Стояк на врага. Пограничник Заюшкин

Закроешь, бывало, глаза, покрепче зажмуришься — и вот он, старшина Заюшкин! В трусах, майке и сапогах. Сидит на ступеньках казармы, курит в ночи, одинокий и простой, будто металлический рукомойник. С думой, конечно, о родине, потому что с чем же еще в одних трусах на ступеньках сидеть и думать? Я очень полюбил его именно за такое вот за наглядное бескорыстие. Звали меня тогда капитаном Волковым. (Теперь я полковник Лисициан, военный пенсионер). Человек я был всегда строгий, решительный — жманул как-то Заюшкина через трусы: начальник все должен о товарище, о боевой единице, знать! И НИ ФИГА, братцы мои! Представляете?!.. Даже и не поверилось: Заюшкин все ж таки молодой, спортивный — задница крепкая, как орех, сам проворный, как белка, и чуткий, как пес. Да и морда веселая, бодрая. Головка члена, мля, а не рожица!
 
От неожиданности я, естественно, покраснел. А Заюшкин рассмеялся спокойно, вежливо и говорит:
 
— Трищ каптан, рад за вас! Не враг вы! У меня только на врага ведь встает!
 
— А на женщину? Ну, на телку-то?.. — уточнил я, чтобы до души бойца достучаться конкретнее.
 
— Если женщина, телка чтоб, но не враг, а не так и не сяк или вдруг даже друг — то нет. А если мужчина — мужик — то и особенно.
 
— В смысле? — не понял я. Но стало обидно выслушивать.
 
— В мужика — только если враг. Тогда везде трижды без разговоров и с проворотами. Но вы-то, трищ каптан, вы-то ведь нашенский!
 
— Что ж, — отвечаю с обидой, однако же и сердечно чтоб, — ну а киндеры? Значит, твои из вражьей куньки только повылезут? Может, сразу и враженятами?! Тогда лучше уж с мужиком!
 
— Само собой! — вздохнул Заюшкин и плюнул на бычок с горьким, но метким шипением.
 
Я все равно облапил его, стал ухо жевать бойцу чисто для своего одинокого утешения. Он похихикивал почтительно, как подчиненная боевая единица, не более. Классный специалист, а вот как мужик — ! Эх, будто ему отрезало!..
 
И у меня все в душе точно оборвалось. Жаль стало обоих нас. Служба да дружба — но нету самого главного… Н-да, сырком «Дружба» такое ведь не заешь…
 
Ну, возразят иные маловеры и злопыхатели, где ж ты видел в воинской части эдакое?!.. Отвечу и маловерам, и злопыхателям, и провокаторам всех мастей: я здесь речь веду о нашей  а л ь т е р н а т и в н о й  истории, исправляя по мере сил людей, нравы, события. Ибо замечено еще классиком: каждый творец своего, которое счастье. Так что всех бойцов на моей заставе я знал — будучи сам командиром глубоко, до боли ответственным — вдоль и поперек, знал любого и сзади и спереди, и, естественно, в банный день «паровозиком». И только с Заюшкиным у меня как бы осечка вот вылезла…
 
В те года старшина Заюшкин Николай был в погранвойсках личность вполне себе легендарная. Любого нарушителя, можно сказать, в зубах приносил. И всяк такой нарушитель был в слезах и соплях и сломанный, и самозабвенно, как жалуясь на судьбу, давал показания уже на КПП первому встречному караульному. Ну, дополнительное воздействие я после таки применял обычно, да и попадались симпотные. Но все нарушители были Заюшкиным уже вскрыты и порваны, в чем я удостоверялся с горечью за себя.
 
И не за себя даже, а что вот с моим боевым товарищем такая тоска неприятная приключилась, совсем не по возрасту, н-да-а…
 
И тогда, хоть было мне вроде бы не положено, решил я на вызовы с Заюшкиным собственноручно выскакивать, и чтоб с нами его овчарка Аллюр, псина молодая, сердечная, но уже и архаика. К тому времени у нас в альтернативную историю (дальше — в   а л ь т е р н а т и в к у) как раз электронных собак прислали первую партию. Работали они честно, но без души, и похожи были на пылесосы какие-то оборзевшие. Нет, что ни говори, а живой пес в отношениях с одиноким военнослужащим мужиком как-то и в альтернативке пока естественней!
 
Бывало, крикнешь:
 
— Аллюр, дупляк!
 
И он уже в стойку, такая умница, и хвост на сторону, чтоб не мешал.
 
Или:
 
— Аллюр, язык!
 
Он язык, как флаг, выкидывает: дрочи об него — не хочу. (В пасть-то совать как-то еще не пробовали…)
 
И это ведь только пес! Друг, но животное. А бойцы? Выстроишь их эдак-то голяком, в одних фуражках и сапогах, и кто быстрей на забор выстрелит. А кто дольше всех провозится, тот языком забор чистит: уж здесь без обид, мил-друг, здесь строго конкретно армия! Ну, и на скорость также друг в дружку кончали — это само собой, люди же. Но здесь кто раньше всех кончит — тот плац неделю метет; тут, наоборот, победа за самым долгоиграющим.
 
То есть, жизнь кипела в альтернативке так, что крышак сносило — вот ведь как! А нынче не ребята, а роботы, и за каждое приставание — короткое замыкание. Почему больше и не служу; итак хожу весь обугленный…
 
Но вернемся к случаю с Заюшкиным, которого я и после того случая люблю — но люблю уже бескорыстной любовью спасенного.
 
