Медведково. Конечная

"Первый опыт, первый дым, быть кайфово молодым...".
Чиж, "Доброе утро".

Москва. Медведково. 2000 год.

1.
Новость о том, что какие-то люди купили двушку на десятом этаже, "которая под нами наискосок", мать сообщила таким тоном, будто это – ее личное достижение. Оно, в принципе, понятно. Раньше в сто шестнадцатой жила разухабистая семейка алкашей, которая то распевала на весь подъезд народные песни, то превращала этот же самый подъезд в "ту еще помойку". Шурик принял информацию к сведению и уткнулся обратно в учебник по физике – до выпускного экзамена оставалось три дня.

За лето Шурик неоднократно поминал новых соседей не особенно приятными словами. Потому как просыпаться – летом, в каникулы – в восьмом часу утра, оттого, что у тебя где-то под ухом раздается завывание перфоратора, это трындец. Если не сказать хуже. Еще сильнее психовал отец, который как раз в это время возвращался  с дежурства и с чувством выполненного долга заваливался спать.

Шурик полусонно выползал на кухню, привычно отправлял в раковину тарелку с остатками холодного борща, а в мусорное ведро – две пустые бутылки от "Балтики" (следы отцовского завтрака, он же – ужин). Потом выходил на балкон, пытаясь понять – сильнее здесь слышно гудение дрели или наоборот. Остывшие за ночь квадратики кафеля слегка щекотали босые ноги, солнце, давно выползшее из-за блочного дома напротив, упиралось в щеку, прикрытую отросшей каштановой прядью. Шурик обхватывал ладонями шершавое ребро балкона, машинально разглядывал двор и знакомое до последней царапины четырехэтажное здание школы. На крыше ненаглядной "средней общеобразовательной" дымились черные лужи разлитого гудрона, и Шурик с равнодушным неудовольствием думал, что в ближайшие два года ему хрен знает сколько придется подниматься на облупленное бетонное крыльцо.

С дачи они вернулись в середине августа. Мама, повторявшая по несколько раз на дню "слава тебе Господи, что не в колледж", чуть не схватилась за сердце, узнав, что от  десятиклассников требуется приходить в школу в приличном виде – то бишь в костюме с галстуком.  "Ой, Сашка, а я так радовалась, что мы тебе джинсы нормальные купили…" Потом мать сообразила, что со времен отцовской службы в  гардеробе до сих пор валяются форменные рубашки. Шурик, которому приличный пиджак и прочий цивильный вид нужен был, примерно, как корове холодильник, только отмахивался. Главное, чтобы любимое школьное начальство не начало прискребаться к нему из-за "неуставной", по отцовскому выражению, длины волос. Впрочем, от явления в школу в "военном вторсырье" Шурик был избавлен. За последние полгода он и впрямь сильно вытянулся, даже обогнал отца. Но бывшая форма Елизарова-старшего на тощем Шурике висела как на вешалке. Так что, вздохнув напоследок "еще бы четыре звезды на погоны – и был бы у нас в семье второй капитан", мать мужественно отправилась вместе с Шуриком на Черкизовский рынок.

Внешне в школе ничего не изменилось. Даже классной у Шурика оставалась та же самая математичка Надежда Петровна. И  за ее учительским столом все так же висел совершенно неуместный для кабинета алгебры глянцевый календарь с дракончиком – символом нынешнего года. Через хребет дракончика тянулась широкая белая полоса – след от  свежей штукатурки.

Зато с самим классом произошло столько всего…  В общем, то, что всегда бывает, если из трех девятых классов сделать один десятый. От Шуркиного "Б" осталось человек семь, от параллельных "А" и "В" примерно столько же. И еще появилось пятеро новеньких, по воле судьбы или родителей, оказавшихся в "самой приличной на все Медведково" школе.

Кажется, в тот день он вообще не обратил внимания на Вальку. Тот держался так уверенно, что можно было подумать, будто невысокий пацан с непроизносимой фамилией Тальберг раньше учился в одном из параллельных классов. Впрочем, в некотором роде так оно и было – Валька действительно ходил в эту школу – не то до пятого класса, не то до шестого, а потом уехал куда-то. Не то в другой район, не то вообще из Москвы.

В первую же перемену Вальку обступили девицы из бывшего "В"- класса и сразу начали причитать на тему "Ой, как ты изменился".  А Шурик честно отправился с оставшимися "бэшниками" и примкнувшим к ним Пашкой Тархановым в сортир на втором этаже – покурить. Ну, или хотя бы сделать вид, что куришь.

После уроков они все тем же составом двинули к расположенным у метро ларькам – за пачкой "Кэмела" и "Балтикой". Расположились у Шурика во дворе – у  скрытого в порыжелых кустах сирени старого доминошного столика. Сквозь вялую, но все еще густую листву  здание школы было почти не видно. Зато шуркин дом – как на ладони. Даже, кажется, можно было разобрать, как дымок от отцовской сигареты вылетает сквозь форточку.

– Сань, слушай... а этот… как его… Валька вроде… с тобой в одном подъезде живет, – Пашка Тарханов с видимым облегчением затушил бычок о ножку шаткого стола. – Ты в курсе вообще, да?

– С чего ты взял? – от солоноватого теплого пива Шурика слегка повело.

– Да вон он на балконе маньячится, глянь… Или это не он?
Этажом ниже, на балконе бывшей алкашовской квартиры, и впрямь торчал светловолосый пацан. А рядом с ним – мужик в зеленой спецовке, сжимающий в объятьях тяжелую белую тарелку спутникового TV. Тальберг – или не Тальберг -- жестами что-то объяснял мужику, а потом развернулся и ушел с балкона. В воздухе поплыл надоевший за лето зуд дрели.

 

2.
В субботу вечером, дождавшись, когда отец отоспится после дежурства, мать начала собираться на дачу. Шурика после легкого нытья на тему "какие яблоки, мне сочинение по литературе писать" оставили в Москве. Разумеется, с привычными уже требованиями "по подъездам до двенадцати не шляться, дома шалман не устраивать и погреть суп, он в холодильнике в синей кастрюле". Никакого шалмана не было – Шурик вместе с Тархановым и Матросовым честно курил только на балконе, следя за тем, чтобы дым не полез в комнату, а за пару часов до родительского приезда  и впрямь сел за занудное повествование – "Лучшая книга, которую я прочитал за лето".

 

Родители вернулись домой в одиннадцатом часу, когда Шурик домучил сочинение и даже вспомнил про суп.

 

Отец втаскивал в квартиру пластиковые ведра с яблоками и привычно ворчал, что "На Алтуфьевском пробка, на Осташковском пробка, а на Кольцевой – преисподняя", мама прошлась по квартире с таким видом, словно вместо конфетных фантиков и нестертой пыли ожидала увидеть под диваном половину шуркиного десятого "А". Потом угомонилась.

 

За поздним ужином отец, перебирая на кухонном подоконнике  стопку старых "Московских комсомольцев", рассеяно поинтересовался:

 

– Сань, ты не заметил, там за углом черный "Лексус" паркуется, еще с четверга... Не знаешь, чей это?

 

Шурик пожал плечами.

 

– Так он Володькино место занял, он сейчас по двору круги нарезает, как ошпаренный,– найдя газету с неразгаданным кроссвордом, отец отошел от подоконника.

 

– Да этих, новых жильцов из сто шестнадцатой, – мама постукивала шумовкой по дну кастрюли, пыталась нащупать прилипший пельмень.

 

– Надо будет Вовке сказать, пусть сходит, поговорит с мужиком... Он на это место с девяносто седьмого машину ставит...

 

Шурику, откровенно говоря, проблемы отцовского приятеля дяди Володи, который жил в соседнем подъезде, были как-то до лампочки. Но следующая реплика мамы заставила его удивиться.

 

– Ой, Сереж, а там не мужик, там женщина. Такая интеллигентная, у нее еще сын и собака. И не скажешь, что приезжая.

 

Уже перед сном, собирая рюкзак на завтра, Шурик вспомнил этот разговор и сообразил, что интеллигентная женщина на "Лексусе" это, по видимому, мать Вальки Тальберга. И чего им в голову пришло квартиру здесь покупать, а не в новостройке?

Наверное, он бы даже спросил про это Тальберга, но утром его в классе не оказалось. Шурик рассеяно отметил про себя этот факт и сонно уставился  на доску, с которой на десятиклассника Елизарова зловеще таращились тангенсы и котангенсы.


Минут за десять до конца первого урока, когда Надежда Петровна, покончив с тригонометрией, завела вечную песню про дежурства по классу и "сдайте все по триста рублей, будем поздравлять именинников", в дверь постучали.

 

– Войдите, – раздраженно откликнулась Надежда.

 

На пороге стоял Тальберг с небольшой дорожной сумкой.

 

– Банк ограбил, не иначе, – предположил Пашка Тарханов, подпихивая Шурика локтем, – Сейчас откроет сумку, а там бабки.

 

– Или стволы, как в "Криминальном чтиве", – шепнул с соседней парты Юрка Матросов.

 

Наверняка, окажись на месте Вальки кто-нибудь другой, Надежда могла бы взбелениться. Но она вместо этого в упор посмотрела на крайне спокойного Тальберга. А потом чуть нараспев произнесла:

 

– Возвращается муж из командировки... Валя вспомнил, что сегодня понедельник... Иди, садись...

 

Под ожесточенное перешептывание Валька двинулся к своей второй парте, за которой почти целый урок проскучала в одиночестве незнакомая сутулая девчонка из "В".

 

На перемене, уже сваливая из кабинета, Шурик краем уха зацепил странный диалог между Надеждой Петровной и Тальбергом:

 

– Ну и в чем, собственно, дело?

 

– Других билетов не было, сейчас все из отпусков едут. Вам же мама вчера звонила.

 

– Звонила... Ты так и будешь с этой торбой по всей школе таскаться, как челночник?

 

– А куда ее?

 

– Вон в тот шкаф убери, где таблицы Брадиса сверху.

 

Шурик на секунду замялся у порога, наблюдая за тем, как Валька послушно идет в дальний угол класса, ставит сумку на пол и начинает рывком сдирать с себя серый свитер, слишком теплый для сегодняшнего сентябрьского дня. Странно, что он вообще в нем на урок приперся, наплевав на директорские призывы "соблюдать приличный внешний вид". Под свитером у Тальберга оказалась вполне обычная белая рубашка, правда, слегка помятая и пожеванная. Тонкие запястья выглядывали из чуть великоватых манжет, темный галстук вопиющим образом отсутствовал – сквозь распахнутый ворот была видна тоненькая серебряная цепочка, наверное, от крестика.

 

Кажется, Тальберг почувствовал напряженный шуркин взгляд. Застыл, прижимая к себе вытащенные из сумки учебники. Пожал плечами и отвернулся. Растрепанные волосы – такие же длинные как у Шурика, только не темно-рыжие, а светлые, – мазнули по плечам, заискрились на секунду под узкой ленточкой солнечного света. Это было неожиданно красиво. Примерно как семиполосная радуга, сияющая над бетонными медведковскими коробками.


Двумя последними уроками в расписании стояли русский и литература. Шурика это слегка раздражало. Русичка Анита Борисовна была по совместительству завучем, и имела обыкновение задерживаться в учительской минут на пять, а то и десять. А потом на столько же задерживала класс. И одно дело – перемена, а другое – когда эти пять минут отрывают от твоей вполне заслуженной вечерней свободы. Топаешь по опустевшей школе и чувствуешь себя... Просто… Ну, как на затопленном "Титанике".

 

Сейчас Аннушку тоже где-то черти носили. Народ вяло переговаривался и перечитывал сочинения. И только Тальберг, отгородившись от внешнего мира светлыми волосами, лихорадочно дописывал что-то в тетради.

 

– Валь, ты как съездил-то? – поинтересовалась у него еще одна девица из бывшего "В", слегка похожая на Уму Турман, только не такая высокая. Звали ее, вроде бы, Людка, а вот фамилию Шурик вспомнить никак не мог.

 

– Да нормально... Слушай, "бескомпромиссно" через "з" или через "с"?

 

– Не помню...

 

– А ты у Елизарова спроси, – неожиданно вмешался Юрка Матросов, который еще в седьмом классе сдвинулся на фильмах Тарантино. – У него в мозгах просто справочник по русскому. Саньчик, там "з" или "с"?

 

Подобному вопросу Шурик не удивился. Про его врожденную грамотность время от времени складывали байки. В основном о том, что это из-за того, что мама Елизарова чуть не родила сына на госэкзаменах. Шурик отмахивался. Сам он подозревал, что грамотность и вправду наследственная. Только мама давно уже не препод по русскому, а верстальщица в издательском доме. Но это не важно. В любом случае перед диктантами и изложениями Шурика трясли все, кому не лень.

 

– Через "с", – не задумываясь, ответил он.

 

– Ага, спасибо... – Валька посмотрел куда-то на стену за спиной Шурика, задумчиво погрыз кончик ручки, улыбнулся чему-то своему и снова принялся строчить в тетради.

 

3.
На следующий день, ожидая, пока толстый, бородатый, больше похожий на священника, чем на учителя, физрук Александр Борисович откроет раздевалку, Пашка Тарханов лениво поинтересовался у Тальберга:

 

– Валь, а чего ты вчера с таким чемоданом в школу приперся?

 

Тальберг посмотрел на Пашку как на идиота:

 

– Так я прямо с вокзала. Домой уже некогда было заходить.

 

– На дачу что ли ездил?

 

– Да нет, к отцу. А там с билетами напряг, "Стрелу" всю сразу раскупили, ну и пришлось брать на тот, который в восемь двадцать прибывает.

 

– Какую "Стрелу"? – удивился Тарханов.

 

– Наверное, "Красную стрелу", которая в полночь уезжает, да? – неожиданно вспомнил Шурик.

 

Тальберг милостиво кивнул, привычно глядя в стену за шуркиной спиной.

 

– Куда уезжает-то? – не понял Пашка.

 

– В город Санкт-Петербург и обратно, – с каким-то странным  раздражением откликнулся Валька.

 

– А чего, на каникулах к нему нельзя было съездить? – с завистью сказал Тарханов.

 

– А на каникулах… Меня вообще здесь не было.

 

Шурик хотел поинтересоваться,  где это "здесь", но Тальберг явно не собирался продолжать разговор. А еще через полминуты в коридоре появился одышливый Александр Борисович, звенящий связкой ключей, как пророк Петр. Или Павел… Шурик слабо разбирался в религии.

 

Кстати сказать, крестик у Тальберга был неправильный. Без перекладинок и с какими-то камушками. Шурик заметил это через пару минут – когда народ начал торопливо переодеваться перед сдвоенной физрой.

 

Шурик понятия не имел, что его так  заинтересует этот крест. Мало ли кто чего таскает на шее.  У Вовчика Драникова на цепочке поблескивает "анархия", а Женька Каховский  носит очень похожий на нее значок из двух треугольников – "звезду Давида".

 

А тут вот незнакомый крестик. "Католик он, что ли?" Цепочка, явно не новая, потемневшая и очень тоненькая, смотрелась на тощей валькиной шее как темный шрам. Ну, или что-то такое. Даже сквозь мутно-оранжевый свет в раздевалке (что б тут не сидели и не читали вместо уроков), можно было понять, что у Тальберга очень светлая кожа. Какая-то светящаяся, как лампа в длинном плафоне-трубке. Такие лампочки называют матовыми. Только там поверхность гладкая, а Валька весь покрыт мурашками – в раздевалке было довольно холодно. Самого Шурика почему-то начало знобить, а у Вальки, который торопливо шуршал полиэтиленовым пакетом со спортивной формой, невразумительно-бледные соски стали розовыми и наверняка твердыми.

 

Шурик пялился на них до тех пор, пока Валька не повернулся к нему спиной, чтобы пристроить рубашку на кривоватый крючок.

 

Тальберг, видимо что-то почувствовал. Раздраженно передернул лопатками, а потом практически нырнул в длинную черную майку, на которой горели два желтых кошачьих глаза. Спутанные волосы зазмеились, забились под плотный рубчатый воротник. Валька, недовольно морщась, начал вытаскивать прядки наружу.

 

– Ты их в хвост собери, а то Борисыч сейчас разорется, – посоветовал Женька Каховский, воюя со шнурками от кроссовок. – Вон, как у Санька нашего.

 

Шурик и правда стянул отросшие волосы в некое подобие хвоста. После прошлогодней ругачки с физруком – "У меня тут спортзал, а не рок-концерт", он начал таскать в карманах цветную резиночку – из тех, которыми перетягивают пухлые денежные пачки. Только вот запасной у него не было. И у Вальки, естественно, не было.

 

– А я сейчас у Людки спрошу, – немедленно откликнулся уже переодетый Юрка Матросов. Поднялся со скамейки и вышел из раздевалки. Через пару секунд по коридору прокатился стремительный визг. А потом недоуменно прозвучал Юркин голос -- "Люд, а никакой другой нету? Ну ладно, мы после урока вернем".

 

– Мне потом отдай, ладно? – на ладони вернувшегося с трофеем Матросова лежала пушистая красная "махрушка". Валька равнодушно кивнул, зажал резинку между зубами и начал ловить ладонями легкие пряди. Шурик на секунду замешкался, будто хотел предложить свою помощь, а потом сообразил, что сам до сих пор не переоделся.


Тем же вечером (родители ужинали, а Шурик рылся в холодильнике в поисках чего-нибудь, что можно сжевать перед телевизором), отец вдруг сообщил:

 

– Юль, ты представляешь, а эта баба из сто шестнадцатой у Володьки место под окнами выкупила…

 

– Это как? Саш, не хватай холодное, давай я тебе подогрею…

– Он к ней пришел вчера, так мол и так, у нас все места для машин заняты. Думал, она скандалить полезет... А она ему и говорит – что, типа, извините, я как раз через месяц гараж куплю, уже договорилась. И деньги ему продлагает. Чтоб свой "Лексус" на его место ставить, а то машина дорогая, новая…

 

– Сильно дорогая? – равнодушно поинтересовалась мама, пока Шурик переливал в кружку остатки холодного молока

 

– Ну, дороже вовкиного "Форда".

 

Мама недоуменно кивнула.


– А ее сын со мной в одном классе учится, – неожиданно для себя сказал Шурик. Его почему-то жутко раздражало, что родители обсуждали при нем валькину мать и самого Вальку. И при этом хотелось узнать чего-нибудь про Тальбергов.

 

– А, ну и как? Нормальный пацан? – отец придвинул к себе очередной "МК".

 

– Ага, нормальный.

 

– Ну надо же, а я думала, он помладше. Она совсем молоденькая с виду, как студентка, – мама включила воду и потянулась за губкой. – Я их вчера в магазине видела. Такой хорошенький мальчик и на маму очень похож. Сашка, ну куда ты все молоко вылил, я омлет на завтра сделать хотела...

 

Шурик раздраженно поставил кружку на стол.

 

– Могу влить обратно, только пакет из мусорки достану.

 

– Тьфу на тебя. Я яичницу завтра сделаю. Сереж, вам аванс точно пятнадцатого дадут или мне опять у бильда деньги занимать?

 

Отцовского ответа Шурик не услышал. Вместо того, чтобы включить ящик, он ушел к себе в комнату. Рухнул на диван и долго разглядывал синеватый потолок, на котором в сумерках не было видно трещин.

 

4.

Первая четверть сперва казалась огромной и жутко нудной, а потом промчалась стремительно, почти как обычная неделя. Учиться в десятом оказалось неожиданно легко,  в отличие от прошлого года, когда над Шуриком нависла реальная угроза "влететь из школы как пробка и отправиться в колледж". Впрочем, из-за уроков ни сам Шурик, ни вся их компания особо не заморачивались. Так что времени хватало на все. И на долгое зависание у Пашки Тарханова дома, где по раздолбанному видаку можно было крутить  не только навязшего в зубах Тарантино, но и кое-что поинтереснее. И на неторопливые вечерние тусовки – пока было тепло, то у Шурика во дворе, у старого доминошного стола, а позже – "на решетках" – в подъезде дома со сберкассой, жильцы которого по непонятным причинам отказывались ставить домофон или хотя бы код на входную дверь. Сидели на ребристых батареях возле почтовых ящиков, вели какие-то ленивые разговоры, покуривали, а иногда, если чьи-нибудь предки неожиданно подкидывали лишний полтинник или хотя бы пару десяток, тянули по кругу прохладное пиво в тонких алюминиевых банках. В чьем-нибудь плеере бряцал "Король и Шут", Цой или "Агата". Юрка Матросов в сотый раз рассказывал, как он в позапрошлом году умудрился протыриться в "Олимпийский" без проходки на концерт Шевчука – "ну вы помните, в ту ночь еще потом гроза была, когда деревья повыворачивало". Живший в соседнем доме Вовчик Драников иногда притаскивал гитару и начинал привычно хрипеть под Летова – "вижу в небе алую черту, это миг-шестнадцать на хвосту...". Сквозь замызганное окно был виден черный провал двора с брызгами светящихся окон – золотисто-теплыми, как последний глоток "третьей Балтики".

Вальку в эти сентябрьские и октябрьские дни Шурик почти не видел. Ну, только если в школе. Но даже там Тальберг держался как-то совсем особняком, разве что на алгебре и геометрии постоянно вступал в перепалки с Надеждой Петровной, которая, кажется, от его полупрезрительных "а, между прочим, тут есть еще два способа решения" приходила чуть ли не в восторг. Поговаривали, что у себя в Питере – или откуда там Валька приехал – Тальберг учился в математическом лицее. Тогда тем более непонятно, каким ветром его занесло именно к ним, если в микрорайоне есть целых две физматовских школы?

 

В подъезде или на улице они тоже почти не сталкивались. Собаку – бестолкового седовато-черного колли с напоминающим растрепанный веер хвостом – Валька выгуливал где-то на Яузе, а в остальное время он вроде бы отсиживался дома. Пару раз Шурик видел, как Тальберг с матерью выходят из разлапистого "Лексуса", прижимая к себе то пакеты с логотипом книжного магазина, то какие-нибудь коробки. Они и вправду были похожи – у валькиной матери оказались такие же светлые волосы, только совсем короткие, стриженые ежиком, и такая же манера не смотреть на собеседника во время разговора. Только вот ростом она была почти с Шурика, так что невысокий Валька едва доставал ей до плеча. Впрочем, всякий раз, когда Шурик их видел, мать и сын явно были заняты какими-то своими  мыслями и не обращали на его торопливый кивок никакого внимания.

 

Возвращаясь вечером с "решеток", Шурик как-то машинально отсчитывал окна тальберговской квартиры - на этаж ниже и два балкона наискосок. Там в одной из комнат почти всегда светилась настольная лампа-плафон. Источала то же белесое сияние, что и полупрозрачная валькина кожа. Шурик усмехался и клацал домофоном, попутно закидывая в себя сразу две подушечки яблочного "дирола".

Странное начало твориться за неделю до осенних каникул, когда чужая математичка, заменявшая Надежду Петровну, неуверенно отмечала по журналу отсутствующих. На Валькиной фамилии она слегка запнулась. Впрочем, на ней многие учителя запинались. Но тетка, скользнув глазами по рядам, недоуменно поинтересовалась:

 

– А Валя Тальберг – это мальчик или девочка?

 

Народ, естественно, взвыл от смеха. А Валька покраснел. Совсем чуть-чуть. Наверное, только Шурик это и заметил. Если только... Блин, он и сам понятия не имел, что постоянно пялится на Вальку. Так же часто, как Юрка Матросов рассматривает похожую на Уму Турман Людку Коробейникову. Но у них, судя по тому, с какой скоростью Юрец таскает в школу любовно собранные кассеты с Тарантино, может что-то наклюнуться. А Шурик-то с какого перепоя все время на Тальберга таращится? А ему, кстати, и впрямь, пошло бы, наверное... ну, если бы он был девочкой. То есть это, Шурик мог бы на него спокойно смотреть. То есть – совсем не спокойно, конечно, даже наоборот. Но это было бы нормально.

 

Шурик неожиданно представил себе Вальку – с длинными, по локоть, волосами, в черном платье с белым узором – как у Коробейниковой. С серебристым мазком помады на бледных припухших губах. М-даааа... Надо, что ли у Пашки взять какую-нибудь порнуху посмотреть, прямо завтра, когда отец на дежурство свалит. Или сегодня после школы смотаться к метро, купить на отложенные на проездной деньги номер "Плэйбоя".

Наутро Валька в школе не появился. И на следующий день тоже. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Пользуясь тем, что классная свалилась с гриппом, народ  забивал на уроки только так. Все равно до каникул четыре дня, а оценки за первую и третью четверть в старших классах, оказывается, не ставят. Только за полугодие.

Людка Коробейникова, недвусмысленно принявшая приглашение Юрки "свалить вместе с нами с истории и где-нить погулять", предположила, что Тальберг уже свинтил в Питер к папе.

 

– Так у него родители развелись, когда он еще в школе не учился. Он так с ними и живет по очереди, я думала, вы в курсе.

 

Все пожали плечами, а Шурик, неожиданно для себя, почувствовал какую-то странную вину. Потому как у остальных – и у Юрчика, и у Пашки, и у Вовки, и, оказывается, у самой Коробейниковой, родители либо в разводе, либо переженились по новой. А шуркины предки в декабре будут отмечать шестнадцатилетие свадьбы. Конечно, они иногда собачатся просто в мясо, и отец потом орет на всю кухню "сука рыжая, ты же мне всю жизнь испортила", а мама, названивая по телефону кому-то из приятельниц, всхлипывает в трубку "Господи, что ж я от этого полудурка-то залетела, а не от Виталика". Но это все мелочи. Потому что потом, отдежурив на своей турбазе две смены подряд, отец возвращался домой с сильно помятым видом и не менее помятым букетом из потыренных в турбазовской оранжерее цветов. А мама, которая по ночам курила в форточку отцовский "LM", а потом кашляла и задыхалась, вытирала остатки макияжа мокрым полотенцем, и накрывала на стол, мурлыча себе под нос "эти ваши дембельские три аккорда".

На второй день каникул было как раз то же самое. Мама, оказавшаяся по случаю "бывшего седьмого ноября" дома, с самого утра косилась на часы и нервно настругивала салат. А потом, оставив на столе груду накрошенной морковки, которая напоминала уменьшенные во много раз кирпичики, схватилась за телефон и принялась кому-то звонить. Шурик хотел было под шумок свалить из дома, хотя бы просто на Яузу, но потом услышал торопливую скороговорку из-за родительской двери: "И Сашка целыми днями по улице шаландается, я его и не вижу толком, а когда маленький был, он за мной ходил как хвостик".

 

Дабы не узнавать в подробностях, какой он был хорошенький, когда маленький, Шурик одновременно врубил пылесос и "Наше радио".

 

Отец появился дома в девятом часу вечера. Мама, с облегчением выключившая ящик, по которому в стомиллионный раз крутили нудноватый "Служебный роман", ушла вместе с ним на кухню. Судя по тому, с каким грохотом в мойку полилась вода, родители в очередной раз начали выяснять – кто кому сильнее жизнь испортил.

 

Потом лязгнула дверь холодильника, чпокнула пробка от бутылки с шампанским. Запахло отцовскими сигаретами.

 

Так что Шурик почти не удивился, когда минут через десять мама поскреблась в его комнату.

 

– Саша, ты за майонезом не сходишь? И сосисок заодно купи, ладно? – мама старательно изучала постер из журнала "Столица", который Шурик приклеил на дверь шкафа еще три года назад.

Честно стараясь не представлять себе то, что происходило в квартире, Шурик неторопливо добрел до круглосуточного магазинчика у метро. Долго таращился на застекленный прилавок и выбирал майонез так медленно, будто экзаменационный билет вытягивал. И с такой предосторожностью засовывал упаковку сосисок  в полиэтиленовый пакет, словно они были сделаны, по меньшей мере, из старинного фарфора, а не из мясных обрезков. И потом так же медленно потопал назад, самым кривым путем. Шурик был реально рад за родителей. Обидно только, что, выбегая из дома, он напрочь забыл про шарф, а на улице явно подморозило.

 

Неровный асфальт был покрыт тонким, как целофанновая упаковка, слоем замерзшего льда. В выбоинах скопились хрустящие белые осколочки. К двери подъезда, как рекламное объявление, намертво прилип вялый кленовый лист.

 

На первом этаже привычно гудела лампа дневного света. С матовой подсветкой, совсем как... Интересно, а в Питере сегодня такая же холодрыга или наоборот? Говорят, там зимой и осенью не сколько холодно, сколько ветрено. Может, спросить у Вальки, когда он вернется?

 

Оранжевый огонек, обозначавший, на каком именно этаже находится сейчас лифт, плотно застрял на квадратике с кривоватой "восьмеркой". Ну и фиг с ним. В подъезде было тепло и спокойно, совсем как у Шурика на душе. Он отлепил палец от кнопки вызова: пусть родители еще минут пять побудут наедине, а сам Шурик может прямо здесь выкурить сигарету. А то и две. Все равно в такое время никто из соседей на улицу не попрется, разве что, какие-нибудь оголтелые собачники.

 

Лязгнувшая подъездная дверь и осторожное цоканье когтей по бетону подтвердили шуркино предположение. Хорошо, что он еще пачку не достал. За стенкой звякнул почтовый ящик, послышалось негромкое рычание, а потом хриплый голос почти жалобно произнес:

 

– Блэк, скотина, ну сказали же – "домой". Лапы с куртки убери, быстро.

 

 Сперва из-за угла показалась рыже-бело-черная собачья морда, чем-то напоминающая лисью. Потом, раздраженно помахивая хвостом, вышел обладатель морды – мокрый колли, которого, оказывается, звали "скотина Блэк". А вслед за псом показался и его хозяин – взъерошенный, раскрасневшийся и растерявший всю свою невозмутимость Валька Тальберг. 
 

5.
От растерянности Шурик что есть силы надавил на кнопку вызова:

 

– Привет. А я думал, ты в Питер уехал.

 

– Не сложилось, – Тальберг невесело, как-то по взрослому усмехнулся, а потом начал наматывать на ладонь плотный кожаный шнур поводка.

 

Тоже без перчаток на улицу выскочил. Странно, у всех нормальных людей руки от мороза краснеют, а у Вальки – бледнеют, почти до синевы. Хотя он и без того прозрачный. Темно-коричневая дорожка шнура пролегла через валькину ладонь, пересекла еле заметные линии – жизни и смерти, что ли... В общем, те, по которым гадают.

 

Блэк переступил лапами, а потом ткнулся мордой в шуркин пакет. Валька не обратил на это никакого внимания.

 

– У меня там продукты, – почему-то виноватым голосом произнес Шурик.

 

– Да он просто так... Можно подумать, его дома не кормят, – Тальберг выговорил это предложение с трудом, запинаясь и втягивая в себя воздух. Он вообще выглядел каким-то запаренным и усталым: на волосах морось от мгновенно растаявших снежинок, на щеках темные пятна, под глазами синева. А над верхней губой, там, где у самого Шурика начала пробиваться золотистая щетинка, у Вальки поблескивали искорки пота. Ничего себе.

 

А лифт все не ехал и не ехал.

 

– Ты чего, за псом по Яузе гонялся что ли? –  сквозь криво застегнутую куртку было видно клочок знакомого серого свитера и кромку пушистого полосатого шарфа. Наверняка теплого, по предположению замерзшего Шурика.

 

– Почему гонялся? В аптеку ходил, – Валька сильно вздрогнул и облизал губы. Они сейчас были не просто припухшие, а совсем мягкие. Очень влажные и какого-то леденцового оттенка, как будто Валька их накрасил.

 

– Мать попросила, да? Мои меня за майонезом отправили, – где-то наверху раздалось знакомое щелканье и желтый огонек перескочил на цифру "семь".

 

– Да нет, я для себя. Думал, до завтрашнего вечера аспирина хватит, а он взял и кончился. Блэк, уймись, сейчас уже дома будем, – Тальберг тоже не сводил глаз с прыгающего квадратика.

 

– Ничего себе. Ты один что ли болеешь?

 

– Ну да. Поэтому и не поехал никуда, – Валька снова поморщился.

 

– А мама? – совсем уже изумленным голосом спросил Шурик. Нельзя сказать, чтобы у него были такие уж безоблачные отношения с предками, но им бы, наверное, в голову не пришло свалить куда-то, если бы он заболел. Мать до прошлого года старалась брать больничный. И Шурик, хоть и отбивался от этого изо всех сил, все равно как-то млел от такой заботы.

 

– В командировке, – откликнулся Тальберг и глянул на своего собеседника с таким видом, будто тот – полный дебил и не понимает элементарных вещей. А Шурик реально не понимал.

 

Огонек перескочил на "двойку".

 

– Так сейчас же праздники.

 

– Это у нас тут праздники, – еще более снисходительно произнес Валька и клацнул зубами, – а... в Европе вполне себе нормальный рабочий день.

 

Дверцы лифта вздрогнули, потом распахнулись. Из них выскочила очкастая тетка с восьмого этажа, державшая на поводке вислоухого щенка спаниеля. Щенок упирался всеми лапами, а тетка, пахнущая потом, коньяком и духами, бодро тащила его на улицу.

 

– Добрый вечер, мальчики, с праздничком вас. Ренаточка, поздоровайся с Блэкочкой, сейчас пойдем с тобой под ку-устики.

 

Ренаточка неуклюже махнула обрубком хвоста и выскочила из кабины лифта.

 

Шурик не удержался и хмыкнул. Тальберг, кажется, тоже. Даже меланхоличный Блэк, который все это время смирно сидел у валькиных ног, сделал вид, что рычит. Наверное, тоже усмехался, но по-собачьи.

 

– Мне на десятый, – быстро произнес Валька, прислоняясь к темно-оранжевой стенке лифта и закрывая глаза.

 

– Я знаю. А мне на одиннадцатый, – Шурик быстро тыкнул в нужные кнопки.

 

Валька ничего не ответил, только почему-то начал расстегивать молнию плотной куртки. К влажной щеке прилипла прядка, казавшаяся сейчас не белобрысой, а какой-то темной.

 

Шурик, почти неожиданно для себя, уперся ладонью в замусоленную стенку лифта – чтобы поддержать Тальберга, если тот вдруг начнет заваливаться. Пластиковая обшивка чуть вибрировала под пальцами – то ли от сложных лифтовых механизмов, то ли оттого, что Валька, кажется, дрожал.

 

Тальберг, все так же не открывая глаз, начал рыться в боковом кармане джинсов. Выудил мобильник-"раскладушку", какую-то карточку, связку ключей на брелке в виде крошечной компьютерной "мышки". Обхватил длинный ключ – наверное, от железной двери – и что есть силы зажал его в ладони.

 

А потом молча вышел из лифта, не говоря Шурику ни слова. Лохматый Блэк стремительно проследовал за хозяином.

 

Выходя на следующем этаже, Шурик расслышал осторожное лязганье и все тот же хриплый голос:

 

– Сейчас, подожди... Да не крутись ты под ногами, а?


Шурик очень долго и очень старательно звонил в дверь. По коридору прошелестели мамины шаги, потом раздалось знакомое мурлыкание "Если любишь милого в погонах, полюби разлуку навсегда".

– Сашка, ты сильно замерз? – мама  забрала у него пакет с продуктами, привычно прижала указательный палец к шуркиной щеке, проверяя, холодная она или нет. – Что ж ты без шарфа-то, а? – от нее немножко пахло шампанским и очень сильно отцовскими сигаретами. Шурик с тоской вспомнил, что так и не подымил на площадке, как собирался. – Давай проходи, сейчас поужинаем. Сереж, воду на огонь поставь?

Из ванной доносилось привычное жужжание электробритвы – значит, отец только что вылез из-под душа. Конспираторы, блин... Шурик заулыбался. Потому как все это – и шум бритвы, и невыветрившийся запах от картошки и вареных яиц, и мокрая отцовская куртка, от которой привычно несло бензином, табаком и лесом, -- оно было до такой степени родным и правильным, что просто... Ну, как понимание того, что днем светло, а ночью темно. И сложно было поверить, что у кого-то оно бывает совсем по-другому. Шурик на секунду представил себе их квартиру – только пустую и темную. Прикинул, как бы он себя чувствовал, если бы тоскливую тишину нарушало только капанье воды из-под крана и мягкое постукивание собачьих лап. А потом, как на экране телевизора, увидел кружку, где шипел растворимый аспирин, и тонкие руки Тальберга, который неуклюже тянет это пойло в рот. А пальцы дрожат, и лекарство проливается на рукава зимней куртки.

 

– Сашка, ты далеко?

 

– Да в гости, мам...

 

Мама наверняка хотела что-то возразить, но отец жизнерадостно крикнул из кухни:

 

– У парня увольнительная. Сань, если задержишься – ты позвони.

 

– Ладно, – и Шурик с облегчением хлопнул дверью.

 

 На площадке между одиннадцатым и десятым этажом он притормозил. Неуклюже чиркнул зажигалкой, сделал пару тяжек, почти сразу отправил длинный бычок в прикрученную к перилам жестяную банку из-под зеленого горошка. Ноги стали какими-то негнущимися и деревянными. Шурик неловко спустился еще на семь ступенек вниз, а потом тыкнул в кнопку звонка возле двери, на которой переливалось вязью число 116.

 

6.
Привычного звона или клекота из-за двери слышно не было. Шурик вновь потянулся к плоскому звонку. А потом почувствовал, как кто-то разглядывает его сквозь выпуклый окуляр глазка.

– Это я... Валь, я тут один, – почему-то добавил он.

 

– Я уже понял, – хрипло отозвался Тальберг и заскрежетал задвижкой. – Ну, проходи, раз пришел.

 

В коридоре было темно. Из ближайшей комнаты, очевидно Валькиной, било знакомое неоновое свечение. И из-за этого, а может из-за непривычной тишины и вообще от смущения, Шурику вдруг показалось, что они с Валькой находятся где-то на сцене. Или на съемочной площадке. И сейчас придется произносить дурацкие, совершенно не им принадлежащие слова.

 

Валька тоже  был какой-то... Одновременно похожий и не похожий на себя, как артист в гриме. И дело было, наверное, не в том, что из-за температуры у него оказались широко распахнутые влажные губы и темные, будто тушью подкрашенные ресницы. Было очень непривычно видеть Тальберга таким... Ну, не в "приличном костюме" и не в спортивной форме. Домашним, что ли?

 

На Тальберге были заляпанные грязью серые джинсы, те самые, в которых он выгуливал Блэка, и черная футболка с какой-то надписью. Буквы Шурик не разобрал. Не из-за темноты, а потому, что футболку, а заодно шею и чуть ли не уши, закрывал огромный шарф. В широкие серые и зеленые полосы.

 

– У тебя что, горло болит? – неожиданно брякнул Шурик, забыв про заготовленное "Я тут подумал – может, тебе плохо". Брякнул и тут же проклял себя за дурацкое любопытство. Он и без того за сегодняшний вечер уже задал Вальке кучу вопросов. Но Тальберг, против обыкновения, не стал огрызаться:

 

– Уже нет. Просто холодно.

