Африканда

- Станция, что ли?

- Похоже на то…

Родители говорят шёпотом, думая, что я давно сплю. А я не сплю - только притворяюсь. Украдкой поглядываю в чёрную щель окна. Там лишь изредка мелькают огни. Но вот их становится больше, вагон дёргается, и поезд замедляется, скрипит, болтается из стороны в сторону, словно выискивая нужный путь. Наконец, останавливается совсем. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вытянуть шею и хорошенько не рассмотреть станцию. Большая ли? Что за город? Есть ли трамваи или троллейбусы? Есть ли, как в Мурманске, повозки с мороженым, похожие на белые вагончики? Пока я выстраиваю всё это в своей полусонной голове, поезд даёт гудок и трогается. Вагон снова начинает скрипеть и качаться, так что меня отбрасывает к стенке. В проходе раздаются шаги, и вот щёлкает дверь купе, и внизу кто-то говорит "Здравствуйте". Тоже шёпотом.

- Здравствуйте, - говорит папа. - Что за станция хоть?

- Африканда.

- А…

Аккуратно выглядываю с высоты своей полки и вижу коротко стриженую голову, болотного цвета рюкзак, который руки в рукавах такого же цвета забрасывают на соседнюю верхнюю полку. Может, в этой Африке все ходят в болотном? Здесь, наверное, надо прятаться от диких зверей: львов, тигров, гиен, огромных горилл... Кто там ещё водится в Африке? Я представляю, что тигр вдруг гонится за поездом, который уже довольно сильно разогнался, и не может догнать. А если вдруг догонит? Я с головой накрываюсь одеялом и, не успев по-настоящему испугаться тигра, засыпаю.

Утром в лицо мне лезет настырное солнце. Небо над макушками леса - ярко-синее, провода тянутся волнами: вверх - вниз. Я вытягиваю шею и вижу под собой папу. Он очищает яйцо, а потом начинает мешать чай в стакане. Железный подстаканник "вспыхивает", поймав солнечного зайчика. Соседняя полка пуста. Простыня смята, одеяло отброшено к стенке.

- Доброе утро, - говорю.

- О! Прошнулся! - говорит мама, что-то жуя. - Шлежай, умываться пойдём.

В коридоре, по дороге в туалет, нам попадается парень в болотного цвета штанах и шлепках на босу ногу. Тот самый, короткостриженный. Белая майка, крепкие голые плечи. В туалете пахнет мочой, зубной пастой и затхлой водой. Вагон ходит ходуном, и я с трудом держусь на ногах.

- Мам, а мы что, через Африку проезжали?

- Через какую Африку? Аккуратнее, сейчас обольешься!

- Ну, вчера вечером, когда я спал?

- Африканда, а не Африка, - усмехается мама, - полощи как следует, а то опять пасты наглотаешься!

- А почему она так называется?

- Вот у дяди сейчас спросишь.

- У какого ещё дяди?

- Который сел в этой самой Африканде.

- Это разве дядя?

- А кто, тётя, что ли?

- Ну, он же молодой.

- Ну, мальчик. Но для тебя дядя.

Потом я тоже ем яйцо, которое никак не могу очистить. Скорлупа прилипает к пальцам, сыплется на пол. Папа приносит мне чай в стакане с таким же железным сверкающим подстаканником. Но чай очень горячий, я дую на него изо всех сил и проливаю на стол, за что тут же получаю подзатыльник от мамы. Обидевшись, выхожу из-за стола и усаживаюсь на папину полку, прижавшись спиной к стенке. Прямо напротив "дяди" в болотных штанах. Он читает газету, закину ногу на ногу. На щеке - солнечный зайчик от подстаканника.

- А почему станция называется Африка? - спрашиваю я, набравшись смелости.

Он отрывается от газеты и поднимает на меня глаза какого-то светлого желтоватого цвета.

- Что Африка?

- Ну, станция почему называется Африка? Та, на которой ты вошёл.

