был Дэном. Всё остальное не было важным. Корни, которыми Кейси сплёлся с реальностью, оказались оборванными. Сил хватало лишь на самые необходимые функции: учёбу, еду, сон, редкие походы в бассейн. От остального Кейси отделяла невидимая стена, в тени которой стирались краски, стихали звуки и в летаргическом сне замирало всё живое.

Только один раз, когда Кейси уже закончил универ и проходил ординатуру в муниципальном госпитале, через эту стену вдруг пробился кто-то совершенно невозможный. Будто райская птица влетела в форточку, прихваченную февральским инеем. Он ехал домой после вечерней смены в госпитале и вдруг увидел худенького подростка, бегущего по пустой, засыпанной мусором улице. Мелькали острые локти и коленки, мелькали белые подошвы кедов, а следом с криками и рёвом мчалась стая городских хищников. Повинуясь неясному порыву, Кейси притормозил. Подросток, движимый инстинктом, пулей влетел в его машину. И оказался никаким не подростком, хоть и на самом деле райской птичкой. Звали его Крисом. Он был искусствоведом, раздолбаем и сексуальным аддиктом. Он брал ЛСД и пропадал в ночных клубах, откуда возвращался злым и нервно-усталым, он подводил глаза чёрным карандашом и однажды всё же затащил Кейси в постель, где довольно агрессивно отымел его, а потом вдруг отдался ему с тихой покорностью, с трогательной и ласковой доверчивостью. Некоторое время они снимали квартиру вместе, иногда трахались, без особой страсти, но как-то по-дружески, с теплотой и заботой, искупающей отсутствие чувств, а потом в один ничем не примечательный вечер Крис вдруг взял руки Кейси в свои и взглянул ему в глаза с необычной серьёзностью.

— Хочу, чтобы ты узнал это первым, Кейси. Я встретил парня. Его зовут Бен. Я хочу быть с ним, пока не умру. Или пока он не прогонит меня. Впрочем, надеюсь умереть раньше.

Темнота обступила со всех сторон. Стёрлась грань между волнами и небом. Кейси показался себе букашкой, влипшей в густую смолу. Погасли огни далёкого города, а вместе с ними и  звёзды, исчезла луна. Кейси догадался, что на море опустился туман. В ночной темноте он показался ему чёрным. С такой же чёрной удовлетворённостью Кейси подумал, что вернуться к берегу уже не сможет, ведь теперь он не знает, в какой стороне находится этот самый берег. Значит, нужно просто плыть. Двадцать гребков брассом, двадцать кролем, двадцать…

Вскоре после этого разговора Крис перебрался к своему новому бойфренду. Кейси предложили работу в крупном медицинском центре, специализировавшемся на педиатрии. Ординатура подошла к концу. Кейси стал врачом. Работа увлекла его. Каждый маленький пациент оказался загадкой: со своей историей, с собственным видением мира, со своими демонами, единорогами, санта-клаусами, пиратами и принцессами в высоких башнях. Для детей всё это было правдой. К ним приходила Зубная Фея, чтобы достать из-под подушки выпавший зуб и на его месте оставить доллар. В их детском саду жила настоящая игуана, которая могла вырасти в дракона. Кейси верил им и восхищался ими. Большинство из них были здоровы, и слава богу. Нужно было следить за их прививками и вовремя замечать мелкие тревожные знаки: одно плечико выше другого, сгрызенные ногти, медленную речь. Болезни чаще всего были мелкими: простуда, грипп, ветрянка. Жизнь вошла в спокойную и правильную колею. Кейси с удовольствием ехал утром на работу, где на стетоскопе висел его собственный мишка коала, в ящике стола лежал лейкопластырь с цветными картинками, благодаря которому его пациенты перестали бояться прививок, а в приёмном покое в большом аквариуме шевелили плавниками медлительные пучеглазые рыбы и мягкие игрушки ждали тепла маленьких рук. Вечером Кейси с таким же удовольствием возвращался к себе домой. Там тоже всё было именно так, как ему нравилось. Вспоминая крохотную захламлённую квартирку, в которой прошло его детство, Кейси избавил собственное жилище от всего лишнего. Минимум мебели светлого дерева, телевизор на стенке, никаких случайных вещей. Все эти сувениры, привезённые коллегами из дальних стран, магнитики на холодильник и музыкальные шкатулки, подаренные на Рождество, отправлялись прямиком в пожертвования. Труднее было расставаться с подарками пациентов. С картинками с ёлками и Санта-Клаусом, с кособокими поделками из глины и пластилина, с рукотворными открытками с корявым и старательным: «Дарагй доктр Райт…» Кейси придумал твёрдое правило: детские подарки отправлялись в ящики, которые сносились в гараж. Ящиков было три. Когда третий наполнялся до отказа, первый отправлялся на мусорку. Иногда Кейси сидел в гараже на раскладном стуле и пересматривал подарки. В трудные минуты это напоминало ему: «Ты нужен, ты лечишь детей, ты делаешь доброе дело». Иногда из кучи поделок извлекалась одна, имеющая особое значение. Серебряная рыбка-оригами от хрупкой, похожей на эльфа Аманды, страдающей врождённым пороком сердца. Кривоватая модель самолёта от четырёхлетнего Сэмми, диабетика, так доверчиво протягивающего крохотную ручонку для очередного укола…