 

В коридор, мягко стуча лапами по странному скользкому покрытию, вышел Блэк. Уставился на Шурика и выжидательно махнул хвостом.

 

– Тихо ты.. Это свои. Это... – Тальберг почему-то запнулся, – это Саша.

 

Шурик удивился. Таким полуофициальным именем его называли, в основном, только учителя. Для пацанов он был Санек или Санька, в крайнем случае – Елизарыч, или, в процессе совместного трепа на "решетках" – Сан Сергеич, "че, как Пушкин, да?". А Шуриком его когда-то звали в детском саду – у них там было трое Сашек в группе, вот их и именовали по-разному, чтобы не путать.

 

У Вальки это "Саша" прозвучало как-то странно, как будто там в середине не "Ш", а почти "Ч". Непривычно-угловатое, как сам Тальберг.

 

Шурик смутился и начал  расшнуровывать тупоносые стоптанные "бульдоги". И при этом почему-то упорно таращился на Валькины босые ноги. Тальберг осторожно пнул коленкой Блэка, вздумавшего положить лапы Шурику на плечи.

 

– Чаю хочешь?

 

Шурик не хотел, не смотря на то, что все-таки замерз на улице. В горле как будто прыгал упругий резиновый мячик – из тех, которыми младшеклассники играют на переменах. Сама мысль о том, что придется что-то глотать, вызывала отвращение, как будто он уже успел заразиться от Тальберга.

 

Валька, не дожидаясь ответа, ушел в кухню. Щелкнул кнопкой чайника.

 

– Тебе с сахаром или с лимоном?

 

– Не знаю.

 

– Тогда и с тем, и с другим. Ой, блин... – Тальберг неожиданно метнулся в темную прихожую и рванул на себя круглую ручку двери в ванную. Оказывается, там лилась вода, только ее не было слышно из-за уплотненных стен.

 

– Чуть соседей опять не залил. Они и без того маме все нервы измотали, пока ремонт шел. Из ванной тянуло теплом и еще чем-то незнакомым, но очень приятным. Как сдобой в кондитерском магазине. Валькин голос отдавался эхом и звучал не так хрипло, как пару минут назад.

 

Валька вышел обратно, стягивая с себя шарф, конец которого уже намок и даже побывал в пушистой пене.

 

– Ты мыться что ли хотел? – спросил Шурик, в очередной раз за вечер ощущая себя идиотом. Он вообще почему-то в присутствии Тальберга казался себе до ужаса неловким и тупым.

 

– Ну да... Слушай, давай ты пока чаю попьешь, а я согреюсь и сразу вылезу.

 

Шурик кивнул и послушно прошел на кухню, изо всех сил стараясь не присвистывать от удивления.

 

Ему снова показалось, что он попал на съемочную площадку. То ли какой-то передачи про кулинарию, то ли просто – в декорацию к телесериалу, который смотрела по вечерам мама. Все было блестящее, лакированное, новенькое и даже пахнущее... Ну, как страница в свежем глянцевом журнале. А на дверце холодильника вместо привычной белой панели с магнитами было фотоизображение незнакомого ночного города – с размазанными огнями машин и пестрыми рекламными всполохами.

 

Наверное, Валька решил, что он пялится на холодильник, потому что голодный.

 

– Там клубника была, я ее сейчас выну.

 

Не небрежным, а совершенно привычным жестом, которым сам Шурик вытаскивал из недр холодильника масленку, Валька поставил на поверхность стола  большой пластиковый контейнер с крупными и тоже какими-то рекламными ягодами.

 

– Она уже мытая, ты ешь, а я сейчас. Бля...

 

Слышать от невозмутимого Тальберга мат было странно. Но Шурик даже не успел этому удивиться – из ванной раздавался плеск и довольное фырканье.

 

– Ну, Блэк, ну, зараза... Он купаться любит, как я не знаю кто, – Валька уже выскочил из кухни. А еще через пару секунд по коридору с оскорбленным видом прошествовал мокрый пес.

 

– Ну все, он в мамину кровать сушиться пошел. Высохнет, а потом ко мне придет спать. Блин, теперь только под душ. Пока она заново наполнится – я совсем закостенею, – судя по шуму, Валька вытащил из ванны затычку. Шурик, ухватив пальцами холодную, на ощупь напоминавшую снежок, ягоду, застыл в кухонном проеме.

 

– Валь, а как ты с ним гуляешь-то, если болеешь?

 

– Да никак, – Тальберг остановился на пороге ванной, пригладил руками намокшие волосы. – Ночью с ним мама гуляла, как раз перед самолетом, а днем – Галина. Ну, домработница. Она к нам  два раза в неделю приходит. А я думал, что мне вечером нормально будет. Я бы с ним пять минут у подъезда постоял и все. И завтра утром тоже. А вечером уже мама прилетит...

 

Валька еще что-то объяснял, но Шурик уже не мог разобрать ни слова. Потому что Тальберг говорил и одновременно раздевался. Совершенно спокойно, как перед физрой. А Шурик смотрел на него и не замечал, как отчаянно сжимает в кулаке скользкую клубничину.

 

Из-за царившей в ванной духоты или от поднявшейся температуры валькина кожа была не только привычно бледной, но еще и скользкой. То есть – Шурик был уверен, что она окажется именно такой, если провести по острым плечам Тальберга пальцем или губами. Осторожно-осторожно, чтобы не поцарапать Вальку еле заметной щетиной. И при этом, словно невзначай, задеть языком тусклую серебряную цепочку, наверняка теплую. А потом втянуть в рот выпуклый и такой же непривычно-розовый сосок. Сперва один, потом другой. Ощутить языком и, возможно, зубами, мягкую, ни на что не похожую кожицу. И скользнуть вниз, по еле заметной "блядской дорожке", которая, как ни странно, была не белесой, а дымчато-золотистой. Даже не волоски, а почти пушок, исчезающий под жесткой тканью джинсов. Потом, когда валькины пальцы пропихнули сквозь петли расхлябанные серебристые "болты", оказалось, что под джинсами скрываются серые и крайне выпуклые плавки с неброским узором – не то в виде ящерок, не то в виде змеек.

 

– Саш, ты телевизор включи, если скучно, – невозмутимо сказал Валька, перешагивая через штаны.

 

– Я лучше книжку, ладно? – одними губами произнес Шурик.

 

– Там в комнате много и на стеллажах в коридоре. Только мы еще не все разобрали, – Тальберг решительно потянул на себя дверь ванной.

 

7.
Ни до каких книжек Шурик, разумеется, не добрался. Сперва он тупо стоял в кухне и рассматривал сквозь стеклопакет темное здание школы, островки машин и облетевшие березы. Все совсем как из его окна, только там угол зрения немножко другой и обувной магазин виден целиком, а не по кусочкам. На подоконнике в компании двух крошечных кактусов и подставки для радиотелефона тикал будильник с прозрачным корпусом. Отщелкивал секунды. Отодвигал все дальше и дальше такую простую и спокойную жизнь Шурика.

 

То, что произошло с ним в коридоре, пока он пялился на полуголого Тальберга, нельзя было назвать привычным словом "стояк". Потому что одно дело – возбуждаться при виде мелькающих на экране ящика порноактрис с огромными грудями и выбритыми лобками. (А Пашка Тарханов начинает громко сопеть над ухом, а потом уматывает в туалет). Или пролистывать в физкультурной раздевалке порядком замусоленный журнал с такими же девицами, еще позапрошлогодний. (А потом к ним неожиданно ввалился Александр Борисович и начался большой скандал с вызовом в школу родителей и клятвенным обещанием классной – "выставить всю вашу шарашку после экзаменов в колледж.")

 

Все это было вполне понятно. Ну, неловко, запретно, почти неприлично, но при этом нормально. О таком можно было разговаривать на "решетках" или даже с родителями. По крайней мере, отец пару раз рассказывал Шурику о своем боевом курсантском прошлом, которое кончилось свадьбой на пятом курсе военного училища.

 

А тут вот… Шурик растерянно шарил взглядом по соседскому дому и пестрым кафельным плиткам пола, и пытался понять – что же это за хрень такая, почему с ним такое происходит. Ответ нашелся на удивление быстро: это из-за того, что у Шурика никогда никого не было…  Ну, в этом плане. Он даже не целовался ни с кем. Вот поэтому и готов дрочить на что угодно. В том числе и на Вальку Тальберга, у которого, оказывается, волосы под мышками почти не растут, а на впалом животе  есть крошечная родинка, прямо над пупком. А до него тоже очень хочется чем-нибудь дотронуться…  Например, мизинцем.

 

В паху снова начала сворачиваться и разворачиваться раскаленная пружина, а ладони стали вялыми и удивительно липкими, как перед экзаменом. Шурик, наконец, вспомнил про чертову клубнику, оказавшуюся на вкус какой-то ненастоящей, как фигурное глицериновое мыло. Понял, что надо бы отмыть пальцы, но потом глянул на странно изогнутый кухонный кран и решил не соваться. Просто вытер руки о джинсы, с трудом сдерживаясь, чтобы не провести ладонью по ширинке.

 

А потом, вспомнив о Валькином приглашении, двинул в коридор.  Смотреть на стеллажи. Книги – и совсем новые, и потрепанные, из тех, которые называют "семейная библиотека", – выстроились на полках неровными рядами. На корешках время от времени встречались надписи на английском, а на маленьком столике у зеркала высилась целая стопка каких-то женских журналов. Тоже нерусских.

 

Шурик сунулся дальше, но из дверного проема, ведущего в большую комнату, послышалось беззлобное, но достаточно громкое рычание. Видимо там, на кровати валькиной матери, просыхал после халявной ванны невозмутимый Блэк.

 

Заходить в комнату Тальберга почему-то было боязно. Это было все равно, что разглядывать в упор самого Вальку. Шурик потоптался на пороге, заметил разобранный диван с двумя сбитыми в комок пледами и матовое сияние ноутбука, лежащего прямо на простыне. На письменном столе был еще один комп, но темный, выключенный. А возле зеркального шкафа валялась дорожная сумка. Кажется, та самая, которую Валька притащил в сентябре в школу.

 

Со стены на Шурика смотрела черно-белая фотография, совершенно обычная, как у них дома. Три плохо пропечатавшиеся фигурки – мужчина, женщина и пацан с букетом гладиолусов. В полутьме невозможно было разобрать лица. Шурик подумал, что это, скорее всего, Валька с родителями. У него дома тоже был такой снимок, на обороте которого мама когда-то сделала надпись "Саша, 1 сент. 1992".

 

Шурик застеснялся и отступил назад, в коридор, уставился на книги. И почти сразу вздрогнул от резкой и смутно знакомой мелодии, которая зазвучала из валькиной комнаты. Мобила. А в качестве мелодии на мобиле – старая композиция "Рамштайн", только, разумеется, без слов.

 

Телефон звонил долго и отчаянно громко. Шурик то подходил к двери ванной, чтобы постучать, то, наоборот, торопливо возвращался обратно в коридор. Наконец, когда он совсем было занес кулак над полированной поверхностью двери, мобильник заткнулся. И тут же завопил снова.

 

Спустя полминуты из ванной вылетел мокрый и почти голый Тальберг. Задел Шурика влажным плечом и умотал в комнату. А потом, судя по звукам, забрался на диван и, уже разговаривая с кем-то по телефону, начал закутываться в одеяло:

 

– Алло, ага. Да нет, я в душе был, не слышал. Ну, ты чего. Да нормально все. Нет. Ну, тридцать семь, честное слово. Ма, ну хочешь, я специально померю, а потом тебе эсэмэску пришлю?

 

Шурик хотел отступить на кухню, но не мог. Наоборот, словно приклеился на месте. Только вывернул шею, чтобы как следует рассмотреть Вальку.

 

Тальберг вытянулся на диване, высунул из-под пледа мокрую голову. Одной рукой прижимал к уху трубку, а второй шарил по полу, что-то искал. На запястье поблескивали капельки воды, искрились под светом лампы, как крошечные хрусталики.

 

– Да не переживай ты. Нет, мы совсем немного гуляли. Да в шарфе, в шарфе.  А у вас там холодно? Мам, ты не волнуйся. А какой рейс? Хорошо. Мне ему прямо сейчас звонить или завтра можно? Хочешь, я тоже приеду?

 

Валька изогнулся и просунул пальцы в щель под диваном. Волосы свесились тонкими сосульками, закрыли лицо.  Знакомый крестик звякнул об пол.

 

– Мам, а ты…  Завтра купишь? Ага, спасибо. Нет, еще немного в Сети посижу и спать лягу. И молоко тоже.

 

Шурику вдруг резко захотелось, чтобы Тальберг так же весело и хрипло произнес что-нибудь вроде "Мам, ну все, пока, у меня тут Саша сидит". Или просто "Саша". С неправильной "Ш".

 

Валька, наконец, выкатил из-под дивана пластиковый тубус для градусника, закинул его куда-то на подушку и снова закопался в плед. На пол шмякнулось влажное полотенце в бело-зеленую клеточку. То самое, которое несколько секунд назад плотно обхватывало выступающие косточки на валькиных бедрах.

 

В ногу Шурику  ткнулось что-то большое и теплое. Блэк. Пес прошел в комнату и медленно забрался на диван. Устроился между Тальбергом и стенкой, вытянул лапы, положил морду на подушку. Валька немедленно запустил пальцы свободной руки в густую собачью шерсть.

 

– Ага, Блэк. Будет всю ночь со мной лежать как грелка. Ладно. Мам, я сейчас не хочу, а утром погрею. Ладно, суп тоже погрею. Ну, ты чего. Я тебя тоже, мам.

 

Тальберг щелкнул панелькой телефона, опустил его на пол. Повернулся на бок  и как-то неуверенно спросил:

 

– Саша? Ты не ушел?

 

– Я тут, – обрадовано и почти так же хрипло, как Валька, произнес Шурик.

 

– Я сейчас… – Валька снова извернулся, пристроил голову на спине Блэка, как на подушке. Из-под пледа на секунду высунулась острая коленка.

 

– Ты лежи. Давай я тебе сюда чай принесу. И клубнику тоже, – Шурик никак не мог отвести глаз от клетчатой шерстяной ткани.

 

– Ладно, – Валька с хрустом потянулся, а потом стал развинчивать футляр. Блэк неожиданно повернул морду и лизнул хозяина в ухо. – Ну, чего ты целоваться лезешь, скотина? Я, может, до сих пор заразный, – Тальберг фыркнул, зажимая под мышкой сосульку градусника.

Чай успел остыть. Шурик посмотрел на высокие кружки, расписанные светофорами и смешными двухэтажными автобусами. Потом слил половину чая в раковину и плеснул сверху кипятка. С недоумением глянул на контейнер с клубникой. Зашарил глазами по кухне в поисках подноса, а потом сдернул с крючка широкую разделочную доску. Составил на нее посуду и осторожно, чтобы ничего не расплескать, двинулся в комнату. Ему было одновременно неловко и отчаянно хорошо. И жутко приятно оттого, что Тальберг, оказывается, умеет разговаривать не только медленно и небрежно, но и совсем по-другому. Как обыкновенные люди.

 

8.
Кажется, за эти две минуты Валька вообще напрочь забыл о существовании Шурика. Он взгромоздил на колени ноутбук и сосредоточенно возил пальцем по блестящему квадратику на клавиатуре. Устроившийся под боком Блэк терпеливо исполнял роль диванной подушки.

 

– Куда чашки ставить? – Шурик перевел взгляд с письменного стола на  зеленое компьютерное кресло.

 

– Да прямо на пол. Сейчас, подожди, я почту проверю, – Тальберг нетерпеливо облизал губы.

 

– Электронную? – автоматически переспросил Шурик, пристраивая импровизированный  поднос рядом с мобильником. Он сел по-турецки и обхватил ладонями шершавую кружку.

 

Тальберг кивнул и застучал пальцами по клавиатуре. Одной правой рукой. Левая была плотно прижата к телу. Из острой подмышечной складки выглядывал стеклянный корпус градусника.

 

– Ты клубнику будешь? – напряженно поинтересовался Шурик примерно через минуту.

 

– Нууу... Она, наверное, холодная? – Валька в последний раз провел пальцами по клавиатуре, а потом плавно сместил ноут на диван.

 

– Да я не знаю, я как-то не понял.

 

Толстая ткань пледа укрывала Тальберга по пояс. Ну, может, чуть повыше. Так что плечи, руки и грудь оказались на уровне глаз сидящего Шурика. Буквально сантиметрах в двадцати, а то и меньше. Сейчас Шурик отчаянно завидовал лохматому Блэку, который мог спокойно ткнуться мордой в руку хозяина или даже полезть к нему целоваться. И ему бы за это ничего не было. Почему-то подумалось, что леденцовые валькины губы на вкус должны оказаться не приторными, а, наоборот, солеными, как красная икра.

 

– Слушай, а может ее в чае погреть? – выпалил Шурик.

 

– Или тогда уж сразу компот сварить? – насмешливо откликнулся Тальберг. Но потом все же потянулся к ягодам. Полупрозрачные пальцы мелькнули в яркой полосе света – совсем как у пианиста на концерте.

 

– Валь, а ты в музыкальной школе никогда не учился?

 

– Нет, конечно. Но это и не нужно, – Тальберг сосредоточенно закидывал в кружку ягоды, – когда звук режешь, оно неважно.

 

– Какой звук? – Шурик смотрел, как Валька вытирает о простыню перемазанные в соке пальцы.

 

–Ну, акустическую запись, если шумы убираешь или электричество сверху накладываешь, – теперь Тальберг помешивал всплывшие на поверхность клубничины ложечкой. А Шурик так и не притронулся к своему чаю, хотя в горле все ссохлось давно и намертво.

 

Слова "акустика" и "электричество" сразу вызвали в памяти воспоминания о концертах в "Олимпийском" и "Лужниках". Но Тальберг как-то не был похож на человека, который ходит в такие места.

 

– Ты звукооператором хочешь стать?

 

– Типа того, – Валька привычно смотрел на стену за спиной Шурика. Хотя нет, не на стену, а на большой комп.

 

– А то, что ты сейчас... ну, режешь... Дай послушать, а?

 

– Там еще сводить до фига... Запись-то клубная, ее пока очистишь – задолбаешься, – по валькиной руке – от запястья к локтю – плавно скользила забытая мутно-розовая капля. – Давай я тебе на мыло ссылку кину, ты дома послушаешь, там пара треков приличных есть, а то, если я сейчас комп включу – до утра просижу, просто стопудово.

 

– У меня компьютера нет, – как можно небрежнее произнес Шурик.

 

– Серьезно? – сейчас в голосе Тальберга было почти сочувствие. И какая-то брезгливость, как будто Шурик только что признался, будто у него протез вместо ноги. – Слушай, ну давай тогда, я не знаю... В общем, я, когда закончу, то тебе скажу.

 

Шурик кивнул, почти не врубаясь в то, что ему сейчас говорят. Вроде бы Тальберг только что дал понять, что он совсем не против шуркиных визитов.

 

Валька сдвинулся чуть поудобнее, поставил кружку на скрытое под пледом колено. Волосы у него сохли удивительно быстро. И сейчас вместо темно-серых сосулек на плечах Тальберга лежали знакомые летучие пряди. Шурик тоже сдвинулся, так, чтобы слегка почувствовать совершенно нереальный запах. Хотя чего там нереального: крепкая заварка, лимон, подтаявшая клубника, собачья шерсть. Какой-то шампунь или гель для душа. И еще что-то. Совершенно неуловимое. Почти как магазинные запахи на новенькой валькиной кухне. Словно сам Тальберг – с его фарфоровой кожей, острыми ресницами, жилкой на шее, натянутой, как гитарная струна... В общем, как будто Тальберг тоже какой-то не совсем настоящий. Как будто он из рекламы или из кино. Из порнофильма или триллера.

 

Валька подцепил ложечкой ягоду, дотронулся до нее губами, а потом приоткрыл рот, позволяя клубнике проскользнуть внутрь. Плотно зажал ее между щекой и языком. На секунду зажмурился. Совсем как для поцелуя.

 

– И правда согрелась...

Шурик подумал о том, что буквально два или три дня назад, когда он сидел этажом выше у себя в комнате, стараясь не слушать родительские вопли, Тальберг как раз трясся и задыхался на этом диване. Проваливался в болезненную дремоту, когда стирается грань между сном, бредом и воспоминаниями, которые почему-то лезут в тяжелую и отчаянно ноющую голову. Конечно, сейчас Валька явно  пошел на поправку. Но все равно еще не до конца. Круги под глазами так и остались, а сами глаза блестят и кажутся не серо-зелеными, а почти черными из-за расширившихся зрачков. И глотать ему тяжело. И...

Тальберга жутко  хотелось замотать во что-нибудь теплое, а потом чуть ли не с ложечки отпаивать лекарством. Или кормить клубникой. Или просто трогать его – совершенно без разницы, чем именно – пальцами, губами, языком или даже... Сделать с Валькой что-то серьезное Шурик бы вряд ли посмел, даже если бы случилось чудо, и Тальберг позволил бы к себе притронуться. А вот ласкать... Не так, конечно, как Юрка Матросов обнимал вчера на "решетках" Коробейникову, и совсем не так, как это происходило час назад у шуркиных родителей. А совсем по другому. Но беда была в том, что Шурик не умел вообще никак.

Ягоды в валькиной кружке закончились. Тальберг нагнулся, чтобы поставить ее на пол. Волосы с неуловимым шелестом скользнули вниз, а потом опять упали на плечи. На ткани пледа остался почти незаметный кружок от днища кружки.

 

– Ну ни фига себе... – Валька, прищурясь, вертел  в пальцах термометр. – А я реально думал, что тридцать семь. Еще понять никак не мог, чего мне так спать хочется.

 

Градусник был удивительно теплым и приятным на  ощупь. Серебряная нитка ртути подобралась к 38.

 

– Может, он испорченный? – с надеждой произнес Шурик. – Дай я проверю, – и резко, стараясь ни о чем не думать, потянулся ладонью к валькиному лицу.

 

Сложно было понять, горячий у Тальберга лоб или наоборот, ледяной. Он был странно нежный на ощупь и совершенно чистый – без каких бы то ни было следов от угрей, прыщиков и прочей дряни. Валька снова зажмурился. Послушно и как-то доверчиво. Почти приглашающе.

 

С нарастающим ужасом Шурик понял, до какой степени у него сейчас вспотели ладони. Просто трындец.

 

– Да нормально вроде, я чего-то не пойму, – он схватился за кружку с совсем уже холодным чаем и начал глотать его с такой поспешностью, что чуть не захлебнулся.

 

"Заметил? Не заметил?"

 

– Я и сам не пойму. Только спать и правда хочется, – спокойно сообщил Валька и переложил на пол ноутбук. А потом начал взбивать вытащенную из-под Блэка подушку.

 

Шурик понял, что за ним сейчас будут закрывать дверь.

 

– Ну ладно тогда... Спасибо за чай, что ли, – подниматься с пола жутко не хотелось. Если бы было можно, Шурик остался бы в этой комнате.  Затаился и смотрел бы на то, как Валька, заперев за ним дверь, перетряхивает простыню, задергивает дымчато-салатовые шторы, ищет в шкафу какую-нибудь майку с непривычным рисунком. Или разглядывает себя в вытянутом зеркале шкафа-купе. Или, отодвинув с дивана Блэка, лежит, раскинув ноги, и скользит пальцами по леденцово-розовой кожице.

 

– Да на здоровье, – пожал плечами Тальберг. – Ты дверь просто закрой, я сейчас встану и запру.

 

Шурик обреченно натянул "бульдоги", даже зашнуровывать не стал. Стянул непослушными руками куртку с вешалки. Хотел спросить что-нибудь про валькины записи – когда можно будет прийти послушать, но не смог.

 

– Спокойной ночи.

 

На лестничной площадке привычно пахло мусоропроводом и табачным дымом.

 

– Ага, и тебе тоже. Блэк, ну куда ты опять лезешь, а?– напоследок донеслось из квартиры.

 

9.
На часах, оказывается, было пол-одиннадцатого вечера. Шурик удивился. Он был твердо уверен, что сейчас глубокая ночь. Или вообще почти утро. И что родители, наверное, ругают его на все корки и названивают по знакомым номерам – Пашке Тарханову, Юрке или на мобильник Женьки Каховского.

 

Хотя, честно говоря, про родителей он не думал. Просто, когда ковырялся ключами в замке, прикидывал, будут ли на него ругаться или спустят все на тормозах.

 

И удивился, поняв, что в коридоре горит яркий свет, а на кухне бормочет телевизор.

 

– Саш, как погулял-то? – мама – спокойная, в своем старом халате с васильками, – выплыла из ванной, сжимая в пригоршне поролоновые бигуди. – Я там тебе сосиски оставила и салат, даже в холодильник не убирала. Чаю налить?

 

"Тебе с сахаром или с лимоном?"

 

– А? Нет, не хочу...

 

– Ты чего так хрипишь? Замерз? –  бигуди перекочевали в карман халата. – Саш, а у тебя куртка сухая. Вы в подъезде, что ли, сидели?

 

Блин, оказывается, привычка постоянно задавать дебильные вопросы – это от матери.

 

Шурик кивнул. И почти бегом отправился в ванную – вымыть руки, почистить зубы и в кровать. И чтобы к нему в комнату никто не входил.

 

– Саша, ты что делаешь? – мама заглянула в ванную, когда он сплевывал зубную пасту. – Саш, вы там что, травку курили? Или пили чего? Ну-ка дыхни.

 

– Ага, и пили, и курили, и дышали, – жизнерадостно подтвердил Шурик. А потом, улыбнувшись как можно спокойнее, по слогам произнес – Син-хро-фа-зо-трон.

 

– Сашка... это еще что за глупости? – мама охнула, а потом засмеялась. Видимо вспомнила, что сама рассказывала Шурику про такой "тест на трезвость", который они придумали в пединституте. – Ладно, если есть захочешь, то все на кухне.

 

Шурик нетерпеливо лязгнул дверью.


До этого он был твердо уверен, что дурацкое выражение – "до утра глаз не мог сомкнуть" бывает только в литературе, а не в жизни. А оказалось – ничего подобного. Он и вправду не мог заснуть до самого утра.

 

Сперва – это понятно. Жалко, конечно, что родители еще не спят, так что хрена с два в ванную пойдешь руки помыть. Ну и ладно. В конце концов, это... Ну, в общем, тоже почти нормально, если, разумеется, не знать, кого именно Шурик сейчас видит перед глазами.

 

Он понятия не имел, что у него такая отличная память на все просмотренные фильмы. И те, что были у Пашки Тарханова дома, и те, что крутили по ящику в три-четыре часа ночи. Но в этом, в принципе, тоже не было ничего особенного. Ну, наверное. Если только... В общем, все то, что делали с собой и друг с другом актрисы на кассетах, в шуркиных глюках происходило с ним сами и с Валькой Тальбергом. Причем Валька, который, честно говоря, больше был похож на девчонку, вытворял с высоким и даже, в принципе, почти небритым Шуриком какие-то совершенно запретные вещи. И Шурик с невероятным удовольствием подчинялся, замирал от сладкого озноба, оттого, что ему позволено дотрагиваться до Тальберга. А потом просыпался и торопливо вытирал пальцы о простыню.

 

Это пиздец какой-то. Вот иначе и не скажешь. Надо будет утром зайти к Юрке Матросову, посоветоваться. А с учетом того, что вокруг его ненаглядной Коробейниковой вечно ошиваются Спивак и Рудзиевская, то... Ну, в общем, через пару дней вся эта проблема должна пройти, закончится. Грипп же заканчивается, рано или поздно, правда?

Часов в пять Шурик прокрался на кухню и с чувством выполненного долга уничтожил оставленный ужин. Привычно запил холодным молоком – прямо из пакета, забрызгав при этом себя и клеенку. А потом вновь забрался под одеяло. И долго ворочался там, слушая  скрежет снегоуборочных машин и шкрябанье дворниковых лопат.

 

В семь двадцать за стеной закурлыкал мамин будильник. Шурик прислушался к знакомым осторожным шагам и подумал, что через сорок минут путь будет свободен. Даже жалко, что сегодня ему не надо вставать вместе с мамой и сонно собираться в школу.

 

Видимо он все-таки задремал. Потому как следующим звуком, который он услышал, был скрип дверного замка. А на часах уже было восемь ноль три.

 

В прихожей, под телефоном, привычно лежали "Желтые страницы" за прошлый год. Шурик нетерпеливо раскрыл их в самом конце.  Там, на страницах "Для записей" маминым почерком были выведены всякие нужные и полезные телефоны. "Детская поликлиника", "Управа", "Надежда Петровна" и, – вот, наконец-то – "Соседи". "Таня (120)", "Образцовы (115)" и суховатое "116" – фамилию тех алкашей никто в подъезде толком и не помнил. В первые два раза Шурик отчего-то набрал номер собственной квартиры. Потом спохватился и начал внимательно тыкать в кнопки. Занято. Ну-ка, еще раз – занято. Блин, а время-то идет. С кем Тальберг может разговаривать в каникулы в восемь утра? Может, он врача вызывает? Елки, да это же интернет. Точно.

 

Шурик начал  обрадовано и судорожно одеваться.

 

Он опять забыл про шарф. И про перчатки тоже. И даже про шнурки. Черт бы с ними.

 

Тальберг открыл дверь довольно быстро. Видимо, правда уже не спал и сидел в интернете. А может сам собирался на прогулку.

 

Такое ощущение, что сегодня было вчера. Потому как на Вальке опять оказались джинсы, черная майка и серо-зеленый шарф. Только джинсы, вроде бы, другие. Но это не важно.

 

– Доброе утро, – совершенно спокойно произнес Тальберг.

 

Значит, сегодня – это сегодня.

 

Шурик сглотнул. И уставился на отутюженные штанины, карман, из которого торчал мобильник, и блестящие серебристые "болты".

 

– Слушай, я тут подумал. Валь, а давай я с Блэком погуляю, а? А то у тебя температура. И вообще.

 

Тальберг недоуменно пожал плечами.

 

– Он с чужими не пойдет.

 

Ну вот, все...

 

"Спасибо", – почему-то подумал Шурик. Нет человека, нет проблемы. Какая к черту разница, заметил Валька вчера вечером что-то или нет?

 

Точно, со Спивак. Или с этой, как ее... Рудзиевской, что ли?

 

Или вообще. Просто домой. В душ, под одеяло. Под одеяло, в душ.

 

"Если я сейчас под воду не залезу, я просто окостенею".

 

И при этом он все еще стоял на пороге. И Валька стоял на пороге. Просто по другую сторону.

 

– Знаешь, Саша... Может, ты меня подождешь? Я сейчас соберусь, только на одно письмо отвечу... – впервые за все это время Валька Тальберг смотрел ему прямо в глаза.

 

 
Часть вторая. Когда кончится чай...

 
"Но, боюсь, что, когда кончится чай..."
Чиж. "Доброе утро"

Ноябрь 2000 года.

 
1.
Небо было не серым, а каким-то грязно-сиреневым, как краска, которой покрыты стены школьного туалета. Только, разумеется, без черных штрихов, оставленных наскоро потушенными бычками, и надписи "Анита Борисовна - старая сука". Надпись замазывали, но она все равно появлялась. Ибо ненависть к завучу никто не отменял. Равно как и необходимость возвращаться в школу после каникул.

 

Прислонившись лбом к немытому стеклу, Шурик думал, что с такой вот легкой радостью на учебу могут спешить только сонные первоклассники. Ну, еще он сам, но это неважно.

 

На третьем этаже было до неприличия тихо. Но не так, как это бывает во время урока, когда все равно можно зацепить звуки -- телефонный звонок в учительской, чьи-то шаги на лестнице, сосредоточенный гул из кабинета биологии, эхо с нижнего этажа, где у малышей проходит ритмика. И не как после занятий, когда школьные стены начинают сдавливать и нависать, заставляя тебя как можно скорее отсюда выскочить. Или это просто от усталости, возникающей к концу учебного дня?

 

А сейчас до начала уроков оставалось еще двадцать пять минут. Нет, уже двадцать четыре. Совершенно дикая рань. Неудивительно, что из их десятого "А" в школу пока что приперся только один Шурик. Точнее, это-то как раз и удивительно.

 

Из окна сортира на третьем этаже шуркин дом был виден очень хорошо. Застекленные балконы, на которых сохли гирлянды простыней, щетинились во все стороны старые лыжи, выпирали потемневшие шкафчики и прикрепленные к перилам детские санки, опустевшие цветочные ящики и напоминающие яичную скорлупу спутниковые "тарелки". А еще оттуда шло равномерное серебристое мерцание, слегка похожее на то, что бывает у рыб в аквариуме -- свет от неоновой лампы, пока еще горевшей в окне десятого этажа.

 

"Наверное, почту свою проверяет. Или рюкзак собирает, он говорил, что терпеть не может укладывать его вечером. Или одевается..."

 

Шурик на секунду представил, как Тальберг ходит по полутемной комнате с кофейной чашкой в руках и покрикивает на Блэка, чтобы тот не путался по ногами. А потом, недовольно зевнув, начинает натягивать на себя светлую рубашку, застегивать пуговицы, маскировать тканью выступающие ключицы, цепочку с крестиком и родинку над пупком.

 

"Интересно, он галстук умеет завязывать или ему мама помогает?" Шурик вчера вечером чуть было не сказал, что до сих пор не научился. Потом представил, что было бы, если б оказалось, что для Тальберга это не проблема. Что-что... Наверное, Шурик бы потом полночи провозился с этой гребаной тряпкой, поминая администрацию школы, магазин "Галантерея" и собственную криворукость. Впрочем, он и без того толком не спал. Проснулся в полчетвертого утра -- от очередного сумасшедшего сна. Долго лежал, прислушиваясь к тому, как где-то в ушах пульсирует сердце, и понял, что обратно уже не уснет.

 

Когда в семь двадцать мама, широко зевая и нашаривая в волосах оставшиеся бигуди, вошла в кухню, Шурик меланхолично таращился в выпуск новостей и дожевывал очередной безвкусный бутерброд.

 

-- Сашка, ты чего в такую рань? Есть, что ли, захотел?

 

-- У нас нулевой урок поставили, -- неожиданно для себя соврал Шурик.

 

Впрочем, нет, не неожиданно. Все каникулы он только и делал, что отмахивался от дебильного вопроса "Саш, ты чего?"

 

"Саньчик, ты чего вчера на "решетки" не приперся? Тебя там Витька искал."

 

"Санек, а чего тебя дома не было, мы звонили-звонили?"

 

"Саш, ты что, дверь за собой нормально закрыть не можешь? Ну куда ты бежишь, шарф-то надень!"

 

"Саша... Ты что? А вообще холодно так. Блэк, домой! Вот скотина. Саша, подержи трубу."

 
Валька упорно называл мобилу трубой или трубкой. Непривычно. Хотя его сотовый больше напоминал женскую пудреницу. Только вот пудреницы не умеют играть "Рамштайн".

 

Вчера вечером, когда они бродили по той стороне Яузы и отпущенный на свободу Блэк умудрился отыскать среди замерзших луж одну настоящую, полную влажной грязи, у Тальберга в кармане куртки неожиданно затрепыхался телефон.

 

Кажется, Валька слегка помедлил, прежде чем произнести "Алло".

 

-- Я догадался. И что теперь? А мне по фиг. Сам ты... Андрей, я тебе уже говорил... Не твое дело. Да отъебись ты от меня!

 

Тальберг резко щелкнул крышкой мобильного.

 

-- Что случилось-то?

 

-- А? -- можно было подумать, что Валька видит сейчас Шурика впервые в жизни. -- Да так... Блэк, домой!

 

Обратно они возвращались молча. Тальберг был какой-то взвинченный, но в чем дело, так и не сказал. Вышел на десятом этаже, не откликнувшись на шуркино "Ну чего, до завтра?".

 

А среди ночи Шурику приснилось, что загорелый накачанный мужик (вроде того, что из рекламы дезодоранта) прижимает Вальку к огромной кровати и начинает его торопливо раздевать. А Тальберг сперва молчит, потом задыхается, а потом странно всхлипывает и не то умоляюще, не то наоборот, восторженно выдыхает "Сашша." Вот ведь бредятина, а?

 
--- Сань, ты чего так рано приперся? -- Вовчик Драников прикрыл за собой дверь в туалет, а потом торопливо вытащил из кармана штанов пачку "голден Явы". Начались опять вопросы, ой, бля...

 

-- Да так... -- Шурик не мог почему-то оторвать взгляд от асфальта с налипшими островками снега, по которому тащились в школу разные люди.

 

-- Вон Жендос топает.. -- Вовка выдохнул дым и ткнул пальцем в стекло. И впрямь, к школе неторопливо подходил Женька Каховский. А чуть позади него шла Надежда Петровна и объясняла что-то маленькой девочке в смешной розовой шапке -- дочке-второкласснице.

 

А у самого крыльца почему-то топтался Юрчик Матросов. Нет, не почему-то. Из-за угла уже показалась Людка Коробейникова.

 

А Вальки не было.

 

2.
-- Каховский, ну чего, проставляться будешь? -- Юрчик Матросов, прижимая к себе людкину сумку, первым вдвинулся в пустой класс.

 

-- Буду-буду. У деда в пятницу пенсия, тогда и посидим...

 

-- А че за повод-то? -- Пашка Тарханов шмякнул на парту потрепанный учебник алгебры.

 

-- А они на Новый год к тетке в Израиль собирались. А там виза нужна. Ну, че, Женек, хава нагила? Елизаров, ну что ты к подоконнику приклеился, дай пройти.

 

Из этого окна дом был виден не так хорошо. Но лампа в Валькиной комнате погасла.

 

Восемь двадцать девять. Ну где его черти носят?

 

Шурик вернулся к парте, глянул на то, как проснувшийся народ шелестит тетрадями.

 

Интересно, а кто вообще этот чертов Андрей? Может, из старой школы? Шурик вдруг представил, как он звонит в валькину квартиру, а Тальберг открывает ему дверь, но не впускает, а наоборот, захлопывает обратно и орет "Да отъебись ты..." Хотя Валька вообще почти не матерится, только на Блэка пару раз.

 

-- Пацаны, вы Тальберга не видели? -- казалось, что Юрка заорал эту фразу прямо ему в ухо.

 

Тарханов пожал плечами, а Шурик резко вздрогнул. Но Матросову оно было по фиг. Он все это время носился по классу, хотя звонок уже прозвенел. Но Надежда где-то задерживалась, да еще и народ не весь подтянулся.

 

-- Да вон он гребет, -- недоуменно протянул Тарханов.

 

Валька и правда появился на пороге. А рубашка у него, кстати, была не белая, а черная.

 

-- Валек, здорово. Слушай у меня к тебе дело, -- затараторил Матросов. -- Давай ты на мое место пересядешь, тогда Вика к Маринке, а я к Людке, ладно?

