Машина Смерти

Первый

I

Он сидел напротив, этот военный, и нагло глядел прямо на меня. В глазах, вперившихся в известное место, читалось одно: он не против бы…

Внешность у меня приметная, поэтому я нисколько не удивился, когда на следующем перегоне, благо мы остались вдвоем в полутемном вагоне метро, он подсел рядом и уверенно положил ладонь на мое колено. Я скосил глаза и увидел наглую, как прыщ на носу, одинокую звезду на его погоне.

— А-а-а, — лениво, но отчетливо произнес я. — Майор, машина смерти.

Он не обиделся. Наоборот, казалось, моя издевка возбудила его, и майор с удвоенной энергией принялся терзать мое колено, полагая, что этим доставляет мне райское удовольствие. На самом же деле меня просто прельщала возможность отдаться этому недочеловеку, пню со звездочками на плечах, у которого такой похотливый взгляд, развратный рот и, должно быть, по-солдатски крепкий член.

— Выйдем на следующей, — прерывистым шепотом сообщил майор, противно щекоча дыханием мое ухо.

Я побоялся, что если не соглашусь, он попытается разложить меня здесь же, и кивнул. Майоровы пальцы от возбуждения еще сильнее впились мне в колено, и я подумал, что обязательно останутся синяки.

Тут поезд вынесло из мрачного тоннеля на ярко освещенную станцию. От внезапного света я прикрыл глаза и почти одновременно почувствовал, как сильные руки оторвали меня от сиденья. Мы выскочили на платформу, пошли по ней к ближнему выходу — всё быстрее, быстрее, а потом майор не выдержал и побежал, увлекая меня за собой, как на привязи. Он очень торопился, этот майор…

На улице он всё так же спешно затащил меня в первый попавшийся подъезд и повлек на самый верх по гулкой темной лестнице. Дом был старый, этажи высокие, поэтому, когда мы добежали до чердачной двери, он довольно сильно запыхался, и я даже начал сомневаться, сможет ли он что-нибудь. Но майор оказался крепким мужиком и к тому же человеком дела. Он не стал лезть с сопливыми поцелуями и вонючими ласками, а просто и решительно надавив на плечи, поставил меня на колени перед собой прямо на заплеванный пол.

Я обхватил его бедра и даже сквозь грубую ткань почувствовал похотливое биение сильной плоти. Это так возбудило меня, что я сам начал трясущимися руками расстегивать ему штаны, добираясь до того самого сладкого тепла, которое рвалось наружу из всех этих затхлых тряпок…

Его горячий член тут же ткнулся мне в губы и требовательно вжался в них. Я нежно обхватил его обеими руками и раскрыл жадный рот, вбирая внутрь это трепещущее чудо природы. Майор веселился, словно ишак на воле: дергал ногами, орал во всю глотку и, как полный эгоист, загонял свой член прямо в горло, перекрывая мне всякую возможность дышать. Но при этом растягивал удовольствие — то и дело останавливался, чтобы успокоиться, а затем начинал всё сызнова и с удвоенной силой.

В конце концов я почувствовал, что на этот раз он уже будет не в силах сдержаться и кончит. Рука моя проворно скользнула вниз по джинсам, нащупывая за голенищем сапога приятный холодок металла, и…

…заточенная вязальная спица вошла в майора, как в масло, точно прошив колотящееся в оргазме сердце. Он только слабо охнул, а его член по инерции продолжал выталкивать из себя липкую сперму прямо мне в рот. Я жадно собрал ее, стараясь не проронить ни капли, и только потом оттолкнул от себя оседающее мертвое тело.

Он лежал, блестя в полумраке остекленевшими глазами, и я плюнул в майорову рожу его же поганой клейкой спермой. Она влепилась в щеку и застыла там некрасивой скользкой кляксой. Затем я выковырял из одного погона майорскую звездочку, бросил в карман, криво усмехнувшись: „На память!", медленно поднялся с затекших колен и стал неторопливо спускаться по старой лестнице: шаг за шагом, ступень за ступенью — всего 142 шага. Потом вышел на улицу.