Тот день ничем не отличался от прочих, такой же солнечный и прохладный, такой же обычный. Просто Кейси постучался в смотровую, где ждал его очередной пациент. С приветливой улыбкой вошёл в небольшую, залитую солнечным светом комнату с диснеевскими персонажами на стенах. Ему навстречу встал Дэйвид. Он привёл на медосмотр племянника. И заслонил собой смотровую, госпиталь в пригороде Сан-Франциско, зелёные холмы и влажное дыхание близкого океана. Дэна и Криса, маму и давным-давно сбежавшего отца. Заслонил собой весь мир, одним словом.

У Дэйвида были тёмные волосы и светлые глаза, пугающие и притягивающие коварством прозрачных айсбергов, дышащих холодом в ночи. У него было тело Геркулеса и непоколебимая уверенность в себе. Кейси даже не понял, как этот человек оказался в его жизни, в его квартире и в его кровати. Просто железная хватка сжала его запястья и завела их далеко над головой, сильные колени вклинились между его бёдрами и раздвинули их болезненно широко, и крупный член вломился в его тело, сминая преграды, оглушая резкой болью, наполняя кипящей ртутью. Поднимая над облаками, чтобы в пронзительной звенящей ярости бросить на землю, выбивая из горящих лёгких вопль самого острого восторга. Дэйвид превосходил Дэна, как Ниагарский водопад превосходит душевую кабинку. Он поражал, уничтожал и возносил на небеса. Кейси потерялся в калейдоскопе новых, никогда не повторяющихся видений, с истеричной яркостью изображающих его погибель. Он знал, что погиб, но, проснувшись в глухой волчий час, с немой исступлённостью вглядывался в строгие черты спящего рядом мужчины и молился безмолвно, бессловесно, всю тихую душу свою сжигая беззвучным воплем: «Господи, Господи, Господи!» Шептал иссохшими губами, вкладывая в каждый звук целую вечность пустынных ночей, полынную горечь одиноких снежных простыней: «Пусть так и будет! Вот как сейчас, а больше ничего и не надо. Никогда и ни о чём не попрошу. Пусть будет, как сейчас, Господи».

Но бог не слышит таких, как Кейси.

Холод ломил кости. Судорога охватила голень огненным кольцом. Кейси перевернулся на спину, обхватил щиколотку и потянул ногу на себя, растягивая вопящие мышцы. Ушёл под воду, глотнул солёного льда, глупым поплавком выскочил на поверхность. Дрожь сжимала и трепала его тело, горел оцарапанный о камни бок, сведённая судорогой нога повисла тяжелым грузом. Он, наконец, понял, что точка невозврата осталась далеко позади. Теперь ему до берега не доплыть. Далеко позади, а может быть, справа или слева остался песчаный пляж у подножия изъеденных ветрами утёсов, корявые приморские кедры, запах хвои, смолы и влажной, пропитанной туманами земли. Слепая густая темнота обступила его со всех сторон. Ещё десять минут, самое большее полчаса — и его не будет. Никто и не подумает, что он сам решил уйти. Просто странный парень захотел искупаться, а волны уволокли его прочь от берега. На пятницу он забронировал себе сауну и массаж, на вторник — парикмахерскую. Никто не делает этого, поддавшись желанию покинуть этот мир. Его единственные друзья Крис и Бен не будут винить себя, его мама, впустившая в свою нестарую ещё жизнь тихого и умного пастора собора святого Стефана, не заподозрит его в смертном грехе. Он не хочет никому доставлять хлопот. Никто не виноват. Он просто устал. С него достаточно.

