Ален Делон

С ним мы переписывались больше года. Было время, когда я уже почти решил, что заблокирую его, уже занёс руку, чтобы нажать нужную кнопку, но всё же отдёрнул в последний момент. Бывало, он писал мне каждое утро: “Как у тебя дела? Хорошего тебе дня!” и всё в таком духе. Или - ещё того не легче - голосовые: голос почти детский, чуть шепелявый, к тому же, он немного заикается. Я вроде бы его быстро отучил: “Серёжа! Никаких голосовых! У меня тут семья под боком!” Он снова переходил на печатную версию. Стоило мне только появиться в сети - “Привет!” И - нет-нет, да и опять голосовое… 

    В общем, я, наконец, выбрал время, выдумал повод для семьи и сел в арзамасскую электричку. Живёт он немного не доезжая города, в пыльном посёлке с пятиэтажками. Встречает меня на станции: стоит один-одинёшенек в дальнем конце платформы, опираясь на костыли. 

- Привет! - он крепко трясёт мою руку и улыбается, - Ну, наконец-то!

- Может, тебе помочь? - хватаю я его за локоть.

- Неее, что ты! - машет он рукой и, лихо передвигая костыли, устремляется вперёд. 

“Я особенный парень” - диктовал он мне в одном из своих первых голосовых сообщений, - “Передвигаюсь на костылях, опыта почти никакого…”

“К аналу знаешь, как надо готовиться?” - спрашивал я в ответ.

“Нет… А как?”

“Ну как? Клизму сделать…”

“Хм.. в этом мне может понадобиться помощь”.

И вот мы с ним идём по широкой поселковой улице - мимо заросшего пруда, мимо наполовину восстановленной церкви, мимо “Пятёрочки”, мимо узнаваемого здания школы с подобием стадиона…

- Вот здесь я учился! - гордо говорит он

- Ммм, - мычу я, не найдя, что сказать. 

За этот год я, кажется, просмотрел все его фотографии: он такой Ален Делон, с правильными чертами лица и густой щетиной, которую аккуратно бреет. Плечи тоже довольно широкие, а вот дальше… На фотографиях ничего этого не видно, и в комментариях множество разного рода девиц пишут ему всяческие приятности, а он не отвечает и только ставит “нравится”. Вот он поёт под гитару на фоне российского флага и надписи “23 февраля”, вот поднимает рукой гантель в спортзале, вот ест шашлык, вот в обнимку с друзьями в каком-то баре. Его окружают люди, которые смогли дать какую-то любовь. Но ему явно мало. Он хочет большего и идёт к этому, как ребёнок к красивой бабочке, в эту самую минуту почти не думая о том, что она может сорваться и улететь. 

- Тут аптека есть? 

- Есть… - он как-то неестественно поднимает голову и, заикаясь, продолжает: - Во-во-во-о-он там, через… д-д-д-ва дома…

У меня такое ощущение, будто мне снова лет четырнадцать, и я на спор покупаю в аптеке пре… презер… вативы. Слово, которое я ещё и выговаривать-то толком не научился. Правда, сейчас я покупаю не только презервативы, но и смазку - она каким-то чудом имеется в этой заштатной аптеке. Когда я выхожу, у меня, как и в четырнадцать, трясутся поджилки. Почему всё-таки не нажал на “заблокировать”? Почему не сорвался, как бабочка с цветка? Что я смогу дать этому несостоявшемуся Алену Делону на костылях? Разве во мне достаточно любви? А если я поделюсь ей однажды, буду ли я обязан делиться ей дальше? Или, подразнив собой, исчезну навсегда?

- А на коляске разве не удобнее? - зачем-то спрашиваю я, тут же понимая, что бестактнее вопроса, наверное, было трудно найти.

- Коляска у меня есть. Но я стараюсь к ней не привыкать. А то так вот с-с-с-сядешь в коляску - и больше уже не вс-вс-встанешь.

