Задушевный приговор

Пробуждение было мерзким, гадким, отвратительным, как после похмелья в обнимку с унитазом.  Вот тело болело, словно сорванные мышцы после тренировки, а в желудок будто засунули резиновую кишку, да и забыли там ненароком... Безумно хотелось пить; казалось, что губы превратились в сухой бетон, а горло – в водосточную трубу, забитую опавшими полусгнившими листьями и прочим мусором. Даже веки царапали глаза, точно наждачка, но никак не хотели открываться. А когда их с невероятным трудом удалось разлепить, яркий до невозможности свет ударил по зрачкам наотмашь, невольно заставляя глаза снова зажмуриться, чтобы больше не пытаться их открыть. 

Потом в рваном шуме в ушах стали пробиваться невнятные голоса. Они гудели и зудели, как муха на стекле, пытаясь то ли достучаться, то ли хотя бы понять, как проникнуть сквозь ровную прозрачную стенку, отделяющую настоящий окружающий мир от безвыходной ловушки, в которой было почти что нечем дышать. Лёгкие старались изо всех сил, прогоняя через себя сухой выжатый воздух, но в нём точно не хватало ни кислорода, ни мягкой живительной влаги, чтобы в горле не першило, будто в него насыпали мелкую острую крошку песка... 

Всё было так неудобно, неуютно, неприятно, как будто нарочно для того, чтобы усвоить раз и навсегда, что жизнь – это такая омерзительная штука, состоящая наполовину из боли, наполовину из страданий от неё и ещё на половину – из стыда и страха, что это никогда не закончится. А так и будет терзать, вытягивать жилы и душить, давить и мучить, пока не сломает или сам не смиришься и не поддашься её безразличной упрямой воле, согласившись терпеть дальше эту скуку и тоску. Как будто и впрямь есть выбор между этой пыткой и чём-то другим, менее издевательским и кошмарным. 

А вот нет. Либо эта сволочная стерва жизнь, либо вообще ничего. Никаких коридоров, полных света и покоя, никакого освобождения, избавления и вознесения, ничего не было. Это и есть самое ужасное открытие в моей жизни: там ничего нет. И никогда не было. Вот такая окончательная и бесповоротная несправедливость. Мало того, что жизнь одна, так ещё и после неё ничего не будет, что бы там не врали попы и мошенники, утверждающие, что побывали на том свете. 

И зачем тогда это всё, не понимаю. 

2. 

Потом я снова очнулся. Пришёл в себя, так сказать. Меня никто не спрашивал, хочу я этого или нет. Бессердечные доктора мимоходом спасли мою никчёмную жизнь и занялись следующим пациентом. А моё слегка помятое тельце, истыканное иголками и кое-как приведённое в чувство, предоставили заботам сиделки, любящих родителей и шарлатана-психолога. 

Когда меня напоследок осматривал доктор, скучный седеющий мужчина с невыразительным лицом и усталыми бесцветно-серыми глазами, я уже понимал, что всё только начинается. Поэтому не спорил и покорно давал себя прослушивать омерзительно холодной лягушкой стетоскопа, заглядывать мне в зрачки и совать в мой рот палочку, чтобы я смог показать язык во всей красе. Хорошо, хоть трусы не заставили снять или подышать в трубочку. И на том спасибо. 

– Одевайся, – разрешил доктор безразличным тоном и принялся быстрым почерком марать очередную страничку в моей истории болезни. Не последнюю, разумеется.

Я натянул на себя белую футболку, не заметив, шиворот-навыворот, и только по его небрежно-недоумённому взгляду понял, что сделал что-то не так. Оглядел себя, покраснел и переодел футболку, вывернув её наизнанку. 

 – Жалобы есть? – осведомился он, подняв на меня взгляд и, не дождавшись моего ответа, продолжал писать. – Тогда завтра на выписку. 

Я судорожно вздохнул, представляя себе возвращение домой и в свой класс на три последних дня до выпускных экзаменов. Интересно, где мне придётся веселее провести ближайшее время – дома с мамочкой и отчимом или в школе? 

– Что не так? – равнодушно полюбопытствовал он, не отрываясь от своей очень важной писанины. Я объяснил. 

Он снова поднял на меня свои рыбьи глаза и бесстрастно заявил:

– Хорошо, – произнёс он ровным голосом. – Полежи ещё три дня спокойно и подумай.

– О чём? – осторожно поинтересовался я, уже предполагая, что он ответит: «зачем ты это сделал» или «что ты намерен делать дальше».