Город жил обычной жизнью. Уютный шум наполнил меня, как глубокий вдох. И я прибавил шагу: ведь надо было торопиться домой, к Олегу, да и джинсы неплохо бы простирнуть.

II

Олег уже ждал меня и, видимо, сильно волновался. Еще бы! Домой я опоздал впервые за те полгода, что мы жили вместе. Он вышел в прихожую и внимательно смотрел, как я раздеваюсь, потом всё же не выдержал:

— Ну, что случилось?

— Ничего, — соврал я. — Разве нельзя иногда задержаться просто так, без особой причины?

Олегу мой заносчивый ответ совсем не понравился. Он аж переменился в лице и сразу ушел на кухню, не желая дальше развивать наш спор. Я уныло поплелся за ним следом, мысленно проклиная свою несдержанность и предчувствуя бурю. На плите пыхтел чайник. Олег выключил газ, а сам сел за стол, подперев лоб обеими руками, и молча уставился в одну точку, давая таким образом понять всю степень моей вины. Я подошел ближе.

— Олежка, ну прости, — начал я сдавать свои позиции независимого и гордого существа. — Просто я не подумал, что это тебя так расстроит…

— Не подумал? — Олег вскинул на меня изумленные глаза. — Может, к тому же, ты забыл, как серьезно болен, и что я отвечаю за твою жизнь?

Это был, честно говоря, удар ниже пояса. В конце концов, как ни обязан я Олегу за свое спасение, он не должен был напоминать мне о болезни. В общем, я обиделся не на шутку. Молча налил себе чая, сел за стол напротив Олега и замер.

Мне очень хотелось тут же расплакаться от унижения и жалости к самому себе, но я сдержался, потому что ничем не хотел показать этому истукану, что он в который раз меня победил, задавил и смешал с грязью, заставив почувствовать себя полным ничтожеством. Я молчал, нагнетая тягостную атмосферу, Олег тоже не думал извиняться — словом, вечер прошел пошло и бездарно.

Потом мы легли спать и лежали просто так под одним одеялом, молча и безотрадно, словно совершенно чужие люди. Я повернул голову, тщетно пытаясь в кромешной темноте различить черты его красивого лица и угадать, о чем он сейчас думает. Во всяком случае, мерное дыхание моего друга не выдавало в нем решительно никаких признаков внутренней борьбы.

— Вовчик, — внезапно позвал меня Олег. — А, Вовчик?

— Что? — сердце мое сумасшедше заколотилось, и я тотчас авансом простил любимому его сегодняшнюю бестактность.

Сейчас, сейчас он пододвинется ко мне, прижмется к моему благодарному телу, и я раскроюсь навстречу, как цветок в ожидании пчелы!..

— Вовчик, — продолжал тем временем Олег, — а где вторая спица из бабушкиного клубка?

Я прямо опешил, настолько этот вопрос застал меня врасплох.

— Спица? — вяло переспросил я, чтобы хоть как-то оттянуть время и собраться с мыслями. — Понятия не имею. Завалилась куда-нибудь. Завтра поищем.

Мой ответ, кажется, Олега не успокоил, но он не стал больше уточнять и завозился, отворачиваясь от меня к стене. Через несколько минут до меня донеслось ровное сопение: он то ли спал, то ли притворялся, что спал.

А я лежал в полной темноте, совершенно обескураженный, таращил глаза в пустоту и думал, думал о том, что теперь у меня есть страшная тайна, которую я не могу доверить никому на свете, даже Олегу, хотя ближе него у меня никого не осталось.


