Без названия, потому что названия этому нет

Я не сразу полюбила ее. Два месяца пряталась от ее странных разговоров, от предложений вместе покурить анаши, от общего этого образа – грубоватая, независимая, оригинальная…а самой 21 год, господитыбожемой… Говорит очень плохо, грязно, комкает слова,  "вот, поеду на дачу, вот, и буду там собирать, вот, всякие разные вещи, вот, а потом буду делать из них, вот, всякие разные вещи…"  И все это бубнится куда-то вниз, даже не под ноги, а в ключицы.  Сутулится, особенно когда впадает в образ оригиналки, и явно чего-то хочет от меня, но вот чего? Не могу понять. Секса? Душевного тепла? Не похоже ни на то, ни на другое, поэтому  недоумеваю и на всякий случай мягко отказываю, если ей все-таки удается дозвониться до меня. Потом мне все это надоедает. Объявляю ей дежурное "у меня нетрадиционная ориентация", вижу пожелтевшие от изумления глаза  и понимаю, что она еще больше заинтересовалась моей особой. Через неделю после этого она просится переночевать. Переночевали…
Утром я проснулась и не обнаружила ее ни в постели, ни в ванной, ни на кухне – сбежала, подумала я злорадно, испугалась, так-то! Не в силах рефлексировать по этому поводу, я снова легла спать, дремотно вспоминая подробности ночи – изумительная прохладная кожа…девочка, конечно, неискушенная, но очень нежная… податливая, обволакивающая…четыре с плюсом, в общем.  Через два часа  она позвонила, начала какой-то бессвязный монолог, сбилась – я молчала. На размышления вслух,  вроде "мне надо подумать" я уже несколько лет не реагирую – берегу последние нервы. В общем, разговора не получилось. Ближе к полудню я уехала на дачу – сохранилась фотка – красная рубашка, глазки-щелочки после бессонной ночи, нацелованные губы – сижу в траве на пляже.  А когда вернулась, она приехала ко мне, решительная и нежная, со следами мучительного вывода  в глубине сухих глаз. Каким-то непостижимым образом из хмурой угловатой девчонки с походкой гавроша вдруг выглянула зеленоглазая, нестерпимо желанная, бесконечно женственная,  немного смущенная и готовая на все любовь во плоти.
В первое время мы почти не вылезали из постели – я ходила на работу как на подвиг, а потребность в сне как-то закономерно сократилась до самого мизерного предела. Притираться, ссориться, мириться, вместе ужинать,  покупать одежду – все это только предстояло нам. Это был долгий процесс, не лишенный сладости побед, кстати...Я учила ее говорить – иногда срываясь на грубость (как филолог до мозга костей, физически не переношу плохого языка): "Пэтэушница! Меня тошнит от твоего "окея"!!!"  Не скажу, что она сразу так и избавилась от ста миллионов "вот", "ну" и "этсамое" , но речь ее стала уравновешенной и неторопливой. Я знала, отчего это происходит – рядом со мной ей было спокойно. Вся ее щенячья, бродячая, оторванная жизнь вросла в нашу уютную квартиру, в мою любовь и непрошибаемый оптимизм. Деньги в необходимом, правда, урезанном количестве мы зарабатывали в прямом смысле ногами – помыкавшись два месяца без работы,  устроились курьерами в одну тухленькую контору. Получали  удовольствие от того, что будни не мешают нам быть вместе… Мы переплелись, стали помесью друг друга – за весь год  расставались не больше чем на трое суток, потому что скучали до физической дурноты. Восемь лет разницы не мешали – напротив, принятие решений как-то естественным образом стало моей привилегией, она же поворачивала меня лицом к маленькому, но крайне важному миру, который я упускала из виду. Она стала очень интересной, распрямилась, постриглась, подкрашивала ресницы – картинка, ангел, глаз не оторвать…
