Живые краски

Положив тубу с краской на подставку мольберта, мужчина вышел на деревянное крыльцо и присел на потертые буковые ступени, упершись спиной в резной поручень. Утро раскрасило сад дивной дымкой, солнечные лучи повисли кисеёй на ветках с блестящими листьями цвета незрелого яблока. Где-то на дереве заливалась пичужка, и Павел, откинув голову на балясину, блаженно прикрыл глаза. В воздухе ощущался дурманящий запах сирени, но тут же последней нотой стал уловим и запах пряной корицы. Это явно потянуло с распахнутого окна кухни, где колдовал проснувшийся Димка. Мужчина вновь улыбнулся, ведь понятно было, что любимый захотел сделать сюрприз и тайком приготовить ароматное какао с корицей и ванилью, которое любил пить по утрам Паша. Буквально через минут пять в глубине старого дома скрипнули половицы, и за спиной раздался голос Дмитрия.

- Доброе утро, Паш, - тихо прошелестев, Дима спустился на одну ступеньку и присел рядом, протянув пузатенькую толстостенную чашку с ароматным напитком. Он был очень милым, в футболке с мультяшным принтом, из-под которой еле заметно выглядывали короткие шорты. – Знаешь, я проснулся со странным чувством, что тебе очень не хватает чего-то вкусного и тёплого.

- Да ты волшебник, - улыбнулся Павел и обнял чашку поверх Димкиных рук. – Именно вкусного и тёплого.

Мужчина погладил большим пальцем по запястью своего друга и подался вперед, наклоняясь к улыбающимся губам Димы. Ноздри щекотал аромат какао и на подбородке оседал горячий пар, поднимающийся с чашки. Паша втянул запах корицы и легонько коснулся губами щеки: тёплой, разнеженной, слегка помятой после сна и немного колючей. Но это были самые приятные ощущения, и сравнить этот невинный поцелуй можно было лишь с самим удовольствием находиться рядом с любимым человеком.

- Вот сейчас мой завтрак стал ещё вкуснее, - Павел отстранился и поднял чашку, все ещё продолжая сжимать на ней пальцы Дмитрия. Подняв напиток на уровень подбородка, Паша обнял губами край чашки и слегка наклонил, сделав глоток ароматной жидкости. – Спасибо, родной. А сам почему ничего не пьешь? Или тебя напоить какао?

Дима засмеялся и мотнул головой:
- Нет уж, спасибо, я такую феерию вкуса с утра не выдержу, уж лучше зелёный чай.

- Тогда идем на кухню? Будем завтракать? – Паша попытался было привстать, но Димка его удержал на месте.

- Нет, ты посиди тут, я мигом, - вскочив со ступеней, парень кинул напоследок: - Завтракать будем здесь! – и скрылся в доме.

Пашка зажмурился от пробивающегося через ветки фруктовых деревьев утреннего солнца. В разрыве крон было видно васильковое небо с густыми сливками облаков. Он любил этот дом, в который всегда можно было сбежать от суеты сердитого города, от пыльных улиц и озабоченных людей. Когда сам бежишь дистанцию от понедельника и до последнего дыхания, кажется, что ты в тонусе, и рабочая неделя – вполне нормальная единица измерения жизни. Но как только автомобиль пересекает знак с перечеркнутым названием города, понимаешь, что именно сейчас таймер счастья начал отсчет. А если рядом на сидении, откинув его назад и смешно подложив ладони под щеку, спит Димка, то даже в песочных часах замирают песчинки. Хочется тихо скользить по воздуху, чтобы его не разбудить и самому наслаждаться путешествием…

- Вот и шеф-повар! Проголодался? – Дима стоял на крыльце и держал старый жестяный поднос, расписанный под хохлому. Когда он сделал пару шагов и приземлился на ступеньку, стала видна россыпь красных пятнышек на футболке со смачной кляксой по центру.

- Тебя ранили на кухне? - Паша потянулся за бутербродом и подхватил тонкую стрелку зелёного лука.

- Ну да, я одержал победу в неравном бою с пластиковой банкой кетчупа, - Дима тоже взял размашистый бутерброд с целой горкой всякой всячины. Наверно, такому многоэтажному совершенству позавидовал бы сам биг-мак из Макдоналдс.

- Отлично! Значит, путь свободен, и можно не бояться этого помидорного монстра, заточенного в темницу пластика? Так понимаю, он плевался из носика не только на тебя, но и на пол кухни?