 

-- Ну ладно... -- Валька изучал чахлую фиалку на подоконнике. -- Если оно тебе так важно.

 

-- Не, подожди, -- возник вдруг Тарханов. -- Давай я тогда к Каховскому, а ты к Саньку. Сань, ты с Тальбергом сидеть будешь?

 

Шурик кивнул. А потом еще раз кивнул и с отчаянной благодарностью посмотрел на встрепанного Матросова, который до сих пор прижимал к себе людкину сумку. И с трудом выговорил:

 

-- Да не вопрос. Валь, иди сюда.

 

Валька так же равнодушно двинулся на освободившееся место, вытряхнул из рюкзака тетради. А Шурик сидел и боялся сдвинуть с парты неожиданно влажные ладони.

 
Надежда Петровна явно была на взводе. Она минут пять орала на класс из-за прогулов. Потом рявкнула, что "этот вопрос мы обсудим на родительском собрании" и начала выстукивать мелом, украшая доску целым выводком "два синус в квадрате корень из косинуса".

 

Валька уставился на уравнение и пренебрежительно хмыкнул. А потом зашелестел ручкой по бумаге, не слушая объяснений Надежды. До этой секунды Шурик понятия не имел, что математические символы -- это красиво. А почерк, в котором один "икс" больше похож на "к", а другой -- на "ж", это вообще... Такого точно ни у кого нет.

 

Дождавшись, когда Тальберг нацарапает последнюю строчку, Шурик осторожно позвал:

 

-- Валь... Слушай, а ты вчера говорил, что вечером будешь записи сводить... Свел уже?

 

-- Нет, -- Валька с нескрываемым отвращением разглядывал доску.

 

-- А чего так?

 

-- Настроения не было.

 

-- Это из-за этого, который тебе звонил?

 

-- Нет. И вообще, это не твое дело, понял?

 

Шурику вдруг резко захотелось спать. Просто уткнуться лицом в тетрадку и отключиться. Может, свалить после алгебры домой? Все равно Надежда накапает родителям про прогулы. Так какая разница?

 

-- Саша... -- Валька произнес это почти беззвучно. Еле заметно шевельнул своими мягкими губами. Как будто на ухо шепнул. Ни "извини", ни "я тебе потом все объясню". Просто "Саша". С привычной уже неправильной "Ш". Внутри стало тепло и хорошо, будто Шурик прямо сейчас наглотался горячего сладкого чая.

 

-- Я вечером попробую прикинуть, что там к чему. Ты тогда зайдешь, послушаешь.

 

Шурик торопливо кивнул. И поклялся, что ни при каких обстоятельствах не будет расспрашивать Вальку про всякие вещи. И немедленно спросил.

 

-- А ты чего такой...

 

-- Спать хочу, -- Тальберг, наконец, повернул голову. Стремительно глянул на Шурика, почти что подмигнул. Потом подцепил пальцами прядку и зажал ее между губами. Хмыкнул. У него и правда были тени под глазами. Не такие глубокие, как неделю назад, когда Валька болел, но тоже ничего. Но его это совсем не портило, даже наоборот.

 

-- И я хочу.

 

-- Угу. Я днем с Блэком погуляю, а потом, наверное, спать лягу. А уроки уже ночью.

 

-- А записи? -- Шурик в тысячный, наверное, раз представил себе, как Валька раздевается, прежде, чем залезть под одеяло. И отчаянно захотел оказаться под этим одеялом вместе с ним. Просто... прижаться. Обнять Вальку. Как угодно, главное -- чтобы ему понравилось. И лежать в тепле, не шевелясь, прислушиваясь к тому, как Тальберг дышит ему в самое ухо. Или не дышит, а что-нибудь шепчет. Так же осторожно, как сейчас. Почти нежно.

 

--- нормальный усилитель... раньше все перезагружать приходилось, хорошо еще, если сохранить успеешь...

 

--- А запись длинная?

 

--- Четыре двенадцать, по-моему. Хотя там и побольше можно сделать.

 

--- А что это за группа? Твои знакомые?

 

--- Елизаров! Каникулы кончились, хватит дурака валять! Отлепись ты от Тальберга, на перемене с ним будешь девушек обсуждать! -- Надежда Петровна раздраженно стукнула указкой по доске.

 

Шурик затих. Валька еле заметно фыркнул. А Людка Коробейникова, перекладывая на колени какой-то каталог с косметикой, ехидно мурлыкнула:

 

-- Санечка у нас маленький, его девушки не интересуют.

 

-- Зато он их интересует только так... -- неожиданно громко и зло прошипел Валька. --- Спивак на него так пялится, будто сейчас кончит.

 

Маринка Спивак, сидевшая теперь на бывшем Валькином месте, вздрогнула и закрыла лицо ладонями.

 

А сам Шурик задохнулся. Таким злющим Валька не был даже вчера, когда орал по телефону на неизвестного Андрея.

 

А еще Тальбергу, кажется, удивительно шла эта злость. Он откинулся на стуле, уперся ладонями в кромку парты и смотрел на всех так, будто это была не парта, а, по меньшей мере, балкон. Только губы чуть-чуть шевелились -- Валька либо беззвучно матерился, либо все-таки слегка задыхался.

 

Пару секунд в классе стояла странная тишина. Потом кто-то охнул, кто-то присвистнул, Спивак, наконец, всхлипнула. А Шурику было одновременно страшно и хорошо. Страшно -- потому как совершенно непонятно, что теперь ему с этой Спивак делать, и чем сейчас вообще все кончится. А хорошо... Потому что Вальке есть дело до того, кто и как таращится на Шурика. И вообще...

 

Первой, разумеется, пришла в себя Надежда Петровна.

 

-- Ну, знаете... Тальберг, замолчи немедленно, у тебя не рот, а помойка... Что ты себе вообще позволяешь? Ты у нас что, самый умный что ли?

 

-- Ну, разумеется, -- громко и очень спокойно произнес Валька, не меняя позы.

 

-- Ну, если так, то иди сюда. Иди-иди, будешь вместо меня новую тему объяснять.

 

-- Да пожалуйста, -- Валька выскользнул из-за парты и двинулся к доске. Светлые волосы мотались по плечам, а спина оставалась все такой же прямой.

 

Кажется, Тальберг и правда доказал какую-то там теорему. Или что-то в этом роде. Шурик, честно говоря, не понял почти ни слова. Зато он, чуть ли не впервые за последние пару лет, смотрел на доску, и никак не мог отвести глаза.

 

3.
В семь вечера Шурик, судорожно вздохнув, начал набирать выученный наизусть номер мобильного. В принципе, память на числа у него была отвратительная, но тут все как-то само запомнилось.

 

-- Алло, -- глухо и как-то неприветливо отозвался Тальберг.

 

-- Валь, это я. Ты с Блэком пойдешь гулять?

 

-- Нет, мама вечером сходит, я сплю.

 

И в ухо Шурику понеслись короткие гудки.

 

Да что ж за день такой сегодня, а? Даже по ящику ничего нормального не поглядишь, потому как перед ним с обеда засел отец. Можно подумать, он на турбазе свои новости не посмотрит.

 

Шурик с отвращением глянул на учебник алгебры, а потом сунул его в рюкзак. По остальным предметам из-за каникул пока еще ничего не задали, только реферат по географии, но это можно и в выходные.

 

На "решетки" идти не хотелось. И вообще ничего не хотелось, даже спать. За окнами висела какая-то скользкая и холодная морось, совсем как вода в тазике, где мама замачивала свой черный свитер.

 

Почему-то подумалось, что до Нового года осталось всего полтора месяца. Везет же Каховскому -- умотает куда-то, где тепло, солнечно, пальмы и никакого хмурого неба. Хотя нет. Встречать Новый год в такой тропической обстановке -- оно как-то совсем неправильно. Фиг с ней, со слякотью, но все остальное должно быть -- куранты, снежок в форточку, маринованный огурец, который удалось стянуть из салата, "Сереж, ну куда ты Сашке столько наливаешь, его же развезет..." А потом веселый галоп по Медведково -- с бенгальскими огнями, петардами и вовкиной гитарой. Тарханов, правда, утверждал, что исполнять для его родителей песню про "телевизор с потолка свисает" -- это уже чересчур. Как-то не оценили пашкины предки Дягилеву. А песня была сейчас в кассу.

 

Шурик поскреб подбородок, глянул в зеркало в прихожей (щетина так и не появилась, зато прыщ еще больше разнесло) и начал натягивать куртку.

 

В лифт он вошел не со своего этажа, а с валькиного. За дверью сто шестнадцатой была тишина. Даже Блэк не залаял, когда Шурик, отчаянно смущаясь, почему-то погладил светлую обивку.

 
На "решетках" Шурику стало еще хреновей. Потому как там вообще никого не было, кроме Матросова с Коробейниковой. Юрец полировал Людку слюнявыми губами, а она слабо отбивалась и злилась на Шурика. Из-за Спивак. Можно подумать, что это он, а не Валька сегодня такое ляпнул. Шурик выкурил пару сигарет, стрельнул у Юрки "Кэмел" и потопал обратно.

 

Домой идти было как-то совсем беспонтово, а на улице даже не холодрыга, а как будто холодильник разморозили. Шурику отчаянно захотелось сейчас... Нет, даже не в тепло. А просто, куда угодно, но чтобы там был Тальберг. Лучше всего, конечно, к нему в комнату. Сидеть на полу и разглядывать, как Валька ожесточенно двигает "мышкой", перемещая по экрану огромные зеленые загогулины --- "куски звука". А в квартире стоит дикая жара, и Валька через какое-то время скинет с себя майку, швырнет ее, не глядя, на диван, чуть ли не в морду разлегшемуся там Блэку. А свет от монитора и настольной лампы будет бить ему прямо в лицо и отсвечивать от белой кожи, как от листа бумаги. А потом можно будет слегка пододвинуться и задеть ладонью валькино бедро. И представить, что было бы, если бы Тальберг вдруг развернул кресло, так, чтобы ладонь Шурика оказалась уже не на бедре, а прямо на ширинке. И, что Вальке подобное понравилось. И он позволил бы себя раздеть. Ну, даже не раздеть, а так. В общем, позволил и откинулся на спинку кресла, а потом застонал, как актриса в "Сказке после полуночи". И стал бы водить подушечками пальцев по собственным соскам. Хотя нет, одной рукой -- по ним, а второй -- по волосам сидящего перед ним Шурика. А, свет от лампы, наверное, попадал в глаза и в шуркину отросшую челку, которая казалась бы не каштановой, а почти рыжей.

Шурик так задумался, что не сразу расслышал, как ему сигналит чья-то тачка. Оказывается, он пер по проезжей части, прямо перед мордами припаркованных у дома машин. Шурик отскочил на тротуар, пнул попавшуюся под ноги ледышку и снова застыл столбом. Потому что из подъезда выходил Тальберг. Такой же пришибленный, как и он сам. И без Блэка, что, в принципе, было странно. Мало того -- Валька вообще никуда не спешил. Просто стоял и всматривался в темноту двора.

 

-- Валь! -- Шурик заорал это изо всех сил и отчаянно замахал руками. Как будто тонул.

 

Тальберг с недоумением огляделся, потом тоже махнул. Дождался, пока Шурик до него добежит и сказал с каким-то странным упреком:

 

-- Я тебе звонил, а тебя нету...

 

-- Ты же сказал, что спать ляжешь, -- виновато откликнулся Шурик.

 

-- Мало ли что я... я что, еще и перед тобой отчитываться должен?

 

По всему выходило, что Шурик должен сейчас тоже взорваться. Заорать что-нибудь или просто послать Тальберга по всем известному адресу. Но он вместо этого жутко испугался. Почти так же, как сегодня в школе, когда Валька неожиданно начал возникать на алгебре. Как-то это все не было похоже на спокойного и вечно невозмутимого Вальку.

 

-- Валь.. ты чего... Валь, ну извини.

 

-- Пошли посидим где-нибудь... на скамейку, что ли, -- Тальберг нервно глянул на табло мобильника.

 

-- Там стол есть доминошный, только на нем грязно сейчас, -- Шурик кивнул на облетевшие кусты сирени. Несколько грязно-коричневых листьев мотались на ветру, отчаянно напоминая обрывки старых носков.

 

Но Вальку это все ни капельки не смутило. Он рванул к столику с такой скоростью, что ему бы позавидовал оставленный дома Блэк.

 

Ничего не понимающий Шурик двинулся следом.

 

Сидеть на заледенелых, покрытых коркой потекшего льда и ошметками листьев досках было невозможно. Валька поморщился, а потом довольно ловко устроился на спинке скамейки. А Шурик остался стоять. Теперь их лица находились примерно на одном уровне. Тальберг даже оказался чуть повыше. И это было как-то очень правильно.

 

-- Валь?

 

-- Слушай, нас же от подъезда не видно?

 

-- Ну да? -- Шурик опять ничего не понимал.

 

-- Сам все увидишь...

 

Валька поежился, обхватил себя за плечи. Сейчас он казался каким-то... В общем, Шурик еще никогда в жизни его таким не видел. И сейчас он чувствовал какую-то дурацкую вину -- за то, что скамейка грязная, а вокруг дождь и слякоть, и вообще ноябрь, а Валька сидит тут, как воробей на заборе и ничего не хочет объяснять.

 

Перед подъездом плавно затормозила большая черная тачка. Не "Лексус" валькиной матери, а что-то покрупнее. Стопудово внедорожник.

 

С водительского сиденья соскочил высокий и абсолютно седой мужик в длинном пальто. Явно не водила, а хозяин. Распахнул пассажирскую дверь и помог выбраться женщине с букетом цветов. Такой же высокой и с таким же ежиком на голове. Только не седым, а светлым. Валькиной матери.

 

Тальберг как-то отстраненно следил за тем, как мужик вытаскивает из багажника сумки с продуктами. И как тетка... то есть, это, его мать, перестав разглядывать букет, с недоумением рассматривает темные окна своей квартиры. А потом хватается за карман плаща с таким видом, будто поняла, что у нее только что увели кошелек.

 

Мобильник в валькиной куртке даже не успел отозваться знакомым воем. Тальберг надавил на кнопку, а потом медленно-медленно произнес "Алло". Со скамейки, разумеется, не было слышно, что именно кричит в трубку валькина мать, но четко было видно, как она, кинув букет на крышку багажника, шагает туда и обратно вдоль огромной машины.

 

-- Нет. Гуляю. Мам, ну я же говорил. Да нет, у меня все нормально. Ты же сказала, что сама с ним погуляешь. Нет, не холодно. И вообще, я с Сашей. Ну, я же тебе рассказывал. Ну все, счастливо.

 

Валька захлопнул крышку мобильника, а потом с какой-то странной паникой наблюдал за тем, как его мать и мужик с сумками входят в подъезд.

 

-- Валь... -- снова позвал Шурик. Он, правда, не знал, что тут скажешь и что вообще происходит. Ясно только было, что Тальбергу сейчас очень хреново.

 

-- Валь, а это...

 

-- А это -- никто. Ник-то. Понял?

 

-- Ага. Валь, ты не кричи.

 

-- А я не кричу, -- уже спокойнее выдохнул Валька. А потом посмотрел на Шурика. Тоже как-то безнадежно.

 

-- Саша... Ты ведь куришь, да? Дай сигарету.

 

Шурик торопливо (тем же самым жестом, которым покойная бабушка шарила в сумочке в поисках валидола) выхватил из нагрудного кармана помятую пачку. Поднес сигареты к лицу. Вот эта была родная, "Золотая Ява", а вот эта -- стрельнутый у Матросова "Кэмел".

 

-- Валь, держи, -- он протянул чуть помятую "верблюдину" Тальбергу. -- Тебе прикурить?

 

-- Сам справлюсь, -- Валька довольно умело затянулся. Даже почти не закашлялся.

 

Шурик молчал. А чего тут скажешь-то? И без того все понятно. "Вот ведь сука, а?". Но такое вслух не произнесешь. В конце-концов, это же не его мать, а Валькина. А сам Тальберг тоже молчал. Только огонек сигареты подрагивал, как поплавок в ледяной воде.

 

На кухне валькиной квартиры вспыхнул свет. А спустя несколько секунд зажглась лампа в комнате его матери. А знакомое окно, разумеется, оставалось темным. Как пустой аквариум, в котором передохли все рыбы.

 

-- Валь... -- Шурик сделал шаг вперед, а потом замер. Потому что просто так обнимать Тальберга он бы не смог. Наверняка бы не сдержался.

 

Так и стоял, глядя на Вальку почти в упор, вдыхая сигаретный дым и ледяной воздух.

 

-- Чего еще?

 

-- Валь, слушай, а что мне .. ну, со Спивак теперь делать?

 

-- Она тебе нравится? -- лениво и как-то раздраженно откликнулся Валька.

 

-- Да нет вроде.

 

Честно говоря, он как-то не обращал на Спивак внимание. А она вроде ничего была, не толстая, не прыщавая. Никакая. Ну не говорить же, "мне не она, а ты нравишься"?

 

-- Тогда никаких проблем не вижу, -- равнодушно откликнулся Тальберг и швырнул куда-то под скамейку наполовину выкуренную сигарету. Впрочем, у Шурика, если что, оставалось еще две.

 

В глубине двора заухала автомобильная сигнализация, из окон первого этажа понеслась ритмичная дробь -- выпуск новостей, восемь вечера. И куда теперь идти?

 

Валька вдруг поморщился, как будто хотел сплюнуть. А вместо этого оглушительно чихнул.

 

Вот блин. Шурик вспомнил, как они неделю назад столкнулись тогда у лифта. Нет, не неделю. Через полтора часа будет ровно восемь дней. Тальберг был тогда совсем простуженный и такой же красивый, как сейчас. И такой же замерзший.

 

-- Валь... Слушай, тут же холодно. А ты после болезни.

 

-- Ну и?

 

-- Ну и опять температура поднимется или еще чего...

 

-- И что дальше? Ей же по хер, температура у меня или я вообще уже подох. Только расстроится, что... что с Блэком теперь гулять некому. Хотя нет, она домработницу попросит. Какие проблемы?

 

Шурик резко выдохнул.

 

-- Валь, ну.. ну я же не она...

 

Валька ничего не ответил, только начал растирать друг об дружку замерзшие ладони.

 

-- Слушай, пошли ко мне, а? Чаю попьем, погреемся.

 

Тальберг хмыкнул. Но и не отказался. А Шурик все равно продолжал настаивать:

 

-- Там только отец, мама поздно придет, они сегодня номер сдают. А он к нам лезть не будет. Валь, ну что?

 

-- Ну иду уже, -- раздраженно откликнулся Тальберг, спрыгивая со скамейки. Шурик почему-то дернулся, как будто хотел его подстраховать.

 

 
4.
Пока они ждали лифт, Валька молчал. И разве что по сторонам не оглядывался. Как будто он сейчас был не у себя в подъезде, а в туалете прятался во время урока. Или топтался у лотка с разными журналами, боясь промямлить замотанной в три платка продавщице "мне вон то, за пятьдесят рублей". В лифте никого не было, и десятый этаж они проехали спокойно. Но Шурик почему-то выходил из дверей с таким опасением, будто на площадке их могла встретить не валькина мать, а какой-нибудь киллер, как из фильмов Тарантино.

 

С кухни доносился запах гречки и стрельба. Отец на звон ключей не вышел, только крикнул добродушно:

 

-- Сань, ты чего так рано? Тут "Убойная сила" вовсю идет. Ужинать будешь?

 

-- Пап, мы, может, чаю попьем.

 

-- Ты не один, что ли?

 

-- Нет, тут... Валька из сто шестнадцатой.

 

-- А... -- судя по звукам, отец открыл еще одну бутылку пива. -- Валь, ты семечки будешь?

 

Шурик перекосился. Потому что семечки, это, конечно, вкусно, но... Их хорошо грызть на "решетках", под то же самое пиво, или в раздевалке после физры, если Сань Борисыч вдруг отпустит их пораньше. А Валька, кстати, в школе от семечек отказывался.

 

-- Нет, спасибо, -- Тальберг пожал плечами и начал расшнуровывать ботинки. А потом умотал мыть руки. А Шурик, сообразив, что в комнате сейчас порядочный хламовник, начал судорожно закидывать в шкаф разбросанные вещи. Хотя дело, конечно, не в них. До этого ему и в голову не приходило, что можно стесняться собственной комнаты -- с выцветшими обоями, старым шкафом, который когда-то принадлежал бабушке, и раздолбанным "Панасоником", вокруг которого были навалены разные кассеты.

 

Впрочем, Валька на все это не обратил никакого внимания. Мазнул глазами по плакатам, щелкнул пару раз покосившимся бра, под которым так здорово когда-то было читать, а потом устроился на диване с ногами. А Шурик привычно уселся на кромку письменного стола. Отсюда очень хорошо просматривался выход из подъезда. Шурик и сейчас туда глянул, как будто ожидал, что Валька выйдет на улицу или войдет в дом. Ему как-то не верилось, что Тальберг вот так запросто может оказаться у него дома.

 

Он понятия не имел, что сейчас говорить. Хотя мысленно, конечно, много раз представлял, как Валька приходит к нему в гости. Только не для того, чтобы согреться, а совсем для другого. И сразу же раздевается или, наоборот, позволяет Шурику себя раздевать. Или сидит, вот точно так же, на диване, только совсем без одежды -- ждет, пока Шурик запрет дверь, погасит свет и усядется рядом. Мечты, если честно, варьировались. Но вот таким молчаливым и замерзшим Тальберг никогда в них не был.

 

-- Валь, чаю принести?

 

Валька машинально накручивал на палец бахромушку старого покрывала. Шурик и сам так делал, особенно, если устраивался на диване с каким-нибудь учебником по истории или бесконечной "Войной и миром".

 

-- А кофе есть?

 

-- Есть... только он растворимый, -- Шурик продолжал смотреть на то, как пальцы Тальберга теребят скользкие красные нитки. Валька вообще постоянно что-нибудь крутил в руках -- ручку, резинку для волос, собственную прядку. Или зарывался ладонями в густую черно-седую шерсть Блэка. Может, у него руки все время мерзнут?

 

-- А... Тогда чай. Только крепкий, ладно, а то я прямо здесь сейчас срублюсь.

 

Шурик послушно двинулся к двери. А Тальберг продолжал:

 

-- Я только отключаться начал, а она звонит -- "Мы уже в "Седьмом континенте", скоро будем, чего тебе привезти". Тьфу.

 

-- А ты чего?

 

-- А оно мне надо? -- Валька презрительно сморщил нос. -- Я же не евроремонт, чтобы мной вот так хвастаться. Знаешь, как задолбало... Я эти все реплики наизусть знаю. И сколько лет, и в каком классе, и какой я взрослый, и как она хорошо выглядит. Заебали.

 

Шурик опять не знал, что сказать. Поэтому он просто отправился на кухню и честно вывалил в чайник чуть ли не половину пачки.

Когда он вернулся обратно, Валька возился с "Панасоником". Крутил темное колесико настройки в поисках какой-то радиостанции.

 

Шурик осторожно расставил чашки, а потом уселся обратно на стол.  И постарался не шевелиться.  Было непонятно, о чем  сейчас говорить. Обычно Валька что-то объяснял про свой "звук" или просто сосредоточенно клацал "мышью". А тут никакого компа нет, да и вообще…  Ехидный голос внутри Шурика, тот самый, который нашептывал обычно всякие разные вещи – "а вот если бы он сейчас подвинулся, а потом бы прижался к тебе губами", "а вот представляешь – он сейчас встанет, разденется и откинется на стол"…  В общем, этот самый голос, который постоянно рассказывал Шурику на ухо всякие сладкие и непристойные сказки, вполне уверенно заявил, что сейчас – самое время, чтобы сесть к Тальбергу поближе и…  А вот что "и" – Шурик не знал.

 

К тому же это все было как-то нечестно. Шурик вдруг вспомнил, как в конце мая, устав от маминых причитаний "ну что ты все время где-то носишься, у тебя экзамены на носу, вот попадешь в колледж, да, что же это за бестолочь растет, одни подъезды на уме", он свалил в двенадцатом часу из дома. И потом сидел на "решетках" и ждал, пока Вовчик Драников выяснит у своих родаков, можно ли у них вписаться на ночь.  И все вокруг было таким тусклым, бесприютным и каким-то ничейным, как старые парты, которые торчат возле школьной помойки, пока их не утащат к себе бомжи. И он сам тогда тоже был ничейным. Правда, совсем недолго. Скоро прискакал радостный Вовчик и они вполне спокойно пошли к Драниковым. А минут через пятнадцать туда прибежала мама Шурика, которой успели позвонить родители Вовки. И сперва она ему чуть по шее не заехала, а потом расплакалась, и вовкина мать начала капать ей валерьянку, которую потом выпила сама.  А потом мама и вовкины родители  еще долго торчали в прихожей и жаловались друг другу "что из-за этих экзаменов все с ума посходили, шут бы с ними, они и сами волнуются, а тут еще мы…".  И все как-то само наладилось, так что Шурик на следующий день с утра честно начал читать эту чертову физику и даже потом сдал ее на четверку.

 

Тальберг настроил какую-то музыку, потом подцепил чашку и откинулся обратно на спинку дивана. Дунул в чай, осторожно улыбнулся. Как будто оценку поставил – и шуркиной комнате, и самому Шурику.

 

Мелодия сменилась на рекламу, и Валька вновь потянулся к магнитофону. Притормозил после четкой отбивки "наше радио… наша музыка… Сделано в России…"

 

-- Валь, а ничего, что он такой раздолбанный? Колонки, наверное, не тянут? – Шурик виновато кивнул на "Панасоник".

 

-- Почему не тянут? Нормально. У меня дома такой же…

 

-- Где? А я не видел. -- Большую стереосистему для компакт-дисков Шурик помнил хорошо, а вот старого двухкассетника у Тальберга вроде не было.

 

-- Конечно, не видел. Он же не здесь, а дома, -- Валька уткнулся подбородком в диванную спинку.

 

-- В Питере, да?

 

-- Ну да, у папы. Даже не у папы, а у Нонны.

 

-- А это кто? – осторожно поинтересовался Шурик, боясь натолкнуться на колючее "ник-то".

 

-- Папина жена, кто ж еще-то… -- в Валькином голосе звучало привычное уже недоумение.

 

-- Хорошая?

 

-- Разная, -- Валька снова замолчал и принялся ковырять покрывало.

 

-- Скучаешь по ним?

 

-- А как ты думаешь?

 

-- Не знаю. Я же не знаю, какие они…

 

-- Саша… Я потом расскажу, ладно? – Валька распрямился и посмотрел Шурику в глаза. В принципе, снизу вверх, но на самом деле – совсем наоборот.

 

Шурик замялся, а потом, наконец, пересел на диван. На самый краешек, как будто это он, а не Валька, был сейчас в гостях.

 

-- Вот только не надо меня жалеть... Понял?  – зло и как-то очень равнодушно прошептал Тальберг.

 

-- А я и не… -- Шурик не стал заканчивать лживую фразу, а развернулся и, закрыв глаза, как перед прыжком в воду, притянул Вальку к себе. И мгновенно испугался этого.

 

Тальберг не шевелился и не сопротивлялся. Чуть склонил голову, устраивая подбородок на шуркином плече, и замер. А потом прерывисто втянул в себя воздух, как будто это была сигарета.

 

Шурик немного сдвинулся, так, чтобы можно было дотянуться до бра и выключить свет. В темноте горел крошечный красный огонек на панели магнитофона. Из-за стены доносился  неправдоподобно возмущенный голос главного "мента" – "Товарищ полковник, по статистике, каждый третий висяк…"

 

В динамиках гудели гитарные струны – "голос мой с магнитофонной ленты будет идиотов ублажать". А в шуркину шею ткнулись жутко щекотные и удивительно мягкие губы.

 

-- Я на выходные, наверное, к папе уеду. Поедешь со мной завтра на вокзал за билетами?

 

-- Поеду, конечно. Можно будет на физру забить, и прямо после пятого урока сорваться.

 

-- Можно будет вообще забить. На все.

 

И Валька  аккуратно переместил лицо повыше. На секунду прижался щекой к подбородку Шурика, а потом вдруг отпрянул:

 

-- Не боишься?

 

-- Наоборот, -- решительно выдохнул Шурик.

 

Тальберг тоже не умел целоваться.


 

Часть третья. Дети проходных дворов.

 
"Дамы без ума от Саши, Саша без ума от дам,
В полночь Саша к ним приходит, а уходит по утрам..."
Виктор Цой. "Саша".

 
Декабрь 2000 года.

 
1.
– Алло. И что теперь? Андрей, а мне по фиг, я тебе уже говорил. Ну сами решайте, ладно? Мне это надоело. Слушай, ну отцепись ты от меня!

 

– Тальберг, мы тебе не мешаем, случайно? – поинтересовалась Анита Борисовна, вставая из-за учительского стола. Вид у преподавателя по русскому был такой, словно она вот-вот запустит в собственного ученика томом "Преступления и наказания".

 

– Да ни капельки, – Валька засунул мобильник в карман пиджака и, повернувшись к Шурику, одними губами прошептал: "Вот козел..."

 

Шурик только вздохнул: война Вальки с будущим отчимом продолжалась второй месяц и конца ей было не видно. Впрочем, Тальберга это не смущало. Он с не меньшим упорством цеплялся вообще ко всем – и к матери, и к школьным учителям, и к Шурику с Блэком.

 

Вот и теперь Валька смотрел на завуча с таким видом, будто Анита Борисовна, а не он "срывает учебный процесс". Класс затих в ожидании скандала. Кажется, именно этого Валька и добивался.

 

– Совсем охамел. Думаешь, если у тебя мама в банке работает, то тебе все можно?

 

– Ну, разумеется, – Валька еле заметно улыбнулся.

 

-- Блин, ну он вообще оборзел, – одобрительно выдохнул с соседней парты Женька Каховский.

 

Анита думала так же.

 

– Что, встать не можешь, когда с тобой учитель разговаривает? Или ты только за спиной способен гадости говорить?

 

– Ну, почему... Могу и всл...

 

– Молчать! Дневник на стол и ... – Анита чуть не прибавила привычное "вон из кабинета", но потом сообразила, что официально урок закончился минут пятнадцать назад. Просто она сама, как всегда, застряла в учительской, а потом задержала класс, чтобы "вбить в головы этих дебилов" очередную порцию бреда про творчество Достоевского. Так что для умирающего со скуки десятого "А" малость приевшееся развлекалово "Тальберг против завуча" было чуть ли не подарком. Если, конечно, не считать того, что звонок-то уже прозвенел.

 

Валька подчеркнуто неторопливо выудил из рюкзака дневник и отнес его Аните. Сам развернул на нужной странице, разве что ручку не предложил, как секретарь на переговорах. Только шепчущемуся классу было не особенно заметно, что у Вальки слегка дрожат руки. Причем явно не из-за боязни схлопотать очередную пару. Тальберг с самого утра был на взводе.

 

– Ну что... За урок – единица, выше тройки в полугодии у тебя не будет, – как-то ласково произнесла завуч.

 

Тальберг равнодушно пожал плечами.

 

– Мама, как я понимаю, в школу опять не придет.

 

– Не придет, – подтвердил Валька.

 

– Ну, пускай хоть почитает на досуге, – красная ручка зашуршала по дневнику, – А я ей позвоню, вечером.

 

Валька кивнул. Кажется, все происходящее его полностью устраивало. Хотя нет, не все...

 

– Анита Борисовна, а вы не могли бы проставить время?

 

– Что? Валя, у тебя с головой все в порядке?

 

Кажется, Тальберг сейчас мог брякнуть "Нет, не все". И завуч об этом догадалась.

 

– Пожалуйста. "Двадцать седьмое декабря". Дата, подпись. Можешь еще у секретаря печать попросить.

 

– Зачем? Мне время нужно.

 

Анита Борисовна посмотрела на Вальку, как на буйнопомешанного.

 

-- На фиг ему время-то? – изумился Пашка.

 

– Тарханов! Тебе тоже написать? А то я могу. И замечание, и тройку в полугодии,– русичка глянула на часы, быстро чиркнула закорючку в валькином дневнике и с шумом его захлопнула.

 

– Так... Итоговые за полугодие я сегодня выставлю, вам их завтра Надежда Петровна объявит. Достоевского читать всем. После каникул пишем сочинение.

 

Валька, все еще топтавшийся у ее стола, скрестил руки на груди и независимо глянул на Аниту. "Как Наполеон", – подумал Шурик, вспомнив прочитанную летом "Войну и мир". Тот ведь тоже был невысокого роста.

 

– Все свободны, всех с Новым годом. Тальберг, а ты куда? Мы с тобой еще поговорим.

 

Выходя из класса с обоими  рюкзаками, Шурик услышал вполне привычные вопли. "Помяни мое слово! Ты в этой школе учишься последнюю четверть!"

 
– Слушай, ну ты совсем без тормозов, – за полчаса, проведенных в рекреации напротив кабинета литературы, Шурик успел замерзнуть. Даже книжки под рукой не было, если не считать ненавистного Достоевского. – Чего она тебя столько мурыжила?

 

Валька передернул плечами и отмахнулся.

 

– Да шла бы она...

 

– Валь, а она правда матери настучит?

 

– Да, наверное... Саша, пойдем отсюда... – Тальберг меланхолично запихнул в рюкзак разлохмаченный дневник.

 

– Тебе сигарету дать? – поинтересовался Шурик, когда они вышли на крыльцо.

 

– А у тебя какие?

 

– Разные. Слушай, я у  Людки "Пэлл Мэлл" стрельнул. Будешь?

 

– Ну давай, что ли...

 

Сейчас Тальберг сделает пару тяжек и швырнет сигарету в бурый сугроб. А табаком от него будет пахнуть еще долго, даже в лифте,  когда Шурик неуклюже проведет языком по обветренным валькиным губам.

 


2.
В наступивших сумерках обледенелые берега Яузы напоминали обломки старой гипсовой повязки, которой укрывал искалеченную руку какой-нибудь Годзилла. Блэк стрелой носился между черными силуэтами худосочных березок, то задирая лапу, то складывая к ногам хмурого хозяина ценную добычу, навроде пустой пачки от презервативов. И кому, интересно, пришло в голову пользоваться гондонами в заснеженной лесополосе?

 

Шурик дотянул до самого горла  вечно заедающую молнию куртки, пошевелил покрасневшими пальцами – свои перчатки он привычно отдал Вальке. А тот сунул их в карман, как будто поставил перед собой еще одну задачу: простудиться, заболеть и помереть перед Новым годом. Назло матери и ее будущему мужу.

 

– Валь, а на фиг тебе нужно было время?

 

– Чего? – у Вальки изо рта вылетело крошечное облачко пара, смешалось с табачным дымом.

 

– Ну, у Аннушки. Когда ты ее сегодня послал.

 

Тальберг хмыкнул. Убрал от лица светлую прядку, покрывшуюся еле заметным инеем...

 

– Саша, а ты не понял?

 

– Нет, – Шурик уже привычно почувствовал себе каким-то кретином.

 

– У меня на мобильнике время звонков  высвечивается. То есть получается, что вся эта байда из-за того, что мне Андрей звонил. Я специально ей все входящие покажу, пусть сравнит.

 

– Валь... – в голосе Шурика слышался явный  упрек. Но Тальбергу оно было до фонаря.

 

– А чего? Они завтра утром какой-то баланс сдают, а вечером его обмывают. Еще и пошлет Аниту на хуй, как не фиг делать...

 

– Валь, а вдруг тебя и правда из школы?

 

– А ни хрена. Пускай Андрей сам приезжает и разбирается, если все из-за него. Блэк! – Тальберг осторожно свистнул, а потом облизнул губы...

 

– Потрескаются ведь...

 

– Ну и? Тебе это не мешает.

 

Шурик только сглотнул. Но все равно попробовал расставить точки над "i".

 

– Валь, а ты не боишься, что Андрей... Ну, что он потом шухер устроит.

 

– Пфы... Он чего, самоубийца что ли? А если и устроит, то мне же лучше. Пускай покупает мне билет, а сам валит куда хочет.

 

– А мама?

 

– А чего... Думаешь, она со мной к отцу поедет? Х@й тебе.

 
В последнее время Тальберг не упускал случая, чтобы выругаться матом. По видимому, это тоже действовало на нервы седому  и внешне спокойному как кремень Андрею Андреевичу. Впрочем, точно Шурик не знал. Маму Тальберга он за эти полтора месяца видел от силы раз пять, а ее будущего мужа, или, по  валькиному выражению, "этого старого козла", и того меньше. Зато про родного отца и его вторую жену Шурик слышал довольно часто. И фотографии видел. Судя по всему, у этой Нонны на работе был комп с интернетом. Так что Валька почти каждый вечер настукивал очередную "электронку". Вот об электронном адресе Шурик и хотел спросить, но все забывал. А теперь вот вспомнилось.

 

– Валь... Слушай, а твой отец, он официально женат или так?

 

– Официально. Я вместе с ними в ЗАГС ездил...– Тальберг улыбнулся. Легко, по настоящему, а не так, как до этого.

 

Шурик с большим трудом избавился от очередного непристойного видения, включавшего в себя белое невестино платье, которое он аккуратно сдергивает  с Вальки. Или наоборот, разрывает практически. Хотя на самом деле он до сих пор до жути боится сделать Тальбергу больно. Хорошо, хоть ладони потеть перестали. А то первое время его трясло как перед экзаменами.

 

– Валь, тогда почему она Лунькова? Или она отцовскую фамилию брать не стала?

 

– Да наоборот, - как-то недоуменно протянул Валька. А потом  расхохотался. – Сашша... Блин, да ты не знаешь что ли? У меня мамина фамилия, девичья. Она ее и не меняла никогда. Они с отцом из-за этого, знаешь, когда первый раз поругались? В ЗАГСе во время свадьбы. Я тебе не рассказывал?

 

– Не-а, – выдохнул офигевший Шурик. Он, конечно, привык к тому, что у Вальки все не как у людей, но чтобы до такой степени. А Тальберг вдруг погрустнел. Так резко, будто в нем выключателем щелкнули.

 

– В общем, она папину фамилию никогда не брала. И меня на свою зарегистрировала, чтобы совсем как у деда было.

 

– А деда как тебя звали?

 

– Нет, меня как него. У нее... у мамы какой-то бзик на этом. Чтобы меня так назвать, и чтобы обратно вернуться. Она из-за этого за папу замуж и вышла, потому что он из Ленинграда.

 

Шурик помотал головой.

 

– Ни хрена не понимаю.

 

– Саша, ну ты чего... Это же, – Валька запнулся, – в общем, во всех учебниках есть. Короче,  в самом начале войны был такой приказ, чтобы всех немцев выселить... то ли вообще из больших городов, то ли только из Ленинграда и Москвы, я не помню...  И деда тогда тоже. Куда-то в Казахстан, под Кустанай. То есть всю семью, конечно. Он-то еще маленький был. Знаешь, мама мне потом говорила, ну... короче, когда я от нее уехал, в пятом классе... Что вот дедушка в одиннадцать лет из этого города уехал навсегда, а ты туда возвращаешься. Как будто кольцо замкнулось.