Та, в "Седьмом Континенте", как раз их и не отрывала. Как назло, работала всего одна касса, и очередь не двигалась. Мы были слегка пьяны, и в корзинке у нас лежали две пачки сушеных кальмаров, бутылка "Флагмана" и томатный сок. Зимний набор алкоголика. Мы уже натырили жевачек и хихикали, как Бивис и Бадхед. А она стояла и улыбалась Ла – откровенно и очень спокойно. Как будто дело происходит в "Би-2" на концерте "Снайперов"…Когда моя дурында поняла, что улыбка предназначается ей, она раздулась, как павлин и густо покраснела. Но очень быстро пришла в себя, сориентировалась и улыбнулась в ответ. А надо сказать, у нее потрясающая улыбка – с длинными очаровательными ямочками и голубыми звездочками в глазах…Так они любовались друг на друга минут сорок, а я, мудрая Тортилла, цинично нашептывала ей на ушко лекцию о том, как опасны случайные связи. Потом очередь задвигалась, и эта коротко стриженая нимфа растворилась, как кошка в ночи. Я не запомнила ее лица. В течении двух-трех недель я подтрунивала над своей улыбчивой подругой, предлагала ей разбить палаточный лагерь около "Седьмого континента" и вслух сомневалась, имею ли я теперь моральное право делить с ней постель…Потом все забылось. Зима кончилась. В начале марта она сломала ногу, позаимствовав у какого-то мальчишки опасный для жизни агрегат и съехав на нем с крутой горы Сходненского ковша. Больше месяца бедняжка ходила с  пенсионной палочкой, чем вызывала во мне неясные, но очень сильные чувства – от острейшей жалости до дикого желания. Зато май ознаменовался покупкой второго велосипеда. С работой – и у меня, и у нее -  все наладилось, и те два  "курьерских" месяца мы вспоминали как  небольшую неприятность. В июне с большой помпой были куплены билеты в Крым, который давно грезился нам.  Наша, одна на двоих  жизнь продолжалась…И однажды  вечером неожиданно споткнулась. Из темноты на автобусной остановке вынырнула знакомая улыбка. У меня плохая память на лица. Я не узнала ее и поздоровалась вежливо, как амнезийная старушка со своими соседями.
Я подумала, что это знакомая Ла – мало ли у нее знакомых по всему Тушино. Пусть девочки пообщаются, решила я и уехала на маршрутке. Наутро, позевывая и подсмыкивая спальные семейные трусы, спросила у нее между прочим: "А вчерашняя дЕвица – чьих будет?"
- Эта Алиса, - сказала она с неуловимой интонацией обладания этой самой Алисой. 
- Какая такая Алиса, - продолжала вяло интересоваться я.
- Та самая, помнишь, из "Седьмого Континента", - скромно объяснила она и
покраснела.
Я озадаченно уставилась на нее, соображая, во сколько она вернулась вчера. Это был не единственный возникший вопрос. Вопросы прыгали у меня в голове подобно кукурузе в процессе превращения ее в поп-корн. Прямо так и подошла? Узнала? Кто она? О чем разговаривали? С какой целью подошла? Документы ?!.. И многое другое…
Оказалась, что новоявленная Алиса живет совсем рядом, что меня совсем не обрадовало. Я не очень расположена заводить знакомых на местности. Они имеют обыкновение превращаться в соседей… Но самое интересное было то, ни много ни мало, чудесное превращение, которое произошло с Ла. Тайна распирала ее изнутри, и она была похожа на надутый гелием воздушный шарик,  качающийся на ножке-нитке над головами суетных прохожих. Чутким ухом я уловила новые, какие-то молодежные интонации в ее речи, а когда из нее выскочил ее дурацкий "окэй", который я с упорством маньяка корчевала целых полгода, я подскочила на месте.
- Это что такое? – спросила я, сипя от недоумения, - какой такой опять окэй?
Может быть, мне с самого начала надо было себя повести иначе. Ковырнуть в носу, плюнуть и растереть. Превратиться в соляной столп. Пусть подростки резвятся, разговаривают на своем диком наречии, ходят в гости и играют вместе в "Ан рил".
