Афффрика

…Эта история явилась к нам из бутылки. Но вовсе не из прозрачной и обещающе запотелой, как вы, наверно, себе подумали. А из бурой и косматой от ракушек и акульей слизи, ибо извлекли бутыль из брюха издохшей громадной хищницы, что окочурилась на палубе нашего небольшого для нее сейнера.
 
Итак, в бутылке имелся привет из теплых морей, — свернутая в трубку тетрадь. Буквы чуть расплылись (видно, и сквозь стекло проник едучий акулий сок), но читались неплохо. Они были написаны с душой и как-то даже суеверно старательно.
 
В течение нескольких вечеров после этого вся команда садилась в кружок на корме вокруг меня и слушала. Дубленые лица рыбаков делались еще суровее и дубленей, еще угрюмее, пока вовсе не таяли в клочьях табачного дыма и в черноте распространившейся всюду ночи.
 
Я старался читать с выражением в пляшущем свете желтого фонаря. Но порой опускал тетрадь и сам смотрел в черноту, часто моргая.
 
Такова была сила этих неловких, но из души русского человека пришедших к нам строк.
 
Строк о любви, о тоске и о подвиге.
 
Но — хватит с меня предисловий! Сами судите, если получится…
 
*
«Дорогая Маша! Пишу Вам из Африки, но сперва хочу рассказать о себе поподробней, потому что Вы меня плохо, может, запомнили, а я вот Вас никогда не забуду, потому что запомнил Вас на всю дальнейшую жизнь. Зовут меня Виктором, родился я в семье моряка военного на Камчатке, и зачали меня (это Вам, наверное, интересно) не абы как, а именно в камчатских горячих источниках, в санатории, где отдыхали мои родители и как раз там, в бассейне, они в тот вечер и познакомились. А потом отец долго не знал, что со всем этим делать, то есть, со мной и мамой, и, наконец, вынужден был партийным собранием крейсера «Ефрем Долгорукий» жениться, и я родился прямо в день свадьбы в загсе, так что расписались они через два часа после моего появленья на свет.
 
Но я не унывал никогда по этому поводу, жизнь ведь сложнее, чем даже мы думаем. Хер у меня (если Вы еще помните) 21,23 см, так что отчаиваться не стоит. Учился я довольно прилежно, я понимал, что Родине нужны только умные, грамотные защитники, а что я буду защитником, не сомневались даже учителя.
 
Отец меня тоже сильно воспитывал, так что три раза я убегал из дома и познал жизнь (в смысле, девушку) в 12 мальчишеских лет на пристани. Познать ее мне помогли своими советами военные моряки (они находились тут же). Но я и сам бы справился, как теперь понимаю.
 
Тут началась эта ебучая «перестройка», жрать стало нечего, «Ефрема Долгорукого» продали корейцам за символический, но еще за последний наш полновесный советский рубль. Тут меня взяли в армию, флота уже и не было, и стало совсем-совсем нечего жрать, конкретно, так что вся наша часть подрабатывала у местных пидаров и братков, кто как устроился. Я, конечно, пошел в бандиты, но на третьей мокрухе меня замели и предложили или расстрел, или спецназ. Я выбрал последнее.
 
Нас сразу изолировали и стали тренировать. Мы ползали в маскхалатах и без, прыгали с парашютом и без, плавали в круге и без. Мы штурмовали преграды, которые сами сооружали, разрушали их в ходе штурма, а после, естественно, восстанавливали. Мы брились со связанными руками о забор, дрочились колючей проволокой под напряженьем, обходились без пищи, но нас все равно, случалось, подкармливала добрая повариха тетя Мотя, которая одна была за всё про всё на всю часть. Я ее тоже (как и Вас!) никогда не забуду. Мослы у меня стали просто как из брони. Вы еще обратили на это внимание, но ведь не только мослы у меня такие, а и всё тело (а Вы забыли, наверное)!..
 
Короче, я понял благодаря ефрейтору Коваленко Петру Петровичу, что надо любить не себя и даже не женщину (это уж как придется и как получится), а именно только Родину! Потому что женщин бывает у мужика великое множество, а Родина у человека всегда одна, и у нас она такая теперь навозница! Почему жалеешь ее особенно и готов всё для нее, за нее и ей отдать, до хера включительно.
 