– Как тебе повезло, – просто сказал он. И сообщил:

– Рядом с тобой, в соседней палате, лежит парень. Его зовут Сергей. Ему скоро будет восемнадцать, как и тебе. Он пытался повеситься. Теперь он никогда не сможет ходить. 

Я обмер и опустил глаза. Такого поворота событий я даже не предполагал! Вместо того, чтобы просто умереть, остаться калекой на всю жизнь? Брр, вот это уж точно – ирония судьбы! Чур меня, ну нафиг! 

 – Загляни к нему, – неожиданно мягко предложил доктор, глядя на меня своим усталым взглядом.  – И хорошенько подумай перед тем, как снова сюда попасть. 

Я фальшиво улыбнулся:

 – Да я всё уже понял! Больше не буду делать глупостей… 

Доктор вздохнул, отвернулся к окну и равнодушно произнёс:

 – Он мне говорил то же самое год назад. Сидя на этом самом месте. 

Я прикусил язык и опустил глаза. Если мамочке с отчимом я ещё могу наплести с три короба, то этого дядьку с рыбьими глазами мне точно не провести! Он меня насквозь видит, уж не знаю, как. 

 – Ты не первый, Тёма, и не последний, – устало заявил он.  – И у меня такое чувство, что мы с тобой ещё увидимся. 

Он посмотрел мне в глаза и попросил:

 – Постарайся, пожалуйста, чтобы это не было так фатально. 

3.

Проходя мимо палаты с номером 313, я заметил приоткрытую дверь и воровски оглянулся. Медсестра на своём посту отсутствовала, а в коридоре не было ни души. В щели между дверью и косяком виднелась только тумбочка, спинка стула и край окна. 

 – Ладно, – пробормотал я тихонько. Зашёл к себе в палату, взял пару красных яблок, переданных мне родными через медсестру, и вернулся обратно. Задержал дыхание, как перед прыжком в воду, и толкнул дверь. 

Одна койка стояла справа от входа, а вторая у окна, вот почему их не было видно. Парень, который лежал на ближней койке, даже головы в мою сторону не повернул, продолжая смотреть в потолок. Только по тому, как напряглись его скулы, я догадался, что он знает о моём присутствии. Знает, но разговаривать не хочет. 

А жаль, он мне сразу понравился! Русый, сероглазый, слегка лохматый, с упрямыми бровями, ровным прямым носом и широкими скулами. Кожа чистая, гладкая, чуть смуглая, ни волоска, ни прыщика. Маленькие смешные, чуть оттопыренные ушки. Плотно сжатые губы словно беззвучно кричали: «Уйди, без тебя тошно!» Но мне было интересно, 

– Привет, меня зовут Артём. Я твой сосед из четырнадцатой..  Хочешь яблочко? – выдал я заранее заготовленную фразу и, усевшись на стул перед его койкой, тут же захрустел своим краснобоким фруктом. 

Он скосил на меня глаза, не поворачивая головы, и удостоил меня одним словом:

– Нет. 

– Ладно, – спокойно согласился я. – Тогда я тебе его оставлю на столе. Потом съешь, если захочешь. 

Он выслушал мою тираду и покачал головой: 

– Не надо. Я не люблю яблоки. 

– А что ты любишь? – миролюбиво поинтересовался я. – Груши, апельсины, мандарины? Или курага, чернослив и инжир? 

Он усмехнулся краешком губ, показав белые ровные зубки и ямочки на щеках, и небрежно поинтересовался:

– У тебя там что, целый склад? 

У него был очень приятный мягкий голос с ершистыми насмешливыми нотками. 

– Ага! – искренне улыбнулся я. – Отчим натащил всего, чего ни попадя, а мне это одному ни в жизнь не съесть! 

Он посмотрел на меня с удивлением:

– Ты откуда такой весёлый? 

Я усмехнулся и честно признался:

– С того света! Только вчера оклемался. А что, не похоже? 

Он сузил глаза и чуть насмешливо проговорил:

– Ну и как там тебе, не понравилось? Сразу жить захотелось? 

Я прицелился огрызком и закинул его в мусорку в дальнем углу, не сходя с места. Он оценил точность моего броска, привстав на локте, и принялся меня разглядывать с удивлением и любопытством. 

– Не-а, – дурашливо ответил я. – Не захотелось… Но меня оттуда выгнали и велели без родителей не возвращаться. 

– За плохое поведение? – съязвил он, принимая правила игры. 

Я кивнул и спросил:

– Ну так что: груши или апельсины? 

