Саурон

Всё, что находится дальше последней четырёхэтажки, называется Мордор. Так повелось с каких-то доисторических, канувших в пропасть, времён, когда Фродо Торбинс существовал ещё только в толстых растрёпанных книгах, доставшихся от кого-то из старших. Женька как-то сказал Русе по дороге из школы домой: 

- Пойдём в Мордор?

- Куда?

- Ну, в Мордор. Там, за дальней четырёхэтажкой. Ты разве не знаешь?

Мордор - огромный, как целая вселенная, окружённый картофельными полями, раскисшими просёлочными дорогами, переcечённый почти посередине линией электропередачи на долговязых деревянных столбах. Женька с Русей наведывались туда в гости к Саурону. Тот обычно приезжал на мотоцикле, в огромном шлеме, стягивал его, загонял мотоцикл в сарай или ставил рядом. А Женька с Русей выглядывали из-за другого сарая, следили за Сауроном, показывая друг другу “тсс”, и ощущали себя настоящими хоббитами. Сараев, из которых состоял Мордор, тут было не сто и не двести, а, наверное, тысяча. Женька даже как-то пытался сосчитать, но быстро сбился. Если не знать всех ходов-переулков-проездов, где летом кругляшки подорожника по обочинам, а зимой - снежные “купола” на утлых крышах, то плутать здесь можно, наверное, целый день. Как и подобает Мордору, он стоит на холмах. Сараюги прижимаются друг к другу, словно древесные грибы, а между ними, в простенках, свалены кучи гнилой картошки, ботва, перезимовавшая под снегом, твёрдый слежавшийся сугроб, тающий до самого мая. 

Одетые в резиновые сапоги и почти непромокаемые пуховики, Женька и Руся входят в Мордор. Солнце ещё не окрепло, но уже вовсю топит сосульки мордорских крыш, и они текут на твёрдый блестящий наст, пробуривая в нём глубокие скважины. Прежде, чем добраться до “замка” Саурона, нужно пройти первый холм насквозь: мимо бывшего фургона с надписью “хлеб”, приспособленного под чью-то кладовку, мимо курятника с покатой крышей, за тёмно-серыми дощатыми стенами которого всегда слышно кудахтанье, а иногда и кукареканье, мимо остова трактора, на котором Женька однажды с ног до головы измазался машинным маслом и потом был сурово наказан дома. Замысловатым лабиринтом они выходят к низине между холмами, и выясняется, что путь к “замку” отрезан начинающимся половодьем: талая вода сверху покрыта слоем льда, и лёд этот трескается. 

- В обход пошли, - говорит Руся, делая напряжённое лицо. Оно у него всегда становится таким, когда он о чём-то думает. 

- Да это ж надо обратно возвращаться и потом через трубы лезть, а там тоже лужи могут быть… 

- А здесь как пройдёшь? - сурово отрезает Руся. Так с ним обычно разговаривает отец. 

- По льду пойдём. Аккуратненько.

- Ты чё, больной?

Они идут, как две пожилые балерины: едва ступая и махая руками, чтобы не потерять равновесие. Лёд потрескивает, солнце сверху понемногу припекает, и Женька чувствует весну - отчётливо, по-настоящему, а не как в упражнении по русскому: “На реке начался ледоход. Ребята обошли полынью”. Вставьте пропущенные буквы. 

- Какая тут хоть глубина? - хмурится Руся, снова изображая мыслительный процесс. 

- Да тут неглубоко! - машет рукой Женька и проваливается по колено. 

Руся тянет его за руку и проваливается сам. Правда, даже не зачерпывает, потому что в этом месте оказывается и правда неглубоко. Ему вдруг подворачивается палка, валяющаяся посреди ледяного поля. Он берёт её, аки палицу, и начинает долбить лёд.

- Дай мне тоже подолбить! - канючит Женька. Взмахнув ещё раз, Руся уступает палку. Он не жадный, за это Женька его и ценит. 