- Эй, нечего тут придумывать! – Димка двумя руками держал бутербродное безумие и примерялся сделать укус. Приоткрыв рот, он смачно впился зубами в мякоть булки и куснул её. Бедолага не могла сопротивляться и просто позволила горчице, майонезу и кетчупу вязкими каплями стекать по бокам бутерброда. Откусив и немного прожевав, Димка добавил со всё ещё набитым ртом:
- Я потом всё приберу! И вообще, ты не налегай на лук.

Павел тоже сделал смачный укус в бочок мясного извращения с овощным излишеством. Это было очень вредно, но безумно вкусно. Он чувствовал, как майонез, скользя капелькой по подбородку – щекочет, как истекают соком сладковатые помидоры, и как похрустывает молоденький огурец.

- А зачем тогда ты лук принёс, если мне нельзя его кушать? – чуть прожевав, мужчина захватил мизинцем и безымянным пальцем чашку, чтобы отпить остывшее какао. Всё блаженство напитка пропало, зато была получена ударная доза бутербродного многообразия вкуса.

- Ну, так… для эстетического баланса, - витиевато пояснил Димка и снова грызанул свой бутерброд. – И вообще, после лука не целуются.

- Вот ты гад! – засмеялся Пашка и тут же отложил чашку и бутерброд. – Это провокация? Или ты действительно будешь сопротивляться?

Дима тут же тихо запротестовал, так как рот был занят довольно крупным куском монстра-бутерброда. Пашка, не обращая внимания на вялые попытки друга что-то выкрикнуть в свою защиту или отмахнуться локтем, схватил парня за плечи и тут же повалил его на спину, прижав к теплым доскам крыльца.

- Не вздумай разговаривать во время еды: это, во-первых, неприлично, во-вторых, опасно, а в-третьих… - Паша приблизил лицо к Димке и слизал кетчуп с уголка рта. Потом он губами забрал крошку с подбородка и под конец невесомо поцеловал. – В-третьих, это очень вкусно.

Парень раскинул руки и продолжал лежать на спине, широко растянув губы, пожевывая бутер и мурлыча от удовольствия. Такой завтрак его абсолютно по всем параметрам устраивал, и не важно, что утром он проснулся один, ведь достаточно было перекатиться на подушку Паши, которая всё ещё хранила его тепло, и можно было уловить его чуть терпкий запах. Если встать и подойти к распахнутому в сад окну, можно было поймать звуки еле слышимой музыки с первого этажа, которую Пашка включал, когда брался за кисти и становился у мольберта в гостиной. Он не очень любил, когда ему заглядывали через плечо, но позволял наблюдать за собой. Он довольно ревностно относился к своему увлечению и считал процесс рисования очень интимным, сравнивая его с тантрическим сексом. Да, собственно, было и не важно, что именно выводит его рука по холсту, ведь самое интересное было следить за самим художником. Иногда Дима устраивался в глубоком старом кресле и наблюдал за своим Микеланджело, иногда он выпрашивал разрешение помочь и мазнуть вязким маслом в строго указанном месте. Он сам умел рисовать лишь буквами, плести узоры из слов, составлять замысловатые орнаменты из предложений и собирать все это в симпатичные рассказы, которые почему-то ввергали Пашу в детский восторг. Иногда вечерами, когда освещение не позволяло художнику творить свои шедевры в нужном колоре, Пашка просил друга почитать свои рассказы вслух. Они, естественно, долго препирались, один стеснительно отнекивался и твердил, что ничего экстра-гениального не написал, а другой очень мягко и деликатно упрашивал дать возможность отдохнуть душой и понежиться в уютных строчках.

- Ну что, проведем день, лёжа на крыльце? – голос Паши очень аккуратно вывел Димку из неги размышлений.

Бутерброд был откинут на потертые доски пола, рука уютно устроилась на пояснице Паши, а под затылком была его мягкая ладонь. Дима даже не заметил, что давно прожевал еду, что обнял своего Пашку, и они трепетно и целомудренно целовались, словно подростки, впервые оказавшиеся наедине и познающие маленькие удовольствия влюбленности.

- Можно и тут, - Дима боднул друга лбом и улыбнулся. – Но у нас есть уйма интересных и не менее романтических мест, - подмигнув, он начал перечислять: - Весь первый этаж вместе с чуланом. Начиная кухней и заканчивая гостиной, можем даже взять в свидетели твой мольберт.

- Ты хочешь, чтобы у него потом постоянно ноги разъезжались при виде тебя? – Паша поцеловал в висок парня и сел на ступеньку, потянув за собой Димку.

- Думаешь, он на меня так западет, что не сможет устоять?

- Ну, я ведь не могу, - Паша раскурочил свой бутерброд и подцепил кружок помидора. Запрокинув голову, он опустил его в рот и довольно начал жевать. – А в чулане мы что будем делать, древний патефон слушать? Так я не уверен, что здесь есть винил. Так что разве что сможем на вертушке майских жуков покатать.