 

– Какое кольцо?

 

– А я знаю? Это она, наверное, просто так, чтобы я не сильно психовал...

 

Шурик судорожно кивнул, стараясь не вздыхать слишком громко. Как-то так получилось, что они с Тальбергом трепались про что угодно, кроме родителей. Да и то, в основном, не трепались, а молчали. Или шептались. Или занимались совсем другими вещами, когда о родаках, наоборот, лучше не думать. А сейчас Вальку как будто прорвало.

 

– Ты вот тот серый дом видишь?

 

– Ну да.

 

– Я когда маленький был, мы там с мамой жили. Однокомнатная квартира, дедушкина. Мы сюда переехали, к деду, а папа там остался. Так странно, мы тоже в августе переехали, как раз перед первым сентября. Я в этом году вспоминал, когда в школу первый раз собирался. Еще, ты знаешь... Они тогда еще не развелись по бумагам, и папа специально на первое сентября приехал, чтобы… Ну, как у всех было. А мне из-за этого в школу не хотелось, думаю, чего я на этих уроках сидеть буду, если папа вернулся. А он, оказывается, на один день, специально.

 

Шурик резко выдохнул, потом потянулся заледенелыми пальцами за пачкой сигарет. Огонек зажигалки чиркнул по ладони, но это, кажется, было не больно. Или больно? Шурик не заметил.

 

– А потом ей работу предложили, такую, чтобы все время по командировкам. Тогда как раз с деньгами было непонятно. А дедушка тогда уже умер, она меня одного бы и не оставила. Это же не такие командировки, как сейчас, а на месяц, на два. И не в Лондон, не в Берлин, а куда-то в Норильск. Или в Нефтеюганск, я не помню. В общем, она оттуда возвращалась не через Москву, а туда, к папе. Так смешно было, они меня по утрам с Нонной в школу собирали. Точнее, Нонка в институт всегда опаздывала, а мама нам бутерброды кромсала, одинаковые. Как будто Нонка моя сестра старшая, ты прикинь? – Валька почему-то смеялся. А потом опять оцепенел. – Они меня в том году все время уговаривали к маме вернуться. Такой дурдом был. Потом решили, что на фиг я буду в середине учебного года срываться. А летом мама квартиру купила. А то нам с ней в однокомнатной типа тесно. Чтобы я точно отказаться не мог.

 

– А папа?

 

– А чего папа? Им ведь тоже хочется...

 

– Чего хочется?

 

– Саша, ну ты тормоз... Ну, своего ребенка, родного.

 

– А ты им кто, двоюродный что ли?

 

– Да не двоюродный... Папе-то родной, а Нонке нет. А где они его заведут, если я за шкафом сплю?  Они, по-моему, пока я у них жил, только в ванной на стиральной машине и трахались. Ну, может, еще утром, когда я в школе. Им-то на работу к десяти, а мне в лицей пилить через полгорода, – Тальберг снова запнулся. – Сашша, ты чего молчишь?

 

– Я не молчу... Я это самое...

 

Валька вдруг сдернул с головы меховой капюшон, глянул на Шурика почти с вызовом. А потом почему-то уткнулся лицом куда-то в шуркино плечо. Как будто хотел заплакать. Но не заплакал, а потерся носом. С куртки посыпались крошечные снежинки, больше напоминавшие манную крупу.
 
 
3.
Ядовито-зеленая мишура, украшавшая портрет Лобачевского, колыхалась на сквозняке. В коридоре с диким воем носились пятиклассники, которые, в принципе, должны были отмывать школу перед наступлением каникул. Последний в этом году урок алгебры плавно перешел в подведение итогов и прочую "раздачу слонов". Надежда Петровна умотала в учительскую за оставленными там дневниками, по привычке оставив дверь открытой – чтобы не сильно шумели.

 

Народ вяло обсуждал перспективы сегодняшнего традиционного "огонька". Вовка Драников водил ручкой по напечатанной на обложке тетради таблице умножения и  осторожно подсчитывал количество "Очаковского", которое надо было втихаря заныкать в туалете. Подсчет велся в "литрилах" – то бишь, в единице измерения "литр на рыло". Людка крутила в пальцах пузырек с серебристым лаком, выслушивая очередную Юркину идею. Она, кажется, заключалась в том, чтобы пронести все бухло в пакете с людкиным  вечерним платьем. Коробейникова утверждала, что пакет прорвется. Юрка клялся, что ни фига.

 

Валька с упорством, достойным лучшего применения, заштриховывал на парте большую карандашную надпись "Fuck you off " и попутно рассказывал о событиях вчерашнего вечера. Шурик осторожно кивал, пытаясь понять, что у него выйдет по английскому, "три" или "четыре".

 

– Можно подумать, ему это правда нужно. Я ему вчера так и сказал. А потом матери Анита позвонила, она  в комнату ушла.

 

– Сильно ругалась?

 

– Да вообще нет. Я до двух часов ночи ждал, а потом срубился.

 

– Валь, – шепотом позвал Тарханов, – а ты Новый год где отмечать будешь, в Питере?

 

Валька резко обернулся и пожал плечами. Про Питер Пашка ляпнул зря, но он-то точно был не в курсе, что именно из-за этого чертового Нового года Тальберг упорно трепет нервы себе и матери.

 

Шурик, честно говоря, до вчерашнего вечера не мог понять, как можно в здравом уме отказываться от поездки в другую страну. И фиг с ним, что у англичан главный праздник не Новый год, а Рождество. Все равно же интересно.

 

А сейчас было как-то неудобно. Другое дело, что, в любом случае, в Москве Вальки не будет, даже если он сумеет отбиться от матери и ее Андрея. Уедет тогда к своим. И все, его даже не поздравишь по-человечески, разве что на мобильный позвонишь.

 

Но это тоже не выход. Была бы у Шурика своя мобила – можно было бы кидать эсэмэски. Почти разговаривать...

 

Тальберг провел карандашом по второй "f", а потом начал размазывать графит пальцем. Серебристо-серая пыльца впитывалась в кожу, Валька осторожно усмехался. Почти как вчера вечером, когда они тихонько сидели у Шурика в комнате. Точнее – не сидели, а лежали, пока никто не вернулся с работы. И Тальберг вчера точно так же фыркал, потому что ему было слегка щекотно. А потом в коридоре послышалось дребезжание звонка, и Валька начал торопливо  застегивать джинсы, а Шурик – заправлять под ремень футболку.

 

– Саньчик, без пятнадцати на углу. Запомнил? – Тарханов привычно дернул Шурика за пиджак.

 

Шурик кивнул:

 

– Вот попалят нас с этим пивом...

 

– А ты ори  про него погромче. Блин, это чем так пахнет-то?

 

Пахло лаком для ногтей. Людка Коробейникова неторопливо перемещалась от парты к парте и выводила на мутном бежевом пластике серебристые снежинки. Рудзиевская, ухватив кусок мела, превращала нарисованную на доске систему координат в еще одну снежинку – большую и нелепую.

 

– Валь, а ты идешь сегодня или нет? –  Вовка Драников закончил свои расчеты.

 

– Да хрен его знает...

 

– Тогда, если чего – бухла возьми с собой. Мы без пятнадцати шесть на углу у детсада встречаемся. Тебе Санек покажет. Вы же с ним вместе будете, да?

 

Вовчик, разумеется, не имел в виду ничего такого. Понятно ведь, что, если люди живут в одном подъезде, то рано или поздно начнут вдвоем возвращаться из школы или еще как-то тусить. Хотя на "решетках" Валька появлялся нечасто. Да и сам Шурик в последнее время захаживал в дом со сберкассой от случая к случаю. Точнее – в те вечера, когда Валька был занят.

 

Шурик почти привычно подумал о том, что они с Тальбергом похожи на двух спецагентов, которым приходится маскироваться под обычных людей.

 

– Вместе, вместе, – отмахнулся Валька, проводя по запястью вымазанным в графите пальцем. А оно красиво было, почти как серебристые тени для глаз.

 

– Коробейникова, ты что делаешь? – вместе с дневниками Надежда  Петровна приволокла из учительской большой нарядный пакет. Наверное, ее подловил в коридоре кто-то из родительского комитета.

 

Людка как раз нарисовала на парте особенно красивую снежинку.

 

– А оно отмоется потом, Надежда Петровна. Я ацетон из дома принесу, – успокоил классную Юрчик Матросов.

 

Надежда кивнула и начала распределять дневники.

 

– Так, Каховский уже уехал, ладно, я ему после Нового года отдам. Давайте по алфавиту, что ли...

 

Англичанка все-таки натянула ему "четверку". Шурик облегченно выдохнул и убрал дневник подальше.

 

Из кармана валькиного пиджака раздалось привычное завывание мобильника. Тальберг с отвращением глянул на экран. Потом сбросил вызов. Буквы на экране сложились в узнаваемое слово Kozel. Почти как марка пива.

 

– Чего ему надо? – осторожно прошипел Валька.

 

Шурик пожал плечами, наблюдая за тем, как от учительского стола медленно тащится Маринка Спивак. И при этом смотрит не в дневник, а на Шурика.

 

– Валь, ты там уснул, что ли? – теперь Пашка Тарханов тряс за плечо Вальку. – Сейчас ты, а потом я. Сань, тебе Маргарита четверку поставила? Может и мне тоже?

 

Вручая Тальбергу дневник, Надежда Петровна что-то негромко произнесла. Наверное, про вчерашний скандал. Но Валька, который на любое учительское слово отвечал пятью своими, почему-то вздрогнул и перекосился.

 

А вернувшись за парту, молча показал Шурику страницу. Вчерашнее замечание было перечеркнуто красной ручкой. Вместо обещанного трояка в полугодии стояла четверка.

 

Шурик осторожно присвистнул.

 

– Валь, она чего тебе сказала-то?

 

Валька снова вздрогнул и с трудом выдавил:

 

– "Скажи спасибо папе".

 

– Кому?

 

– Пацаны, сегодня точно квасим, – Тарханов размахивал дневником, как болельщик спартаковским шарфом. Шурик отмахнулся.

 

– Кому-кому... К ней Андрей приезжал, – Тальберг указал на пестрый пакет, – отмазать меня решил.

 

– И что теперь делать?

 

– А я знаю?

 

 
4.
Огромный сугроб, который намело у детсадовского забора, сейчас напоминал подушечку для иголок: из него во все стороны торчали пестрые полиэтиленовые пакеты и гитара Вовчика в черном чехле. С чехла улыбался Цой – порядком потертый и полинявший от стирок – Драников перешил этот портрет с окончательно порвавшийся майки.

 

– Сань, ну где вас черти носили, а? – из-под черного капюшона голос Драникова звучал особенно неприветливо.

 

– Можно подумать, что мы – последние, – лаконично отвертелся Валька.

 

Как будто в том, что они застряли в лифте, не было его вины.

 

Впрочем, ни фига не вины, наоборот… Сплошного удовольствия.

 
Днем, после того, как Надежда отпустила десятиклассников по домам, Валька неожиданно вручил Шурику свой рюкзак.

 

– Занеси к себе, а то я с ним мотаться не хочу…

 

– А куда мотаться-то? – уже привычно изумился Шурик. Но Тальберг в этот момент надавил кнопку мобильного:

 

– Андрей, я к тебе сейчас подъеду, выпиши пропуск.

 

Кажется, собеседник не возражал. Прежде, чем убрать мобилу в карман, Валька глянул время.

 

– Так… Час туда, час обратно. Саша, я к тебе зайду в полшестого, тогда вместе пойдем.

 

Шурик кивнул. По правде говоря, он не был уверен, что Тальберг захочет тащиться на этот школьный "утренник". А с другой стороны – не на "решетках" же им сидеть. У Шурика дома сегодня торчит отец, а у Вальки, скорее всего, еще ошивается домработница, которую Тальберг почему-то ненавидел.

 

– Ага. Я тогда пива куплю, будет от нас двоих.

 

– Если что – я позвоню, – Валька кивнул и направился в сторону метро. С таким же видом, как  вчера к столу завуча. Можно подумать, что он Андрею морду бить собрался.

 
Звонок в дверь раздался без двадцати шесть. Шурик к тому моменту издергался настолько, что уже собирался скрутить крышку у общественной пивной "полторашки". Впрочем, если Тальберг сейчас не появится, Шурик тоже никуда не пойдет. Так и будет торчать в коридоре в обнимку с темно-коричневой пластиковой бутылью.

 

– Саша, у тебя вода есть? – Валька был жутко измотанный, но вполне спокойный. Видимо, он все-таки забежал к себе – переодеться. Потому как вместо осточертевших "приличных" брюк на нем были джинсы. И наверняка нормальная рубашка вместо белой. Под курткой не видно ни фига, а жаль….

 

Шурик недоуменно приволок с кухни графин с холодной кипяченой водой, а потом стоял и тупо смотрел, как Тальберг ее пьет. Сглатывает крупно и шумно, будто собака, не обращая внимания на то, как капли стекают по подбородку в серо-зеленый шарф.

 

– У тебя сушняк, что ли?

 

– У меня сейчас кофе из ушей полезет, мы с Андреем, наверное, целое ведро выпили.

 

– Как поговорили-то?

 

– Нормально, – Валька поставил полупустой графин на обувную тумбочку.  – Потом расскажу.

 

– Да мы же не очень опаздываем, – попробовал убедить его Шурик.

 

– Валь, ты там за Саньком пригляди, а то он после выпускного чуть к соседям в дверь не позвонил, – ни с того, ни с сего сообщил отец, проходя из кухни в комнату с суповой тарелкой, полной семечек.

 

– Это еще кто за кем приглядывать будет, – отозвался Тальберг.

 

Он вообще как-то удивительно быстро сошелся с шуркиными родителями.  "Совсем обычный мальчик и держится очень просто. А курточка у него дорогая, я такую на работе в каталоге одном видела", – сообщила мама примерно месяц назад, когда впервые застала Вальку у них в гостях. Впрочем, она еще чего-то спрашивала у Шурика про валькину квартиру и про то, кем Тальбергу приходится Андрей. Кажется, именно из-за Андрея Валька тогда и отсиживался у Шурика дома. Ну, или что-то в этом роде. Главное, что родители ничего не заподозрили и относились к Тальбергу как к Вовчику, Юрке или Женьку Каховскому. И в комнату к ним не лезли. Даже порадовались, что Шурик чуть ли не каждый день хватается за пылесос. А чего за него не хвататься, если на пыльном ковре и правда – не так удобно.

 

Сейчас ковер был чистый. Другое дело, что отец дома и ничего такого особенно серьезного не сделаешь. Но, Шурику, наверное, хватило бы, если бы они просто оказались наедине. Валька мог бы даже куртку не снимать, только расстегнул бы, и все…. И звякнул бы "болтами" и брючным ремнем. И привалился бы к изнанке двери, как будто для подстраховки, чтобы никто не вошел…

 

– Саша, мы опоздаем. Сергей Петрович, до свидания, – Тальберг уже выходил на лестницу, к лифту. Шурик завозился со шнуровкой "бульдогов", потом осторожно ухватил пакет с "полторашкой". Без десяти пять, хана…

 
Возле сугроба их ждал не только Вовчик. Рядом с ним почему-то топталась Маринка Спивак. Поддевала квадратным мыском сапога какую-то ледяшку. А рядышком привычно тискались Матросов с Коробейниковой. Людка облокачивалась об облезлый бетонный забор с таким видом, будто это – как минимум какая-нибудь пальма в Майами или мачта "Титаника". Юрчик мигал осоловелыми глазами и все время пытался набросить на темные людкины волосы свой шарф. Нелька Рудзиевская пялилась на них с откровенной завистью. Пялилась, по-видимому, давно – сигарета в ее руке успела отрастить длинный хвостик пепла и вконец зачахнуть.

 

– Да не, не последние, – нехотя признался Вовка. – Тарханов в овощной за газировкой побежал, а то эти, – Драников запнулся, глянул на девиц,– всю воду уже в школу отнесли.

 

Шурик деликатно зашуршал пакетом.

 

– Угу, давай сюда. Люд, куда пиво укладывать?

 

– Давай я положу, – Спивак начала рыться в большой сумке. Оттуда выглядывала мягкая черная ткань (наверное, то самое знаменитое платье Коробейниковой) и какая-то непонятная фигня в цветной фольге – что-то вроде больших, размером с кружку, конфет в пестрых фантиках.

 

– Это что еще? – Шурик даже присел на корточки, чтобы разглядеть поближе.

 

– Баночный компот, – презрительно отозвался Драников, – Они пиво пить не будут…

 

– От пива толстеют, – пояснила тощая Рудзиевская. – Там где зеленая фольга, там "Рулетка" и "Розовый пес", а где красная  – "Магдалена" клубничная. У меня еще одна "Катерина" есть, на нее фольги не хватило. Валь, ты будешь?

 

Тальберг перехватил ядовито-малиновую банку, звякнул язычком, принюхался… Осторожно приподнял жестянку.

 

– Компот. Замерз и забродил, – над его верхней губой нарисовалась розоватая полоска…

 

– Не нравится – не пей, – Вовчик потянулся к банке с коктейлем, но Валька уже передал ее Шурику.

 

Обычная ледяная банка девятиградусной бурды. На запотевшей жести отпечатались полоски от пальцев. А запах не ягодный, а какой-то парфюмерный, как у Вальки в ванной, если кинуть в воду щепотку  цветной соли из большой прозрачной коробки. Или скользкий шарик, напоминающий увеличенную во много раз икринку.

 

– Елизаров, хорош горниста изображать, мне не хватит, – Коробейникова лениво шла от забора, застегивая на ходу дубленку. Юрка почему-то растирал снегом щеки.

 

Шурик нехотя передал остатки "Катерины" дальше.

 

– О, Тарханов тащится, – Вовчик усмотрел среди выходящих из овощного знакомую фигуру, – сейчас пол-литровых апельсинчиков наделаем.

 

– Валь, у тебя усы остались, вытри, – предупредил Матросов. А Шурик вдруг сообразил, что при всех они с Валькой почти не разговаривают. Как будто боятся засветиться.

 

Тальберг кивнул, провел костяшками пальцев по губам. А потом вытащил из кармана куртки узкую белую пачку.

 

– "Вог"… – выдохнула Людка. – Валечка, дай сигарету, а?

 

– И мне…

 

Пачка пошла по рукам. Валька осторожно глянул на Шурика, а потом запустил пальцы в его нагрудный карман. Три слоя ткани, а только потом кожа. Но все равно, это было классно. И никто ничего не понял.

 

– Тальберг, ты где эти зубочистки надыбал? – Вовка независимо дымил "голден Явой".

 

– Какие у матери были, такие и увел, – огонь зажигалки плясал на ветру, Валька заслонял его ладонью, как будто грелся.

 

– Блин, холодно так... У меня все ноги синие, – с гордостью сообщила Спивак. Она, в отличие от Людки, переоделась в платье заранее. Под оранжевым светом фонаря маринкины ноги в лайкровых колготках напоминали упакованные в полиэтилен куски сырой курицы.  Шурика слегка замутило.

 

– На "Фанту" не хватило, я "Тархун" принес, – заорал приближающийся Пашка.

 

– Ты теперь не Тарханов будешь, а Тархунов, – Валька неторопливо выдыхал дым. Все загоготали…

 

– А ты... "Валя Тальберг – это мальчик или девочка?", – окрысился Пашка.

 

Шурик слегка напрягся.

 

–  "Валя Тальберг" – это диагноз. Передается половым путем, – Валька, кажется, не обиделся, а наоборот.

 

– Ша, мужики… Сейчас будет вам диагноз, если охранник нас попалит, – Юрчик скручивал горлышко у "Тархуна". – Будет кто?

 

– Холодно же, – отмахнулась Рудзиевская.

 

Юрка смотрел на пластиковую бутыль, как врач на пациента.

 

– Если полторашка, то, значит, одну треть надо, – меланхолично заметил Валька.

 

– Математик... Вы у себя в лицее тоже так? – Юрка осторожно выплескивал зеленую газировку в сугроб. Валька не ответил, зато остальные зашевелились.

 

– Уже много.

 

– Юрец, стоп…

 

Матросов вручил "Тархун" Людке, а потом перехватил у Вовки заныканную стеклянную бутылку.

 

– "Завалинка"… Блин, а на "Гжелку" не хватило?

 

– Может, тебе еще "Абсолют"? Валь, с тебя, кстати, тридцатка, мы скидывались…

 

Тальберг, не глядя,  вытряхнул из кармана три мятых десятирублевки, вручил их Драникову. Тот их  принял тоже не глядя: все наблюдали за тем, как Юрчик переливает в бутылку с "Тархуном" водку.

 

– Уф… Крышку не потеряли? – Юрка с облегчением зашвырнул пустую бутылку в снег.

 

– Зажигалкой хорошо бы припаять, – не менее спокойно отозвался Валька.

 

– А ты умеешь?

 

– Нет.

 

– И я не умею. И так сойдет. Давайте ее в пакет закинем, где пряники, охранник не заметит. Люд, ты чего там возишься?

 

Коробейникова перебирала содержимое "пивной" сумки. – Придурки! Ну как вы ее поставили? У меня тут сверху чулки кружевные…

 

– С подвязками? – поинтересовался Пашка.

 

– С подтяжками, – ревниво отозвался Матросов.
 

 
5.
-- Красная-красная кровь,

 

Через час уже просто земля.

 

Через два – на ней цветы и трава...

 

Дребезжащее эхо разносилось по полутемной рекреации и плыло куда-то дальше, в  коридор. На лестнице монотонно гудела моргающая лампа. Этажом выше, где в кабинете химии праздновали свой последний школьный "огонек" одиннадцатиклассники, рычала какая-то англоязычная попса. В соседней рекреации печально подвывала группа "Тату" – там радовались жизни девятые классы.

 

Вовчик Драников сидел на подоконнике и привычно терзал гитару. Такая же тоска, как на "решетках", только тут не покуришь в открытую.

 

Шурик понятия не имел, что его так накроет.

 
На самом-то деле сперва все было нормально. Ну, так, как и полагается на всяких школьных "огоньках", экскурсиях и прочих тусовках, когда с одной стороны – об учебе думать не надо, а с другой – под присмотром классной тоже не особенно оттянешься. Но раньше Шурику подобные вещи нравились. Или, по крайне мере, его ничего не напрягало. А сейчас он постоянно чувствовал какую-то дурацкую неловкость – как в тот вечер, когда Валька впервые оказался у него в комнате. Шурику до жути хотелось, чтобы Тальберг как-то одобрил все происходящее. Ну, или, по меньшей мере, не сидел с таким видом, будто у них сейчас контроша по химии, а не встреча Нового года. Тем более, что Надежда Петровна время от времени уматывала в учительскую. Наверняка они там тоже провожали Старый Год. Причем чем-то более серьезным, чем холодная газировка.

 

На учительском столе привычно возвышалась пластиковая бело-зеленая елка: ее купил родительский комитет, когда они еще учились в пятом. Или в шестом?  Но елке и невесть откуда взявшимся гирляндам, с логотипами жвачки и какой-то зубной пасты (тоже кто-то из родителей в свое время принес), Шурик обрадовался, как старым знакомым.

 

Лобачевский в рамке из зеленой мишуры снисходительно смотрел на царящую суету.



Когда они, удачно миновав охранника, наконец, появились в коридоре, Надежда Петровна подпирала дверь родного кабинета.

 

– Неля, Люда... Вам переодеваться надо? Тогда идите быстрее, а то скоро начнем.

 

Рудзиевская с Коробейниковой проскользнули в класс. Оттуда раздался легкий визг, а потом быстро затих. Видимо, девчонки визжали по инерции. Надежда с неодобрением оглядела алисоманский балахон Драникова, юркину косуху и серебристое лезвие, которое Пашка Тарханов таскал на руке вместо часов.

 

– Ну что же вы так? У вас такие девочки красивые, просто как модели, а вы в каких-то тряпках неглаженных.

 

– У нас это глаженное уже вот где... – Юрка чиркнул пальцем по шее. А Вовчик, смахивая с ободранных гриндерсов снег, добавил:

 

– А мы тоже модели... Тарханов – так точно последняя модель "Урала".

 

– А "Харлей" не хочешь? – оскорбился Пашка, давно уже сдвинутый на байкерах и "Ночных волках".

 

Валька просто усмехнулся и отступил в глубь коридора. Шурик, разумеется, за ним.

 

– Саша, а эта бодяга долго будет?

 

– Часов до девяти, наверное. Ну, хочешь, мы сейчас уйдем?

 

Тальберг пожал плечами. А под курткой у него, кстати сказать, была обычная джинсовая рубашка. Даже не очень мятая. Шурик ее прекрасно помнил – всю, от воротника до последней пуговицы.

 

– Ты мне ее можешь узлом завязать? – Тальберг прислонился к стене. Так же  вызывающе и доверчиво, как сегодня в лифте. Ну не говорить же ему, что Шурик этот лифт видит во сне почти каждую ночь?

 

Шурик опустился на корточки. В коридоре было пусто – математичка ушла обратно в класс, и из-за стены немедленно донеслось – "Надеждпетровна, а у нас тут молнию зае-ело...". Пацаны отступили в туалет – прятать пакет с "газировкой" и сигареты.

 

Валька неторопливо вытягивал подол рубашки из-под ремня. У него было абсолютно спокойное лицо. И нереально холодная кожа на животе. И привычная родинка над темной впадинкой пупка.

 

– Саша, ну чего ты так сопишь?

 

Шурик выпрямлялся как можно медленнее, чтобы хоть на несколько секунд стать одного роста с Тальбергом. Честно говоря, шуркина долговязость им жутко мешала в лифте. Или на лестничной площадке. Или в кабинке макдональсовского туалета. Блин, у них когда-нибудь получится заниматься этим всем по-настоящему и без одежды?


Разумеется, все было прилично просто до оскомины. Парты, сдвинутые в букву "П", невинная газировка, ядовито-красные полукружья помады на пластиковых стаканчиках в руках девиц. Надежда раздала всем одинаковые наборы новогодних свечек. Каждую свечу обвивала восковая змея – символ наступающего года.

 

Валька постоянно смотрел время на мобильнике, как будто Новый год должен был наступить уже сегодня. И ведь ни о чем серьезном не спросишь – напротив них уселась Маринка Спивак и как-то многозначительно крутила серебристый шнурок на открытом платье. Вроде бы эта штука называлась "декольте". Или "корсет". Шурик всегда путал эти два слова.

 

Сперва чей-то магнитофон в углу  вполне нейтрально крутил Земфиру. Потом девицы встрепенулись и защелкали крышками от кассет.

 

– Пацаны, линяем, сейчас медляки начнутся, – шепотом скомандовал Драников.

 

– Юррра... – металлическим голосом произнесла Людка.

 

– Мужики, вы мне там оставьте, ладно? – обреченно выдохнул Матросов, прислушиваясь к мяуканью Мумий Тролля и следуя за Людкой на свободную середину класса.

 

Женская половина десятого "А" торопливо сгруппировалась у елки.

 

– Мальчики, вы далеко? – в голосе Надежды Петровны послышалась легкая угроза. С таким же выражением лица она ходила по классу во время контрольной, перехватывая записки и отбирая шпоры.

 

– Мне гитару настроить надо, – нашелся Вовка Драников.

 

– Потом настроишь, – приказала Надежда. – Володя, давай, приглашай кого-нибудь.

 

Вовчик с ужасом взглянул на классную. Непонятно, от чего его перекорежило больше – от ненавистного "Володя" или от перспективы топтаться посреди кабинета с кем-то из призывно глядящих одноклассниц. А потом решительно вцепился в чехол гитары.

 

Тарханов рванул было за ним, но Надежда Петровна привычно ухватила его за рукав и потащила к елке. Ну прямо как первоклассника, который толкнул на перемене соседку-ябеду.

 

Валька еле слышно фыркнул: ему с его ростом такие развлечения не грозили. Тальберг и без того был ниже всех, а девчонки, разумеется, пришли в туфлях на высоком каблуке.

 

Шурик скривился и постарался как можно незаметнее прошмыгнуть к двери.

 

– А вы куда?

 

– Мне позвонить надо, – Валька независимо продемонстрировал мобилу. Почти как пропуск. Интересно, о чем они с Андреем договорились?

 

– Ну иди... Саша, а ты куда?

 

– Так это не мне, а ему позвонить надо, – выкрутился Валька.

 

– Да неужели? – и Надежда сменила обвиняющий тон на бодрый: – Девочки, а вы сами давайте. Смелее, не стесняйтесь. Пускай, это будет белый танец, – кажется, третий визит в учительскую не прошел для Надежды Петровны даром.

 

Но додумать эту мысль Шурик не успел – к нему через весь класс стремительно летела Маринка Спивак.

 

– Саша... Тебя можно? Пошли потанцуем.

 

Бл@.

 

Кажется, Шурик сказал это вслух. Но его заглушил Тальберг:

 

– Сашу нельзя. Саша занят. Со мной пойдешь?

 

Непонятно, кто офигел больше –  Маринка или сам Шурик.

 

Что он в ней нашел? На хер ему тогда вообще все это было... И сегодня в лифте и вообще.  Целоваться не умел, так решил потренироваться? Или скучно стало? Или просто... Ну бляха-муха.

 

Маринка тоже хлопала глазами  Тальберг и в мирное время доставал ей до подбородка,  а сейчас, с учетом ее каблуков... В общем, в любом случае она будет выглядеть дурой.

 

Валька ухмыльнулся.

 

– Ну так что?

 

Ответа Спивак Шурик уже не слышал – шандарахнул дверью и чуть ли не бегом рванул в сторону туалета, к  заветным сигаретам и бухлу.

 
– И о храме из разбитых сердец,

 

И о тех, кто придет в этот храм...

 

После красно-желтых дней,

 

Начнется и кончится зима...

 

Сегодня Вовчик косил под Цоя. Выходило еще тоскливей, чем когда под Летова.

 

Драников сидел на самом ближнем к сортиру подоконнике и самозабвенно мурыжил струны. Рядом с ним тихонько вздыхала Нелька Рудзиевская.

 

– Выбрался, – Вовчик заухмылялся. –  Поздравляю... А Пашка где? Попал в окружение и не смог уйти живым?

 

Шурик что-то промычал, надеясь, что бутылку с "Тархуном" трясли не очень сильно и водка плавает сверху.

 

Бутылка ждала его в кабинке за мусорной корзиной. Зеленые капли брызнули во все стороны. Горло сжалось.

 

– Сань, ты как? Бля, осторожнее, а то тебя щаз развезет... – Вовка уже топтался у раковины. Приоткрыл на секунду дверь:

 

– Нель, слушай, дай чего-нить зажевать, вафлю что ли...

 

Белый подоконник несколько раз подпрыгнул вверх-вниз. Стекло было таким же грязным и холодным.

 

В глубине коридора хлопнула дверь:

 

– Идиот! Тальберг, да ты просто...  – кажется, Маринка Спивак на всех парах неслась к женскому туалету.

 

– Мариш, ты что? – изумилась Рудзиевская.

 

Вовчик осторожно выглянул наружу и торопливо поинтересовался, втягивая кого-то за собой в сортир:

 

– Валь, ты чего ей сделал-то?

 

– Да на ногу наступил, – жизнерадостно отозвался Тальберг, протискиваясь к раковине и вытягивая из кармана пачку с остатками "Вога".

 

Шурик неожиданно обмяк и  чуть не сполз с подоконника.

 

– Щаз гляну... – Вовка выкатился обратно в рекреацию. Валька торопливо выдыхал дым и смотрел куда-то за спину Шурика.

 

– Валь...

 

– Я этой дуре русским языком сказал, чтоб она к тебе больше не липла.

 

– Ты серьезно?

 

– А ты думал, я к ней просто так полез? Она меня бесит. Меня задолбало, что она все время за тобой таскается, – Тальберг сосредоточенно стряхивал пепел в раковину. Как будто у него были все права на то, чтобы разрешать или не разрешать кому-то смотреть на Шурика. – Мне это не нравится.

 

Валька развернулся и, сообразив, что сейчас их никто не видит, потянулся ладонью к шуркиному горлу. Как будто удавить решал. Но не удавил, а расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

 

– Так лучше.

 

Шурик не возражал.

 

 
6.
В валькиной квартире пахло елкой и свежим воздухом из форточки. И было на удивление тихо – Блэк почему-то не вышел встречать хозяев.

 

Шурик привычно сощурился, чтобы привыкнуть к белому сиянию настольной лампы. Тальберг, неизвестно почему, никогда не включал свет в коридоре. А вот лампу, наоборот, оставлял зажженной. Поэтому даже в самые невероятные моменты Шурику казалось, что в том, что они делают, есть что-то запретно-медицинское, как в дачных играх в "доктора".  А похоже, кстати…  Только тогда Шурику было лет восемь, а сейчас – в два раза больше. И сейчас он прекрасно понимал, как называется то, чем они с Тальбергом занимаются. И что будет, если об этом узнают родители. Или кто-то из школы.

 

– Валь, а где Блэк? –- Шурик постарался как можно громче перекричать собственные страхи.

 

– Домработница к себе увезла. После Нового года приедем и заберем, – отозвался Валька из родительской комнаты. Заскрипел там чем-то, а потом осторожно позвал:

 

– Саша, иди сюда.

 

Как ни странно, елки в комнате не было. Были две мохнатые еловые лапы, торчащие из высокой напольной вазы. Было мягкое оранжевое мерцание, бьющее из распахнутого шкафчика-бара.  И золотистые искорки на четырехгранной бутылке, которую Тальберг вертел в руках.

 

– Ты скажи, когда хватит, – Валька придвинул поближе две смешные емкости, напоминающие коротко подрезанные стаканы. Наверное, вискарь – Шурик уже успел разглядеть на бутылке изображение белой лошади – полагалось пить именно из этого.

 

– Стоп, – запоздало крикнул он, когда жидкость цвета слабой заварки наполнила стакан наполовину.

 

– К нему лед нужен, – Валька досадливо поморщился.

 

– Да ну его на фиг. Валь, а тебе за это не влетит? – Шурик продолжал стоять на пороге комнаты. Присесть тут можно было только на широкую кровать, на которой любил валяться Блэк.

 

Шурик перехватил стакан и осторожно отошел к подоконнику. Тальберг устроился рядом.

 

– А с чего? Мы с Андреем сегодня договорились… У  нас испытательный срок.

 

– Это как? – Шурик машинально отхлебнул виски и разочарованно поморщился. Вкус был какой-то дурацкий: как у водки пополам с микстурой от кашля. Но мозги поплыли сразу, так что валькин голос прозвучал как будто из тумана.

 

– Я когда к нему сегодня приехал… Думал, что он, наконец, орать начнет, а он – наоборот. У него в офисе переговорная есть, мы там закрылись и три часа сидели. Я чуть не опоздал…  В общем, он от меня тоже не в восторге. Так что – все нормально. Сказал, что в следующий раз со мной посоветуется, прежде, чем в школу лезть. Просто там мама задергалась. И вообще…

 

Валька привычно кружил по комнате. Как рыба в аквариуме, только не так плавно.  Стакан с вискарем поблескивал, как какой-нибудь золотистый плавник.

 

– Короче, мы с ним решили, что попробуем... Ну, как у него на работе, когда кого-то берут в офис, но неизвестно – навсегда или нет. На испытательный срок. В общем, он у нас поживет в январе. А там посмотрим.

 

– А вискарь тут причем?

 

– А мы обговорили, что он не лезет, если я курить начну или еще чего.

 

Про "еще чего" Андрей Андреевич не знал. Иначе бы... Хотя, может, они бы с Валькой тоже как-то договорились. Шурик попробовал отогнать привычный страх.

 

– Валь, а если они нас увидят?

 

– Да они сегодня вернутся среди ночи, если вообще к Андрею не поедут. Блин, мама же позвонить просила.

 

Валька привычно схватился за телефон. Уселся на кровать – в одной руке стакан, в другой мобила.

 

– "Абонент недоступен". Саша, ну что?

 

Шурик осторожно передвинулся поближе к кровати. Он никогда не замечал, до какой степени она большая. Зеленые клетки на покрывале в сумерках казались черными.

 

–- С Новым годом, – Валька легонько ткнул своим стаканом в шуркин.

 

По комнате поплыл еле заметный звон – как от елочного шарика. А у них дома елку поставят только завтра. Или тридцатого. Шурик неожиданно понял, что ему совсем не хочется, чтобы Новый год наступал. Не смотря на то, что вместе с ним наступал еще и следующий век.

 

Просто, затормозить бы время, чтобы всегда было как сейчас: полутемная комната с ярким окошком бара и тишина, которая тоже может разбиться, как  елочное украшение. И Валька. Даже если до него не дотрагиваться, а просто видеть. Как Тальберг осторожно отхлебывает вискарь и смотрит куда-то Шурику за спину, будто пытается разглядеть в мутно-коричневом небе похожие на пепел снежные хлопья. А оранжевое пятно света падает на щеку, острый подбородок и рубашку. А узел на животе почти развязался, за него можно просто слегка потянуть. И все.

 

– А вы когда вернетесь?

 

– Не знаю…  Девятого что ли. Или десятого. Саша, ты мне тогда на трубку позвони, Андрей роуминг сделает, я тебе точно скажу.

 

Шурик кивнул. А потом тихонько прижался губами к валькиному плечу. Даже сквозь джинсовую ткань было понятно, до чего оно горячее.

 

Тальберг привычно хмыкнул, изогнулся, чтобы поставить на пол недопитый стакан, а потом откинулся на покрывало. И шепотом скомандовал:

 

– Двигайся ближе.

 

Шурик зажмурился и притянул Тальберга к себе.

 

Молнию на джинсах опять заело. А может, Шурик просто забыл, как ее расстегивать. Он сейчас не соображал вообще ничего. Запутался в рукавах рубашек. Сперва в своей, потом в валькиной. А Тальберг и не собирался ему помогать. Ерзал по покрывалу и хохотал как ненормальный.

 

Видеть его совсем без одежды было дико непривычно и немножко страшно. Как будто от одних этих взглядов с Валькой могло случиться что-то плохое. Шурик медленно придвинулся поближе, почти по-пластунски подполз.

 

– Ну что ты копаешься, – Тальберг плавно перекатился на бок, а потом, неожиданно ухватил зубами язычок молнии на шуркиных джинсах.

 

– Не... не получится.

 

Он на секунду отстранился, потерся щекой о колено Шурика. Потом ухватился пальцами за петли джинсов и резко дернул их вниз. Вместе с трусами. Склонил голову, будто собираясь рассмотреть открывшееся зрелище. А потом снова потерся щекой. Только уже не о колено. Осторожно облизнул губы и стремительно прикоснулся ими к Шурику. В том самом месте. И не только прикоснулся. Было похоже, будто Тальберг затягивается сигаретой. Хотя нет, курил-то он гораздо увереннее.