Он усмехнулся:

– Не угадал! Тащи свой инжир! 

– Любишь сладенькое? – кивнув, поинтересовался я. Скинул тапки и пошёл к двери босиком. 

Он проводил меня удивлённым взглядом:

– Грибок поймать не боишься? 

Я помотал головой, открывая дверь:

– Не-а, – ответил я с усмешкой. – Я уже ничего не боюсь. Всё равно, я себя убью, не сегодня, так завтра. 

И мельком глянув на его разинутый рот, пошёл за инжиром. 

4. 

Когда заявилась моя родительница, я сидел у Серёжки в палате, прямо на его кровати, болтая ногами и хохоча во всё горло. 

– Артемий, я с тебя не могу! – заявила она с порога. – Ты где должен быть? У себя в палате! А если бы тебя обыскались? 

Я улыбнулся и ответил:

– Привет, мам! Доктор в курсе, что я здесь, так что всё пучком! Знакомься, это мой друг Серёжа. Серенький, это моя мама, Алла Евгеньевна. 

Он подтянулся на локтях и глазами попросил помочь ему с подушкой. Я вскочил, стараясь попасть ногами в свои тапочки, приподнял раму изголовья и защёлкнул на ней задвижку. А потом поправил подушку за его плечами, нечаянно коснувшись его голой шеи, торчащей из ворота рубашки. 

На шее у него была страшная фиолетовая полоса с подзажившими ссадинами. 

Меня словно током ударило. Он был настолько живой наощупь, что я не мог представить себе это тело холодным куском мяса на мраморном столе в морге. Я легонько пихнул его в бок и сел рядышком с ним, подобрав босые ноги под себя. 

– Здравствуйте, Алла Евгеньевна, – вежливо сказал Сергей, сжав мою ладонь: «спасибо!»

Она смерила его взглядом и ответила:

– Ну, здравствуй, – а потом обратила свой взор ко мне:

– Пойдём-ка, поговорим, сын. 

Я дурашливо помотал головой, не отпуская его руку. 

– Я ничего не буду говорить без моего адвоката! – заявил я голосом злодея из детективного сериала. 

– Не паясничай, Артемий, – вздохнула моя мать. Но, чуть помедлив, всё-таки присела на стул напротив нас и замолчала, собираясь с мыслями. 

– Меня оставляют ещё на три дня, – я поспешил сразу её проинформировать, чтобы потом не было лишних вопросов. – Выпишут только с понедельника. 

Она неуверенно кивнула и начала испуганно разглядывать меня, что со мной не так. 

– Завтра психолог придёт, – объяснил я. – Будем разговоры разговаривать. 

Она с облегчением улыбнулась и спросила:

– Как ты себя чувствуешь? 

Я пожал плечами:

– Нормально! 

Она осторожно протянула руку и переставила на полу мои разбросанные тапочки рядом. Попарно-параллельно. Ненавижу, когда она так делает! А она это знает, и всё равно делает. Зачем?

– Ты же всё-таки не руку сломал и не с аппендицитом лёг, – вздохнула она. – Мы очень за тебя волнуемся. 

Я деланно улыбнулся, хорохорясь:

– И совершенно напрасно! Здесь отличные врачи, хорошо кормят и соседи – вполне приличные люди! 

Моя мать кашлянула, глянула мельком на моего соседа и поинтересовалась:

– Все с тем же диагнозом, я полагаю? 

Сергей, который с интересом следил за нашим с мамой разговором, кивнул и сухо ответил:

– Да, это же специальное клиническое отделение, Алла Евгеньевна. 

Она помолчала, искоса поглядывая на него, и всё-таки не удержалась:

– А вас-то, Сергей, что сюда привело? 

Он усмехнулся, как это делают взрослые, когда их ребёнок при всех задаёт бестактный вопрос, и честно ответил:

– Глупость. 

Мама понимающе кивнула и вдруг предложила:

–  Такой хороший день, а вы сидите в палатах, мальчики… Может, я вас отпрошу у доктора на полчасика и сходим мороженного поесть? 

Сергей дёрнулся, как от удара, и глухо проговорил:

– Без меня. 

У него даже ладошка вспотела. 

Мама удивлённо подняла брови, а я заглянул ему в глаза и тихо предложил:

– Один мой день за то, что ты пойдёшь с нами. 

Он открыл рот, сжал мою руку и молча уставился на меня: «как?» Я высвободил свою руку и похлопал другой его по плечу: «подожди, я сейчас!» Одел тапочки, выскользнул за дверь и через пару минут вернулся с коляской. 