Их первая ссора произошла из-за денег. Этот факт показался Кейси не столько обидным, сколько постыдным. Будучи человеком не слишком практичным, он не хотел показаться излишне меркантильным и любых разговоров о деньгах старался избегать. Но в тот день самой первой горькой обиды он получил счёт за кредитную карточку, которую делил с Дэйвидом. Цифра показалась ему абсурдной: двенадцать тысяч. Заподозрив ошибку, он позвонил в «Визу», запросил детали счета, которые и предъявил вечером Дэйвиду. Он старался изо всех сил, волнуясь, объяснял партнёру, что долгое и дорогое образование вылилось в кредит на круглую сумму, на погашение которой он каждый месяц отдавал едва ли не треть зарплаты. А ведь ещё надо помогать маме, оплачивать счета, страховки, налоги. Намекал, что хоть и не бедствует, получает не слишком много, ведь у него нет своей практики, а в госпиталях и медицинских центрах хорошо зарабатывают только специалисты: хирурги, невропатологи, анестезиологи. А вот терапевты и педиатры к такой элите не принадлежат. Нет, конечно, до бедности ему далеко, но потратить за месяц двенадцать тысяч — это, согласись, как-то чересчур… Чем спокойнее говорил Кейси, тем больше распалялся Дэйвид. Упрёки, до дикости несправедливые, полились потоком несвязного бреда. Кейси, уже по-настоящему уязвлённый, повысил голос и вдруг почувствовал резкую и хлёсткую боль. Удар в лицо был не слишком сильным, но до крайности неожиданным, и Кейси, неловко споткнувшись об угол журнального столика, самым позорным образом загремел, завалился на задницу. Услышал только, как хлопнула входная дверь, вытер кровь с разбитой губы и подумал, что нужно звонить на работу, просить, чтобы его подменили. К его пациентам, и без того напуганным визитом к врачу, с битой рожей не покажешься.

До самого утра просидел у окна, вглядываясь в искусственный пруд, серебрившийся в свете фонарей. Ему было страшно, что Дэйвид, человек, которого он, оказывается, совсем не знал, вернётся, чтобы продолжить скандал, чтобы снова его ударить. Но ещё больше боялся того, что он не вернётся уже никогда.

Дэйвид вернулся на следующий день. Принёс целый ворох деликатесов и несколько бутылок хорошего вина. С порога обнял Кейси и долго стоял, бережно прижимая его к груди, чуть покачиваясь. За ужином открыл ему секрет: оказывается, Дэйвиду достался от деда коллекционный автомобиль «Шевроле-Шевелл» 1967 года. А вместе с этим символом шестидесятых он унаследовал и большую мечту: восстановить автомобиль во всем его эксклюзивном блеске. Мечта эта шла с солидным ценником, в который сумма, вызвавшая их ссору, вкладывалась многократно. Оттраханный, обласканный и хмельной, Кейси засыпал в ту ночь счастливым. Уткнувшись носом в тёплое и жёсткое плечо, он думал, что ничего страшного не произошло. Его любимый не наркоман, не картёжник и не алкаш. У него вполне мужская и даже понятная любому американцу мечта, и Кейси бы разобраться, что к чему, прежде чем качать права, орать и вообще выставлять себя жадным и мелочным жлобом. Он может сократить пожертвования в госпиталь для малоимущих детей, а вместо того чтобы перечислять им деньги, поработать там бесплатно, скажем, четыре часа в неделю, а может, и восемь…

Но после той ссоры всё сломалось очень быстро, рассыпалось, как карточный домик. Это просто Кейси не хотел верить в плохое, цеплялся за насквозь прогнившую ткань их серых вечеров, за сигаретную горечь редких поцелуев, за горькую и унизительную обиду вполне понятных денежных трудностей. Молчал, когда надо было спорить, замыкался в себе, когда надо было озвучить проблему и не попросить, а потребовать её решения. А потом в один из вечеров, ничем не отличавшийся от прочих, он вдруг понял, что спасать больше нечего, что не нужны ему больше ни ласка Дэйвида, ни его гнев, а нужно только, чтобы тот исчез из его жизни. И тогда он сказал своему бывшему любимому: «Уходи». На скандал с ломанием мебели не поддался, молча смотрел, не отрывая глаз, на мечущегося по квартире зверя. И нарвался. Дэйвид тогда избил его до беспамятства. А потом отлил водой и сообщил: «Я никуда не уйду. Тебе придётся выселять меня с полицией». Не пришлось. Крис, бросив один взгляд на физиономию с трудом приползшего к нему друга, сказал коротко и ёмко: «Будем решать». И решил. Первый удар принял на себя ни в чём не повинный «Шевелл», превратившись в груду металлолома. Потом «Тойота» Дэйвида, нагруженная всеми его вещами, каким-то непонятным образом переместилась от дома Кейси в один из самых неблагонадёжных районов города, где от неё остался лишь поставленный на кирпичи каркас. А потом Дэйвида арестовали за вождение в нетрезвом виде, как выяснилось, по ошибке. Назавтра с извинениями отпустили. Но из простой районной тюрьмы он вышел новым человеком, раз и навсегда усвоившим урок скромности и смирения. Больше он в жизни Кейси не появлялся.