Не обижайтесь только, Маша, что Вы у меня в сердце на втором месте. Тетя Мотя вон не обижается, что она вообще на третьем!..
 
Короче, я очень много обо всем этом думал — думал часто, по несколько раз на дню — и был только рад, что нас отправляют сражаться за нашу Родину новым оружием именно в Африку. Сбылась моя мечта оказаться там, где так жарко и всякому пацану интересно себя испытать и везде распробовать! Где бананы задаром и никого не жаль, ведь здесь одни черножопые!
 
Маша, дорогая, нас покрестили всех накануне отъезда, чтобы мы себя еще больше русаками почувствовали, а потом мы встретились с Вами, — помните, нас всех к Вам домой привели знакомиться?
 
Не знаю, помните ли Вы, но я этого никогда не забуду.
 
Ай, блядь, опять ракетами фигачат! Машенька, про дорогу и все дальнейшее я потом Вам как-нибудь доскажу…»
 
*
«Дорогая Машуля! Только что загасили мы этих «ниндзя». Дело в том, что я сейчас служу далеко от нашей великой Родины, в Республике Чонго (где столицей Раздавиль как раз). И вот тут, доложу я Вам, обстановочка такая хреновая, как у нас в 90-е. Сплошные разборняки!
 
У президента Мгомбо пацаны зовут себя «кобрами», у премьера Нтумбо — соответственно «ниндзя». Мы сражаемся за Россию и за нашего президента Мгомбо (который нас купил, наш отряд спецназа «Черные дятлы»).
 
Короче, дел до фига, а главное, есть за что сражаться, шлепнут если — не пожалею! Баб и бананы нам вообще задаром поставляют, и деньги на книжку капают, так что, вернувшись, я куплю себе, наконец, видик и «Жигули».
 
Но если Вы думаете, будто мы только наемники Пьера-Рене Мгомбо, то не совсем. Я ж русский православный солдат, я крещеный и я Вас люблю, на хер мне черножопый Мгомбо?
 
Дело в том, что мы тут с МИССИЕЙ. Это тайна, я подписку давал, но от Вас у меня тайн нет никаких, даже, пускай, государственных! Короче, Машук, мы испытываем новое оружие, которое, правда, пока больше подходит для Африки, но русский человек ведь живет не для себя одного, а для всего человечества, в этом его счастье и назначение. К тому же наша задача — загасить «ниндзя» и разрушить нефтяной бизнес Нтумбо, чтобы не мешал нашей стране процветать своей дешевой жидкой фигней, которой он на мировом рынке только цены сбивает. А у Мгомбо на латифундиях лишь бананы разводят, они у нас все одно не растут, нам же и лучше.
 
Ну, я Вам всё уже рассказал про политику (только оружие это не описал, но еще опишу, если выживу). А вообще-т я хотел Вам рассказать именно о своей жизни, а не о политике, о политике Вы и по телеку можете посмотреть, а о моей жизни шиш где посмотришь, только разве в Интернете прочтешь, но туда православному человеку (Вам, Машенька!) впадлу и заходить, там одни пидары мудями трясут и думают, что они короли. А они никакие не короли, а короли — это спецназ наш российский, благодаря которому Россия еще и жива. А пидары пускай мудями своими виртуальными не дрыгают: множится Россия именно от спецназа. (Лучше любой дисбат, чем пидарасу сосать!)
 
Лично я пидарасу никогда не стану сосать, пускай лучше он мне сосет, и то ему честь великая. И как хорошо, Машунь, что Вы — другая, настоященская!
 
Но я отвлекся (что я всё сосать да сосать?), я ж Вам про тяготы душу раскрываю и как я, блин, мужал, короче.
 