Он покраснел, закусил губу и замотал головой. 

– Брось, Серенький, – мягко сказал я, – не упрямься! Рано или поздно тебе всё равно придётся это сделать. 

Он посмотрел на меня глазами раненого оленя и кивнул. А потом поглядел на коляску и отвёл взгляд.  Я оглянулся на маму и нетерпеливо попросил:

– Иди, договаривайся! 

Она сглотнула, бросив взгляд на Сергея, и молча вышла. Я приподнял край одеяла, хмыкнул, обнаружив то, что и предполагал, и полез по шкафчикам и тумбочкам за трусами и штанами... Ничего такого и в помине не было! 

– Где? 

Он поднял глаза на потолок. 

– В прачечной так и лежат, наверное. 

А потом добавил через силу:

– Я обосрался и обоссался, когда вешался, – сказал он со звоном в голосе. – Извини, Тём, ничего не получится. 

Я покусал губы, соображая, и неуверенно предложил:

– Моими не побрезгуешь? У меня запасные штаны есть и трусики с носками. Не волнуйся, всё чистенькое, только после стирки. 

Он молча кивнул, глотая слёзы и схватил меня за ладонь обеими руками:

– Два дня, Тём, ладно?  Пообещай мне, что два дня точно ничего с собой не сделаешь! 

Я усмехнулся и щёлкнул его по носу:

– Ого! Ставки растут! – и тут же охотно согласился: 

– Ладно, хоть три забирай, мне для тебя ничего не жалко! 

А когда я вернулся, переодевшись сам и прихватив с собой голубые джинсики, красные трусики и жёлтые носочки в руках, он заржал, скрывая неловкость:

– Какой ты разноцветный, как попугай! 

Я вежливо улыбнулся и предложил ему свою помощь. Он тут же снова покраснел и помотал головой. 

– Сам, – пробормотал он. – Я уже большой мальчик. – И начал кочевряжиться, извиваясь всём телом под одеялом, пытаясь натянуть на себя трусы. Я стоял, опираясь на подоконник локтями, спиной к нему, но мне всё было прекрасно видно в отражении в стекле. Наконец, я не выдержал, и размашистым шагом подошёл к койке:

– Дай, помогу, – попросил я. – Сил нет смотреть, как ты мучаешься! 

Он закрыл глаза и вытащил руки из-под одеяла. Я быстро отставил на пол утку, натянул на его бёдра свои трусы и джинсы, застегнул пуговицу и молнию, и потянул его за плечи к себе:

– Отомри, Серенький! 

В дверь постучались и мамин голос произнёс:

– Давайте быстрее, мальчишки, я договорилась только на час! 

Сергей смотрел на меня удивлёнными глазами, когда я, присев на стул, брал одну его ногу за другой и натягивал на его маленькие холодные ступни с округлыми пальчиками жёлтые носки. 

Я погладил его по лодыжке, отпустил вторую ногу и подставил ему плечо:

– Давай! – помогая ему пересесть на коляску с койки. Он был довольно тяжëлый крепкий парень с хорошо развитой фигурой и твëрдыии канатами мышц. Я погладил его по шее, по этой жуткой отметине от верëвки которя чуть не оборвала его жизнь. И подумал, что ещë бы чуть-чуть, и мы бы с ним никогда не встретились. 

А потом  развернул коляску и покатил на выход, когда мама сама открыла дверь. 

5. 

Мы сидели в кафешке в двух кварталах от больницы и лопали самое красивое и вкусное мороженое в мире: ванильный пломбир с шоколадной крошкой. Мы воровали друг у друга ложечку за ложечкой из металлических креманок, сталкиваясь и позвякивая о стенки.

Моя мама смотрела на Серёжку, не отводя глаз. Было бы это неделю назад, я бы сошёл с ума от ревности и закатил скандал. Но после того, как я почти умер, мне уже незачем было ревновать. Ведь если бы у меня всё получилось, то и ревновать было бы некому.

У Серёги в глазах стояло совершенно детское счастье, а мама смотрела на него уже не с жалостью, а просто с любопытством. 

– Серёженька, к тебе вообще никто не ходит, что ли? – удивлённо спросила она. 

Он помотал головой и спокойно ответил:

– Нет, – и объяснил:

– Я же не местный, из другого города приехал сюда учиться. Поступил в училище после девятого класса. Мне общагу дали, конечно, но теперь осенью погонят, наверное. Какой из меня автослесарь на инвалидной коляске? 