- Хорошо, тогда на второй этаж. А начнём - с лестницы.… - Димка многозначительно пошевелил бровями.

- Не-не! Помню я баталии на лестничном марше, ничем хорошим это не закончится. Либо я снова весь в ссадинах и синяках буду, либо опять кого-то нелёгкая принесет. Так что не хотел бы я начинать этот обряд по вызову соседей. Давай лучше проведём этот день только вдвоем.

- Ладно, оставим второй этаж на вечер, - Дима встал на ноги и потянулся, привстав на носочки, подняв руки вверх и громко, протяжно зевнув. – Остается сад.

- Сумасшедший, - засмеялся Пашка. – Тогда бабочки от стыда снова в гусениц превратятся. А трава под нами пожухнет, не дождавшись осени.

- А чего – трава? Зря я, что ли, гамак навешивал? Можем покачаться, - Димка направился неспешной походкой вглубь сада, где виднелся старый тканевый гамак, растянутый между старой яблоней и стволом вишни со спиленными ветками. Сетки-авоськи они оба не любили, да и рисунок от канатов на теле оставался не очень симпатичный, поэтому когда-то давно при первой поездке «за бугор» в солнечную Болгарию, было привезено это совершенство, усеянное полосками самых немыслимых оттенков зелёного, от нежно-мятного до глубокого изумрудного.

Паша тоже встал на ноги, но не пошел за другом. Он уселся на деревянные перила, которые жалобно скрипнули под его весом. Скрестив руки на груди, мужчина наблюдал за тем, как Дима нахально виляет бёдрами и стягивает на ходу испачканную футболку. Дойдя до старой яблони, он повернулся лицом к дому и присел на край гамака, потом откинулся на спину и оттолкнулся ногами.

- Иди ко мне, покатаю! – крикнул парень и начал подмахивать ногами в воздухе, чтобы раскачиваться и дальше.

- Знаю я твои катания! – засмеявшись, ответил Пашка и тут же решил вернуть друга с облаков в виде пошарканного гамака – на землю, в виде досок крыльца с остатками утренней трапезы. – А убирать-то, кто будет, романтик? Или теперь у нас самообслуживание?

- Оставь, я приберусь! Дай отдохнуть!

- Вижу, ты здорово устал, - ухмыльнулся Павел и направился-таки к яблоне. Подойдя, он взялся рукой за планку с канатами и начал покачивать гамаком. – Может убаюкать тебя? На свежем воздухе спится очень хорошо.

- Ты лучше приспи, - Дима поймал запястье Пашки и потянул его на себя. – Давай поваляемся.

- Ты уверен, что не устанешь со мной отдыхать? – Паша упал рядом, и ткань сразу же натянулась, столкнув парней животами. Обхватив Димку за талию, он тут же скользнул ладонью под пояс шорт. - Ты же не против экстрима?

- Да ну тебя, Паш! Щекотно! – заорал Димка и начал извиваться. Он хохотал и брыкался, но в натянутом коконе гамака это получалось не очень плодотворно. Они постоянно скатывались друг на дружку. – А кто-то ещё твердил про обряд Вуду!

- Что ты выдумываешь? – Паша продолжал порхать пальцами под шортами и ввергать Димку в детскую истерику. – И не собирался никакие куклы Вуду лепить.

- Переста-а-ань! – смеялся Димка и пытался ущипнуть друга, чтобы хоть как-то остановить такое насилие над его голосовыми связками и нервными окончаниями.

- Всё, уговорил, - Паша сжалился, и его рука замерла под тонкой тканью шорт. Лишь пальцы чуть пульсировали и легонько сжимали тёплую кожу. – Так что там с обрядом?

- Так ты говорил, что если мы начнем баловаться на лестнице, - Димка тут же покраснел, вытянул губы дудочкой и сделал неоднозначный движения бедрами, - то тут же появятся соседи. Думаешь, если мы устроимся отдыхать здесь, в саду, никто не захочет заглянуть через забор?

- А-а-а, так ты про это - обряд вызова соседей? - Пашка откинулся на спину и закинул руки за голову. – А пусть бы и смотрели, если у них есть достаточный запас валидола!

- Э нет, я не согласен быть причиной диагноза немощных пенсионеров. Потом нами ещё будут местных ребятишек пугать. Хватит и того, что имеем. Мы и так тут в поселке, как президент с премьером, вечно удостаиваемся повышенного внимания, и женщины готовы бесплатно продукты отдавать.

- Хорошо, что не отдаваться, - хохотнул Пашка и закинул свою ногу поверх Димкиных.