Дело в том, что после учебки нас сюда как раз и отправили. Законопатили в трюм, как селедку. Душно, хреново, все мы голые, воды не хватает, мы ссым на себя и друг на дружку, чтобы как-то хоть освежиться, и кормят одними консервами. Но мы понимаем: ТАК НАДО! Раз Родина, блядь, велит…
 
Но мы стали потихохоньку помирать. Первым склеил ласты ефрейтор Коваленко Петр Петрович. Мы сидели напротив друг друга, голые, потные, и о бабах трандели, само собой. И он еще сказал напоследок: «Запомни, Витек, бабе сначала нужны твои деньги, потом твой хер, а потом просто, чтобы о ней заботились! Не вяжись ты к ним!..» И вдруг хлоп — от духотищи откинулся!
 
Видите, какой хороший был человек, сам до последнего обо мне заботился!
 
Ну, стали мы лупасить в крышку люка, чтобы унесли тело ефрейтора. Однако ж нам прокричали,  что не откроют до самой Африки, ведь дело секретное, нас могут со спутника увидать.
 
 
Что с трупом прикажете делать? Ясно ведь, разлагаться начнет, вонять, заражать собой нас и воздух. Ну, и решили съесть, пока свеженький.
 
Вы скажете: ужас какой! Но это жизнь, Машуленька!
 
Начали с мозга, там в косточке самое сладкое. Так что учтите это, если и Вам случай представится… В два дня всего Коваленко Петра Петровича и скушали, оставили только скелет. А страшно, Машук, в одном помещении со скелетом жить! Мы сперва для прикола, чтоб не бояться, стали его ебать, где отверстия.  А после и по серьезке пристроились. Знаете, мужики, пересрамши, и не такое ведь делают… Но Вы все равно остались у меня на втором
 месте, Машенька, а Коваленко Петр Петрович остался только на непризовом четвертом (в смысле — его скелет).
 
Много я в том трюме дум передумал и о Вас часто-часто мечтал! И у нас к концу пути уже три скелета нарисовалось! Сытно с мертвяками, конечно, но стремноватенько, потому что, ебя мужской костяк, вдруг пидарасом заделаешься? Вам, Маша, этого, может, и не понять, но мне, мужчине, неловко, да и косточки сильно острые. Иной раз так засадят в самое естество!..
 
Вот с этими тремя скелетами мы, короче, и приплыли в Африку. Выгнали, наконец, нас на палубу, речугу толкануло начальство и выдало нам каски, подсумки и сапоги (трусняк только в городе разрешили носить: оружие оказалось такое, что от него любая ткань, а тем более наш армейский сатин, быстро портится).
 
Ай, снова «ниндзя» фигачат! Так что про оружие — в следующем письме, милая, ай, блядь, Машенька!..»
 
*
«Дорогая Машуня! Отфигачили «ниндзя» да и угомонились. Почему вот и продолжаю. Опишу Вам это наше секретное, не дай бог, оружие.
 
Вы, наверное, удивитесь, Машунечка, но это… обыкновенные бегемотики. Их два, Тоша и Гоша, молодые, но уже вполне поместительные. Не смейтесь, Машенька, я не о глупостях сейчас говорю! Мы к ним через пасть в брюхо залазим — и как в танке! То есть, через глаза их мы видим места боев, а через пасти и задние проходы фигачим сами, снарядами. Преимущество бегемотиков кроме того, что они просторные, в том, что бегемот не боится болот, не боится трясин, он один на один со стихией, выплывает в залив в океан и акулу напополам перекусит и гадость выплюнет (так поется в песне нашего отделения «Черные дятлы», мы сами сложили эти, может, не очень правильные, но честные строки).
 
Да, Машенька, бегемот и акулу может напополам перекусить, а львов так обсерит, что цари зверей без передыху до саванны бегут и крестятся! И в то же время они (бегемотики) — травоядные, поэтому желудочный сок бегемотский не страшен для человека, не то, что, к примеру взять, крокодильский.
 
Кроме того, в сырых джунглях бегемотики не ржавеют, как наши танки. Главное, их приласкать и грязью жидкой каждый час обмазывать, чтобы шкура была всегда влажная.
 
