Ничем не могу помочь

1

Съезжая с моста на проспект, Гуляев попал в пробку. Обычно всегда наоборот: на мосту толпятся, сигналят по надобности и без, а потом, оказавшись на берегу, разъезжаются по окрестным улицам, так что последние минут пятнадцать до дома пролетают быстро, и тут на тебе! Гуляев даже чуть было не ударил кулаком по рулю, чтобы было громко и дерзко, но, взяв себя в руки, уставился на красные “габариты” ползущей впереди машины. Он пытался сообразить, как вернее обозначить то, что чувствовал. И, если отбросить все жесты приличия и угрызения совести, то главным чувством была злость. Причин этой злости было несколько. Если не сказать множество. 

- Какого хера? - тихо и досадно бормотал себе под нос Гуляев, - Какого хера я во всё это влез, если почти сразу стало понятно, чем всё кончится?!.

Поддавливая педаль газа и медленно продвигаясь в пробке, он тут же себя одёргивал: ну, не так уж и сразу, да и вообще - начиналось всё вполне обычно, поэтому нельзя сказать, что Гуляев потерял голову и наделал глупостей, как “пиёнэр”. Это словечко почему-то любила одна коллега по работе, и вот сейчас оно всплыло, будто тухлая рыба. И чем дальше он всё это обдумывал, тем злость делалась больше похожей на досаду, ну а та, в свою очередь, сменялась не то жалостью, не то грустью, настолько болезненной, что хотелось завыть. 

- На хуй из моей жизни! - как можно спокойнее произнёс Гуляев, - Нахуй!

Вроде бы стало немного спокойнее, но тут он вспомнил ещё об одной досаде: паспорт. Гуляев хватился его позавчера. Дома перерыто всё, что можно, на работе тоже. Он помнил, что последний раз доставал его здесь, в машине, когда остановили для проверки документов. Это тоже был вечер, и хотелось побыстрее домой. Дотошный инспектор попросил показать, что в багажнике. Пришлось выходить из машины, папку с документами Гуляев, кажется, таскал с собой. Ну, а потом оказалось, что в папке всё, кроме паспорта. Он даже ездил опять на то место, но ничего не нашёл. А меньше, чем через неделю, в командировку… В общем, навалилось и то, и это, и пятое, и десятое, хотя вроде бы ещё на днях всё было неплохо. Но то, что произошло каких-то пятнадцать минут назад, совершенно выбивало из колеи. 

- И что предлагаешь мне со всем этим делать? 

Олег стоял спиной к Гуляеву, лицом к окну, оперевшись обеими ладонями на подоконник. 

- Не знаю, Олежа… - начал Гуляев, пытаясь себя остановить, чтобы не пороть чушь. 

Его интонация была до того неестественной, что на мгновение он стал противен самому себе. 

- “Не знаю, Олежа!” - передразнил Олег. Не зло, а так, по-дружески, что ли… 

- Я вообще не догоняю, чего я тебе дался: не Рокфеллер, не Ален Делон, ипотечная лошадь сорока трёх лет… Член только если большой… Ну, так я куда больше видел, и не раз…

- Всё ты догоняешь, - Олег обернулся и закурил, - Не прикидывайся, что ты тупее, чем ты есть. 

По сравнению с Гуляевым, Олег был мальчиком, но в свои двадцать восемь оказался уж точно не глупее его. Собственно, поэтому Гуляев и пустил в свою жизнь этого блондинистого очкарика куда глубже, чем всех остальных. Кажется, всё началось с Харькова. Обнаружилось, что Олег родом оттуда, правда, переехал в Поволжье, когда ему было десять. Так что даже мягкого фрикативного “г” практически не осталось - так, проскальзывало изредка. Гуляев же всё детство ездил в Харьков к тётке. Тогда они с родителями жили на станции Красный Узел. Вечером садились на проходящий из Свердловска и ехали полутора суток. По сравнению с заштатным мордовским посёлком, прижатым к железной дороге, Харьков был очагом цивилизации - с ботаническим садом, колесом обозрения, метро, трамваями-троллейбусами, эскимо на палочке и прочими атрибутами крупного советского города. Гуляев даже мечтал, что когда-нибудь уедет туда учиться, жить и так далее. Но потом родители предпочли более близкий миллионник. 