- Ну не скажи-и-и, - протянул Дима, заулыбался и тоже откинулся на спину, запрокинув и свесив с гамака голову и морщась от солнечных лучей.

- Так! Это что ещё за новости? – Паша тут же встрепенулся и начал шутливые разборки.

Снова хохот, грозные выкрики со смешными лицами, «удушение» а-ля Отелло и закатывание глаз с восклицаниями: «Я так и знал, изменщик!» Парни ещё долго дурачились бы и качались в гамаке, если бы в очередной раз, ввязавшись в шутливую схватку, не качнулись сильнее положенного и не опрокинулись оба наземь. Потом они еще пару минут валялись на траве, продолжая хохотать над собой и восхвалять Митхуна Чакраборти, что они не начали все же более решительные действия на таком неустойчивом ложе.

- Все, Малевич, иди, малюй, иначе ты меня ещё до обеда успеешь угробить, - поднявшись на ноги, Дмитрий подал руку Паше и поднял его.

- Но до обеда я ещё и оживить успею! И снова тебя…- Пашка хохотнул, за что получил хлопок ладонью по плечу, разворот и мягкий пинок под зад.

- Я сказал в дом, значит в дом! – строго приказал Димка.

- Вы там будете петь? – подыграл Паша, вспомнив кадры советского фильма.

- Нет, вы там будете слушать! – засмеявшись, Дима напоследок поцеловал друга в сгиб шеи и плеча и мягко подтолкнул по направлению к дому.

Уже через двадцать минут Павел погрузился с головой в своё художество, которое было сродни безмерно чарующему океану. Работа с красками его то завораживала, как игристая рябь солнечных бликов на водной глади, то мощно затягивала, как разъярённый упрямым ветром сизый шторм. Единственное чувство, которое ему было неведомо – это пассивное безразличие. Рисование всегда будило эмоции и не могло оставлять равнодушным. Мужчина то отходил от мольберта и старался прищурить глаза, высматривая в перспективе лишь ему известный объект, то снова подходил почти вплотную и делал резкие движения рукой с кистью или мастихином, словно намереваясь дать пощечину холсту. Он жил там, в своей работе, и эта жизнь ему явно нравилась...

- Па-аш, - тихий голос заставил художника отвлечься от работы.

Мужчина тряхнул головой и наморщил лоб. Затем поднял испачканную краской руку и согнутым запястьем убрал волосы с лица. Увидев в кресле Дмитрия, он улыбнулся и поманил того к себе.

- Иди, хочешь посмотреть?

Дима встал с кресла и нерешительно сделал шаг. Он ведь знал, что незаконченную работу обычно не любят показывать, но открытая улыбка Пашки его подбодрила, парень обошел мольберт и стал рядом с другом. Холст не был полностью заполнен, посредине, словно именинный торт на столе, было цветное скопление мазков, как будто кто-то ложкой размазал фисташковое мороженое. А в центре игривые полоски ярко-зелёного и фигура человека.

На голые плечи Димы легли теплые Пашкины ладони и он, чуть потянув назад, заставил сделать его несколько шагов от холста. Когда они оба остановились метрах в трёх, то картина преобразилась, и стал четко виден силуэт мужчины, полулежащего в гамаке в окружении сочной листвы деревьев.

- Так это же я! И наш сад! – тихо ахнул Димка и повернул голову к другу. – Паш, но ты меня никогда не рисовал. Почему сейчас?

- Не знаю, наверно, приходит время, когда забываешь о суевериях и перестаешь бояться, что образ может остаться лишь на картине. Я доверяю холсту свои фантазии, но всегда боялся доверить свою жизнь. Это как у тебя, ты ведь тоже никогда не писал о нас голую правду?

- Я писал то, что хотел бы сделать правдой, и все же… - Дима замер и опустил голову вниз. Он какое-то время молчал, и лишь его плечи немного поднимались от сосредоточенных, глубоких вздохов. Потом он, не поднимая головы, закончил:
- Наверно все же боялся сглазить, поэтому очень небольшими порциями делился нашими отношениями.

Паша улыбнулся и привлек к себе Димку. Он аккуратно обнял его, стараясь не измазать краской, и уткнулся в тёплое родное плечо. Ему очень хорошо было понятно Димкино состояние, он ведь и сам очень трепетно относился к тому, что они смогли выстроить, одновременно хотелось и рассказать всем, и уберечь от недобрых взглядов. Мы не всегда имеем время и возможность рассмотреть тех, кто нас окружает, а уж их мысли и намерения и вовсе тайна за семью печатями. Вот и приходится порою скрывать то, чем гордишься больше всего в жизни.

