Взрослый сын молодой женщины

- Ма, я не пойду.

В Израиле потный эротичный июль, сезон гей-парадов.
В нашем городе тоже объявили гей-парад, первый за всю его историю, а это восемь тысяч лет, между прочим. Хотя на временной шкале Святой земли, тягучей, как лента Мёбиуса, это просто крошечное деление. Так что по местным меркам, раз в восемь тысяч лет – это часто.
Тем более, мэрия разрешила. Но не по центральному проспекту, а в обход. То есть, гей-парад как бы есть, но его не видно. А того, чего не видно, того как бы и нет.
Пикантно то, что наш мэр гей. Изящный, амбициозный, сорокалетний красавчик гей. Нет, публичного выхода из шкафа не было, да и не надо. Достаточно того, что он местный.
Говорят, Израиль так мал, что у всех израильтян есть хотя бы две общие точки пересечения. С тем учился, с этим в футбол играл, а у того мама ходит с твоей мамой к одному парикмахеру, а то, что знает мама, то знают все. А чего не знают, о том подойдут и спросят. И лучше ответить, а то встанут под окнами и будут выкрикивать твоё имя до посинения.
В какой это стране маньяк похищал женщин и держал их взаперти у себя дома десять лет? Не в Израиле. Здесь всё стало бы известно всем соседям через десять минут.
И о нашем мэре все знают, но вслух не называют. А то, что не названо, того как бы… Ну, вы поняли принцип.
Местное сообщество обиделось. Твитты так и порскнули во все стороны. Эли сам полночи рассылал сообщения. Было решено кастрированный гей-парад отменить, а вместо него провести полноценный митинг протеста на площади перед мэрией.
И вот:

- Ма, я не пойду…

Я не удивлена. Эли тяжело среди чужих, а в толпе и вовсе невыносимо. Социофобия.

- Элюш, но там же все свои будут…

- Тем более, раз все будут - моё присутствие необязательно!

- Надав обещал прийти, - последняя попытка.

Эли усмехается:

- Надав обещал прийти в стрингах и с радужным флажком в заднице.

Надав и Эли "служили вместе". Это их первая точка пересечения - огромная лётная база на юге страны. Правда на базе, кроме них, было ещё пять тысяч человек, так что за три года армейской службы они так и не встретились, а познакомились совсем недавно в местном клубе - точке пересечения номер два. У лохматого востроглазого Надава пять младших сестёр и папа с мамой - городские интеллигенты, которые вдруг прониклись идеей возрождения пустыни, продали городскую квартиру и переехали в кибуц посреди красной каменистой пустоты, завели коз, собак и кошек. О козах они заботиться не умеют, а дети, собаки и кошки заботятся о себе сами.

Беспардонному Надаву Элюшкина замкнутость была не помеха. Он быстро вычислил их общие точки, включая те, про которые маме не рассказывают. Они быстро сошлись и быстро разбежались, но продолжают приятельствовать. Вернее, Надав настырно не оставляет попыток вытащить моего сына из норы, извлечь из-под толщи воспоминаний, растерянности и тоски, правда, в последнее время всё реже и реже.

- Элюш?

- Ма, ну позвони Рут и иди с ней.

Рут - мама Надава. Наши сыновья встречались, и мы с ней танцуем в одном ансамбле фламенко. Это наши две точки пересечения.
Я звоню Рут, и мы идём.
По дороге нас обгоняет компания молодёжи с самописными плакатами в руках. На всех растянутые футболки и шлёпанцы, израильский шик. Сзади не разберёшь, что написано на плакатах и кто эти ребята - мальчики или девочки. Какая разница? Они весело болтают, шлёпая ногами, свободные от всех гендерных проблем.
Мы плетёмся следом.

На самом деле площадь перед мэрией никакая не площадь, а просто большая автостоянка, пустая в этот час. Сейчас она полна протестующими и зеваками. Никаких стрингов тут нет, а всюду те же растянутые футболки и шлёпанцы. Словно большая перемена в школе, если бы не радужные флаги там и сям и девочки из Drug Queens School. Есть и такое в нашем городе, такой кружок художественной самодеятельности. Месяц назад я даже была на их итоговом концерте. И хотя дело было в клубе, и представление зажигательное, всё равно сильно смахивало на выпускной в музыкалке - в зале было полно родителей и родственников, и чуть ли не жён с детьми.

Рут щиплет меня за локоть, потому что я уже минуту пялюсь на симпатичного парня, который машет мне и подмигивает. А я просто не сразу узнала его без очёчков и застиранных хлопковых штанов. Он медбрат в местной больнице, а его отделение - ухо, горло, нос! - оно рядом с пересадкой суставов, где недавно оперировали мою маму. Я всё гадала, почему Эли, навещая бабушку, застревает по дороге, пока не увидела в коридоре эту крашеную жёлтую макушку.
Я машу парню в ответ, и Рут машет за компанию.

- Эй, радужная леди! 

Я оборачиваюсь, и девчонка ловко щелкает меня на телефон. О чем это она? Ах, да! На мне разноцветные туфли. Я часто так делаю: покупаю туфли одной модели, но разного цвета и смешиваю пары. Выходит стильно и весело, но никакого идейного смысла в этом нет. Это просто туфли.

Рут держит меня под ручку обеими руками. Мы словно парочка лесбиянок элегантного возраста.
Незнакомая женщина в кудряшках стоит с плакатом "Мой сын – гей". Плакат есть, а сына что-то не видно.
Кстати!

– Рут, а где Надав?

– Уехал с ребятами в Эйлат на три дня.