Дрожащее, изломанное судорогами тело стало тяжёлым и неповоротливым. Оно отказывалось подниматься на гребень волны, а вода вдруг стала вязкой и плотной, будто смола. Она обволакивала его, сжимала грудь, не давая вздохнуть, выкручивала кости тупой болью. Всё чаще Кейси погружался с головой, всё тяжелее ему было выплыть на поверхность. А ведь всё могло бы быть по-другому. Он мог бы жить, просто жить. У него была хорошая работа, уютная квартира, настоящие друзья. Книги, фильмы и музыка. Купленный на барахолке проигрыватель с коллекцией пошарпанных пластинок: «Битлз», «Пинк Флойд», «Куин». Был даже кактус в глиняном горшке, который Бен с Крисом привезли из Аризоны, верный, безотказный кактус, каждую весну даривший ему полдюжины хрупких жёлтых цветов. Да, Кейси мог бы жить. Если бы не Джейсон. Если бы не Джейсон, раз и навсегда доказавший, что Кейси не сможет выжить один. Что он обречён снова и снова отдавать всего себя, без остатка, до самого дна простой и глупой души. Отдавать именно тем, кто захочет выжать его, как лимонную дольку, пропустить через мясорубку, раздеть донага и привязать к позорному столбу беззастенчивой и корыстной нелюбви. И так ему и надо. Он это заслужил.

После Дэйва у него очень долго не было никого. Два года одиночества пошли Кейси на пользу: он успокоился, с чем-то смирился, к чему-то приспособился, как привыкают инвалиды обходиться без руки или ноги, как ослепшие привыкают к окружающей их вечной тьме. Лишь бы предметы находились на прежних местах. Лишь бы жизнь шла по своей колее: тот же медицинский центр, та же дорога, партии в покер с Беном и Крисом каждый второй вторник месяца. Иногда — волнующее и немного пугающее отступление от правил: приём в галерее Криса, корпоратив, пасхальный обед с мамой. Только однажды огородившая его бетонная стена дала небольшую трещину. Однажды Бен устроил пикник на пляже и привёл русского коллегу. Его звали Эндрю. Он был неразговорчив, и невесел, и красив именно той красотой, которая вызывала дрожь у Кейси в груди, какой-то протяжный беззвучный стон, оставлявший в теле тревожную и сладкую слабость. Эндрю присел рядом с ним на песок и накрыл его плечи своей курткой. Кейси не помнил, о чём они говорили, помнил лишь надёжную твёрдость плеча русского парня, его жёсткий и строгий акцент и своё внезапное понимание: если этот парень его захочет, Кейси не откажет. Он будет стараться для него. Он поймёт, чего хочет от жизни этот человек, чего ему не хватает для счастья, и сделает всё возможное, чтобы дать ему именно это. Но тот вечер закончился, утонул в плотном морском тумане, в холоде автомобильного салона, в чёрном серпантине дороги, извивающейся в свете фар. И больше Кейси никогда не видел Эндрю. И почти забыл его. Вспомнил лишь тогда, когда впервые увидел Джейсона. Они были похожи: то же сильное, безупречное тело, тот же ёжик густых тёмных волос, то же строгое и немного замкнутое выражение лица. Виноват был всё тот же Крис. Он подарил Кейси полугодовой абонемент в навороченный спортклуб, куда ходили все его холёные дружки: художники, искусствоведы, режиссёры каких-то театров. Пришлось идти. Джейсон работал персональным тренером. Они нашли и заметили друг друга с безошибочным инстинктом охотника и добычи, жертвы и хищника. Достаточно было Кейси встретиться взглядом с тёмными, почти чёрными глазами Джейсона, как между ними промелькнуло мгновенное узнавание: «Ты мой». — «Я твой». Это нельзя было назвать ни любовью, ни даже влюблённостью. Просто констатация факта. Просто через неделю Кейси уже ходил в другой, очень скромный спортзал, принадлежавший Джейсону, приезжал туда каждый вечер после работы и задерживался допоздна, чтобы потом ужинать вдвоём в недорогих забегаловках, куда заходит на кружку пива рабочий люд. Иногда после такого ужина Кейси увозил Джейсона к себе домой, как увозят дорого доставшийся трофей, с гордостью и предвкушением. Джейсон был хорошим любовником. Может быть, самым лучшим. И поэтому, когда Джей, трогательно стесняясь и запинаясь на каждом слове, предложил съехаться, Кейси с трудом сдержал ликование. Его бойфренд оказался домовитым и заботливым. Конечно, он не мог поддержать затеянный Крисом разговор о примитивистах и позднем Пикассо, но зато он неплохо готовил, подкрутил дверцы кухонных шкафчиков, поменял старый простенький душ на навороченную насадку с гидромассажем, установил новый терморегулятор, сделал ещё что-то полезное, хоть и мелкое, до чего у Кейси не доходили руки не то чтобы починить, но и даже кого-нибудь для этого нанять. Он по-прежнему ездил в спортзал каждый вечер и теперь уже каждый вечер увозил домой свой приз. И пользовался его сильным неутомимым телом, будто вырезанным из тёплого золотистого мрамора. Ел приготовленный Джейсоном ужин и думал: «А не это ли и есть счастье? Долгожданное и, оказывается, такое простое. Стройный парень, мурлычущий у плиты какую-то песенку, сильные руки на бёдрах, глубокие поцелуи, горячее и острое ощущение наполненности, слияния с другим телом и разумом, и душой».