Добравшись до следующего холма, они решают устроить привал и найти место для просушки. В таком виде Женьке появляться дома нельзя. Там на него сразу набросятся и мама, и бабушка. Ему во что бы то ни стало нужно высушить ногу вместе с носком и залитый сапог. Они садятся на бетонную плиту, с краю поросшую мхом, и подставляют лица солнцу. Женька снимает сапог и носок.

- Саурон скоро приедет, - зевает Руся и ложится на плиту, почти упираясь в Женькину спину. 

- Разве?

- Он всегда обычно в это время приезжает. Три часа уже почти.

Наскоро натянув мокрый носок и сапог, Женька догоняет Русю. Они бегут мимо груды металлолома, мимо котлована, заполненного старыми покрышками и талой водой, мимо столба линии электропередачи, гордо торчащего посреди небольшой “площади” с расходящимися от неё проулками. Тропинкой взбираются почти на самый верх, собираясь занять привычную наблюдательную точку: на дереве, аккуратно втиснутом между сараями так, что можно спрятаться за стеной одного из них. И тут оказывается, что он дерева остался лишь один пень. Свежие опилки ещё разбросаны тут и там по снегу и оголившейся земле. 

- И куда теперь денемся? - Женька чуть не плачет от досады. 

Руся задумывается и хмурится. 

- Нужно искать другое укрытие. Саурон будет здесь с минуты на минуту. 

И действительно, раздаётся знакомое жужжание, и вскоре из-за угла появляется мотоцикл, на котором восседает высокий бородатый мужик. Лет ему много-много. Наверное, тридцать. Он снимает огромный шлем, ставит мотоцикл рядом со своим низким сараем и, немного пригнувшись, входит внутрь. Женька и Руся переминаются с ноги на ногу за стенкой сарая, чуть выглядывая из-за угла. 

- Надо куда-то заныкаться, - деловито говорит Руся и дёргает дверь соседнего сарая. Он оказывается не запертым. 

Внутрь сквозь щели в стенах проникает солнечный свет. Он здесь какой-то синий, и в нём вьётся пыль. Когда глаза привыкают к темноте, Женька замечает в углу старый велосипед со спущенными шинами, большой мешок с картошкой, пахнущей землёй, какие-то железяки, накрытые тряпками… 

- Зырь, - громко шепчет Руся.

В другом углу виднеется старый зелёный диван. Примерно на таком ещё недавно спала бабушка, пока он совсем не развалился. Они плюхаются на холодную матерчатую поверхность, и Женька снова снимает мокрый сапог и носок. 

- Тут можно жить? - зачем-то спрашивает он, представляя, что навсегда убежал из дома и теперь, как истинный Фродо Торбинс, сам распоряжается своей судьбой, не боится промочить ноги или порвать куртку. 

- Зырь, - снова шепчет Руся и достаёт откуда-то что-то цветное. 

В пучке света Женька замечает голую, немного полную девушку, которая сидит сверху на чьих-то ногах и, словно мороженое, лижет чей-то член. Руся перелистывает страницу, и там, во весь разворот - голый мужик, с мускулами на животе, с волосами над членом. Писька выставлена на всеобщее обозрение, а ему - хоть бы хны… 

“Сиськи!” - раздаётся в голове у Женьки громкий ребяческий голос. Издалека, из глубин садовского детства, из спальни, в которой Женька однажды имел неосторожность снять майку, надетую наизнанку. После этого он всегда строго следил за тем, чтобы кто-нибудь случайно не увидел его писю: закрывался на защёлку в ванной, не заходил в школьный туалет, если там оказывался кто-то ещё. Оказывается, можно просто снять штаны и показать писю всему миру - и никто не покажет на тебя пальцем, никто не рассмеётся смехом Саурона, не покрутит пальцем у виска. 