То есть, дешево и сердито. Отловил, приласкал, обучил, свежим говнищем обмазал всего — и сражайся во славу Родины! А то никакой другой техникой мы, Машук, больше не располагаем. Только вот бегемотики да еще солдаты узбекские, но те, сволочи, чистоплюи, думают, что бегемот — он свинья, а им, узбекам, вера запрещает к свинье даже вилкою прикоснуться. А бегемотик — как раз не свинья, а самая настоящая водяная лошадь. Так что мы, считайте, и танкисты и кавалерия. И нет среди нас (что самое, конечно, приятное!) ни одного черножопого, все православные русаки.
 
Тоша и Гоша — тоже молодые самцы, очень веселые, борзые. Пляшут часто между собой, как у негров заведено, то есть мордами и жопами водят ритмично и под хвостами друг у дружки с жадностью нюхают. Мы очень долго отучали их от этого, так что теперь они не танцуют уже, но под хвостами друг у дружки все-таки нюхают, от этого бегемотиков и атомной бомбой, Машенька, не отвадишь ведь!
 
Конечно, находиться внутри Тоши ли, Гоши ли даже бойцу-спецназовцу непросто и очень, Машуля, муторно! Везде развешана бегемотская требуха, и она все время работает. Нам с нашими снарядными ящиками остается узкое пространство, так что и спим мы, свернувшись калачиком. Хорошо, если стрелять приходится из пасти бегемотика. Но он, ирод такой, упрямый урод, вдруг повернется к врагу жопой, — и нате Вам, милая Машенька, приходится использовать как дуло его задний проход, то есть фигачить по «ниндзя», находясь по пояс в жидком говнище.
 
Маша, я понимаю: Вам как женщине, может, и неприятна такая тема. Но из песни слова не выкинешь: там, где жизнь — там и говнище разнообразное. Лучше не стрематься, а один раз привыкнуть и после нервы себе не трепать.
 
Вы спросите, милая Маша, а как же после, когда отстреляемся? Моемся, Машенька, жестко моемся! Хотя запах в кишки впитался, Вы уж готовьтесь! Что ж, я солдат, человек подневольный, зато и решительный, как Вы, Машенька, любите, и всегда готов Вас собою порадовать.
 
Наверное, интересно Вам будет узнать, как мы в бегемотов наших залазим и как у нас все здесь устроено?
 
Ведь если в пасть к бегемоту просто так сиганешь, то потом по пищеводу и полетишь вплоть до выхлопа. Но наши умельцы тульские кузнецы сделали Тоше и Гоше настоящую операцию: пропилили сразу за горлом из пищевода лаз в остальное тело, — лаз, достаточный для прохождения бойца с двумя снарядными ящиками (с двумя, чтобы часто не шастать туда-сюда).
 
Когда бегемотик жрет, лаз задраивается, чтобы пища не падала на личный состав, а вся шла ему в желудок.
 
Правда, случается, несознательный тупило боец открывает люк и пятит проглоченные животным бананчики. Но ведь голодный гиппопотам ни хрена сражаться не станет, он же Вам не солдат, а начнет пищу искать и сорвет боевое задание.
 
Поэтому лично я у бегемота не крысятничаю — себе дороже.
 
Но Вы спросите, с какого перепугу бегемотик нам пасть распахивает? А мы бананами обвяжемся с ног до головы — он и варежку нараспашку.
 
Часть этих бананов, что на себе, идет нам в паек, а часть мы через люк назад в пищевод бегемотский закидываем, как уголек в топку.
 
А если вылезти надо, то ждем уж, когда Тоша с Гошей набредут на бананы и сами хавальники раскинут. Тут требуется ловко, оперативно наружу выскочить. Но мы на то и спецназ! И спасибо великое моему наставнику в боевой учебе ефрейтору Коваленко Петру Петровичу, царство ему небесное!
 
Еще Тоша с Гошей зевают, если увидят врага, чтобы его напугать. Конечно, это не самый удобный повод выкинуться наружу, ведь тут этой ядовитой клыкастой живности, милая Маша, — целая Африка!
 
Больше баб среди них, конечно, хотя есть и один мужик. Я Вам их еще опишу (Вы только не ревнуйте меня, Машук, они же все звери, животные!).
 