- Я же тебе миллион раз говорил, - нерешительно начал Гуляев, боясь лишний раз сделать Олегу больно, - Я не могу понять, как это: полюбить парня. Я могу любить его как друга, могу трахаться в хвост и в гриву, кайфовать от этого больше, чем когда трахаюсь с женой, но вот бросить семью и уйти от жены и детей к парню не могу. 

- Не можешь или не хочешь?

- Бля… - Гуляев тоже потянулся за сигаретами, чиркнул зажигалкой, закурил… 

У него с юности был особый, “извращенский” фетиш: он любил целоваться с покурившим или покурившей: сказались дискотечно-шабашные времена, где “в кармане пачка сигарет” была составляющей формулы счастья. 

- Ты же сам говорил, что давно не хочешь жену как женщину, что прежде чем залезть на неё, поднимаешь хуй на фото парней, и только после этого можешь нормально в неё войти…

- Угу, - затянулся Гуляев, - Я тебе больше скажу: чаще я это делаю на твоё фото.

- Пиздец, - вздохнул Олег, - И этот “состоявшийся мужчина сорока трёх лет” пытается делать вид, что он всегда во всём честен.

- Не всегда и не во всём, - Гуляев потыкал сигаретой в пепельницу, - Но заметь, я тебе как есть говорю: Олежа, я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Найди лучше ровесника, а то мне скоро полтос, а ты как раз будешь в самом соку…

Олег скинул сигарету в пепельницу. В этот момент Гуляев подумал о том, как сильно хочет его поцеловать. Но делать это было бы форменным садизмом. 

- Ты и про меня думаешь, что я тупее, чем есть… 

- Но ты сейчас ведёшь себя, как мальчик, которому родители отказываются купить мороженого.

- Знаю, - сделал примирительный жест Олег, - Что, думаешь, не знаю? Но вот я, наверное, впервые в жизни обдумываю, возможно ли быстро и без проблем застрелиться из травматического пистолета. 

Гуляев в последний миг успел нажать на тормоз, чтобы не стукнуть ползущий впереди бампер. Долгое время Олег не был тем, кого уместнее назвать “ебанько”. Никаких заламываний рук, хватаний за голову, выёбывания мозгов. Мужчин Гуляев всегда ценил за то, что они мужчины, - и во внешности, и в поведении. Встретившись с ним впервые донельзя банальным способом - через тематическую группу в Телеге - он решил, что экземпляр не так мужественен, как хотелось бы, но удовольствие оба получили такое, что хотелось ещё и ещё. И это его подростковое фото, почти в таких же очках, какие когда-то носил и Гуляев, пока не сделал операцию и не избавился от обидной клички “очкарик”. 

- Сколько тебе здесь? - поглаживая светлые волосы Олега, спросил он.

- Пятнадцать вроде… 

- О пацанах уже думал?

- Ха, вовсю! Но ещё только думал… 

- А я в этом возрасте к девушкам подкатывал, правда… как-то не особо успешно, - запнулся Гуляев. 

- Я и не пытался, - отзывчиво усмехнулся Олег, - Я уже понимал, кто я и что я. 

Если бы Гуляев умел контролировать ход мыслей, он бы понаставил кучу плотин, которые бы перекрывали ненужные, вернее сказать, самые болезненные русла. И вот сейчас мысль хлынула туда, куда пускать её совсем не хотелось. Предчувствуя нестерпимую боль, Гуляев съехал на обочину и припарковался у алкогольного магазина, который сверкал яркой кричащей вывеской. 

Он, пятнадцатилетний, всё ещё живёт в двух кварталах от станции Красный Узел. Стоит пыльный и необычайно тёплый апрель. Поезда идут один за другим, и особенно когда проходят товарняки, стены школы трясутся. На уроке литературы рассказывают про персонажа с идиотской фамилией Желтков. Это совершенно несчастный человек, безнадёжно влюблённый в богатую княгиню, и ему ничего не остаётся, как застрелиться. И всё бы ничего, если бы Гуляев в тот момент не сознавал, что едва ли не повторяет путь того самого Желткова. Предмет его любви с нередким для тех мест именем Дина сидит через парту от него, но находится на другой планете. Его, Гуляева, курносого и щуплого очкарика, плохо умеющего драться и совсем не умеющего танцевать на дискотеке, она воспринимает не больше, чем назойливого младшего брата. И когда в самом конце учебного года, после нескольких месяцев мучений, он всё же решил во всём признаться, Дина пожала плечами и усмехнулась:

- Ничем не могу помочь… 

Что она сделала для того, чтобы выбить у Гуляева почву из-под ног? Ничего, совсем ничего. Она просто была. Нет, там было ещё много всего, о чём вспоминать совершенно невыносимо. Например, он видел, как её целует парень из одиннадцатого класса… В гуляевской голове созрел план броситься под проходящий поезд, чтобы отомстить всем, но ей прежде всего… Спас его, пожалуй, переезд. Это была последняя весна на Красном Узле. Тем же летом они с родителями перебрались в Нижний, куда по работе перевели отца. 

    Гуляев вышел из машины и закурил. Пробка двигалась медленно, как воды огромной реки. Он подумал о том, что жена давным-давно перестала волноваться и разыскивать его, когда он задерживался после работы. Это было удобно: можно по дороге заехать к… тому же Олегу. Эта мысль тоже обожгла. 

- Самое правильное было бы убраться отсюда к чёртовой матери, чтобы никогда тебя не видеть…

Интонация Олега была задумчивой, но такой, будто он ещё раз признавался в любви. Гуляева передёрнуло. Он подался вперёд и крепко-крепко обнял Олега, уткнулся ему в плечо. “Ведь хорошо…” - подумал он, - “Может, и правда послать весь этот мир к чёрту?”

- …но мне некуда ехать. Москву я терпеть не могу. Питер, в общем, тоже. Не в Харьков же возвращаться! - усмехнулся Олег, - Хотя я бы вернулся. Только в тот Харьков, какой был у меня в детстве. Когда всё ещё впереди, и ты ни о чём не знаешь и не жалеешь. 

Закрывая за собой дверь, Гуляев чувствовал себя мразью. Он пытался взять с Олега обещание, что тот не наделает глупостей, но тот лишь сдавленно усмехнулся и пообещал одно: он больше не появится в его жизни. 

- А что делать со своей, я ещё не придумал… 

2

- Да не переживай ты так. Из-за какого-то паспорта…

Жена зевнула и оперлась подбородком о сомкнутые в замок ладони. Несмотря на возраст “немного за сорок”, она была ещё вполне ничего. Два раза в неделю ходила на йогу, ещё сколько-то раз - на танцы. 

- “Не переживай”? - взъелся Гуляев, - Ты забыла, что мне в командировку?! Завтра пятница, потом выходные. Даже если я завтра подам заявление на новый паспорт, там останется по факту два дня до отъезда. И я ни хера не успею!

- Ну и не успеешь, почему обязательно тебе ехать надо? Других, что ли не найдётся?

- Бля… Вот ты сейчас хуйню какую-то несёшь! Там уже всё схвачено, билеты выкуплены, и без меня там не разрулят ни хрена!

- Да не ори ты так, дети спать легли, - цокнув языком, зевнула жена и встала из-за стола.

Гуляев остался в одиночестве. Он вспомнил о том, как в своё время женился при первой возможности, как долго не могли зачать ребёнка, как он успокоился только тогда, когда жена родила третьего. “Жалеть? Нет, конечно!” - вздохнул он, не облекая эту мысль в слова. “А что сейчас делает Олег?”

Он перебирал в памяти все встречи, коих было немало за те два года, что они были знакомы. Особенно часто вспоминал тот зимний вечер, когда они, словно два первокурсника, целовались в машине на заднем сиденье, и в двух метрах от них шла своим чередом самая обычная жизнь. Гуляев перестал искать встреч с кем-то ещё, кроме Олега. Его в гуляевской жизни становилось всё больше и больше, вплоть до того, что однажды они сходили в кино, чего до этого не бывало ни с одним партнёром. Ведь все остальные были просто “парнтёры”, “старые знакомые” и “друзья по удовольствию”. А этот очкастый блондин оказался таким, каким Гуляев часто хотел видеть себя. Временами у него было ощущение, что Олег проживает за него ту самую жизнь, на которую Гуляев так и не смог решиться. Но когда это начало угрожать устоявшейся жизни, он понял, что пора завязывать, и чем быстрее - тем лучше. Ведь всё хорошее рано или поздно кончается. После нескольких месяцев мучений он решил, что сделает это сегодня и ни днём позже. Впрочем, Олег, кажется, понимал, к чему идёт дело. Но продолжал любить так, как никогда не любила жена. 

