Дом. Ситком

-1-

Те дни помнятся мне как затянувшееся межсезонье, промежуточный этап, бесконечный тоннель подземного перехода. Каждый из них давался с трудом, а все вместе сливались в однообразную и унылую череду будней, состоящую из перепадов света и тьмы, поиска заработка и борьбы с собственной памятью. Я чувствовал, как все чаще меня сносит в невесомость – не космическую, возвышенную плавность, а обыденную, земную, пьяную неуправляемость, при которой теряется контроль над ощущениями, сбиваются все ритмы и шкалы идентификаций, и адекватные реакции становятся невозможными. Я не копался в себе раскаленными щипцами психоанализа, не перебирал внутренности на предмет их дальнейшей пригодности, не просеивал мысли на решете здравого смысла, а просто сказал себе, что нет ни одной причины для паники, нет и никогда не было. Я сказал это веско и почти убедил самого себя.
Дни неслись хаотичной круговертью – без признаков спиральной осмысленности, без каких-либо намеков на логику развития событий. Я жил безо всякого сценария, на изломе, в темном тоннеле перехода и никуда не переходил. Без меня отправлялись в нужном направлении комфортные поезда и таяли в небе белые лайнеры, а я просто жил.
Помню, как в один из дней ехал за город и занял очередь на маршрутный автобус. Подбежал к хвосту очереди и спросил что-то обычное вроде: «За кем на…?» и добавил зареальный номер машрутки.
Меня это всегда интересовало: на самом ли деле в городе циркулирует девятьсот сорок пять маршруток, и на самом ли деле в здании более восьмисот офисов, если последний – восемьсот двадцатый на восьмом этаже.
На меня покосился какой-то сухощавый мен и кивнул знаково. Я не почувствовал тогда ни малейшего сейсмического толчка, качнувшего меня к его спине. В то время я не почувствовал бы и землетрясения. Просто он сразу оказался очень близко.
Оговорюсь в скобочках. Вообще-то такого не бывает. Вероятность того, что два индивидуума нетрадиционной сексуальной ориентации могут встретиться в очереди на пригородный автобус, практически ничтожна. Даже если они решат отправиться за город в одном направлении, у одного из них обязательно окажется автомобиль. Если они вместе составят некую последовательную цепь, то вряд ли будут ее соседними звеньями. И даже если они друг за другом займут какую-то несуразную очередь, то вряд ли опознают друг друга по особым приметам. Оговорюсь снова: лично я не ношу ни фиолетовых пиджаков, ни блестящих побрякушек, и лицевые мышцы у меня расслаблены. Не сомневаюсь, что этот новомодный стереотип вам известен.
Я не обратил на него внимания. Наверное, он был выше, шире в плечах и старше. Только когда мен повернулся в профиль, я заметил, что он копается в своем телефоне с каким-то детским недоумением.
– У тебя не самсунг? – спросил, не глядя на меня.
– Нокия.
– И у меня была нокия, пока сестра не постирала ее вместе с брюками. Иногда приезжает ко мне наводить порядок. В результате – у меня самсунг, и я не знаю даже, как записать номер.
– У меня нокия, – сказал я.
Он продолжал возиться с телефоном. Подошел автобус. Сидячих мест нам не хватило, стоячих тоже. Мы с трудом втиснулись на площадку перед дверью. Я попытался отодвинуться от его тела, но отодвигаться было некуда. Из-за тесноты и он вынужден был прервать изучение новейших сенсорных технологий и спрятать мобилу в карман.
– А старый я сдал в ремонт, – сказал мне. – Может, и починят.
– За час тут сдохнуть можно.
– Я к матери.
– Душно, как летом.
Так мы немного поговорили, и он стал смотреть на меня очень пристально.
Вообще я избегаю этого. Я тот человек, который здоровается с десяти метров, а говорит с трех – иначе дискомфортно, давит чужая аура, задевает чужая корона, путается под ногами чужая мантия. Я одинаково избегаю приближения к мужчинам и женщинам, к старикам и детям. Но в общественном транспорте этот принцип автоматически переходит в разряд невыполнимых, безапелляционно поруганный народным афоризмом «если тебе воняет наш трамвай, ездяй, блядь, на такси».
Разумеется, когда я упомянул о близости его тела, вовсе не имел в виду возбуждение. Возбудиться в такой ситуации было бы для меня так же противоестественно, как на кладбище, целуя в лоб безвременно усопшего.
На остановке водитель, вывернув мне локтевую кость, с трудом открыл дверь. Сзади пристроилась тетка с выпуклой сумкой, врезающейся мне точно под колено. Незнакомец взял меня за плечи и притянул к себе.
– Ты же на женщину падаешь…
– Да-да, у меня тут сумочка, – откликнулось кенгуру.
Он не убирал рук. Потом вдруг провел ладонью по моей щеке. Показалось, что все взглянули заинтересованно. Наверно, я машинально дернул головой.
– Ты же опять на нее упадешь, – предупредил он, глядя мне в глаза.
– Это вряд ли.
– Вообще на женщин не падаешь?
– Вообще.
Он успокоенно кивнул и убрал руки с моих плеч. Но навязчивая, жадная, засасывающая близость не исчезла. Как только я попробовал отодвинуться, почувствовал его еще сильнее – почувствовал все его нетерпеливое нутро, жаром плавящееся внизу.
– Встречаешься с кем-то? – спросил он.
Я молчал.
– Меня Андрей зовут.
– Денис.
Повторюсь, это было необычно – сначала. Но по мере удаления от города пассажиры стали рассасываться, мы сели, обменялись телефонами, он рассказал, что заболела его мать, которая уже два года живет одна после смерти отца. Сестра с семьей – в другом городе, и сидеть у постели больной матери, наверное, придется ему одному. Работал он инженером в конструкторском бюро на машиностроительном заводе и побаивался, что отпуск в начале зимы ему не дадут, потому что свои положенные двадцать четыре дня он уже отгулял в сентябре.
Рассказывая все это, он держал меня за руку. Я сначала подергал кисть, а потом забил на его вкрадчивые повадки. Добавлю, что мен был достаточно красив, если вы цените красоту инженеров в ее обычном, классическом, советском понимании. У него было немного вытянутое лицо с четкими линиями скул, большие карие глаза, ровный нос, заметные, резкие морщинки в углах рта и забеленные сединой виски. На вид ему было не больше сорока, хотя я понял, что больше. И еще понял, что вообще-то такого не бывает, что случай знакомства в общественном транспорте для меня исключительный, но приятным мне от это исключение уже не казалось.
– А еще я стихи пишу, – продолжал он бомбить меня информацией. – Для души, не для публики.
– Выкладываешь где-то?
– Нет, нет. Просто для себя пишу.
Автобус прибыл на конечную, мы вышли. Поэт перехватил меня под локоть.
– Ты к кому сюда? К родственникам?
– К родственникам.
– Дальним?
– Дальним.
Он сжал еще сильнее.
– Ну, иди, мать тебя ждет, – напомнил я.
– Да-да. Я позвоню.
– Позвони.
Мы насилу распрощались.
Я пошел пешком по не очень знакомой дороге, потом оглянулся, но не увидел вдали его фигуры. Темнело быстро, мороз царапал пальцы под короткими перчатками. Деревья по обеим сторонам улицы стояли черные, обледеневшие, с шапками омелы, которые я – как городской житель – раньше принимал за птичьи гнезда и радовался.
Приблизившись к крайнему дому, я увидел серебристую бэху и тлеющий мангал во дворе. Пацаны встретили меня бодрыми криками:
– Не жрем, тебя ждем, а ты, твою мать, где-то фестивалишь!