Не то, что Вы, милая Маша, или тетя Мотя, или Коваленко Петр Петрович. (Череп и таз последнего я ношу в вещмешке как память о боевом дорогом товарище).
 
Но Вас, Машенька, мне все равно иной раз так не хватает! И Родины…»
 
*
«Милая Маша! Сегодня спокойно, «ниндзя» не шебуршат своими нашими установками «Град», и есть время написать Вам, дорогущий Вы мой человечище!
 
Должен я Вам рассказать про местных хвостатых хищниц, чтобы Вы чего про меня не подумали. Потому что из описания моего Вам станет ясно: ни с одной из них мне по серьезке не по пути!
 
Перво-наперво, Машенька, это две мурены в заливе, Агаша и Груша. Агаша — взрослая, положительная особа, лежит себе посреди камней на дне вроде сонная (залив неглубокий, кстати сказать), пасть щерит, но на нас не кидается.
 
Иное дело — Груша, младшенькая. Эта уже пять зубов о Тошу обломила да два в нем оставила. И почему-то всегда на Тошу кидается, не на Гошу, так что мне за Гошку даже обидно чисто по-человечески!
 
Приблудилась в этот залив, где мы на бегемотиках иной раз катаемся, еще и акула белая — сущая дура тупорылая, звать Феклушей. Очень вредная тварь! Жрет местных детишек пачками, лодку с рыбаками опрокинет — и снова жрет! Хорошо, Машук, что Вы таких ужасов у себя в Москве посреди сугробов не видите!
 
Однажды эта дрянь полезла на Гошака. Он как раз на поверхность вынырнул продышаться и пасть раскрыл. И я в пасти сижу, закатом любуюсь. По-малому приспичило, только пристроился я отлить, — хлоп, а тут зубья акульи прям на пипирку прут!
 
Ну, я заорал, шлепнул Феклу хуем по носу (он у акул самое доходчивое до их мозгов место).
 
Фекла чихнула от запаха, хлебнула воды и прочь отлезла. А-а, испугалась русского хера, падла тропическая!
 
И все б хорошо, да Гошка-дурак погнался за ней надвое раскусить. Решил, что это она не мне, а ему грозила.
 
Но Феклуша быстрее плавает. Гошка устал, повернулся к ней задницей и в ее направлении по-нашенски, по-спецназовски серанул. Теперь Феклуша к нам даже не приближается.
 
Однако ж это еще не вся живность, Машуленька (не считая, конечно, местного руководства). К примеру, вверх по реке поднимешься — и нате-Вам, здрасьте-Вам: Гаврюша лежит. Не сразу порой и заметишь его: любит эта скотина камуфлированная таиться, как ветеран спецслужб. От природы у крокодила окрас маскировочный. Он, крокодил, с тиной и ряской сливается полностью.
 
Конечно, эта рептилия — зверь серьезный, но бегемотам он по хуй. И нам, значит, тоже. Мы не лезем в его дела, он — в наши. Иной раз даже сливает нам про «ниндзя» всякие сведения. Потому что любит бревном прикинуться и подслушивать. А мы ему за это — пленного какого-нибудь на полдничек.
 
Но все же он в душе гниловатый пацан, Гаврюша этот. Сдается мне, он и на «ниндзя» работает. Очень уж раздобрел в последнее время.
 
А если еще дальше в джунгли заплыть, тут поджидает нас особенная опасность. Маша, не обижайтесь, но я должен повиниться перед Вами! Зовут ее Стешей, хотя она всякий раз велит называть себя полностью Степанидой, а мать ее и вовсе Аде… Аделаидой звалась. Сами они не местные, из Бразилии, почему и имя такое пафосное. Она, Степанида эта, — вовсе не баба (не женщина), а анаконда. Ее привезли в зоосад предыдущему еще президенту Йобомбе. Но когда Мгомбо его свергал и на кол сажал, Стеша воспользовалась удачным моментом и усклизнула в леса.
 
Однако Йобомба развратный приучил ее к ласкам человеческого самца. И теперь Стеша нагло оплетает любого встречного мужика. Эх, Машуля, жить-то охота всем, и приходится подчиняться этой бразильской ползучей гадине!
 
