Экстрим

                                                                                                 Е.М.Г., с благодарностью и грустью

Ну не любитель я экстрима. Кому-то нравится такое - кусты, тамбур, лифт даже вот стеклянный, туалет в торговом знаете ли центре. Или в самолете знаете ли. В окопе Сталинграда, прости господи. 

Мне же по душе в кроватке после душа, и дверь чтобы на замке, и уверенность, что предки раньше времени с работы не возвратятся. 

Скушный я персонаж, неоригинальный, нерисковый. Практически душнила. 

Но ежели поелозить поварешкой по дну памяти, пошоркать там как следует гастроскопом, то - было ведь! даже у меня было. 

Первый мой экстрим случился в детском санатории под Ленинградом. Сидел я там с ангиной в изоляторе, а на соседней кроватке - девочка Сонечка, и не спали мы с ней, стало быть, в тихий час. Ну как можно в пятилетнем возрасте спать днем!? Мы ж не бебики какие.

Тихий час продолжался часа два. Первые шестьдесят минут Сонечка потратила на уговоры. В начале второго часа она плюнула, сама сняла свои трусики и добросовестно, явно будущая отличница, показала мне свою писю. Я молча наблюдал через железную решетку кровати, вернее, через две, свою и ее. Она старательно раздвигала ноги, опасаясь, что я пропущу какую-нибудь экзистенциальную подробность. А я опасался только одного - что сейчас придет медсестра с таблетками и вряд ли нас похвалит. 

Вот это у меня язычок, а это губки, терпеливо объясняла Сонечка. На уроке биологии в восьмом классе мне было явно интереснее, это я помню точно, а в пять лет - ну такое, вот когда в зоопарке какал слон, это была картинка не оторваться, и воробьи налетели, а потом он как начал писать, ну прямо фонтан, даже мама смутилась, это вам не корова у бабушки в деревне. 

Показывать Сонечке свою писю в качестве ответного шага я наотрез отказался. Только после долгих уговоров и за обещание угостить меня за это конфетой мишка на севере я приспустил трусики и прислонился животом к холодной решетке своей кровати, за которой начиналась решетка Сонечкиной. Ну ладно, смотри, только быстро. Она со странной внимательностью смотрела на мой неказистый приборчик и уже потянула ручки, чтобы, я уж не знаю, что она там планировала, но я испугался и спрятался от нее под одеяло. И правильно сделал - совсем скоро появилась медсестра Вера Николаевна. 

Утром меня выписали, и слава богу, а то черт знает, чтобы этой Сонечке пришло в голову в следующий тихий час. 

Не могу сказать, господин психоаналитик, что это событие предопределило мое последующее отношение к экстриму, скорее - отношение мое уже тогда было сформировано, так что ищите глубже, возможно, на внутриутробном этапе или копайте в предыдущих поколениях, в добрый путь, но не за мои деньги. 

Второй раз приключился лет через тридцать. Это была уже взрослая немецкая женщина, не жена. Жена в эти дни куда-то отлучилась, в дом отдыха или в деревню к маме, ну какая вам разница. 

Был вечер близ Кёльна, дождливый и осенний. Взрослая женщина сидела в машине рядом со мной и попросила остановиться у обочины шоссе. Ну, я остановился. Она нагнулась и расстегнула то, что ей вдруг захотелось расстегнуть. Ей совсем было ничего не интересно в этот момент, кроме одного - ну как момент, минут сорок точно - ни люди, которые могут же подойти к машине и увидеть, вообще ничего. Или вот полиция вдруг не дай бог. 

Я отодвинулся и приподнял руль, чтобы женщине было удобнее, она благодарно покачала головой внеочередной раз и что-то промычала. 

Ну ладно, если ей так нужно, пусть делает свое нехитрое дело, думал я и пытался сосредоточиться на своих тактильных ощущениях. Получалось не очень, меня отвлекали тени за окном и влажные звуки проезжающих мимо автомобилей. 

Женщина оказалась чрезвычайно настойчива и, пока не закончила, не успокоилась. Похоже, что она получила больше удовольствия, чем я, хотя ведь мне достались тактильные ощущения, а не ей. Впрочем, ей тоже, если задуматься немного. Несколько раз за эти томительные сорок минут я вспоминал о Сонечке. 

Эх. 

А жива ли она сейчас? Поддерживает ли Путина? 

О взрослой немецкой женщине я тоже ничего не знаю. 

В третий раз был мальчик, не осуждайте. Мы заключили с ним партнерство в Германии и поехали в свадебное путешествие в Симеиз, на мирных самолетах, с пересадкой в Киеве, солнечном и радостном, который ни сном ни духом о воздушных тревогах через двадцать лет. Знал бы прикуп, жил бы в Симеизе. Ой нет, давайте лучше Ниццу или хоть какой-нибудь Альмеримар. 