-2-
Мы ничего не праздновали, кроме начала бесснежной, но злой зимы. Дом у Юрки был небольшой, бывал он в нем нечасто, но иногда приглашал к себе на шашлыки. Валерку и Вову я знал как его друзей, Ивана – несколько раз встречал в разных клубах, Олега мне представили сейчас, но его лысина тоже казалась смутно знакомой.
– Вы без девчонок? – спросил я, зная большинство этих кентов как бисексуалов.
– Мальчишник, – сказал Юрка.
И мальчишнику я тоже не был рад. Девчонки – даже незнакомые – разряжают такие сейшены. Они быстро пьянеют, становятся забавными, и все происходящее приобретает легкий флер развлечения, клоунады и эквилибра, а не глухой попойки на выруб. Я умею пить. Я пью, не мрачнея и не веселея, не мертвея и не оживая, я это выдерживаю, но отношение к выпивке как к спору, как к дуэли в чисто мужской компании меня раздражает. Состояние спора не дает мне быть раскованным, и процесс получения удовольствие превращается в проверку на стойкость. Да я стойкий, е-мое, какой я стойкий. Я такой стойкий, что мне даже не интересно испытывать себя. Мальчишник – так мальчишник.
– А по поводу?
– А без повода. Ты че так долго?
– Работал.
Юрка снова напомнил, что Олег мог забрать меня на машине. Вот та серебристая бмв у калитки – его.
В доме все уже было приготовлено. Шашлыки нажарены, запотевшие бутылки выставлены на стол, маринованные огурцы уложены в небольшую миску.
Я знал, что дом небольшой – всего на три комнаты, и, значит, продолжение этого банкета тоже было спланировано. Валера-Вова вроде как пара, по тому, как Юрка поглядывал на Ивана, тоже можно было догадаться о его нехитрых намерениях, а мне оставался Олег. То есть я – ему. Для этого меня и пригласили. Олег – чужой дядька в нашей компании. Он где-то меня видел, спросил обо мне Юрку, Юрка отрекомендовал, как он умеет – так все обычно и происходит. Олег – не первой свежести мен, но кто из нас швырнет в него кирпичом? Разве что растаман Вовчик, застрявший развитием на уровне обкуренного подростка.
В подтверждение моей догадки Олег сел рядом и придвинулся вплотную.
– Что пьешь?
Я давно не видел этих ребят. Наверное, уже и не нужно было. Прежний драйв давно схлынул.
Сквозь капли на бутылках проглядывали разные этикетки – виски, джин, водка.
– Это ты проспонсировал?
– Почему бы и нет?
– Я уже не занимаюсь тем, чем раньше.
Пацаны враз заткнулись.
Такая тишина бывает только за городом. Слышно, как скулит от мороза соседская собака, крепко пристегнутая цепью к своей конуре, а потом заходится злобным лаем на луну: «Гань-гань-гань». У сельских собак свой акцент.
– Я работаю. Просто на пикник приехал. И больше не хочу. Ничего другого не хочу больше. Я думал, это просто вечеринка. Начало зимы. День Благодарения.
– День чего бля?
Его лысина тоже запотела.
– Ты че? – вскочил перепуганный Юрка. – Че кипишуешь? Сдурел? Олег – друг мой, из столицы, серьезным строительным бизнесом занимается, филиал под «Евро-двадцать-двенадцать» тут открывает. Не знает никого, по-хорошему знакомится. А ты волну гонишь.
Я поднялся.
– Гоню. Наверно. Но мне идти нужно.
– Да куда тебе идти нужно? Ночь на дворе!
– Мне идти нужно.
– Так иди! Кто тебя держит? Ходило!
Позади хлопнула дверь, потом калитка, и я оказался на улице.

На небо высыпали звезды и зависли совсем низко, угрожая отвалиться от красивого неба.
Я шел, считая шаги и вытесняя из головы слабые попытки анализа. Потом зазвонил мобильный. Я стал искать его и понял, что забыл у Юрки, а потом вспомнил, что ищу, потому что он звонит. Телефон нашелся не в куртке, а в заднем кармане джинсов.
– Не спишь еще? – спросил Андрей.
– Нет, – я остановился, чтобы не слышно было гулких шагов.
– Знаешь, матери не так и плохо. Наверное, приврала со скуки. Я завтра уже буду в городе. У меня отдельная квартира. Могу позвонить тебе часиков в пять…
– Не нужно.
– Я подумал, что в пять я уже заканчиваю работу, и мы могли бы…
– Я тоже подумал – не нужно. Не звони мне больше.
– Вообще?
– Вообще. Никогда.
– А?..
Я отключился.

На трассе стал тормозить попутки – никто не останавливался. Холод уже грыз локти. Наконец, черный джип пожалел меня.
– До города, – осторожно сказал я. – За деньги.
Мужик хмыкнул.
– Садись. Че так поздно?
– К бабушке приезжал. А жена позвонила – ее в роддом срочно увезли.
– Ух ты! Первый ваш?
– Второй. Пацан должен быть. И Маринке уже три года.
– Родители помогают?
– Да-да, все помогают, даже бабушка. Я на заводе работаю, зарплату задерживают.
– А депутаты миллионами воруют!
Все пошло в нужное русло. Он рассказал, что тоже помогает дочери, потому что зять – раздолбай, укурок и тунеядец – сроду не работал, а у самого дядьки – два киоска на центральном рынке с обоями, фризами и клеями всех видов.
– Здорово! – отреагировал я быстро.
– И вообще думаю к лету расширяться, – добавил он для закрепления эффекта.
Определенно, еще оставались на свете люди, не озабоченные одним трахом, не знавшие ничего обо мне и ничего от меня не ожидающие.
Я расслабился, расстегнул куртку, размотал шарф и стащил перчатки.
– Я такие, без пальцев, только по телику видел! – заметил мужик.
– Удобно. Особенно деньги считать.
Он засмеялся. В городе высадил меня у метро.
– Или до роддома? Я могу.
– Не, спасибо, я сам, – протянул ему пятидесятку.
Он отмахнулся.
– Да, брось. Чтоб жена была здорова!
Я не настаивал, юркнул к метро, но у вертушки он догнал меня. Шаги громыхали сзади.
– Эй, парень!
Развернуло рывком.
– Отвали, пидор!
– Ты че? – дядька почти влетел в меня. – Ты перчатку… перчатку забыл…
– А… перчатку? Да. Спасибо.
Мужик швырнул огрызок перчатки под ноги и пошел прочь. Я поднял, отряхнул. Постираю, ничего. Это стирается.

-3-
В понедельник я уже бодро писал статью о новом ай-поде. Редактор «Мобильного мира» звонила два раза, и я дважды заверил, что успею к часу дня. Она еще задиктовала данные новой штуковины и сказала емкое «до связи».
Люблю горящие задания, за которые платят по двойному тарифу, потому что я за удобную квартиру в центре тоже плачу по двойному. Квартира небольшая, но дизайнерская – с роскошной лоджией, выходящей на центральную площадь, теплым полом, натяжным потолком, удобными полками, шкафом-купе, тумбой для книг и дисков, 3D-плазмой и всякой электронной начинкой. Угловые светильники в форме уличных фонарей возбуждаются от движения и вспыхивают холодным мерцающим светом. Прикроватная тумбочка из натурального камня следит за мной фиолетовым глазом. В прихожей висит настоящий таксофон, оклеенным уличными афишами и объявлениями «сниму жилье срочно недорого» – финальная злая шутка дизайнера над квартирантом, арендующим чужую сбывшуюся мечту.
Я давно снял эту квартиру – еще в тот период, когда оплачивать ее по двойному тарифу было намного легче. Правда, и гостей в ней бывало куда больше. Но гости ушли, как бегут ночью уличные тени по стенам комнат, а я остался – в привычных и милых сердцу декорациях арендованного комфорта.
Ни разу в жизни я не привязывался к вещам, я и к людям-то достаточно равнодушен. Но вдруг произошло какое-то замыкание – я прикипел душой к каждому квадратному метру этой квартиры, к кичевому таксофону у входной двери, к высоким табуретам бара, к широкой жесткой кровати, к причудливо изогнутой ванне, больше подходящей для инопланетного уродца, чем для стандартного земного человека. Я сжился с мыслью, что это мой дом, что зеркала в нем отражают только меня, что это – сосуд моей души и вместилище моей тени.