Гуляев был достаточно образован для того, чтобы не винить в своей бисексуальности Дину, родителей и ещё невесть кого. Детство он не мог назвать однозначно счастливым, но и глубоко несчастным - тоже. Жили довольно бедно, но не впроголодь. Кормила железная дорога, где отец проработал всю жизнь. На каникулы ездили к тётке в Харьков, да и ездили бы, наверное, до сих пор… Тётка, впрочем, была нормальным человеком, всё понимала, а если кого и проклинала, то точно не родственников из Поволжья. Отец не пил, никого не бил, маленьких детей не ел. Мать, бывало, истерила, но в меру. Детей к юбке не привязывала. Ни сам Гуляев, ни брат, на пять лет его младше, не доставляли родителям каких-то особых хлопот. Словом, семья была до того заурядной и ничем не выделяющейся, что ему и рассказать-то было нечего. Просто так подобрались гены, хромосомы или что там ещё, и получился такой вот недогей: ни туда, ни сюда, ни два, ни полтора. 

- Толя, ложись спать, хватит куролесить! - проворчала из коридора жена. 

- Да, я скоро… - ответил он виновато, чувствуя, что ему неудобно перед ней. 

Кажется, из “Анны Карениной” в его башке засела фраза про “броню лжи”, которая до поры до времени спасала главную героиню. Гуляев не слишком любил своё имя, особенно вариант “Толик”. Только Олегу он позволял себя так называть. 

Однажды Олег поставил на стол торт с надписью “Толечка”. Это было вскоре после гуляевского дня рождения. Если отбросить все жесты приличия и самоуспокоения, то главным чувством в тот момент был стыд. Он ел торт, который испёк Олег, и ему было стыдно за то, что хоть один человек полюбил его по-настоящему. А он, Гуляев, ничем не мог помочь. Что он сделал, чтобы этот малой потерял с концами голову? Да ничего, просто однажды подмигнул ему в Телеге. 

Он встал из-за стола и снова вспомнил, как увидел того одиннадцатиклассника, целующего Дину за углом школы. Понял, что если сейчас ещё немного поднажмёт, то может расплакаться, как в детстве, когда было очень сильно больно и обидно. 

Отвернувшись, он тогда зашагал к железной дороге и битых два часа просидел у откоса, пристально глядя на колёса проходящих поездов. У товарняков свой ритм, у пассажирских - свой. Он решил, что женится во что бы то ни стало, заведёт много детей, чтобы как можно крепче зацепиться за этот мир, чтобы были сильные козыри против одиночества, даже если когда-нибудь придётся с ним столкнуться. 

Будут ли у Олега дети? У него даже девушки никогда не было. Он совсем не понимает, как это, когда у тебя есть дети. Пока ему нет тридцати, это не кажется чем-то пугающим. Скорее, даже наоборот. Но потом старость начинает приближаться стремительно. И если ты не заземлишься, не обрастёшь женой и детьми, то однажды тебя унесёт ветром, как старый рваный пакет. Что будет с Олегом через десять, через двадцать лет? Будет ли он хоть иногда вспоминать о “Толечке” или забудет его, как кусок дерьма на бордюре? 

Погасив на кухне свет, Гуляев в полной темноте стал пробираться в спальню, где жена явно уже крепко спала, выбросив из головы хамскую выходку мужа. Вдруг дверь открылась, и из детской вышла заспанная младшая дочь. 

- Ты чего колобродишь? - громким шёпотом спросил Гуляев.

- Пить хочу. Жарко, - скартавила она. 

Гуляев бросился на кухню, налил в кружку воды, и пока дочь пила, аккуратно поправлял ей спутавшиеся волосы. А потом, не отпустив обратно в темноту, крепко прижал к себе, повторяя едва слышно:

- Моя, моя…