 

Шурик старался не дышать. Это было как-то совсем нереально. Уже немножко привычно, но все равно страшно. Как будто в тот момент, когда все закончится, Валька исчезнет или превратится в картинку из порножурнала. И ничего не останется – только сладкая истома и воспоминания. И смешное ощущение, похожее на то, что бывает, если коснуться ресницами костяшек пальцев. Как щекотка, только в тысячу раз лучше. Или в миллион раз.

 

Валька потянулся, нащупал на полу рубашку. Осторожно протер ей щеку и подбородок. Отхлебнул вискарь. Задержал его на секунду во рту – как будто собирался горло полоскать. Медленно-медленно сглотнул.

 

Шурик старательно шевелил губами – словно пытался нашарить воздух. Наверное, нужно было что-то сказать.

 

– Валь…

 

Тальберг улыбался. Потом осторожно встал с кровати и подошел к балкону. Потянулся, закрыл форточку. Оранжевые полосы света скользнули по напряженной спине. Совсем как в поезде, когда все в купе уже спят, а кто-то на секунду приоткрывает дверь. И ты щуришься, а потом засыпаешь обратно, покачиваешься на своей полке, как на мягких волнах.

 

– А эти козлы до сих пор еще там торчат, – оказывается, Тальберг уже лежал рядом. И не просто лежал, а терся о шуркино бедро. Фыркал и тыкался в его щеку  губами: – У тебя щетина растет. Настоящая.

 

Шурик вздрогнул. Выпутываться из этого сонного состояния было так же трудно, как из джинсов. Казалось, что если он проснется, то Вальки рядом не будет. И всего этого тоже не было.

 

Он осторожно провел ладонью по валькиному плечу. Зацепился пальцами за серебряную цепочку и двинулся чуть ниже. Тальберг был нежный. Жутко возбужденный и теплый. Настоящий.

 

– Валя…

 

– Ммм?

 

– Слушай, а у тебя кожа в темноте светится.

 

– Только и всего? Значит, батарейки садятся.

 

– Чего?

 

– Я ж говорю: наверное, зарядник забарахлил. Он когда нормально работает,  у меня еще и глаза в темноте горят, – Тальберг снова засмеялся. Прямо в шуркино ухо. А потом в нос. У него были удивительно скользкие зубы. Так странно и так привычно.

 

И тонкая дорожка волос, ведущая к паху, была тоже очень привычной. Со знакомым запахом, который невозможно было распознать. Он был неуловимым и немножко резким, как и сам Валька.

 

Шурик не сразу сообразил, почему Тальберг дернулся. А потом в уши ударила знакомая рамштайновская мелодия.

 

– Сашша, дай трубу… – Валька осторожно перебирал пальцами шуркины отросшие волосы. Как будто молчаливо одобрял и просил не прерываться.

 

– Ма-ам… Ага, уже дома. Да ну на фиг, там холодно и скучно. Нет, я с Сашей.  Нет, она давно ушла. Ну, наверное, я потом посмотрю, мне сейчас некогда. Ну, давайте. Ладно, вы только... Андрею тоже привет. Ладно, не буду.

 

Мобила упала куда-то между подушками. Валька изогнулся, шумно выдохнул...

 

– Сашша…  Притормози.

 

Шурик недоуменно приподнялся. С испугом взглянул на Тальберга, пытаясь понять: не сделал ли он что-нибудь не то. Но Вальке, кажется, понравилось.

 

– У нас еще времени вагон. Мама сказала, они у Андрея останутся. Давай, звони родителям. Ты сегодня у меня ночуешь.

 


7.
Запах жареной курицы отчаянно перебивал аромат елочных иголок и смолы.

 

– Сашка! Саша, ну куда ты? Сейчас уже президент выступать начинает... Сережа, где шампанское?

 

– Ма, я на секунду...

 

– В следующем году покуришь, ничего...

 

– Сергей...

 

– А то ты не знала, что Санька курит. Слушай, может ему разрешить? На подарке заодно сэкономим.

 

– Товарищ капитан, – мама со стуком отложила вилку и начала что-то раздраженно выговаривать отцу.

 

На экране телевизора шли титры "Иронии судьбы".


На лестничной площадке было тихо. И лифт не гудел. На шкафчике со счетчиками белели кривоватые снежинки, вырезанные из тетрадных листов – близнецы соседки тети Тани вчера такими все этажи обклеили. У почтовых ящиков снежинки, естественно, уже кто-то поджег, а у них на одиннадцатом украшения еще держались.

 

В банке из-под зеленого горошка дотлевал бычок. У мусорного люка выстроились бутылки из-под шампанского и перцовки. И трехлитровая банка из-под домашней капусты.

 

Конечно, за дверью сто шестнадцатой никого не было. И Блэк не лаял. А у кого-то из соседей вовсю играло "Авторадио".

 

Железная дверь не пахла ни чем. Разве что –  холодом и общим табачно-мусорным ароматом лестницы. Но Шурику все равно казалось, что на двери – равно как и на площадке, и на стенах лифта, и вообще где-то в воздухе оставался знакомый запах. И воспоминания мелькают в неоновом свете, как сигаретный дым.

 

"Новый год к нам мчится, скоро все случится..."

 

Наверху хлопнула дверь:

 

–Сашка, ну где ты там? Путин уже выступает.

 

один – один – шесть.

 

Металл был теплым. "С Новым годом, Валь..."

 
Огромные цифры 2001 расплылись по экрану, заслонили собой храм Василия Блаженного и коричневатые зубцы Кремля.

 

"Хочу, чтобы... хочу... И чтобы ты меня тоже, навсегда".

 

Шампанское было кислым.

 

– Сережа, переключи на "Первую", там сейчас "Старые песни о главном" будут...

 

– Юль, ты эти песни каждый год смотришь. Может, Петросяна? Сань, ты как?

 

– Это новые, "Постскриптум" называется. Я рекламу смотрела, там Киркоров Снегурочку изображает...

 

– Да он ее и так изображает. Сань, переключить или оставить? Ты чего смотреть будешь?

 

– Чемпионат Европы по футболу.

 

– Ой, там курица сейчас перестоит.

 

Мама сорвалась с места, побежала смотреть духовку.

 

Шурик отодвинул стул, встал к подоконнику. Около школы привычно качался на ветру оранжевый фонарь. В окнах сияли гирлянды. Из сугроба со свистом понеслась алая петарда.

 
"А настоящий джин пахнет елкой. Я летом пробовал.

 

Слушай, а тебе не много? Валь, давай поедим чего-нибудь?

 

Там в баре коробка с печеньем стоит. Тащи сюда, мне вставать лень.

 

Мне тоже лень.

 

Ага. Странно так. Как будто в воде плывешь.

 

Ты не уснешь?

 

Нет. Саша, ты потом ложись на мою кровать, а то вдруг мама раньше приедет. Только не сейчас.

 

Не сейчас.

 

Ты чего дразнишься?

 

Я не дразнюсь. У меня слова кончились

 

У меня тоже. Блин, все покрывало в крошках.

 

Давай вытряхну.

 

Двигаться лень.

 

Тебе все лень.

 

Не все. Дай сюда руку"

 

Шурик попробовал представить себе новогодний Лондон. Получилось что-то странное. Не так, как на фотографиях в учебниках по английскому, а как на крышке от жестяной коробки с печеньем. Метель и башенки старинного замка. И рождественская елка на площади. И Тальберг, который стоит и смотрит куда-то в сказочное синее небо, и смаргивает падающие на лицо снежинки. Как на Яузе.

 

–- Ага, ну ладно, тетю Киру тоже с Новым годом. Ей пенсию-то не прибавили? Ну, как всегда. Ладно, Верочка, я тебя целую и маленького тоже от меня поцелуй. Сколько? Пятый зубик. Слушай, а они быстро так растут. Оглянуться не успеешь, будет как мой Сашка. Все, Вер, целую... Сереж, ну ты бы хоть на кухню курить ушел.

 

– Да ладно. Ради праздника-то... Сань! Ты чего кислый такой?

 

– Да он третий день такой. Как от Вальки своего пришел, так и все. Сашка, вы с ним что, поругались что ли?

 

– Как поругаются, так и помирятся. Кто звонил-то?

 

– Да Вера... У их Кирюшки пятый зуб уже вылез.

 

– Вот молодец. Юль, тебе хватит или еще долить?

 

– Хватит-хватит... Сашка, ты подарки будешь разворачивать? Всего один, правда, зато какой.

 

Шурик вернулся к столу. Между салатницей и длинной селедочной тарелкой лежал полиэтиленовый пакет. А в нем – картонная коробка размером с кирпич. Фотоаппарат что ли?

 

– "Сименс", – с гордостью произнесла мама, раскладывая по тарелкам курицу. – У нашего бильд-редактора купила. Там и инструкция, и проводочки.

 

– Ну, ты его подключишь завтра, – отец вытащил из кармана рубашки две сложенные пополам сторублевки.

 

"Ты мне на трубу позвони тогда, Андрей роуминг сделает".

 

– Спасибо...

 

– Сашка! Ты куда?

 

– Мне позвонить надо, срочно!

 

– Вот шальной.

 

Восьмерка. Занято.

 

Шурик вернулся обратно в комнату. Мама осторожно ввинчивала в подсвечник тот самый школьный набор свечей со змейками.

 

– Вон у той зеленой морда – ну точно, как у нашего Бирюкова.

 

– Сереж, ну ты вспомнил. Сашка, ешь давай, а то сейчас твои прибегут, уйдешь голодным.

 

– Ну, с наступившим.

 

Восьмерка. Девятьсот один. Занято.

 

 
8.
Вчера утром Шурик привычно сидел на письменном столе. Поглядывал на ядовито-желтое такси, припаркованное у подъезда. Смотрел, как шофер на пару с Андреем Андреевичем укладывает в багажник дорожные сумки. А валькина мать ходит вдоль машины туда и обратно. А потом из подъезда медленно вышел Тальберг. И сразу же поднял голову, махнул ладонью. Как будто мог разглядеть Шурика, притаившегося за тюлевой занавеской.

 

Восемь. Девятьсот один.

 

"Абонент временно недоступен. Попробуйте позвонить позднее".

 
– Теть Юль, с Новым годом! – в коридоре уже топтался Вовка Драников. И не он один. Тарханов прижимал к себе сноп обгоревших бенгальских огней. В руках у Юрчика Матросова была полторашка с очаковским джин-тоником. Людка, нацепившая поверх щипанной челки серебристый обруч с рожками, торопливо спрятала в карман дубленки банку очередного шестиградусного компота.

 

– Здорово, дембеля... Гуляете? – Отец вышел в коридор.

 

– Так точно, дядь Сереж...

 

– Ну ты вымахал. Почти с Саньку ростом.

 

– Паша, да вы проходите, у нас курочка как раз горячая... Саш!

 

– С Новым годом.

 

– Теть Юль, а это Люда.

 

– Людочка, давай, вот сюда, на вешалку...

 

– Да нам некогда...

 

Восемь. Девятьсот... Короткие гудки.

 

– Сашка! К тебе гости пришли, а ты...

 

– Да мы пойдем сейчас, теть Юль, какой салат... Сань! Елизарыч, ты там уснул?

 

– Да он звонит кому-то...

 

– Володь, расчехляй гитару, сейчас посидим немножко.

 

– Ну я вам хоть бутербродов с собой заверну. Юра, а вы далеко собрались?

 

– Сейчас к метро, потом на Яузу петарды пускать.

 

Восемь. Сбой.

 

 
Фигуры на экране беззвучно машут руками, как рыбы в аквариуме.

 

Золотая искорка на дне стакана с вискарем.

 

"У тебя губы этой штукой пахнут...

 

Ага, как собачья шерсть. Дрянь такая. Саша, там пепси-кола в холодильнике была, я принесу.

 

Да ну ее в баню.

 

Сашша, мне щекотно..."

 

– Ну вы не очень долго, давайте потом к нам, а то замерзнете...

 

– Да нет, мы к Нельке потом.

 

– А эту знаешь... "Покидали псковские края, дембеля, дембеля, дембеля..."

 

– Нет, дядь Сереж, я про летчиков могу.

 

– Ну, давай про летчиков. Юля, табуретку неси!

 

– Да что же вы на кухне-то?

 

– А вы в Пскове служили?

 

– Под Псковом. Сразу после училища.

 

– Он служил, а мы с Сашкой к нему ездили. Там же не военный городок, а каторга какая-то. Молочной кухни нет, в садик очередь.

 

– Ой, завелась...

 

– Людочка, никогда не выходи замуж за военного, будешь с ним потом...

 

– Я снова по сырой земле иду,

 

Гермошлем захлопнув на ходу...

 

– Санек!

 

– Я сейчас.

 

Восемь–девятьсот...

 


– Алло? Саша...

 

Голос Тальберга звучал как-то непривычно, как в опустевшем школьном коридоре.

 

– С Новым годом...

 

– Ага и тебя.  Мам, это Саша. А у нас тут еще прошлый век, прикинь. Ну как там у вас, в двадцать первом?

 

– Нормально.

 

– А мы сейчас где-то... В общем, тут красиво, только шумно.

 

– Валь...

 

Сказочная площадь. И стеклянные фонари на ветвях елки. И снежинки, которые летят в лицо, а Тальберг щурится, как будто собирается целоваться.

 

–- Я тебя люблю.

 

В горле что-то перехватывает, а во рту так сухо, будто Шурик только что выкурил косяк.

 

– ... тоже... Тоже с Новым годом. Саша, тут шумно так, ни фига не слышно. И батарейка садится. Я вернусь и мы тогда погово...

 

Часть четвертая.  Солнечные рыбки


"Дальше больше, дальше ближе,
до начала, до конца...
Ты кончай такие штуки,
ты давай не подыхай..."
Янка Дягилева, "Про чертиков"

 
Февраль 2001 года.


1.
-- Блин, ну все... Я думал, точно не доживу, -- Шурик выдохнул облачко морозного пара, а потом затянулся. После пропахшего какой-то паленой дрянью кабинета химии воздух казался отчаянно острым. Со сладковатым запахом подтаявшего снега и неисстребимым ароматом тушеной капусты из столовки.

 

Тальберг независимо пожал плечами. Казалось, что ему вообще до фонаря, что сегодня пятница и впереди два с половиной дня нормальной жизни. Тем более, что валькина мать с утра умотала в очередную командировку, а Андрей Андреевич вроде бы собирался ночевать у себя.

 

Впрочем, особых планов на выходные Шурик не строил. Валька в последние дни был какой-то дерганный. И уже непонятно, что теперь лучше: в очередной раз извиняться и молчать или отсиживаться дома, вспоминая, как неделю назад у них все было хорошо.

 

Шурик попробовал прощупать почву:

 

-- Валь.. Ну что, домой пойдем?

 

-- А?

 

-- Ну... С Блэком там гулять и вообще...

 

С "вообще" у них тоже как-то не складывалось. В понедельник Тальберг заявился в школу прямо с вокзала, весь день отмахивался от расспросов, а вечером неожиданно заорал "Ну что ты меня вылизываешь, как котенка, надоело..." А Шурик ничего не вылизывал, просто прижимался к валькиной спине губами. И Тальбергу всегда такие вещи нравились. По крайней мере он сам раздевался и все такое. А теперь вот...

 

Впрочем, тогда все довольно быстро разъяснилось. Минут через десять Валька, привычно фыркая в чашку с чаем, признался, что у отца и его второй жены должен родиться ребенок. Не очень скоро, в августе, но все равно. И вроде бы с одной стороны он за них рад, а с другой -- совсем наоборот. Шурик попробовал бормотнуть что-то утешительное, но ничего толком не получилось: Тальберг отставил чашку в сторону и откинулся обратно на диван. Поманил Шурика к себе. А чуть позже уселся за комп с совершенно посторонним видом -- "Мы с папой эту программу в последний момент добили. Я на поезд почти опоздал". И Шурик еще долго выслушивал непонятные вещи про фотошоп и чего-то там, связанное с клиповой нарезкой. Но тогда Валька был хоть и взвинченным, но таким... нормальным. А сегодня он с самого утра находился в полной отключке, как будто с кем-то долго спорил, только молча.

 

-- Валь... Я говорю, тебя там Блэк заждался.

 

-- Что? Да нет, его Галина к себе забрала, я с утра эту суку еле уломал.

 

Шурик слегка обрадовался. Блэк постоянно царапался к ним в комнату, а в понедельник чуть не тяпнул Тальберга за палец, когда тот, наконец, открыл дверь в коридор.

 

-- А тогда чего мы стоим-то?

 

Валька не успел ответить: в этот самый момент его довольно сильно хлопнул по плечу Женек Каховский.

 

-- Пацаны, у вас до понедельника двадцатки не найдется? Я сразу верну.

 

-- Да откуда? -- отмахнулся Шурик. А Тальберг вытащил из кармана куртки помятую сотню:

 

-- Саше в понедельник отдашь, а то меня не будет.

 

-- В смысле, уезжаешь что ли?

 

Валька молча зашуршал фольгой. Кажется, на этот раз курево он подрезал у Андрея: на фоне шуркиной "Золотой явы" нераспечатанная пачка "Парламента" выглядела просто вызывающе.

 

-- Саша, держи.

 

-- Валь, я тоже возьму, ладно, -- Каховский осторожно потянул на себя ослепительно-белый фильтр: -- Давайте что ли с крыльца уйдем? А то сейчас...

 

-- Да ладно. Ты иди, если хочешь, а мы с Сашей еще постоим, -- Тальберг, вместо того, чтобы закурить, неожиданно начал разминать сигарету, а потом и вовсе разломал ее пополам.

 

-- Валь, ну ты даешь. Такой продукт переводить, -- Каховский перехватил у Шурика зажигалку: -- Слушай, может тебе на день рождения кубик Рубика подогнать? Будешь им нервы успокаивать. У тебя когда день рождения?

 

-- Сегодня, -- Валька потянулся за следующей сигаретой. Сейчас он не смотрел ни на Шурика, ни на Каховского.

 

-- Ты чего, серьезно? И зажал... Или ты вместе с Саньком отмечать будешь?

 

Шурик поперхнулся дымом и почти с ненавистью глянул на Каховского. А тот ничего не подозревал:

 

-- Ну, у Саньки же десятого, в следующую субботу. Сань, или ты в воскресенье проставляться будешь?

 

-- Там посмотрим, -- Тальберг, наконец, начал спускаться с крыльца. -- Саша, нам пора.

 

Шурик снова кивнул.

 

-- Ну ладно, до понедельника тогда...

 

Ответа Каховский не услышал -- из вестибюля на крыльцо вышла Надежда Петровна. Близоруко прищурилась, а потом ахнула:

 

-- Женя, и ты туда же... Вы бы хоть за угол отошли, а то выстроились тут, как на майской демонстрации.

 

-- А у нас выходные, -- Валька и не думал прятать сигарету.

 

-- Тальберг... Мне что, опять родителям звонить?

 

-- Ну, попробуйте...

 

Надежда Петровна только рукой махнула. В эту самую секунду из дверей показалась второклассница в распахнутой дубленке:

 

-- Мам, а я сменку найти не могу...

 

-- Оля... -- математичка развернулась и направилась обратно в школу. Каховский с сожалением разглядывал затоптанный бычок.

 

--- Валь, у тебя, правда, сегодня день рождения? -- Шурик упорно смотрел себе под ноги, хотя дорогу от школы до подъезда за эти восемь лет он реально выучил наизусть.

 

--- Ну, правда... а чего?

 

--- Ну, ты бы хоть сказал, а то у меня даже подарка нет.

 

--- А мне не надо.

 

--- Это как? -- Шурик слегка притормозил.

 

--- Саша... --- Тальберг на секунду глянул на него. Еле заметно улыбнулся: --- Ты просто сделай так, как я тебя попрошу. И все. Ладно?

 

--- Ну... --- В желудке у Шурика что-то привычно вздрогнуло, а ладони мгновенно вспотели, хотя на улице было довольно холодно. --- А ты чего попросишь?

 

Валька снова улыбнулся. Дождался, пока Шурик наклонит голову и очень спокойно выдохнул ему в самое ухо.

 

--- Я хочу... чтобы совсем по настоящему. Прямо сегодня.

 

Шурик никогда в жизни так не краснел. Хотя у подъезда они сейчас стояли вдвоем, да и говорил Валька очень тихо.

 

--- А когда? --- ему на секунду показалось, будто они сейчас разговаривают о какой-то не особенно приятной вещи, вроде визита к зубному или контрольной по физике.

 

--- А сейчас, --- Тальберг невозмутимо потянул на себя противно пищащую дверь подъезда.

 

В мутных сумерках на полу отчетливо белели рекламные листочки. Будто и правда -- старые контрольные. Или рецепты из поликлиники.

 

--- Валь... А ... --- Шурик еле дождался, пока они войдут в лифт. Впервые за все это время он не стал прижимать Вальку к себе.

 

--- Да тебе-то чего бояться? -- Тальберг крутил на пальце связку ключей. --- Оно же вроде несложно.

 

Шурик совсем ничего не понял, но уточнять не стал. Тем более, что Валька с какой-то отчаянной решительностью добавил:

 

--- А я и анальгин могу выпить.

 

--- Какой... анальгин?

 

--- Ну, или но-шпу. Людка вчера Рудзиевской рассказывала, что когда они с Матросовым первый раз, она анальгин пила. Чтобы больно не было.

 

Шурика передернуло. Он внимательно посмотрел на черные кнопки лифта, а потом очень быстро выпалил:

 

-- Валь... А если это так, ну... Ну, хочешь, давай наоборот.

 

-- Не хочу. И вообще, с именинником не спорят, -- Тальберг первым вышел на лестничную площадку.
 

 

2.
-- Ну, все, с днем рождения, -- Валька торопливо закинул в рот таблетку и запил ее чаем. А только потом потянулся к коньяку.

 

Шурик осторожно посматривал на странно сервированный стол. Чайные чашки, высокие стаканы с узором из каких-то тропических листьев, две тарелки с остатками холодного мяса. Наполовину забитая пепельница, черная фляжка загадочного "Реми мартена", по которой фиг поймешь, сколько там осталось.

 

И небольшая косметичка, из которой торчали фольговые пластинки с таблетками.

 

-- Валь... -- Шурик никак не мог понять, кого из них двоих сейчас трясет больше. У Тальберга было какое-то странное выражение лица: как будто ему вообще жутко не хочется этим всем заниматься, но он себя пересиливает. Словно он с дерева прыгать собрался или, допустим, первый раз в жизни урок прогуливать. Но такие вещи люди делают классе в третьем, а у десятиклассников забавы получаются посерьезнее.

 

-- Минут через пятнадцать подействует, тогда и пойдем, -- Тальберг катал по столешнице тускло-зеленую оливку. Как крошечный мячик камуфляжного окраса.

 

--- А тебе плохо не станет, что таблетки с бухлом мешаются?

 

--- Да нет. Я в Инете посмотрел, там таблица есть, что смешивать можно, а чего совсем нельзя. А от чего точно умрешь, если дозу высчитать.

 

Шурик зябко повел плечами -- форточка была распахнута настежь, но дым, кажется, все равно растекся по квартире.

 

--- Валь, а тебе ничего не скажут, что мы это пьем? -- Шурик неуверенно глянул на "Мартен", а потом осторожно плеснул себе еще, на самое дно чайной чашки.

 

--- Не скажут. Слушай, ну чего ты все время трясешься, а? Самому не противно? -- оливка закатилась куда-то под стол.

 

--- Я за тебя боюсь. Что у тебя неприятности будут и вообще... --- Шурик прислонился к кафельной стене, на секунду закрыл глаза.

 

--- Не будут. Точно не будут. Саша... Сегодня все будет просто замечательно. Я тебе обещаю, -- Валька принялся накручивать на палец светлую лохмушку, -- Сигарету дай.

 

Шурик торопливо придвинул к Тальбергу "Парламент".

 

--- Это Андрея сигареты, да?

 

--- Да нет, он мне сам вчера купил в "Континенте". Сперва перекорежился, конечно... Сказал, что, если бы я был его родным сыном, я бы эти сигареты неделю вспоминал, когда садился, --- Валька чуть усмехнулся, а Шурик принялся разглядывать узор на стакане. Мысль о том, что кто-то может ударить Тальберга или сделать ему больно, в шуркиной голове почти не укладывалась. Но именно что "почти". Потому как перед глазами предательски заплясала очередная картинка, в которой невозмутимый Андрей Андреевич толкает Вальку в грудь, так, чтобы он рухнул на диван, стремительно переворачивает, а потом начинает сдирать с него одежду. А Валька не отбивается, а наоборот, почти хохочет, как тогда в ванной, в последний день каникул. Правда в тот раз всю малину испортил Блэк, решивший, что если в пене бултыхаются двое, то там найдется место и для третьего. В результате Блэк остался в ванне, а они пошли под одеяло. Типа греться.

 

--- Саша, ты меня слышишь вообще или как? --- Шурик слегка увлекся воспоминаниями.

 

--- Извини...

 

--- Саша, в общем, они заявление вчера подали...

 

--- Какое?

 

--- Ну, в ЗАГС, куда ж еще-то. Не на развод же. Так что все, через сорок дней поженятся.

 

-- Тальберг обхватил губами палец, попытался откусить заусенец. Выглядело это слегка неприлично. Наверное, потому, что Шурик прекрасно знал, какими именно солеными и податливыми могут оказаться валькины губы. И не только губы, а весь Тальберг.

 

Наверняка, со стороны казалось, что ему вообще по фиг, что именно Валька сейчас говорит. А это было совсем не так. И Тальберг вроде бы это понял:

 

--- Ну а чего ты хочешь, январь же кончился. Помнишь, я тебе про испытательный срок рассказывал? Ну вот, все, короче. Мне мама ночью сказала, когда такси ждала.

 

--- А ты чего?

 

--- Да ничего. Она когда такси ждет -- это вообще дурдом. В тот раз чуть загранпаспорт не забыла, в этот -- аптечку. Наверняка Андрей потом по "Шереметьево" носился, ей всякую фигню покупал. А то у нее с сердцем не очень, мы когда возвращались обратно, то кружили долго. Маму просто по креслу размазало, я эту дрянь -- Тальберг ткнул в голубоватую упаковку таблеток, -- у нее в сумочке нашел, все вроде обошлось. Андрея аж перекосило. Там же все пристегнутые были, а он в соседнем ряду.

 

--- Валь... А как ты теперь с ними?

 

--- Как-как. Об косяк. Все, пятнадцать минут прошло, пошли давай, -- Валька с хрустом потянулся и решительно загасил сигарету.

 

А Шурику опять стало страшно.

 
В каком-то журнале, из тех, что сверстывала у себя в издательстве мама, были всякие советы про первый раз. Правда, про такой... стандартный. Но это неважно, Шурик их все равно запомнил.

 

В принципе, совсем уж первым разом это все назвать было нельзя. Просто самого главного не было, а вот всего остального.... Так что Шурик много чего знал. И про такие вещи вообще, и про Вальку в частности. Например, о том, что Тальберга нельзя целовать в шею: от щекотки тот выгибался и сдавленно хихикал, разбивая на хрен весь романтический настрой. И про то, что длина ни фига не зависит от роста человека. Потому как Валька его на голову ниже, а на всем остальном это не сказывается. Даже немножко наоборот.

 

А еще им сегодня будет нужна одна вещь. Причем Валька об этот вспомнил в тот момент, когда Шурик снимал с него рубашку.

 

--- У мамы там всякая фигня косметическая стоит, сейчас найдем чего-нибудь, -- Тальберг решительно поднялся с кровати. Шурик пару секунд думал о том, застегивать брюки или ну их, а потом отправился вслед за Валькой.

 

На полочках в ванной стояли всякие тюбики, баночки и флакончики. Рекламу чего-то из них Шурик явно видел по телевизору. Но разобраться в этой дребедени, да еще и после коньяка было невозможно. Хотя Тальберг довольно уверенно проглядывал этикетки.

 

--- Ночной увлажняющий для век... Блин, его тут хватит... разве что два пальца смазать. Тут вообще на французском, "Кларанс" какой-то... она же еще чего-то с собой увезла. Так, блин, он не размазывается ни фига....

 

--- Валь, может вот это? -- Шурик ткнул наугад в большой розовый тюбик.

 

Тальберг пригляделся к этикетке и захохотал.

 

--- Саша, это маска для лица. Укрепляющая и разглаживающая... Тебе надо что-нибудь разгладить?

 

--- Нет вроде... -- Шурик не сдержался и фыркнул.

 

--- А укрепить? Представь себе этикеточку -- "крем возбуждающий, для стареющего члена", -- Валька хохотал еще сильнее, чем от щекотки. Даже слезы из глаз потекли. А Шурик осторожно поглядывал в зеркало на их общее отражение.

 

В ванной было какое-то странное освещение, с кучей лампочек у зеркала и сверкающим потолком. Так что все было видно очень четко -- и то, как у Тальберга смешно проступают ребра, и еле заметные веснушки на шуркиных плечах -- он почему-то их дико стеснялся. И еще какие-то волоски, царапинки, капельки пота... Но все слегка ненастоящее. Будто грим у актеров.

 

--- Вроде нашел... -- Тальберг принюхивался к содержимому зеленовато-золотистого флакона. --- тут написано, что этим косметику смывают. Нормально, скользкое. Ну чего, пошли?

 

Хрень из бутылочки пахла одновременно аптекой и духами. И чем-то острым, почти как болотной тиной. Шурик кивнул.

 

 

3.
--- Сейчас, подожди, -- Тальберг зашарил пальцами по шее, отгоняя спутанные волосы. Нащупал замок от цепочки, чертыхнулся.

 

--- Тебе помочь?

 

--- У тебя руки скользкие, -- металлическая чешуйка крестика звякнула об пол. -- Вот теперь все. -- Валька послушно ткнулся носом в простыню.

 

Оказалось, что это можно делать и с закрытыми глазами. По крайней мере так Шурику было легче. Только вот мысли разные лезли.

 

Было слышно, как где-то на лестнице гудит лифт.

 

Пальцы почему-то прилипали к простыне.

 

Тальберг вцепился обеими руками в подлокотник дивана. Держался за него, как заяц из какого-то детского мультика. Только там была река, мостик и зайца уносило холодным течением. А они оба были сейчас до одури горячие. И снаружи, и изнутри.

 

--- Сейчас... все... нормально... будет... -- с каждым выдохом Шурик слегка продвигался вперед.

 

--- Не надо... пожалу... -- Валька не договорил и, кажется, прикусил губу. А потом коротко вскрикнул.

 

Наверное, надо было остановиться, притормозить или хотя бы не так сильно вдавливаться в валькину спину. Но он уже не мог, честное слово. Хотя и сдерживался, до одури, до каких-то зеленых пятен перед глазами. Шурик почти ненавидел себя за это. И себя, и, кажется, Тальберга тоже. Хотя нет, не ненавидел. Наоборот.

 

Оказалось, что это, все-таки, почти легко. Ну, как в первые секунды, когда вдруг понимаешь, что ты теперь умеешь плавать. Только там ты остаешься со своей победой наедине: воде как-то по фиг, что именно ты с ней делаешь. А тут совсем наоборот. И только буква "ш" подрагивает на валькиных губах, будто волна во время прибоя. "Сашша", "Сашшша".

 

-- Валь, у тебя там, кажется, синяк остался, сбоку...

 

-- Да черт с ним, с синяком, -- Тальберг перевернулся на бок, затылком к Шурику. А потом очень смущенно попросил:

 

-- Обними меня.

 

Теперь точно невозможно было понять, где кончается его скользкое тело, а где начинается валькино.

 

-- Тебе не больно было?

 

-- Не знаю. Наверное, анальгин подействовал, -- Тальберг прижался к Шурику затылком и спиной. -- Только от него спать хочется.

 

--- Это не от него, -- обрадовано выдохнул Шурик.

 

--- Да знаю я. Слушай, давай поспим?

 

--- А ты на поезд не опоздаешь?

 

--- Куда? Нет... -- Валька отодвинулся на край дивана и добавил каким-то металлическим голосом, -- А я будильник поставлю, на девять вечера. Трубу мне с кухни принеси. И сигареты. И одеяло с пола подними.

 
Сигареты казались отчаянно вкусными, только вот все время норовили выпасть из пальцев.

 

--- Сашша...

 

--- Что? -- Шурику жутко хотелось, чтобы Тальберг сказал ему что-то такое. Ну совсем на двоих, как он сам в новогоднюю ночь. Но Валька вместо этого потерся об него подбородком. Подбородок был совсем мягкий, даже без пушка. Как у первоклассника.

 

--- Я тебя... А мы с тобой теперь совсем взрослые, да, Саша?

 
Шурик проснулся от того, что кто-то осторожно тыкался ему в плечо. "Мама будить пришла. Так сегодня же суббота". Можно было свернуться поудобнее и провалиться обратно в сон. Даже не в сон, а в какой-то жутко хороший и немного страшноватый глюк. Про Тальберга и его самого. Шурик осторожно высвободил затекшую руку. Потом вздрогнул и стремительно проснулся. И так же стремительно, за секунду, а может и меньше, вспомнил все, что произошло сегодня днем. Осторожно обхватил Вальку -- как будто хотел удостовериться, что все это происходит именно с ними. Голова была тяжелая, а горло сухим. И глаза то и дело норовили закрыться обратно.

 

Он вернулся в комнату минут через пять. Ухватился за непривычную ручку стеклопакета, вдохнул ледяной, чем-то напоминающий минеральную воду воздух.

 

Потом нырнул обратно под одеяло. На самый краешек, чтобы не мешать Вальке. Осторожно закурил. Все вокруг было слегка ненастоящим -- из-за сумерек и тишины. Немножко как в книжке, немножко как в фильме. Будто Шурик до сих пор спал.

 

--- Блэк, уйди, а? -- Тальберг ткнулся локтем ему в бок, а потом отрубился обратно. Но совсем ненадолго. Почти сразу до Шурика донесся протяжный вздох и неуверенное "Не надо..."

 

--- Валь... Валя, ты чего...

 

Тальберг как-то смущенно потянулся.

 

--- Да ну, фигня всякая снилась.

 

--- Мне тоже.

 

--- А сколько времени?

 

--- Восемь с чем-то. Полежим еще или мне уходить?

 

--- Полежим. Я сейчас вернусь.

 

В темноте валькина кожа слегка светилась -- почти как снег на крыше соседнего дома. Только вот снег имеет обыкновение таять. А Валька сейчас вернется обратно и можно будет лежать дальше, прислушиваясь, принюхиваясь, переговариваясь, надеясь, что мобильный телефон сойдет с ума и не будет звонить.

 
К счастью, это был не будильник, а просто звонок.

 

--- Ага, здорово... Спасибо, Нон. Ладно. Ага, празднуем. Обязательно, -- Казалось, что Тальберг всю жизнь разговаривал по телефону только в тот момент, когда его... В общем, гладили. А может, ему и правда это нравилось. Шурика этот приветливо-равнодушный тон просто заводил. Фигово только, что Валька с такими же интонациями отвечал на уроках. Получалась просто пытка какая-то. Шурик понятия не имел, что слова "параграф тридцать семь" или "двуокись водорода" могут звучать так непристойно.

 

--- А оно уже толкается? Хорошо. Знаешь, пускай лучше девочка. Ну все, пока.

 

Валька привычно скинул мобилу на пол, но она сразу же отозвалась недовольным воем -- девять вечера, подъем.

 

--- Валь, это Нонна звонила, да?

 

Валька кивнул, а потом медленно подцепил с пола одежду.

 

--- А чего ты ей не сказал, что ты к ним едешь?

 

--- Что? А, пусть сюрприз будет, -- Тальберг почему-то фыркнул.

 

Шурик тоже стал одеваться, хотя пальцы ни фига не слушались.

 

--- Валь...

 

--- Ну чего еще? -- казалось, что Тальберг сейчас не просто отключился, а ушел и дверь за собой захлопнул. Поэтому Шурик сказал совсем не то, что собирался.

 

--- Слушай, на следующий год прикольно будет. Ноль два -- ноль два -- ноль два...

 

--- В смысле?

 

--- Ну, второе февраля две тысячи второго года.

 

--- А, ну наверное. Я как-то не думал. Саша, ты иди. А то мне еще собраться надо.

 

--- Хочешь, я тебя на вокзал провожу?

 

--- Проводишь еще, -- Тальберг смотрел на него так внимательно, будто решил пересчитать все немногочисленные шуркины веснушки. --- В общем, меня в понедельник в школе не будет. Ты... не удивляйся, ладно? -- на секунду Шурику показалось, что Валька хотел сказать что-то другое.

 

--- Ну ладно. Я с тобой уже вообще ничему не удивляюсь, -- Шурик осторожно притянул его к себе. Зарылся носом и губами в спутанные светлые волосы. Постоял так несколько секунд.

 

--- Саша, ты иди... А то я... не успею.

 

Шурик нехотя подхватил с пола рюкзак. Снова хотел что-то спросить, но Тальберг будто прочел его мысли.

 

--- Саша... Все классно было. Такие вещи... Они на всю жизнь запоминаются. Ты запомнишь?

 

У Вальки снова появились какие-то странные интонации, будто он сейчас расплачется. А может и правда расплачется. В том самом журнале было написано, что это как раз нормально.

 

--- Ну конечно. Валь, ты...

 

--- Ага. Спасибо, -- Валька осторожно заскрежетал задвижкой на двери.

 

 

4.
Второй раз Шурик проснулся от пронзительных мультяшных голосов за стенкой. Полседьмого утра, отец собирается на дежурство. К торопливому жужжанию бритвы примешивались умиротворенные родительские голоса. Пахло табаком и жареной рыбой -- мама собирала отцу обед и ужин на турбазу.

 

--- Сереж, ну чего ты его так врубил? Сашку сейчас разбудишь.

 

--- Его разбудишь... --- отец не ворчал, а наоборот, посмеивался. Наверное, они с мамой давно не спали. Может быть даже всю ночь. А вот интересно, когда им с Валькой будет под сорок... Шурик улыбнулся. И с удивлением понял, что спит на самом краешке дивана, как будто Тальберг лежал рядом с ним и фыркал ему в плечо.

 

Жужжание бритвы прекратилось, голоса зазвучали чуть четче.

 

-- Да ты что, не видел, какой он вчера домой пришел...

 

-- Пьяный что ли?

 

-- Типун тебе на язык. Глаза размером с блюдца, губы зацелованные и духами пахнет за километр.

 

Ой, бля... За духи мама, наверное, приняла эту жидкую дрянь из косметического флакона. Шурику очень хотелось натянуть одеяло на уши, но он боялся пошевелиться.

 

-- Во молодец, пацан...

 

-- Сереж...

 

-- А чего? Самое оно, ему шестнадцать через неделю.

 

-- Ты ему еще презервативы подари.

 

-- И подарю. А где это он так, кстати?

 

-- Да у Вальки своего на дне рождения гулял. Знаю я эти дни рождения... Пришел и спать свалился. Даже не поел.

 

-- Да там, наверное, кормили.