Поймите: нету здесь никому через джунгли ходу, как только через позор и Степанидину бессовестную пиздень.
 
От меня у нее уже и дочка имеется, звать Немезидою. Но я ее сокращенно Зинкой зову.
 
Маша, Вы не поверите: хотя Зинке три недели лишь стукнуло, она уже не на ручки, а на хуй ко мне просится! Тоже вся в мать блядь растет! Я ей пленных (живых) вместо себя поставляю. Потому что ну как это мне, православному русаку да еще и спецназовцу, да еще и с родною дочерью?..
 
Должен я и еще в одном повиниться перед Вами, милая Машенька. Но это уж в следующем письме: не хочу сразу целый ушат выливать и терзать Вас накопившимися деталями…»       
 
 
*
«Ну, вот, отстрелялись мы по «ниндзя», скормили Гаврюше двух пленных и есть минуточка написать Вам, родимому существу.
 
(Вы, конечно, давно уже поняли, как я Вас люблю, мою, можно сказать, единственную почти после Родины и кроме некоторых иных!)
 
Но есть тут один бардачок… Там не только женщины, но и одна старая лысая обезьяна услуги оказывает! А я с детства проверить мечтал, как пойдет у меня с приматом.
 
Правда, она всегда нарасхват, так что лишь недавно я, Маша, сподобился. Звать же ее Жаклюша (от Жаклин, в честь какой-то американской звезды или, как Вы, просто хорошей женщины). Ну и потешная эта Жаклюша! Обезьяна сисястая, голая, все видать, а уши толстые, как вареники, по сторонам лысой репы торчат, и Жаклюша ими хлопает по временам, будто половик вытряхивает.
 
Но, конечно, главное в ней — это сиськи (как бурдюки обвисшие), глаза и пизда. Пизда вся складчатая, точно пожухлый лист, а глаза мудрые-мудрые, черные-черные и непередаваемо хороши!
 
Купил я в честь свиданьица ей банан. Жаклюша кожуру распустила грамотно, как лепестки, и стала жрать, а сама на подушки к стене отвалилась, задние лапы в стороны, хвост из пизды убрала и мне на плечо закинула. Очень, Маша, удобно, что жопец и пизда у обезьянок так близко располагаются!
 
Но я-то лично люблю сперва вафлю кинуть — Вы ведь, наверно, помните…
 
Но Жаклюше не до меня: банан лопает и урчит сытенько, и клыки, все в банане, щерит: дескать, еби, пацик, но знай, что мне нынче не до тебя, ибо кушаю…
 
Эх, Машенька, мечтаю я все подробности Вам при личной встрече пересказать, да вот когда же мы теперь свидимся? Хороша, удобна Жаклюша. Только знайте, Машенька, Вам и она не соперница!
 
Маша, опущу уж подробности до личной встречи. Скажу лишь, что я ее то в попу, то в мандюшку попеременно дерг-подерг, но гандон, падла, от напора расползся именно ведь в пизде, и теперь Жаклюша ходит тоже беременная! При ее образе жизни смешно думать, что отец именно я. Однако косит она глазом на меня и бананы безо всякой даже с ее стороны любови требует.
 
И еще не смогу опустить две подробности. Пока я Жаклюшу упорно драл, она достала из моего вещмешка (у них же лапы передние тоже длинные!) череп и таз ефрейтора Коваленко Петра Петровича и стала ими играть, будто череп у таза, где хую быть, отсасывает. И на меня при этом Жаклюша поглядывает насмешливо, будто намеки кидает, стерва хвостатая!
 
Потом (а я все ебу, как завороженный) стала губной помадой на останках моего боевого товарища всякие гадости рисовать.
 
А когда она, тварь неграмотная, написала на лобешнике черепа короткое русское слово «xyz», тут я и стал кончать и орать, а она мне в хавальник кожуру банана засунула! И все гудроны, что были тут, засняли мой позор на мобилы свои и в Сети разместили. Ссылку же вы найдете, если наберете в поисковике «Коваленко Петр Петрович». Можете посмотреть, от Вас у меня нет и не может быть никаких секретов!
 