- Паш, а помнишь, я позавчера, кажется, говорил о сходстве живописи и писательства?

- Да, конечно, - Павел отстранился, но продолжал держать за плечи своего философа.

- Вот смотри, сюжет - это карандашный эскиз, набросок. Ты понимаешь?

- Конечно, родной, - парни, не сговариваясь, опустились на колени, продолжая держать друг друга за руки, и сели на пол, скрестив ноги по-турецки.

- Так вот, эмоциональный план – это как твои краски. Психологическая подоплека – перспектива. Настроение… - Дима закусил губу и на секунду задумался, - Не знаю, как иначе сказать, короче это – светотень.

- Ничего себе, - Павел восторженно качнул головой, а на его лице отразилась целая гамма чувств, от удивления до банальной гордости за своего мудрого и такого по-детски искреннего Димку.

- Вот, допустим, философия произведения – это масштаб в твоих картинах, - Дима шумно выдохнул и поднял руку, прикоснувшись ладонью к щеке Павла. – Ты помнишь, как пробовал написать для меня? Помнишь тот первый рассказ?

- Я его никогда не забуду, - по телу Павла легкой волной пробежала дрожь. Он помнил почти дословно, что написал для друга в день рождения. Это была проба кисти, или точнее – пера, и он попытался выразить свои эмоции Димкиным языком, отставив краски в сторону.

- Если говорить о том рассказе как о картине, то есть, твоим языком, то…- Дима улыбнулся, и очень интимно понизив голос и наклонившись к лицу почти вплотную, продолжил: - Ты очень здорово владеешь красками, они у тебя яркие, но не пошлые, никогда никакой аляповатости. Перспективу ты любишь намечать, чтобы угадывалась, но не прорисовываешь. Ты как импрессионисты - рисуешь воздух. Ещё ты любишь масштабность, но не громоздкость, и виртуозно обходишься с карандашом, - в комнате было тихо, и лишь шепот какого-то инструментала витал лёгким фоном. - Я кончил.

Последнее замечание в обычной обстановке вызвало бы смех обоих парней, но сейчас Пашка сидел, как завороженный, и просто пытался в голове повторить всё то, что только что услышал.

- Знаешь, Дим, твоё «любишь масштабность, но не громоздкость» мне напомнило строки из твоего рассказа: «Оба наступали, но не напролом, отступали – но не капитулировали…».

- Ты это помнишь? – Дима с интересом и долей недоверия посмотрел в глаза.

- Я всё помню, - губы Пашки легко коснулись уголка рта любимого мужчины, и в следующий миг они цепко схватили друг друга в объятия.

Гостиная - довольно просторное помещение, не смотря на небольшой размер старого дома. Да и сама комната не была захламлена ненужными предметами мебели, поэтому парням хватило минуты на три беспрепятственного катания по полу и безобидных, но довольно неистовых ласк. Когда оба слишком увлеклись и, в конечном счёте, ударились головами в деревянную боковушку дивана, парни поморщились и засмеялись.

- В который раз за сегодня? – Димка потёр ушибленную макушку.

- По-моему, все гамаки мира сговорились с диванами и прочей мебелью, чтобы не дать нам возможность чувствовать себя свободно в нашем доме.

- Или они просто очень аристократично воспитаны и намекают, что это неприлично - заниматься любовью по всему дому, - попытавшись выбраться из-под Паши, Дима начал подниматься на локтях.

- Знаешь что, - Пашка снова оседлал своего друга и прижал того плотно к полу, - у нашей мебели довольно старомодные взгляды на жизнь, - он поёрзал на бедрах Димки и наклонился к его груди. Выдохнув горячим воздухом и услышав сдавленный стон, парень провел языком от возбужденной горошины соска вверх, до ключицы. – И если чёртова мебель мне не позволяет тебя любить, где мне вздумается, - увидев округлившиеся глаза друга, парень тут же поправился: - Или тебе захочется! Так вот, если это причина, то я выкину всю мебель из дома. Оставлю лишь ковры. Они, вроде бы, не против.

В подтверждение, Павел начал оглаживать слегка загорелые бока Димки, целовать его гибкую шею и вдыхать безумный запах страсти и нежности, похоти и стыдливости. Димка излучал немыслимую палитру ароматов, и все они пьянили, влекли и кружили голову. Для каких-то более менее членораздельных высказываний не хватало времени, хотелось обласкать губами все тело любимого человека, от пяточек до макушки, от кончиков пальцев до сердцевины, солнечного сплетения, не пропуская ни ямочек ни возвышенностей, ни сладкого, ни терпкого.

- Постой, Паш. Погоди, - Дима, чуть задыхаясь, уперся ладонями в грудь Пашки и приподнял его над собой, отстраняясь.