А я буду читать Бунина под желтой лампой и пить коньяк с лимоном…Но Ла  принадлежала мне. Я ее любила! Я не могла отдать ни всю ее, ни даже часть какой-то ночной охотнице за хорошенькими девочками - по многим, многим причинам, которые в совокупности составляли непреложность  – она была моя, и наоборот.
- И на чем же вы остановились? – задала я новый вопрос голосом сварливой Дуси - крановщицы.
- Ну, это, обменялись телефонами и все такое…- ответила словоохотливая она.
- Она хочет с нами дружить? – предположила я.
- Не знаю. Наверное. Да, хочет. А может быть, нет, - перебрала она все возможные
варианты и иссякла.
Она явно не желала делиться подробностями ночного знакомства. Видимо, считала, что это ее частное дело. Я опаздывала на работу. Утро у меня расписано по минутам – ритуальное самообслуживание – кофе – душ-фен-утюг-крем для лица-крем для обуви(не перепутать!) кометика –парфюм. Ничего лишнего. Сбой в системе предполагал неудачное развитие дня, я слишком хорошо это знала, поэтому решила, что не буду думать о том, чего, может, на самом деле и не было…Действительно, а был ли мальчик? Успокойтесь, дама…Пройдите к своему рабочему месту…
Однако вечером в свои обычные девять Ла  дома не появилась. Не появилась и в десять, и в одиннадцать, что было настоящей утопией – девочка всегда ставила меня в известность, если ее маршруты менялись. Я нервничала - терпеть не могу неопределенности. Все, после отпуска покупаю два мобильных телефона…
Наконец, в двенадцатом часу она позвонила.
- Где ты есть???!!! – взревела я в трубку.
- Я скоро приду! – торопливо заверила она.
- Это не ответ! Ты -  ГДЕ?
Повисла пауза.
- Я просто немножко погуляла с Алисой. Я скоро приду, - сообщила она тоном воспитанной дочечки.
Я положила трубку. Не бросила – именно положила. Что я чувствовала? Ровно то же самое, что и два года назад, 15 сентября, когда мою квартиру обокрали. Обворованность.
Никакой ревности. Только ощущение, что наглой и нехитрой  стамеской проковыряли замок в мою душу и глумливо пошуровали в ней. Я почувствовала себя самкой бегемота из серии "Бибиси – живая природа",  которая  нашла своего дитеныша мертвым. Самки бегемотов вынашивают потомство восемь месяцев. И всегда рожают только одного дитеныша… Она переворачивала его исполосованное тельце своей нелепой мордой и недоумевала, почему оно не шевелится. Бегемотика  убил вожак стада как потенциального будущего соперника. Просто зов инстинкта, никаких тонкостей…
Я оделась и вышла на улицу – купить коньяка и выпить его на лавочке во дворе. У меня есть своя психотерапевтическая лавочка. Только в нагрузку к ней полагается коньяк или водка – во всяком случае, что-то крепкое. Банальная русская психотерапия, безотказная, честная, а главное – индивидуальная. Терпеть не могу, когда меня осторожненько так анализируют, отождествляют и классифицируют…
Я сидела на своей лавке уже минут 20,  то есть 100 грамм коньяка уже успокоили мерзкую струнную дрожь внутри, когда увидела их, голубок, идущими к нашему подъезду. Я увидела, хотя и было темно, а  зрение у меня плохое,  что Ла, отчаянно сутулясь, что-то бубнит  в ключицы. Наверное, говорила она примерно следующее:
"Осенью поеду на дачу, вот, буду собирать, вот, всякие разные вещи, вот."  Ее новая подружка старательно прислушивается, ее поза выражает предельную степень заинтересованности. В темноте звучит ее смех. Ла пошутила, держите меня семеро…
Постояв несколько минут у подъезда, девчушки развернулись и пошли в обратную сторону. Ну, все понятно –  "Как всегда, мы до ночи стояли с тобой, как всегда, было этого мало…"  По сценарию, я должна была выступить в роли мамы. Я нервно захихикала. Мне стало ужасно смешно. Я пила свой коньяк, давилась и хихикала. В половине первого ночи…