Звонок мобильного отвлек от статьи. Высветился номер Андрея. Я не ответил. Прошло пятнадцать минут, он стал звонить непрерывно. Пришлось отключить мобильный.
Редактор Ира прорвалась на таксофон:
– Ты зачем мобильный выключил? Статья готова?
– Пять сек, Ира, и высылаю.
– Давай быренько. Мы вечером уже пленки выводим.
Дописывал лихорадочно, мысли шарахались из головы. В итоге – зажевал половину текста, запорол объем и стал уговаривать ее влепить картинку.
– Ты подводишь, блин, Денис! Ты так подводишь! Теперь нам нужно иллюстрации подбирать и обрабатывать!
Замяли с трудом. Мобильный опять рвало звонками на части. Я попытался забить номер в игнор, но оказалось, что игнора в телефоне нет. От досады я швырнул его об пол. Чокнутая мобила, подпрыгнув на полу, включилась и заговорила голосом Андрея:
– Ну, чего ты? Ну, чего? Мы же отлично друг друга поняли… Мы же…
– Заткнись! – сказал я телефону. – Я ничего не хочу!
– А мне ничего и не надо. Давай просто… увидимся.
– Дружбу дружить?
– Ну… поговорим хотя бы.
– Да не о чем мне с тобой говорить!
– Тебя как подменили! – посетовал он.
– А ты меня знал вообще?
– Ну, ты скромный такой был, спокойный, вежливый…
– Ладно, приезжай.
– Что? Как «приезжай»? Может, где-то в кафе встретимся?
– Почему? Ты думаешь, я боюсь тебя?
Он вздохнул – печально, недоуменно, обиженно, но не без надежды.
Я завалился на кровать и стал ждать. Снова позвонила Ира.
– Все, все прошло, утвердили. Спасиб, Денис. Ты очень выручил. Извини, я такого наговорила…
– Это ты извини. Я козел. Как обычно.
– Нет-нет. Может, как-то чай-кофе?
Я сел на кровати. Вот блин. Чай-кофе нарисовался. До каких пор можно будет оттягивать этот чай-кофе-каминг-аут? Успеть хотя бы получить зарплату за сегодняшнюю статью. То, что после нашего свидания больше не будет ни одного заказа из «Мобильного мира», было ясно и без квартального гороскопа.
– Денис, плохо слышно. Или ты… не отвечаешь?!
– Я так обрадовался! Давай! Конечно! Только времени сейчас ноль, а потом спишемся…
– Ага, спишемся.
– Ага, спишемся.
Ага-ага. До конца месяца будем списываться, я успею получить деньги. А потом – прощай редактор Ира и весь «Мобильный мир».
Дозвонился и «Эльдар-окна-двери» – так записано в моем телефоне, покруче, чем «руки-ножницы».
– Слышь, мы теперь с новым профилем работаем. Нужно про это статейку что ли… в газетку… А то с заказами зимой глухарь.
– А раскладки есть от производителей, технические каталоги, такое?
– Не, ниче нет. Просто товар завезли.
– Ладно, из Сети качну. Завтра приеду. Ты сам как?
– Путем. Пацанов гоняю.
Эльдар – не особо разговорчивый парень. Это и к лучшему. Неожиданная боль напрочь отвлекла меня от разговорного жанра. Внутри кололо и обдавало жаром. Я зажал бок рукой. Как-то не вовремя случился этот приступ. Приложить бы что-то холодное… Я намочил под краном полотенце, сунул под свитер и лег.
Выпить бы таблетку… Или просто выпить. Конечно. Я снова поднялся, прижимая к себе холодную мокроту, протопал на кухню и налил стопку водки. Потом еще одну. Жар затопил все тело, выравнивая ощущения.
Страшно, когда что-то болит внутри, правда? Хочется расковырять живот и посмотреть, что же там случилось. Разрезать вдоль кухонным ножом и убедиться, что съеденный утром бутерброд не завалился куда-то не туда. Но когда болит не в первый раз, уже не так страшно. Уже знаешь, что попустит, и совсем не тянет занимать очередь в дорогую частную клинику и петь хором с ожидающими в коридоре пациентами в караоке под висящую на стене плазму. Я как-то заглядывал в такое элитное медицинское учреждение – картина оздоровила меня надолго.
Я улегся на жесткий гипоаллергенный матрац и попытался уснуть. Во сне немного покачивало, я долго ехал в автобусе и, наконец, вышел перед огромной новостройкой элитного района. Задрал голову и закричал просто в небо:
– Кабан! Кабаааан! Кабаша!
Кабан – бывший боксер и качок – высунулся из окна.
– Какого хера ты орешь?! – заорал он тоже. – Меня тут все знают! Я щас на кнопку нажму – дверь внизу откроется.
– А где у тебя кнопка?
– Заходи давай!
Дом еще не был достроен, но уже заселялся. Лифт не работал. Я побежал вверх по заляпанной штукатуркой лестнице. Родители Кабана уехали к бабке, и он сразу же позвонил мне.
Ждал в дверях квартиры.
– Сюда, э! Поздравляй с новосельем!
Впустил меня и пошел на кухню.
– Я жрать готовлю. А ты раздевайся пока. Моих неделю не будет. Я на неделю твои трусы спрячу.
Но как только я разделся, ключ во входной двери стал поворачиваться. Кабан едва успел втолкнуть меня в свою комнату.
– Скажи, что я просто друг.
– Заткнись! Знают они, какие у меня друзья, – прошипел он, запихивая меня в шкаф.
В шкафу почему-то лежала обувь. Я сидел голой жопой на огромных кроссовках Кабана под его куртками и нюхал их рукава. Он просунул в щель мои шмотки.
– У родаков машина сломалась – вернулись на такси с полдороги. Одевайся быстро. Я их отвлеку, а ты незаметно выйдешь, – приказал конспиративным шепотом.
Я спустился по той же заляпанной лестнице, вышел во двор, но уйти так просто не мог.
– Кабан! – заорал я во дворе. – Ты сука, Кабан! Ты гнойный уебонский пидор!
В окнах показались перепуганные рожи новоселов.
Все смешно помнилось. Со смешной болью. И эта боль взрывалась внутри приступами хохота. Кто-то звонил в дверь.

-4-
Это пришел Андрей. Смотрел на меня понуро. Смотрел так, словно я обещал ему кредит, взял в залог его имущество, паспорт или даже его никчемную поэтическую душу, а потом ничего не выдал. Я же, глядя на него, чувствовал, что правая нога немеет от боли и вместе с тем как будто продлевается в пространстве до размеров модельной. Молча отступил, давая ему пройти.
– Очень и очень, – он осмотрелся. – Очень необычно. А у тебя свитер мокрый.
На бежевом свитере расползлось темной пятно, на кровати валялось полотенце. Я взял его, вытер лицо и сел.
– Обмочился.
– Смешно.
Он все-таки взглянул на мои брюки.
– Что происходит, Денис?
– Ничего. Объяснил же. Я понял, что ты можешь мне предложить – секс. Но я не фанат секса. Мне не нужно.
– Не только секс.
Андрей сел так близко, словно приклеился, и взял меня за руку.
– Я хочу быть с тобой… быть… делить с тобой все.
Из-за проклятой боли я вообще не мог спорить. Вдруг пропал всякий азарт к доказыванию простых истин и сопротивлению его нудной настойчивости. Не хотелось ничего растолковывать, вспоминать, приводить примеры. Хотелось вычеркнуть это все. Даже Кабана – с его бойцовским захватом, и потом всех… всех… всех… с их захватами, заказами, зарплатами. И себя тоже.
– Ну, я тебе сказал, что трахаться с тобой не буду. Хочешь торчать тут – торчи. Но я не целка, которая вот-вот над собой контроль потеряет и всем знак подает.
– Я знаю, – сказал он, положил вторую руку мне на плечо и стал еще ближе.
Я всей кожей чувствовал что-то липкое, и запросто мог предсказать его следующий ход. Он, действительно, потрогал мокрый свитер на моем животе.
– Зачем ты намочил одежду?
– Жарко было.
– Ты пил?
– Пил. Немного.
Андрей ничего не сказал, но руку оставил на том же месте. Я видел все это как-то странно – сверху и немного сбоку, наблюдая за всем совершенно спокойно и беззлобно. Так можно было бы наблюдать за человеком, который осматривает вашу комнату в ваше отсутствие, прикасается к вашим личным вещам, разглядывает одежду и пожимает плечами.
– Вообще-то это приступ печени, – сказал я.
– Нет. Я читал, что печень болеть не может. В ней нет нервных окончаний! – просветил меня Андрей.
– Значит, не печень, а фуагра какое-нить. Завтра будет легче. Просто полежать нужно.
– Я тебе чайку заварю.
Все это было странно. Язык во рту был вялым, словно обжаренным в сметане, и я никак не мог выставить заботливого гостя за дверь.
– Не. Ты иди. Я сам тут, – произнес насилу и лег на кровать.
В боку дергало.
Андрей ушел на кухню, стал там греметь турками и звенеть чашками. Потом принес мне зеленого чаю и снова пристроил руку на живот.
– Так и будешь меня лапать? – спросил я прямо.
– А что тут такого? Мне так жаль тебя. Ты сейчас совсем как ребенок.
– Когда я был ребенком, меня никто не лапал.
– А родители? А бабушка с дедушкой? – удивился он.
– Нет. У нас это было как-то не принято.
– Что за суровая семья? Не удивительно, что ты вырос таким букой. Как же нежность?
– Причем тут нежность? – промолчать я все-таки не мог. – Нежность не в том, чтобы тискаться по углам. Мой отец ни разу руки на мать не поднял, даже дурой ее не назвал. Семья для них была настолько свята, что ссор вообще не было.
– И что? В этом только закрытость друг от друга. Нет спора – не рождается истина. Иногда бурные сцены очень даже полезны, а уход от выяснения отношений – это гордыня, и глупость, и незрелость.
– Поэтому ты вечно на спор нарываешься? Слишком зрелый? Убери руки и не трогай меня. Мне выспаться надо.
Он нехотя отодвинулся, но утащил мою руку и положил себе на колено. Такую жажду присоединения можно наблюдать только у стервятника, кружащего над бездыханным телом жертвы. Но обдумывать такое дискавери уже не было сил.

Сейчас я понимаю, что если бы не тот приступ фуагра, наши отношения с Андреем закончились бы не начавшись, и знакомство в маршрутке быстро стерлось бы из моей памяти. Но тогда я не стал спорить, лег на бок и поджал ноги под подбородок. А Андрей лег с другой стороны кровати и затих. Ночью обнимал меня, и я в бредовом полусне даже не думал, встает у него или нет.
– Может, нужно выпить таблетку? – спросил вдруг он, заставляя меня опомниться.
– От чего?
– От печени.
– Ты же говоришь, что это не печень.
– Тогда надо вызвать врача.
– Никого не надо.
– Ты боишься врачей? – спросил он тихо.
– Суеты от них много.
– Боишься, что маленького мальчика заберут у мамы и папы и положат в больничку?
– Заглохни.
– У меня сын на врача учится. Давай я ему позвоню.
– А на каком он курсе?
– На третьем.
– Нет, лучше потом сдашь мое тело на опыты.
– Да он хорошо учится! – заступился Андрей.
– Без разницы.
Мы еще помолчали, и я снова стал проваливаться в сон. И снова оказался во дворе перед домом своего первого парня.
– Кабан, ты пидор! Пусть весь мир знает, что ты пидор! – кричал я.
Жильцы наблюдали с интересом. Милицией мне никто не угрожал.
Кабан, наконец, замаячил в оконном проеме.
– Не ори, еб твою мать! Я же тебя люблю! Я люблю тебя! Возвращайся в общагу! Я вечером приеду.
Из окон уже торчали головы его родителей.
– Сынок! Я запрещаю тебе! Даже и не вздумай! Петя, что ты молчишь?! Скажи ему, ты же отец!
– Это ваша блядская порода! Еще и машину из-за твоей матери угробил!
Я ехал в общагу счастливым. Ехал, ехал, ехал… и проснулся от своей молодости под звон будильника.