– А как же…?

- Да он сказал – пофиг! И уехал.

Итак, нашим сыновьям пофиг да и недосуг. Они заняты любовью, серфингом, разочарованием, жизнью в то время, как их мамаши протестуют на автостоянке перед зданием мэрии.
Жгучий стыд простреливает меня до кончиков пальцев. Неужели, неужели что-то неощутимое внутри меня – вибрация диафрагмы, сокращение матки – всё же заставляет меня думать, что мой сын, мой лучезарный мальчик должен кому-то что-то доказывать?

- Рут, - говорю я, - Пошли лучше отсюда, упадём где-нибудь кофейку попить.

Рут смотрит на меня несколько секунд. И мы идём пить кофе.  

***

Когда мы приехали в Израиль, сыну было семь. На нашего молчаливого замкнутого мальчишку израильская школа, полная странных детей, орущих на чужом языке, обрушилась, как снежная лавина, и накрыла. Он перестал спать, начались кошмары, приступы паники, он боялся подойти к школе, вообще отказывался выходить из дома. Только везение спасло нас от внимания социальных служб и оно же привело к язвительной и резкой детской психологине доктору Дафне. Больше года терапии, кризис мы преодолели, и бонусом к лечению — Эли стал язвить, как Дафна.

Сын, конечно, не превратился в рубаху-парня, но привык, неплохо учился и увлёкся спортом — греблей. Но напряжение осталось, я видела его «инаковость», в школе он всегда отстранялся, держал дистанцию. Со всеми был в ровных - никаких - отношениях, даже с ребятами из спортклуба. Подружек не было ни одной, несмотря на каверзные бабушкины расспросы.
И мой страх, что хрупкое равновесие нарушится, и он снова сорвётся, вечно сидел у меня где-то за грудиной.

И вот на каникулах после десятого класса он поехал со своей командой гребцов в летний тренировочный лагерь в Англии, где были ребята со всего мира. Я до сих пор не знаю, что там произошло, но он изменился. Я даже самой себе не могла объяснить, как именно. Словно какая-то пружина внутри разжалась.

Но в начале учебного года, как гром среди ясного неба, мне позвонила классная и сообщила, что Эли опять не появляется в школе. А потом он, потупясь, промямлил, что снова ходит к Дафне, и та приглашает меня на разговор. Я просто заледенела, все мои страхи вернулись. Муж тогда только-только начал отходить после травмы, мы все тряслись над ним, а тут такое!

Кому хоть раз в жизни пришлось озаботиться психическим здоровьем своего ребёнка, тот меня поймёт. Чего я только не передумала: а вдруг он снова замкнётся, не сможет учиться, что же теперь будет? По детской советской привычке школа волновала меня больше всего. Я шла на разговор, как на голгофу! А после слов Дафны: «Дина, ты только не волнуйся, Эли хочет тебе кое-что рассказать», - я уже вообразила сына в каком-нибудь специнтернате. Так что я не сразу расслышала, о чём он мне толкует: что девушки его не привлекают, что он уже довольно давно об этом думает, что переписывается в интернете, что в Англии он познакомился с ребятами, которые…

И тут я выдала первую сакраментальную фразу, впоследствии вошедшую в семейные  анналы:

— Ну, супер! А что, геям в школу ходить не надо?

Дафна тут же запричитала, что по поводу школы они всё выяснили, Эли завтра же туда пойдёт, завтра же!

— Супер! — говорю я.

Дафна пустилась в долгие объяснения, Эли созерцает картину на стене, а я думаю: «Супер!» — меня заклинило. Потом психолог выставила Эли за дверь и проникновенно попросила меня задавать любые вопросы, ну, так, навскидку. И тут я подумала, что да, мне есть, о чём спросить, и выдала вторую сакраментальную фразу, вошедшую в анналы и ставшую фольклором:

— Дафна, я волновалась, что Эли ни с кем не встречается, ему ведь до сих пор даже заговорить с кем-то трудно, тем более с девушкой! Но с парнем-то ему легче будет объясниться? Ну, то есть парни же как-нибудь договорятся, верно?

Жаль, тогда селфи не делали, выражение лица Дафны стоило запечатлеть!

Потом я отходила от переживаний, сидя в обшарпанном коридоре у двери кабинета. У меня было чувство, что я пришла к врачу, ожидая услышать, что сыну нужна срочная операция, а услышала — пустяки, само пройдёт.
Облегчение — вот что я испытала в первый момент после его откровений: слава богу, мой сын в порядке, подумаешь гей!
Второй моей мыслью было, что мужу нельзя волноваться. Только эта нелепая идея, застрявшая в моём мозгу в те месяцы, объясняет то, что я сделала. Сказала Эли: «Давай не будем пока говорить папе, просто повременим». Сын был совершенно дезориентирован — он в жизни не лгал отцу, никогда ничего от него не скрывал, но ради меня он промолчал.

И я повременила…целых два дня. Это были кошмарные дни одинокого знания, никогда мне прежде неведомого. И на третий день, ночью под одеялом я не выдержала и всё выложила мужу, включая и то, что это я просила Эли молчать. Больше никогда в жизни я не видела такого разочарования у мужа на лице.

Эли тогда спал прямо в саду, под виноградом. Муж вскочил и, как был, в трусах, ушёл к нему в сад. Я тайком поглядела в окно: муж присел к Эли на топчанчик и что-то тихонько говорил ему, поглаживая по одеялу.

И я вернулась в постель, совершенно счастливая — я снова была не одна, мы все были вместе, и всё было хорошо.