Пункт А плюс пункт Б

Собаки привыкают к людям, кошки к дому, а аборигены московского метро к точкам пересечения. Ближайший от дома или работы переход с кольцевой на радиальную превращается в немого свидетеля, а кратенькая запись в ежедневнике « 18 30 Пр. Мр.» -- в шифрограмму. Черт его знает, что может твориться на «Проспекте Мира» в полседьмого вечера. Банальная передача заверенной нотариусом копии, алиментное вручение ребенка отцу на выходные, заем денег до зарплаты, скромно-жалостливая сумочка размером с жопу слона – «а на вокзале они прямо к вагону подойдут». Ну и, разумеется, то, что греет душу весь рабочий день и освежает макияж перед выходом из офиса – пересечение в одной точке двух очень влюбленных прямых. С классическим галопом по эскалатору, и «извини, что опоздала», и «да ничего страшного, а это тебе». Вот. И синие блестки с подкрашенного цветочницей букета оседают поверх припудренного носа.

Если две влюбленные прямые обретут плавность синусоиды, то смогут сплестись в единое целое. Именно здесь, на переходах с кольцевой на радиальную, вяжутся любовные узы. И невзрачная лавочка справа от центра зала обретает потом статус семейного памятника и фамильного раритета. Для одних. Для других она становится надгробием. Щербатым гранитным утесом, об который разбиваются любовные лодки. Разве что плеска волн не слышно и журчания горных ручьев. Ручьи – это потом, в вагоне поезда. Того самого, которого ждешь с мечтательно-трагичной улыбкой на морде и дрожащей спиной. Ни хрена ты не Каренина, конечно, да и мечтать про подобную блажь можно только в семнадцать. Попозже тоже мечтается – но эффект не тот. Максимум, на что ты способна при таком раскладе в двадцать семь, -- перепутать направления и поехать не в ту сторону. Но от этого уже ничего не изменится. И в двадцать семь ревут не хуже, чем в семнадцать.

Настоящая схема метро выглядит тоже совсем не так, как на стенке вагона. В мультяшно-солнечном детстве «Войковская» будет именоваться – «Бабушки-Марусиной», а «Юго-Западная» -- «Папиной Квартирой». В угреватом подростковом периоде «Пионерская» станет «Репетиторской», а «Перово» -- «Маминой работой». Позже к ним прибавляются новые станции. «Андреевская», «Сережкинская», «Димкинская», «Костинская». Когда за плечами полтора курса института, в кошельке – три десятки от стипендии, а в кармане пачка от твоих сигарет, в которую набито то, что удалось настрелять в курилке, можно устроить себе американские горки. Переход с «Виталькинской» на «Олеговскую» в течение выходных. Когда у судьбы просыпается чувство юмора, ты получаешь одну станцию с тремя названиями оптом. И маешься совестью и кайфом – переименовать «Кирилловскую» в «Никитскую» или сами пускай разбираются? Между прочим, на реальной схеме московского метро есть «Алексеевская». Гусары, молчать!

 

Я ненавижу твою станцию метро. Нет, не так... В моей внутренней схеме есть станция, от которой меня трясет. Я не могу ее спокойно проезжать. И хорошо, что она не в центре, иначе бы меня трясло от нее куда чаще. Реально трясло, да... До желчи во рту и слез из глаз. До обморочного замирания рук и ног – как на аттракционе «летучие лодки». Только вот уже никто никуда не летит. Просто я хватаюсь негнущимися ладонями за поручень, всматриваюсь в мелькание колонн. А они все медленнее и медленнее тянутся, почти плетутся. Потом тормозят вместе с поездом. На нашей точке пересечения может стоять кто угодно. Или никто не стоять. А я все равно смотрю – на временный просвет в вагоне, на входящих пассажиров. Боюсь до чертиков тебя встретить. Безнадежная вещь, кстати сказать. Гораздо легче мысленно прицепить вагон метро на каркас от «летучей лодки». Сижу, вцепившись в поручень, и боюсь пошевелиться. Остановите карусель, я слезу. Фух! Двери захлопнулись, поезд тронулся, аттракцион немыслимой глупости закончен.

Через полгода это проходит.

Я проезжаю твою станцию. Проезжаю – и все. День не летит под откос, в неряшливую насыпь, где мятые окурки и опустошенные бутылки валяются так примитивно, что из них даже приличного узора не создашь. Я остаюсь на месте, колонны, скамейки и указатели – тоже. Ничего не изменилось, кроме меня.

Еще через месяц я узнаю, что ты здесь больше не живешь. Проблемы с квартирной хозяйкой, кажется. Или, может, нашелся вариант получше. С которым жить вместе куда интереснее и веселее. Не хочу добавлять «чем со мной», оно и без того напрашивается в конце фразы. А разговаривать с тобой мысленно я больше не хочу.

Все происходит совсем не здесь и совсем не так, как представлялось. Я касаюсь тебя раньше, чем узнаю. Час пик. Маленькое дисциплинированное стадо у еще не открытой двери вагона. Прилив-отлив, строго по расписанию. В зависимости не от луны в небе, а от поезда в туннеле. И потом пахнет куда сильнее, чем на пляже. А барахтаются все так же. Подгребают свободное пространство как воду. Я задеваю локтем твою спину. Ничего особенного. Никакого ожога от медузы, никакой воды в ушах. Я даже чувствую дно под ногами. И гребу обратно, от поезда к колонне. Серо-розовый гранит, который оглох от шума поездов и напрочь забыл про шум прибоя. Хлопаю по нему ладонью. Теплый, хоть и грязный.

Я молчу. Не окликаю тебя по имени, не тянусь обратно. Жду, когда тебя унесет. Мрамор плитки, белые подбрюшья указателей. Мотаются на сквозняке... С потолочной лепнины срывается голубь, улетает в тоннель. На стене толпятся слова, вытягиваются в линию. К ней снизу присасываются белые прямоугольник, бликуют от фар следующего поезда.

А удобная станция, кстати. Надо будет назначить здесь кому-нибудь встречу.

И название сменить.