 

-- Да уж наверное. Сереж, где термос, я тебе туда сейчас лапши налью. И крышку мне дай.

 

-- Это чего, палтус?

 

-- Навага. Палтус у тебя после аванса будет, товарищ капитан.

 

Отец смущенно закашлялся, а потом сменил тему.

 

-- Юль, а ты не знаешь, к кому неотложка ночью приезжала? Я покурить высунулся, смотрю -- стоит.

 

-- Это когда? Когда я в ванной была?

 

-- Ну да, в первом часу.

 

-- Да к Ямщиковым наверное. У них ванькина жена родить должна. Я ее вчера в магазине видела, там живот в пальто не помещается.

 

-- Это какого Ваньки?

 

-- Ну с пятого этажа. У него еще старший брат был, журналист, это который потом спился. Не помнишь что ли?

 

-- Так он же пацан, вроде Сашки.

 

-- Кто, Ванька? Какой пацан, ему тридцатник скоро. Слушай, а помнишь, как он картошкой в твои "жигули" швырялся, когда ты нас из роддома забирал? Я чуть со страху не умерла.

 

-- Помню. Сам теперь жену из роддома забирать будет. Е-мое... Юль, еще чайку сделай.

 

-- Ты за рулем-то не уснешь? Ты мне с базы позвони, как приедешь.

 

-- Теперь точно не усну. Я может днем подремлю, прямо на КПП.

 

-- "Часовому на посту запрещается..." -- мама засмеялась и произнесла неразличимым голосом что-то совсем ласковое. Раньше Шурика такие вещи немного раздражали, а теперь -- совсем наоборот.

 

Родительский разговор свернул еще на каких-то соседей, а потом и вовсе растворился. Шурик потянулся и подумал, что когда отец уйдет, надо будет и правда смотаться на кухню, хотя бы молока попить. Сколько сейчас? Без десяти семь? Еще пять минут и все. А Тальберг, наверное, уже подъезжает к Питеру.

 
Выходные прошли тихо и незатейливо -- как и всегда, когда Валька был где-то в отъезде. В субботу вечером, пока отца не было дома, к маме заехала ее институтская подруга тетя Вера, и Шурик под благовидным предлогом смылся на "решетки".

 

В подъезде дома со сберкассой сидели Вовчик с Нелькой Рудзиевской, Тарханов, Маринка Спивак и сиротливый Юрка Матросов. Выясниось, что они с Людкой сегодня поругались и, наверное, навсегда. Маринка, внимательно изучая почтовые ящики, пообещала "поговорить", а потом быстро ушла. Она с того декабрьского вечера старалась вообще не попадаться Шурику на глаза. Юрец отдирал с пивной бутылки фольгу и требовал понимания. С пониманием вышли проблемы -- руки у Вовчика сегодня были заняты и вообще ему явно было не до гитары. Потом Нелька поправила куртку и начала осторожно прищелкивать пальцами. А Драников торопливо подбирал аккорды.

 

-- Нашим теплым ветром

 

Будет черный дым с трубы завода,

 

Путеводною звездою

 

Будет желтая тарелка светофора... -- Судя по всему, Рудзиевская пыталась копировать Янку. Выходило лучше, чем когда Вовчик пел под Летова.

 

До конца Нелька не дотянула, сбилась. Потом начала мурлыкать песню про телевизор.

 

-- А "железный Феникс", это кто? -- поинтересовался повеселевший Юрка.

 

-- Памятник Дже.. Дзержинскому, раньше на "Китай-городе" у "Детского мира" стоял... -- откликнулась Коробейникова, входя в подъезд вместе с Маринкой. -- Юра, пошли, сигарет вместе купим.

 

Юрчик поднялся. Остальные радостно заухмылялись. Нелька забрала у Драникова гитару.

 

--- Луна появилась

 

И лезет настырно

 

Все выше и выше...

 

Сейчас cо всей мочи

 

Завою с тоски ...

 

-- Сань, давай, -- Пашка толкнул Шурика в бок.

 

--Ууууууууу, -- с готовностью выдал Шурик.

 

-- Никто не услышит...

 

В понедельник вечером Шурик торопливо сбросил на знакомый номер две эсэмэски. Тальберг не откликнулся -- может, некогда было, а может -- связь лажала, особенно, если поезд уже отправился. Перезванивать Шурик не стал -- денег на мобиле было с кошкин хрен.

 

Все равно ведь завтра увидятся. Уже через двенадцать часов, даже меньше.

 

На первом уроке Валька не появился. Шурик поглядывал то на дверь, то за стекло, надеясь различить в знакомом окне неоновую вспышку: может Валька после вокзала решил заскочить домой переодеться или там учебники забрать. Такое уже было. Но и ко второму уроку Тальберг тоже не пришел. Это было не то, чтобы странно, но как-то неспокойно. А тут еще Тарханов неожиданно начал его тормошить:

 

-- Сань, а где Валька-то?

 

-- А я знаю?

 

-- Ну мало ли... Вы же с ним вроде...

 

-- А зачем он тебе нужен? -- немедленно напрягся Шурик.

 

-- Надежда сказала, на геометрии самостоялка будет, а я в ней вообще не бум-бум.

 

-- Ну и? У вас же разные варианты.

 

-- Так он бы тебе решил, а я бы у тебя...

 

-- Может еще придет, вдруг там билеты на дневной поезд были.

 

-- Так он в Питере что ли?

 

-- Ну да, еще с пятницы.

 

-- Тогда хана. Он после поезда совсем чумной становится.

 

Пашка хотел добавить еще что-то нелестное, но биологиня и без того на них косилась.

 

А перед самой переменой мобильник в шуркином кармане отозвался знакомым писком. Шурик торопливо глянул на экран и еле слышно матернулся -- вместо сообщения от Вальки там оказалось извещение -- "Сумма на вашем счете..." Наверное, мама получила аванс и сразу положила ему полтинник, "чтоб звонил и не заставлял волноваться". Шурик дождался звонка на перемену, а потом наскоро набрал телефон Тальберга.

 

Первые два раза трубку никто не снял, а потом, уже перед самым уроком, в телефоне откликнулся мужской голос. Шурик сперва перепугался, а потом неуверенно протянул:

 

-- А Валю можно?

 

Теперь голос был точно знакомым. Андрей Андреевич.

 

-- Саша, это вы? Валя только что уснул, перезвоните позже.

 

В ухо понеслись привычные сигналы отбоя.

 

-- Санек, ну чего там? -- оказывается, все это время рядом ошивался Тарханов и другие жертвы геометрии.

 

-- Сань, так он придет или нет?

 

-- А я знаю? Он спит сейчас. Наверное, приехал только что.

 

-- Чтоб я так жил, -- выдохнул разочарованный Юрчик.

 

-- Все, пацаны, накрылась геометрия.

 

Шурик только вздохнул, в очередной раз отгоняя от себя воспоминания про валькин диван.

 


На последней перемене он снова попробовал дозвониться. Оказалось, что "абонент недоступен или находится вне зоны..." Наверное, Валька вырубил мобилу, чтобы не мешала спать. Жалко, что у него дома сейчас Андрей торчит, можно было бы сразу после уроков постучаться. А чего этот хрен вообще делает днем у Тальберга дома? Шурик так увлекся подозрениями, что чуть было не врезался в спускавшуюся по лестнице Надежду Петровну. А она что-то торопливо рассказывала англичанке Маргарите.

 

-- А жалко все-таки мальчика... у отца голос просто мертвый...

 

-- А что там, он так и не сказал?

 

-- Да вроде аллергия на лекарство, что ли...

 

-- Кошмар, -- выдохнула Маргарита. А потом торопливо добавила -- Зато ты хоть от него отдохнешь, он тебе за эти полгода столько крови попортил... Елизаров! У тебя глаза есть?

 

Шурик неразборчиво извинился. Надежда Петровна посмотрела на него каким-то странным взглядом: наверное, уже проверила самостоятельные. Ну и фиг с ними.

 

Телефонная трель раздалась, когда Шурик вышел за школьные ворота.

 

-- Саша? -- он не сразу узнал голос Тальберга -- тот был неимоверно хриплым и каким-то тусклым.

 

-- Да. Валь, ты где?

 

-- Ты ко мне приедешь?

 

-- Валь, да я уже к дому подхожу, сейчас поднимусь. Ты там чего, простудился что ли?

 

-- Нет. Саша, я в больнице. Я сейчас трубу Андрею дам, он адрес скажет, а то я не знаю. Саша, ты приедешь?

 

 
5.
Бывают такие дурацкие сны, когда ты все время делаешь что-то не то. Пытаешься остановиться, вернуться, что-то исправить, а не выходит. И руки и ноги почему-то двигаются очень медленно, словно в воде. Следующий час Шурик очень надеялся на то, что он спит. И сон этот начался с сосредоточенного голоса Андрея Андреевича -- "Саша, вы будете записывать или запомните?"

 

Шурик запомнил. Повторил несколько раз про себя, все, от "кольцевая, а не радиальная" до номера палаты. Потом все-таки остановился и зашарил в рюкзаке в поисках ручки. Записал трехзначный номер на левой ладони, потом испугался, что рука вспотеет, и цифры растекутся. Обвел маркером. Получилась кривая клякса, похожая на изображение жирной черной змеи.

 

У самого метро Шурик притормозил, вспомнил, что у него с собой нет денег. Метнулся обратно, потом нащупал в кармане проездной. Сообразил, что на дне рюкзака должно болтаться несколько рублевых монет. Блин, этого даже на зажигалку не хватит.

 

"Следующая станция -- "Бабушкинская"

 

-- Ну куда ты толкаешься, на пожар что ли спешишь? -- тетка с лакированной сумкой недовольно подвинулась, потом уткнулась обратно в роман Донцовой.

 

По полу вагона лениво перекатывалась темная пивная бутылка.

 

В голове все... нет, даже не смешалось, а как будто стерлось. Словно хриплый валькин голос заглушил остальные звуки. И запахи, и воспоминания, и какие-то картинки.

 

А вдруг с ним там совсем?

 

Если бы с ним там совсем, он бы по телефону говорить не смог.

 

"Свиблово".

 

Блин, а когда это произошло? Прямо в пятницу или сегодня утром? Может, Тальберг приехал с вокзала, а потом... А что потом-то? Валька даже не сказал, что с ним случилось.

 

"Осторожно, двери закрываются... "

 

Может, из-за анальгина? Вдруг, его на самом деле нельзя со спиртным? Хотя нет, Валька не мог ошибиться. Но тогда бы ему стало плохо прямо сразу. А может и стало, как только он закрыл за Шуриком дверь.

 

"Станция ВДНХ"

 

Ну да, мама же говорила, неотложка ночью приезжала. А вчера Шурик встретил в подъезде толстую беременную тетку с пятого этажа. Тогда получается, что пока он видел во сне всякие не особенно приличные, но такие заманчивые вещи, Тальберга как раз плющило от боли. И он, наверное, позвонить никому не мог? Или только в "скорую"? Не мог или не захотел?

 

"Уважаемые пассажиры, при выходе из вагона, не забывайте свои вещи. Следующая станция -- Рижская".

 

Он же говорил, что все нормально, что там только синяк остался. И что все в порядке. А вдруг скрывал? Или вообще, Валька из-за всего этого перепугался и решил, что теперь он как-нибудь справится сам, не будет просить Шурика о помощи.

 

Тетка вышла на "Рижской", ее место заняла девица с плеером. Покосилась на него, заинтересованно вздохнула, а потом запихнула в ухо похожий на головастика черный микрофончик.

 

"Кошка хочет курить,

 

У кошки намокли уши..."

 

А если это все-таки из-за Шурика? Но тогда бы Тальберг не стал ему звонить. А может быть, Шурика давно бы взяли менты. Отец говорил, что раньше за такие вещи вообще полагалась статья. Ну и... Валька его не сдаст. Послать может, а вот сдать -- нет. И тогда уже совсем непонятно, что лучше.

 

"Переход на Кольцевую линию"

 

"Кольцевая, а не радиальная. Саша, не перепутайте, это два разных выхода. Из метро налево..."

 

Когда они с Валькой ездили на Ленинградский вокзал за билетами, то тоже переходили на Кольцевой. И белые таблички-указатели качались на сквозняке, будто заранее желали Тальбергу удачной дороги.

 

"Пройдете светофор, дальше будет сквер со стендом... Там уже хорошо видно, высокое серое здание..."

 

По проспекту с ревом пронеслась "скорая". Потом еще одна. Желто-коричневая грязь взвилась в воздух, а потом осела обратно на асфальт.

 

Институт Скорой помощи одновременно напоминал поликлинику, мамино издательство и вокзал. По крайней мере аптечные и продуктовые ларьки были как на Ленинградском. Только без пивных и винных бутылок. И номерки в гардеробе были обыкновенные. И вообще, никто не обращал на него внимания, только тетка в белом халате раздраженно прикрикнула "Мальчик, без бахил не пускаем". Но интонации у нее были знакомые, как у школьной технички. Из-за бахил вышла заминка: Шурик довольно долго перетряхивал рюкзак и карманы пиджака в поисках монеток. А потом шуршал дурацкими синими пакетами, которые надо было натягивать поверх "бульдогов".

 

В лифт вместе с ним вошел мужик с какими-то свертками и кульками. Шурик с испугом сообразил, что, наверное, надо было что-то притащить, сок или апельсины. Но это он завтра сделает, обязательно. Попросит у мамы денег и все купит.

 

Кроме мужика в лифте ехала тетка в халате. Она чем-то напоминала англичанку Маргариту Сергеевну. Если бы Маргарита вдруг пришла в школу без макияжа, в тапках и с забинтованными руками.

 

Дурацкие пакеты скользили сперва по кафелю, а потом по линолеуму. В коридоре лекарственный запах стал еще сильнее. Мимо Шурика провезли странную высокую тележку, он видел такую в сериале про "Скорую помощь". Кажется, их называют "каталки". На тележке лежали одеяло и смятая простыня со штампом.

 

Наверное, сейчас как раз было время посещений. Потому как в коридоре оказалось еще несколько человек в синих бахилах. Обычные люди, совсем как в метро. И такие же спокойные, будто они не в больнице находятся, а где-нибудь в вагоне.

 

Шурик совсем растерялся. Он почему-то думал, что тут будет очень тихо и как-то торжественно, что ли. А так -- просто чисто и неуютно, как в школе. И палата была совсем не такой, как представлялось. Она чем-то напоминала комнату в гарнизонном общежитии. Шурик помнил что-то такое из дошкольного детства, когда отец еще служил, а они с мамой приезжали к нему под Псков. Еда на тумбочках, шум из туалета-боковушки и такие же муторно-бордовые шторы. Только в отцовской общаге было две койки, а в больничной палате -- шесть.

 

Он никогда в жизни не видел Тальберга спящим. Если не считать пятницы, но тогда было темно, тепло и уютно. А тут -- как в плацкартном вагоне. Мужик на соседней койке перелистывал "Спорт-экспресс", бритый наголо парень разговаривал с кем-то по мобильнику. Возле окна топталась тетка в леопардовой кофточке, выгружала на подоконник банки с фольговыми крышками.

 

Валька был даже не бледный, а какой-то синеватый. Словно замороженный. Около кровати стояла непонятная железная штука, напоминающая вешалку, только наверху -- стеклянная банка. От нее к валькиному запястью тянулся резиновый провод, заканчивался иголкой. Капельница. На спинке стула почему-то висел большой черный пиджак. Шурик осторожно присел на скользкое коричневое сиденье, чертовы бахилы зашуршали.

 

Тальберг не пошевелился.

 

-- Валь...

 

Шурик думал, что Валька будет одет в полосатую пижаму. Совсем как арестант. А на нем оказалась белая широкая майка. Со слежавшимися складками и кислотно-зеленым ценником на рукаве. Наверное, валькина мать или Андрей купили ее в вестибюле.

 

-- Валь...

 

-- Я не сплю, -- Тальберг открыл глаза, резко прищурился, а потом осторожно улыбнулся. На нижней губе был почему-то след от зеленки. Шурик вспомнил, что в первом классе Светлана Павловна мазала зеленкой рты тем, кто плевался или ругался матом. Помнится, Вовчик Драников после подобной экзекуции презрительно сплюнул и сказал -- "Хуй с ней, дома мылом отмою". И кто-то из девчонок немедленно побежал жаловаться училке.

 

-- Саша... я ведь тебе только что звонил... -- казалось, что Валька лежит здесь из-за ангины. Или из-за воспаления легких. Голос хриплый, а говорить Тальбергу сложно.

 

--- Ты молчи, если трудно, -- Шурик сдвинул стул и чуть не сшиб капельницу. А потом немедленно спросил: -- Ты один тут? Чего с тобой случилось-то? Это из-за меня?

 

-- Нет. -- Кажется, Валька попробовал усмехнуться. -- Из-за меня. Андрей внизу. Ему секретарша бумаги привезла на подпись. А у мамы... она приедет скоро, там на Садовом пробка.

 

-- Севочка, вот тут вот в баночке печеночка, все как ты любишь... -- "Леопардовая" тетка что-то втолковывала седому крючконосому мужику в спортивном костюме.

 

-- Валь... тебе очень плохо?

 

-- Да нет, наверное. Просто болит все. Ну знаешь, как после гриппа. И потолок улетает, то вверх, то вниз.

 

-- А это из-за чего?

 

-- Интоксикация, -- Тальберг произнес это слово как-то неуверенно, словно в темноте его нащупывал. -- Я пока в реанимации лежал, вообще глаза открыть не мог. Меня сюда только утром перевезли. Саша, сегодня понедельник?

 

-- Вторник, -- испуганно откликнулся Шурик.

 

-- Аааа... Значит, сегодня бы похоронили.

 

-- Валь... Валя, ты чего? Может врача позвать?

 

-- Не надо. Саша, наклонись, а то трудно шепотом...

 

Шурик сдвинулся. Краем глаза заметил, что на тумбочке кроме кружки, каких-то таблеток и градусника, мигает сигналка мобильника.

 

-- Валь, а чего у тебя с голосом?

 

-- Да из-за трубок...

 

-- Каких трубок?

 

-- С водой. Саша, только ты...

 

У бритого парня снова зазвонил телефон. По палате немедленно разнесся вопль:

 

-- А ты где вышла? Да на кольцевой надо было. Наташ, ну ты совсем тупая, да?

 

Валька поморщился, дернулся, будто хотел закрыть уши руками. Но мешала капельница.

 

-- Саша, ты сейчас не кричи, ладно?

 

-- Не буду, -- пообещал Шурик, вытирая о колено ладонь с размазанными цифрами.

 

-- Саша, в общем, это я сам...

 

-- Чего сам?

 

-- Ну таблетки... из аптечки, которые...

 

-- Тебе что, плохо тогда стало?

 

-- Нет. -- Валька зажмурился, а потом еле слышно произнес:

 

-- В общем, я умереть хотел. В пятницу.

 

 

6.
Оказывается, мама за это время успела не только прийти с работы, но и начала готовить суп -- отцу на завтрашнее дежурство. Шурик представил себе распахнутую жестяную банку с розовым лососем, переложенным серой шкуркой-пленкой, и его почему-то совсем замутило. Не от голода, а наоборот, хотя он сегодня даже толком не завтракал.

 

Телевизор отплевывался рекламой прокладок. В коридоре висел еле заметный сизый дым от подгоревших семечек.

 

-- Сашка... У тебя совесть есть? Телефон отключил, сам не звонишь... -- мама выскочила в коридор с половинкой очищенной картофелины. Недовольно глянула на Шурика и вернулась на кухню -- ругаться оттуда.

 

-- Я не отключал... Это он в метро, наверное...

 

-- На ВДНХа что ли ездил? Так холодно же. Или ты эту свою провожал?

 

-- Какую "эту"? -- устало удивился Шурик.

 

-- Ну с кем ты там на дне рождения... Давай руки мой. Сейчас поешь и за уроки. Хоть бы дневник показал, Казанова...

 

-- Ма... Я к Вальке в больницу ездил.

 

-- Да ты что? -- мама даже приглушила звук от вопящей заставки новостей. -- Господи Иисусе...

 

-- Сань, а где он лежит? В "двадцатке"? Я там с камнями лежал, помнишь? -- отец, поправляя сине-серые тренировочные штаны (совсем как у одного из валькиных соседей по палате), вынул из заморозки помятую банку с пивом.

 

-- В НИИ Скорой помощи, -- немножко гордо отозвался Шурик.

 

-- Господи... Сашка, а что с ним?

 

-- Отравился...

 

Мама на секунду замолчала. Видимо, как и Шурик, никак не могла понять, зачем Тальбергу понадобилось кончать жизнь самоубийством.

 

-- Водкой что ли? -- отец лязгнул банкой.

 

-- Сергей!

 

-- Да нет, он не сказал, чем именно...

 

-- Вот жрете на улице всякую гадость из собачатины, а потом удивляетесь... Саша, там на балконе компот яблочный стоит, возьми завтра с собой, отвезешь. Только пусть он банку вернет....

 

По запотевшему окну проскользнула крупная капля. Совсем как лекарство из пипетки.

 

Параграф все не кончался и не кончался. Шурик смотрел на него осоловелыми глазами, морщился и загибал уголки страниц. В тетрадке по истории щерилась пустыми квадратами недоделанная таблица -- "политическая ситуация", "экономическая ситуация", "социальные реформы", "ключевые даты"... Можно было бы плюнуть и забить, а потом списать у той же Людки или у Нельки, но история шла первым уроком. Историчка сразу собирала тетради и пролистывала их, пока кто-то мусолил параграф... Одну двойку из-за этой фигни Шурик уже получил, и снова нарываться как-то не хотелось.

 

Оранжевая настольная лампа была омерзительно горячей, как батарея у Вальки в палате. Шурик задумчиво покачивался на стуле, грыз ручку и вспоминал сегодняшний вечер.

 
-- Саша, ты только не ругайся? Я потом... а то весь день спрашивают, я не могу больше...

 

-- Ладно, не буду...

 

От валькиной щеки пахло чем-то незнакомым и отвратным, но таким... вполне живым, не церковью, не цветами. Именно тогда Шурику стало слегка страшно.

 

-- Рука болит... А мне с этой дрянью еще час лежать, не меньше, ее там много.

 

-- Валь... А ты.. ну, когда плохо стало, чего меня не позвал? Не захотел?

 

-- Да нет... Я же не сам сюда... это Андрей привез, когда домой к нам приехал.

 

Тальберг чуть сдвинулся, повернул голову поудобнее и хрипло задышал в шуркино ухо.

 

-- Это вообще из-за бумаг. Он же у нас жил этот месяц. Иногда у себя, а так -- с мамой. Там папка оставалась, на холодильнике... зеленая. Не помнишь? И я не помню.

 

Шея затекла, а руки почему-то начало покалывать. Совсем как дома, когда смотришь по ящику очередную серию "ментов", а в Дукалиса кто-то стреляет прямо из чердачного окна. И ведь понимаешь, что попадут не в него, а в бутылку с пивом, но все равно страшно. И тут тоже. Валька словно показания давал. Или параграф пересказывал -- равнодушно, спокойно. Только губы терлись о шуркину щеку. Но это тоже было... ну, словно это не Тальберг, а кто-то из пацанов, и они с Шуриком просто шептались на уроках.

 

-- Какая-то фигня очень важная. А я трубку не беру. Звонок слышал, а взять уже не мог. А у него ключи. Я на щеколду не закрывал, чтобы найти было легче. В общем, он приехал.. я этого не помню... потом вообще не помню ни черта. Только больно очень, и датчик какой-то пищит. А меня... -- Валька чуть смутился, потом зашептал еще быстрее: -- В общем, как куклу. Колют чего-то, переворачивают. Трубки засовывают... разные... А я их даже послать не могу, так все больно. Потом сюда привезли. Или я спал до этого. Не помню.

 

-- Если ты... Валь, если тебе от этого плохо, ты не говори.

 

-- Нормально. А оно все, я уже рассказал. Глаза открываю -- мама. Опять открываю -- врач. Потом -- Андрей. Потом ты. Как калейдоскоп. Саша, я сейчас... голова опять...

 

Шурик испуганно отпрянул. Тальберг немного полежал с закрытыми глазами, а потом заговорил уже нормальным тоном. Хриплым и прибитым, но совсем живым.

 

-- Трубу возьми. Там во входящих "мама". Набери и дай мне.

 

Мобильник был абсолютно знакомым, словно он сейчас лежал не на тумбочке, а у Вальки в комнате или на парте.

 

-- Алло... ма... давай.

 

Валька передал телефон обратно.

 

-- Она уже здесь.

 

-- Слушай, я, наверное, пойду тогда. Тебе чего принести завтра?

 

-- Саша, а мне все равно ничего нельзя. Да я и не хочу. Я тебе позвоню. Можно?

 

Шурик кивнул, потом потянулся за рюкзаком. Ему очень хотелось поправить Вальке одеяло, но оно и без того было в порядке.

 

Кажется, Тальберг вообще не заметил, что Шурик уходит. Он как-то слегка обмяк, будто выдохнул и никак не мог снова вдохнуть. Шурик испугался. Потом сообразил, что Валька дышит, просто тихо. И что больничная койка ни фига не похожа на гроб, просто он лежит так... неудобно, наверное.

7.
На будильнике было какое-то совершенно несусветное время. Пятый час утра. За окном сыпал сухой, похожий на манную крупу снег. Фонарь возле школы мотало на ветру, оранжевые пятна света расплывались по сугробам, как заварка по газете. В доме напротив горело два тусклых квадратика. Сигналки на машинах мерцали малиновым и голубым, совсем как лампочки на мобилах или как окошко на каком-то дурацком аппарате.

 

Когда он вчера навещал Вальку, на тумбочке как раз гудела эта дрянь. И алые росчерки неслись по экрану. Тальберг был уже не такой прозрачный, как во вторник, но все равно слабый. Как будто придавленный чем-то. Сказал, что пробовал вставать, а мама перепугалась. И что жутко хочется домой, а выпишут не скоро.

 

Потом в палату заглянула медсестра, и Вальку просто перекорежило. То ли он до сих пор боялся уколов, то ли стеснялся Шурика. Можно подумать, что Шурик чего-то там не видел. Хотя нет. Самое дурацкое, что даже такой Тальберг -- растерявший всю свою самоуверенность, краснеющий от беспомощности, бесцветный, будто нарисованный карандашом на бумаге, все равно заставлял Шурика запинаться и отводить глаза. И не думать -- не думать -- не думать...

 

Это было так нечестно. Но при этом почему-то не противно, а совсем наоборот. Он пару раз обнимал Вальку, но как-то неловко и совсем непривычно. Будто согреть хотел. И Тальберг это понимал. Закрывал глаза и ни о чем не спрашивал. Только в ухо дышал. Совсем как раньше.

 

Тогда при виде медсестры Валька еле заметно покраснел. Может быть, из-за того, что в палате была целая толпа народу. Но всем все было до лампочки, даже санитарке, которая притащила кому-то утку.

 

-- Я в коридоре подожду, -- быстро бормотнул Шурик. И, уже закрывая за собой дверь палаты, услышал равнодушную скороговорку медсестры, которая, по виду, была их старше лет на пять.

 

-- Давай, Валечка, поворачивайся, сейчас мы с тобой все быстренько сделаем...

 

Честно говоря, он сам никогда бы в жизни не смог назвать так Тальберга. Даже мысленно. Хотя хотелось, конечно. Просто, это тоже было очень неправильно. Как-то неудобно, совсем как подсматривать сквозь стеклянную дверь, что именно сейчас делают с Валькой.

 

Медсестра не выходила довольно долго. Наверное, занималась другими больными. Шурик добрел до выхода на лестничную площадку. И услышал знакомый голос. Слегка похожий на валькин, с такой же неправильной "Ш". Только очень спокойный, даже слегка удивленный:

 

-- А это не разговор. Игорь Павлович, не мочь и не хотеть вы будете дома у тещи. Хорошо. Так и пишите "я не могу". На заявлении об уходе. Оставьте у Маши на столе, я приеду и подпишу. Значит, ненормированный. Считайте, что у нас, вообще, вахтовый метод. Готовьте бумаги, я приеду к девяти, будем решать. У меня тоже семья и дети...

 

На последнем слове валькина мать сбилась, стукнула сигаретой о кромку железной банки из-под кофе. На облупленном боку проступали желтые буквы. "Нескафе. Выиграй... на двоих или стильную кофеварку..."

 

До Шурика только в тот момент дошло, почему он почти никогда не сталкивается в палате с валькиными родителями. Видимо, Тальберг попросил их ему не мешать. Оно и понятно -- там и без того не протолкнешься.

 
Сейчас после этого воспоминания возникло дикое желание покурить. Шурик нащупал в шкафу свитер. Натянул его на голое тело, вжикнул молнией стареньких джинсов. Потом, стараясь не хлопать тапками и не греметь замками, выскочил на площадку. Щелкнул зажигалкой. И почти сразу же замер.

 

Внизу скрежетал дверной замок и слегка поскуливал Блэк. Валькина мать снова с кем-то говорила. Голос был тот же. Равно, как сигаретный запах, и неправильное "Ш". А вот интонации...

 

-- Да, Блэки, уже идем... Сейчас мы с тобой к метро сходим, водочки купим. Мама выпьет -- и уснет. Не дергайся, видишь, уже лифт едет. Сейчас мама все выпьет, а вечером поедет в больницу, к Валечке. Скучаешь по нему? Да, Блэки?

 

Лифт давно уехал вниз, а Шурик все еще стоял на площадке. Правда, почему-то, он отчаянно держался за мутно-зеленую стенку.

 

Если бы Вальке удалось сделать то, что он задумал, у его матери оставалась хотя бы собака. А у него... вообще...

8.
--- Сань, слушай, а у Тальберга, что, реально передоз был? – Юрчик Матросов с тоской поглядел на историчку, которая шуршала стопкой собранных тетрадей, а потом на восседавшую в одиночестве Коробейникову. Что-то там у них опять не заладилось с утра пораньше.

 

--- Ты… с чего это взял?

 

--- Да ладно тебе, об этом даже наша Надежда давно знает. Тоже мне, "аллергия на лекарства". Это вы на его день рождения так оттянулись?

 

--- Да нет…. – Шурик растерянно водил глазами по классу. Толян Нечаев что-то судорожно бубнил у доски, народ осторожно шелестел "органической химией", под потолком мигал плафон.

 

--- Аааа…  А ты к нему серьезно каждый день ездишь?

 

--- А чего?

 

--- Слушай, может нам тоже, а то как-то неудобно. – Юрка говорил абсолютно серьезно, даже виновато слегка. Другое дело, что Тальберг точно не пришел бы в буйный восторг при виде всей компании с "решеток". Он же у нас независимый и гордый…. Шурик скривился.

 

--- Да я сам ненадолго, там ведь родители все время, и вообще народу много.

 

--- Ну… может, мы под окнами тогда постоим, покричим... Или… Во! – Матросов оживился, -- Вовка с Нелькой слабают чего-нить. Прикинь, Рудзиевской  родаки гитару подогнали, они с Вовчиком на ВДНХа вместе выбирать ездили. Хорошая. Завтра у тебя обмоем.

 

--- Чего?

 

--- Елизарыч, ну ты совсем тупой? Мы у тебя на днюхе завтра гуляем или где?

 

Шурик слегка скривился. Еще вчера он бы честно сообщил, что никаких днюх, потому что он к Вальке поедет. И вообще, можно вечером на "решетках" посидеть. А теперь, из-за дурацкого решения все планы летели к черту. Блин, наверное, в прошлую пятницу Валька точно так же сидел и морочился – делать, не делать, забить на все или выполнить, раз он решил.

 

--- Гуляем-гуляем… Ты тогда сам всем скажи, а то мне некогда будет. К трем подгребайте.

 

--- А предки?

 

--- У отца дежурство, а мама вроде в гости уедет. Только не как в том году, ладно?

 

--- А чего в том году? Санек, ты сам, между прочим, больше всех ужрался.

 

--- Я ужрался? Я закусывал!

 

--- Саша! Юра! Вы на уроке или где? Совесть есть? --- историчка прицельно глянула на них из-под толстых очков.

 

--- Они ее на ластик в третьем классе променяли… -- прокомментировал Драников, косясь на Нельку.

 

--- Володя… Подискутировать не терпится? Пожалуйста. Я с тобой с удовольствием побеседую…  И про реформы Керенского, и про "Апрельские тезисы".

 

--- А чего там дискутировать, -- лениво протянул Вовчик.  --- Страна в развале, Ленин – в Разливе.

 

--- А товарисч Наденька с Джерзинским в Смольном, -- добавил Пашка Тарханов.

 

Историчка нахмурилась. Мама говорила, что когда-то раньше эта тетка преподавала основы какого-то марксизма-ленинизма, а потом пошла переучиваться.

 

--- Тарханов! Рот закрыл, дневник на стол.

 

--- За что дневник-то?

 

--- За Дзержинского. Феликса Эдмундовича. Автослесарь в колледже и то лучше тебя такие вещи знает. Как ты вообще в десятый перешел, объясни мне?

 

--- Уй, началось, -- выдохнул Юрчик. – Сань, ну так чего, мы с собой бухло приносить не станем, потом в магаз сбегаем. Деньги-то есть?

 

--- Отец стольник обещал. А может и два.

 

--- Уууу… гуляем.

 

--- Юр, я после алгебры уйду, наверное. Прикроешь?

 

--- Да не вопрос. Ты к Тальбергу поедешь, да?

 

--- Угу.

 

--- Привет тогда ему передавай. Слушай, а может и, правда, под окна? "Доктор едет-едет, сквозь снежную равнину, порошок целебный людям он везеееет"

 

--- Не… Он же еще не встает толком. А там окна заклеены.

 

--- Блин…  Вот так послушаешь и скажешь "Нет – наркотикам".

 

--- Матросов! Совсем совесть потерял! Ты бы еще сплясать решил у меня на уроке!

 

До этого Шурик еще никогда в жизни не ездил в метро так часто. И если в сторону центра было еще ничего, то обратно приходилось возвращаться в "час пик", в такой давке, что даже учебник из рюкзака не вытащишь. После ВДНХа, правда, становилось малость посвободнее, но все равно это выматывало. Валькины родители однажды предложили подкинуть его до дома, но он отказался. Да и по словам отца в восьмом часу на Северянинском мосту такая пробка, что легче сразу удавиться.

 

На выходе из метро Шурик привычно отошел к ларькам. Перебрал кнопки мобилы – "Валь, я подхожу". Знал, что Валька после этого усядется на кровати и начнет всматриваться в болотную муть скверика – совсем серого, из-за фольги, которой заклеили окна.

 

В НИИ в любое время суток горел свет. Синевато-лиловый в "тяжелых" палатах, ослепительный в операционных, мутно-белый в коридорах. В холле возле лифтов топтался низенький дедок из валькиной палаты, выковыривал из полиэтилена карточку для телефона-автомата. От дедка во все стороны несло какой-то жутко вонючей мазью.

 

Тальберг валялся под очередной капельницей. Трепался с кем-то по телефону,  но негромко и как-то виновато. Хорошо хоть, что в банке этой дряни осталось  максимум минут на десять --- Шурик слегка научился разбираться в таких вещах. Крючконосый мужик справа читал Корецкого и время от времени чесал желтой пяткой ступню. Ногти у него были нестриженые. Наверное, в НИИ не было отдельных палат.

 

Тальберг свернул разговор, привычно передал Шурику мобильный.

 

--- Нонна звонила. Полчаса рассказывала мне, какой я придурок.

 

--- Ну и как? Убедила?

 

--- Частично. Сказала, что, как только перестанет блевать, приедет в Москву и оторвет мне голову. Саша, ты чего такой?

 

--- Слушай, ты вроде говорил, что вставать уже можешь…

 

--- Ну…  До туалета и обратно. А то достало все, -- Валька привычно покусывал заусенец. Зеленка с губ давно сошла.

 

--- Тебе сейчас эту фигню снимут и пойдем.

 

--- Саша, ты с ума сошел? Там дверь не запирается.

 

Наверное, Тальберг подумал, что Шурик будет  к нему приставать. Ни за что. Вот.

 

Между раковиной и унитазом почему-то стоял стул с дерматиновой обивкой. На бачке  громоздились шесть рулонов туалетной бумаги – все разные и все начатые.

 

--- Валь, а на фига здесь стул?

 

--- Ну… стоя зубы чистить сложно. Голова закружиться может.

 

Тальберг ухватился пальцами за спинку.

 

--- Может, ты сядешь? А то…

 

--- Саш, давай быстрей, а то вдруг кто войдет.

 

Валька улыбался. Даже  губу слегка закусил.

 

--- Ты мне можешь объяснить, на хуя ты травился, полудурок?

 

--- Саша…

 

--- Чего "Саша"… Ты же реально сдохнуть мог, ты что, не понимаешь?

 

--- Это мое личное дело. --- Валька выпрямился и попробовал глянуть на Шурика с вызовом. Ни фига не получилось.

 

--- Ни хера себе "личное". Я себя вообще каким-то уродом чувствую.

 

--- А ты-то… --- Тальберг осекся, потом как-то очень спокойно и словно заучено ответил. --- А потому что мне дальше – неинтересно, понимаешь… Знаешь, как заебало. Я же себя все время чувствую так, будто они меня усыновили.

 

--- Кто "они"?

 

--- То отец с Нонкой, то мать с Андреем. Я же не собака, чтобы меня вот так из дома в дом таскать. Надоело.

 

Месяц назад…. Даже не месяц, а неделю, Шурик бы точно повелся на этот расклад. А сейчас он только поморщился.

 

--- Не отмазывайся, я не об этом. Валь, ты хоть понимаешь, что… что я бы всю жизнь себя винил?

 

--- Да какое твое дело. Что ты вообще ко мне прицепился?

 

--- Потому что я за тебя отвечаю.

 

--- Пфы… Думаешь, если ты меня один раз трахнул, то тебе уже все можно? --- Валька сказал это очень быстро и с какой-то странно знакомой интонацией. Ну да, когда Людка ссорилась с Матросовым или родители орали друг на друга на кухне, у них был очень похожий тон. А мама потом курила в форточку. Отцовские сигареты, синий LM. На подоконнике лежит блок. Можно будет увести пачку. Можно… будет…

 

Шурик отчаянно цеплялся за какую-то ерунду – просто, чтобы не соображать, не слышать, не верить.

 

--- Саша… Саш, я же не про это.

 

--- Тальберг, я тебе что, блядь по вызову?

 

--- Почему по вызову?

 

Валька, как всегда, пытался оставить за собой последнее слово. А вот хрен тебе.

 

Шурику много раз приходилось вот так вот слегка нагибаться. Так же быстро, но при этом нежно.

 

Удар получился какой-то слабый. Целился в скулу, а вышло в глаз.

 

--- Бллллядь. – Валька не сопротивлялся. Он просто отлетел к стенке и заморгал.

 

--- Валюха, вы там чего, курите что ли? Нашли место. Вылезайте на хрен, я ссать хочу. – В дверь долбился тот самый бритый наголо парень.