- Африканда, - усмехается он, откладывая газету. - Почти Африка!

- Африканда?

- Ага. Чёрт его знает, почему так называется. Наверное, потому что очень жарко летом... - он смеётся громко и звонко, так что мне тоже становится смешно, и я начинаю подхихикивать.

- Жарко - это плюс тринадцать? - включается папа.

- Почему? И тридцать бывает.

- Небось, от мошки деваться некуда?

- Не без этого…

Его зовут Сергей. Он солдат, и в Африканде у него часть. Он рассказывает, что часть - это где стоит казарма - огромное солдатское общежитие, - а ещё ракетные комплексы и самолёты.

- Ту-134? - спрашиваю я.

- Не, - опять хохочет он, - Ту-134 - это же гражданский. А у нас МиГи и Сушки.

- Сушки? - удивляюсь я.

- Ага, Сушки. Су-15. Истребитель.

На краю газеты он рисует мне истребитель: длинный и узкий, как стрела, с широкими крыльями и хвостом, на котором пририсовывает звёздочку. Я тоже умею её рисовать, нас в саду учили. Это просто: сначала пишешь букву "А", только среднюю чёрточку подлиннее. А потом концы этой чёрточки соединяешь крест-накрест с нижними концами буквы "А".

- Молодец! - говорит он мне. - Тоже будешь солдатом!

Конечно, буду! Я тоже хочу летать на истребителе и носить такие же штаны и куртку! Сергей говорит, цвет называется “защитный” или “хаки”. А нужна она для того, чтобы трудно было заметить врагу. Надел форму - и тебя не видно за деревьями или на грязной дороге. Мама отпускает меня с Сергеем посидеть в коридоре на откидном сиденье и посмотреть в окно.

- А мы у тёти в Мурманске были и теперь едем домой, в Горький. Сначала до Москвы доедем, а там пересядем на другой поезд. Но сначала посмотрим Кремль и Красную площадь…

- Здорово!

- А куда ты едешь? - спрашиваю я его, когда мы оказываемся вдвоём.

- На войну…

- Ого! На войну?! А возьмёшь меня с собой? - громко шепчу я, чтобы никто не услышал.

- Ты что, - хохочет он. - Нет, конечно! Ты же даже в школу ещё не ходишь. Тебе сколько лет?

- Шесть будет скоро. А тебе?

- Мне? Девятнадцать.

- Ну возьми, пожалуйста! Я там буду тебе помогать.

Он снова хохочет.

- И как ты будешь мне помогать?

- Ну... я буду посуду мыть и... в разведку с тобой пойду.

- Вырастешь - пойдёшь обязательно.

Я становлюсь коленями на мягкое откидное сиденье, а он поддерживает меня за плечи. Когда я вырасту, у меня будут такие же сильные руки и такая же коротко стриженная голова. Ненавижу свои лохмотья, которые лезут в глаза!

- А с кем ты будешь воевать? С немцами?

- Нет, с немцами уже навоевались... С моджахедами.

- С кем?!

- С моджахедами.

- А где они живут?

- В Афганистане.

- А это где - Афганистан?

- Далеко, в горах.

- Вон там? - я наугад указываю в проносящуюся за окном лесную чащу.

- Вон там, на юге - он машет в ту сторону, куда едет поезд.

На станции мама отпускает меня с Сергеем походить вдоль поезда.

- Только держите его за руку! - наставляет она.

Рука у Сергея - большая и жёсткая, почти как папина. Он говорит, это мозоли от турников. Он каждый день подтягивается по двадцать раз, как и другие солдаты в казарме.

- А много их, солдатов?

- Солдат-то? Да сотни три будет…

Станция большая, вокзал красивый, со шпилем. Это город Петрозаводск. Здесь ходят троллейбусы, а ещё есть большое озеро, к которому от вокзала ведёт прямая улица. Всё это мне рассказал Сергей. У него тут родня. Мы идём вдоль поезда, за дяденькой в оранжевой форме, который стучит по колёсам вагонов.