Закончилось всё очень глупо. Даже пошло. В тот день Кейси не работал, его направили на какой-то корпоративный класс, обязательный для всех сотрудников их медицинского центра. Класс был простой формальностью, что понимали и студенты, и инструкторы, и поэтому, ко всеобщему удовольствию, отпустили их довольно рано. Приехал домой с простой и приятной мечтой поваляться с книжкой у телевизора и ещё из коридора услышал голос Джейсона. Тот говорил по телефону. Говорил громко и сердито. Кейси оцепенел. Какая-то часть его хотела подать знак, войти в гостиную, крикнуть, с грохотом сбросить со стены гравюру. Прекратить это, страшное и стыдное, чтобы снова, в который раз отсечь и отрезать, расставить точки над «i», принять и выдержать удар. Но он замер, чуть дыша, против воли вслушиваясь в невозможные слова, отказываясь верить, отказываясь понимать. А голос всё звучал, такой знакомый, такой чужой:

 

— Лиза, ты рассуждаешь, как деревенская дура из своей Индианы. Ты вообще в курсе, сколько здесь стоит снять хату? С одной спальней. Три штуки в месяц, поняла? Три штуки, и это минимум! Откуда у меня? Я ещё за спортзал должен восемь штук, выплачиваю помесячно. Вообще на хер ни фига не остаётся, пиво не на что выпить. Хорошо, ещё такой случай предоставился. Бесплатное жильё, считай!.. Я даже продукты не покупаю, коммуналку не плачу. Да любой бы схватился на моём месте. Да ладно, не будь дурой. Мужик хороший, взрослый, детский врач, между прочим, не блядёныш какой-нибудь малолетний. Трипак не подарит и не залетит… Нет, блядь, мы с ним кроссворды разгадываем!.. Да ладно, можно подумать, я не знаю, как ты с этим твоим большим на хер боссом… Да не перевожу я стрелки, просто говорю: «Мы делаем, что можем». И надо разумно к таким вещам относиться, без истерик… Обещаю… Я сказал, что обещаю! Вот выплачу за спортзал, поставлю бизнес на ноги, клиентов привлеку. У меня пара идеек есть хороших, с домом престарелых состыкуюсь, упражнения им для физиотерапии, а днём можно классы йоги вести для будущих мамаш… Сниму квартиру, тогда и вас с Дрю вызову. Кстати, как он?.. Давай ему телефон… Дрю? Привет, пацан! Как делишки? Папку ещё не забыл своего? Что там в школе?..

Кейси вышел, старательно и бесшумно затворив за собой дверь. Казалось, он застыл в том коротком моменте, когда удар уже нанесён, а боль ещё не пришла. Но она придёт и окажется невыносимой. И ты знаешь это и ждёшь её, притаившись, как смертельно раненный зверь, лишившись способности соображать, защищаться и бежать. Очнулся он лишь на пляже. На том самом пляже, где когда-то на пикнике Бена познакомился с русским парнем Эндрю, похожим на Джейсона. Кейси вышел из машины, спустился по крутой тропе к воде, сел на песок. Как тогда, как тогда… Только некому было согреть его плечи. Не было рядом Бена и Криса с их беззлобными перепалками и необидными подначками, с их ненавязчивой и бережной заботой. И тогда пришла боль. И, да, она оказалась невыносимой.