 

Шурик словно проснулся. И спокойно-спокойно толкнул дверь. А потом вторую.

 

И только около метро сообразил, что до сих пор идет в бахилах. Кажется, прохожим было по фиг.


9.
--- Теть Юль, с новорожденным… -- Вовчик Драников с Рудзиевской появились чуть раньше назначенного срока. Мама стояла в прихожей и копалась в кармашке сумки – искала помаду.

 

--- Ой, ну вы прямо как эти… рок-группа. – К вовкиной косухе и покоцанной гитаре мама давно привыкла, а вот Рудзиевскую видела первый раз. Да и сам Шурик слегка удивился. Он как-то привык, что на подобные тусовки Нелька заявлялась в короткой юбке и на каблуках. А тут – драные джинсы, бандана и вторая гитара. С блестящей "металликой", прицепленной к чехлу. Оставалось только порадоваться за Вовчика.

 

--- Держи, именинник. – Вовка выудил из кармана пустышку на голубой ленточке. Традиция, блин… -- Не боись, она свежая, специально в аптеке покупали.

 

--- На нас там все косились, -- гордо заметила Нелька, расшнуровывая скрипучие мартинсы.

 

--- Ну, как красная комиссарша в кожанке, -- мама, наконец, нашла помаду. – Будет кому курицу погреть. А то я вас знаю, вы ж про нее забудете.

 

--- Не забудем, теть Юль.

 

Шурик только пожал плечами – как будто все происходящее  не имело к нему никакого отношения.

 

Тальберг за эти сутки звонил три раза – и на мобилу, и на городской. "Сашша…". Шурик медленно-медленно нажимал на красную кнопку. Как будто под воду уходил.

 
--- Мариш, тебе шампуня подлить? – Тарханов придвинул к себе обе официально разрешенные бутылки – с кагором и полусладкой "Надеждой". Спивак механически кивнула. И наверняка в очередной раз пожалела, что пришла.

 

Видимо, надо было что-то сделать. Хотя бы улыбнуться ей, что ли… Шурик поднялся и пошел на кухню. За стенкой раздавался осторожный скрип, заглушить который невозможно было даже орущим на всю катушку Шевчуком, – Матросов, удостоверившись, что шуркина комната закрывается изнутри на задвижку, пошел туда мириться с Коробейниковой.

 

--- Пацаны, а где Каховский-то? --- Вовчик размешивал вилкой томатный сок, подливал туда принесенную из ближайшего ларька водку.

 

--- Так у него же этот, шолом… -- Тарханов вернул в центр стола пустую бутылку.

 

--- Шаббат… -- поправила Нелька, возвращаясь с балкона.  – У нас бабушка тоже соблюдает.

 

--- Так мы чего, без него что ли? Сань, мы Женьку будем ждать или как?

 

--- Да чего его ждать, сейчас давайте… Мариш, твое здоровье, -- отозвался Пашка.

 

Спивак размазывала кулаком потекшую розовую помаду.

 

Томатный сок был не соленым. По поверхности стакана плавала какая-то фигня – наверное, Вовчик взял селедочную вилку.

 

--- Сейчас, эти придут… Блин, надо было им там будильник под дверь подсунуть, -- Тарханов положил руку Маринке на плечо. Она вздрогнула и выпрямилась, но отодвигаться не стала.

 

--- Ладно, давай мы пока так скажем, а потом уже и курнем. В общем, Сань… -- Вовка встал из-за стола и даже слегка откашлялся…

 

--- Дорогой Сан Сергеич….

 

--- Солнце русской поэзии, – привычно добавил Пашка. Спивак начала разглядывать маникюр.

 

--- Короче, у нас для тебя есть подарок. А ими надо делиться…

 

--  Как у Толкиена. – Нелька подтянула струну.

 

--- А тут как раз на всех.

 

В коробке от чая лежал целофанновый кулечек.

 

--- Бонус от фирмы, -- Тарханов выложил на стол пачку "Примы". – Извини, "Беломора" не было.

 

--- Наверное, конкуренты расхватали.

 

--- Санек, тебе чего, не понравилось?

 

Шурик равнодушно пожал плечами.

 

--- Солнце светит и растет трава,

 

Но тебе она не нужна…

 

Все не то, и все не так… --- Рудзиевская осторожно заправила за ухо выпадающую сигарету.

 

--- Вот что с человеком делает окаянный возраст, -- Вовка приподнял стакан с "кровавой мэри". Посолил, а потом снова поднял. --- Елизарыч, твое здоровье! Ты у нас теперь самый старший.

 

--- Саша, у тебя мобильник звонит, -- Маринка наклонила бокал, шампанское полилось в салат.

 

Надо было уйти на кухню и только потом сбросить вызов. Но народ уже тянулся к Шурику со стаканами и рюмками.

 

--- Давай, отвечай… Водка стынет!

 

--- Алло…

 

--- С днем рождения… -- Валькин голос звучал очень  приглушенно. Наверное, у них там кто-то дрых после обеда, и он говорил из-под одеяла. Тальберг иногда так звонил вечером. Когда за стеной родители, в ящике --- десятичасовые новости, за окнами гремят машины. А там отбой, и крючконосый сосед храпит на всю палату ,– Шурик это слышал через мобильник. "Сашша…  Да нет, просто спать не хочу, днем выспался. Ты завтра во сколько приедешь?"

 

--- Саша, алло… Не клади трубку, пожалуйста… Саша.

 

--- Спасибо за поздравления, Валь. – Сейчас он нажмет на красную кнопку. Только послушает еще секундочку. Как тогда, у Вальки в комнате. Когда жутко хочется поцеловать Тальберга в шею, а знаешь, что нельзя – он боится щекотки. И просто прижимаешься. И стараешься дышать осторожно-осторожно, чтобы не заглушить Валькин шепот.

 

--- Саша, я не хотел… Я же не знал, что…

 

--- Сань, это кто?

 

Шурик вздрогнул. И начал выбираться из-за стола. Споткнулся, врезался в сидящую слева Маринку. Кажется, забрызгал ее водкой и соком.

 

--- Саша, ну куда ты руки… Осторожнее… -- голос у Маринки почему-то был дико радостный.

 

--- Это у тебя Спивак там, да? --- Валька задышал в трубку еще сильнее.

 

--- Сань, да кто звонит-то? Тальберг, что ли? – Вовчик перегнулся через стол, заорал на всю комнату:

 

--- Валек! Ты там живой?

 

--- Сашша… ты почему молчишь?

 

--- Сань, дай телефон… --- Нелька обошла стол сбоку, а потом притянула ладонь Шурика к своему уху. И сразу же перестала быть томной и хард-роковой. – Валечка, ты там как? Бедненький… А тебя скоро выпишут?

 

--- Пацаны, у вас тут что-нить осталось? – в комнату из коридора ввалился взмокший Юрка Матросов.

 

--- Давай за Саньку, -- Тарханов выудил из-под стола бутылку.

 

--- Ой, а он трубку положил, -- Нелька пристроила мобильник между салатницами. --- Вов, мне тоже плесни, разбавлять не надо. Ну, все.. Рок-н-ролл жив!

 


от 8 901 "Саша, ты придешь?"

 

Вы действительно хотите удалить это сообщение? Назад.

 

"Пошел ты н" -- отмена.

 

"Извини меня, пожалуйст" -- отмена

 

"Перестань мне зво" -- отмена

 

"Как ты?" -- отмена

 

"Ненавиж" -- отмена

 

Вы действительно хотите удалить это сообщение? Назад

 

"У меня все ОК" -- отмена

 

"Я тебя" -- отмена

 

от 8 903 57 "Саша, расписание на завтра изменили. Перезвони. Марина"

 

от 8 901 "Позвони, пожалуйста"

 

-- Сашка, ты чего не спишь? Я тебя завтра опять не добужусь. Да Бог с ним, с молоком. Что случилось-то, Саш? Поругался что ли с кем-то?

 

-- Мам, мне точно сегодня никто не звонил?

 

-- Да точно, точно... Позвонит она еще тебе, иди ложись...

 

-- Ма...

 

-- Чего "ма"? А то я не вижу... Ты с этого дня рождения как больной ходишь. Всю квартиру прокурили, я до сих пор выветрить не могу... И девчонкам своим скажи, чтобы эту гадость больше не дарили. Мне на работе сказали, что в Индии такие свечки над покойниками зажигают. Ну куда ты дверью-то... Тьфу.

 

от 8 901 "Завтра я уже буду дома"

 

--- Ты хоть соображаешь, который час? Ты почему телефон отключил? Я уже и Драниковым звонила, и Женьке на телефон.. Ты где был?

 

-- В метро катался.

 

-- Где? Ну как маленький, честное слово. Тебя твой Валька обыскался, и звонил, и заходил. Ну куда ты, а? Первый час ночи.

 

-- Да никуда. Мам, если он позвонит, ты... меня не зови, ладно?

 

-- Ну как в первом классе. Ой, как поругаетесь, так и помиритесь... или вы с ним из-за девушки, Саш?

 

-- Ма...

 

-- Знаешь что... Вальке твоему себе невесту надо искать среди пятиклассниц. Он же всем вашим девчонкам до плеча не достает.

 

-- Ма...

 

-- А хоть из-за кого? Из-за этой, кудрявой? Как ее? Галя?

 

-- Неля. Нет, не из-за нее...

 

-- Саш... О, Господи, усы уже растут, а ты...



10.
В левом верхнем углу можно было различить синие и желтые чешуйки – следы от давно облупившейся переводной картинки.  Из другого угла поглядывал напечатанный на календарике Николай-угодник. В щель между зеркалом и рамой забилось несколько важных бумажек – счета за телефон и рецепт на мамины очки.

 

Шурик привычно поморщился, сдул со щеки прядку, потом опять глянул в зеркало.  Волосы заколебали уже давно, но ползти в парикмахерскую не хотелось…

 

Кажется, на побледневшей физиономии начали проступать стершиеся за зиму веснушки. Ну и хрен с ними.

 

Он попробовал усмехнуться – чуть презрительно и задумчиво, так, как это умел делать Тальберг. Не получилось. Растерянность никуда  не делась. Казалось, что она просто въелась в лицо, впиталась в рыжеватые ресницы, в еле заметную, но все равно настоящую щетину на выступающем подбородке, в складку между бровями.  Вот подстава.

 

Шурик тоскливо понадеялся на то, что сейчас неожиданно позвонит телефон, и можно будет задержаться. Или в дверь забарабанит старушка с десятого этажа с пронзительным визгом "Вы меня опять заливаете". И тогда придется вызывать сантехника, звонить маме на работу, искать плоскогубцы и ненужные тряпки.  И оставаться дома, не ходить никуда, не видеть, как Валька с некоторым недоумением слушает учительские объяснения или что-то отрывисто рассказывает обступившим его девчонкам. А потом Рудзиевская почему-то рассмеялась, чуть наклонилась и стремительно чмокнула Вальку в щеку. Все офигели, а он начал медленно-медленно стирать со щеки след от ее черной помады. Будто ему по лицу мазнули губкой для обуви.



Три минуты до первого урока, две…  Теперь можно идти. Медленно, надеясь на то, что в вестибюле дежурит седой и ворчливый охранник, тот,  что ровно в восемь тридцать цепляет на входную дверь железную скобку. И потом остается только топтаться в крошечном предбаннике вместе с такими же сонными тетерями, разглядывая пожелтевшие плакаты про "Правила эвакуации" и "Ваш ребенок пошел в первый класс". А потом по кафелю зацокает каблуками завуч Анита Борисовна с ее вечными  "Это не оправдание", "А голову ты дома не забыл вместе с дневником?". Ну и черт с ней.

 

Вчера на первом уроке он не выдержал, и привычно шепнул "Валь". И услышал в ответ краткое и довольно громкое "Отъ-е-бись". В глаз получить и то не так больно.

 

С охранником не повезло. Сегодня в дверях дежурил пузатый Валерь-Иваныч, на котором форменная куртка сходилась с трудом.  "За сменкой, что ли, бегал? Иди давай, пока никто не видит…"

 
Он честно пытался вслушаться в объяснения химозы. И даже что-то там ответил, сам не понял, что именно. Главным было – не смотреть налево, не поворачивать голову, не пытаться случайно задеть Тальберга локтем или ногой.

 

--- Вы чего, в спячку залегли? Сейчас на физру опоздаем, Борисыч развопится. – Тарханов умудрился трясти за плечи их обоих  одновременно. Валька недоуменно привстал, сбросил с себя чужую руку.

 

--- А у меня справка до конца года.

 

Блин… хорошо или плохо? Шурик два с лишним месяца трясся от того, что Валька переодевается перед физкультурой. При всех, абсолютно спокойно, даже перекидываясь с кем-то шуточками. Как будто в том, что он стоит  в одной майке, а на него пялятся двенадцать человек, нет ничего особенного. Хотя на самом деле, никто толком и не смотрел. Кроме самого Шурика. Теперь и этого не будет.

 

--- Везет же… Сань, подъем! В раздевалке выспишься. Валька, а ты куда сейчас? В зале будешь сидеть?

 

--- Хрен тебе. У Надежды геометрию писать. Она меня вчера предупредила.

 

--- Е-мое… Мы тут без тебя с этой геометрией по полной вляпались. Прикинь, Рудзиевская вовкин вариант решила, а свой не смогла.

 

Тальберг кивнул и спокойно вышел из кабинета, лавируя между ввалившимися восьмиклассниками. Кстати сказать, кое-кто из них был даже повыше Вальки.

 


У физкультурника Александра Борисовича иногда случался внеочередной приступ добродушия. А может – были какие-то дела на стороне. В общем, через пятнадцать минут после начала урока он вынул из кармана треников мобильник, сурово глянул на десятиклассников и поинтересовался:

 

--- По школе бродить не будете?

 

Все, разумеется, пообещали, что станут сидеть в раздевалке как мыши.

 

Они и  правда сидели. Каховский торопливо дописывал упражнение по английскому, кто-то пристроился у него за спиной и судорожно скатывал. Матросов выгреб из рюкзачного кармана семечки и теперь аккуратно выделял всем желающим по три-четыре зернышка. Тарханов, влезая в хомут перекошенного черного галстука, ни с того ни с сего начал рассуждать об отмазках в военкомате.

 

--- Ну а чего? Серега у нас по зрению пролетает, ты, Жендос, по обрезанию…

 

-- А ты его видел, что ли? – крайне спокойно поинтересовался Каховский под всеобщий ржач.

 

--- А мне-то что? Пусть его прапор видит…  Так, ну че…Тальберг на комиссию под кайфом заявится, его за психа примут, Матросова просто не возьмут…

 

--- Это почему?

 

--- Многодетных отцов не берут.

 

--- А чей-то я многодетный…

 

--- Юрок, ты головой подумай. Тебе чего лучше – пятнадцать минут с Людкой или два года с сержантами?

 

--- С сержантами два года, а с тещей всю жизнь… --- отозвался многомудрый Толян Нечаев, ставший в том году после свадьбы брата "дядей Толиком" и мотавшийся перед школой на молочную кухню.

 

--- Ну, от тещи тоже дембельнешься… Как двадцать семь исполнится – так на развод. С чем там у нас не берут? С плоскостопием?

 

--- С энурезом. Или если восьми зубов нет.

 

--- Не, на фиг, лучше плоскостопие.

 

--- Еще по ориентации не берут, -- изрек Драников, убирая в пакет не пригодившиеся толком кроссовки.

 

--- В смысле – "я мирный хоббит, мне религия запрещает подлых орков убивать"?

 

--- В смысле -- "уйди, пративный", -- Вовка сплюнул.

 

--- Не, пацаны, по мне, так лучше энурез… Сань, ты как?

 

Последние полторы минуты Шурик с преувеличенным вниманием разглядывал выцарапанную кем-то на стене надпись " В 5 "Б" – одни гандоны". Надпись делали давно, и она проступала сквозь тонкий слой краски.

 

--- Ты о чем?

 

--- Ну, у нас все варианты разобрали…  Либо пидором, либо кирпичом в зубы.

 

--- А с кем ему пидором-то быть? --- вмешался Матросов. --- С тобой, что ли?

 

--- Не, я занят, у меня энурез… Сань, ну так чего?

 

--- А меня и так не возьмут, у отца полвоенкомата знакомых…Он же служил.

 

--- И молчал! Вот скотина… Так, Санек, сегодня я иду к твоим предкам, пускай и меня усыновляют…

 

--- Угу…

 

Шурик поднялся со скамейки…

 

--- Сань, ты куда?

 

--- Ну, мало ли…

 

--- Много ли… я, может, тоже курить хочу.

 

Блин, все-таки хорошо, что он так и не добрался до парикмахерской. Под отросшими волосами не так видно, как у него заполыхали уши.

 

 
11.
Он был на площадке между вторым и третьим, когда услышал привычный скрип двери и голос Надежды Петровны:

 

--- Хорошо, зайдешь после пятого урока, у меня будет "окно", я как раз проверю… Семенецкий, я, между прочим, в классе и все вижу…   Тогда что… Остается самостоятельная по алгебре. Валя,  ты ее когда будешь писать?

 

--- Могу завтра…

 

--- Завтра у меня педсовет, может быть, в пятницу?

 

--- Хорошо…

 

--- Если что-то непонятное – подойдешь, спросишь, но материал там знакомый… Ну, хорошо… Семенецкий, ты думаешь, если я спиной стою, то я слепая? – голос Надежды уплыл дальше, к сидящим в кабинете шестиклассникам. А Тальберг, судя по всему, остался стоять в коридоре.

 

Шурик замер. Он сам не знал, чего больше хочет – чтобы Валька выглянул на лестницу, или свалил куда-то еще. Ведь опять пошлет и будет прав. Или не прав? Или что?

 

По всей вероятности, Тальберг двинулся к их родному курительному туалету. Ну и… Между прочим, он сам туда направлялся. Шурик поправил рюкзак и начал подниматься дальше.

 


Дверь была знакомая. Равно как и рыже-белый кафель, и грязно-сиреневые стены. И…

 

Валька не курил. Он стоял у раковины и ждал, когда из крана перестанет течь ржавая вода. И абсолютно спокойно вертел в пальцах серебристую пластинку с таблетками.

 

"Я могу и анальгин выпить."

 

" Сам… из аптечки…"

 

"А у него чего, реально передоз был?"

 

В кино в таких случаях начинает звучать нервная и очень громкая музыка. И герой обязательно выбивает дверь ногой, а потом наваливается на противника, заламывает ему руки и начинает впечатывать его мордой в стену. Ничего такого не произошло.

 

Шурик просто шагнул внутрь. А потом потянул на себя валькину руку. Даже не сжимал особенно, просто обхватил запястье. И прижал Тальберга к себе. А только потом выдохнул.

 

И словно со стороны услышал удивленный голос:

 

--- Ты в рюкзаке кирпичи таскаешь? Мало мне одного синяка. Саша… Саш, да не смотри ты так, это антидепрессанты.

 

От Вальки наконец-то перестало пахнуть лекарствами. Даже не лекарствами, а чем-то другим, больничным и горьким. И губы были… Блин, сложно было понять, какие они. Это было все равно, что вернуться домой и понять, что за время твоего отсутствия родители успели помириться. И не только помириться, что и притащить из магазина чего-нибудь вкусное. Это просто, как вернуться.

 

"Сейчас войдет кто-нибудь…"

 

--- Саш… Сашша…

 

Он почти отскочил. Воровато оглянулся на прикрытую дверь.

 

Из крана текла абсолютно чистая вода.

 

Валька осторожно подставил под нее ладони. Потом быстро поднес их к лицу. Капли скользнули по шее, по распахнутому пиджаку, по рубашке….

 

--- Ты чего?

 

--- У тебя рюкзак с собой?

 

--- Ну да… --- Шурик почувствовал привычное удивление. Как всегда.

 

--- Тогда заткнись и ничему не удивляйся. --- Тальберг распускал узел галстука.

 

Он что, прямо здесь решил?

 

Самое смешное, что Шурик был не против. То есть, трусил, конечно, и вообще… Но все равно. Блин, почему-то самые непонятные вещи происходили с ним именно в сортирах. Тьфу.

 

--- Ты мне по морде можешь въехать?

 

--- Валь… Валя, мне за тот раз… В общем, ты извини, я же не…

 

--- Потом поговорим. --- Тальберг закусил губу. А потом еще раз и еще. Завел руки за голову и неожиданно растрепал себе волосы. Сейчас они были не серо-тусклыми, а привычными, легкими… -- Пошли. Только молча.

 

Шурик автоматически подхватил оба рюкзака.

 

Возле кабинета алгебры Валька резко затормозил. Потом медленно подошел к стене. Прислонился к ней – как спецназовец из сериала. И постучал в дверь, из-за которой слышался диалог Надежды с неким "вконец охамевшим" Семенецким.

 

--- В чем дело? – сурово вопросила классная, выглядывая в коридор.

 

Если бы не приказ "молчи ", Шурик бы тоже ахнул.

 

Потому как в валькином голосе сейчас чувствовалась знакомая больничная усталость…

 

--- Извините… Надежда … Петровна… а можно я… а то голова кружится… и дышать…

 

Математичка немедленно растеряла всю свою строгость.

 

--- Да, конечно… Валя, тебе домой надо, да? Может быть, ты посидишь? Давай я тебя в учительскую отведу. Там диван есть. Ты к медсестре ходил?

 

--- А она в садике… наверное…

 

Медсестра у них была одна – и на школу, и на соседские ясли-сад.

 

--- Ну, конечно. Ты как… Сам сможешь дойти? Может быть, врача вызвать?

 

--- Меня Саша проводит… мы в одном доме…

 

--- Елизаров? Ну, хорошо… Ты охраннику скажи, что я вас отпустила. Валя, может, тебе валидол нужен? У Аниты Борисовны есть, ты к ней постучись…

 

--- Нет, спасибо…

 

--- Если опять что-то… пусть тогда папа позвонит или мама…

 

--- Да…

 

--- Саша! Ты справишься? Ты тогда держи его покрепче, а то вдруг упадет.

 

Шурик кивнул. А Тальберг вполне натурально схватил его за руку. Даже сжал изо всех сил.

 

Надежда смотрела им вслед до тех пор, пока они не начали спускаться по лестнице.

 

-- Валь…

 

-- Ты меня обнимать будешь или нет? Тебе, между прочим, классная велела.



12.
Блэк смотрел на Шурика так внимательно, будто собирался вставить слово в диалог. Тальберг присел на корточки, притянул пса к себе, запустил пальцы в пушистую бело-черную шерсть.

 

--- Слушай, а я ведь сам чуть не повелся. Думал, ты сейчас реально в обморок сыграешь.

 

--- Не, в обморок – вряд ли. А это -- за нефиг делать. Я же знаю, как я выгляжу, когда меня сильно плющит. Как раз тогда и запомнил. Просыпаюсь вечером – глаза припухшие, на пол-лица фингал.

 

--- Блин, извини… Валь, я сам не знаю, как оно получилось.

 

--- Да нормально все. Андрей, кстати, когда увидел, то заржал. Типа, раз я уже дерусь, то на выписку пора. А потом велел передать, что с него бутылка.

 

--- Он у тебя что, совсем больной? Ему-то какое дело? Валь, ты понимаешь, я чего психанул… То есть получалось, что я тебе был нужен .. ну просто как для ритуала, что ли… Я же это и правда на всю жизнь запомнил. И вообще. А тебе, наверное, просто хотелось, чтобы красиво.

 

--- Дурак ты, боцман… -- Валька растянулся на ковре и прижался к Блэку поудобнее.  – Я к тебе привязаться боялся. Думаешь, я не знаю, как это – когда веришь, что навсегда, а потом тебя за дверь. А ты уже привык, что у тебя все хорошо…

 

Кажется, Тальберг опять говорил про родителей. А может, и не только... Шурик кивнул. Хотел спросить, наладилось у Вальки с предками или нет. Но почему-то постеснялся. А Тальберг  словно мысли прочитал.

 

--- Саша, а ты думаешь, мне от них не досталось? То есть не так. Знаешь, я, когда после больницы домой приехал, в первую ночь уснуть никак не мог. Все время казалось, что если я глаза закрою, то сразу умру. Ну, потолок-то знакомый... Я же на него смотрел тогда, сразу после таблеток. В общем – полная дурь. Начинаю засыпать, потом вздрагиваю и ору. Маму разбудил. А она пришла и говорит – "Давай я тебя за руку держать буду, а ты уснуть попробуешь…" Странно так. Мы же с ней почти не разговаривали, если не по делу. А тут часа два протрепались. Просто... Ну, как с отцом или с Нонкой.

 

--- Ругалась?

 

--- Не нет. Наоборот.  Она вроде спокойная была, а потом расплакалась. Думала, что я сплю. А я не спал, просто тогда глаза открыть сил не было.

 

--- Валь, так они жениться будут или нет?

 

--- Будут, конечно. Она же… В общем, я ей так и не сказал, из-за чего все это. Тем более, что Андрей записку спрятал.

 

--- Какую записку?

 

--- Ну, какую… Я же ей письмо оставил…А Андрей его убрал. Сразу, когда еще санитарам платил, чтобы они меня в дурку не забрали. Ну, что это типа несчастный случай, а не суицид. Он мне его сам вчера отдал, вместе с газетой.

 

--- С какой газетой? --- Шурик окончательно запутался. А Валька заговорил незнакомым тоном, слегка похожим на тот, что был у Андрея Андреевича.

 

--- В общем, кто-то из бригады слил информацию журналистам. Потому что у Андрея должность и все такое. У него бы потом такие трабблы начались. Хорошо, что там главный редактор – его знакомый. Тоже бабок ушло черти сколько.

 

Тальберг поднялся с пола, шагнул к письменному столу. Вытянул ящик – полупустой, без всякой привычной ерунды, которая накапливается в столе за несколько лет. Вытащил сложенный пополам большой лист белой бумаги и какую-то дурацкую открытку с розочками и витиеватой надписью "С днем рождения". Открытку оставил себе, лист протянул Шурику.

 

-- Вот, смотри. Только это не газета.

 

-- Я знаю. Это полоса на паспорт.

 

-- Чего?

 

-- У меня мама такие верстает. Только не эту, а женские журналы. Там сложнее, потому что они в цвете делаются.

 

-- А ты не рассказывал никогда.

 

-- Да я сам недавно узнал, когда к ней приходил реферат распечатывать. Ладно, где читать?

 

-- Вот. Типа некролог, бля.

 

По серо-черному логитипу рубрики расплывалось жирное пятно. "Пульс города". Бредятина какая-то. От мамы Шурик знал, что маленькие новостные заметки выстраивают особым способом, это называется "подвал". И иногда в этом "подвале" печатают всякие смешные вещи. Или страшные, но все равно короткие. "Пудель спас престарелую хозяйку от посягательств грабителя", "На Химкинском водохранилище рыбаки ушли под лед", "Лужков накормит студентов бесплатными обедами", "Пасынок банкира пытался покончить с собой после изнасилования".

 

Шурика затрясло. Хуже, чем во время гриппа или беседы в кабинете завуча.

 

"Третье транспортное кольцо пройдет через Сущевский вал".

 


"Как стало известно нашему корреспонденту, жертвой преступления стал шестнадцатилетний пасынок ведущего топ-менеджера одного из крупнейших столичных банков Андрея К.. Трагедия разыгралась в минувшую пятницу, в день рождения подростка... мать мальчика, главный бухгалтер этого же банка Ольга Т. в это время находилась в заграничной командировке... предположительно... напоил приемного сына спиртным... следы побоев... половой акт в извращенной форме... не исключено, что он намеренно оставил лекарственные препараты в квартире своей сожительницы... К счастью... не удалось рассчитать дозу... Насильник сам вызвал бригаду "Скорой помощи"... На момент подписания номера... в палате интенсивной терапии... Медики оценивают состояние подростка как стабильное. Читайте подробности в одном из ближайших номеров нашей газеты".

 

П@з-дец.

 

--- В общем, это из номера в последний момент сняли.

 

--- Валь, ну тут же бред какой-то  напечатан.

 

--- Конечно, бред…  Только, все равно. Если бы это вышло, на Андрея бы стопудово коситься начали.

 

Шурик промолчал. Все это как-то совсем не укладывалось в голове. Тальберг продолжал вертеть в руках пеструю открытку.

 

--- Валь, а там чего?

 

--- А это я маме оставил. Если хочешь – читай.

 

Валька сунул картонку ему в руки, а сам отошел к окну. Уставился в одну точку и замер.

 

Шурик почему-то думал, что текст будет большим. Но там оказалось всего две строчки. "Дорогая мама, поздравляю тебя с днем моего рождения. Желаю счастья в личной жизни. В". Почерк был очень аккуратный и мало похожий на тальберговский. Видимо, Валька старался писать как можно медленнее, чтобы растянуть время.

 

--- Ну ни хрена себе…

 

--- Ага. Хорошо, что она это не увидела.

 

--- Хорошо, что ты вообще живой остался. Валь… ну это же… нечестно как-то.

 

--- Мне Андрей вчера тоже говорил, что это не метод. Как раз, когда из морга возвращались. – Тальберг продолжал разглядывать окна соседнего дома.

 

---  Откуда??

 

--- В общем, он вчера с работы приехал пораньше. Заходит ко мне и говорит – "Собирайся". А куда, чего – не объяснил. Я еще подумал, что он меня сейчас на вокзал повезет. Время-то позднее, как раз поезда отходят. Знаешь, даже обидно не было. Просто, пусто. А потом про тебя подумал. Ну… в общем. Решил, что может, оно так лучше будет. Сели, поехали. Только не на вокзал, а в какой-то госпиталь что ли. Или в больницу. А он молчит. Ну все, думаю…Сейчас он меня в дурку сдаст. А в голове так пусто-пусто. Только пить очень хочется.

 

Шурик не выдержал. Подошел к  подоконнику, осторожно обхватил Тальберга за плечи. Тот чуть обмяк, но голову так и не повернул.

 

--- А там на территории – дом. Ну, как котельная или, я не знаю, подсобка. Я даже не понял, что это. А оказывается – морг. Коридор такой, совсем обычный. Только пахнет … Как будто яблоками или воском, но по другому. Вот тогда страшно стало. И, в общем, там в зале… Столы, а там гробы… и крышки отдельно стоят. Я даже смотреть не стал, просто глаза зажмурил. А он меня обхватил – ну, как ты сейчас, и говорит – "Домой поедем или тебе еще показать?". Там еще одно помещение, прозекторская. Ну, где просто трупы, без ничего.

 

--- И как, показал? – казалось, что вчерашний валькин страх просто вошел в него, целиком и полностью. Бежал по венам вместо крови и подступал к горлу вместе  с тошнотой.

 

--- Нет. Наверное, надо было согласиться. В общем, я почти отключился. Даже не помню, как до машины дошли. Я у него, наверное, целую пачку выкурил, а может и две. Мы где-то на МКАДе остановились, сперва – потому что мне плохо стало, а потом просто разговаривали.

 

--- Ругались?

 

--- Да нет. Просто… Он мне такую вещь сказал. Я тогда запомнил, а сейчас не повторю. В общем, что.. такое.. ну, суицид, это типа самый последний аргумент. И что вроде как ситуация того не стоила. Что я должен был с ним просто поговорить, ну, как тогда, в декабре. Он бы понял.

 

--- И ушел бы?

 

--- Да откуда я знаю… В общем, получилось, что я опять полный придурок. А тут еще ты трубку не берешь.

 

--- А я-то… -- из окна была очень хорошо видна школа. И выбежавшие на крыльцо первоклассники. И суетливая толпа мам и бабушек. Чья-то мама была с коляской, а на поводке у нее бегал серый пудель. Совсем крошечный, если смотреть из окна.

 

--- Саш… Ну… -- Валька запнулся, а потом опять начал рассказывать. --- В общем, я ему пообещал, что больше никогда...  Даже если совсем кирдык. А он слушал-слушал, а потом вдруг говорит – "Водки хочешь?" У него бутылка была с собой.

 

--- Так он же за рулем.

 

--- Ну, немножко-то можно. Я глоток сделал. Трясти вроде перестало. Даже задремал. Потом уже возле дома просыпаюсь. Наверх поднимаемся, а там мама. Саша, я как ее увидел… Представил, что бы с ней там было, в этом морге. Если бы….

 

--- Валь… шшшш… ну все уже.. ну, блин…

 

---Да нормально. Она тоже разревелась. А потом у Андрея спрашивает, где мы шлялись. А он на меня смотрит и говорит – "Да вот, с Валькой водку пить ездили". -- Тальберг неожиданно хихикнул. – А я по стенке сползаю и говорю – "А у нас типа мальчишник был, перед твоей свадьбой". Саш, там такое началось… И что мне из-за таблеток нельзя, и что Андрей совсем спятил, и что она за такого идиота точно замуж не пойдет. В общем, все нормально было. А Андрей мне потом конверт отдал со всем этим… Вроде как на память.

 

--- Твой Андрей, наверное, совсем ебнулся. У тебя же крыша съехать могла.

 

--- Да не… Наоборот, как будто он меня простил. А то я себя до этого такой сволочью чувствовал. И перед ними, и перед тобой…

 

Шурик понял, что он сейчас тоже разревется. Вот ведь, а…

 

--- Валь, а ты чего с этим делать будешь? Слушай, может, сожжем на фиг.

 

--- А давай… Только я не знаю, где. В ванной?

 

--- На балконе. В ванной фигово будет. Я в третьем классе дневник сжечь пробовал. В кастрюле для варенья.

 

--- Ну и как?

 

--- Там дыму столько было. Мама с работы пришла, и все…

 

--- Зато ты теперь опытный.

 

--- Ага. Слушай, мне пацаны на день рождения травы подогнали. Мы ее прямо дома и дунули. А там же запах. В общем, оказывается, мне Спивак специально для этого каких-то свечек ароматических подарила. Мы их потом жгли весь вечер. Мама вернулась – так ее чуть ли не на пороге тошнить начало.

 

--- Конспираторы. Саша…

 

--- Да не было у меня с ней ничего. И не будет. И вообще, пошли на балкон. Только ты куртку надень, а то там холодно.

 

Тальберг кивнул. А потом еще крепче прижался к Шурику.

 

 

13.
 Сложенная гармошкой газетная полоса загорелась очень легко. Полыхнула оранжевым факелом и превратилась в горстку черных чешуек, слегка похожих на обрывки копировальной бумаги. С открыткой пришлось повозиться подольше. Глянцевые розочки и бабочки неохотно исчезали под раскаленной кромкой огня. Но потом все-таки уступили, рассыпались в прах на дурацком керамическом подносе, который неизвестно почему стоял на пластиковом садовом столике.

 

Застекленный балкон больше всего напоминал террасу. Только не дачную, а пляжно-курортную, как в доме отдыха. Никаких коробок с елочными игрушками, старых шин и веревок для белья. Светлое дерево и два плетеных кресла. В них они сейчас и сидели.

 

Валька подтянул ноги к подбородку, закутался в куртку и с каким-то недоверием разглядывал улетающий в форточку синеватый дымок. Слегка морщился и молчал. Ну, а правда, дым-то был немножко едкий. Шурик на всякий случай отвернулся.

 

-- Валь...

 

-- Да нормально все. Спасибо.

 

Шурику было слегка неловко и совершенно непонятно, что делать дальше.

 

В валькином кармане привычно загудел мобильник.

 

--- Мам? Да все в порядке, успокойся. Просто голова немножко закружилась, там душно было. Нет. Мам, ну я же тебе обещал. Ну точно, точно... Да брось ты. Пойду с Блэком гулять -- и все пройдет. Ма, ну какой врач. Ну я уже в норме. Ну зачем, ты же сама говорила, что дел выше крыши. Ничего не один, я с Сашей. Ладно. Саш, тебе от мамы привет.

 

Шурик недоуменно кивнул.

 

--- Да помню я.. Ты же мне сама список писала. Одну до еды, две после. Хорошо. Честное слово. Ну какое спать, я же не инвалид. Хо-ро-шо. Все. Я тебя тоже.

 

Тальберг осторожно улыбнулся и убрал мобилу обратно.

 

--- Волнуется?

 

--- Ага. Ты прикинь, ей Надежда позвонила на работу. Типа я чуть ли не при смерти.

 

--- Ну ты попал.

 

--- Да брось ты. У нее скоро конец первого квартала начнется... Как раз на весенние каникулы. Можно будет к отцу свалить. Поедешь со мной, ладно?

 

Шурик поперхнулся. А Тальберг, по видимому, принял это за сомнение.

 

-- Деньги на билеты есть, не вопрос. Правда спать придется на раскладушке. Ты как?

 

-- Не знаю, не пробовал.

 

-- Да брось ты, я тебя научу. Это не больно, -- Валька снова засмеялся, а потом охнул и потер виски. -- Наколдовал, блин. Вжился в образ. Башка теперь реально болит. От дыма, наверное.

 

Шурик немедленно дернулся. И почему-то ощутил неизвестно откуда взявшуюся уверенность. Почти спокойствие. Потому что сейчас все стало на свои места, и о Тальберге надо было срочно заботиться.

 

--- Валь, давай ты правда полежишь?

 

--- А я давно собирался. Только вместе, ладно?

 

Валька чуть склонил голову и дунул на поднос с пеплом.

 

--- Тьфу. Блин, Валь... Я теперь как трубочист буду.

 

--- Как Золушка. Она тоже все время в саже была.

 

--- Сам ты.... -- Шурик запнулся и понял, что сейчас брякнет что-нибудь нежное и совсем нелепое. Поэтому он просто поднялся.

 

--- Саша... Саша, ты куда?

 

--- Умываться. Мне эта дрянь в нос забилась. Или даже в уши. Валь, что? Тебе хуже стало?

 

--- Я решил, что ты обиделся и сейчас уйдешь, -- Тальберг сбросил на пол мешающую куртку. Потом соскочил с кресла и приблизился к Шурику вплотную.

 

--- Саша... в общем, если ты решишь... Ты мне скажи сразу, не увиливай. Ты не думай, я нормально. Я же умею расставаться, честное слово.

 

Шурик сглотнул. Так сильно, что у него даже за ушами затрещало.

 

--- Тальберг, ну ты даешь. Слушай, если ты еще раз такую глупость скажешь... Я... я не знаю. Я тебе рот зеленкой намажу, как в первом классе.

 

--- Ладно, -- Валька виновато ткнулся носом куда-то в шуркин галстук. Оказывается, на балконе было холодно. Или у Тальберга оказалось очень горячее дыхание. И пальцы тоже горячие. Особенно, когда они проскользнули между пуговицами рубашки. Шурик осторожно прислонился к косяку. Даже слегка сполз по нему, чтобы Вальке было удобнее. Тальберг сосредоточенно возился с молнией брюк. Слегка выгнулся, так, чтобы Шурик мог погладить его по спине, будто котенка.

 

"Ни фига себе котеночек. Самый настоящий мартовский кот. Кошак ты, Валечка..."