Мама вздрогнула и посмотрела на меня, чуть ли не с облегчением. 

–  И давно ты…  – начала она, но он тут же перебил её, быстро проговорив:

– Почти три недели. Меня вообще-то больше месяца в больнице держать не смогут, если доктор что-нибудь не придумает. 

Моя мама осторожно кивнула и поинтересовалась:

– И что ты дальше намерен делать, Серёжа? 

Он посмотрел на неё исподлобья и ничего не ответил. Моя мама нервно подняла пустую чашку и даже попыталась из неё отпить. А потом сообщила, что собирается взять себе ещё кофе и спросила, не хотим ли мы чего. 

– Нет, – ответил я, глядя в сторону. 

– Нет, спасибо, – вежливо сказал Сергей. 

Она отошла, а он посмотрел на меня и молча усмехнулся, опустив глаза. Я взял его за руку и сжал маленькую ладошку крепко-накрепко. 

– Давай меняться? – весело предложил я. – Год твоей жизни на год моей? 

Он округлил глаза и засмеялся:

– Как ты себе это представляешь, Тёмка? 

Я пожал плечами:

– Легко! Я пойду в университет, на филологию, как хотят мои родители. Они обещали, что в этом случае отдадут мне бабушкину квартиру…  А ты будешь жить у меня. 

Он хмыкнул и осторожно спросил:

– Ты уверен, что тебе это надо, Тём? 

Я вздохнул:

– Не надо, Серенький, не говори ничего. Просто соглашайся. 

Он покрутил головой и засмеялся:

– А как я с тобой расплачиваться буду, Тём? 

Я заглянул ему в глаза и медленно отчётливо проговорил:

– Будешь жить и изо всех сил стараться встать на ноги.

Он опешил. 

– И всё? 

Я кивнул. 

– Да. 

Он сглотнул и пробормотал:

– Зачем тебе придурок-инвалид со склонностью к суициду? 

Я взял его за руку обеими ладонями, нисколько не стесняясь того, что моя мама подошла к нам и уселась за стол, чуть не расплескав свой кофе:

– Что я пропустила? – осведомилась она подозрительно. 

– Просто соглашайся, – ответил я сначала ему, а потом ей:

– Ты пропустила всё самое интересное, мамочка! Я всё-таки пойду на филологию, как вы хотите. И клянусь, что больше не буду делать глупостей. Скажи спасибо Серёже.

Она удивлённо покивала и недоумённо воззрилась на Сергея: как ты его уговорил? Тот усмехнулся и снова отвёл глаза. 

– Но Серёжка поживёт у меня, пока снова не встанет на ноги, – прямо и твёрдо закончил я. И уточнил: 

–  В бабушкиной квартире, разумеется. 

Моя мама долго смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого. Я не отпускал Серёжкину руку, хотя покраснел так, что от меня можно было смело хоть прикуривать. 

И наконец, он не выдержал первым и сказал:

– Да. 

Я вопросительно посмотрел на маму. Ей это всё, очевидно, не нравилось. Тогда я проговорил вслух то, что она боялась даже обсуждать:

– Не бойся, мам, я не стану даже думать о том, чтобы наложить на себя руки, пока Серенький со мной, и я за него отвечаю. 

Она неуверенно кивнула и спросила:

– Ты дашь слово, что всё так и будет? 

– Да, – ответил я, не задумываясь. – Где подписать? 

Они оба засмеялись: она – с облегчением, он – с ехидцей. А мама, нахмурясь, спросила:

– Ну хорошо… А жить-то вы на что собираетесь? 

Я пожал плечами:

– Работать пойду. Как все… Что не так? 

Мама глянула на часы и спохватилась:

– Ох ребята, я обещала, что верну вас к пяти, а уже без десяти минут! 

Я подкатил коляску и помог Серёжке пересесть со стула на неё. Выкатил его на улицу и предупредил:

– Бежим! 

Он кивнул и зажмурился, когда я рванул с места, будто за мной гналась вся психиатрическая клиника со шприцами галоперидола наперевес. И захохотал, когда ветер разлохматил его волосы и вышиб из глаз слёзы. 

У самой больницы я притормозил и помахал маме рукой:

– Мы успеваем! – крикнул я ей. – Пока! 

Она остановилась и неуверенно помахала мне издалека. Нет, чтобы подойти и обнять собственного сына! Нет, никогда, мальчик же должен расти мужчиной, зачем эти телячьи нежности… 

– Вы не очень ладите, да? – спросил Серёжка, глядя на меня вполоборота. 