Потому как однажды под утро банки, что на проволоке у нас понавешаны, забренчали: нарушена, значит, государственная граница! Кто-то или перескочил ее, или прополз, или в целях международной провокации злостно и густо перданул на нашу хитрую передовую из банок сигнализацию.
 
Ну, мы с Заюшкиным да с Аллюром и понеслись. А банки на проволоке брямк-брямк — помолчат — и снова брямк-брямк. Будто дразнят нас и ритм навязывают самый ведь растаковский, что бОрозды за нами по земле, где ползли: от меня, Аллюра и даже от Заюшкина. Но Заюшкин, видать, нарушителя предвкушал — эх, не для нас с Аллюркой целина эта была его плугом поднята!..
 
Я полз, разумеется, замыкающим и нет-нет, да и сунусь харей в борозду, что бдительным старшиной круто взлохмачена. ЦелУю земельку родимую, раз с живой кожей и шерстью человечьей пока неувязочка.
 
А между тем ночь уже кончилась. Заря во все небо восстала алая, и в свете этой алой зари видим мы впереди две фигуры довольно странные. Обе в шинельках серых, только у одного фура высокая, а у другого пониже. И вот, значит, оба прыгают, взявшись за руки: то на одну сторону границы, то бишь проволоки, то на другую. Странное дело: пожилые уже мужики, оба усатые, а скачут, как девчонки через скакалочку — резво и с взвизгами. Стрекозлят гады по-черному!
 
— Видишь, — шепчу, — и диверсант нынче к однополой любви больше наклонен становится! Учись-ка давай, дружок!..
 
— Есть учиться, трищ каптан, — отвечает Заюшкин и сапогом меня в рожу тюк! Вроде и ненароком, а вроде и опустил…
 
Решил я не вмешиваться: пускай он с Аллюркой без моих указаний действует. А Заюшкин, гляжу, хватать говнюков не торопится. Лежит, и задница у него ходит, будто толстый поршень в ней размашисто действует.
 
Я-то понял, зачем он так: видать, столько в нем накопилось бойцовой ярости, что боится сразу убить стервецов-нарушителей. Чтобы этого не случилось, решил часть семени слить в трусы — слить мимо и пса, и начальника. Показалось мне это обидным по существу, однако же жду скромно дальнейшего.
 
Эх, у нас в альтернативке всяко случается, и я тут узнал этих обоих усатых-то. Ясен корень: вожди! Только странно ведут себя — внеисторически.
 
Но меня даже не это заботит: мало ли? Может, так теперь надо: вождям-то оно видней… А только вот на кого у Заюшкина стояк сейчас, кто в глазах его главный враг, — это сильно-сильно, всего сильней печет и гложет мое пограничное так-то сознание.
 
Тяну его за сапог, шепчу:
 
— Заюшкин! Ты кого брать-то надумал? Нашего или ихнего?
 
А он меня снова тем же сапогом в харю — тюк:
 
— Трищ каптан, не лезьте, блин, сейчас с уточненьями! Я обоих возьму, а вам решать, кого к стенке, а кого и на волю нам на голову снова выпустить.
 
— Что ж ты такое несешь, дурак?! Как же не видишь ты, кто здесь враг, а кто друг?!.. — 
 
Но не успел я докончить бойца на место ставить и верную пропаганду ему внушить, как он — хоп! — вскочил и зарычал, как зверь:
 
— Руки вверх! Аллюр, фас, *бать!..
 
Аллюр тенью мелькнул — и на передке у одного всею пастью повис. Слава богу, у не нашего…
 
Тот — в визг, да все опять по-ненашему. А наш поднял руку и спокойно, с легким теплым курортным акцентиком говорит:
 
— Маладэц, таварищ старшина Заюшкин! Бдительно ахраняетэ нашу прэжнюю родину, не то, что ваш начальник пэдэрас…
 
А Заюшкин — как не услышал, как не узнал:
 
— Руки! — кричит. — Руки вверх, сука, обои! Ща посмотрим, кто здесь, мля, пэдэрас!
 
— Заюшкин! — я с борозды шиплю. — Атас! Полный атас! Это ж САМ! Прекращай сельскую свою самодеятельность!
 
— Ни хера! — Заюшкин мне дерзит. — Оба нарушили… Обоим ща и пистон вставлю. А ну, шаровары обои прочь!
 
— Заюшкин! — уж кричу. — Отставить! Убью!
 
Да Заюшкина заклинило: обоих при мне над бороздой и снасильничал. Причем на не нашем Аллюр так и висел, так и болтался хвостато и удивительно!
 
Сделав дело свое грубо, но основательно, Заюшкин сдал мне задержанных уже без штанов, говняных и окровавленных.
 
Ну, я стал сразу извиняться перед которым пред нашим-то. Типа, прошу прощения, озверел боец, будем работать над его над моральным ублюдка обликом, никогда больше не допущу ему нарушителей ни в задницу, ни в передницу разносить, лучше их собою прикрою, пусть с начальством привыкает-работает.
 
Ну, наш-то мудрый мужик, не обиделся, не расстроился, одобрил мои слова:
 
— Маладэц и вы, капитан, хоть и пэдэрас! Чувствуетэ свою вину и свою отвэтствэнность! Но Заюшкина я вам не верну, будэм в Кремлевском училище вам смэну из него растить, а с вас и прочэй заставы хватит.
 
И отправился Заюшкин учиться в Москву: видно, начальству, сволочь, сильно понравился. А которого не нашего тоже в Москву отправили — вроде под суд. И остались от того случая мне на память лишь член его да вот Аллюрка-друг.
 
Да. Аллюрка?
 
Ну-ка, Аллюрка — ПАСТЬ!
 
26.10.2018