- Что-то не так? – обеспокоенные глаза и чуть наклоненная на бок голова.

- Да нет же, все чудесно, как, впрочем, и всегда, - Дима несмело улыбнулся и пожал плечами. – У меня просьба есть.

- Всё, что захочешь, - тут же согласился Павел, кивнул головой так, что волосы упали на глаза, и снова потянулся за поцелуем.

- Да погоди ты, - не выдержав, засмеялся Дмитрий. – Я не об этом. Просто я кое-что написал для тебя.

- Ты хочешь это мне сейчас прочесть?

- Нет, я хочу это тебе… нарисовать, - Димка загадочно улыбнулся и облизал губы. – Научи меня рисовать.

- Сейчас?

- Почему нет? Ты ведь не раз говорил, что твоя медитация с красками сродни тантрическому сексу, - Димка тут же опять залился румянцем и хохотнул.

- Но… я не обещаю, что смогу быть последовательным и остаться в рамках Тантры, - Павлу начинала нравиться эта игра, и он поднялся на ноги, потянув за собой друга.

- Я готов рискнуть, - Дима был неумолим и дерзко вскинул подбородок, давая понять, что не отступит от своего решения.

- Тогда стой здесь и никуда не уходи, - Пашка метнулся из комнаты. Послышался топот по деревянной лестнице, ведущей наверх, потом стук двери, хлопки и позвякивания, шуршание и не совсем различимый мат. Через пару минут он скатился по лестнице, отчаянно стуча пятками, и тут же возник на пороге комнаты с коробкой и холстом. – Вот, чистый льняной холст и темпера. Я буду учить тебя рисовать ею. Это самая живая краска, когда-то их изготавливали на основе натуральных природных пигментов-красителей и настоящих яичных желтков.

Паша проворно убрал свою работу, сгреб металлические тюбики и банки с кистями, сгрузил все в большой деревянный ящик и выставил на столик пластиковые банки. Открутив крышечки и отложив их в сторону, он поднял одну краску и поднес ее к лицу. Шумно втянув воздух, он улыбнулся.

- Иди, знакомься, - он поманил пальцем Диму, и тот, подойдя, тоже попробовал понюхать.

Судя по лицу, аромат был паршивый, потому что парень чуть скривился, но все равно улыбнулся своему учителю.

- Может, пока не так тесно я буду с ними знакомиться?

- Э, нет, родной! Ты же хочешь, чтобы краски ожили и позволили творить с ними все, что тебе нашепчет необузданная фантазия?

- С ними нужно, как с людьми?

- Как с очень близкими людьми, - Пашка улыбнулся и рывком стянул через голову свою футболку. – Давай, попробуй.

Мужчина встал позади своего ученика, прижался грудью к его спине и взял его руку в свою. Он легонько сжал Димины пальцы в кулак, оставив лишь указательный. Не спеша, очень аккуратно, он опустил палец в банку с берлинской лазурью и поднес руку к холсту. Бережно, словно касаясь бутона орхидеи, они прикоснулись к полотну, оставив темно-синий блик. Затем рука учителя потянула книзу, и на девственном полотне остался сочный мазок краски.

- Как тебе… - Паша наклонился к самому уху и прошептал: - …быть у него первым?

- Чёрт, - выдохнул Дима и пошевелил своим измазанным пальцем. – Это необычно.

- Тогда продолжим, - смешок над самым ухом, и вторая рука учителя легла на живот ученика.

- А мне всё больше нравится урок, - чуть хрипловато пробормотал Дима и покорно позволил поднести руку к следующей банке.

- А теперь вытяни средний палец и зачерпни лимонно-желтую крайолу, - правой рукой Павел обнимал лишь кисть своего послушного ученика. Левая спустилась с живота на ткань шорт и легонько поглаживала напряженный холмик. – Теперь сам сделай мазок, только нежно, чтобы холсту понравилось.

Парень чуть подрагивающей рукой и оттопыренным средним пальцем опустил его в густую, обволакивающую темперу. Краска очень ласково обнимала фаланги и ласкала кожу, вытягивать не хотелось, но у Димки была цель – познать секреты мастерства, а не просто стоять, прижимаясь обнаженной спиной к телу своего любовника и погрузив палец в непонятную, хоть и довольно приятную субстанцию.

Подняв руку, Дима уверенно коснулся текстуры и оставил яркий, словно солнечный луч мазок рядом с первым. В этот момент над самым ухом прошептали: «Умница», - и шею обожгло жестким поцелуем. Его запястье выпустили, и обе руки устремились вниз по телу.