- Это он проверяет, не сломаны ли они. Иначе придётся менять.

Держа Сергея за руку, я довожу его до самого первого вагона, у которого гудит электровоз. Вдруг он даёт сигнал и трогается. Внутри у меня всё обрывается. Крепко схватив Сергея, я тяну его назад, а сам чуть не плачу.

- Да не бойся ты! - хохочет он. - Без нас не уедут. Сейчас этот отцепят и прицепят другой. И он повезёт нас дальше.

Держа мозолистую руку, я смотрю, как наш локомотив отъезжает далеко-далеко, за столбы и светофоры, за спутанные висящие провода, и вот откуда ни возьмись появляется другой. Он приближается медленно-медленно и, наконец, цепляется своим крюком к первому вагону.

- Я хочу быть машинистом, когда вырасту, - решаю я, когда мы возвращаемся назад.

- Дело хорошее. Будешь меня возить и маму с папой.

- Буду! - кричу я. - Только сначала я хочу на войну!

- Не надо тебе на войну, - вздыхает он. - Лучше будь машинистом.

Я представляю, что у меня есть старший брат - такой же коротко стриженный, с крепкими плечами и мозолистыми руками. Он носит штаны болотного цвета, а я ищу его и всегда нахожу. У него такие же глаза какого-то светлого желтоватого цвета. А потом он вдруг уходит на войну…

Вернувшись в вагон, мы снова стоим у окна в коридоре. Погода портится, и в стёкла колошматит дождь. Среди леса попадаются тёмно-серые деревенские домики, с покосившимися верандами и мотоциклами у калиток... На обед Сергей тоже ест яйца вкрутую, чёрный хлеб с варёной колбасой, запивает чаем, и железный подстаканник поблёскивает в его крепких руках. Потом он снова рисует мне Су-15, МиГ-17 и МиГ-19. А потом ещё машину с зенитно-ракетным комплексом. И вот окно уже опять чёрное, и родители загоняют меня на верхнюю полку, потому что если я хочу завтра увидеть Кремль, то надо хорошо выспаться. Сергей тоже забирается на соседнюю полку, вытягивает ноги и закрывает глаза.

Утром меня тормошит мама, уже одетая, не в халате, а в кофте и штанах.

- Просыпайся давай. Скоро Москва!

Я приподнимаюсь на своей полке и смотрю на соседнюю. Она пуста, свёрнутый матрас лежит в углу.

- Давай, скорее, ещё умыться надо! - торопит мама.

- А... Сергей? - спрашиваю я.

- Какой Сергей? Вышел твой Сергей ночью.

- Почему?

- Потому что его станция была.

- Какая станция? - чуть не плачу я.

- Откуда я знаю? Я что, за всеми пассажирами следить буду? Давай, а то сейчас туалет закроют.

Я не плачу, потому что плакс разве берут на войну? Да и в машинисты не берут. Я иду с мамой в туалет, чищу зубы, а когда мы выходим, проводница в синей форме закрывает за нами дверь на ключ. Я подхожу к откидному сиденью в коридоре, встаю на колени и смотрю за окно. Там, в сером туманном утре, виднеются трубы заводов и длинные бетонные заборы. Я держусь за длинный белый поручень, потому что больше никто не поддерживает меня за плечи.

Я больше никогда не был в Мурманске и не проезжал Африканду. На это пряное, как тёмный шоколад, слово поисковик отзывался фотографиями заброшенных пятиэтажек, широких бетонных плит, между которыми, в стыках, прорастала трава. А ещё маленького серого вокзальчика с большой синей дверью и щербатым перроном. Война в Афганистане закончилась в восемьдесят девятом, а Сергей уезжал туда летом восемьдесят восьмого. Успел ли он выскочить обратно и стать... ну, хоть, машинистом? Или навсегда остался в тамошних горах?