-5-
Я проснулся от своей молодости совершенно больным. С трудом поплелся в ванную, встал под душ. Андрей еще спал. В боку уже не кололо, а просто жгло. То есть все развивалось по знакомому сценарию. Одевшись я толкнул Андрея.
– Подъем. Уходить нужно. Мне на работу…
По нему было видно, что он тоже с трудом отходит ото сна и пытается сообразить, где засыпал и с кем проснулся.
– А ты… тебе получше? – сосредоточился на мне.
– Да, вполне.
– Ты мне снился. И я думал, что во сне к тебе пришел, что во сне люблю тебя…
– Андрей, ты не мог бы собираться быстрее?

Зима стояла на подступах к городу и дышала на него из-за сосен. Холод ускорял движение прохожих и бодрил дворников. На улице мне стало чуть легче, и до офиса Эльдара я доскакал в общегородском ускоренном ритме. Ни кавказца, ни ребят на месте не было. Секретарша Света, которую я помнил смутно, пила чай.
– А ты желтый какой-то.
– Это крем от мороза.
– У. Помогает?
Эльдар явился злой.
– Зимой всегда заказов меньше. Давай уже, пиши скорее статью, как мы хорошо все делаем, качественно и аккуратно. А то, знаешь, другие придут, старые окна вывалят вместе со стенами, влепят косо-криво, а хозяева потом сами штукатурят. Пойдем на склад – посмотришь уже готовые окна.
– Да ты мне список фирм дай…
– Пойдем посмотришь. Тебе что, совсем не интересно? Как же ты писать будешь?
Склад находился с другой стороны здания. Снова мороз хватал за локти. Эльдар снял огромный навесной замок. Включил тусклую лампочку где-то под потолком. Внутри было еще холоднее, чем снаружи.
– Вот здесь то, что на неделе уже поставим. Других заказов пока нет. Двери посмотри, какие.
– Темно тут.
Наконец, мы вышли. Я прислонился к стене. Он так лязгал замком, словно издевался над четвероногим. Тошнота накатывала волнами.
Отвратительная реальность. Хуже любого кошмарного сна. Наконец, Эльдар заметил, что я не в норме.
– Ты простудился что ли?
– Наверно, залетел. Тошнит.
Эльдар – не из круга моих знакомых, он таких шуток не ловит.
– В смысле?
– Перепил вчера.
– А, так бы сразу и сказал.
Он протянул руку, чтобы оторвать меня от стены, но показалось, что хочет взять меня за шкирку и окончательно обо что-то расплющить. В офисе я попросил у секретарши список фирм-производителей и поспешил унести ноги.

Статейку скомпилировал быстро, нашел картинки хорошего разрешения, стер в фотошопе маркировку платного фотосайта и сверстал незамысловатый рекламный материал. Покатит, все так делают.
Бок стал затихать, тошнота отступала. Но не успел я порадоваться просветлению сознания, как уже звонили в дверь.
– А я пораньше с работы отпросился. Ты же болен! Вот обезжиренный кефир!
– Здорово.
Я не поэтому не хотел никаких отношений, не из-за кефира. Но и поэтому тоже. И потому, что он снова прижал меня к себе и со мной под мышкой пошел на кухню. И снова его было много, он был близко, смотрел на меня своими красивыми черными глазами, и взгляд прилипал к коже.
– Андрей, мне статью писать...
– Да-да. Пиши. Не отвлекайся. Я буду ужин готовить.
Легко сказать «не отвлекайся». Мне все время казалось, что на кухне звенит что-то не то, сыплется не туда и вытекает не оттуда. Вдруг в голову пришла совершенно четкая мысль, что я не просто социопат, а именно гомофоб.
– Я понял, почему ты такой! – прокричал Андрей из кухни. – Целый день о тебе думал и понял, что у тебя были какие-то очень плохие отношения, очень тяжелые, и после них ты не хочешь новых и не веришь в будущее. Вот ты рассказывал, что у тебя была нормальная семья, что ты получил хорошее образование, и одни неудачные отношения не должны перечеркнуть все будущее.
– Андрей, мне, правда, статью надо писать, а блядская философия вкупе с психологией – это не ко мне. Я тебе сказал, что секса не хочу. Если, по-твоему, это перечеркивает все мое будущее, значит, я обойдусь и без будущего, поживу немного без будущего да так без будущего и сдохну.
– Все-все, я молчу, – перепугался гость.
Конечно, он хотел спорить. В нем прочно сидел этот оксюморон – липнуть и спорить, но по моему решительному виду он понял, что, если не прекратит свои лекции, я сдохну немедленно.
Еще некоторое время я имитировал трудовую деятельность, а он шкворчал чем-то на кухне. И снова я мучительно размышлял: «Зачем мне это? Просто, чтобы не быть одному? Не разговаривать по вечерам с самим собой? Может, втянусь?»
Потом я съел кусок жареного мяса и вспомнил о печени, которая болеть не может.
– И что? Телик будем смотреть? Прогноз погоды?
Он пожал плечами. Похоже, ему действительно было безразлично, чем именно заниматься. Он лег на кровать и стал смотреть на меня, а не в телевизор. Потом ему показалось, что нужно передвинуться ближе, пристроить голову мне на колени, а рукой обнять за спину.
– Значит, у вас дома все так обнимаются? – уточнил я на всякий случай.
– Да-да, это нормально.
– И ты жену так обнимал, сына, тещу?
– Конечно.
– И тестя?
– И тестя, Сергея Ивановича.
– Вставал на него?
– Что ты?! Нет, конечно.
– Ну ладно.
Инженер пытался убедить меня в своей абсолютной нормальности. Новости закончились. Местная футбольная команда проиграла столичной со счетом: 9:0. Я думал, такое только в анекдотах бывает.
– А я не болельщик! – радостно сообщил Андрей.
– Ты вообще оптимист.
– Да. И природу люблю.
После новостей я открыл ему дверь наружу. Он отнесся с оптимистическим пониманием.

-6-
Так все и продолжалось. Иногда он приходил, но не каждый день. Обнимал меня, тискал, держал за руку, целовал в небритые щеки. И я тогда понимал, что ему скучно, что пойти совсем некуда, что никакой тусовки у него нет, что друзей по интересам он так и не нашел, и это – так или иначе – роднит нас. Иногда он готовил ужин. По выходным и обед. Но никогда не валил меня на кровать и не прижимал к стенам. Мы даже ни разу не поцеловались. Я постепенно успокоился и стал воспринимать его присутствие рядом иронично. Вспомнил, что в рассказах Чехова, страстно любимых моей покойной матушкой, помещицы мирно сосуществовали с приживалками, девушки с гувернантками, а дамы с собачками. А в нашем ситкоме все роли приживалок, гувернанток и собачек покорно исполнял Андрей. Было даже прикольно. Ощущение независимости сохранялось: он приходил по первому звонку, а уходил по первому намеку.
Его липкость, загнанная в тюбик жестких ограничений, теперь проливалась на меня очень дозировано. Слащавая нежность уже не выбивала из колеи, но ночевать в своей квартире я ему больше не позволял. Он покорно соглашался и плелся домой. И мне уже становилось жаль его, и его ссутулившаяся спина уже не казалась мне широкой.