    На следующей странице высокий молодой парень с бородкой держит в руке свой огромный член с красной головкой, намереваясь всунуть его девушке между ног. Женька ощущает почти физическую боль, как будто ему вывернули писю наизнанку. Когда ему было пять, мама водила к хирургу, и он сделал на писе какие-то надрезы, чтобы открывалась головка. Несколько дней писать было очень больно. После этого головка не стала открываться сильно лучше, и вот уже очень давно Женька предпочитает её не трогать и не мыть внутри, как говорил хирург. А этот парень, значит, смог вывернуть свою гигантскую письку, чтобы вот сейчас без всяких стеснений воткнуть её… 

- Фига себе отрастили… - хмурится Руся, переворачивая страницу за страницей, - У тебя такой же будет.

- А у тебя?! - кипятится Женька, будто его сейчас только что обозвали дураком.

- И у меня будет...

Голые женщины и мужчины появляются один за другим - поодиночке, вдвоём, втроём. И вот Женька видит, как один мужик суёт писю в рот другому.

- Ого, гомики! - шепчет Руся.

- Это кто?

- Ты чё, не знаешь? Это когда мужик с мужиком… 

- А они что… не стесняются? - спрашивает Женька, чувствуя, что больше не может сидеть на месте, что в нём что-то зашевелилось и это никак не остановить. 

- Им знаешь сколько за это заплатили?

- Сколько?

- До фига. Это же порножурнал. 

Руся листает дальше, и Женька снова замечает того высокого бородатого парня, который теперь готовится вставить писю в попу другому парню. “Саурон”, - проносится в голове. Женька представляет, как там, в соседнем сарае, Саурон сейчас тоже готовится кому-то вставить писю в попу. От этого снизу, с самых кончиков пальцев ног, поднимается неотступный, животный страх, смешанный с чем-то сладким, как загустевший мёд. 

- Может, пойдём отсюда? - голос у Женьки дрожит, но он старается обуздать своё взбунтовавшееся, распоясавшееся тело. 

- Ща, погоди, досмотрим. 

- Да пойдём, посмотрим, что там Саурон делает.

- Дался тебе этот Саурон? - хмурится Руся. 

Они долистывают до конца. На последней странице - улыбающееся лицо девушки в чём-то белом.

- В чём она измазалась? - удивлённо шепчет Женька.

- Это сперма. Ты ни разу спермы, что ли не видел?

Женька молчит, понимая, что в его одиннадцать уже, наверное, пора видеть сперму. Он только слышал это слово и знал, что оно очень-очень неприличное и его ни в коем случае нельзя произносить дома. 

- Ты дрочил когда-нибудь?

- Нет, - выдавливает Женька, - А ты?

- Я пробовал, но у меня спермы пока нет. А у Карика есть уже.

Карик - Русин старший брат, ему уже четырнадцать, и у него над верхней губой пробиваются усы. Женька представляет Карика рядом с этой девушкой, лицо которой измазано в сперме. Он тычет ей писей в рот, и ему не стыдно. 

Женька снова натягивает так и не высохший носок, на него - мокрый сапог. Они запихивают журнал обратно за диванный подлокотник и крадучась выходят из сарая. Выглянув за угол, видят, как Саурон возится со своим мотоциклом. 

- Э! Вы кто такие! - раздаётся сзади крикливый бабский голос.

Тётка в ватнике и валенках, уперев руки в бока, сверлит Женьку и Русю взглядом, полным ненависти. Через пару секунд они бегут кривыми переулками Мордора, а вслед им несётся:

- Ну, ублюдки! Ворюги малолетние! Если вы только что-то украли, я вас из-под земли достану! Молокососы!

Они бегут и бегут - мимо столба линии электропередачи, мимо котлована с покрышками, мимо груды металлолома, бегут по льду, словно заправские конькобежцы, при этом не разу не провалившись. Женька представляет, как за ними на мотоцикле гонится Саурон, и, кажется, даже слышит знакомое жужжание мотора. Когда они оказываются на первом холме, Женька понимает, что оставил в сарае перчатки. Значит, дома не избежать разборок. Может быть, его даже лишат сладкого или пару дней не разрешат гулять. Но он впервые чувствует, что это неважно. Ведь впереди - весна. Скоро снег растает, повсюду будут жечь мусор и прошлогодние листья. А потом станет совсем тепло.