В Симеизе я первым делом угостил мальчика вином Массандра. Он выдул целую бутылку, я тоже что-то около того, и мы решили заняться экстримом. 

Для экстрима подошел ароматный хвойный перелесок на краю городка, за легендарной горой Кошка. 

Я прислонил своего мальчика к дереву, возможно это был кедр, не помню и было темно, ну какая вам разница. Как только мы начали, послышались голоса. Наш кедр был толст, мы пятились вокруг ствола, не разъединяя любви, ища подветренную от голосов сторону. Мальчик непрочно держался за кору. Голоса исчезли. Я вспомнил взрослую женщину из предыдущей новеллы и подумал о том, что я теперь могу ее понять гораздо лучше. Моя настойчивость не была, однако, вознаграждена, в отличие от ее настойчивости, ибо моего визави начало неудержимо рвать на ствол. Витя, прости, сказал он, отсоединившись. Ствол мироточил красными массандровыми струями, сладкими, как поцелуй. 

И родина часто поила меня, желудочным соком желудочным соком, - напевал я рефрен советской песни по дороге в наше бунгало, где вместо двери висела занавеска. Мы специально выбрали бунгало попроще, в чьем-то саду под фиговым деревом, к нам туда заползали на поглядеть знаменитые крымские тараканы величиной с дятла, но, не найдя ничего для себя любопытного, уползали назад в огороды. Пожалуй, тараканы и являлись нашим главным крымским экстримом, а вовсе не колыхание занавески во время свадебного путешествия, и все это казалось, да и было, жило-было, на самом деле рили круче, чем все наши ситжесы и барселоны, потому что это Крым, но не будем о грустном. 

Давай уж, поварешка, не подведи, поскреби как следует. Поработай-ка своим фонариком, гастроскоп. 

А за окном грохот - на Одессу, где я все это сочиняю, сыпятся осколки от Кинжалов и Шахедов, ночное небо вспыхивает и гаснет, с балкона видно, что где-то за центром горит, вот уж экстрим так экстрим, но почему я перед лицом возможной смерти вспоминаю о тараканах и занавесочках, почему я, закрыв глаза, чувствую запах кипариса и можжевельника, вкус чебуреков из киоска напротив и лагмана из татарской лавочки по дороге на автостанцию?

Ах, право же, милостивый государь, будет вам, зачем спрашивать такие очевидные вещи. 

А вот и последний экстрим. 

Я еду в машине из Киева в Одессу, моего парня (не того, который с Массандрой, конечно другого, не сидеть же с одним и тем же всю жизнь) очень возбуждает, когда я везу его в машине. Наверное, не только, когда я, главное, чтоб в машине, но я тешу себя надеждой. Хочешь, я отсосу у тебя на скорости? Жми газ! -предлагает глупый он. 

Я смотрю на него, боковым зрением перестраиваюсь на левую полосу, жму газ, вижу ту немецкую взрослую женщину, которая сейчас уже окончательно взрослая, вижу Сонечку с буквой зет, внезапно понимаю совершенно ясно, кого любил на самом деле, а кого - казалось, что любил, а кого просто хотел, а кого хотел любить, но не получалось; понимаю, где было настоящее счастье, а где в него игра. В нос ударяет можжевельник, массандра, запах кожи вот этого который рядом сидит, если медленно целовать его тело, эх, все ведь мелькнуло у меня уже минимум по разику, изнт ит, товарищ Танатос, но этого-то глупого за что, ведь куча хорошего у него впереди: повтор моих ивентов с вариациями, плюс еще свои, неповторимые - жизнь это самое интересное кино. 

Я перестраиваюсь обратно и торможу около уютного на вид перелеска. Пока боженька тебе счастье посылает - бери и пользуйся, дурак. И спасибо в конце не забудь. 

Вроде бы нас не видно с автобана. Бредем по тропинке дальше. 

Между дерев куда ни глянь - измятая трава и повсюду гандоны, бутылки, обрывки туалетной бумаги, и всё это использованное. Вот оно, счастье-то с любовью. Мы долго ищем неохваченный всеобщей радостью участок, находим, уже темнеет, слушай, малыш, ты действительно хочешь именно здесь именно сейчас именно в рот? А если кто-то еще тут на горшок соберется у соседнего дерева? Замолчи, -говорит он. Расстегни ремень. Да, я хочу, и мне похуй, увидят нас или не увидят. 

В Одессу мы приехали заполночь. Уже и представить тяжело, как мы жили тогда без комендантского часу, а вот, жили, и даже счастье искрило временами. Сейчас-то оно чаще искрит: не уебало ракетой - уже хорошо; стекла не полопались - слава Озирису, Изиде, Симеону Столпнику и всем остальным товарищам, а экстрима я что-то больше не хочу, мне и так хорошо, без этих вот наркотиков.