Я знала, все знала. Бывает такое состояние крайнего сердечного волнения, когда забываешь про нормы приличия, про моральные ценности, про то, что цивилизация пестовала твой мозг и психику несколько миллиардов лет. Все это теряет смысл. Этика бледнеет перед сокрушительной силой влечения. Ты бросаешься в омут одурелой башкой, решив для себя: а, семь бед - один ответ…Или, как говорила моя подруга Женька – все ***ня, кроме бабочек ! Именно это происходило сейчас с Ла. Грузить ее сейчас на извечную тему "что такое хорошо, что такое плохо" бессмысленно – девочка в состоянии аффекта…Да, говорила я себе, что же ты такая, охерительно умная и все понимающая, трясешься от злости и обиды?  Шла бы спокойно спать. "Какая же ты все-таки баба, - продолжал глумиться внутренний голос, - такая же, как и все! Ты еще эту, мать ее, разлучницу скалкой по репе отметель! Вся твоя рафинированность – фикция, вранье…ты просто тетка, Дунька Распердяева…"  Так, в приятной беседе, прошел еще час. Как бы то ни было, но работу назавтра мне не отменяли, поэтому, слегка пошатываясь, я почапала  домой.  А дома сразу же легла спать. Надо было заснуть до прихода влюбленной девушки. Я разобрала гостевую кровать и провалилась в краткий, но крепкий коньячный сон…
Утром я ушла на работу, когда моя ангелица, положив на затылок подушку, еще отсыпалась. Мне было нехорошо, как после ампутации. Я с трудом удерживала лицо в его естественном состоянии – оно норовило стечь вниз, как будто под воздействием усиленного земного притяжения. После обеда она позвонила мне.
- Это, - услышала я любимое вводное слово, - я вчера…
- Ну? – вдохновила  я ее как истинный филолог.
- …пришла, а ты уже спишь…
- Когда же ты пришла, милая? – поинтересовалась я.
Уловив в моем тоне прогрессирующую едкость, она набычилась.
- Не смотрела я на часы… Что мне, нельзя погулять?
Меня умиляло ее исключительное неумение лгать. Ложь выходила у нее настолько голой, беззащитной, нелепой, что, кроме сострадания, никаких чувств не вызывала.
Попытка соврать была мучительна для простодушной и открытой натуры, коей была Ла. Поэтому она легко переходила в наступление. Честная агрессия была ей ближе…
- Дорогая, - сказала я, прижимая трубку к плечу, чтобы было удобней ломать степлер, - чем же ты занималась так долго? Покоряла Алису?
Ответ был замечателен.
- Алиса, да… Алиса – очень, очень хорошая…- мечтательно проговорила она.
Я переварила информацию.
- Мне кажется, ты не в своем уме…? -  догадалась я.
- А чё ты ко мне цепляешься???!!! – завопила она.  – Чё я, не имею права провести
вечер как хочу? Я не обязана все время проводить время с тобой!!!…

Она кричала что-то еще, но я уже не слушала. Все эти "не должна", "имею право", "не обязана", "почему я не могу" – стандартный набор…Проходили…
Вечером я уехала к Женьке. Уехала на велосипеде, чтобы меньше думать – невозможно предаваться размышлениям, когда мимо тебя поминутно с ревом проносятся разнокалиберные железные убийцы. Женька жила в Бибирево. Судя по пожиткам на багажнике, я намеревалась протусоваться  у нее несколько дней, но этими бытовыми вопросами занимался кто-то другой во мне, надежный такой, непробиваемый товарищ – он даже взял с собой йогурт…
Полночи мы сидели на кухне. Пили какое-то вино, хотя обе предпочитаем коньяк или виски. Алкоголь не пёр, однако разговор почему-то зафиксировался на такой точке кипения, как будто мы опрокинули уже литр располагающего к  общению  "Джека Дениэлса".