А когда солнце скрылось за горизонтом и угас последний свет долгого весеннего дня, Кейси неторопливо разделся, аккуратно сложил вещи на песке и бросился вниз головой в кипящий прибой.

Паника перехватила горло, спеленала по рукам и ногам, ослепила и оглушила. Кейси больше не знал, где верх и где низ, где небо и где океанское дно. Он больше не мог двигаться, тело окаменело. Вода сомкнулась над головой, тисками сдавила грудь. Кейси забился, словно в жёстких путах, словно зверь, попавший в капкан. Ему удалось вырваться на поверхность, скрюченными судорогой когтями выцарапать путь сквозь толщу ледяного свинца. Судорожно вдохнул смесь ночи и солёных брызг, на выдохе закричал. Заорал, захрипел, завыл. Руки беспорядочно и бестолково молотили по воде, ноги дрыгались сами по себе, месили чёрную бездну. Его тянуло на дно, будто кто-то огромный и неторопливый обхватил его за ноги и затягивал туда, в бесконечную темноту, в пасть огромной и безразличной бездны. Кейси снова закричал. Тонкий и жалкий звук, умирающий в тумане. В этот раз Кейси погрузился очень глубоко. Лёгкие, лишённые воздуха, охватило огнём, сердце бешено колотилось в горле, перед глазами вспыхнули белые и лиловые круги. И всё же ему удалось выбраться, снова из последних сил подняться на поверхность, в самую последнюю секунду глотнуть холодного воздуха. Сил не оставалось ни на крик, ни на страх. Кейси больше не было. Он превратился в судорожно трепещущий комок плоти с безумным ужасом в сердцевине. На дне угасающего разума блеснуло странное видение: зелёный огонёк, чуть заметный в тумане. Мир вокруг сужался, сворачивался в чёрную воронку, увлекающую Кейси на дно, но зелёный огонёк не исчезал, и где-то на самой границе сознания теплилась неясная мысль, заглушённая воплями паники. Кейси удалось поймать эту мысль за тонкий и скользкий хвостик. Зелёный огонёк вешают на носу катера. А на корме — красный. Где-то совсем недалеко в густом тумане идёт катер. Скорее всего, он пройдёт мимо. Скорее всего, Кейси утонет раньше, чем судно поравняется с ним. Но, может быть, может быть, он сумеет продержаться! Ухватившись за эту мысль, как за спасательный круг, Кейси неловко перевернулся на спину. Заставил себя сделать глубокий вдох. Чем больше воздуха в лёгких, тем легче держаться на воде. На выдохе крикнул. И снова. И снова… К ногам будто привязали гири. Они упрямо тянули на дно. Кейси снова забил ладонями, пытаясь удержаться за зыбкие волны, за чёрное и холодное ничто. Он ещё кричал, когда солёная волна забила ему рот. Будто тяжёлая бетонная плита легла ему на грудь, раздавила рёбра, в розовую пену размазала лёгкие. Он похоронен заживо. Кейси вскинул руки, попытался выкопать себя из этой чёрной ледяной могилы, но силы закончились. Сознание меркло, всё замедлилось, стихло и застыло. Даже паника улеглась. На неё тоже не осталось сил. Погружаясь в тяжёлый сон, Кейси поднял голову и увидел зелёный огонёк прямо над собой, в недоступной высоте. Увидел, как отблески света выводят на водной поверхности тонкие узоры. Это было красиво, таинственно, это гипнотизировало. Он протянул руку к далёкому мерцающему свету. Судорожно сжатые челюсти расслабились для последнего солёного вдоха.

И вдруг его запястье обхватили крепкие пальцы. Кейси схватился за чужую руку, жилистую и сильную. За тёплую, даже горячую руку! Сонное оцепенение исчезло. На смену ему пришла радость. Теперь ему не было ни страшно, ни холодно, ни больно. Ведь он откуда-то знал, не меркнущим сознанием, не верой и не жаждой жизни, а кровью, с грохотом бьющейся в висках, сердцем в груди, каждой клеткой ещё живого тела знал, что эта сильная и верная рука никогда не отпустит. И никогда не предаст.