III

С Олегом мы познакомились на какой-то очередной вечеринке. В той моей жизни вечеринок было множество. Он тогда только что вернулся от своих родителей, которые служили в дипкорпусе где-то в дремучих просторах Африки. Помню, уже тогда Олег поразил мое воображение своей необычной, как бы избыточной красотой, уверенной манерой держать себя, а главное, бесконечными рассказами об африканской экзотике. Он взахлеб разглагольствовал о странной жизни тамошних народов, о красивых легендах и таинственных обрядах полупервобытных племен… Моим друзьям это вскоре надоело, и они разбрелись кто куда, а я остался единственным благодарным слушателем. Мы сидели вдвоем на узеньком диванчике в полутемной маленькой комнатке, которая освещалась только смутной зеленой лампочкой аквариума. Олег рассказывал, отчаянно жестикулируя, и на его лице плясали зыбкие изумрудные блики. Иногда по стене проползала пугающе громадная тень какой-нибудь рыбешки, из любопытства чересчур близко подплывшей к свету… Я поневоле залюбовался своим собеседником и уже не слышал слов, убаюканный плавным течением речи. Меня гипнотизировали красивые взмахи его рук, так что в какой-то момент я чуть было совсем не отключился, но вдруг заметил, что Олег уже не говорит, а внимательно смотрит прямо мне в лицо. Очевидно, оцепенение продолжалось довольно долго, потому что взгляд у Олега был такой, словно он видит меня насквозь. Заметив, что я пришел в себя, он улыбнулся, но, как показалось, не мне, а каким-то своим тайным мыслям, а потом подался навстречу и поцеловал мои сухие губы. Я рефлекторно схватил его за плечи, потянул на себя, и наш поцелуй превратился в вечность…


IV

Утро наступило совершенно внезапно — я только успел прикрыть воспаленные глаза. Сквозь задернутые шторы пробивалось яркое радостное солнце. Постель рядом со мной была пуста, и только промятая подушка и скомканное одеяло напоминали о том, что Олег был здесь совсем недавно. Я провел ладонью по тонкой ткани наволочки. Она еще хранила тепло его щеки. Я сладко зажмурился от нахлынувшей нежности. Вчерашний вечер сразу же показался дурным сном, а утро, казалось, предвещало только самое хорошее. Я бодро спрыгнул с кровати и прошлепал босиком прямо на кухню. Но Олега там не оказалось. Только на столе осталась россыпь хлебных крошек — следы поспешного завтрака, а среди них белел клочок бумаги.

„Вовчик! — размашистым Олеговым почерком было начертано на нем. — Не обижайся, но я должен отлучиться по срочному делу. Постарайся как можно скорее найти бабушкину спицу. Это очень важно. Олег".

Я смял записку и выкинул в мусорное ведро. Легко сказать — найди спицу! Я даже точно знаю, где она, но от этого не легче. Да и спица эта — не просто спица, а важная улика, компромат. Как бы я смог объяснить тому же Олегу, например, зачем мне понадобилось ее затачивать? Так что выход у меня, кажется, остался один-разъединственный. Я пошел в комнату и выдернул вторую спицу из бабушкиного клубка. Шерстяной шарик покатился по дну плетенки и, разматывая пушистую нить, мягко ткнулся мне в ладонь.


V

Бабушка… Она всегда была мне самым близким другом. А потом заменила и родителей, когда те погибли в автомобильной катастрофе, и я рос бабушкиным внучком, не зная горя и лишений. Она любила меня больше жизни, и поэтому, не жалея сил и не щадя своего немолодого уже организма, выхаживала во время той кошмарной болезни.

Первый приступ случился со мной вскоре после вечеринки, где мы познакомились с Олегом. Тогда он пришел к нам в первый раз в гости и принес в подарок небольшую и очень изящную скульптуру из черного дерева. Бабушка пришла в полнейший восторг от подарка, а Олегом была буквально очарована не меньше, чем я. Она вертела фигурку в руках, а Олег разъобъяснял ей, что это какая-то ритуальная скульптура, которыми обычно пользуются африканские колдуны „водуа". Бабушка делала круглые удивленные глаза, весело смеялась над рассказами Олега о том, как дурачат эти шарлатаны доверчивых аборигенов, не забывая при этом, как и полагается радушной хозяйке, подливать чай и подкладывать гостю домашнее печенье.