И вот однажды, когда я выпроводил его и стал разбирать постель, чтобы улечься, снова раздался звонок в дверь. И я подумал: «Ну и ладно. Пусть так. Вышел и не смог уйти. И не отказывать же вечно. И я все-таки не девственница. И мне не замуж. И не такое бывало».
Я подумал все это сразу и сел на постель. Мысли пошли прибавочными порциями: «И он хороший человек. И он возился со мной, когда я болел. И обезжиренный кефир. И старые анекдоты. И истории про коллег по конструкторскому бюро».
Быстро осознав всю глубину своей вины перед ним и всю мерзость своей натуры, я бросился к двери чуть ли не бегом.
Но на площадке перед дверью стоял незнакомый парень.
– И че? – спросил я разочарованно. – Христианская литература?
– Отец где? – спросил он так же резко.
– Андрей? – я, наконец, сориентировался. – Ушел уже.
Парень и не думал догонять папашу. Стоял и пялился на меня.
– Ты Денис. Он говорил.
– А ты будущий врач. Войдешь?
Врач вошел. Остановился в прихожей, огляделся подозрительно.
– Удобно тут отцу?
– Нет у меня ничего с твоим отцом.
Глаза вспыхнули. Черные, как у Андрея, только ярче. Такие же плотно сжатые полные губы. Упрямая складка на лбу – хмурится. Каштановые волосы торчат в разные стороны. А где же сахарная липкость, обычная для их семьи? Или весь запас глюкозы хранится в одном Андрее?
– Он только о тебе и говорит!
– И ты пришел посмотреть? Давай живее. Наш зоопарк уже закрывается.
Гость прислонился спиной к таксофону в прихожей.
– И как вы? Ты его? Или он тебя?
Я хмыкнул.
– Давай чаю тебе налью. И расскажу все. Кто, кого, куда, как.
– Сволочь! – он стукнул кулаком в стену. – Еще и издеваешься!
Не по мне стукнул, а в стену. Воспитанный мальчик, однозначно.
– Э, доктор, руки не повреди. Говорю же тебе – не трахаюсь я с твоим папашей. Но это ничего не меняет. Все равно он гей.
– Я знаю.
Он вдруг присел на корточки у стены.
– Тебя как зовут, доктор? – спросил я.
– Слава.
– Ну, чего ты киснешь, Слава? Большой уже мальчик. Своя семья скоро будет, а ты отца выслеживаешь. Нехорошо.
Он поднялся, прошел в ботинках на кухню и сел на табурет в углу.
– Ладно, давай чаю. А почему с отцом не трахаешься?
Я засмеялся.
– Опять не так?
– Просто интересно.
– Не хочу его.
– Ааа, – сказал он, будто понял. – Значит, ты асексуал. Не гомо и не гетеро.
– Так сейчас это называется? Ну, тебе виднее. Трансплантологом будешь?
– А что? Сиськи хочешь?
– Нет, сисек не хочу.
– Член увеличить?
– А ты не зациклен на трахе, док?
Он, наконец, тоже улыбнулся.
– Это я тебя тестирую. А вообще терапевтом буду.
– О, бабулек лапать. Это дело.
– А ты вообще «непонятно чем» занимаешься.
– Отец сказал? Так он понимает тяжкий труд фрилансера.
Мы еще поржали. Я закурил, и Славка незамедлительно заметил, что это вредно для здоровья. Вот, хоть что-то нашлось в нем от отца – желание наставлять на путь истинный.
Поглядывал он на меня с любопытством, но и с робостью. Оценивал, оценивал, оценивал.
– Это твоя квартира?
– Почти. Скоро куплю ее, пока привыкаю.
– Шикарно тут все.
По тому, что я начал привирать, я понял, что состояние «не стремлюсь произвести впечатление» к этой ситуации не относится. Организм перенастроился в считанные секунды, перепрограммировался, и внутренний компьютер уже выдавал отредактированные ответы.
– А сколько тебе лет? – спросил он.
– Тридцать, – ответил за меня компьютер, произведя нехитрое математическое действие по вычитанию.
– И много у тебя мужиков было до тридцати? – продолжал экзаменовать меня Славка.
– Было несколько.
Тут уже мозг оперировал более крупными числами.
– А у тебя?
– Я же нормальный.
– Да, я это и имел в виду – много девушек было?
– Нет. Немного. Как-то быстро не получается – с каждой тянется подолгу. Жутко, не отвяжешься. Да и некогда мне. Я на танцы хожу.
– На гопак?
Явственно представился Славка в широких красных шароварах.
– Нет. Скорее, балет. Но необычный. То есть, хочется надеяться, что это все-таки балет. У нас премьера спектакля скоро. Можно гостей приглашать. Придешь?
– Конечно!
Перед глазами уже носился Славка в белой пачке.
Он записал мой телефон и обещал позвонить перед премьерой. Я был заинтригован, словно это приглашение упало на меня прямо с неба.
– Андрей тоже будет? – уточнил на всякий случай.
– Ну, я бы не хотел его приглашать.
– Так даже лучше, – согласился я. – А то будет за руку держать.
– Да, – Славка кивнул. – Он говорил, что ты этого не любишь.
– Понимаешь, я когда-то с матерью дорогу переходил, она взяла меня за руку, я вырвал ладонь, и она сказала: «Это я боюсь, сынок, я. Это мне нужна твоя рука, а не тебе моя. Я знаю, что ты уже ничего не боишься». С тех пор, когда меня берут за руку, я всегда думаю: значит, человек боится, а дорогу перейти или одиночества – не важно.
– А ты не боишься?
– А я знаю, что мне в ответ руки не подадут. Многое уже было. После этого – не страшно.
Тут компьютер дал сбой и выдал истину. Хорошо, хоть без перечня всех, с кем «было» за деньги и с кем «было» за горячую воду и переночевать. Славка немедленно поднялся.
– Пойду, не буду тебе мешать.
– А вообще зачем приходил? Морду мне набить?
Он вдруг покраснел, как школьница, и отвернулся к окну.
– Наверно. Следил за ним, узнал адрес, увидел, что он ушел от тебя… А ты какой-то не такой. Не такой, как я думал. Отец любит тебя.
– Да он от тоски меня любит, Славка. От того, что семьи нет, что ты вырос, что работа унылая, что друзей не нашлось. Потом встретит кого-то и успокоится.
– Да кого он встретит, если он нигде не бывает?
Нет, ну знаете, проблемы социальных коммуникаций – это вообще не ко мне. В прошлом веке Интернет придумали, мне кто-то рассказывал.
Но Славка уже смотрел на меня как злой серый волк из чужой стаи. Ничего не оставалось, как выпустить его из квартиры.

-7-
На следующий день я уже не думал ни об Андрее, ни о его сыне. Я встречался с редакторшей Ирой. Ира ждала меня у метро в огромной дубленке с капюшоном и напоминала бурого медведя, не уснувшего на зиму и недовольно выглядывающего из берлоги.
– Привет! – я зачем-то хлопнул медведя по плечу.
– А тебе не холодно в короткой курточке? – спросила Ира.
Хотел было пошутить про иней на яйцах, но решил обойтись без интимных подробностей.
Пошли в кафе напротив «Дворца труда». Во «Дворце» работал один мой бывший френд, и я вспомнил, как когда-то тащил его, больного гриппом, в это кафе, где так красиво все обустроено и так плохо готовят…
Обычно все прикольно начинается – кажется, что узнаешь в другом себя, выискиваешь, как блох, похожие мысли, радуешься, как тайным знакам, одинаковым фразам, а потом оказывается, что разного между вами – пропасть, и это разное не дополняется до идеального целого, а расталкивает вас в разные стороны. И между вами остается только грязь, только гниль, только одна поза в потребительском акте, при которой не видно лица.
– О чем ты думаешь?
– Красиво здесь… Только очень невкусно готовят.
– Так что, пиццу не заказывать? – Ира снова высунулась из-за меню.
– Она сырая. И колбаса в ней несвежая.
– А с кем ты тут был?
– С другом.
– А.
«А» – и спокойствие.
– Нам рекламы много заказали. Я сказала Алине Ивановне, что тебя можно на все платные статьи поставить. Только тогда в офисе сидеть придется.
– Там же и без меня есть, кому сидеть.
– Алина Ивановна поняла, что ты пишешь лучше и быстрее.
– Твоими стараниями?
Опять я проваливаюсь. Лезу в гору, сам, сбивая ноги, срывая ногти, а проваливаюсь в чью-то мягкую, липкую заботу с дальним, но точным прицелом.
– Жениться на тебе?
– Что?!
Вслух сказал. Хотел подумать, а получилось вслух.
– Иначе зачем ты все это делаешь?
Ей больно. Конечно, больно. Но это боль с надеждой: вот такой я резкий, зато прямой – попсихую немного, да и женюсь.
– Я вообще не об этом!
А где лесбиянки? Вот пишут, что они уже чуть ли не повсюду, а я ни одной не встречал. Я бы их любил. Я их и сейчас люблю.
Но не обвинять же ее в том, что она нормальная, милая, хорошая девушка? Лучше встать и выйти.