Я вздохнул:

– Сейчас уже более-менее. А год назад чуть предметами друг в друга не кидались… Дверями хлопали и орали друг на друга. 

Серёжка сглотнул и помотал головой:

– Даже спрашивать не стану, из-за чего! 

Когда мы заехали в лифт, я посмотрел ему в глаза и спокойно ответил:

– Отчим меня изнасиловал. А ей сказал, что это я сам к нему полез… Такой вот я мерзкий маленький извращенец. Уж извини, если что не так. 

Он покраснел и смущённо пробормотал:

– А заявить на него не пробовал?

Я криво усмехнулся:

– Мне никто не поверил. Даже моя собственная мать… А он просто продолжал жить рядом, как будто ничего не случилось. Даже по врачам меня возил сам, чтобы все видели, какой он молодец и как обо мне заботится!

У него округлились глаза:

– И из-за этого ты… 

– Ну не только из-за этого, – честно признался я. – Было ещё много всякого-разного. Анаша, алкоголь, мотоциклы, плохая компания… Я отрывался по полной, Серёжка. Старался доказать всем и самому себе, что я не педрила, а крутой пацан! 

Он сглотнул и помотал головой:

– Никогда бы не подумал, Тёмик, что ты… 

Я засмеялся, выкатывая его из лифта:

– Расслабься, Серенький! Я не по мальчикам. Тебе ничего не грозит. 

И, заворачивая в сторону отделения, шепнул ему на ухо:

– Мне нравятся только мужики чуть старше сорока. Слегка небритые, с волосатой грудью, залысинками и небольшим животиком. Когда я это понял, тогда и решил, что такая жизнь мне нафиг не сдалась, ясно? 

Он судорожно кивнул и опустил голову. 

– Я тебе верю, Тёмик, – тихо, но отчётливо проговорил он.

А дальше молчал всю дорогу, пока я вëз его в палату, насвистывая мелодию, которую я сам и придумывал на ходу. 

6.

На следующий день с разрешения доктора я переехал к нему на свободное место у окна. Серёжка только раззявил рот:

– Тём, как у тебя получается так легко со всеми договариваться? 

Я почесал нос и предположил:

– Наверное, потому что я сначала думаю, что могу предложить, а потом прошу, что мне надо! – с ухмылкой заключил я. 

Он замер, не глядя на меня, а потом, запинаясь, спросил:

– А что тебе надо от меня, Тём? 

Я растерялся, не зная, что ему ответить. Хочу я с ним дружить? Ну, наверное, да. Спать я с ним точно не хочу. А вот на ноги его поставить – это было бы просто супер! Утереть нос всем этим докторишкам, которые поставили на парне крест и списали в инвалиды. А потом пускай делает, что хочет, это его жизнь, правда? 

Нет, неправда! Если он себя после этого убьёт, то всё окажется зря. И я впустую потрачу время, которое мог бы спокойно провести в уютной могиле, на то, чтобы пахать в универе и на работе, и заставлять его заниматься до седьмого пота, чтобы только он пошёл сам! Куда, на крышу? 

– Я хочу, чтобы ты жил и был счастлив, – признался я. – Извини, если тебе это не нравится, Серенький. 

Он молча кивнул и почему-то сказал: «Спасибо, Тём». А потом добавил: «Ты хороший парень, Тём». И проговорил, не поднимая на меня глаз:

– Я бы поменял свою жизнь на твою. Всю, без остатка... Правда, Тём, я не вру! 

Я почувствовал, что у меня перехватило дыхание и откашлялся, словно что-то в горле застряло. 

– Договорились, – сипло ответил я. – Жизнь на жизнь, Серенький. Мою за твою… Не передумаешь? 

Он поднял на меня глаза и отчаянно помотал головой:

– Нет, – решительно ответил он. –  Не передумаю. Только и ты, пожалуйста, не бросай меня одного, ладно? 

Я уселся на койку рядом с ним и взлохматил ему волосы своей пятернёй. 

– Ладно, – ответил я. – Не бойся, не брошу. Я всегда выполняю свои обещания. Я же крутой пацан, правда? В лепёшку разобьюсь, но сделаю! 

И тогда он засмеялся сквозь слёзы и схватил меня за руку. А я понял, что теперь мне предстоит жить долго и счастливо, глядясь каждый день в эти сумасшедшие серые глаза, в зрачках которых отражается моя маленькая фигурка. 

А кто скажет, что я его люблю, получит от меня морду, ясно? Как будто я сам этого не знаю! 

2020