Потом мы все втроем искали для скульптуры удобное место на книжном стеллаже, наконец устроили ее и долго любовались, как ловко она вписалась в наш совсем не африканский интерьер. Олежка сказал, что теперь этот забавный черный человечек будет полноправным членом нашей дружной семьи, и заявил, что фигурке надо дать имя. Бабушка долго перебирала разные имена, как бы пробуя их на язык и примеряя к подарку, но ни одно не подходило, пока вдруг Олег не предложил:

— Слушайте, Нина Ивановна, а он вам никого не напоминает? По-моему, вылитый Вовчик!

Бабушка сощурилась, чтобы приглядеться, как следует, и вскоре вынуждена была признать — похож. Так у меня появился тезка, а у бабушки — новый любимец. В общем, всё складывалось настолько прекрасно, что о большем грешно было и мечтать.

Но тут я внезапно почувствовал, что со мной творится что-то неладное: голова стала будто совершенно чужой, звенящей, как пустой горшок. И сердце забухало прямо в горле, готовое вырваться из открытого рта, которым я пытался схватить тугой волокнистый воздух. Но ни один мой судорожный вдох не приносил облегчения ни на йоту. Наоборот, во рту нарастал кислый металлический привкус, перед глазами замелькали искры и черные кольца…

Чтобы не упасть, я схватился рукой за стеллаж, он зашатался, угрожающе накренился, по одной роняя на пол книги, полка надрывно хрустнула, и на всю эту книжную кучу сверху плюхнулся мой африканский тезка. Статуэтка упала плашмя, глухо стукнув о переплеты, и скатилась на пол. Олег стоял белее простыни и растерянно смотрел на черную фигурку, уткнувшуюся ему в ноги. Бабушка так же растерянно смотрела на меня. По счастью, я уже пришел в себя и даже выглядел вполне сносно, так что все скоро успокоились и с рвением принялись наводить нарушенный мною порядок.

Олег ловко укрепил треснувшую полку, а бабушка вновь уставила ее книгами. Статуэтка тоже была водружена на свое место. По счастью, она почти не пострадала, только на уровне виска виднелась небольшая вмятина — впрочем, никто не придал этому особого значения.


Второй

I

Сегодня мне удивительно повезло. Проблему с потерянной спицей, так взволновавшую Олега вчера, я решил одним махом: просто на удачу зашел в универмаг возле самого дома и обнаружил там совершенно такие же. Я купил две упаковки по пять спиц в каждой и, радостный, вышел на улицу.

Сама природа, казалось, тоже радуется моему маленькому счастью, настолько хорошо и красиво было вокруг. Неожиданно ярко, будто встрепенувшись напоследок перед долгим зимним сном, засияло осеннее солнце, засверкала под его щедрыми лучами золотая листва на полуобнаженных уже деревьях. Последний праздник умирающей природы закрутил меня, понес, и я, не заметив как, очутился возле Нескучного сада. Ну разве в такой день я смог бы отказать себе в щемящем удовольствии побродить по заброшенным аллеям, пошуршать опавшими листьями на тропинках, стремительно сбегающих в овраг, потрогать руками растрескавшуюся, но еще по-живому теплую кору удивительных, без породы и возраста, деревьев, растущих здесь?