- Что ты творишь? – Диме все сложнее было сдерживаться, и он откинул голову назад, уперся затылком в плечо Павла и прикрыл глаза. – А рисование и вправду заводит.

- Мы ещё почти ничего не делали, - улыбнувшись, проговорил учитель и скользнул обеими руками под пояс шорт. – А теперь другой рукой набери амиантовый белый. Только теперь не стесняйся, можешь два или три пальца погрузить в краску. Чем больше возьмешь, тем мягче волшебство произойдет, тем невероятнее результат получишь.

- По-моему я уже не помню, с чего все началось и зачем мы всё это делаем, - шумно выдохнув, Дима прижал большим пальцем мизинец к ладони и покорно опустил три пальца в скользкую податливую краску. Пошевелив ними внутри и зачерпнув, он поднял руку.

- Теперь – замри, ничего не делай без меня, - Паша взял под локоть левую руку Димки и приподнял ее, стараясь поймать ползущие густые капли. – Теперь расслабь правую руку, раскройся и прижми ладонь к холсту, соединив два цвета – синий и желтый.

Дима лишь кивнул головой и начал поглаживать холст, соединяя краски в единый спектр. Момент превращения он пропустил, поскольку в это же время учитель превращал его тело в оголённый нерв. Паша неспешно расстегнул пуговку и легко раскрыл молнию шорт. Запустив обе руки по бедрам во внутрь, он снял все вместе с бельём и позволил одежде упасть кольцом вокруг щиколоток Димы.

- Смотри, ты родил новый цвет, - Паша обнял левой рукой поперек живота своего усердного ученика, а правой провел сверху от плеча до локтя по руке, создавшей сочную насыщенную зелень. Потом его рука провела по запястью и прочертила нежно до самых кончиков пальцев.- Ты теперь творец.

- А почему-то чувствую себя творением, - Дима повернул голову и поймал губы своего учителя. Короткий, но жаркий поцелуй прокатился разрядом дрожи по всему телу. – А вот ты – точно творишь чудеса, по крайней мере, со мной.

- Теперь смотри на этот глубокий зелёный цвет, - Паша поддерживая локоть левой руки Димы, направил его руку со стекающей белой краской на полотно, а правой, обхватил его поперек груди, прижавшись губами к Димкиной спине.

- Не думаю, что холсту сейчас так же хорошо, как и мне, - Дима шумно дышал и закидывал голову назад, но все же продолжал подносить руку к полотну.

Паша отпустил локоть ученика, и рука стекла вниз к паху, касаясь кончиками пальцев горячей и пульсирующей плоти. Дима еле слышно ахнул и с силой впечатал ладонь в мольберт, который чудом устоял и не свалился с ножек. Паша выпустил из захвата вздымающуюся грудь Димки, который натужно дышал и продолжал ёрзать ладонью по незамысловатому рисунку. На холсте остался хороший сочный отпечаток белого цвета, который с каждый движением пальцев, превращался в нежную мяту. Рисунок становился похожим на пробуждение ветки гортензии, и каждый мазок открывал новый оттенок цветовой гаммы. Холст, эластично натянутый на подрамник, энергично пружинил под упругим нажимом пальцев, наносящих вязкую краску. Мазки художника становились всё увереннее и размашистей, достигая всех уголков полотна и превращая чёткость композиции в колорит валёра. Эмоциональная выразительность проступала с каждым движением, и в конце, когда полное смешение превратило сочность цвета во взрыв феерии, последней нотой рисунка был звук царапанья по зернистой фактуре холста и четыре борозды, пересекающие диагональ…

- Как тебе урок рисования? – Паша просунул руки подмышки Димке и обнял его ладонями за плечи спереди, прижавшись щекой к его затылку.

- Знаешь, готов быть вечным твоим учеником, - усмехнулся Дима и обнял руки друга на своих плечах, измазав их остатками краски. – Но я все же так и не смог нарисовать все, что написал тебе словами.

Паша заинтересованно наклонился и заглянул через плечо на мольберт, а затем на лицо новоявленного творца. Потом он отстранился, а Димка, воспользовавшись моментом, развернулся и стал лицом к учителю.

- Думаю, я пока буду экскурсоводом в галерее своих картин, и буду пояснять, что хотел сказать художник, - Димка тихонько засмеялся и провел руками по груди Пашки. – Если пытливый ценитель живописи посмотрит на мою работу, то он сможет заметить, что именно май всегда был моим любимым месяцем. Именно тут видна вся гамма чувств, и я теперь точно знаю, почему я люблю этот месяц.

Дима поднял указательный палец вверх и неспешно макнул в янтарно-оранжевый цвет. Потом он медленно поднес руку к лицу и оставил яркий мазок на щеке Пашки.