 

Хорошо, что Тальберг не умел читать мысли. Потому как он, прежде, чем потереться щекой о шуркино бедро, неожиданно заявил:

 

--- А на счет зеленки, это ты зря. У нас в первом классе учительница нормальная была, не то, что ваша Светлана психанутая. Как в столовке на ваш стол посмотришь, так все, кранты. Все с зелеными мордами, просто, как я не знаю... Сразу понятно, что в "Б" -- одни придурки.


Часть пятая. 92 дня.

Глава первая



В городе -- плюс двадцать пять


"Летний дождь наливает в бутылку двора ночь..."
Виктор Цой. "Лето".

 
Июль 2001 года.

1.
Где-то между стеклом и полинявшей занавеской зудел одинокий комар, невесть как переживший  нынешнюю жару. На соседнем участке громко ругались,  искали второй шланг для поливки и выгружали из машины что-то тяжелое.

 

Вставать не хотелось. Совсем, решительно. Тошнота подступала при одной только мысли, что сейчас придется вылезать из-под одеяла, шлепать по облупившемуся, но уже раскаленному полу, чуть ли не на ощупь сползать по узкой (и хорошо еще, что прохладной) лестнице, а потом греметь умывальником, игнорируя укоризненные взгляды родителей. Отец с мамой явно не сумеют понять, каким образом Шурика вчера развезло после одной-единственной бутылки пива. Хотя на самом деле бутылок было четыре. Первая – на крылечке деревенского магазина, ставшего на время дачного сезона круглосуточным. Вторая – вполне законная – на террасе с отцом. А еще две ждали своего часа в ящике облупившейся тумбочки, которую Шурик наотрез отказывался отволочь из собственной комнаты в сарай.

 

Конечно, можно было закрыть глаза и лежать дальше, отгоняя от себя похмельный озноб и воспоминания о вчерашнем вечере. Или даже попробовать заснуть обратно. Провалиться в сон, такой же липкий и мутный, как футболка, пропитавшаяся потом, табаком и перегаром. Понадеяться, что за это время отступит дурацкая боль, пульсирующая одновременно в висках, затылке и горле. Птичка перепил, собственной персоной. Бли-ин.

 

Впрочем, родители, на правах законных отпускников, кажется, все еще спят или просто не высовываются из своей комнаты. Который час, кстати?

 

Мобильник валялся на столе, поверх выцветшей, некогда бордовой скатерти. Шурик с отвращением скользнул пальцами по шершавому и успевшему нагреться плюшу. Нашарил теплый корпус, наклонил так, чтобы прочитать бликующие в солнечном свете цифры. И охнул. На экранчике, аккурат под "20.07" и "08:16" вырисовывалось изображение телефона. Неотвеченные вызовы. И все три от Тальберга. Бля, что он вчера Вальке успел наговорить?

 

Слава Богу, оказалось, что ничего. "Суммы на вашем счете недостаточно для звонка по набранному номеру". Так что Шурик просто вертел вчера мобилу в пальцах, перечитывал старые сообщения и надеялся, что Валька позвонит ему сам. "Сашша, а мы уже в аэропорту, скоро вылетаем". Но Тальберг не позвонил. Ну и... Все равно ничего, кроме привычного "скучаю" он при родителях не скажет. А может и сам не скажет. Мысль была тяжелая, противная и бесконечная, совсем как похмелье.

 
Шурик сам не мог понять, когда у них все поехало наперекосяк. То есть внешне оно было нормально, даже лучше, чем нормально. Но Валька все чаще замирал посреди разговора. И если бы только разговора. Такое ощущение, что он вообще впадал в спячку, как сурок. Или как кукла, которой по фиг, что с ней сейчас делают – раздевают, укладывают, запрокидывают на спину.

 

Слегка успокаивало только валькино обещание, что он никогда, ни при каких обстоятельствах больше не станет дурить. Ни с таблетками, ни с чем еще. Другое дело, что Тальберг от всех расспросов отбивался. Даже не отбивался, а  огрызался.  "Саша, меня и без того родители прессуют, а теперь и ты лезешь". И расспросы заканчивались, а вот недомолвки и тревога все равно оставались. Может, оно и к лучшему, что они почти два месяца не виделись.

 

Весенняя поездка в Питер накрылась медным тазом очень быстро. То ли валькины родители опасались, что Тальберг еще не оклемался после больницы, то ли думали, что без их присмотра он снова во что-нибудь вляпается. Дело в том, что перед самым Восьмым марта Валька умудрился загреметь в ментовку. Черт его знает, что он наговорил патрульному, и как вообще оказался в "обезьяннике". Видимо, ментам сильно не понравилось, что у Тальберга вены на обеих руках были в дырках. Пока пробили по справочной Склифак, пока в ОВД подъехала валькина мать с его паспортом… В общем, трындец.  Зато потом в школе Тальберг туманно намекал, что взяли его чуть ли не за хранение наркоты. Народ повелся.

 

Впрочем, тогда – и на весенних каникулах, и всю четвертую четверть -- все было более-менее. Зато лето не заладилось.

 

В начале июня Валька все-таки смотался в Питер, но всего на пару дней и под присмотром матери. "Блин, они с Нонкой с утра до вечера про роддом и распашонки трепались, я чуть не рехнулся". Шурик сочувственно вздохнул и начал названивать родителям, чтобы уточнить, во сколько они вернутся домой. Вот именно тогда оказалось, что Тальберг как будто устал от того, что они делают. Даже не устал, а словно это все для него стало чем-то обязательным и малоприятным, вроде мытья посуды или домашних заданий. Вслух Валька, конечно, ничего такого не говорил, но ведь Шурик не слепой.

 

Через пару дней все слегка наладилось, но совсем ненадолго. Причем, они даже помириться толком не успели – валькины родители сплавили сына в какой-то дорогущий санаторий, расположенный у черта на рогах, там даже мобильник толком не ловил.

 

Тальберг вернулся оттуда через три недели, искусанный комарами и злой как собака. Про отдых отозвался одной фразой – "смесь больнички с "обезьянником",  зато потом два часа свистел про то, как Андрей его оттуда забирал.

 

Он вообще в тот день постоянно трепался про Андрея. Видимо, нервничал из-за грядущего родительского отпуска и предстоящей поездки в Италию. Хотя, разумеется, вслух Валька утверждал, что он эти античные развалины видал в гробу, а Цезаря с Цицероном и вовсе в белых тапочках. Но говорилось это все не мрачно, а вполне себе наоборот. И сдернутая с дивана простыня слегка напоминала римскую тогу и очень заманчиво развевалась на сквозняке. Но со следующего дня у шуркиной матери начался отпуск, а у самого Шурика сонная дачная жизнь, которую время от времени скрашивали короткие эсэмэски и муторные, тревожно-сладкие сны.

 
--- ... как всегда, в ваших радиоприемниках, утюгах и холодильниках "Шизгара-шоу". А это значит, что сегодняшним жарким утром вас бужу я, Оля Максимова...

 

-- И я, Коля МакКлауд...

 

"Жигуль" изнутри нагрелся так, что Шурик даже побоялся притронуться к ручке подъемника. Потом намотал на ладонь подол майки, крутанул стекло. И сразу же поморщился от тревожного маминого голоса.

 

--- Сашка, ты точно сигнализацию нормально снимешь?

 

--- Да точно, точно...

 

--- Господи, а может не надо, а? Пусть он лучше сам к нам на дачу приедет, погуляете. И погода такая хорошая.

 

--- Ма, ну он только с дороги, какая дача?

 

--- Ты как домой приедешь, сразу позвони. А лучше из электрички. Паспорт взял?

 

--- Да взял, взял. И ключи, и паспорт.

 

--- Сереж! Сережа!

 

Отец, рывшийся на террасе в поисках футболки поприличней, откликнулся не сразу.

 

--- Сереж, может, ты Сашку не до станции добросишь, а до Москвы? А то мне чего-то неспокойно, -- мама отошла от машины, двинулась в сторону домика, так и не выпустив из рук желтую пластиковую миску, наполовину засыпанную красной смородиной.

 

Шурик лязгнул ремнем безопасности, поерзал, устраиваясь поудобнее, потом сдвинул белый дырчатый козырек, в изнанке которого лежали дорожные карты и тщательно припрятанные отцом две сотенные купюры ("На всякий пожарный", а заодно на пиво и бензин). Улыбнулся, прислушиваясь к знакомому бормотанию ди-джеев.

 

Было как-то непривычно и здорово слышать слегка навязшие в зубах утренние будилки и при этом никуда не торопиться. Не метаться по комнате, застегивая не на те пуговицы рубашку, не дожевывать ухваченный в последнюю минуту сырник, не отмахиваться от раздраженного "Сашка, три минуты до звонка, ведь опоздаешь же...".

 

Сейчас вместо полутемного коридора со следами обуви на сером половике, заедающего выключателя и похожей на бетонную столешницу лестничной клетки было надоевшее за три недели дачное пространство, переливающееся всеми оттенками зеленого. Ветер в плотных листьях разросшейся у ворот черноплодки, гул самолета, который давно скрылся за ельником, родительское недоумение "ну насидишься еще в городе, вся зима впереди". И раздавшийся полчаса назад звонок. "Саша, а ты скоро приедешь? Я соскучился".

 

Отец лязгнул дверцей, проследил за тем, как мама возится с замком на воротах, перекинул на заднее сиденье свернутую сумку.

 

--- Сань, давай я тебя до "Тушинской", а дальше ты уже сам. На метро деньги есть?

 

Шурик на всякий случай пожал плечами.

 

--- Ладно, на шоссе выедем, возьмешь у меня там. Только матери не говори.

 

Мама размотала, наконец, неподатливую проволоку и, вместо того, чтобы отскочить в сторону, бросилась к машине.

 

-- Сашка, там пельмени в заморозке, свари обязательно. И шпроты вроде оставались, тоже ешь. Папа послезавтра с дежурства приедет, посмотрит. Только сигнализацию не забудь, Саш. И позвони.

 

--- Ма, ну я же обещал.

 

--- Господи, вечно у тебя из-за твоего Вальки...

 

Шурик еле заметно скрипнул зубами.

 

--- Юля, ты шланг закрыла?

 

Под колесами заскрипел неровный гравий. Ветка черноплодки скользнула по стеклу. Краем глаза Шурик заметил, что мама, вроде бы, украдкой крестит багажник машины.

 

"Саша, приезжай давай, я тебе такое покажу..."

 

Мягкое шуршание ткани и бледная кожа с точками комариных укусов. Красный след от заусенца на правом безымянном. Нижняя губа на секунду исчезает под полоской зубов, а потом возвращается обратно -- уже влажная и словно слегка припухшая.

 

--- ... группа "Крематорий" и Армен Григорян. А сразу после баллады об отважном юноше Хабибуллине слушайте повтор вчерашних "шизгариков"...

 

"Мама с папой уехали в Европу

 

И оставили сыну квартиру,

 

Мы приходили к нему каждый день..."


2.
Издали казалось, что кто-то начал украшать дверь подъезда праздничной гирляндой, а потом передумал и бросил это дело: к серой поверхности были наспех приклеены скотчем пестрые квадратики рекламных объявлений. "Сдам-сниму", "Работа от 600$ не гербалайф", "Дубленки со скидкой" и еще какая-то фигня. Из-под нижнего малинового листочка сиротливо выглядывал призыв ДЭЗа. "Уважаемые жильцы! Доводим до вашего сведения, что с 15 июля...". Блин, горячей воды нет.

 

После пропыленного, словно выгоревшего на солнце двора сумрачный подъезд казался на удивление прохладным. Даже вечного запаха хлорки и псины не было. Шурик меланхолично закинул пивную крышку в щель собственного почтового ящика, соображая, куда ему сейчас подниматься: к себе на одиннадцатый или к Вальке? Лучше, конечно, сразу к Тальбергу, но хрен знает, может у него там родители. А он с пивом. И вообще...

 

Трель мобильника раздалась в тот момент, когда Шурик щелкал кнопками сигнализации.

 

--- Саша, ты правда едешь?

 

--- Так я уже дома. Мне зайти или поднимешься?

 

--- Саша, а у тебя есть чистое ведро?

 

--- А?

 

--- Ну, или тазик?

 

От неожиданности Шурик чуть было не нажал на красную кнопку.

 

--- Если есть, то неси скорей.

 

Наверное, он очень забавно выглядел, выходя из квартиры в обнимку с голубым тазиком в цветочек. По крайней мере у соседки, собравшейся выкинуть мусор, был на редкость удивленный вид.

 
--- А я думал, ты просто черный вернешься...

 

--- Саша, ты проходи, дома нет никого. -- Вопрос о загаре Тальберг проигнорировал. Он привычно стоял на пороге. Теплый, сонный, в помятой рубашке, с еле заметным отпечатком подушки на правой щеке. По этой розовой полоске жутко хотелось проехаться губами. Ну, и не только по ней. Шурик на секунду замер, а потом уставился на все еще холодную бутылку пива.

 

--- Валь, а на фига тебе таз-то?

 

--- Голову мыть, -- спокойно откликнулся Тальберг уже с кухни. --- Мама перед переездом все барахло повыбрасывала, даже нормальной кастрюли не найдешь. Мы из "Шереметьево" приехали, а тут горячей воды нет. Сидели, как три придурка, и чайник грели, чтобы зубы почистить. Андрей сказал, что надо было в аэропорту умыться, заранее. В общем, они сейчас к нему домой поехали, там вроде вода есть.

 

Шурик осторожно переступил через разлегшегося посреди коридора Блэка, который уже вернулся от домработницы.

 

--- Как вообще съездил-то?

 

--- Да ничего. Саша, ты прикинь, я в первый же день в бассейне линзы утопил. Мама орала как ненормальная, -- Валька сосредоточенно протирал очки подолом рубашки. Шурик слегка отвел глаза, чтобы не сильно пялиться на знакомую родинку над пупком и малость перекошенные черные трусы. Все-таки загар у Тальберга был, просто совсем слабый, будто его акварелью наносили.

 

-- А Андрей потом весь номер перетряхнул, нашел запасные очки. Мама успокоилась, зато я завыл.

 

Контактные линзы Валька начал носить перед самыми летними каникулами. Во время школьного осмотра, очень удачно совпавшего с контрольной по физике, выяснилось, что Тальберг посадил себе из-за компа зрение. Про близорукость кроме родителей и врачихи знал только Шурик. "Саш, ну точно незаметно, что у меня линзы?". Да точно, точно.

 

В очках Валька выглядел непривычно. Серьезнее и немножко младше, чем на самом деле. Только вот целоваться в них было не особенно удобно. Зато снимать их... Шурик никогда в жизни бы не признался, что его это заводит. По настоящему, круче, чем любая порнуха, включая полный запредел, скачанный Валькой в интернете.

 

--- Саша... осторожно... -- Тальберг почему-то отступил к кухонной майке. А потом начал распутывать подвернутую манжету рубашки. И чего он ее таскает в такую жару?

 

--- Я думал, они меня просто уроют. А ничего, обошлось. Ты знаешь, из-за линз мама орала больше. А тут Андрей ей все объяснил.

 

Опять он про Андрея. По идее, Шурик должен был радоваться, что у Вальки наладились отношения с предками. Только вот... Выходило, что при нынешнем раскладе он Тальбергу не особенно и нужен. В том смысле, что есть и другие люди, с которыми Валька будет советоваться или шутить. Или даже посматривать просто так, без еле заметной усмешки, которую невозможно было убрать самым затяжным поцелуем. А вот это уже бредятина. Ну на кого Валька будет так смотреть? На мужа матери?

 

Додумать эту мысль Шурик не успел.

 

--- Саша... -- Тальберг лениво повел левым плечом, потом медленно-медленно ухватил себя пальцами за воротник. Видимо, рубашка должна была плавно соскользнуть на пол. Как и полагается во всех фильмах. Но со стриптизом как-то не сложилось. Ну и ладно.

 

--- Саша, ну чего ты делаешь? Сюда смотри. -- Тальберг, наконец, выпутался из ткани и теперь прижимал правую ладонь к левому предплечью. Как будто его пуля там прошила.

 

Шурик, кстати, сперва так и подумал.

 

Наверное через пару дней это выглядело бы уже красиво. Но сейчас синевато-коричневая змея, обвившая валькину руку, казалась страшной. Хорошо хоть, что жала не было видно. Вместо него из змеиной пасти торчал кончик ее же собственного пятнисто-синего хвоста. Странная картинка. Вроде и гадость жуткая, и смотреть хочется все больше и больше.

 

--- Валь, а больно было?

 

Тальберг чуть поморщился и неопределенно пожал плечами. А потом перелил из чайника в стоявший на полу тазик вскипевшую воду. И снова крутанул кран.

 

--- Да черт его знает. Я же привык, что в меня иголками тыкают.

 

--- Ну ты даешь...

 

--- В общем, Андрей с мамой на очередную экскурсию поперлись, я не помню куда, в Ватикан что ли... Или в Рим. А я просто по городу шатался. Ну, там на побережье что-то типа зоны отдыха. Гостиниц до фигища, магазины какие-то, казино... Ну вот я там и шастал, как Блэк на поводке.

 

--- Почему как Блэк?

 

--- Пообещал, что от гостиницы не буду отходить больше, чем на квартал. Иначе заблужусь, помру, утону и все такое, -- Валька закинул рубашку на спинку стула. Шурик потянулся было к Тальбергу, а потом пристроился на краешке стола, подальше от таза с кипятком.

 

--- Ну вот, а там тату-салон был. Даже не салон, а магазинчик. Ну знаешь, как у нас для байкеров. Майки всякие, диски, шлемы... Я смотрел-смотрел, там еще каталоги с картинками были. Ну и все. Оно на самом деле не очень дорого, у меня даже сдача осталась. Я только в гостиницу пришел, переоделся, чтобы бинт спрятать, а тут уже они вернулись. Саша, ты прикинь, мне мама крест привезла, вместо того, что санитары сперли. Вроде его Папа Римский освящал, что ли... --- Тальберг слегка поморщился. --- Теперь носить придется.

 

--- В смысле?

 

--- Ну, мне-то по фиг, а ей так спокойнее.

 

--- Валь, а... -- задавать Тальбергу такие вопросы Шурик раньше не решался.

 

--- Ну, она верит. И дедушка тоже верил.

 

--- А ты?

 

--- А я не знаю, Саш. Потому что, если Бог есть, зачем он тогда таких, как мы, придумал? Ну... это же вроде грех, зло и все такое. А какое там зло, если нам с тобой от этого хорошо?

 

У Шурика, честно говоря, были похожие мысли. Особенно в те дни, когда Тальберг долго не звонил и не писал. Только вот говорить об этом не хотелось. По крайней мере, не сейчас, когда за окном раскаленный июльский день, впереди полтора месяца каникул, а в метре от тебя стоит практически голый Валька и совершенно безнаказанно брызгается холодной водой.


3.
Они умудрились залить не только кафельный пол, но и помятую пачку "Бонда", которую Шурик по неосторожности оставил на столе. Тальберг решительно отправил испорченное курево в мусорку, а потом вытянул из кухонного шкафчика какую-то узкую ментоловую дрянь, явно принадлежавшую матери. Сигареты были слегка подсохшими -- видимо, пролежали на полке целый месяц.

 

--- Валь, а если она заметит?

 

--- Ну и? Андрей ей сказал, что он мне разрешил. Какие проблемы?

 

Да никаких. Сам Шурик до сих пор прятался от родителей, просто не так старательно, как раньше. А они честно делали вид, будто ничего не замечают. Отец, правда, недавно раскололся, что постоянно начал дымить в седьмом классе. То есть в восьмом, если по нашему. Но все равно, в открытую этот вопрос никогда не обсуждался.

 

Шурик собрался было уйти на балкон, но Валька только рукой махнул. Видимо, понадеялся, что кондиционер все вытянет. Устроился на столешнице поудобнее, прижался влажным плечом к спине Шурика. Картинно сбил пушинку пепла в лужу на полу. Потом, зажав сигарету в зубах, потянулся к подживающей татуировке. И в самый последний момент отдернул пальцы.

 

--- Валь, ты сам точно справишься? -- Шурик кивнул на таз. -- Хочешь, я помогу?

 

--- Ну помоги, -- Тальберг не сводил взгляда со своей змеи. Сейчас невозможно было поверить, что этот же самый голос звенел сквозь мембрану мобильника -- "Я соскучился". --- Тебе эту штуку мочить можно? --- Шурик отправил бычок в форточку и тоже взглянул на змею.

 

--- Не особенно. Там в сумке вроде бандана валялась, мне Андрей специально купил. Сейчас замотаю, --- Валька соскользнул со столешницы. Ушел в комнату и вернулся через пару минут с неряшливой черной повязкой поверх татуировки. Хотя Шурик затянул бы эту тряпку гораздо быстрее и аккуратнее.

 

--- А это... тебя из чайника, что ли, поливать?

 

--- Да зачем. Я сейчас найду что-нить, -- Тальберг потянулся к очередному шкафчику, слегка привстал на цыпочки.

 

Шурик только сейчас сообразил, что бандана и валькины плавки были одного цвета, будто их специально в комплекте продавали. Красиво. Только Тальберг все равно был жутко бледный, словно он не на Средиземное море ездил, а куда-нибудь на Северный ледовитый океан.

 

--- Подойдет? -- на подоконник с тихим звоном встал высокий кувшин из странного синего стекла. На полке он выглядел темным и непрозрачным, словно закрашенным гуашью. А сейчас замерцал под потоком солнечных лучей. По мокрому кафелю заплясали пронзительно-синие пятнышки. Как будто здесь была не кухня, а какой-нибудь храм с расписным витражом. Шурик видел что-то похожее в журнале про путешествия. Надо будет, кстати, спросить у Вальки, что они там нафотографировали. И, может, даже отобрать себе пару снимков. Так уж получилось, что единственное изображение Тальберга, которое у него было -- это большая фотка всего класса, сделанная незадолго до весенних каникул. Валька там был какой-то встрепанный и не особенно похожий на себя. Совсем как сейчас.

 

Он почему-то думал, что в ванной все станет на свои места. Или ему удастся слегка расшевелить Тальберга. Но ни фига не получилось. Валька оставался все таким же напряженным, и ворчал, что шампунь лезет в глаза, а повязка сейчас намокнет.

 

Шурику совершенно некстати вспомнились слова Юрчика Матросова, который после очередной ссоры с Людкой глянул на календарик, чего-то там отсчитал и хладнокровно заявил: "Через три дня у нее эта женская фигня пройдет, сама придет и извинится". Но к Тальбергу подобные фразы вообще не имели никакого отношения. Если, конечно, забыть, что перед самым отъездом Валька, неизвестно с какого бодуна, откопал в шкафу мамину помаду. И сперва это было жутко смешно, а потом, почему-то, страшно. Как будто вместо него рядом с Шуриком оказался кто-то совсем чужой. Причем даже не поймешь, какого именно пола.

 

Ну и ладно. Пускай будет мамина помада и еще какая-нибудь гадость, если Тальбергу так больше нравится. Только пусть сам скажет, не отмахивается дежурным "я тебе потом объясню".

 
--- Саш, ну ты осторожнее можешь? Она  ведь горячая, -- Тальберг раздраженно тряхнул мокрыми волосами.

 

Да твою же мать… Шурик понял, что сейчас сорвется и либо начнет орать в ответ, либо... Слишком уж сильно Валька наклонился над раковиной. Уперся ладонями в кафель, выгнулся. Как будто не голову мыть собрался, а… Ну, в общем, понятно. Оно ведь легко: быстро стянуть с Вальки промокшие насквозь тряпки, слегка развернуть, нашарить на полочке какую-нибудь косметическую дрянь. А потом молча, не отвлекаясь ни на что, прижать Тальберга к бортику ванны и резко сделать с ним то, чего у них уже три недели не было.  Хотя нет, такого точно не было: чтобы без спросу, грубо…   Как будто это вообще изнасилование. Тьфу.

 

Шурик поставил кувшин на пол и молча вышел в коридор. С удивлением заметил, что здесь жарче, чем ванной. А может это потому, что у него сейчас лицо горит. И если бы только лицо.

 

--- Саша? --- каким-то образом Тальберг умудрялся выглядеть одновременно мокрым и невозмутимым. Шурик пожал плечами и начал аккуратно отпирать входную дверь.

 

--- Сашша, ты куда?

 

--- Домой. Голову я тебе помыл, дальше ты сам справишься, -- Шурик не ожидал, что может говорить таким тоном. Равнодушным и без малейшего намека на обиду.

 

--- Саша, что не так? – Валька придвинулся к нему поближе, задышал почти в ухо.

 

--- Лично у меня все в порядке. И у тебя вроде тоже.

 

Шурик сам не мог понять, что его так задело – валькина апатия, постоянные упоминания про родителей или…  Если бы поцелуи и вообще все такое можно было записывать, как слова в диктанте, то оказалось бы, что за этот месяц Тальберг сменил почерк. Как будто долго переучивался. С кем-нибудь.

 

--- Ну чего? Таз потом занесешь, он мне не нужен, --- ему совершенно не хотелось уходить. Хотелось ухватить Вальку покрепче и выяснить все непонятки. И после каждой фразы останавливать Тальберга, закрывать ему губы… Отодвигать, хоть ненадолго, какую-то очень неприятную  правду.

 

--- Саша, ну хочешь, я тебе все расскажу? -- Валька попробовал накрутить на палец мокрую прядь – не такую длинную как весной, но все равно красивую. Капля воды пронеслась по ладони и стремительно сорвалась с запястья на пол.

 

--- Ну? --- Шурик плавно скользнул спиной по дверной обивке, уселся  прямо на коврике. Рассеяно погладил возникшего рядом Блэка.

 

--- Саш, ты майку сними, она у тебя мокрая, -- Тальберг  подтянул сползающие трусы и пристроился рядом.

 

--- Нормальная. Ты говори давай, не тяни. – Все было каким-то странным. Как во сне, когда видишь, что лифт открывается, а вместо кабины там пустота. А ты в нее все равно шагаешь.

 

--- Сашша, ну… это почти на спор было. Я бы сам, наверное, не стал. А Андрей…

 

Чего? Шурику неоднократно снилось и представлялось, как Валька… Ну, такого же не бывает. Это ведь муж матери. Тьфу. Это же неправильно. Ненормально. Ага, а можно подумать, что у них с Валькой все нормально.

 

--- Что Андрей?

 

Из-за двери очень ощутимо дуло. А может, это до сих пор гнал холодный воздух невыключенный кондиционер. Вот простудится сейчас, он же мокрый.  Надо в комнату пойти или на кухню. Но не получается.

 

--- В общем, если бы он не сказал, я бы вообще не заметил.  Короче, у нас в группе была одна девка. Ты знаешь, я даже имя не запомнил, честное слово, -- Валька прижимался к нему. То ли согреться хотел, то ли удержать. --- А Андрей мне сказал, что она на меня запала. Ну я и решил, попробовать.

 

--- И как? Сильно попробовал?

 

--- Да ни фига… Просто поцеловал ее, ну на спор. Интересно было, она задергается или нет, -- Тальберг на секунду завел руки за голову, потянулся. А потом зацепил Шурика локтем за шею. Как-то получилось, что вздрогнули они одновременно.

 

--- И? --- По пальцам будто иголочки побежали. Так бывает, когда зимой приходишь с улицы и идешь мыть руки. И теплая вода кажется обжигающей. Ну что за бред, сейчас ведь лето. Жара. А их обоих трясет.

 

--- Да ничего. Полизались пару минут, потом я в номер ушел. И все. Она у Андрея мой телефон попросила, теперь сообщения  слать будет. Если что – я тебе покажу.

 

Можно было подумать, что Тальберг сейчас рассказывает про какую-то экскурсию или про то, как он татуировку делал.

 

--- Саша, ты не сердишься?

 

А он сам не знал. Шурику жутко хотелось попросить сейчас прощения. За дурацкие мысли, связанные с валькиным отчимом. И за то, что эти мысли никуда не деваются, сколько их не отгоняй.

 

Самое смешное, что к незнакомой девчонке он Вальку почти не ревновал. Даже наоборот, ее почему-то было жалко. Как будто это он сам занял чужое место.

 

--- Сашша… --- Тальберг почти нависал над ним, заглядывал в глаза. Как сквозь стекло стучал. --- Саш, ну я правда ничего не чувствовал. Честное слово.

 

Кажется, Валька хотел перекреститься. Или, наконец, сказать что-то очень серьезное. Как будто закрыть себя самого от других глупостей и других объятий. Только у него бы ничего такого не получилось.

 

Напряжение куда-то делось. Даже понятно, куда именно. Шурик поднялся, обошел разомлевшего от жары Блэка и опустился на валькин диван. Прямо в пропылившихся шмотках на чистую простыню.

 

--- Иди сюда.

 

Тальберг оказался рядом мгновенно. Как будто ждал этого ласкового оклика. Дождался, когда Шурик перевернется на пузо, и устроился сверху. Привычно забрался пальцами под футболку, от которой несло бензином, потом и пылью, как от раскаленных отцовских  "Жигулей".

 

Валька  втянул в себя воздух, и, наверное, собрался сказать что-то очень важное. А вместо этого почти присвистнул.

 

--- Ну ни хрена себе…

 

--- Чего такое?

 

--- У тебя на спине веснушки появились. Даже больше, чем на носу.

 

--- Ну и? --- честно говоря,  эти золотистые пятнышки мешали Шурику гораздо сильнее, чем казалось.

 

--- Да здорово. Как галактика.

 

Тальберг на секунду сдвинулся. Видимо решил, наконец, снять с себя белье. Но вместо этого поднял что-то с пола. Презеры, что ли?

 

Да ни фига. Через секунду по шуркиному позвоночнику заскользило нечто острое и щекотное. Фломастер.

 

--- Валь, ты сдурел?

 

--- Наоборот. Слушай, так прикольно. Как задача по геометрии. --- Кажется, Валька соединял веснушки между собой. – Плоскость Альфа проходит через куб под углом в сорок пять градусов к основанию…

 

Математик, блин.

 

--- Сашша, ну куда ты дергаешься?

 

--- Мне щекотно, -- Шурик попробовал не смеяться, но не удержался. А Тальберг, вроде бы, на полном серьезе собирался писать у него на пояснице какую-то формулу.

 

--- Ну и что? Угол БэЦэДэ равен углу…

 

--- Как я это смою? У нас, между прочим, воды нет.

 

--- Ничего, я тебе в чайнике погрею. Саша, ну, е-мое…--- палец Тальберга стрелой промчался по позвоночнику

 

--- Бля… Это что было?

 

 --- Биссектриса.

 

 

4.
--- Сашка, ну позвони ему еще раз. А то и сам мучаешься, и мы извелись, -- мама с раздражением подняла с грядки вторую резиновую перчатку. Оранжевое пятно пронеслось над метелками флоксов, с глухим чпоканьем упало на треснувшую плитку дорожки.

 

Шурик продолжал крутить облупившуюся щеколду на калитке. Над прошитым пронзительными солнечными лучами парником вилось облачко какой-то мошкары.

 

Закат, напоминающий сочную мандариновую дольку с белесыми прожилками облаков, казался чересчур ярким. Тревожным, что ли... Или это просто из-за того, что Тальберг, зараза, опять не берет трубку. И уже совсем непонятно: ждать его сегодня или нет. "Саша, ну я не знаю, это же от Андрея зависит".

 

Фишка была в том, что валькина мать снова куда-то свинтила, а он остался под присмотром отчима. Чуть ли не первый раз в жизни. И впервые без надзора матери после всей этой февральской истории с таблетками. Шурик, честно говоря, сам слегка струхнул. Потому как Валька снова мог чего-то учудить или просто переругаться вдрызг с Андреем Андреевичем.

 

Над приглашением на дачу Валька обещал подумать. Тем более что шуркины родители его и правда звали. А от самого Шурика просто потребовали явиться на родной участок в понедельник и "не трепать мне нервы". Хоть с Валькой, хоть без Вальки.

 

Ну вот, явился. А дальше-то что?

 

Вчера он долго рисовал на обложке какой-то старой тетради схему проезда. И как идти от станции, и куда поворачивать после деревенского магазина. Валька рассеяно кивал и говорил, что все это может не пригодиться, если Андрей повезет его на машине. А выражение лица у него было какое-то странное, будто он боялся оставаться с Андреем наедине. А может и правда боялся. И...

 

Блин, а вдруг это правда? То что тогда? В Питер Валька не уедет, там сейчас просто не до него. "Саша, ты представляешь, они уже и диван мой передвинули, и вместо письменного стола коляска стоит. Будто меня вообще там никогда не было". Набить Андрею морду? А толку-то? Мать Тальбергу, скорее всего, не поверит. Хотя, кто ее знает. И в ментовку с таким тоже не пойдешь. Даже не из-за того, что Валька их на дух не переносит, а из-за... Ну, в общем, в таких случаях кроме ментов работают еще и врачи. А на такой осмотр Тальберг в жизни не согласится. Тем более, что любой врач заметит еще кое-что. А это уже вообще хана.

 

Ну что тогда делать-то, что? Вписать Вальку у себя? На пару дней такое прокатит, а дальше? И родителям ведь ни фига не объяснишь.

 

--- Сашка, ну что ты делаешь? Ты же ее оторвешь сейчас!

 

Оказывается, он крутанул щеколду так сильно, что он завертелась, будто вентилятор. Или пропеллер от деревянного самолета в детском городке.

 

Мобильник лежал на перилах крыльца. Чистый, без единого звонка или сообщения. И Валька снова не снял трубку. Ну что там у него, а? Да ничего. Может, он сидит с Андреем на кухне и треплется, а мобилу оставил в комнате. А вот интересно, валькин отчим пиво пьет? Ну, вот так, вечером, никуда не торопясь? Под гудение телевизора и сонные рассуждения за жизнь.

 

-- Сань, ну чего там? -- отец с тоской посматривал на загнанный под навес "Жигуль": вроде бы они собирались встречать Вальку на станции.

 

Шурик на секунду запнулся:

 

--- Пап, да он, наверное, не приедет. Поздно уже.

 

--- Ну, значит, завтра будем ждать, -- отец поднялся на террасу, хлопнул дверцей облупленной "Бирюсы", на которую год назад не польстились даже дачные воры.

 

На чуть помятом боку пивной банки четко проступали отпечатки отцовских пальцев.

 

--- Сань, ты серьезно про педагогический? Там же одни девки.

 

--- Ну и?

 

--- Как ты там с ними будешь-то? Десять баб -- один прораб.

 

--- Как надо, так и будет, Сереж, ну чего ты на террасе-то дымишь, иди на крыльцо, -- мама с неодобрением покосилась на пиво. -- Сашка, ты бы хоть помидор взял. А то будет, как в тот раз. Саш, а там подготовительные курсы есть?

 

--- А я знаю?

 

--- Ну так съезди, выясни. Тебе же поступать, не нам...

 

Разговор про поступление заходил не первый раз. Шурику, честно говоря, было не то, чтобы без разницы, но... В общем с точными науками у него всегда была запара. Соответственно, нужно было что-то такое, гуманитарное и чтобы с отсрочкой от армии. И мама вспомнила про свой родной педюшник. Все равно сейчас никто по специальности не работает, а диплом -- он и в Африке диплом.

 

--- А Валька твой куда? -- отец стряхнул подсолнечную шелуху с пальцев на блюдце. Звонко прибил комара, присевшего на выцветшую и очень жесткую клеенку.

 

--- Да я не знаю. Он весной про мехмат говорил...

 

--- Ну, он-то точно поступит, с такими-то родителями. Сашка, имей в виду, мы с отцом платное отделение не потянем.

 

Блин, если до поступления год, то от таких предъяв он точно ебнется. Хотя... В девятом было то же самое. А ведь ничего, все сдал, остался в школе. Ну и сейчас, наверное, сумеет. Только вот странно было представить, что через какое-то время они с Валькой будут учиться в разных местах. И что Тальберг каждый день будет разговаривать с какими-то другими людьми. И не только разговаривать....

 

-- Сашка, ты что, оглох? У тебя там мобильник надрывается, -- мама плавно перехватила его законную пивную банку. Ну и ладно.

 

Шурик выскочил из-за стола так стремительно, что жесткая клеенка хлопнула на сквозняке, будто кусок листового железа.

 

--- Сашша...

 

Голос был нормальный. Ну, может, чуть напряженный, а так -- ничего.

 

--- Саша, а где с шоссе сворачивать? Мы уже поворот на Холщевики проехали.

 

--- Ты с Андреем, что ли?

 

--- С Блэком.

 
Андрей Андреевич из машины так и не вышел. Проследил, как Валька лязгает калиткой, пропуская впереди себя Блэка, посигналил фарами, развернулся и уехал. Шуркины родители при виде собаки сперва слегка оторопели. Главным образом из-за того, что Тальберг не взял с собой поводок, и пес уже жизнерадостно ткнулся мордой в какую-то особенно редкую мамину азалию. Или магнолию, хрен ее знает.

 

От ужина Валька отказался, заявил, что вымотался в машине. И молча полез на второй этаж, прихватив с собой рюкзак -- такой же тощий и небольшой, как и он сам.

 

Блэк сразу облюбовал себе место на раскладушке, прямо поверх стопки принесенного мамой белья: неглаженного, разрозненного и пахнущего, как и все вещи на даче, подсохшими травами и еще чем-то летним.

 

Шурик с некоторым смущением уставился на расхлябанный узкий диван, привезенный сюда еще в те времена, когда мама была студенткой. Щелкнул настольной лампой -- тоже маминой, в потрескавшемся зеленом абажуре с еле различимым Олимпийским Мишкой.

 

Валька, пристроив рюкзак на столе, что-то сосредоточенно в нем искал. А Шурик тоскливо соображал, что родители лягут спать еще не скоро. Да и слышимость в деревянном доме... Блин, надо будет магнитофон включить. Или радио.

 

--- Елки, забыл... Саша, у тебя лишняя майка есть? Или рубашка какая-нибудь, только длинная? --- Валька засунул ладони в карманы джинсовки, слегка поморщился, а потом начал водить пальцем по стопке журналов, стоявших на полке хрен знает с какого года.

 

Шурик хлопнул дверцей тумбочки, перебрал шмотки. Потом вытащил черную футболку, которую Тальберг приволок ему из Лондона. Надпись была смешная, такая, что даже не знающий инглиш физрук Сань Борисыч ухохотался. "Двадцать причин, по которым пиво лучше, чем девушки". И никто ничего не понял.

 

--- Сашша, отвернись, пожалуйста, -- Валька все еще мялся у стола, вертел в ладони собственные очки.

 

Честное слово, Шурик бы и дальше изучал старый плакат с шуточной схемой метро. Ну, удивился конечно... Так ведь это Валька... У него по жизни все не как у людей.

 

Только вот Тальберг вдруг выдохнул. Резко, судорожно. Как будто поперхнулся чем-то. И Шурик, ясен пень, сразу же повернул голову.

 

--- Блядь... Валь... это что за... это кто тебя так?

 

--- Андрей.