Дни воскресных пап

В прошлом году, в самой бледной и отчаянной испарине января, погоняв по Москве чертей, я увидела с балкона, как моя смерть по-приятельски нагло и совершенно фамильярно подмигнула мне из воздуха.

Не могу сказать, что это было для меня неожиданностью, ибо, как я писала уже, жизнь моя в последнее время сильно напоминала подстреленную в жопу прекрасную самку оленя, которая несется по незнакомым ей лесам и полям. Я то приходила в себя после наркотиков, то выходила обратно, где меня поджидала жестокая девочка с ангельским изломом брови, и этот нон-стоп по всем направлениям стал мне так привычен, что, даже, засыпая головой на подушке, я нередко просыпалась на ней ногами.

В общем, в этот раз я решила вызвать дядечку-врача. Однажды ко мне уже приходил дядечка-врач со складной капельницей и разноцветными таблетками и сильно мне тогда помог, но это уже другая история, а мы договорились не отвлекаться.

Как сейчас помню, что было воскресенье. Вообще воскресений я не люблю. Воскресенья такие семейные, овощные дни, дни воскресных пап, дни, когда меня возят на заднем сиденье. К тому же, воскресенье заканчивается понедельником, что само по себе неприятно. Но тогда девочка, которая возила меня по воскресеньям на заднем сиденье, уехала в какую-то свою заграницу, и отсутствие её в Москве абсолютно уравнивало это воскресенье с любыми другими днями недели, то есть лишало смысла их всех, с полнейшим беспристрастием.

Я поняла, что мне будет страшновато лежать одной в квартире с незнакомым дядькой, будь он трижды дипломированный врач, с иголкой, воткнутой в вену, и позвонила Махе.

Маха…впрочем, о Махе тоже как-нибудь отдельно, потому что мы договорились не отвлекаться, а если отвлечься на Маху, то можно вообще очнуться глухой полночью, дико озирая ноутбук и его окрестности.

Маха приехала, когда дядечка уже разобрал свою капельницу, оглядела картину и пошла на кухню греметь посудой. Иногда она появлялась, сварливо спрашивая, где у меня нож, я слабо отвечала, что я его выбросила, зато у меня много музыки, на что Маха не менее сварливо вопрошала, не полагаю ли я, что она будет резать хлеб Цезарией Эворой.

Я была на всё согласна: дядечка все доставал и доставал какие-то празднично поблескивающие пузырьки, высасывал их шприцом, вставлял в меня и как-то хищно кидал их в миску, которая буднично стояла около кровати, как будто сейчас из-под кровати выйдет какой-нибудь вздыхающий сенбернар и всё это доест.

Потом дядечка приказал мне следить за здоровьем, получил на руки деньги и уехал. Маха, как истинный врач, переписала названия пузырьков в миске, повесила бумажку на холодильник, как обычный рецепт пирожков с яблочной повидлой, и задала мне тяжелый вопрос.

- Может быть, ты что-нибудь хочешь? – спросила Маха, - а, Анечка? В смысле поесть? – и сделала поясняющий жест руками.

Спрашивать что-либо подобное у человека, в котором в данный момент причудливо смешаны фенобарбитал, физраствор и другие страшные компоненты, было, конечно, самонадеянно. Но у Махи было медицинское образование, она работала провизором, она два года назад похоронила жену, и смутить ее чем-либо было трудно.

- Борща, - произнесла я наиболее короткое слово.

- Борща, - согласилась Маха и огляделась.

Борща в доме, конечно, не было.

Маха накрутила на меня максимальное количество теплых вещей и повела в магазин Али, У Али мы и нашли что-то в пакете, именуемое «Набор для борща».

Дома, при ближайшем рассмотрении, в пакете оказался фрагмент захоронения неопознанного древнего существа (вернее, его костей), любимой игрушкой которого, видимо, была маленькая свеколка, которую он, наверное, пеленал, кормил и брал с собой спать, а после его смерти, согласно варварским традициям, свеколку похоронили вместе с ним. В наш потребительский век захоронение обнаружили, назвали «набором для борща» и запустили в продажу.

Борщ мы с Махой сварили всё равно. Не пропадать же добру. Дядечка не сильно помог (да и покажите мне такого дядечку, который бы помог нам, дуракам), но это уже совершенно, совершенно, совершенно неважно.