Он по-прежнему идёт довольно лихо. Я смотрю на его кривоватые ноги, на его широкие плечи, подпираемые костылями, на красивое, ещё почти юношеское лицо и рядом с ним будто сам себя чувствую на инвалидной коляске. Мы идём в его квартиру, которую ему недавно дало государство и в которой он почти не живёт, потому что… Потому. 

Это довольно новая кирпичная четырёхэтажка, со следами недавней стройки: бетонная плита во дворе под кустами, брызги засохшего цемента на стене. Крыльцо - с неким подобием пандуса для колясочников, спускающимся аккурат в лужу. Серёжа подходит к крыльцу и хватается за перила. 

- Давай помогу…

- Неее, я сам сюда забираюсь, - улыбается он. 

Улыбка получается почти киношной. И если бы там, в утробе его матери, вдруг не случился какой-то сбой, мы бы вряд ли с ним когда-нибудь встретились. По крайней мере, в это время и в этом месте. На крыльцо он карабкается, как на скалу. Улыбка сменяется на абсолютно каменное выражение лица. Наверное, так выглядит солдат на войне, когда ему перевязывают рану. 

Слава богу, подниматься невысоко. Первый этаж. В квартире - белые крашеные стены. Дешёвый цветастый диван. “Вот тут всё и будет” - проносится в голове, - “Только бы в окно никто не заглядывал”. В окне - стеклопакет с жалюзи. 

- Я тут ещё не обжился толком, - опять улыбается он, - Вот, стол надо купить, а то работать не на чем.

- А кем ты работаешь?

- Экономистом.

- Ого…

- Ну да…

Отставив костыли в сторону, он садится на диван. Я плюхаюсь рядом и чувствую, будто это я девственник, а не Серёжа. Что мне нужно сейчас сказать? Что предпринять? С чего начать? Придвинувшись к нему, я всё же делаю первый ход: провожу тыльной стороной ладони по его щеке и тут же целую в губы. Он отзывается, но робко, без языка, будто нащупывает ту точку, в которой мир ещё может сохранять равновесие, существовать. И вот я целую его и чувствую, как у кого-то из нас колотится сердце. У меня или у него? А чёрт его знает? 

- Ты когда-нибудь целовался? 

- Да.

- С парнем?

- Нет, с девушкой. У меня было один раз с девушкой, но мне не понравилось…

Какие у него всё же сильные руки! Бицепсы, плечи… Какие мышцы на спине! И если бы не ноги, если бы не эти костыли… Я еду назад в электричке и спрашиваю себя: а был ли я деликатен, когда помогал ему подготовиться к первому в жизни желанному сексу? Ведь мы залили в ванной весь пол, потому что в саму ванну ему не залезть… А был ли я деликатен, когда клал его на живот, на тот самый цветастый диван? Когда никак не мог войти и зачем-то спрашивал: “Тебе не больно? Правда не больно?” Ну и потом, когда всё уже, наконец, получилось, когда я двигался довольно быстро, не было ли ему тяжело под моим натиском? А если бы не костыли, если бы там, в матке, не случилось какой-то крохотной осечки, ему бы всё равно нравились мужчины, такие же красивые, как он?

    “Тебе надо найти парня”, - говорю я, помогая ему одеться.

    “Да, я давно думаю об этом. Но разве можно думать об этом серьёзно?”

    Это был тот самый момент, когда с цветка вспорхнула бабочка. Серёжа смотрел на меня сосредоточенно и совершенно обречённо. Я уже опаздывал на электричку и немного подгонял его. Он порывался было меня провожать, но проводил только до двора, в котором от недавней стройки ещё оставались какие-то куски арматуры и, кажется, куча песка, где копошились дети. Я побежал на станцию, а он - к родителям. 

Потом он не писал мне несколько дней. И вот пишет опять. И - голосовое: “Ну, как у тебя сегодня день прошёл? Что ты делал?..” И через паузу: “Приедешь ещё как-нибудь? Я буду очень ждать!”