После этого их коварства я зарекся трахать лысую обезьяну. Да и обстановка уже не та: мы постоянно в джунглях, вокруг одна анаконда и наши верные бегемотики.
 
Только череп и таз дорогого товарища моего Коваленко Петра Петровича выручает меня порой. И мысли о Вас, конечно…»
 
*
«Дорогая Машуленька! Не хотел Вас совсем расстраивать, но у нас ЧП. Тоша и Гоша оказались на поверку девчонками, и теперь оба (обе, естественно) ждут ребеночков. У Тоши в утробе уже оформился маленький бегемотик. Он, хотя еще слепой и через пуповину питается, но уже совершенно конкретный, законченный и очень мешает во время боя. Ты, блядь, как угорелый, то через задний проход фигачишь, то к пасти со снарядом бежишь, а эта толстая сволочь поперек всего Тоши торчит, и ты через него всякий раз козлом прыгаешь! И срет он не в задней Тошиной части, где все говно, а почти по центру туловища, отчего грязюки везде только прибавилось.
 
Прозвали мы этого полусына (еще пока) полка Тушей и ждем не дождемся, когда будет выкидыш.
 
Еще хлеще киндер у Гошака. Тоже засел посередке, к соплу поближе, но похож, сволочь, на ящерку и все время в Гошкину стенку тычется, все неймется ему! Мы прозвали это чудо Копушей. На бегемотика он явно не тянет. Скорее уж, крокодил…
 
Неужели Гошка с Гаврюшей снюхался(-лась)?.. Тогда что для бегемота, что для крокодила это вроде как скотоложство, а для боевого нашего друга Гоши — и форменное предательство!
 
По несколько раз на дню я лупасю Копушу по балде черепом и тазом незабвенного моего Петр-Петровича, чтобы эта тварь (Копуша, естественно) кони двинула. Тушу, как он весь из себя бегемот, можно еще бойцом воспитать. А Копушу куда ж? У него уже зубы режутся, и кусается…
 
Вы возразите мне, будто крокодилы из яиц вылупляются. Но я же, Маша, Вам говорю: произошел незаконный между зверями акт, а именно скотоложство! Копуша, дурак, думает, что еще в яйце — вот башкой в Гошкину стенку и ломится.
 
Короче, одни неприятности, Машенька, белому человеку в этой ебучей Африке! И если б не мысли о Вас, я бы давно загнулся ко всем чертям. Только надежда на то, что мы встретимся после нашей победы и я расскажу Вам про все подробности, греет меня. А также череп и таз ефрейтора Коваленко…»
 
*
Это было последнее письмо из тех, что нашли мы в акульем брюхе. Чем у них там дело закончилось, кто кого съел, победил, оприходовал и родил, мы так никогда и не узнаем, наверно. Может, черная лапа «ниндзя», вдосталь наглумившись над пленным, раненым или даже мертвым нашим спецназовцем, выбросила дорогой Витюхе вещмешок в пучину Индийского океана. А может, спецназ, эти наши «Черные дятлы», перешел к «ниндзя» с голодухи, и Виктор, отчаявшись вернуться на Родину (ведь был он теперь предателем), сам зашвырнул мешок в надежде, что когда-нибудь вдруг да Маша прочтет?..
 
…Я замолкаю. Ночной океан шумит вокруг величаво и равнодушно. Докурив, команда разбредается по своим делам. И добродушный старпом Пукин, и резкий, но справедливый боцман Зайко, и кряжистый хамоватый мойщик посуды Ысин. На корме остаются лишь я да похожая на саблезубую воблу старушка буфетчица Пугачева.
 
Но на этот раз я от нее улизну-таки!
 
Запершись у себя, достаю мешок с человеческим черепом и тазовыми костями, похожими на окаменевшие Чебурашкины уши. На черепе еще остается жирный помадный след.
 
— Так вот ты, значит, какой — КОВАЛЕНКО ПЕТР ПЕТРОВИЧ!.. — говорю я раздумчиво.
 
И повторяю через час, уже утомившись и весь в поту:
 
— Так вот ты, значит, какой!..
 
22.09.2009