Не знаю, сколько я так прогулял, пока не очутился возле ажурной белой беседки, в которой люблю иногда под настроение посидеть и помечтать, оглядывая живописные окрестности. Сегодня у меня было как раз такое элегическое настроение, поэтому я пошел туда, но, к моему вящему сожалению, беседка была уже занята: на дощатой лавочке, широко расставив ноги в облезлых джинсах, сидел парень приблизительно моего возраста. Он мне сразу понравился, но исключительно внешне, особенно глаза: глубокие, изумительно густого синего цвета. Но в то же время меня страшно покоробил и оттолкнул наглый взгляд этих замечательных глаз. Вдобавок ко всему новоявленный узурпатор моей любимой беседки тут же принялся играть связкой ключей, монотонно звякая на всю округу, будто изгоняя из своих владений этим надрывным звуком всех посторонних. И сейчас этим посторонним был я. Поневоле кинув взгляд на ненавистные ключи, я сразу заметил, что вместо брелка к связке привешен внушительных размеров ножик с какими-то умопомрачительными лейблами и нашлепками.

„Вот оно что! — понял я. — Мой неожиданный соперник вздумал меня запугать!" Я подошел совсем близко — прямая опасность раззадорила и возбудила меня. И когда в очередной раз он подбросил вверх свой ножик с тренькающими ключами, я ловким движением руки поймал в воздухе эту сверкающую летучую рыбку и направился к выходу из беседки. Мой враг на минуту опешил, но потом нерешительно поднялся и поплелся следом.

Я же, позванивая его ключами, как колокольчиком, вприпрыжку помчался по знакомой дорожке, которая, петляя, подвела нас прямо к Охотничьему домику. Здесь, около порядком облезлой задней стены, мой преследователь меня и нагнал. Я резко обернулся ему навстречу, но потом отступил и, медленно прижавшись спиной к стене, немного потерся лопатками о ломкую штукатурку. Синеглазый остановился в замешательстве, но потом всё понял, пошло ухмыльнулся и шагнул ко мне, на ходу расстегивая свои видавшие виды джинсы. Моя левая рука скользнула под открытую „молнию" и нежно сжала быстро набухающий член. Синеглазый прижал меня грудью к стене и тяжело задышал в ухо. Я продолжал ласкать его, а он отвечал на ласки тем, что еще сильнее сдавливал мое уже почти бездыханное тело. Потом ненадолго стало легче, коротко вжикнула „молния" на моей куртке, и грубые пальцы Синеглазого стали терзать соски, причиняя мне жуткую боль. Я попытался было увернуться, но Синеглазый понял это по-своему.

— В рот! — хрипло потребовал он.

— Хорошо, хорошо! — я неловко коснулся губами его шеи — это должно было символизировать пламенный поцелуй — и начал опускаться перед ним на колени.

Онемевшими пальцами я успел незаметно открыть нож, превратив его из безобидного брелка в грозное оружие. И когда Синеглазый вожделенно откинулся назад в ожидании сладкой ласки, я изловчился и несколько раз отрывисто, но сильно ударил его лезвием в живот, вонзая нож чуть не по самую рукоять. Синеглазый резко дергался от каждого удара, потом захрипел, и изо рта у него слюнявыми струйками потекла кровь. Я не боялся испачкаться — дальше было просто некуда, потому что уже весь с ног до головы был в темно-красных брызгах, кляксах и пятнах. Особенно куртка — тем более, что Синеглазый, падая, мазанул-таки по ней своим распоротым брюхом. Он еще немного подергался и затих, зарывшись лицом в прелую листву. Я, брезгливо морщась, перевернул его на спину. Лицо Синеглазого поразило меня тем выражением безмятежности и покоя, которое бывает у совершенно счастливых людей. Только скосив глаза на окровавленный, изорванный живот, можно было понять, что Синеглазый просто мертв.

Нож всё еще торчал из его живота, воткнувшись невозможно глубоко под тяжестью тела. Левой рукой Синеглазый как бы нащупывал рукоять, а в прекрасных глазах светилось трогательное детское удивление. И это было смешно. Я оставил нож торчать в истерзанном животе, только снял ключи с ручки и бросил их в карман. Они слабо тренькнули, встретившись там с майорской звездой.