- Вот тебе и "все х…ня, кроме бабочек",  мать! –  говорила я, пытаясь найти вакантное
место для окурка в переполненной пепельнице. – Что я буду с твоими бабочками делать?
- Подожди ты! Еб твою мать! Разобраться надо! – кричала Женька пронзительно.
- Чего разбираться, - продолжала нудеть я, - все понятно. Ах, молодость,молодость…Членом суда, членом туда…
- Ты видела???!!!– повышала Женька еще на октаву. – Свечку держала, итить???
- Да ну…- махала я рукой, задевая сразу два бокала, -знаешь, чем я себя чувствую?
- Догадываюсь! Еб твою мать, не вчера родилась!!! – кипятилась Женька.
- Ни фига ты не догадываешься! Курсами повышения квалификации, вот чем!
Наоравшись до головной боли, мы решили поспать. То, что прилетело ко мне взамен Морфея, звенело как большой комар и кусалось, как шерстяное одеяло. Я ворочалась, вздыхала, и кажется, мешала Женьке наслаждаться полноценным сном…
Последующие два дня прошли в каких-то бессмысленных  судорогах, вибрациях и подергиваниях. Главное кружилось рядом, набегало каждые три минуты – слепоглухонемая, невыразимая тоска, одиночество, однорукость... Это было в субботу  с утра - я пила кофе, и вдруг поставила чашку, оделась и побежала вниз. Надсадно билось сердце, поэтому я, убоявшись смерти от удушья в метро, взяла такси. Я была готова к чему угодно. Лишь бы все это кончилось. Лишь бы знать, что происходит. Лишь бы….остальное – потом, потом…
Я открыла дверь своим ключом. В душе лилась вода. Не разуваясь, я прошла на кухню, закурила, достала свою любимую пепельницу, грохнула кастрюлей. Вода перестала шуметь, и она выскочила из ванной – беспомощная, бесконечно родная, такая же одинокая, как и я.
- Ты что…ты где…- плача и дрожа, бормотала она, обнимая меня, беспорядочно целуя,
-  я тут без тебя…вот… – она махнула рукой в сторону кухонной мойки, в которой стояла поза-поза-вчерашняя посуда, - я не могу…а ты…где ты…я  чуть с ума не сошла…не надо…не уезжай…
Сердце у меня сжалось так, что от боли я наконец-то заплакала.
- Ла, я же не просто так уехала…- проговорила я с трудом, - ты же понимаешь?
- Мне никто не нужен…И я ей не нужна…Она – нет…Ей со мной неинтересно…Это не то…Она не хочет…ей не нужно…Я не знаю, что ей нужно…Мне ты нужна, ты…
Я слушала эту бессвязную, на первый взгляд, историю, и улавливала сюжет. Я вдруг до шевеления волос на голове почувствовала, что  люблю ее так сильно, что  могу даже оскорбиться за нее. Значит, вот как… Девочку  обидели… Я-то знала, что есть натуры, в душу которых входа нет. Можно сколько угодно деликатно стучаться в закрытую дверь – не откроют. Возможно потому, что их никогда не бывает дома. "Поскольку равнобедренных на свете количеством поменьше треугольных." Поскольку они другие, и область чувственного – не их стихия. Я хорошо помнила, с каким нестерпимым недоумением может встретить твой отчаянный порыв самодостаточное ясноглазое создание…И как твои протянутые руки вдруг становятся пошлыми, вонючими, непрошенными граблями. И эти словечки, которые невозможно проглотить, как мохеровый шарф… Все это уже происходило со мной. А теперь произошло с ней…
И вот что интересно -  кажется, за себя мне было не так больно…В каком учебнике психологии это описано?
Я вздохнула. Потушила сигарету. Мне стало все ясно.
- Собирайся, маленькая, - сказала я,  чувствуя, как гора падает с плеч, - пойдем покупать мазилки для лиц. И тапочки для ног…По пляжу ходить нам в чем-то надо?

август 2002 г.