Уже снаружи я понял, что забыл шарф. И пока думал, где я его оставил – в кафе или дома, наткнулся на того самого знакомого.
– О!
– О!
– А че ты раздетый?
Не время для свидания с призраками – я раздет, стою на ветру, без шарфа, без шапки, в короткой куртке – жду десятого декабря первого снега, а его все нет.
– С другом тут ужинал, – я мотнул головой в сторону «нашего» кафе. – И ушел резко.
– Чтобы не платить?
Когда-то нас что-то сближало. Но когда и что?
– Подкинуть тебя? – спросил он.
Вопрос остался позади. Впереди – внизу и по бокам – уже гудели поезда метро. Адские машины всегда спасали меня от лишних мыслей.
В метро хорошо заниматься аутотренингом. Садиться не имеет смысла: все равно придется уступать место пенсионерам, беременным, инвалидам на костылях, девицам на каблуках, теткам с сумками, школьникам с ранцами, пьяным, которые «не дай Бог упадут». Обычно я просто прислоняюсь спиной к надписи «не прислоняться» и закрываю глаза. Закрыв глаза, я представляю качели. Фиг знает, почему. Что-то осталось из детства. Два очень ярких куска – синий и зеленый. Синий – небо надо мной, и зеленый – трава внизу. Я лечу в небо – прямо в облака, к солнцу, а подо мной простирается чистый и сияющий мир. Никогда с тех пор я не видел таких сочных цветов и не испытывал такой однозначной радости. В серо-желтом метро я обычно ныряю в свои цветные воспоминания, но в тот раз мне пришла на ум совсем другая история.
Когда-то я ехал в этом же направлении, а передо мной стояла полная девушка, держась за боковой поручень и неловко переминаясь с ноги на ногу. Я несколько раз скользнул взглядом по ее напряженному лицу, и только потом заметил, что по ее ногам течет моча, туфли уже тонут в луже, а люди брезгливо отступают.
Не в истории суть, конечно, а в том, что я не мог вспомнить, видел это сам или слышал историю от кого-то. С одной стороны, кто и зачем рассказывал бы мне такую чушь? На анекдот стори явно не тянула. А с другой стороны, почему тогда я сомневался, что был свидетелем этой неприятной ситуации?
Наверное, из-за Иры снова вспомнилась та упитанная девчонка. И неловко, и ехать нужно, и туалета нет поблизости, и все равно поздно уже, может, пиво пила, может, на свидании с парнем. А потом обоссалась в метро. Хорошо, хоть парень не поехал ее провожать.
Я отлип от двери и сел на освободившееся место. Рядом зашипела взметнувшаяся бабулька.
– Я замерз, – сказал я ей.
– Наркоманы проклятые!
Да каждый из нас обссыкался – и не один раз. И люди, которые нравились, кривились презрительно: «Кто? Этот пидор?» И люди, которые не нравились, приказывали строго: «Глубже заглатывай, не удавишься». И когда первая крутая вечеринка – обязательно блюешь в туалете. И когда последний в году пикник – обязательно болит горло. И когда перспективы в карьере – обязательно нужно расплачиваться под служебной лестницей.
Но уже не нужно. Уже давно ничего не нужно. Кольцо разомкнулось. Не для кого быть добрым, красивым и умным. Можно оставаться самим собой.
Когда я вышел из метро, повалил снег. Таял на голове, забивался за ворот куртки, тек по шее струйками – согревал и укутывал, как умел.

-8-
Мобила затрещала уже дома.
– Ало, слушай, я сейчас в центре. Можем пересечься.
– А ты кто?
Номер не высветился. Голос доносился сквозь помехи.
– Давай увидимся, деньги тебе отдам.
– А ты кто?
– Че, не выздоровел до сих пор?
Только теперь угадался акцент.
– Эльдар?
Эльдар. У него в кармане мой гонорар – за копирайт, верстку, дизайн, публикацию в двух газетах и промышленном журнале. А у меня совсем мокрая куртка и совсем мокрая от снега голова.
– Эльдар, можешь заехать? Я, правда, еще не выздоровел, а деньги очень нужны…
– Лады.
Он записал адрес. Я успел вытереться и посмотреть в зеркало – чисто машинально. «Среднего роста, спортивного телосложения, небрежно стриженый» – раньше я так описывал себя на сайтах знакомств. А на самом деле – невысокий, худой, растрепанный. Если не бреюсь – вообще как бомж. Кое-как пригладил мокрые волосы – а-ля «парень из душа». Убить что ли это зеркало?
Эльдар ввалился весь в снегу. Я даже покосился за его спину – нет ли мешка с подарками?
– Ну и район у тя! Машину приткнуть негде! Квартал пешком топал. Крутые перцы живут.
Он огляделся и замолчал.
– Ого. А… че так все?
– Как?
– Ну, как-то непонятно.
– Дизайн?
Эльдар отдал деньги в замешательстве.
– Заходи, – предложил я. – Посмотри, если хочешь.
Он прошел в гостиную и остановился посреди комнаты.
– Не пойму ниче. Как на улице.
– Да, как на улице. Таксофон, фонари, дорога. Часть большого города, но только для тебя. Кусок дороги, но только твой и только в правильном направлении. Не враждебная окружающая среда. Обжитый город. Личный комфорт в глобальном мире. Собственный эдем в мегаполисе.
Эльдар слушал внимательно.
– А окна че не пластиковые? – удивился немного, глядя на деревянные рамы «под старину». – С лоджии, наверно, весь центр видно? Демонстрацию?
– Какую демонстрацию?
– Ну, на Первое Мая?
– А, да. И парад ветеранов на Девятое.
– Ты говорил, что снимаешь эту хату. А она не продается? – спросил он вдруг.
Я молчал.
– Не знаешь? Может, продается?
– Нет, точно не продается.
В дверь позвонили. Пришел Славка. По привычке затормозил в прихожей.
– Это Эльдар, мой работодатель, – кивнул я на кавказца.
– С какой работы? – процедил Славка сквозь зубы.
– Так не продается? Ты узнай. Мне тут очень понравилось, – резюмировал Эльдар и вышел, даже не взглянув на студента.

Славка молчал, и так холодно было от его молчания, будто кто-то снова сунул снежок за шиворот. Наконец, протопал в комнату.
– Стульев у тебя нет. Вот странно. Только компьютерное кресло. Как трон. Трон и ложе. И тумбочка с фиолетовым глазом. И я понимаю, что это все натуральные камни, и должны действовать благотворно, но этот глаз совсем как живой. На твоем месте я бы его боялся. А пацан этот симпатичный… Тоже ничего нет, конечно. Я знаю. Да мне и без разницы. Я пришел сказать, что завтра премьера, напомнить о приглашении.
– Хорошо.
– Ты расстроен?
Почему-то хотелось все рассказать, пожаловаться на Эльдара, мечтающего заграбастать чужое, но внутренний компьютер уже включился и блокировал все жалобы.
Я стоял в растерянности. Думал, почему вдруг, с чего началось такое раздвоение? Почему перед Андреем или Эльдаром я могу оставаться самим собой, а в глазах Славки мне хочется быть несусветным мачо? Потому что я никогда не встречался с парнями моложе себя? Потому что Славка безнадежно юн, а я на его фоне безнадежно стар и патологически неудачлив? Потому что я пережил его на полжизни, за которые ничего не достиг? Потому что я уже соврал ему несколько раз и после этого никак нельзя сказать правду?
Деньги – дрянь, но и ты дрянь, если никогда не сможешь заработать на квартиру. Прошло время бесплатной раздачи жилплощади заводским алкоголикам. Теперь все засунуты под колпак американской мечты.
Вот Славка идет правильным путем. Выучится, станет терапевтом, женится на заведующей отделением, пристроится, нарожает детей, даже успеет порадовать отца.
Мы стояли неподвижно, и боковые светильники стали гаснуть, а на потолке проступили чуть заметные звезды.
Говорить я не мог, а Славка ждал.
– Почему ты не позвонил? – я вдруг нашел запасной выход – Зачем было приходить? Снова следил за мной? Думал, я обманываю твоего отца? Дождался, пока Эльдар войдет, и поспешил застукать?
Славка попятился.
– Нет! Причем тут отец? Я просто сидел на лестнице, ждал тебя…
– Выметайся!
Фонари оживились.
– Ты все перекручиваешь! Тебе, наверно, тяжело с людьми общаться.
– Я ложь за километр чую – натренирован.
– Но я не вру! Я сидел, тебя ждал…
– Все. Иди. Я понял.
Славка поплелся к двери, стал возиться с ботинками, все неловко тянулось. Я смотрел на его худую задницу, на стройные ноги. И мне уже самому не нравилось, как я на него смотрю. Ну разумеется. Вот и причина глухого раздражения, раздвоения на мачо и чмо и активизации внутреннего компьютера, дотягивающего меня до совершенства, каким я никогда не был. И если бы Славка оглянулся, увидел бы на моем лице и сожаление, и смятение, и злость на самого себя. Но он не оглянулся.
Я читал где-то, что человек боится реальности, потому что боится собственных эмоций – того, что почувствует себя обиженным, осмеянным, глупым. Не социума, а самого себя – своей реакции на социум. Бережет себя, охраняет, сдувает с себя пылинки, пытается удержать шаткое равновесие. А бояться себя – самое большое малодушие на свете, самое постыдное.