II

Дома я налил полную ванну, снял куртку и принялся с ожесточением топить ее в пузырящейся воде. Уже изрядно запекшаяся кровь растворялась неохотно, но скоро вода в ванне заметно покраснела, а мои ладони, когда я их наконец-то вынул из-под воды, больше всего напоминали два сырых бифштекса. Я поднес их к лицу и застыл, живо вспомнив, как вот так же, не отрываясь, смотрел на свои руки, только кровь тогда была моя собственная.

Это случилось спустя три дня после первого приступа. Бабушка тогда уехала навестить свою подругу, живущую где-то уж совсем далеко, и обещала остаться там на ночь. Конечно же, я пригласил к себе Олега.

Он впервые ночевал у меня. Я предвкушал чудесный вечер и сладостную ночь в объятиях друг друга, но судьбе было угодно распорядиться иначе. А было так…

Мы действительно очень романтично поужинали при свечах в самой большой комнате. Свечи сгущали мрак вокруг стола, и мы сидели, как на маленьком белом островке, абсолютно одни посреди необозримой тьмы. Олег был особенно красив в тот вечер, будто светился изнутри неземным светом, и в каждом, даже самом обыденном его движении, чувствовалась таинственная мощь. Мне это безумно нравилось, потому что рождало предвкушение чуда. Впрочем, такой и обязана была стать наша первая ночь.

Конечно, романтический ужин по всем законам сказочного жанра должен был бы закончиться в спальне, но тут в нашей сказке произошел вынужденный перерыв: пришлось задуть свечи, включить свет и тащиться в кухню мыть посуду. Олег с видом прилежного гостя, не замечающего мелких технических погрешностей, принялся изучать книги на стеллаже. За этим занятием я и оставил его, а сам начал уничтожать красноречивые следы нашего застолья, успевая только удивляться, какую гору посуды могут испачкать два вполне умеренных в еде человека. Неожиданно кухонная дверь скрипнула, и на пороге возник Олег, держащий в протянутой руке Черного Вовчика.

— Он портится, — безо всяких предисловий выпалил Олег, тыча мне статуэтку почти в самый нос.

— С чего ты взял? — не понял я. — Вовчик выглядит прекрасно, или я ничего не понимаю в негритянской скульптуре.

— Значит, не понимаешь, — обиделся в свою очередь Олег. — Его ж надо залачить, а то дерево гниет. Смотри! — он провел ногтем по шее Черного Вовчика, оставляя на ней страшный уродливый шрам. — Видишь?

— Ты что! — спохватился я. — Бабушка же расстроится очень!..

— Не волнуйся, даже и не заметит, — со странной уверенностью ответил Олег. — А потом я сам лаком покрою.

С этими словами он вышел из кухни, видимо, считая наш разговор полностью исчерпанным, а я остался опять один на один с ворохом грязной посуды. Со вздохом я погрузил обе руки в щекочущий мыльный раствор, но в тот же момент знакомый металлический привкус заполнил мой рот, в глазах защипало, и кошмарный спазм сдавил горло. Я попытался вдохнуть, но вместо этого издал какой-то жалкий булькающий звук, и изо рта потекло что-то алое. Я еле-еле успел подставить ладони под эту ленивую струйку. Спазм в горле прошел так же внезапно, как и начался, и тут же я отчетливо увидел свои руки, окрашенные свежей кровью.

Я ошалело глядел на них и никак не хотел поверить в случившееся, однако кислота во рту нарастала, новый спазм сдавил горло, всё вокруг почернело, и больше я не помню ничего.

Уже потом Олег рассказывал, как услыхал звук падающего тела в кухне, как вбежал туда и обнаружил меня, лежащего без движения на полу, как волок меня до кровати и укладывал на нее, безвольного и тяжелого. Еще он рассказывал, что всю ночь я провалялся в тяжком бреду, так и не приходя в себя. И всю ночь Олег просидел возле меня, а заснул только утром, когда вернулась бабушка и застала меня в таком плачевном состоянии.

Но вот в чем Олег оказался прав на все сто, так это в том, что испорченной шеи Черного Вовчика бабуля действительно не заметила. Просто не до того было…