- Почему первые жаркие дни приходят именно в мае – это твоя страсть, - он улыбнулся и расчертил свою щеку тем же цветом. - Почему первая гроза случается тогда же: сверкает молниями, словно фейерверк и грохочет, словно орудийные залпы, - он продолжил свое художество и зачерпнул ясный ультрамарин, проведя по шее учителя, – Это твои озарения и безудержный юмор. Почему ливень гладит кожу, - рука направилась к банке с нежным бисквитно-бежевым, и краска украсила грудь Пашки, который лишь вздрогнул и продолжал с восхищением наблюдать за этим волшебством,– Это твоя нежность…

Павел заворожено слушал своего Димку и покорно позволял рисовать всю его историю на своем теле. Никогда ещё касания не были столь интимными и распаляющими. Каждый цвет находил свое место на коже обоих художников, а дивный серпантин повествования звучал мантрой, под которую хотелось покачиваться, отдаваться и быть холстом для своего обожаемого мужчины. Каждое прикосновение отзывалось эхом томления внутри, скручивалось спиралью и нагревалось, как стержень бенгальского огня. Искры давно витали в пределах ауры и были, может, и невидимы, но очень ощутимы каждым из парней. Пашка даже не заметил, когда ученик, перещеголяв своего учителя, очень легко и нежно освободил его тело от одежды и всё продолжал рисовать по нему всеми доступными красками, которые действительно оживали от каждого соприкосновения с кожей, они рассказывали свою историю, делились своей энергетикой и просто делали мир вокруг чуточку ярче. А голос, доносящийся где-то из параллельной вселенной, все продолжал рассказывать:
- Почему буйствует молодая зелень и море цветов всех оттенков радуги – это твоя невероятная фантазия. Почему ветер свеж и пахнет горько-сладким тополем – это твоя любовь и свобода; почему небо бездонно, и солнце ликует - потому что всё празднует твоё рождение, твою жизнь.

- Это все обо мне? – в глазах Паши плескалась трепетная нежность и всепоглощающая любовь к этому мужчине. Димка всегда был для него уникальным, но все же сегодня он вновь смог его удивить и добавить к блеску глаз еще и по одной маленькой слезинке счастья.- И это всё для меня?

- Конечно. Даже пёстрая пена цветов в зеленом море – для тебя. Шум и сверкание грозы – в твою честь. И сияющее в распахнутом настежь небе солнце – твоё отражение, и свежий ветер – твоя душа…

***

Суть живых красок вовсе не в том, чтобы ими можно было рисовать статичные картины или безбоязненно раскрашивать друг друга. Намного важнее оживить свои желания и открыться навстречу любви, даже если двум вполне взрослым людям для этого понадобится раздеться донага и измазаться красками, испачкать ковры и мебель, не замечая ничего в порыве страсти. Если любой красочный отпечаток различных частей тела любимого человека захочется оставить на стене как память, а не схватиться за валик, чтобы выровнять цвет, значит, в душе у вас тесно от доброты и заботы, от любви и внимательности, от внутренней красоты и житейской мудрости. Значит, вам незачем бояться, что когда-то вы останетесь одиноким, добро притягивает счастье. Если что-то в жизни идёт не так, нужно проверить, а чем вы наполнены? Быть может не стояло оставлять внутри сердца и души пустое место для плохого?

Ещё долго в комнате с танцующими занавесками и лапами махровой белой сирени, стоящей в вазе на подоконнике, звучали вздохи и поскрипывания, шепот и признания. Еще много различных мазков самых невероятных цветов было нанесено и на покрытую мурашками кожу, и на пол комнаты. Ведь когда два человека так углубляются в искусство и познают секреты живописи, ни одна школа рисования не может навязывать художественные каноны, которые могут стать преградой в достижении конечной цели – шедевра.

Хотя можно и по-другому: когда два человека так углубляются в жизнь и познают секреты отношений, ни одно общество не может навязывать этические нормы, которые могут стать преградой в достижении конечной цели – любви.

Да и зрителей тут быть не может, разве что молчаливый ветер, изредка скользящий между телами и остужающий их разгоряченную кожу. Возможно – стыдливый солнечный луч, тайком пробравшийся сквозь ажур тюли и подсматривающий за красотой лиц. Да еще может сам месяц май, окутавший волшебством весь этот дом и наблюдающий за совершенством влюбленных сердец. И лишь намного позже, словно занавес после прекрасного спектакля, на сад опустятся финальные слова двух главных героев пьесы под названием «Их жизнь»:

- Желаю - и сделаю всё возможное, чтобы ты был счастлив, любимый…

- Я тебе верю, родной…