-9-
На следующий день я обедал с Андреем в кафе. Он – как японский клерк в свой законный обеденный перерыв, а я – как свободный американский фрилансер, не зависящий ни от работы, ни от денег, ни от американской мечты.
– Вечером заеду, да? – спросил он осторожно.
И я ответил, что вечером занят, а сам подумал, долго ли он выдержит «не приближение» и не пора ли самому поставить на этом крест.
– И Славка занят, – пожаловался Андрей. – Вообще пропал из виду. Знаю, что он тихий мальчик и не свяжется с плохой компанией, но все-таки студенчество… Сердце не на месте.
– «Плохая компания» – это кто? – уточнил я на всякий случай.
– Наркоманы.
– Ааа.
Вдруг позвонила Таня – хозяйка моей квартиры, и было это совсем некстати – не к концу месяца, не к началу следующего.
– Денис, со мной связался твой приятель, Эльдар…
Ох, йо!
– Спрашивал, не продается ли квартира. Это ты сказал, что мы продаем?
– Нет. Конечно, нет! Он просто ищет подходящий вариант в центре…
– Не давай больше никому мой номер.
– Я и не…
– Денис! Не давай больше никому мой номер! Тем более что у твоих друзей нет таких денег.
– Так вы продаете?
– За сто тысяч евро.
Пусть даже в центре, пусть даже с ремонтом, но однокомнатную, небольшую... Это возможно? Продать однушку в областном центре за сто тысяч евро? На сколько же пунктов упал евро за ночь?
А если, действительно, возможно? Если продаст?
Тогда я разобью все в этой квартире, обдеру стены, разломаю кровать, сорву таксофон с объявлениями и афишами. Слишком это все мое – мой обжитый город. Слишком много знают обо мне эти вещи. Слишком много видел фиолетовый глаз из тумбочки.
– У тебя злое лицо сейчас, – Андрей взял меня за руку.
Бессмысленны для меня эти жесты, невесомы. Весомо только чувство утраты. Казалось бы, плохие воспоминания должны отталкивать меня от этих стен и гнать в другое место, но почему-то привязывали – болезненной, кровавой связью, и я был уверен, что только на том же месте смогу все исправить, выровнять, заместить одно другим, заслонить…
Где взялся этот Эльдар со своей жаждой обладания красивыми и непонятными вещами? Еще и соберет нужную сумму, чем черт не шутит. «Окна-двери» – вполне успешный бизнес, и моими усилиями – в том числе.
– Денис, что-то важное, да? – Андрей еще пытался достучаться.
– Деньги нужны. Много.
– Кредит возьмешь?
Какой к черту кредит, если я отдаю последнее, чтобы ежемесячно оплачивать эту же квартиру?
Я попытался вернуться мыслями к Андрею. Он глядел смущенно, как-то вскользь, будто мимо меня, понимая свою ненужность, и это вдруг напомнило мне Славку. Из-за Славки все и стало таким болезненным. Из-за Славки обострились все комплексы! Из-за Славки на каком-то повороте бесконечного крысиного лабиринта меня и догнала американская мечта!
Я застонал. Вспомнилась вчерашняя размолвка, и сделалось совсем муторно.
– Твой сын гей? – спросил я Андрея.
– Ты что?! – он поперхнулся. – Нет, конечно!
– Почему «конечно»?
– Ну. Я бы ему не пожелал такого. Ему жениться надо, семью, деток. И это же не генетическое… не болезнь.
– А вы говорили об этом? Хоть раз?
– Он спросил, как я понял о себе, когда. И я сказал, что еще в детстве.
– А он что?
– Спросил, зачем я тогда женился и обманывал его мать? Как я мог десять лет врать, унижать ее изменами и ждать, пока он подрастет хоть немного, чтобы бросить их с чистой совестью…
– Хм…
– И у меня не было ответа. Я думал, что все получился с Людой. Учились на одном курсе, поженились. Раньше сложнее было познакомиться, а мне потом повезло, встретил Толика, стал изменять. Но Славка – человек другого поколения, ему кажется, что все должно быть явно, что самая большая подлость – это обманывать близких. Я обязательно вас познакомлю. Он очень хороший парень. Если все будет открыто, он поймет.
Я слушал рассеянно. Попрощался с Андреем, как в тумане. Хотелось выплюнуть злость, но она так и стояла комом в горле.

Снова мел снег. Нужно было купить шарф, и я нырнул в ближайший бутик, который оказался женским. Он оказался женским, но в нем оказался симпатичный серый шарф. Я встал перед зеркалом и обмотался, как фриц в сорок третьем. Подошла девчонка-консультант.
– К нему и кепка есть.
Принесла кепку. Такое, унисекс. Без помпона. С небольшим козырьком.
– Вам так идет!
Ну разумеется. А про себя ржет. Оглядываюсь – точно ржет, и даже не «про себя».
– Я знаю, что она женская, мне все равно.
Их должны лучше инструктировать, я думаю, по поводу техники продаж. Но, на самом деле, любопытство крушит и не такие техники.
Несмотря на ее ржание, я все-таки купил и остался очень доволен. Снег уже не заносил меня так агрессивно. Я спокойно доехал до танцевальной студии Славки. Прибыл на место даже раньше условленного. Зашел в ближайшую кафешку – заказал какой-то фирменный коктейль. На миг стало так легко и празднично, как и должно быть перед Новым годом. Пить коктейли, курить, бегать на премьеры – вот бы только этим и заниматься! Не думать о будущем, не казнить себя за плохую карму. Когда-то я читал все методики по перестройке сознания и мироощущения, я читал-читал-читал, и меня ничего не взяло. А коктейли берут. Мир теплеет, и бармен щурится лукаво.
– Ты тоже танцевать сюда ходишь?
– Нет, я смотреть.
Он засмеялся. И я засмеялся в ответ.
Наконец, позвонил Славка.
– Придешь?
– Я уже пришел. Сижу в кафе. Как кафе называется? – спросил у бармена.
– «Селена».
– Сижу в «Селене».
Через минуту он вошел, взглянул на меня робко.
– Рад, что ты…
– Вербуешь? – ухмыльнулся бармен.
– Пойдем скорее!
И я снова нырнул за ним в снег.

-10-
Студия располагалась на первом этаже обычной девятиэтажки. Как я понял, в тот вечер репетиционная аудитория была условно разделена на зрительный зал и сцену. Славка усадил меня в полумраке на стул, а сам ушел. В зале находилось человек пятьдесят – мужчины и женщины, но я заметил, что все женщины были очень молоды, а мужчины – преимущественно почтенного возраста. Публика не хихикала, ничего не обсуждала, а напряженно ждала.
– Что дают? – спросил я соседа, пожилого человека в очках.
Он вздрогнул и повернулся ко мне испуганно, словно я вырвал его из сна.
– Что вы сказали?
– Программки нет?
Мужчина вымученно улыбнулся, как будто в ответ на глупую шутку, и поспешил отвернуться. Все места в зрительном зале были уже заняты, верхний свет погас, и вспыхнули две лампы по углам импровизированной сцены.
Раздалась музыка, и я с удивлением узнал увертюру из «Щелкунчика». Хотя чего было и ожидать в канун Нового года?
На сцене показались танцоры. Только парни. И абсолютно голые.
Это был голый балет! Мир детей и кукол в преддверие новогоднего праздника изображали нудисты! Танцоры бесстыже шествовали голым «детским маршем».
Разумеется, и до этого я встречал труппы, состоящие из одних мужчин, не говоря уже о Государственном Санкт-Петербургском балете. И некоторым – даже самодеятельным коллективам – не мог отказать в наличии мало-мальски балетной пластики, гибкости и грациозности. Здесь же речь вообще не шла ни о гибкости, ни о грациозности. Идея была совершенно в другом – в полном обнажении.
Похоже, публика нисколько не удивилась. Танцоры стали исполнять отдаленно знакомые па. Не идеально, но с большим азартом. Один парень танцевал с эрекцией – мне было заметно даже из пятого ряда. Но, как говорится, хорошему танцору это не помешает, а плохому все равно не поможет.
Сначала я наблюдал за действом в тихом ауте. Но когда Клара стала тащить приболевшего Щелкунчика как бы с собой в постель, мне стало интересно. Несмотря на нелепость происходящего, это не было смешно. Мне даже стало казаться, что если бы еще немного тренировок и репетиций, балет превратился бы в настоящее шоу, способное задвинуть далеко на задний план голый японский хор, состоящий, как известно, из одних женщин.
События тем временем развивались. Мышиный король уже сражался с армией оловянных солдатиков. Щелкунчик превратился в прекрасного принца, его пластика перестала быть деревянной, и даже выражение лица сделалось одухотворенным. Славка во всем этом действе изображал Фею Драже. Но, несмотря на то, что к концу спектакля танцоры стали двигаться намного увереннее и раскованнее, смотреть на него я все равно не мог. Как-то совсем не хотелось видеть его хрупким, с темной грудью и маленькой пиписькой в странном спектакле, больше напоминающем какое-то шаманство, чем классический балет под музыку бессмертного Петра Ильича.
Дядя, сидевший рядом со мной, довольно кряхтел. Я пытался угадать, на кого из парней он пялится, и мне уже казалось, что на Славку – на моего Славку, прямодушного студента, ненавидящего фальшь и отстаивающего голую правду в ее самой голой форме.
Стоит ли говорить, что все закончилось оптимистическим плясовым вихрем. Все вышли на поклон. Пацан со стояком так и не кончил. Член был угрожающе направлен в зал. Показался и режиссер этой загадочной постановки – немолодой седовласый мужчина, как ни странно, одетый в приличный черный костюм-тройку.
Потом все ждали «своих» танцоров. Среди публики не было посторонних – все посвященные, все по приглашениям. К дяде в очках подбежал тот самый возбужденный танцор, один из армии Мышиного короля, и повис на шее. Рядом девицы поздравляли с успешной премьерой крепкого, наименее пластичного парня, наверняка бодибилдера, чем-то немного похожего на Кабана. «Ну и компания у Славки!» – подумал я уже почти без удивления.
Наконец, появился и мой студент. Я еще провожал глазами очкастого соседа, уводящего с собой возбужденного бойца мышиной армии.
– Странно у вас тут.
– Не понравилось?
– Просто… это к балету мало относится. Это эксгибиционизм. И все.
– Любое искусство – эксгибиционизм.
– Ну, слово «искусство» я бы в этом случае не употреблял.
Славка отвернулся и пошел к двери. Я догнал его уже на улице.
– Ладно-ладно. Понравилось. Ты выглядел лучше всех.
– Да пошел ты! Это же моя тайна! Я же никому не говорил, никого никогда не приглашал, меня никто не поддерживал, как вон их…
– Я понял, понял. Это… прикольно. Да. Ты теперь куда? Давай выпьем, поговорим, – я кивнул в сторону «Селены».
– Не хочу туда. В этом квартале все нашу компанию знают – смеются. Мол, как анонимные алкоголики, только еще хуже.
– Хочешь, ко мне поедем? Нравится тебе у меня?
– Нравится.
С антресолей упала непрошенная мысль «у меня».
В метро молчали. Я снова подпирал дверь, Славка держался за поручень. Девчонки смотрели на него, и я перехватывал их взгляды. Обычно в таких случаях меня греет гордость – вот какой он красивый, и он со мной, а вы, дуры, закисните! Но в этот раз я думал только о том, что и со Славкой я еду тем же маршрутом, в тех же декорациях, что кольцо не разомкнулось, а, наоборот, сомкнулось туже. И самое время выскочить на ходу из этого поезда и убиться, потому что потом убиваться будет намного больнее.
Снаружи я затормозил перед супермаркетом.
– Что ты пьешь? – спросил у него. – Давай что-то купим.
Славка смотрел на меня и молчал.
– Что ты пьешь? – повторил я. – Коньяк? Виски?
– Такой снег огромный! – сказал вдруг Славка. – И за твоей спиной гирлянды… уже совсем праздничные! Я давно не думал об этом – праздники, Новый год. Но ты стоишь сейчас – в снегу, в этой шапке, сказочный какой-то, нереальный, и про коньяк спрашиваешь, а до этого мы ссорились, и я ничего понять не могу…
– Тогда постой здесь, а я в магазин сбегаю.
Когда я вернулся, Славка по-прежнему смирно стоял на крыльце.

Потом мы пили коньяк и закусывали оливками. В холодильнике я нашел только колбасу и кусок батона. Вообще забыл, что еды нет дома.
И нет дома.
– Тебе, правда, понравилось, как я выгляжу? – Славка робко заглянул мне в глаза.
– Правда.
– Мне, наверно… пора, – проныл он. – Поздно.
– Оставайся. Я к тебе приставать не буду.
Он смотрел пьяно и кисло.
– Ты импотент, может?
– Может.
– Ладно, я останусь.
Пошел в душ, долго там плескался. А я допивал коньяк.
– Я полотенце большое взял, – он вышел в полотенце и потопал к кровати.
– Полотенце отдай. Оно у меня одно.
Славка замер у постели.
– Или тебе народу мало, чтобы раздеться? – поддел я.
На удивление, он сначала заполз под одеяло, а потом протянул полотенце мне.
– Что такое? Стесняешься? – не мог понять я.
Он насуплено молчал. Я только посмеялся и ушел трезветь в душ.

-11-
Я трезвел и не знал, что с ним делать. Совсем ни к чему нарисовался этот Славка, ни к чему это чувство, ни к чему вообще вся эта история. И он же пацан совсем. Пацан, который жил совершенно другой жизнью.
Просто в нем не было ничего липкого, как в его отце. Было хрупкое, было колкое, испуганно дрожащее внутри, – и это манило. Казалось, что вот-вот это колкое растает и потечет теплотой по телу.
Я решил не планировать – ни на час, ни на два, ни на пятилетку вперед. Может, он уснул уже, а я тут стою под душем, с гелем, высыхающем на голове, и извожу себя попытками ясновидения.
В комнате было уже темно. Только фиолетовый глаз смущенно сиял из тумбочки. Я лег рядом со Славкой и прижал его к себе. Он молчал. И непонятно было, спит или нет. Я осторожно поцеловал его в шею.
– Уснул?
Он не ответил.
– Не хочешь?
– Не знаю.
– А кто знает?
– Ты такой крутой. У тебя какая-то непонятная жизнь. Я боюсь нырять в это…
– Ну давай я в тебя нырну, – предложил я, упершись членом в его задницу.
– Да я серьезно говорю!
– Слав, ну, кто в койке говорит серьезно? Давай, может, чето интереснее придумаем?
– Ты же асексуал и импотент.
– Вообще-то да. Но сейчас исключительный случай.
Славка повернулся ко мне.
– Мне как-то стыдно. Это как с другом. Я никогда такого не делал. Хотя всегда думал, как отец… может.
Я поцеловал его в подбородок, потом в губы.
– Я люблю тебя, Денис, – сказал вдруг Славка. – И я еще хотел объяснить, что тогда, когда я тебя ждал, я не думал…
– Ну, все. Все. Любишь – бери.
– Да? А как? Резинка нужна?
Блях, он же медик. Я перегнулся через край кровати, стал шарить в тумбочке рядом с фиолетовым глазом. Ничего не было. Давно я не вспоминал о резинках.
– А у тебя нет? – спросил у студента.
Он помотал головой – начала просыпаться угловая лампа.
– Тогда давай без них, – решил он. – Если ты мне веришь.
Ну разумеется, я же асексуал – я вне всяких подозрений.
– Не вопрос.
– А еще какая-то смазка, да?
– О, результат домашнего чтения? Ничего не надо. Я еще на балете был мокрый, – приврал я.
– Где? Там? – Славка опустил глаза.
– Там, там, на балете.
Потянул Славку на себя, и он вжался в мои губы.
– Только медленно, а то свет включится, – предупредил я.
– Я не могу, я сейчас кончу.
– Не вздумай!
С ним не было смешно. Я сам удивился тому, что хочу его так жутко, хочу именно такого – робкого, неумелого, сбивчивого проникновения. Славка и не смог бы быть грубым, не смог бы быть требовательным, не смог бы заламывать мне руки и втискивать зубами в свои яйца. И, наверно, поэтому, я чувствовал себя с ним таким защищенным, растворяющимся в чистом удовольствии без осадка.
Он вошел медленно, но я ощутил его небольшой член так остро, будто он встряхнул душу. И в темноте я видел, как сосредоточенно он пытается поймать собственные ощущения – то или не то, нравится или не нравится. Выражение узнавания и неузнавания себя одновременно – явный признак новой идентификации. Он качался в волнах инстинкта, уже становился резок, настойчив, требователен и ко мне, и к себе. Но по его лицу я читал, как в раскрытой книге: «Я узнал себя, я нашел себя в тебе, я уже не буду прежним, ты у меня первый, и я люблю тебя».
Это выражение его лица уносило покруче любого оргазма. Оно значило, что до этого момента нас не было, мы родились только сегодня, мы чисты друг перед другом, мы еще не знаем измен и усталости, мы любим.
Я схватил его за плечи, пытаясь ухватить сразу все: это выражение на его лице, его глаза, сердце. Мы катались по кровати, сбросив на пол одеяло и подушки. Проснулись все лампы и заливали нас сияющим дневным светом.
Славка целовал меня, куда дотягивался, стараясь не сбиться с ритма. Наконец, влип в меня, просочился, кончил и протек внутрь. И его горячий язык замер у меня во рту. Я с трудом выдохнул. Он чуть приподнялся на руках, потом снова лег.
– Давай так и будем. Всегда.
– Трахаться?
– Ну, все это.
У меня почему-то выступили слезы.
– Так и будем.
– Правда?
– Конечно. Чем же нам еще заниматься?

Но из душа Славка вернулся каким-то приплюснутым. Я это заметил.
– Лучше сразу спроси.
– Нет, ничего.
– Слав, лучше спроси. Не додумывай, не выдумывай – спроси.
– Я вдруг вспомнил, как ты говорил, что у тебя было до меня… несколько… ну, любовников. А ты ничем не болен?
Бедный мой мальчик! Самое время вежливо поинтересоваться.
Я подошел и обнял его.
– Нет, Славка, я ничем не болен. Я бы не подставлял тебя так, честное слово.
– Да я просто…
– Это ничего, ничего, что ты спрашиваешь. Всегда лучше напрямую…
– Ладно, ладно, иди, – он попытался отпихнуть меня.
– Что опять?
– Да, встает на тебя… если напрямую.
Опять я торчал под душем, и мысль билась в голове только одна: «Не может быть так хорошо. Обязательно придется расплатиться за этот приступ счастья». Никогда раньше я не ощущал такого ясного присутствия рока, как в тот день, когда впервые трахался со Славкой.